Расчеты Погодаева оказались довольно точными, и он застал теплоход «Илимск» перед отплытием из Стрелки на Ангару.

— Из бичей? — спросил капитан.

— Никак нет.

— Нынче здесь, завтра там?

Погодаев промолчал.

Капитан, находясь в рейсе, имеет право сам принимать в экипаж надобных ему людей, тем более если речь идет о матросе. У матроса диплома не спрашивают. Уже потом его оформляют в отделе кадров Енисейского пароходства, а по радио дают свое «добро».

На следующий день пришла радиограмма из Красноярска, Погодаева зачислили матросом.

Весь экипаж баржи — шкипер и матрос. Желающих наняться на баржу мало: ставка шкипера 115 рублей, у матроса и того меньше. Вот почему частенько нанимаются муж с женой; к тому же в палубной надстройке на корме только одна комнатка.

Баржа под незатейливым названием «Ряпушка» была достаточно надежной для такого груза, как два рабочих колеса турбин, и при этом мелководной. Осадка девяносто сантиметров, а на Ангаре, в среднем ее течении, каждый сантиметр на счету, тем более к осени.

Матросом числилась жена шкипера, похожая на взрослую девочку. Коренастая, на низком ходу, широкоплечая, толстые руки, короткая шея, голова для ее роста великовата, а косички жиденькие-жиденькие. Для такого рейса она не матрос, останется на берегу, будет возиться у себя в огороде.

В чем дополнительная трудность матросской жизни Погодаева? Рулевая рубка находится на корме, а рабочие колеса, установленные на палубе, заслоняют и теплоход, и трос, к которому прицеплена баржа. Не увидишь — сильно натянут буксирный трос или он слегка провис.

Странно выглядел на ярко-оранжевых рабочих колесах, которые путешествовали по водным путям, заводской трафарет: «Ст назн Усть-Илимская Восточно-Сиб ж. д.». Трафарет продолжают мазать по инерции, будто и не произошло никакой транспортной метаморфозы.

Груз сопровождал третий жилец их комнатки, парень из комитета комсомола турбинного цеха.

От него-то Погодаев и узнал, какое необычайное путешествие совершают эти оранжевые уникумы.

Далек, далек путь рабочих колес в Усть-Илимск — 7135 километров!

Колеса изготовили в Ленинграде, на Выборгской стороне, на Металлическом заводе. Июльской ночью распахнулись настежь заводские ворота, и по рельсам, проложенным к пирсу на Неве, медленно покатились тяжеловесные платформы с колесами турбин. Ночь затушевала ярко-оранжевую краску, она стала пепельной. Коротенькая рельсовая ветка от заводских ворот до набережной тянется по соседству со сквером у Финляндского вокзала, где стоит Ленин на броневике.

Колеса погрузили на сильный лихтер, он поплыл, минуя мосты, к устью Невы, к Балтийскому заводу. Могучий кран перегрузил колеса с палубы в трюм. Лихтер вернулся к заводскому пирсу, там приварили крепежные распорки, установили по окружности колес трюмные стойки — все это делается на случай шторма. И только после этого лихтер распрощался с Невой. Он не боится далеких плаваний, прошел Балтику, обогнул Скандинавию, пересек Баренцево и Белое моря и в Архангальске примкнул к каравану судов.

Ведомый ледоколом, караван прошел по Северному морскому пути, достиг устья Енисея и пришвартовался к причалу порта Дудинка.

Хорошо было бы пригнать баржу в Дудинку, перегрузить колеса, прямым маршрутом направить вверх по Енисею до впадения в него Ангары, там свернуть на восток и по несудоходной на многих участках Ангаре добраться до Усть-Илимска.

Но вся беда в том, что плоскодонная баржа, которая при умелом вождении может совершить такой рейс по Ангаре, не рискнет появиться в Дудинке. Шторма бывают затяжные, и баржу захлестнет, переломит океанская волна.

А лихтер, отважно прошедший с караваном по Ледовитому океану, из-за осадки лишен возможности подняться по Ангаре. Поневоле приходится отправлять колеса вверх по Енисею до пристани, где стоит мощный стотонный кран, чтобы перегрузить колеса на баржу с малой осадкой.

Теплоход «Илимск», работяга и силач, с баржей на буксире, свернул на Ангару. Там у Стрелки, у песчаного мыса, встречаются Ангара и Енисей, там, как говорит сибиряки, можно напиться воды сразу из двух рек.

В месте слияния двух рек Ангара сильнее, полноводнее Енисея, это видно невооруженным глазом. Погодаев заспорил со шкипером, верноподданным Енисея: в сущности, Енисей следует считать притоком Ангары, географы держатся за средневековую ошибку. А все объясняется просто — русские первопроходцы сперва достигли Енисея, а уж потом поплыли на своих карбасах по Ангаре на восток. Такая же история произошла и с Камой; фактически Волга — приток Камы, живое сечение Камы в пункте слияния больше волжского.

В первой половине плаванья выдалось несколько бестревожных дней. Погодаев не только поглядывал за натянутым буксирным тросом, часами не отнимал рук от руля, но впитывал в душу красоты дикого края, наслаждался извечной силой Ангары, которую разрезала баржа тупым носом. Он восхищался чутьем капитана-наставника, его лоцманским опытом, его феноменальной зрительной памятью, без которой вообще нечего делать на капитанском мостике.

Ангара одарила Погодаева и чудесами. Однажды в узкой прорези облаков показалась луна. И лунная дорожка засияла, как мост, переброшенный через реку и выстланный серебряными иглами.

Однажды «Ряпушка» прошла под цветной аркой — радуга соединила берега. Чем зеленее радуга цветом, тем щедрее прошел дождь, чем краснее радуга, тем смелее можно предсказать ветер. Караван и в самом деле плыл, как оказалось, навстречу ветреному дню...

Погодаев видел могучих тайменей, играющих в реке; видел, как плещется поутру в Ангаре мишка косолапый, не то купается, не то ловит рыбу; видел, как лоси глядятся с крутого уступа в зыбкое синее зеркало, в свое отражение...

Но чем выше по течению подымались, тем Ангару все чаще перегораживали каменные гряды, называемые здесь шиверами. Вел караван по опасному скальному лабиринту капитан-наставник Николай Иванович, за плечами у него двадцать шесть навигаций.

Самый трудный экзамен ждал речников на 555—556-м километрах от устья, где бушует Аплинский порог, где Ангара зажата крутыми скальными берегами, поросшими лесом. Ландшафт знаменитый, но чреват опасностями.

Нужно напряженно вглядываться в красные бакены и вехи (когда идешь против течения — они слева), в белые щиты (они отмечают кромку судового хода справа), нужно лавировать, чтобы перехитрить своенравную Ангару, нужно по зеркалу реки, по тому, где вода пенится и как бурлит водоворот (по-местному — у́лово), заметить опасность.

При входе в Аплинский порог нижнее улово должно остаться слева. Не позволить течению увлечь судно на камни! Капитан выруливал так, чтобы судовой ход совпадал с динамической осью потока; это совсем не легко, когда идешь против течения. А ближе к верхнему сливу порога безопасней держаться правого берега.

По тому, как облегченно вздохнул шкипер, как весело крикнул им что-то матрос с «Илимска», Погодаев понял — самое опасное позади.

Караван сделал остановку в Кодинской заимке, и Погодаев спрыгнул на берег. Под его ногами песок, которому суждено стать частицей плотины будущей Богучанской ГЭС.

Это место называют краем непуганых геологов. Где-то вдали бурили скважину, тарахтел станок.

Бурильщики отчаливали на правый берег, и Погодаев попросился к ним в компанию, благо время позволяло. Разговор в моторке вертелся вокруг осадочных и коренных пород. Слышалось: «долерит», «керны», «урез реки», «интрузия».

Крутолобые сопки на правом берегу выстланы у подножья буйным разнотравьем: клевер, желтые цветочки львиного зева с медвяным запахом, нежно-фиолетовые крупные ромашки.

Погодаев поднялся по каменистой, обрывистой, трещиноватой осыпи на вершину сопки. Вот где проходит невидимая ось створа! Почти на три километра вытянется гребень плотины.

«Кто знает, может, и мне придется поработать на этой стройке. Четвертая по счету гидростанция на Ангаре... Сколько раз еще моя жизнь будет начинаться с нулевого цикла?»

Куда бы ни забросила его судьба-непоседа, везде находились добрые люди и нигде ему не было тоскливо, скучно.

До Кежмы караван прошел без особых происшествий, там остановились в ожидании «большой воды». Погодаев сошел на пристань, прочитал на причале надпись: «Кежма. 1665 год».

Он уже знал, что такое «большая вода». Навигация была бы невозможна без помощи Братской гидростанции. Энергетики и речники сговорились, что станция будет работать во время их рейса с предельной нагрузкой, увеличит сброс воды, поднимет ее уровень в нижнем течении.

Красноярское пароходство регулярно передавало радиобюллетени. Погодаев услышал на барже, что Братск все увеличивает свой взнос, пропускает через плотину 4200, 4230, 4240 кубометров воды в секунду.

В Кежме на борт поднялся лоцман, знаток верховьев Ангары. Знает, как, где и когда Ангара меняет свое русло. Например, на его памяти Ангара у острова Березового выбрала себе четвертое русло.

Погодаев много часов простоял рядом с лоцманом, но не всегда понимал, по каким известным тому приметам он определяет переменчивый фарватер.

Выше Кежмы Ангара считается несудоходной. Пороги и каменистые перекаты по всей ширине русла полны подводных камней.

Караван простоял в Кежме трое суток, и капитан-наставник вместе с лоцманом и шкипером баржи, не дождавшись «большой воды», двинулись ей навстречу.

«Илимск» продвигался с большим трудом.

— На мелководье судно плохо слушается руля, плохо держит курс, «рыщет» по воде, — объяснял капитан-наставник новому матросу. — Как говорят у нас на Енисее, у судна появляется «рыскливость».

Только бы не напороться на камни! Скалистое дно Ангары уже успело три раза царапнуть баржу, особенно опасно было в том месте, которое речники испокон веку называют Маланьина щель. Погодаев, опытный такелажник, мог представить себе, что было бы, если бы каменные зубья пропороли днище баржи и она села на мель, придавленная грузом в двести тонн!

Наступила долгожданная минута, когда капитан радостно крикнул в рупор и Погодаев услышал:

— Есть прибыль!

По ходу судна сразу стало ясно, что под килем и под рулем теплохода прибавилась глубина. И тут же Погодаев увидел — вода несет плавник, водоросли: верная примета половодья.

Можно сказать в прямом и переносном смысле — гидростанция протянула братскую руку помощи! Будто рядом с Погодаевым у руля стоял Андрей Константинович Княжич. Он одобрительно смотрел на Погодаева сквозь свои модерновые очки, и седой хохолок топорщился на его темени.

Рейс не обошелся без чепе. Может быть, братская «большая вода» стала причиной этого чрезвычайного происшествия?

Началось с того, что ниже Кулаковского рейда по чьему-то недогляду разорвало запань, улавливающую сплавной лес. Подхваченные сильным течением, несвязанные плоты устремились лавиной навстречу плывущему теплоходу с баржей на буксире. Об этом предостерег по радио встречный катер.

Нагроможденье бревен могло перекрыть все русло реки. Шутка сказать, по Ангаре самостийно сплавлялось сорок тысяч кубометров древесины!

Наибольшая опасность угрожала барже, это понимал и Погодаев.

Бревна били в ее низкие борта, громоздились одно на другое, сорвали со стопоров якорь баржи, приподняли его, цепь выскользнула из клюза, и якорь отдался на дно.

Погодаев пристегнул к поясу свои высокие сапоги и не выпускал багра из рук.

Ленинградский комсомолец худощавый, но у парня первый спортивный разряд по вольной борьбе, по боксу, по самбо. Казалось бы, при чем здесь самооборона без оружия? А вот когда бревна поперли лавиной на нос баржи, у двоих парней началась ожесточенная самооборона.

Оба выбивались из сил. Пожилой шкипер — слабый помощник в неравном поединке с оголтелыми бревнами.

Гул такой, что докричаться до «Илимска» невозможно. При крайней надобности Погодаев бил ломом по тросу, трос дребезжал — сигнал тревоги.

С теплохода бросились на подмогу несколько человек, свободных от вахты. На них спасательные жилеты, они с баграми в руках. Перепрыгивая с бревна на бревно, добрались до «Ряпушки», затертой хаотическим лесосплавом. С трудом подняли якорь ручной лебедкой, и караван продолжал путь.

Суда подошли к причалу Тонкого мыса в Усть-Илимске в поздние сумерки. Встречающие увидели на барже две исполинские оранжевые катушки. Когда караван приблизился, стали различимы причудливо изогнутые лопасти колес.

Два ярких пятна на предзакатной серо-сиреневой воде привлекли внимание и охотников в камышах, и рыбаков на лодках, и любопытных на берегу.

Ветра не было, но по воде шла рябь — у Тонкого мыса Ангара еще не успевает успокоиться после того, как прорвалась через донные отверстия плотины.

Из камышей доносились выстрелы, в тихой заводи охотились на уток. И эти выстрелы неожиданно прозвучали как салют отважным речникам.

Охотникам, прямо скажем, не повезло. «Илимск» могучей сиреной распугал всех уток, их торопливые стайки прочертили сиреневое небо.

Баржу, которую пришвартовали к причалу Тонкого мыса, ждал сверхмощный кран. Машинисты быстро и умело выгрузили огненно-рыжие колеса, на которых чернели нелепые сухопутные трафареты.

Усть-илимское начальство гостеприимно встретило речников с Енисея. По такому праздничному случаю попросили рыбнадзор нарушить закон. Но рыбная ловля у рыбных инспекторов не удалась, и они отправились на поклон к Клотику, лихому бичу и браконьеру. Клотика нашли в выморочной избушке, среди диабазовых валунов, на самом берегу Ангары.

Говорили, Клотик отслужил срочную службу на Черноморском флоте, откуда и привез свое прозвище. Рыбнадзор знал, что у Клотика стоят запретные самоловы ниже плотины, там камни омывает клокочущая пена. Подъехать на лодке к самой плотине, лавируя меж камней, — на это решались лишь несколько отпетых смельчаков. У рыбнадзора с Клотиком существовало негласное соглашение о взаимной помощи и ненападении. Клотик уже не раз выручал, когда нужно было попотчевать редкостной рыбкой приезжего министра, или кронпринца, или представителей деловых кругов Японии.

Клотик с шумной, подогретой спиртом, словоохотливостью, понукая матроса, выделенного ему в помощь, приволок из своей лодки метрового осетра и почти такого же тайменя; их споро разделали на камбузе.

В тесной кают-компании вокруг тесного стола собрались на ужин.

Погодаев вооружился суковатой сосновой веткой-растопыркой, зажал ее между ладонями и начал крутить в ведре, очищая осетровую икру от пленок. Икру подсолили, она постояла с четверть часа — закуска. Ели икру столовыми ложками. Подоспела уха, за ней жареная осетрина.

За столом травили веселую баланду. Николай Иванович провозгласил тост за матроса Гену и пригласил его на следующий рейс через месяц-полтора. Пятое рабочее колесо уже плывет по морям-океанам, без пятого колеса гидростанции зарез: Николай Иванович провел ребром ладони по горлу.

Погодаев встал и, подогретый винными парами, несколько высокопарно заявил, что счастлив будет снова прилететь-приплыть на Енисей, снова наняться матросом и пройти следующий рейс под командой такого капитана-наставника, как Николай Иванович. Говорил он так громко, будто хотел докричаться отсюда до носа баржи.

Погодаев был под хмельком, что за ним раньше не наблюдалось и чему команда «Илимска» была свидетелем впервые. Окажись рядом с ним Нистратов, он сказал бы, что Погодаев «крепенько поддавши»...

Наступил вечер, Погодаеву пора уходить, но — куда?

Он знал, что управление Востсибстальмонтажа передислоцируется в Усть-Илимск, знал, что несемейные монтажники составили первый десант и временно поселились в спортивном зале школы.

А номер школы? Где ее искать? Город-то побольше Приангарска...

Придется подымать среди ночи то ли Мартироса, то ли Чернегу, то ли Нистратова, реквизировать полкойки, полподушки, чтобы было куда приклонить голову, а голова у него сегодня какая-то садовая-триумфальная, крутится-вертится, как шар голубой...

Рассчитывать, что койка в общежитии будет пустовать, потому что жилец в ночной смене, — не приходится. Верхолаз — не филин, ему в темноте делать нечего...

Если бы он знал, где живет Варежка, он не постеснялся бы поехать к ней в общежитие. Варежка — свой парень, к ней можно заявиться и среди ночи. Сама ляжет с подругой, кровать свою уступит бездомному товарищу, а сплетни к ней не пристают, как смола к дубу.

Но караван-то уйдет, обратно только на рассвете! И он может прикорнуть на своем топчане на барже. Это будет короткая, но зато самая спокойная ночь из всех четырнадцати ночей, прожитых со шкипером и ленинградским комсомольцем.

Ну а остаток ночи, после того как он проводит «Илимск» и «Ряпушку», распрощается с экипажем, в крайнем случае прокантуется в лесочке. Сосны спускаются по крутому склону к самой пристани.

Август позади, комары угомонились. Доспит свое, положив голову на свою тощую котомку и накрывшись бушлатом.

За время рейса Погодаев успел оморячиться. Купил на пристани у загулявшего бакенщика почти новый бушлат, достал в плавучей лавке Енисейского пароходства капитанку с крабом и тельняшку. Сойдя сегодня с «Ряпушки», он расхаживал по пристани Тонкого мыса вразвалочку, походкой бывалого боцмана...

Он долго лежал с открытыми глазами, глядя на сентябрьские звезды.

Затихли и город, и стройка, а в памяти продолжал жить сегодняшний погожий вечер, серо-сиреневое небо над Ангарой, запятнанное утками, которых всполошили то ли выстрелы охотников, то ли медная глотка теплохода.

Не тускнели подробности его пребывания на барже «Ряпушка».

В самой биографии рабочих колес, в их необычном путешествии с берегов Невы на берега Ангары есть что-то романтическое. В идеально отшлифованных, отполированных, нержавеющих лопастях этих колес Погодаеву виделся отблеск научно-технической революции. Дальновидное планирование совместных усилий. Так сказать, комплексный подвиг многих и многих людей, начиная с ленинградских турбостроителей и кончая енисейскими, ангарскими речниками, к которым Погодаев в эту полубессонную ночь причислял и себя...

И как огорчительно, когда задачи значительно меньшей технической сложности остаются нерешенными. Много вреда приносят ведомственная междоусобица, местничество.

Плохо, когда за деревьями не видят леса. Но если этого леса не видят сами лесники... Теперь уже на этот лес смотреть поздно, он остался на дне Братского и Усть-Илимского морей. А вот если бы все затопленные леса вовремя обозреть государственным взглядом...

Погодаев пытался обнять умом эти и другие известные ему производственные нескладицы, неувязки, недодумки, но чувствовал, что это ему не под силу...