Женя был всегда с друзьями. Вместе с ними ходил в кино, слушал сказки, что рассказывала по вечерам Иринкина бабушка, играл. Не отставал от ребят.

Как-то Катька сказала, что в школе нужно помыть после побелки окна. Женя с готовностью вместе со всеми побежал туда. Иринка полизала стекла водой, потом вытирала их тряпкой, а уж после этого терла до блеска бумагой. Женя старался делать так же.

К вечеру работа была закончена. Все разбежались по домам мыться, а Женя открыл дверь в пустой и гулкий школьный коридор. Здесь, как и в классах, пахло краской и стояла необычная, какая-то парадная тишина.

Осторожно ступая по крашеному полу. Женя прошел к своему классу и открыл дверь. Хрустально сияли в классе стекла больших окон, на белых подоконниках зеленели диковинные кактусы с мясистыми, напоминающими вытянутую восьмерку, не колючими, а гладкими листьями. Как на линейке, выстроились ряды блестящих черных парт. Женя присел на одну из них. Еще раз огляделся.

С новым, неизведанным чувством воспринимал он сейчас и парты, и классную доску. Все, что раньше тяготило, теперь наполнило смутными, но радужными надеждами. Он посчитал по пальцам, сколько осталось дней до первого сентября. Оказалось, чуть больше недели. Это его и обрадовало, и огорчило. Каждый день приближал сто к школе, к тому новому, что откроется перед его глазами, по-иному увидевшими мир. Но в то же время каждый день приближал Иринкин отъезд.

Женя и сам не понимал себя. Иринка вызывала в нем желание сделать что-нибудь такое, после чего она бы сказала, как тогда, когда он пел:

— А я и не знала, что у тебя такой голос!

Слушая Иринкины рассказы, он и сам увлекся чтением, был рад, когда мог поддержать разговор, ну, хотя бы о космических полетах. У него оказалась замечательная память. Раз прочитав биографии Германа Гитова и Юрия Гагарина, он запомнил о них нее: и когда они родились, и где, и как учились, и что любили с детства.

— Прямо какая-то ходячая энциклопедия! — удивился Шурик, когда Женя стал рассказывать о героях космоса. И после Шуриковых слов Женя покраснел от удовольствия.

Все, все было бы другим теперь и его жизни, если бы… если бы не мама! Правда, она не возражает, что он уходит из дома, дружит с Иринкой, Катькой, Хасаном. Она терпеливо переносит шумливость Шурика. Но не знает Женя, что совсем не из-за него так покладиста Кристина. Прежде всего она не желает беспокойства себе. Кристина знает, что Женина жизнь интересует теперь многих. Она думает о себе, к Жене она охладела, к Жене у нее даже какая-то враждебность. Ей известно, что и о Марине рассказал «этим» он! Затаилось и растет в ней жестокое, мстительное чувство. Оставаясь одна, она горячо молит бога:

— Накажи, господи! Покарай безбожников! — И не содрогается ее сердце, что в своем затмении кличет она беду и на голову сына.

Брат Афанасий упрекает ее, что не уберегла сына, упрекает и еще кое в чем. Страшно Кристине, и не столько перед богом, сколько перед братом Афанасием, и перед тем, другим, кого видела Кристина один только раз, и кому, собственно, обязана своей более или менее обеспеченной жизнью. Правда, брат Афанасий уже намекнул ей, что, дескать, она не так уж заслуживает поощрений. Поубавилась сила Кристинина, наверно, потому, что поубавилась ее вера в бога. А того не может понять свитой брат, как тяжело ей! Попробуй тут поговори о боге, когда, что ни день в космос люди летают.

Вот недавно пришла она к Гошкиной матери спросить, почему она не ходит на молитвы, так даже слезливый дед, которому до смерти-то два сморчка осталось, язвительно так спросил:

— А ты мне скажи, матушка… Вот говоришь, говоришь ты, и брат Афанасий говорит о конце света. А я, тугодум, думал, думал и понял в одночасье. Конец-то света для господа бога приходит. Потихоньку теснят его люди… Али он на другую мировую пространству перепрыгнет?

Кристина в бешенстве наговорила тогда невесть чего. А пришла домой, остыла и задумалась. Может, и правда пошатнулась в ней вера? Не радостно ей. И что в загробной жизни ждет ее рай — ведь не грешила же она! — не приносит былого утешения. Не получилась, как она хотела, жизнь у нее. И сын, ее собственный сын, отшатнувшийся от нее, от веры, от бога, как бельмо на глазу, неотступно напоминает об этом.

Думает так Кристина, молчит; и не знает Женя ее мыслей. Только чуткой своей душой сознает, что она изменилась к нему. И заботиться о нем почти перестала. Из скромности отказываясь поужинать у Катьки или у Иринки, Женя уже не один вечер ложится спать на голодный желудок. А сегодня днем прибежал из школы веселый, возбужденный, попросил покушать, она сухо ответила:

— Нет ничего.

— Может, тебе помочь что? — спросил он виновато.

— И помогать не для чего, денег нет…

Женя, жалея мать, рад был бы и заработать, но он не умел ничего делать. Робко попив холодной воды, он негромко сказал:

— Ну, я пошел…

Мама ничего не ответила и даже не повернулась.

От всех этих воспоминаний светлое чувство его потихоньку растворилось. В желудке заурчало, точно там кто-то сидел голодный и сердитый от этого. Женя не заметил, как почернели окна, не услышал глухих торопливых шагов в коридоре и только, когда скрипнула дверь, заметил, что в классе совсем темно.

Кто-то заглянул в дверь и тоненьким голосом крикнул:

— И тут никого нет, тетя!

— Ира? — узнал голос Женя.

— Ты тут? — спросила Иринка и шагнула в класс. — Ты что здесь делаешь?

— Сижу.

— Ну вот «сижу», — добавила она с укоризной. — А мы тебя по всему городу ищем. Думали, опять куда тебя мать упрятала.

Она подошла ближе, и Женя услышал ее учащенное дыхание.

— Сядь, Ира… Давай посидим.

Что-то в Женином голосе заставило ее не спросить, а тут же сесть к нему за парту.

— Краской как пахнет, — сказал Женя и спросил: — А в Москве большие школы?

— Большие, — как эхо, отозвалась Иринка. Ее непонятно начинала волновать и темнота класса, и пустота школы, и то, что она в этой темноте и пустоте сидит наедине с Женей.

— И в которой ты учишься, тоже большая? — опять спросил Женя.

— Большая.

— Больше этой?

— Больше. У этой — два этажа, а в тон, где я учусь, — пять. — Понемногу непонятное смущение проходило. И Иринке даже становилось приятно, что сидят они с Женей вдвоем…

— У нас в школе есть физкультурный зал и специально волейбольный. А еще думают нам в школе зимний бассейн сделать. Но это еще не скоро, а когда школу расширять будут.

— Тебе, наверно, не понравился наш город, — уловив нотки гордости в Иринкином голосе, сказал огорченно Женя, думая о том, что Москва, конечно, лучше и Иринке никогда уже не захочется приехать сюда еще.

— Мне не понравилось?! — воскликнула Иринка и повернулась к Жене.

В это время, разорвав груду облаков, выскользнула луна. Через синевато блеснувшие стекла бросила на крашеный пол золотистую широкую дорожку, наполнила весь класс дрожащим пепельным светом, и Иринка увидела Женины глаза. Они были большие, от полуопущенных ресниц почти темные и такие красивые, что Иринка опять смутилась.

— А… — она запнулась. — А ты очень похож на одного артиста. Я его очень люблю. — Оттого, что она в самом деле думала так, но больше от своих последних слов Иринка совсем растерялась. Она покраснела, чувствуя, как от этой жгучей краски выступают на глазах слезы.

— Пойдем, что же мы сидим, — сказала она дрогнувшим от досады голосом и, как деревянная, поднялась с парты.

— Пойдем! — отозвался Женя и так стремительно вскочил на ноги, что Иринка отшатнулась. — Пойдем, Ира! Посмотри, какая луна на улице. — Женя повернулся к окну, широко раскинул руки. — Как хорошо! Я бы сейчас сам полетел на эту луну. Не веришь?

Иринка, все еще красная и смущенная, улыбнулась его восторженности. А Женя размеренным голосом начал читать слова недавно услышанной песни:

— Я думаю, чет они тут делают, а они самодеятельностью занимаются! — заглянула в класс сторожиха. — Идите, я школу закрывать буду. — И, провожая их до дверей, усмехнулась: — Перед занятиями вас сюда манит, как на мед, а уроки начнутся, то и с контрольной сбежать вам ничего не стоит.

— Я не сбегаю, — оскорбленно повернулась к ней Иринка.

— Ты, может, и нет, а вот он. У этих, мальчишек, зимой в портфеле книжки, а за пазухой — коньки. Я-то знаю…

Иринка и Женя вышли на улицу. По направлению к аэропорту прошли друг за другом, покачиваясь на кочках подсохшей грязи, несколько больших автобусов, похожих на странных, тяжелых, неповоротливых животных. На крыше противоположного дома, хорошо видимые на светлом небе, выгибая спины и по-геройски задрав хвосты, истошно орали простуженными голосами два кота. Они медленно приближались, готовые вот-вот вцепиться друг в друга. Женя поднял с земли небольшой камешек, бросил. Камешек звонко ударил по крыше, наверно, под самыми носами у котов. Подпрыгнув, они скрылись за трубой, примолкли.

Женя засмеялся. Засмеялась и Иринка, протянула Жене руку. Они пошли, а потом побежали, перепрыгивая через лужицы, поблескивающие под луной, как голубые неровные зеркальца.

Уже у Иринкиного дома столкнулись со сверстниками Катькой, Хасаном, Сережей и Шуриком.

— Это свинство, — глядя на их счастливые лица, сказала Катька, и подбородок у нее дрогнул. — Я уже не могла, я уже чуть не ревела… А они живые. Видали?.. — добавила они с таким возмущением, точно живые Иринка я Женя обманули ее в каких-то тайных ожиданиях.

Хасан засмеялся, вспомнив, как ревела Катька, когда ни Жени, ни Иринки они не нашли нигде. Даже уравновешенный Сережа не выдержал:

— Ну и развела мокроту! Я теперь понимаю, почему у девчонок маловато соображения: все со слезами вытекает.

— А у тебя много этого самого соображения, вот и скажи, где они быть могут! Бесчувственная ты створа! — выкрикнула Катька, размазывая по лицу слезы.

Катькины познания в речной терминологии обескуражили Сережу, он замолчал. А после того, как они еще раз побывали в Иринкином доме, сам не на шутку встревоженный, предложил сходить в школу.

— Так где же вы были? — требовательно спросила Катька.

— В школе, — разом ответили Иринка и Женя, продолжая улыбаться.

— Вот, я же говорил… — начал было Сережа.

Перебивая его, Катька, успокаиваясь, сказала:

— Еще и улыбаются… Ни на что не похоже. — Она посопела и добавила, чем-то неуловимым напомнив Иринке Ксюшу: — Пошли к нам. Дед Назар тайменя привез. Ксюша пирогов настряпала.

— Я только бабушке…

— Бабушке я сейчас сама скажу, — остановила Иринку Катька. — А то опять пропадешь. Держи их, Хасан, — хохотнула она и побежала к Иринкиной калитке.