А вскоре произошло знакомство Маринки с Вячеславом, которое реально перевернуло в очередной раз ее и без того не слишком устойчивую жизнь. Нельзя сказать, что для нее самой это знакомство было таким уж неожиданным, — скорее, Маринка сама себе все, что называется, накаркала… Лежала ночами и мечтала о том, чтобы пережить с кем-то все, что не получилось у нее с Димкой. Почти смирившись с тем, что с Димкой у нее никогда уже ничего не сложится, она грезила о мужчине, который будет таким же, как Димка, только лучше, моложе, красивее… Таким, какой он был тогда, когда они вместе с Борькой Смеловым ездили втроем на реку… Она была готова на все. Пусть будет что будет, только бы рядом был снова такой человек, пусть не Димка, но похожий на него!

И вот однажды поздно вечером это случилось. Маринка в домашнем халате как раз читала Илье перед сном «Тома Сойера». Вдруг услышала, как распахнулась входная дверь и в коридоре послышались смех и веселые голоса — мужа, Жени и еще кого-то незнакомого. Маринка не на шутку разозлилась: что за моду взял Павел, с тех пор как начался у него этот роман с Женей, — опять на ночь глядя кого-то приволок! Она вышла в коридор и приготовилась было выставить поздних гостей из квартиры или по крайней мере попросить их вести себя тише, и осеклась, онемела… Прямо перед ней в прихожей ее квартиры стоял совсем молодой Димка. То есть это был, конечно, не Димка, но как он был на него похож! Те же светлые волосы, только более золотистые, те же смешные веснушки и серо-голубые огромные глаза! Да и ростом он был повыше Димки — почти подпирал потолок… Но все это было заметно не с первого взгляда. Сначала же Маринка просто остолбенела.

— О, знакомься, жена! — громко начал Голубев. Он был явно в легком подпитии, что с ним случалось крайне редко. — А мы с Женей гостей привели. Вот Розочка, наша завуч по внеклассной работе. И Славик Весельцов, ее военный друг, защитник Родины! Товарищи, это моя жена, Маринка.

— Здрасте! — сказала Розочка и протянула Маринке тонкую ручку с ярким маникюром.

— Добрый вечер! — смущенно пробасил рыжий Славик откуда-то сверху.

— Очень приятно! — еле выдавила Маринка, машинально запахивая поплотнее полы халата.

Про эту самую Розочку она многократно слышала от мужа: тот добродушно посмеивался над ней. Ей было уже тридцать семь, а она ни разу не была замужем. Роль старой девы пугала ее отчаянно. Вот и стремилась Розочка заарканить любого, кто был в штанах. Видимо, на этот раз все сложилось удачно.

Маринке вдруг стало очень плохо. Ноги подкашивались, ее била крупная дрожь. Она никак не могла отвести глаз от Вячеслава — как будто прилипла к нему взглядом. А он, замечая это, отчаянно смущался, старался казаться незаметным, не понимая, чем обязан такому вниманию хозяйки к своей скромной персоне.

— Что-то ты бледненькая сегодня. Устала? — участливо поинтересовался Голубев. — Не волнуйся, мы долго не задержимся. Просто сегодня у меня юбилей работы в образовании, решили немного отметить… Посидим недолго и разойдемся. Хочешь, посиди с нами…

— Сначала мне надо пожелать ребенку спокойной ночи, — сухо сказала она. — Я вернусь. Наверное…

— Марина, не беспокойся, мы сейчас попьем чаю и сразу разойдемся. Постараемся не шуметь, — заверила Женя.

Маринка кивнула и быстро ушла в спальню. Казалось, что ее сейчас просто удар хватит. Уложив Илью и отдышавшись немного, она все-таки вышла на кухню. Там в самом разгаре был какой-то пикантный разговор. Раскрасневшаяся Женя смущенно хихикала, прикрывая рот ладошкой. Чаем, естественно, дело в этот вечер не ограничилось. Гости потягивали из чашек какое-то дешевое вино, а Голубев сидел в обнимку с бутылкой коньяка.

— О, наконец-то! — сказал он. — Мы только тебя и ждали. Садись. Славка, налей моей жене вина!

— Только не шумите, пожалуйста! Илье надо выспаться!

Вообще-то пить Маринке совсем не хотелось, но она, глядя на Весельцова, который своими загорелыми большими руками щедро плеснул ей в чашку ядовито-малиновой жидкости, сдуру зачарованно хлопнула все одним глотком. Голова закружилась. Чем я хуже других, подумала она, они, похоже, набрались к этому времени уже достаточно…

— Так вот, я продолжаю историю нашего знакомства, — весело сообщила Роза и закурила. — Со Славкой меня свела одна моя подруга. Она живет в том городе, где размещается Славкино училище. Сказала, что этот лейтенантик просто обалденный! И преподаватель, представьте себе, да! Но и я тоже не промах. Славка, подними майку!

Тот смущенно огляделся, посмотрел почему-то на Маринку и отрицательно покачал головой:

— Да что с тобой, Роза? Неудобно же…

— Чего неудобного? Все свои, сто лет знакомы. Давай! Роза энергично задрала Весельцову футболку. На его спине краснели свежие ярко-красные полосы. Роза горделиво обвела взглядом всех присутствующих и продемонстрировала свои наманикюренные ногти. Маринке снова стало плохо. Ей на секунду померещилось, что никакой это не Розин Славка, а самый что ни на есть настоящий ее Димка, которого демонстрируют общественности как породистого жеребца. Обида сжала горло.

— Ну все, посидели — и хватит, — раздраженно сказала она, — пора расходиться. Третий час.

— Марина права. — Женя интеллигентно закивала. — Ребята, нужно уходить. Всем завтра на работу.

— Я провожу Женю и останусь у нее, если ты не будешь возражать. Оттуда до работы ближе добираться, — прошептал жене Голубев, целуя ее в щеку.

— Конечно, только возьмите такси. Метро давно закрылось.

— И нас подбросьте по пути! — причмокнула Роза. — Впереди продолжение бурной ночи, правда ведь, Славик?

Тот кивнул тяжелой головой и снова покраснел. Его серо-голубые глаза увлажнились и потемнели, и у Маринки снова перехватило дыхание.

Гости ушли, распрощавшись. Маринка задумчиво перемыла посуду и села на кухне у стола. Вылила в чашку остатки вина и залпом выпила. Сегодняшняя встреча поселила в ее сердце предчувствие, которое властно подчинило все ее мысли, а главное — желания. Маринку снова куда-то несло, а она барахталась, не понимая, что ей делать.

На следующей неделе Маринка поехала навестить тетку в Подмосковье. В воскресенье, собираясь отправляться назад, купила почему-то билет в Петровское. Позвонила мужу, сказала, что тетка плохо себя чувствует, ей надо задержаться. Обещала быть к вечеру. Пыталась объяснить себе, что соскучилась по матери, по Кристинке… Но на самом деле прекрасно осознавала, что ей обязательно надо увидеться с Димкой, обнять его, почувствовать родной запах, прижаться к груди. Встреча с красавцем Весельцовым словно пробудила тщетно подавляемые воспоминания. Маринка точно рассчитала время: три часа туда, три обратно, два с половиной с ним… Бешеной собаке сто верст — не крюк!

Она приехала в Петровское и сразу, не заходя к матери, пошла на берег реки, к лодочному ангару, где Димка обычно проводил большую часть времени. Похоже, предчувствие ее не обмануло: ангар был открыт и кто-то брякал там железом, наверное, возился с мотором. Первой Маринку заметила гончая собака Найда, которую Димка прикупил некоторое время назад для походов в лес. Найда была еще молодая и глупая, поэтому, выскочив из ангара, она радостно прыгнула на Маринку, лизнула ее в лицо горячим языком и тут же умчалась прочь — только пыль полетела. Затем из ангара выбежал озабоченный Димка. Едва кивнув Маринке, он крикнул ей:

— Жди здесь! — и помчался вслед за собакой. Маринка осталась растерянно стоять у ангара, не понимая, «что ей теперь делать.

— Найда, девочка моя! — раздавался из кустов встревоженный Димкин голос. — Куда же ты убежала? Иди ко мне, иди скорее!

Минут через десять он появился, одной рукой придерживая собаку за ошейник. Он присел, собака начала лизать ему лицо. Димка не уворачивался, довольно подставляя ей щеки.

— Моя красавица, Найдочка, смотри, это Марина… Как я тебя люблю, моя девочка! Не убегай больше!

Это было слишком даже для терпеливой, все прощающей Маринки. Она оказалась хуже какой-то гончей! Зачем она приехала? Он ее вовсе не ждал, ему без нее было очень хорошо с другой «девочкой» — Найдой…

Маринка круто развернулась на каблуках и побежала через кусты к дороге, смахивая с лица слезы обиды. Димка через мгновение понесся за ней следом. Рядом, высунув мокрый язык, радостно бежала Найда.

— Куда ты? Что с тобой, принцесса моя?

Маринка не отзывалась, ускоряя бег. Димка догнал ее довольно скоро и попытался в шутку повалить на траву. Она серьезно сопротивлялась:

— Дим, уйди. Я дура, полная дура! Я никогда не была тебе нужна! Мне не стоило приезжать к тебе!

— Да что ты мелешь? — взвился Соловьев. — Ты просто истеричка. Что я сделал не так? У меня просто собака убежала! Я ее догнал. Ничего же не случилось…

— Я для тебя хуже собаки!

Димка чертыхнулся и ушел. Найда еще раз облизала Маринку и покорно побежала следом за хозяином. Голубева кое-как успокоилась, села в автобус и вернулась в Москву. Настроение было самое отвратительное. Наконец она осознала свое подлинное место в его жизни — после всех жен, лодки, велосипеда и даже собаки! Дальше так продолжаться не могло. Маринка сжалась как пружина и с головой погрузилась в работу и быт.

А уже в следующие выходные в квартире Голубевых как гром среди ясного неба снова появился Весельцов. Маринка только-только начала успокаиваться, убеждая себя, что все самое страшное уже позади, что она наконец отрывается от болезненной, тяжелой зависимости от Димки. Но оказалось, что это далеко не так…

Вячеслав приехал в гости к Розе на выходные, и в субботу Павел Иванович затащил его к себе домой. Причина была какая-то абсурдная: у Голубевых были бесконечные проблемы с унитазом, а Славик якобы слыл непревзойденным мастером этого дела. В общем, часа три он, согнувшись в три погибели, ковырялся в сортире, а Маринка приносила по его просьбе какие-то инструменты. Потом он долго и шумно мылся, вытирал полотенцем красивое, загорелое тело, а Маринка не сводила с него глаз. И каждый раз вздрагивала, когда довольный починкой унитаза Голубев нежно называл его Славиком. В ее глазах это был Димка — и только он!

Когда сели обедать, благодарный Павел Иванович попытался завязать с гостем разговор. Но Весельцов не был словоохотлив. Говоря что-то, он густо краснел и немного заикался, стараясь отделываться междометиями. Он даже ложку держал как Димка! Маринке снова показалось, что она видит сон, который непременно скоро закончится.

Но не тут-то было. Роман Вячеслава с Розой развивался, он часто мотался к ней в Москву. Вероятно, дело у них шло к свадьбе. По крайней мере, такой счастливой и окрыленной, по оценкам Павла Ивановича, Розочку еще никогда не видели. Они вместе приходили к Голубевым, несколько раз всей компанией ездили за город на шашлыки… Вряд ли Маринка и Вячеслав обмолвились за все это время даже десятком предложений. Наоборот, в компании они старались вовсе не смотреть друг на друга.

А потом Маринка как-то сразу с ним переспала. Дело было по осени, когда все выехали в лес за грибами. Так получилось, что Маринка и Славик сначала немного отбились от остальных и ходили рядом по какой-то поляне, потом он нагнулся срезать найденный гриб, она инстинктивно опустила руку потрепать его по густым светлым волосам… Она любила в этот миг вовсе не его, ей бы такое в голову не пришло, и тянулась совсем не к нему. Перед ней был живой, милый, знакомый до каждой ложбинки Димка, по которому она снова отчаянно соскучилась.

— Ничего себе! — потрясенно сказал Весельцов, когда все закончилось. — Вот уж не ожидал от тебя! Казалась такой холодной!

— Димка! — Маринка, не открывая глаз. — Как же мне хорошо!

Славик непонимающе посмотрел на нее, но ничего не сказал. Издалека послышались голоса. Женский требовательный голос громко звал Славика.

— Вставай скорее! Там Роза…

Эти его слова мгновенно привели растаявшую Маринку в чувство. Ощущение было такое, как будто на нее среди ночи вылили ушат холодной воды.

— Боже, что я сделала! — Округлившимися от ужаса глазами она смотрела на себя, на застегивающего брюки мужчину, на густой хвойный лес вокруг. — Прости, прости! Я не знаю, что это было!

Она вскочила и начала лихорадочно приводить себя в порядок. Славик удивленно смотрел на нее. Своими метаниями она напоминала сумасшедшую.

— Да нет, все очень даже ничего было, — наконец сказал он, — не волнуйся ты так.

От этих слов у Маринки началась истерика. Она рыдала в голос и не могла остановиться. А Славик, не зная, что делать, кругами ходил вокруг нее. А к ним уже быстро приближались Маринкин муж, Роза, Женя…

— Что с ней? — обеспокоенно спросил Павел Иванович.

— Упала, ногу поранила, — после секундного колебания флегматично сказал Славик. — Я вот поднял…

— Ты идти-то можешь? — озабоченно спросила Женя. — Или лучше мужчины донесут тебя? Славка, давай!

— Нет, только не надо нести! — испуганно вскрикнула сквозь слезы Маринка. — Я сама.

И опять зарыдала. Добрая, заботливая Женя усадила ее на сухую коряжку и, задрав штанину Маринкиных спортивных штанов, внимательно осмотрела ногу.

— Вроде бы ничего страшного, даже царапин не вижу! Не плачь! — вынесла она свой вердикт.

Голубев гладил жену по голове, успокаивая. И только Роза сразу что-то инстинктивно почуяла и все переводила недоверчивый взгляд с пунцового, понурого Славика на рыдающую Голубеву и обратно.

В следующий раз Вячеслав приехал к Маринке, когда Голубева дома не было. Он привез ей небольшой букетик полевых цветов. Маринка мялась на пороге, не зная, что ей делать.

— Но Павла нет дома… Заходи вечером, — наконец вымучила она.

— А мне не нужен Павел. Я к тебе приехал. Мне кажется, нам надо поговорить.

Еще секундное колебание, взгляд прямо в серо-голубые глаза — и Маринка распахнула перед ним дверь:

— Прошу. Только ты приехал в неурочный час. У меня не прибрано. И учти, у меня нет времени. Мне нужно скоро бежать… Мы не будем долго разговаривать!

— А долго и не надо! И беспорядком меня не испугаешь! Я вообще в общежитии, в части живу, насмотрелся всего. — Он обезоруживающе улыбнулся ей пухлыми, влажными губами.

Голубева снова почувствовала, что почти теряет сознание от его присутствия. Не было рядом никакого чужого Славика — был только Димка, помолодевший, коротко стриженный, родной. Такой, о каком она мечтала всю свою жизнь.

— Прости, я не знаю, что со мной, — прошептала она, медленно склоняя голову ему на плечо.

А он обнял ее своими огромными руками, поднял высоко — точно как Димка — и легко отнес в спальню. Только через несколько часов безумства странный дурман начал рассеиваться.

— Боже мой! Что же это опять? Что я делаю? — вдруг встрепенулась Маринка и села, встревоженно оглядываясь.

— По-моему, ты все очень хорошо делаешь, — улыбнулся Весельцов и вытянулся в кровати.

— Нет-нет, так нельзя! Сейчас же Илюшка придет… — Голубева взялась за голову, которая мучительно гудела. — Уходи!

Она вскочила, заметалась по комнате и стала швырять ему прямо в постель брюки, носки, рубашку.

— Да что с тобой?

— Уходи немедленно! И не смей здесь появляться. Никогда! Ты слышишь?

— Хорошо, хорошо… Ты только успокойся…

— Уходи!

Маринка побежала в ванную и закрылась там. Слава медленно оделся, аккуратно по-армейски заправил сбитую постель и постучал ей в дверь:

— Эй, ты там в порядке? Какая вожжа тебе под хвост попала? Ладно, не сердись, я уже ухожу…

И действительно — тихо закрыл за собой входную дверь и ушел. Маринка несколько дней снова была сама не своя. Присутствие рядом второго Димки лишало ее разума и воли, возвращало к тому, что она настойчиво пыталась забыть. Только инстинкт самосохранения еще кричал, что надо бежать от этой новой беды. От душевных метаний у нее поднялась температура, которая держалась несколько дней, несмотря на все лекарства. В бреду Маринка видела, как к ней приближается любимый, улыбающийся Димка, лет двадцати пяти от роду, но вдруг его лицо становится искаженным, незнакомым, изо рта выглядывают клыки — и он впивается ими прямо ей в шею…

Когда ей стало получше, Весельцов однажды днем приехал ее навестить. И Маринка его снова впустила — не понимая, зачем это делает. Она лежала в постели, а он сидел рядом на стуле и улыбался.

— Я же ничего не знаю о тебе, — слабым голосом сказала она, пытаясь скрыть свою радость от новой встречи, — расскажи.

— Что рассказывать? Не умею я. Я военный… Меня служить учили, а не языком болтать. Ну родился в Саратове. Мать умерла через три года…

— Умерла? — Маринка даже на локте приподнялась. — Быть такого не может!

— Почему ты удивилась? Я что-то не то сказал? — смутился Славик.

— Нет, продолжай, продолжай!

— Меня воспитали отец и мачеха. Отец тоже был военный, я его почти не видел. Разъезды сплошные. Мачеха занималась другими детьми. Меня в шестнадцать лет отдали в военное училище. Потом поездил по стране. И вот осел в училище, про которое ты знаешь…

— И где тебя все знают как отличного мужика! — съязвила Маринка.

— Это неправда… Вот. Отец умер три года назад. С мачехой не общаюсь, у них своя жизнь. А еще я от Розы ушел… Не могу больше разрываться!

Слава снова густо покраснел и затих. Голубева невольно залюбовалась его красивым, гладким лбом, светлыми ресницами, загнутыми кверху… Она потянулась к нему губами и прикоснулась к щетинистой щеке… Димка, Димка! Все возвращается на круги своя.

После болезни Маринка попыталась как-то собрать разбегающиеся мысли. В конце концов, она уже далеко не девочка. У нее семья, сын, работа. Устоявшийся, в целом благополучный быт. А тут в ее жизнь врывается нечто, что ставит под сомнение все дальнейшее существование в прежнем режиме. Разум твердил, что нельзя этого допускать. А душа… Душа ликовала, исполненная каким-то гибельным, но могучим женским торжеством. Ну и пусть настоящий Димка дважды отвергал ее детей и тысячу раз — ее саму. Теперь перед ней — его улучшенная копия. Красивый, сильный, молодой. Даже чересчур — на целых семь лет моложе Соловьева, а значит — ее тоже… Это не та жалкая месть, которую она устроила ему, выйдя замуж за Голубева! Теперь она может общаться с самим Димкой, только с лучшим — ах как хотелось ей тогда в это верить! Это лине главное доказательство женской силы — изменить любимому с ним самим? Пережить заново все то, что судьба не дала ей пережить с тем, единственным, незабвенным? Разум постепенно перестал сопротивляться, запутавшись в собственной аргументации, и, наконец, тихо сдался.

Бежали дни. Вячеслав стал приезжать все чаще. Маринка ходила с ним в кино и в дешевые кафе — на рестораны денег не было. Однажды они засиделись в таком заведении, и Весельцов опоздал на свою электричку, которая отправлялась полвторого ночи.

— Что теперь будет? Мне же даже пойти тут не к кому… Он стоял на перроне, как будто заблудившийся школьник,

с недоуменно-обиженным выражением лица. Маринка невольно рассмеялась:

— Как это — не к кому? У тебя тут Роза есть…

— Ты шутишь! — Славка поднял на нее глаза и покраснел. — Ну что я теперь буду делать?

— Да не дрожи ты так, герой-любовник! Не оставлю тебя на вокзале куковать. Поехали ко мне!

— Как — к тебе? А Павел?

— Павел уже спит. Едем!

— Ну если… Но…

Голубева рассмеялась и закрыла ему рот ладонью:

— У вас в армии все такие трусы? А кто же тогда родину защищает?

Они поймали такси и минут через сорок добрались до района, где жила Маринка.

— Сплошное разорение с тобой! Я еще не настолько богата, чтобы на такси ночами разъезжать… — Маринка улыбнулась, беря Славку за руку.

Когда входили в подъезд, Весельцов дрожал как осиновый лист. У квартиры Голубева сделала ему знак рукой, прислушалась и стала осторожно отпирать дверь.

— Марин, а может, я все-таки пойду? Неудобно как-то!

— Молчи!

В квартире было тихо, все спали. Славка быстро разделся у порога и замер, не зная, что делать дальше.

— Бери свои вещи и иди за мной! — прошептала Маринка.

Она на цыпочках прошла в гостиную, быстро разделась и, не зажигая света, нырнула под одеяло.

— А где же Павел?

— Мы давно не спим вместе. Он спит в одной комнате с Ильей. Иди ко мне! — Маринка весело протянула из-под одеяла руки. Славка осторожно залез к ней, нервно мотая рыжей головой.

— И все-таки это нехорошо!

— Кто бы говорил!

Не сомкнувшая за ночь глаз Маринка слышала, как Павел Иванович встал — как обычно рано. Из гостиной хорошо было слышно, как он умывался, возился с чайником на кухне. Потом проснулся Илья, прошлепал на кухню, где отец накормил его завтраком.

— А вдруг они зайдут сюда? — прошептал дрожащим голосом проснувшийся Весельцов.

Маринка отрицательно помотала головой и улыбнулась:

— Тоже мне Казанова! Не дрейфь!

И действительно, на кухне и в коридоре Голубев с сыном разговаривали приглушенным шепотом, даже собрались и вышли из дома быстрее, чем обычно.

— Фу! Отлегло, — шумно вздохнул Вячеслав. — Ну и ночка! Я так нервничал, что даже вспотел! У меня так в первый раз — чтобы при живом муже…

— А обычно при мертвых бывает? Нечего с чужими женами спать, тогда и потеть не придется! — парировала Маринка.

Она встала, весело напевая, набросила халат и вышла на кухню. Там для нее лежали, как обычно, приготовленные мужем два бутерброда. Чайник был еще горячий.

— Эй, герой! Тебе чай или кофе сделать?

Весельцов не отозвался, и Маринка, пританцовывая, вернулась в гостиную. Вдруг сердце у нее оглушительно стукнуло и упало в пятки. В коридоре у трюмо, аккуратно подвинутые в угол, стояли огромные Славкины ботинки. Не заметить их было невозможно.

— Это что такое? — строго спросила Голубева появившегося из гостиной любовника.

— Это мои… Ой, извини, забыл убрать… Что теперь будет?

— Ну и дурень ты все-таки, Димка!

— Какой я тебе Димка? И почему ты меня всегда Димкой зовешь? — мгновенно взъелся Вячеслав.

— Прости, у меня что-то с головой… Ты просто очень похож на одного человека… Я вас все время путаю.

— Хорошее объяснение! Ладно, пошли завтракать. Мне в училище пора…

— А ботинки ты зря оставил. Теперь объясняться придется… Через полчаса Славка уехал, а Маринка осталась хлопотать по дому. Уроков у нее в этот день не было. Она весело перемыла посуду, убрала постель и, сладко вздыхая, уселась у окна, с улыбкой вспоминая приключения прошедшей ночи.

Вечером ее ждал неприятный разговор с Голубевым. Она знала о том, что разговор этот неминуем, с того самого момента, когда увидела утром Славкины ботинки. Но отчего-то ей было вовсе не страшно. Она совершенно не собиралась ссориться с мужем, была намерена, как многократно прежде, перевести маленькую семейную драму в шутку. В первый раз, что ли, у них в семейной жизни происходят курьезы? Но в этот раз все обернулось совершенно иначе.

— Марина, — краснея, начал муж, когда Илья уснул, — мы с тобой должны кое-что обсудить… Мы так не договаривались… Это пошло!

— Как?

— У нас с тобой сын. Мы, несмотря ни на что, все-таки семья и должны соблюдать правила… Я вовсе не против, чтобы ты с кем-то встречалась, ты знаешь, но дома… В квартире моей мамы!

— То есть где-нибудь на грязной кровати в гостинице — это нормально, а тут — пошло?

— Мариночка, ты же понимаешь, что я имею в виду… Ты не нервничай, пожалуйста, выслушай. Давай раз и навсегда обо всем договоримся.

— Паша! Я не хочу ни о чем договариваться! Мне осточертела такая жизнь! Я очень хорошо отношусь к тебе, но я не могу так больше жить. Я не люблю тебя, Паша!

— Как? — У Голубева даже очки упали с носа. — Почему? Я же все делал для тебя… Я тебя из этой задницы в столицу вывез, женился на тебе! У нас же все было так хорошо!

— Паша, мужчину любят не за то, что он что-то делает. Его просто любят! А в столицу я не рвалась, просто так сложилось. Ты же знаешь…

— Что ты говоришь? Это неправда! У нас же сын… Марина, я не хочу ничего менять!

— А я хочу! Знаешь, я думаю, что нам лучше разъехаться…

— Нет-нет, это бред какой-то. Столько лет счастливой жизни… Мамочка, помоги мне! — бормотал Голубев, нервно протирая очки салфеткой. — Марина, у тебя припадок. Я отказываюсь тебя слушать! Ты назавтра пожалеешь о своих словах!

— Какая счастливая жизнь, очнись! Когда мы вместе спали в последний раз?

— Когда? А какая разница? Разве все в жизни измеряется постелью? Секс — это не главное. Мы с тобой прекрасно жили, у нас было взаимопонимание! Я тебе никогда, слышишь, никогда не вспомнил ту кошмарную ночь в Петровском, когда у меня чуть разрыв сердца не случился! — И тут внезапная догадка обожгла Павла Ивановича. — Я знаю, почему ты так говоришь! Я понял! Это все из-за денег. Я не нужен тебе потому, что не могу зарабатывать, как другие, потому, что тебе всегда хотелось большего! Ты тут в столице нагляделась на всех, кто на «мерседесах» ездит, и тебе тоже захотелось! Что ж… Я тогда…

— Паша, успокойся, — Маринка испугалась не на шутку, глядя на багровое лицо мужа; казалось, сейчас Голубева хватит удар, — это все не так, ты же знаешь.

— Нет! Ты всегда презирала меня, когда я потерял работу. Ты хотела лучшего! Ты достойна такого. Я немедленно ухожу!

— Остановись! Что ты делаешь?

— Не видишь, собираю вещи!

Голубев с грохотом достал с антресолей старый, помятый чемодан и начал беспорядочно запихивать туда вещи: мамину большую фотографию, носки, Библию, зубную щетку. Маринка стояла у дверного косяка, скрестив руки, и не знала, что предпринять. Она как будто одеревенела, внутри раскрылась черная, гулкая пустота.

— Хорошо. Уходишь — уходи. Но что я скажу завтра сыну?

— Я сам ему все скажу! — буркнул Павел Иванович. — Остальное заберу потом. Приду, когда тебя дома не будет.

Он накинул на плечи плащ и буквально вылетел из дома, хлопнув дверью. Маринка еще долго стояла, опершись на косяк, в коридоре. Она понимала только одно: ее жизнь снова на крутом повороте, последствия которого совершенно неочевидны. Да еще как Илюшка это все переживет… Как ему объяснить?.. Уход отца для ребенка в таком возрасте, говорят, большая психологическая травма.

На следующий день Павел Иванович сам позвонил Илье и о чем-то с ним долго разговаривал. Маринка пыталась подслушивать из кухни, но сын вслух произносил в основном междометия.

— Ну что? — взволнованно спросила она, когда мальчик положил трубку. — Что он сказал?

— Ничего особенного. Папа наконец-то к Жене переехал, — сообщил сын равнодушно, — обещал навещать.

— А еще?

— Ты что, папу не знаешь? Какую-то белиберду про то, что я должен хорошо учиться и тебя слушаться. Ну я пошел. С ребятами в футбол поиграю.

— Иди!

Маринка уселась на кухне, нервно сжав виски. Почему все так происходит?

Но она кривила бы душой, если бы сказала, что сильно переживает из-за ухода Голубева. Скорее, наоборот… В глубине души ей давно хотелось освобождения. Давным-давно в их семье копилась энергия разрыва, которая все равно должна была рвануть. Раньше, позже — какая разница. Просто очень страшно за сына. Но Илья не выказал, по крайней мере внешне, никаких признаков расстройства. Или специально притворился, чтобы ее не огорчить?

А еще через два дня, пока Маринка была на уроках, Павел Иванович заехал домой и вывез свои вещи. Одно рассмешило и порадовало его супругу: вместе с заношенными галстуками, трусами и прочим барахлом исчезла и столь дорогая его сердцу мамина швейная машинка. В конце концов, все было не так уж и плохо.

А еще через несколько дней произошла очередная неожиданность — к Маринке явился собственной персоной Весельцов. Вероятно, он уже знал об уходе Голубева, поэтому был уверен в себе и непривычно смел. Маринка как раз собрала и отправила в школу Илью и мыла посуду после завтрака — у нее были уроки во вторую смену. Тут в прихожей раздался звонок. Что еще забыл этот рассеянный ребенок? Маринка мельком глянула в глазок — и обомлела. Там стоял Димка! Растрепанный, смущенный, с потертым чемоданом. Голубева ахнула и схватилась за сердце, потом порывисто распахнула дверь.

— Димка, ты? — Она упала ему на грудь.

— Я, я. Только что ты все заладила — Димка, Димка. Мне это совсем не нравится, я тебе уже говорил. Какой я тебе Димка? — Вячеслав гладил ее по волосам.

Маринка вздрогнула и вскинула глаза. Конечно! Это никакой не Димка, а всего лишь рыжий, неуклюжий Славик Весельцов. Невероятно! А может, он просто близнец, двойник? Какая, впрочем, разница! Маринка радостно пригласила его войти.

— Слав, что это ты сегодня так рано?

— А я к тебе навсегда приехал.

— Подожди! Что ты имеешь в виду? — озабоченно уставилась на него Маринка.

— А просто меня из училища выгнали. Прогуливал в последнее время много занятий, к тебе ездил, вот на меня рапорт и написали… И из общежития тоже сразу попросили. Приехал к тебе. Больше некуда было. Ты мою историю знаешь.

— Подожди, подожди… — Маринка выскользнула из его объятий и нервно прошлась по коридору, растирая виски. — То есть ты хочешь сказать, что хочешь остаться у меня жить?

— Ну да. А почему ты удивилась? Ну если ты не хочешь, то я, конечно… Но мне казалось…

— А как кто ты здесь будешь жить?

— Не знаю пока. Поживем — увидим…

Последние слова Весельцова прозвучали уже эхом откуда-то издалека. Действительно, почему бы и не впустить Славика? Место-то освободилось! Вот она, новая жизнь! Все решается снова где-то наверху помимо нее. Маринка прислонилась к стене и пристально посмотрела на Славу. Он стоял такой большой, неуклюжий, со смущенной улыбкой. Ну прямо Димка, действительно Димка! Маринка покачнулась, мертвенно побледнела и с блаженной улыбкой начала сползать вниз по стенке.

— Марина! Ты чего, Марина? — Славка бросился к ней, успел поймать и поднял на руки. — Да что же с тобой?

Голубева почти не слышала его, она дышала часто и глубоко. Ей виделось жаркое лето и Димка, который несет ее на руках по поляне и поет песню про Стеньку Разина.

— Я согласна! — одними губами прошептала она. — На все согласна!

Когда Голубева окончательно пришла в себя в гостиной на диване, Весельцов, насвистывая, уже вовсю хозяйничал в квартире. Он больше не стеснялся. В коридоре Славик вывалил на пол содержимое своего чемодана. По всему дому распространился тяжелый и неприятный холостяцкий запах — смесь пота и коммунального жилья. Маринка поморщилась, встала и отправилась закладывать в машину чужую одежду, которую, на ее взгляд, лучше было бы выбросить сразу: все приданое кандидата в сожители было изрядно изношенным.

— Очухалась? Хорошо. Сейчас будем пить чаек. Я как раз заварил…

Маринка обреченно вздохнула, не в силах сопротивляться.

Илья принял факт появления в доме чужого дяди на редкость спокойно. У Голубевой, которая сама не понимала, что делает, была тайная надежда, что сын воспротивится — и тогда можно будет с чистой совестью выставить Вячеслава, ссылаясь на мнение ребенка.

В целом очень нервный и чувствительный мальчик, Илюшка в каких-то бытовых вопросах, когда Маринка особенно боялась за его психику, вел себя абсолютно спокойно, даже отстранение, как маленький старик. Говорил мало, но исключительно мудро. Иногда казалось, что ему не десять лет, а все девяносто.

— Мам, если тебе будет так лучше — пусть живет! — внимательно выслушав сбивчивые объяснения матери, разрешил он, равнодушно дожевывая яблоко. — Я же знаю, что вы с ним давно спите, когда никого дома нет. Надеюсь, это не продлится долго?

— Не знаю сын, — заливаясь краской, ответила Маринка, — для меня самой это все так неожиданно…

— Только не выходи за него замуж сразу. И не прописывай его сюда. Мало ли что…

— Да что ты говоришь? Откуда это?

— Папа так сказал тебе передать, на случай если ты кого-нибудь к нам поселишь. Ты же такая чувствительная, всех жалеешь… Но я тебя предупреждаю, мне он не слишком нравится… Хотя это твое дело…

— Сыночек! Одно твое слово, и его тут не будет! Ты для меня важнее всего на свете, слышишь — всего! — Маринка схватила его за плечи и начала обнимать, рыдая.

— Мама, да что с тобой! Я же сказал: пусть живет, если ты хочешь. Только в мои дела пусть не лезет, ладно? Мне он совершенно неинтересен.

И Илья отвернулся от матери, давая понять, что разговор закончен. Маринка сквозь слезы смотрела на него. С пушистыми, светлыми волосами и опущенными, выгоревшими ресницами, он теперь тоже отчаянно напоминал ей Соловьева. Димка двоился, троился, давал о себе знать каждое мгновение, не отпускал! Голубева обреченно вздохнула и пошла в гостиную сообщить Весельцову, что сын не против его временного проживания в их квартире.

Через неделю с инспекцией пожаловал Голубев. Наверно, он тоже втайне надеялся, что за прошедшее время их с Маринкой конфликт сам собой уладился. В момент его прихода в собственную квартиру большой рыжий Славик как раз копошился на кухне, пытаясь починить кран. Из всей одежды на нем были только черные плавки, обтягивающие выпуклые ягодицы.

— И что это тут у нас происходит? — спросил обалдевший Голубев.

— Да вот кран чиню, — совершенно не смущаясь, ответил Весельцов, — протекает. Видно, что сантехникой тут не занимались.

— А, ну-ну, чини, — сказал Павел Иванович и пожевал губами, — а Марина где?

— В магазин пошла, собирается ужин готовить.

— Ты ей передай, пожалуйста, что я заходил, беспокоился. Я скоро еще зайду… Пусть она мне позвонит, если что…

— Хорошо, передам.

Голубев удалился, озадаченно покачивая головой и все еще недоумевая. Вот уж не ожидал он такой прыти от собственной жены!

Нет в жизни ничего более постоянного, чем временное. В глубине души Маринка мечтала, что ситуация их странного сожительства с Весельцовым в один прекрасный день рассосется сама собой. То есть Весельцов поживет у нее недолго, а потом найдет себе какую-нибудь работу, квартиру и переедет или просто растворится в пространстве, как будто и не было его в ее и без того странной жизни.

Но не тут-то было! Понимая, что наступает в третий раз на одни и те же грабли, Маринка тем не менее, не обращая внимания на увещевания окружающих, энергично взялась за построение семейного гнездышка. А надо сказать, в шоке были просто все, до кого дошла эта история. Мать, узнав, что ее дочь по непонятным причинам неожиданно рассталась с мужем и привела в дом какого-то молодого мужика, рассвирепела и несколько месяцев с ней не разговаривала. Маринка прекрасно понимала почему и не осуждала ее. Собственная жизнь Лидии Ивановны трещала в этот момент по всем швам. Николай нашел себе какую-то любовницу на соседней улице и шлялся к ней едва ли не ежедневно. Матери, которая давно опасалась его окончательного ухода, были нужны хоть малейшие свидетельства, что она безбедно проживет и одна. Но… На младшую дочь надежд не было никаких. Работать она категорически отказывалась, и все время проводила в ближайшем баре с какими-то пьянчужками. А тут вот еще и старшая дочь выкидывает такой финт: приводит к себе молодого бездельника!

Голубев пытался образумить Маринку едва ли не ежедневно. Он сам поостыл и еще надеялся, что первый всплеск сексуального интереса у его супруги к молодому лоботрясу (а сомнений в том, что дело обстоит именно так, у него не было) тоже пройдет — и она снова обретет рассудок и возможность соображать. Как ни хорохорился вначале, ему совершенно не хотелось менять сложившуюся, абсолютно устраивавшую его жизнь. Для того чтобы наставить жену на путь истинный, он даже призвал Розочку, которая за чашкой чая искренне рассказала Маринке, что за подонок этот Славик и скольким женщинам, включая ее саму, он уже сломал жизнь.

Но Голубе вой было все равно. Она ходила как в тумане, улыбаясь в пространство, и удивлялась: почему люди твердят ей про какого-то негодяя Весельцова? Они, окружающие, ведь не знают ее большой тайны, что на самом деле он — ее Димка!

Так шли месяцы. Жить стало по-настоящему трудно. Весельцов симулировал активную деятельность: записался на какие-то курсы менеджеров, за которые, конечно, заплатила Маринка, потом на тех же условиях закончил компьютерные курсы. По его словам, без этого при базовом военном образовании найти работу в Москве было нереально. Он рассылал резюме, ездил на какие-то собеседования, но все без толку. Из-за вставших в полный рост материальных проблем Голубевой пришлось окончательно отказаться от своей давней мечты — получения высшего образования.

Однажды в школу, где она работала в начальных классах, приехала высокая проверяющая комиссия. Все, естественно, стояли на ушах. А тут еще, как на грех, накануне заболели гриппом сразу несколько преподавателей из старшей параллели — в том числе литератор. Комиссия должна была посетить открытый урок литературы в пятом классе, и, когда выяснилось, что заменить заболевшего педагога некем, завуч в ужасе позвонила поздно вечером Маринке, памятуя о том, что та в литературе вроде бы неплохо разбиралась… Естественно, Голубева отнекивалась как могла. Она понимала, что ее образования не хватает для показательного урока. Но умоляющий тон завуча и ее слова о том, что всю ответственность за эксперимент она берет на себя, в конечном счете сделали свое дело. Маринка согласилась помочь. Вечером обдумала предложенную для обсуждения тему. Утром пришла в школу пораньше, пролистала учебник. Вроде бы все знакомо, «Слово о полку Игореве», но на урок она шла на дрожащих ногах. Давно так не волновалась — даже из-за своих непутевых мужиков. А уж когда увидела в кабинете членов комиссии — человек десять мужчин и женщин в строгих костюмах с постными выражениями лиц — и красную как рак, потную начальницу на грани истерики, так и вообще едва не упала духом. Но взяла себя в руки и начала урок.

Когда прозвенел звонок, Голубева с удивлением посмотрела на часы. Неужели урок уже закончен? Атак много еще хотелось рассказать ребятам… Она недоуменно обвела класс глазами, и тут ей захлопали. Приглашенные гости из комиссии улыбались и аплодировали, а завуч — та вообще с места вскочила и изо всех сил одобрительно подмигивала ей обоими глазами.

По итогам этого урока Маринке было предложено занять вакантное место второго литератора в старших классах. Она сначала загорелась: о таком она и не мечтала, потом приуныла, стала причитать и отказываться:

— Но у меня и образования-то высшего нет!

— Ничего. Все на себя беру, — уверенно сказала завуч. — Ты так блестяще провела урок, что многим педагогам и с высшим образованием такое не снилось! И дети от тебя без ума. Пока поработаешь в четвертых-пятых классах. А сама давай-ка ноги в руки да поступай учиться на филфак, на заочное. Сейчас это реально. Через несколько лет будешь как человек — с дипломом.

Маринка пообещала подумать. Сама была окрыленная, показалось ненадолго, что наконец в жизни открываются новые горизонты, что ее тайная мечта вот-вот станет реальностью. Дома вечером радостно рассказала обо всем Весельцову, но тот вовсе не разделил ее оптимизма, наоборот, разозлился:

— А жить как будем? Ты же не сможешь учиться и работать одновременно. Ты об этом подумала?

— А я на заочное…

— А платить за это кто будет?

— Я попробую сама поступить, у меня же училище с отличием… Подготовлюсь!

— Да не смеши! Кому в Москве твое серпуховское училище нужно? А потом, ты что, забыла, сколько тебе лет? Но даже если поступишь, что, выдержишь пять лет сессий, ночной зубрежки? Не смеши! А сын, а я? А если я к тому времени еще работу не найду?

И Маринка сникла. Аргументы Славы были убийственными. Ее на мгновение вспыхнувшая надежда погасла, мир вокруг снова стал обыденным и серым. Страшная штука — эгоизм. Как она могла думать только о себе? Маринка обреченно встала к плите готовить ужин. На следующий день она окончательно и твердо отказалась от заманчивого предложения завуча.

Как-то по лету поздно вечером позвонил Димка. Слава был рядом, когда Маринка брала трубку, — сидел на диване и читал газету.

— Маринка, привет! — раздался в трубке веселый знакомый голос. — Вот я тебя и нашел! Ты рада?

Голубева похолодела, посмотрела на Весельцова. Язык перестал слушаться.

— Кто это?

— Ну ты, мать, даешь! Неужели вправду не узнала? Это я, Димка! Помнишь еще такого?

— Какой Димка?

— Да я же это, я! Димка Соловьев.

Тут Весельцов насторожился, отложил газету и внимательно посмотрел на побледневшую Маринку. Она стояла и как-то странно озиралась по сторонам.

— Не знаю никакого Димки! — наконец сказала она отсутствующим голосом. — Мой Димка со мной. А ты не звони мне больше…

— Да что там у тебя происходит? — недоуменно взвыл Соловьев. Но Маринка уже повесила трубку. Звонок повторился еще несколько раз, но она стояла как каменная.

— Кто это был? — хмуро спросил Весельцов.

— Так, ошиблись…

Она неожиданно бросилась Славе на шею:

— Люби меня! Люби меня немедленно!

Она одним движением распустила волосы и начала расстегивать халатик. Весельцов, недоумевая, попытался ее остановить. Эта непредсказуемая женщина временами пугала его:

— Ты что делаешь, Маринка? Сын же в соседней комнате… Ты ненормальная! Да что на тебя нашло?

— А мне все равно! Я люблю, люблю тебя! Димка…

Она пыталась зарыться руками в Славкины волосы, но он вдруг жестко отстранил ее:

— Чтобы я больше никогда не слышал этого имени, поняла? Никогда!

Маринка упала перед ним на колени. Ее горящий взгляд блуждал по комнате, натыкаясь на стены:

— Я люблю тебя… Ты лучший! Прости… — И зарыдала, обнимая Славкины колени.

Несмотря на то что сознание Маринки из-за близости Весельцова периодически раздваивалось, оно не отказывало ей совсем — и многие вещи она понимала с абсолютной ясностью. Наибольшую боль ей причиняло то, что Димка и реальный Славик — его двойник — на самом деле похожи были только внешне. И чем больше проходило времени, тем четче это осознавалось. Но Маринка, даже понимая свое заблуждение, не желала принимать эту реальность, наоборот, с каким-то бешеным остервенением она пыталась сделать так, чтобы Весельное стал похож на ее героя не только лицом, но и характером.

Периодически она подбивала его на то, чтобы выехать из Москвы на велосипедах, пойти на рыбалку или, на худой конец, просто покататься по реке на лодке. Воплощала с ним их с Димкой прошлое. Но Вячеслав не разделял Димкиных пристрастий к природе и активному отдыху. Все у него выходило не то и не так. Весельцову куда комфортнее было улечься на диване перед телевизором и дремать. Такое его поведение периодически провоцировало между ними серьезные скандалы. Весельцов так и не устроился на постоянную работу, был нервный и злой на весь мир.

Единственное, чем он разительно напоминал Соловьева в поведении, — твердым нежеланием жениться на Маринке.

— Тебе что, так плохо со мной? — говорил он сухо в ответ на ее тихие упреки. — Что изменит ЗАГС в нашей жизни?

— Но мы станем настоящей семьей…

— По-моему, у тебя уже есть одна семья… Ты забыла, что замужем?

— Но я разведусь! Голубев обязательно даст мне развод! Я хочу жить с тобой, растить детей, построить дом…

— Терпеть не могу детей! К тому же у тебя уже есть Илья… С ним и так проблем достаточно. Совсем распоясался, никого не слушает. Подожди, еще нахлебаешься со своим сыночком! — морщился Славик.

— Не смей так говорить о моем сыне!, Не его вина, что все так у нас выходит!

— К тому же какие сейчас могут быть вообще разговоры о браке? Я не работаю, ты получаешь гроши в своей школе… И вообще, давай прекратим бессмысленные дискуссии.

— Ты не женишься потому, что я тебя старше на семь лет, да? Я старая и страшная и ты хочешь меня бросить? Уйти к молодой и богатой?

— Да что ты несешь? Мне просто надо как следует определиться…

— Ах ты еще не определился!..

После таких сцен Маринка обычно выбегала на кухню в слезах, громко хлопнув дверью. Через пару часов к ней приходил виноватый Славик и начинал по-телячьи тыкаться ей носом в живот. Долго обижаться на него она не могла, лелея надежду, что еще несколько дней, месяцев — и все у них наладится. А как иначе?

Добавляло неприятностей и то, что Голубев, после почти двух лет терпеливой осады, решил неожиданно изменить тактику. От увещеваний и просьб он перешел к прямым угрозам. Нельзя сказать, что они не были действенными, скорее, наоборот. Странно, что он терпел так долго. Муж наконец потребовал от Маринки развода с разделом квартиры.

— Ты понимаешь, — сказал он, — нам с Женей тоже непросто. Живем с ее престарелой мамашей, которая в маразме. А ты привела в квартиру моей мамы какого-то мужика…

— Вообще-то его привел ты! И сам ушел.

— Не важно. Я имею в виду, что ты его у нас поселила. И теперь вместо меня с моим сыном живет черте-то кто…

— Ты знаешь, они неплохо ладят. Весельцов по крайней мере помогает ему с математикой.

— Не смей ерничать! — взвился Голубев. — Пусть выметается куда хочет.

— А мы с Ильей?

— А с вами все будет по закону. Две трети квартиры. Помогу купить однушку где-нибудь в Бибирево.

Это был шок! Голубева поговорила с адвокатом. Действительно, при самом лучшем раскладе все, на что могли рассчитывать Маринка с сыном, была однокомнатная квартира на окраине. Но куда девать Весельцова? Только-только скопили денег, чтобы сделать ему фальшивую московскую регистрацию по какому-то несуществующему адресу…

Несколько месяцев прошли во взаимном шантаже, просьбах и угрозах с обеих сторон. В итоге умерла Женина мама, и у Жени с Голубевым в распоряжении оказалась двухкомнатная квартира, точно такая же, как та, в которой жила Маринка. Павел Иванович снова повел себя благородно и ненадолго смягчился:

— Так и быть, живи в этой квартире до поры до времени. Я с тобой разведусь, но выписываться не стану. Вдруг тебе еще что в голову взбредет… Оставишь моего сына без жилья.

— Ты женишься на Жене?

— Да, пожалуй. Должен же кто-то быть рядом, любить, готовить яичницу, стирать рубашки. Она порядочная и хозяйственная. Понимает меня во всем. Но если…

— Нет. Желаю вам счастья!

Наконец, Маринка развелась с Голубевым. Прилетела домой как на крыльях:

— Славка! Я свободная женщина!

— И что? — спросил тот, не вставая с дивана.

— Ты можешь сделать мне официальное предложение! Пойдем в ЗАГС!

— А зачем? — последовал незамедлительный ответ. — Я тебе разве что-то обещал?

— У меня пересиживаешь, а потом на молодой жениться хочешь?

— Совсем нет. Мне и тут хорошо.

— Ну объясни ты мне! — Маринка уже и руки ломать начала, как будто в очередной раз с Димкой разговаривала. — Почему ты не можешь на мне жениться? Тебе со мной разве плохо?

— Нет!

— Тогда в чем дело?

— Не знаю. Понимаешь, когда я начинаю думать о браке, меня просто дрожь пробирает… Я читал, есть мужчины с такими комплексами. Да-да, у меня комплекс!

— Ну давай попробуем с ним справиться! Я тебе во всем помогу, честное слово!

— Давай… Только постепенно. Не дави на меня! А то хуже будет.

Маринка вздохнула и попыталась войти в положение несчастных мужчин, у которых комплекс по поводу женитьбы. Вот и Димка с ней когда-то так же поступил… Наверно, у него тоже был комплекс. Хотя нет, Димка потом дважды женился, а Слава еще ни разу. Но на самом деле, если смотреть правде в глаза, они оба отчего-то не хотели жениться именно на ней. Надо разбираться…

И жизнь снова продолжилась в обычном режиме. Летом Весельцов по старым связям устроился на весьма неплохую зарплату разнорабочим — строить дачу какому-то генералу в Тверской области. На стройку нагнали солдатиков-срочников из ближайшей части, а Весельцов, как лейтенант, вроде за старшего у них был. Кроме зарплаты генерал обеспечивал вольнонаемных строителей проживанием и едой. Для сидящего месяцами без всякой работы Весельцова это был заманчивый вариант!

Маринка заняла денег и с огромным трудом отправила Илью в лагерь на Черное море, а сама устроилась на июль-август в детский сад одновременно и воспитательницей, и уборщицей, чтобы немного заработать. В выходные с утра до ночи нянчилась с соседскими детьми. В общем, выматывалась отчаянно. Слава приезжал со своей работы несколько раз за два месяца — веселый, отдохнувший, загорелый. Вроде бы не на стройке трудится, а на курорте отдыхает. Один раз даже с цветами приехал — привез большой букет полевых ромашек, как когда-то Димка! Сколько было счастья…

А потом он пропал. Не приехал в выходные, не приехал в следующие и еще через одни. Голубева не на шутку запаниковала. Думала, естественно, о самом страшном. Мало ли что там на стройке могло случиться! А ведь она даже не знала толком, ни что за стройка, ни где, ни у какого генерала… Сначала позвонила Сережке, Наташкиному мужу. Они с Весельцовым иногда общались, в баню вместе ездили. Но тот как-то быстро свернул разговор и сухо сказал, что ничего о Славе не знает. С трудом отыскала Маринка в записной книжке телефон того товарища по службе, который его к генералу работать устраивал. Позвонила:

— Олег, здравствуйте! Это Марина.

— Какая еще Марина? — устало спросил голос.

— Марина, Славы Весельцова… — А собственно; кто она ему? Сожительница? Жена? — Ну вы помните, он нас еще знакомил… Марина из Москвы.

— Что вы хотите?

— Вы знаете, Слава пропал. Уже три недели не появлялся. Я не знаю, где он. Тревожусь ужасно.

— Не волнуйтесь, все в порядке, он скоро позвонит, — после некоторой паузы немного виновато ответил голос, — извините, мне некогда.

Маринка уже не знала, что думать, кому звонить, куда бежать. Еще три дня прошли в отчаянной тревоге, близкой к панике. А потом неожиданно раздался телефонный звонок.

— Это Марина? — спросил знакомый женский голос.

— Да. — Сердце Голубевой в пятки упало от нехорошего предчувствия. Она не сразу поняла, кто это.

— Это Роза. Что, не узнала?

— Извини, Роза. У меня такие неприятности!

— Что случилось?

— Славка пропал. Уже три недели ни слуху о нем, ни духу! Завтра иду в милицию, в розыск его подавать… Что-то случилось!

На том конце трубки повисла долгая пауза. Маринка отдышалась и уже подумала было, что связь прервалась.

— Марина, я тебе как раз по этому поводу звоню. Выслушай меня. Ты только сядь и не волнуйся.

— Что с ним?

— Я должна тебе сказать. Он женился. Я предупреждала тебя…

— Как? — Маринка тяжело опустилась на диван и мучительно расхохоталась. — Это неправда, этого не может быть! У него же комплекс!

— У нашего Славки есть комплекс? Ты что, правда дурочка или прикидываешься? Я ведь тебя несколько лет назад по дружбе предупреждала: не связывайся с ним, он сделает тебе больно…

— Подожди! — Мысли у Голубевой поплыли, в ушах звенело. — Что ты мне сказала про женитьбу? Повтори, я не поняла.

— Женился наш мальчик! На поварихе!

— На какой поварихе? Что ты несешь, Роза? Слушать не желаю!

Маринка в сердцах бросила трубку. Потом накапала себе валокордина, поуспокоилась немного и перезвонила Розе сама:

— Прости. Я была не в себе. Откуда ты знаешь?

— Я тебя понимаю, Мариночка, прекрасно понимаю, — зачирикала та, — я же тоже такую боль пережила. Когда он к тебе от меня ушел. А все шло к женитьбе. Я думала, он на тебе женится! Теперь мы в одной лодке.

— Так ты переживала из-за него тогда? — вдруг поразилась Маринка. Она никогда не думала об этом. Почему? Мысли путались.

— Еще как! Чуть руки на себя не наложила! Но он-то хорош! Поварихе его двадцать пять лет всего!

— Подожди! — снова попросила Маринка и потерла себе глаза. Смысл слов доходил до нее с трудом. — Почему он женился?

— Да потому, что беременная его Анна!

— Беременная! — сдавленно вскрикнула Голубева. — Быть не может! Он же детей ненавидит! Я аборт от него делала…

— И ты? Я тоже делала! И Светка из Митина, с которой он при мне еще спал. Я от нее несколько раз его уводила. Тебе не говорила — не расстраивала… Ты слушай этих мужиков больше, они тебе расскажут! Мы тут все за тебя так переживали… Особенно Павел Иванович, поседел весь. Ты совсем разбаловала Весельцова. Мужик три года не работает, гуляет, а ты его кормишь-поишь-обуваешь. Мыслимое ли дело! Хотя за такой секс, как с ним… Может, и кормить нужно, и все терпеть! Я тебя не осуждаю.

— Роза! Скажи, он правда женился или просто от меня избавиться хочет, чтобы я не искала?

— По-моему, — авторитетно сказала та, — его просто окрутили. Пока ты вокруг него с пряниками бегала, он по палке соскучился. Вот его быстро и приручили…

— Почему же он сам не позвонил мне? Почему не сказал?

— А вот этого я не знаю, извини. В ваши отношения никогда не совалась. Все приняла и отпустила изменника с миром.

— Роза, прости…

Маринка повесила трубку и начала рыдать. Сначала тихо, по-детски, потом громче, наконец, отчаянно завыла, скрючившись на диване. Со всех сторон ее обступила черная, непроглядная бездна. Из нее улыбался двенадцатилетним ребенком еще Димка, потом Светка, его первая жена, которая вдруг обернулась Розой и погрозила ей палкой. Откуда-то смачно матерился Алексей. Потом Димка Соловьев, превращающийся в Весельцова. Несчастный Голубев бродил с министерским портфелем в поисках квартиры. И все они обступили Маринку, сжимаясь вокруг нее плотным, тяжелым кольцом, как в фильмах ужасов. Не выдержав этого страшного нашествия, она со стоном отключилась.

Понемногу приходить в себя Маринка начала только в больничной палате. Когда она в первый раз осознанно открыла глаза, в окно бил яркий дневной свет. Она лежала в каком-то уродливом балахоне, в чужой, неуютной постели. Со стороны раздалось покашливание. Значит, она была не одна.

— Где я? — спросила Маринка. Голова была чугунная, язык не ворочался.

— Мы все уже давно на том свете! — пропел старческий, дребезжащий голос.

— Я умерла?

— И ты, и я, и он… Мы все умерли, мы всего лишь тени…

— Хорошо…

Маринка снова провалилась в бессознательное, удивившись, как это после смерти может так сильно болеть голова. Ей казалось, что смерть обязательно приносит облегчение, забвение, покой…

Потом она долго была между чем-то и чем-то. Издалека до нее долетали звуки, которые она не могла распознавать. Слышала только, что они есть. Перед ней по-прежнему плясали и кривлялись уродливые чудовища из ее жизни, отогнать которых не хватало сил. Они звали, тянули за собой в свой дикий танец, и сопротивляться было невозможно. Оказывается, смерть еще тяжелее, мучительнее жизни!

В следующий раз Маринка вынырнула на свет от чьих-то ледяных прикосновений. Кто-то трогал ее лицо, теребил волосы холодными, костлявыми руками. Голубева открыла глаза и снова зажмурилась. Прямо над ней склонилась уродливая старуха, точь-в-точь из ее кошмаров. Видение поколебалось в воздухе и не исчезло. Маринка снова приоткрыла глаза и отшатнулась.

— Что вы делаете?

— Офелия плетет венки для мертвых нимф! — задребезжал знакомый уже, старческий голос.

— Отойдите от меня! — снова дернула головой Маринка и с ужасом прикоснулась к волосам, в которые были вплетены одуванчики.

— Не бойся! Она безобидная! — послышался приятный голос из противоположного угла. — Это Офелия тебе венок надела. Ее все тут знают.

Голубева с большим трудом перевела глаза туда, откуда слышался голос. На кровати сидела дама средних лет в очках и читала.

— Я разве не умерла? — спросила Маринка, еще сомневаясь.

— Конечно нет! Это только этой дуре старой, — дама скорчила рожу и показала лохматой старухе язык, — кажется, что мы все мертвые. Офелия хренова! На самом деле все совсем наоборот.

— Где мы?

— В больнице, душечка. Если тебя сюда положили, скорее всего, это надолго. Кстати, давай знакомиться. Я Ирина Петровна, кандидат наук, преподаватель кафедры биологии МГУ.

— Марина…

— А ты долгонько в себя-то не приходила. Уж тебя кололи, кололи лекарствами…

Голубева все еще не могла поверить, что действительно жива. Ощущение наступившей смерти было гораздо реальнее. Маринка почувствовала себя оскорбленной таким обманом. Понемногу к ней стали возвращаться физические ощущения. Она с недоверием, медленно ощупала свои ноги, руки, лицо. Действительно, похоже, что она не умерла.

Старуха между тем, рыдая в три ручья, громко затянула какую-то жалобную песню, состоящую из нечленораздельных звуков, и стала разбрасывать по палате одуванчики. У Голубевой мороз по коже пробежал.

— Ну вот, опять начинается, — недовольно сказала Ирина Петровна. — Надо санитарку вызвать. Нельзя Офелию на улицу выпускать — всегда принесет мусора…

Ирина Петровна деловито нажала красную кнопку у кровати. Через несколько минут в комнату вошли двое в белых халатах:

— Что тут еще случилось?

— Да вот престарелая Офелия опять буянит. Урезоньте, пожалуйста!

Санитары быстро подошли к старухе. Один из них достал устрашающих размеров шприц.

— О, Гамлет! Не покидай меня! — заломила руки старуха, глядя на санитаров.

— Сейчас будет тебе Гамлет!

И всадили в руку сопротивлявшейся изо всех сил старухи здоровенный шприц.

— Ах, ты опять кусаешься, сволочь! Чтоб тебя! — выругался один из санитаров.

После укола старуха обмякла, ее уложили на кровать. Она что-то еле слышно лепетала.

— Все, до завтрашнего утра спокойно будет, — удовлетворенно сказала Ирина Петровна, — спасибо, ребятки!

— Ты смотри, Голубева в себя пришла! — обратили наконец санитары внимание на Маринку. — Значит, не все так хреново, как казалось!

— Как мы себя чувствуем?

— Гораздо лучше! — ответила за Маринку ее словоохотливая соседка. — Разговаривает и даже кое-что соображает.

— Отлично! Завтра) Голубева, тебя врач осмотрит.

— А в какой я больнице? — подала голос Маринка.

— А ты еще не поняла? — удивились санитары и начали хихикать, переглядываясь. — Ну тогда у Ирины Петровны вон спроси. Она тут старожил, все тебе расскажет…

И санитары удалились. Несколько минут в палате было тихо. Слышно было только, как Ирина Петровна шелестит страницами.

— Ну слава богу, мгновения тишины. Можно отдохнуть спокойно. Я бы тебе… Мешаешь тут процессам осмысления. — Она погрозила кулаком в сторону спящей старухи.

— А почему она так?

— Да сумасшедшая она. Ей кажется, что она Офелия, умерла и видит сны. На прогулке собирает цветы, плетет венки и разбрасывает потом по палате. Песни поет…

— А почему же она тут лежит, с нами?

— Так потому, что в психушке мы, деточка, в психушке! — весело сказала соседка, широко улыбаясь Маринке.

— Это не смешно.

— А я и не шучу, — обиделась Ирина Петровна, — тут третий год уже.

— Но почему? Вы же абсолютно нормальная!

— Я знаю… — Соседка встала и, разминаясь, прошлась по палате, оглядываясь на дверь. — Но меня сюда упекли, как упекали диссидентов в сталинские времена. Ты знаешь, со всеми передовыми людьми своего времени такое случалось. Я была на пороге грандиозного научного открытия… К черту теорию Дарвина, она безнадежно устарела!

Что-то неуловимое в тоне и поведении соседки насторожило Маринку. Она стала внимательно присматриваться к ней. Ирина Петровна нервно ходила по палате, активно жестикулируя и все более распаляясь.

— Я вступила в контакт, равных которому не было за всю историю человечества. Инопланетные братья, которые создали жизнь на нашей Земле, избрали меня для того, чтобы я сообщила о них человечеству. Сначала мы обменивались мыслеформами…

— Чем-чем?

— Мыелеформами! У нас был телепатический контакт. Они посылали мне мысли, которые я по открытым каналам принимала и записывала. Вот послушай, что они мне продиктовали… — Соседка продолжила нараспев, закрыв глаза: — Жизнь на земле началась в результате грандиозного научного эксперимента. Мы, посланцы альфы Ориона, прибыли в Солнечную систему, чтобы попробовать клонировать на земле жизнь. Теперь мы наблюдаем за происходящими процессами. — Ирина Петровна подошла ближе к Маринке и перешла на взволнованный шепот: — Но самое страшное из того, что они сообщили мне, что, если я не сообщу о своем контакте лично президентам России и США, они уничтожат нашу планету. Они хотят вступить в контакт с властями супердержав, чтобы избежать катастрофы… Я написала десятки писем президенту США, обращалась в крупнейшие СМИ! Я выходила к Кремлю с громкоговорителем, чтобы быть наконец услышанной… Там меня и повязали, как некогда тех, кто митинговал против ввода войск в Чехословакию. Такова наша судьба — всех неординарных людей в России. Психушка и изгнание…

Маринка слушала все это, соображая, кто из них двух бредит. А что, если тетка права и она правда в психушке?

— Ирина Петровна, так вы не пошутили про психушку?

— Ты снова спрашиваешь, дитя мое? Вот и я сначала никак смириться не могла, пыталась через унитаз послания в ООН и Европейский суд отправлять, но все пустое. Нас тут никто не услышит…

— А я почему здесь?

— Ты больна, деточка, очень больна. У тебя были сумерки сознания…

— Но я же не душевнобольная?..

— Здесь все так говорят… Одна только Офелия поет — уже тридцать пять лет. Одевается во все белое — и ждет своего Гамлета на берегу реки смерти… Ей хорошо!

У Маринки от этих слов в голове окончательно помутилось. Она встала с постели и медленно подошла к небольшому окну. На улице стояли заснеженные деревья, светило солнце.

— Но как я сюда попала?

— Тебя привезли в бессознанке, — спокойно ответила тетка, — ты была буйная. Кричала, вырывалась. Димку какого-то звала все время. Потом успокоилась…

— Димку? Голубева снова легла на кровать, закрыла глаза, напрягла память. Медленно, как из тумана, стали выплывать события последних дней. Димка ее бросил! Поэтому она тут и оказалась. Но она не хотела, не хотела этого помнить!

У нее началась истерика, и Ирина Петровна нажала на кнопку. Пришли санитары, вкололи ей снотворное, и вновь Маринку окутала непроницаемая, глубокая темнота. Она была отдохновением измученной, исстрадавшейся от непосильной боли душе!

Наступила ночь, за ней — день, совершенно похожий на предыдущий. Удивительно, но Маринка с готовностью и смирением приняла свое нынешнее существование. В углу что-то тихо бормотала лохматая старуха в белом. Ирина Петровна сосредоточенно читала и делала выписки в пухлую тетрадь, иногда замирая с закрытыми глазами, как будто вслушиваясь в пространство. Никто Маринку ни о чем не спрашивал. Она часами лежала на кровати и глядела в потолок. Когда приходили врачи и что-то говорили, она не отзывалась.

— Ты что-нибудь помнишь? Как тебя зовут? — приставали они.

Маринка отворачивалась и молчала. Что толку отвечать, если это может нарушить зыбкий покой беспамятства, который образовался у нее внутри? Она не хотела ничего вспоминать.

Дни бежали — быстро или медленно, сказать было трудно. Вместе с Офелией Маринка собирала во дворе цветы, подпевая изредка ее грустным песням. Казалось, никаких перемен не будет больше в этом мире, отгороженном от всего пространства высоким забором.

Но однажды утром дверь в палату открылась — и вместе с привычными Голубевой врачами вошел какой-то странно знакомый ей мужчина с огромным букетом цветов. На пороге он замер и натянуто улыбнулся:

— А вот и мы!

Маринка равнодушно скользнула по нему взглядом и отвернулась. Какое-то беспокойство появилось в ее сердце. Она не хотела слушать, что скажет ей гость, и даже закрыла ладонями уши.

— Мариночка, ты узнаешь меня? — Над ней склонилось озабоченное лицо. — Это я, Паша, твой муж…

— Да… — Маринка его вспомнила. Воспоминания не доставили ей радости. — Уходи, пожалуйста…

Голубев помялся и недоуменно посмотрел на врачей, те развели руками.

— Ты посмотри, кого я тебе привел!

Из-за спины Павла Ивановича вышел взволнованный Илья и бросился к Маринке:

— Мамочка!

Голубева поморщилась. Зачем так кричать? Она продолжала лежать равнодушно, позволив сыну обнять себя.

— Я по тебе так соскучился! — говорил Илюшка и плакал. Маринку это раздражало.

— Марина, у вас же ребенок, — вкрадчивым голосом сказал врач, — вам обязательно надо вернуться домой.

— Не хочу!

Через несколько минут врач дал Голубеву незаметный знак рукой, и тот оттащил сына от ее постели.

— Мы придем еще! — извиняющимся голосом сказал он.

— Не надо… Мне тут хорошо…

Еще несколько дней все шло по-прежнему, но визит Голубева с сыном смутил Маринку. Из подсознания снова стали выплывать какие-то неясные картины, звуки, голоса. Она старалась бежать от них, но они неизменно догоняли, лишали покоя, мучили. Головные боли были такие, что Маринка каталась по полу, билась головой об стены. Ей становилось легче только тогда, когда делали укол. Она хотела этих уколов, мечтала о них!

После лекарства приступы воспоминаний становились все более редкими и тупыми, и от этого было легче.

— Марина, посмотрите в окно! — приставал к ней врач. — Там снежинки летают. Какие красивые снежинки!

— И что?

Какое ей было дело до снежинок, запорошенных деревьев, белых сугробов? Никакого. Есть и есть — где-то вне ее, в другом мире. Она вовсе не хотела возвращаться обратно.

Через пару недель дверь в палату распахнулась — и на пороге появился высокий, загорелый мужчина в белом халате. Он сразу озабоченно бросился к Маринкиной кровати:

— Я приехал, как только узнал… Мариночка… О господи!

Голубева посмотрела на него равнодушно. Он казался знакомым, но кто он — вспомнить никак не удавалось. Она напряглась, и тут ее пронзило так, что сердце заколотилось и кровь прилила к лицу.

— Боречка, милый! — Она обвила его шею руками. — Как я рада тебя видеть! Со мной тут такое случилось…

Она заливалась слезами, продолжая обнимать Бориса. Тот тоже прослезился и неловко погладил Маринку по волосам:

— Ну все, успокойся. Все будет хорошо.

— Похоже, это кризис… — удивленно прошептал кто-то сзади. — Она реагирует на него!

— Боречка, я не знаю, что я тут делаю. Мне дают какие-то лекарства… Я ничего не помню. Мне так плохо! Забери меня отсюда!

— Заберу, заберу, все уже позади.

Пару часов Смелов посидел с ней, рассказывая какую-то ерунду. Маринка его не слушала — она всхлипывала и никак не могла успокоиться. Возвращение в жизнь состоялось. На нее оглушительной волной со всех сторон нахлынули ничем не сдерживаемые, но больше неопасные воспоминания.

На следующий день с утра Маринка с удивлением разглядывала палату и ее странных обитательниц, как будто видела их впервые. Интересно, сколько времени она тут провела? Несколько дней или недель?

Впервые за все время она пристрастно поглядела на себя в зеркало и ужаснулась. На ней была засаленная, основательно вылинявшая ночная рубашка в цветочек. Волосы у корней были совсем седые, глаза казались погасшими. Маринка попробовала причесаться и уложить волосы. Было такое ощущение, что она постарела лет на десять. Нет, она не допустит такого! Она срочно возьмется за себя! Она не намерена провести остаток жизни за высоким забором рядом с больными старухами!

А как там Илюшка? Маринка вдруг поняла, что за все время, проведенное в больнице, она ни разу не вспомнила о нем. Стало пронзительно стыдно и страшно, Голубева даже заплакала. Какое же у нее было состояние, раз она даже ни разу не вспомнила о единственном сыне? Это потрясение усилило ее желание немедленно выйти из больницы. Несмотря на слабость, она ощущала себя окончательно выздоровевшей.

Во второй половине дня ее отвели на консилиум врачей. Там ей долго задавали какие-то глупые вопросы, внимательно и сочувственно заглядывая в лицо. Маринка отвечала твердо и спокойно, врачи переглядывались.

— Можем вас поздравить, — сказал наконец один из них, — наша терапия имела успех. Вы пробудете у нас еще немного, чтобы мы понаблюдали за вами, а потом, если все пойдет нормально, мы отпустим вас домой.

— Но мне срочно надо домой! У меня там сын! Вы меня что, за сумасшедшую держите?

— За сына не волнуйтесь. Он в полном порядке, с отцом. А понаблюдаться вам еще надо…

— Идите вы все знаете куда! — Маринка от отчаяния со всей силы шарахнула стулом об стену и заплакала.

— Ну вот видите, вам еще нужен покой, — сказал глава консилиума и повернулся к ее лечащему врачу: — Ее нельзя волновать!

Сопротивляющуюся изо всех сил Маринку увели, опять сделали успокоительный укол. И опять в ее сознании все стало двоиться, расплываться, и Маринка уснула. А когда очнулась, сильно болела голова. Кто-то сидел рядом и гладил ее по руке.

— Борька, ты? — Маринка с трудом разлепила глаза. Лекарство упорно опрокидывало ее куда-то в вязкую дрему.

— Я, лежи тихо. Что ты там вчера натворила?

Голубева напрягла память. Какие-то обрывки, но ничего конкретного.

— Чертовы таблетки… Не помню!

— Зачем ты кинула стулом в членов консилиума? Тебя теперь еще за буйную посчитают.

— А мне плевать… Боречка, милый, забери меня… У меня Илья дома. Я тут больше не могу! С ума сойду.

— А стульями больше швыряться не будешь?

— Нет! Это от бессилия. Я больше не буду…

— Тогда считай, что тебе повезло, — улыбнулся Борис. — Я знаю директора этой больницы еще по институту. Мы уже говорили с ним. Думаю, он не откажет. Только веди себя хорошо!

— Я буду такой примерной, — Маринка тоже впервые рассмеялась, — как в школе!

— Да уж, — хмыкнул Борька, — ты, конечно, была у нас самой примерной ученицей!

— А сам-то!

— Узнаю прежнюю Смирнову. Ты на самом деле поправилась, раз шутишь! Лежи тихо и жди. Я за тобой приду…

— Я тут в таком виде, — вдруг забеспокоилась Маринка, — я, наверно, совсем страшная. Прости меня, Боречка. И принеси мне какую-нибудь одежду, пожалуйста. И расческу нормальную…

— Ты для меня всегда красавица, абсолютно в любом виде, — совершенно серьезно сказал Смелов, — запомни это и не говори глупостей.

— А еще принеси цветов для Офелии, белых. Если найдешь. И какие-нибудь научные книжки для Ирины Петровны. Им же тут еще оставаться… Бедняги!

Борька кивнул и исчез. Голубева себе просто места не находила несколько часов — а вдруг не приедет больше? И убеждала себя: нет, он не такой. Раз Смелов пообещал — все будет!

И действительно, вечером Борька приехал за Маринкой, привез ей огромный букет ярко-алых роз и большую сумку с вещами.

— Посмотри, подойдет ли, — смущенно сказал он. — Я так брал, на глазок…

Все вещи были новые, фирменные, еще с бирками. Полный комплект — начиная с шикарного нижнего белья. У нее никогда такого не было. Когда Голубева переоделась в новый спортивный костюм и собрала волосы заколкой, Смелов только вздохнул восхищенно:

— Вот теперь ты на себя похожа! Только уж очень худая и бледная…

— Это поправимо! Хорошо, что не наоборот! — улыбнулась Маринка. — Кстати, откуда эти вещи? Это не мои…

— Заехал по пути, купил… Вот еще теплая куртка и кроссовки, надевай!

— Но же это все так дорого! Зачем?

Борька только рукой махнул. Офелия спала, поэтому белые лилии положили прямо у ее кровати.

— То-то радости ей будет, когда проснется! — задумчиво сказала Голубева, вдыхая дурманящий запах.

Ирина Петровна сразу нацепила очки и с интересом ухватилась за принесенные ей книги.

— Спасибо тебе, Марина, — крепко пожимая руку на прощание, сказала она. — Ты очень хорошая. Наверняка тоже состоишь в ментальном контакте с инопланетянами. Просто пока не понимаешь этого. Я попрошу их, чтобы не оставляли тебя…

Маринка едва не заплакала и вышла из палаты. За забором Смелов усадил ее в красивую иномарку.

— Борь, а какое сегодня число?

— Пятнадцатое февраля.

— А сколько я тут пробыла?

— Почти полгода, — помявшись, ответил Смелов. Маринка схватилась за голову. Такого предположить она не могла. Казалось, всего несколько долгих дней…

— Теперь все будет иначе! Обязательно будет иначе! — заклинала она сама себя.

Пока они ехали, Маринка с недоверием разглядывала заснеженные улицы. Неужели и правда — полгода безвременья? От таких мыслей мороз бежал по коже. А ведь она могла бы остаться там навсегда, если бы не Борис.

— Спасибо тебе огромное! — Голубева положила руку ему на плечо и снова расплакалась. — Ты меня снова спас.

— Да ладно тебе! Если бы ты знала, как я испугался! Приехал домой, а отец мне рассказывает… Я сразу к тебе примчался.

— А что, в Петровском все уже знают?

— Угу. То есть не знают, что с тобой. Просто что ты в больнице… Не представляешь, как напугала меня!

— Ой, а куда мы сейчас едем? — спохватилась вдруг Маринка.

— А куда ты хочешь? Давай поужинаем сначала. Отметим…

— Нет-нет, — уперлась Голубева, — вези меня домой. Сейчас буду Паше звонить. Ведь я даже не знаю, где мой сын!

Борис достал из кармана мобильный телефон и набрал номер:

— Павел, вы? Это Смелов. Мы будем через пятнадцать минут. Встречайте!

Когда машина притормозила у подъезда, навстречу Маринке выбежал смеющийся, счастливый Илья. Он еще вытянулся, оброс, светлые глаза его лучились.

— Мама, мамочка!

— С возвращением! — Голубев помог Маринке выйти из машины.

— Сыночек мой! — Маринка бросилась обнимать сына. — Как ты был без меня?

— Ну ладно, я поехал, — грустно сказал Борис, видя, что встреча состоялась. — Будь здорова!

— Подожди… Может, зайдешь?

— Нет, не сейчас… Заеду в другой день. Вот номер моего мобильного. Звони, если что.

— Спасибо! — К машине быстро засеменил Голубев с измятой денежной купюрой в руке. — Вот возьмите, Борис! В благодарность!

Смелов только отрицательно покачал головой, сел в машину и уехал. Павел Иванович остался стоять в растерянности, держа купюру в вытянутой руке.

— Надо же, привез тебя и даже денег не взял…

— Пойдем. — Маринка взяла Голубева под руку. — Не тому ты человеку деньги предложил.

— А тачка у него классная, — завистливо вздохнул тот. — И сам весь такой навороченный. Кто он тебе?

— Друг.

— А мне дядя Боря настоящий музыкальный центр подарил. Японский! — не утерпев, похвастался Илья. — Мне так хотелось!.. И клюшку новую. Во дворе ни у кого такой нет!

Маринка только руками развела. Что тут скажешь!

Она настолько была счастлива, что выздоровела и вернулась домой, что несколько дней пребывала в состоянии полной эйфории. Убралась в своей небольшой квартирке, побаловала сына самодельными сладостями, сходила в парикмахерскую. Было странное ощущение, будто она очнулась от тяжелого сна. А ведь можно было и не очнуться… Робкие попытки Голубева переселиться к ней обратно она сразу решительно пресекла, да он и не настаивал особенно. Ходил вокруг, вглядывался, как будто хотел что-то понять.

— Ну что ты уставился? — спрашивала Маринка.

— Знаешь, все-таки такая болезнь, — мялся тот, — а вдруг рецидив? Я боюсь оставлять тебя с сыном.

— Думаешь, не сумасшедшая ли я? Не дождетесь! Я тебе благодарна, что ты занимался сыном, но сейчас можешь уходить. Мы с Ильей вдвоем со всем теперь справимся. А ты все еще с Женей?

— Да. Она тоже нам с Илюшкой помогала.

— Очень признательна. Передавай привет!

Она чувствовала себя отлично, хотя на самом деле было от чего снова впасть в депрессию. Из школы во время болезни Маринку по-тихому уволили. Когда она пришла разбираться, почему, директриса тоже как-то странно на нее посмотрела.

— А вы что думаете, что раз вышли из дурдома, то можете так сразу и к детям вернуться? А вдруг что случится, что, мне за вас отвечать?

Это был холодный душ. Илья ей тоже со слезами рассказал, что мальчишки во дворе над ним смеялись и говорили, что его мать сумасшедшая.

— Не слушай их, сын! — говорила Маринка, а у самой кошки скребли на душе. — Мало ли что люди мелют… Ты же меня любишь?

— Да!

— Тогда и не слушай никого!

Через пару дней прикатила с проверкой мать. Она тоже долго и пристально вглядывалась в Маринку.

— Мама, да не смотри ты так! Я нормальная! — не выдержала наконец Маринка. — У меня просто был нервный срыв. Теперь я поправилась. Проходи!

— Вот доигралась! Я тебя предупреждала! Надо было жить замужем как все вокруг, а не бегать, задравши хвост! Как ты теперь жить-то будешь? С таким-то пятном в биографии — и одна? Кому ты нужна вообще?

— Посмотрим. — Маринка проглотила обиду. — А у тебя-то как, мам?

— Плохо у меня! — огрызнулась Лидия Ивановна. — Очень плохо. И помощи ждать неоткуда!

— Что случилось?

— Кристина беременна. А у Николая постоянная любовница завелась, чертовка!

— Кристинка? — просияла Голубева. — Она счастлива?

— Ты что, дура? Она без мужа залетела, поздно спохватилась. Теперь еще позор на мою голову. Рожать ей скоро, а денег нет. Тут еще кормилец наш…

— Мама, он никогда не был кормильцем! Ты же прекрасно знаешь! Сама семью тянешь!

— Но он мужик! А как я без мужика буду? Это же позор! На весь город позор, что он к Ленке ночевать ходит. А она, стерва, меня моложе на десять лет, привечает его… Ни стыда ни совести!

Мать начала рыдать. У Маринки прошел приступ злости, и она обняла мать, погладила ее по плечам:

— Чем тебе помочь?

Та оживилась, стала что-то быстро соображать.

— Ты знаешь, деньги нужны. Кристинка-то не работает, ребенка одеть даже не во что будет… И в роддоме всем врачам надо дать, чтобы нормально роды приняли…

— Хорошо, я привезу ей потом вещи Илюшки, которые нерозданы еще. А вот деньги…

Маринка, соображая, машинально открыла сумочку, порылась в карманах. В кошельке у нее было пусто, это она точно знала. А вдруг что-то еще завалялось? Но чуда не произошло.

— Подожди, мама…

Маринка на всякий случай проверила свои прежние заначки, наскребла немного денег. Потом осмотрела карманы. И вот, невесть откуда взявшаяся, из внутреннего кармана новой спортивной куртки выпала увесистая пачка рублей. Голубева посмотрела с удивлением. Откуда, интересно, она могла там взяться? Неужели тоже Борька? Она улыбнулась, потом рассердилась. Что он себе позволяет!

— Ну что, дочка?

— Сейчас! — Маринка разделила пачку пополам и одну половину отдала матери: — На возьми. Хватит на первое время. Только на ворожей всяких, чтобы Николая вернуть, не трать, ладно?

Мать покраснела и опустила глаза. Они обе прекрасно знали, о чем разговор.

— Ой, дочка! Не знаю даже, что сказать! Не ожидала… — Мать расплылась в улыбке.

— Ничего не говори. Пусть там у вас все хорошо будет. Когда осчастливленная мать уехала, Маринка бросилась звонить Борису.

— Смелое слушает, — услышала она сухой, официальный голос. Маринка внутренне вздрогнула.

— Боря, это я, Марина… Я не помешала?

— Мариночка, ты? — Голос мгновенно потеплел. — Я рад тебя слышать! Как самочувствие?

— Гораздо лучше! Все привыкнуть не могу, что дома… Ты не сможешь ко мне заехать?

— Буду рад!

— Тогда приезжай вечером, я ужин приготовлю.

— Хорошо!

Борька приехал как Дед Мороз: с цветами, шампанским и воздушными шарами. Маринка отчего-то очень ждала его: с утра вытащила свое самое нарядное платье, уложила волосы, сама себя спрашивая, зачем она это делает. Сердце взволнованно билось. С чего бы это?

— Совсем другое дело! Какая же ты красавица! — с порога сказал он, обнимая Маринку. — Смотри, кого я тебе привез!

Из-под куртки Смелова, фыркнув, грациозно выпрыгнул крошечный черный котенок с голубыми глазами.

— Ой, какая прелесть! — взвизгнула Маринка.

— Это внучка твоей Серафимы. Зовут Нефертити. Характер гордый, как у тебя. Тебе на счастье!

— Борька! Какой ты молодец! — Голубева повисла у него на шее.

— Здравствуйте, дядя Боря! — вылетел из комнаты Илья. — Заходите, я вам что-то покажу…

— Илья, дай Борису раздеться! Ты уроки-то сделал?

— Ладно-ладно, сейчас все посмотрим. Ты позволишь? Пока шампанское охлаждается… Заодно и уроки проверим.

И он, крепко обняв мальчика, пошел в комнату Ильи. Там они довольно долго разговаривали о чем-то своем, смеялись.

— Какой замечательный у тебя сын! — сказал Борис, когда Маринка усадила его ужинать. — Он кого-то мне напоминает… Из нашей с тобой молодости.

Суетившаяся у стола Маринка напряженно замерла и покраснела до корней волос.

— Димку, что ли? Это совсем не то, о чем ты подумал. А ведь правда похож… Ты его давно видел?

— Сто лет назад. Ты, наверно, встречаешься с ним чаще.

— Ничего подобного! — нервно поджала губы Маринка. — Ты ешь, ешь.

— Все так вкусно! Ты просто кулинар, язык можно проглотить! Лучше расскажи, как сама-то живешь. Сколько времени прошло… Отец рассказывал, что видел тебя однажды в Петровском, но вразумительного ничего не сказал… Муж твой тоже так и не смог объяснить, отчего у тебя приступ случился. Все мялся, мялся… Странный он у тебя. Тебе с ним хорошо?

— А он что, действительно тебе ничего не рассказал? — Нет.

— Давай лучше выпьем за встречу! Нормально я живу, Боря, нормально, как все… — Маринка вздохнула. — Это ты у нас… светило медицины. Лучше ты про себя расскажи.

— Да что рассказывать! Одна работа. Тружусь в Германии в хорошей клинике, кругом квалифицированные/опытные доктора. Первые два года учил язык, входил в их жизнь. У них же там многое по-другому, в том числе и в медицине. Сейчас освоился, все в порядке.

— В России часто бываешь?

— Нет, всего второй раз. Приехал вот в отпуск родителей проведать, а тут у тебя такая петрушка!

— Извини, Боря, что так получилось. Ты меня здорово выручил. Наверно, я сама бы не справилась. Знаешь, ты мне там деньги в карман положил. Я вот часть тебе сейчас хочу отдать, а другую — потом. У меня сейчас сложности, с работы еще уволили. Надо что-то новое искать. В любом случае — огромное спасибо! Не знаю, что бы было, если б не ты…

— Марин, брось, оставь деньги у себя. Вдруг будут экстренные обстоятельства. Ты же не можешь только о себе думать — у тебя сын растет, ему столько всего нужно…

— Ладно, — сказала она. поколебавшись, — но в следующий раз все сразу отдам!

— Договорились!

Они выпили по бокалу. Маринка лукаво смотрела на Бориса из-под ресниц. Он очень изменился. Стал такой импозантный, интересный. Завидный жених! Или уже муж?

— Кстати, Борька! Ты ничего не говорил мне, — сказала Маринка чересчур весело, — ты у нас мужчина женатый или холостой?

— Пока не женат, а дальше — не знаю, — так же преувеличенно весело отозвался Борька. — Но могу показать фотографию. Что ты мне скажешь, Василиса Премудрая?

— И ты туда же! Вы что, сговорились, мужики? Ну не сваха я вам, не сваха!

Борька недоумевающе посмотрел на нее, поколебался, но все же раскрыл дорогое кожаное портмоне и достал цветное фото. Маринка буквально впилась в снимок глазами, так ей было любопытно. С фотографии на нее смотрела ослепительная юная блондинка с длинными прямыми волосами. Она была похожа на актрису из сериала о красивой жизни: большие, яркие глаза, длинные, стройные ноги из-под умопомрачительного мини, глубокое декольте… Голубева в принципе знала, что такие девушки существуют, но в жизни не встречала.

— Нуты, Боря, даешь! — восхищенно сказала Маринка. — Вот уж не ожидала от тебя такого. Кто она?

Маринка отчего-то подумала, что именно такая девушка должна была по ее прежним представлениям быть у Димки. У такого, каким он так и не стал… Ей стало очень грустно.

— Это Марианна, фотомодель. Она из древнего баварского княжеского рода, наследница огромного состояния, — аристократия! Не представляю, что она во мне нашла. Тебе она понравилась?

— Боря, это отпад! Ты не боишься?

— Маринка, как ты сейчас скажешь, так и будет… Я ведь давно хочу поговорить с тобой… Ты же, наверно, догадываешься о том, что…

— Знаешь, такое уже было с Димкой, — довольно резко прервала его Маринка. — Я вам кто, сваха, что ли, чтобы жен выбирать? Да, девушка у тебя обалденная, могу сказать точно. А дальше — смотри сам.

Она вернула Борьке фото. Какое-то время они молчали. Странная штука: Маринка, переполненная благодарностью, так ждала этой встречи, так готовилась к ней, а теперь вот говорить со Смеловым у нее как-то не получалось. Борис тоже чувствовал себя не в своей тарелке.

— Спасибо за ужин! — сказал он немного виновато. — Потрясающе вкусно. Ты не меняешься. Я, пожалуй, пойду. Скоро, наверно, твой муж придет.

Маринка машинально кивнула. Ей совершенно не хотелось рассказывать Борису о своих неприятностях.

— Тебе спасибо, Боря. За помощь, за котенка… Это как привет откуда-то издалека. И девушка у тебя замечательная. Желаю счастья — от всей души.

— Спасибо. Ты смотри не болей больше!

— Постараюсь, герр доктор! Ты, кстати, когда уезжаешь?

— Послезавтра.

— Тогда счастливой дороги! Будешь в Москве — заходи! Всегда рады.

— А что, разве дядя Боря уходит? — сказал Илья, с сожалением глядя из дверей своей комнаты на Смелова.

— Дяде Борису пора. Попрощайся с ним!

Илья подошел и серьезно пожал Смелову руку. Борис обнял Маринку на прощание. Объятие длилось как-то чересчур долго и было немного крепче обычного дружеского. Марина аккуратно, но твердо высвободилась. Еще несколько минут Борис медлил на пороге, потом как-то безнадежно махнул рукой и исчез. От этой встречи у Маринки осталось нехорошее ощущение недоговоренности и горечи, которые она никак не могла в себе подавить.

А маленькая Нефертити смотрела на нее из угла большими голубыми глазами.