В десять часов утра автобус сделал первую за сегодняшний день остановку.

Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась слегка всхолмленная, желтая от выгоревшей травы степь, кое-где оживляемая жиденькими зарослями акаций и полями зреющих подсолнухов. Все здесь было серо-желтое, раскаленное, выгоревшее почти добела. От разогретого асфальта волнами накатывал нездоровый жар, и было совершенно непонятно, как в этом пекле могут жить люди.

Люди здесь тем не менее жили: в стороне от шоссе, а то и прямо вдоль него время от времени возникали утонувшие в пожухлой зелени садов поселки, где черные от загара украинки продавали холодные напитки из фирменных холодильников, выставленных перед крылечками побеленных мазанок. Кое-где предприимчивые хозяева не ограничивались приобретением и эксплуатацией такого холодильника: привычным зрелищем здесь была наброшенная на кривоватые колья армейская палатка, под которой пряталась пара-тройка замызганных пластиковых столиков.

Кормили в таких местах, как ни странно, все теми же хот-догами и гамбургерами, причем в местном, довольно усеченном варианте, и у Дорогина сложилось впечатление, что прославленные вареники окончательно уступили рынок импортным соевым сосискам и импортному кетчупу.

Автобус остановился как раз напротив такого, с позволения сказать, кафе, и отпускники, и без того всю дорогу шуршавшие пакетами, ринулись к этому оазису так, словно неделю в глаза не видели ни воды, ни пищи.

Ознакомившись с прейскурантом и убедившись в том, что местная валюта пользуется здесь несомненным, хотя и не вполне понятным, уважением, пассажиры автобуса так же дружно ринулись на поиски обменного пункта, который, к их немалому удивлению, обнаружился совсем рядом, буквально в двух шагах. Он представлял собой облезлую деревянную будку, отличавшуюся от обыкновенного нужника только пыльным застекленным окном во весь фасад да криво выведенной надписью «Обмен валют». Курс оказался вполне приемлемым, и десять минут спустя, шелестя местными деньгами, странно похожими и на доллары, и на конфетные фантики одновременно, народ отправился в придорожное кафе, чтобы поближе познакомиться с его меню. Отдельные отщепенцы, презрев хот-доги и кока-колу, пошли покупать дыни, которые ярко-желтой конической кучей громоздились прямо на обочине шоссе. Дыни продавала необъятная тетка с гренадерскими усами, имевшая при себе складной стульчик с парусиновым сиденьем, набор гирь и подозрительного вида весы. В кармане фартука, повязанного поверх ее безразмерной талии, тяжело позвякивала мелочь, а в уголке усатого рта дымилась, как бикфордов шнур, заграничная сигарета, из-за чего круглое лицо торговки было похоже на готовую вот-вот шарахнуть бомбу, – Боже, ну и зрелище, – сказала Тамара, смешно наморщив нос.

– Ты имеешь в виду кафе? – спросил Сергей, которого очень интересовало, откуда у местного населения в таком количестве берутся маскировочные сети.

– Я имею в виду наших отдыхающих, – ответила Тамара.

– Это была твоя идея – побыть для разнообразия среди народных масс, – напомнил Дорогин.

– Я о ней не жалею. Просто, когда долго сидишь дома вдвоем с тобой и редко видишь людей, поневоле начинаешь верить, что мир устроен более или менее разумно, а телевизионные новости выдумываются из головы, чтобы пощекотать публике нервы.

– Интересная теория, – сказал Сергей.

– И, увы, ошибочная, – Тамара вздохнула. – Мне стыдно признаваться, но я бы с удовольствием выпила кока-колы.

– Тогда вперед! – Сергей простер руку в сторону кафе, приняв позу памятника вождю.

– А можно, я постою здесь?

– Почему бы и нет? Даже если Магомет не идет к горе, всегда найдется кто-нибудь, кто принесет ему камешек с вершины, если его хорошенько об этом попросить.

– Камешек мне не нужен. Мне нужна кока-кола.

– Слушаю и повинуюсь.

Дорогин нырнул под маскировочную сеть, где к этому времени стало уже немного свободнее, и протолкался к холодильнику с напитками, возле которого стояла загорелая худая девица лет восемнадцати, взиравшая на утолявших жажду и голод москвичей со скучливой неприязнью. Сергей порылся в карманах, но самой мелкой купюрой, которую он смог отыскать, была пятидолларовая бумажка. Он протянул деньги девице и попросил бутылку колы и пачку сигарет.

Сдачи у девицы, естественно, не оказалась, о чем она и объявила с самым невинным видом.

– Ну и что? – пожал плечами Дорогин. – Кола и сигареты у вас есть, правда?

Девица слегка подобрела.

– Из сигарет осталась только «Магна», – сообщила она. – Через часок должны подвезти еще. Подождете?

– Солнышко, – сказал ей Дорогин, – я же не виноват, что живу в России. Зачем же издеваться над бедным путешественником? Давайте вашу «Магну», что с вами поделаешь.

– Она украинская, – предупредила девица.

– Эка невидаль, – отмахнулся Дорогин.

Затолкав сигареты в карман джинсов и схватив пластиковую бутылку с колой, Сергей вернулся к автобусу и еще издали заметил, что Тамара не одна.

Над ней в классической позе деревенского ухажера нависал давешний пляжный атлет, слегка согнув в колене правую ногу и упершись правой ладонью в пыльный борт автобуса, так что его загорелое, сплошь перевитое буграми мышц предплечье преграждало Тамаре путь к открытой двери.

Сергей ускорил шаг. Конечно, здесь и сейчас, средь бела дня, на залитом ярким солнечным светом шоссе, в присутствии множества свидетелей, Тамаре ничто не угрожало, но положение, в которое она попала, трудно было назвать приятным. «Вот это и называется – окунуться в народные массы, – с неудовольствием подумал Дорогин. – Интересно, почему всегда и везде находится кто-нибудь, для кого, кажется, единственная цель в жизни – испортить тебе настроение?»

Он подошел к Пузырю сзади и заметил мелькнувшее в глазах Тамары облегчение. «Значит, этот качок уже успел ей порядком надоесть, – подумал Дорогин. – А я, дурень, в это время любезничал с продавщицей.»

– Вот твоя кока-кола, – сказал он Тамаре, довольно бесцеремонно отодвигая плечом пляжного атлета и протягивая девушке холодную бутылку.

На Пузыря он не смотрел, словно того вовсе здесь нет. Это было довольно вызывающее поведение, но раздраженный Дорогин и не собирался разводить дипломатию.

– Все в порядке? – спросил он. – Проблем нет?

Тамара не успела ответить.

– Проблемы могут возникнуть, – сказал Пузырь, глядя на Дорогина сверху вниз, – если ты меня еще раз толкнешь.

Дорогин медленно обернулся и смерил пляжного атлета неторопливым взглядом, начав с прически ежиком и закончив светлыми кожаными туфлями в мелкую дырочку. Затем он снова поднял взгляд и уставился прямо в непрозрачные линзы солнцезащитных очков, скрывавшие глаза Пузыря.

– Извините, – сказал он. – Я вас не заметил. Мне как-то и в голову не пришло, что кто-то вздумает приставать к моей женщине, как только я отвернусь.

– Что-то я не разглядел на ней твоего клейма, – лениво отозвался Пузырь. Он нависал над Дорогиным горой загорелого мяса и неприкрыто наслаждался своим физическим превосходством. – Если она твоя, поставь на ней штамп «оплачено», а то, гляди, уведут.

Сергей краем глаза заметил, что Тамара начинает бледнеть, и понял, что беседу пора заканчивать.

– Штамп «оплачено» я забыл дома, – сказал он, – зато штамп «погашено» всегда со мной. На какое место его тебе припечатать?

Пузырь на секунду задохнулся от такой наглости, ноздри его угрожающе раздулись, но он тут же взял себя в руки и рассмеялся ненатуральным смехом: затевать драку при всем честном народе не стоило, это могло не понравиться Владику.

– Ого, – сказал он, резко оборвав смех. – А ты крутой мужик! Только зря ты кипятишься. Ну, подкатил я к красивой девушке. Ты же должен понимать, удержаться ну просто невозможно. Тем более, вижу, стоит одна, скучает… А ты сразу толкаться.

Мог бы вежливо сказать: отвали, мол.

– Отвали, – вежливо сказал Дорогин. Больше всего ему хотелось засветить этому амбалу кулаком между глаз, чтобы его очки с хрустом развалились пополам и он наконец заткнулся и отстал.

– Все, все, ухожу, – сказал Пузырь, натянуто улыбаясь. Зубы у этого пляжного Геркулеса оказались неровные, порченые, и от этого его улыбка казалась совсем противной. – Никогда не надо торопиться, – продекламировал он, – никогда не надо огорчаться. Можно под машиной очутиться или под трамваем оказаться. Извини, мужик. Меня Лехой зовут. Будут проблемы – обращайся.

Он протянул Дорогину здоровенную ручищу, продолжая улыбаться. Чтобы он поскорее отстал, Сергей принял рукопожатие и сразу понял, что амбал решил оставить последнее слово за собой: ладонь словно попала в тиски, которые сразу же начали медленно, но неотвратимо сжиматься. Продолжая скалить гнилые зубы, Леха-Пузырь сдавливал кисть Дорогина, глядя на него сверху вниз холодными черными линзами очков. Дорогин улыбнулся в ответ и тоже сжал пальцы.

Некоторое время они стояли неподвижно, улыбаясь друг другу и напоминая со стороны цветную фотографию. Потом улыбка Пузыря прямо на глазах стала блекнуть, превратившись в конце концов в гримасу боли. Он дернул рукой, пытаясь высвободить кисть, но Дорогин держал крепко.

– Ну что, Геракл, – спросил Сергей, широко улыбаясь, словно ведя дружескую беседу, – поставить тебя на колени?

– Пусти, козел, – прошипел Пузырь. Он чувствовал, что это не пустая угроза: еще немного, и он действительно рухнет на колени при всем честном народе. Ему казалось, что его кисть уже раздроблена. – Пусти, слышишь? Пожалеешь, падло… Пусти руку, гад! – почти выкрикнул он плачущим голосом, так не вязавшимся с его мощной фигурой.

– Обязательно, – пообещал Дорогин, – только сначала ты извинишься перед женщиной.

– Сережа, прекрати, – вмешалась испуганная Тамара. – Отпусти его.

– Извинится – отпущу.

Тамара отступилась: она знала, что в таких случаях спорить с Дорогиным бесполезно.

Пузырь скрипнул зубами.

– Извини… – с трудом выдавил он. Дорогин сжал его ладонь немного сильнее, Пузырь непроизвольно охнул и присел. – Извините, – поправился он.

– Свободен, – сказал Дорогин, выпустил руку Пузыря и брезгливо вытер ладонь о джинсы.

Пузырь открыл рот, но Дорогин предостерегающе поднял кверху указательный палец, и тот скрылся в автобусе, массируя онемевшую кисть.

– Если ты не прекратишь хулиганить, – звенящим от волнения голосом сказала Тамара, – я улечу в Москву первым же самолетом.

– Ну, тетя Тома, – голосом нашкодившего первоклассника проныл Дорогин, – он же первый начал…

Тамара нахмурилась, потом не выдержала и рассмеялась. Дорогин осторожно огляделся, проверяя реакцию публики на инцидент. Публика, похоже, ничего не заметила, только немного в стороне большеголовый тип с переднего сиденья пристально смотрел на Сергея, держа правую руку за лацканом светлого пиджака. Встретившись с Дорогиным глазами, он поспешно отвел взгляд, вынул руку из-за пазухи и, повернувшись к автобусу спиной, стал прикуривать сигарету, заслоняя огонек зажигалки ладонями от налетавших с шоссе порывов горячего ветра.

Дорогин все еще разглядывал спину Шурупа, пытаясь понять, в самом ли деле его пиджак оттопыривается под мышкой, или это только кажется, когда сопровождающая в якорях принялась издавать пронзительные вопли, совершая призывные взмахи своей белой папкой. Отдыхающие дисциплинированно потянулись к автобусу со всех сторон, до смешного напоминая спешащих на зов хозяйки кур, и через несколько минут автобус, мягко рыкнув двигателем, отчалил от придорожного кафе и влился в общий поток транспорта, катившего в южном направлении.

В салоне густо пахло копчеными сосисками и дынями, – странная, но неуловимо приятная смесь. Тамара дулась, глядя в окно. Сергей не приставал к ней с расспросами и утешениями. Конечно, она все понимала, но происшествие на стоянке оставило неприятный осадок. Дорогин и сам чувствовал, что на сверкающей поверхности этого летнего дня появилось неопрятное пятнышко, и хуже всего было то, что пятнышко это обещало в ближайшее время разрастись, омрачив весь отпуск: Сергей заметил, что сидевший на переднем сиденье головастый тип время от времени оглядывается на него, свешивая в проход башку. Водитель тоже периодически бросал на него косые взгляды в зеркало заднего вида. Пляжного атлета Леху Сергей видеть не мог: тот сидел где-то сзади, но теперь ему окончательно стало ясно, что эти трое представляют собой одну компанию, хотя почему-то стараются это скрыть.

Кроме того, ему было интересно, куда подевался второй водитель. Автобус ушел с таможни без него, а сопровождающая выглядела озабоченной и задерганной.

Судя по всему, ночью ему действительно стало плохо, но Дорогин предпочел бы, чтобы помощь пострадавшему была оказана кем-нибудь другим: пляжный атлет Леха и его большеголовый приятель, носивший что-то такое под мышкой, из-за чего он даже в жару не расставался с пиджаком, мало походили на добрых самаритян.

За окном проплывал утомительно-однообразный пейзаж с преобладанием серого и желтого цвета, изредка попадались заправочные станции, как отделанные по последним европейским стандартам, так и самые обыкновенные, оставшиеся здесь, видимо, еще с советских времен. Изучив цены на топливо и произведя в уме несложные подсчеты, Сергей от души посочувствовал местным автолюбителям: цены на бензин превышали российские чуть ли не втрое. "Вот и еще одна причина для национальной неприязни, – подумал Дорогин, провожая глазами очередной рекламный щит. – Хотя совершенно непонятно, при чем тут национальный вопрос: экономика в чистом виде.

Спрос рождает предложение, нефтяники диктуют цены, посредники с нашей стороны поднимают планку, здешние посредники задирают ее еще выше, а уж владельцу бензоколонки деваться некуда: ему тоже прибыль нужна. И совершенно безразлично, русский он, украинец или тунгус."

Тем не менее машин на шоссе хватало, и большинство из них щеголяло украинскими номерами, хотя попадались и российские, и красно-белые белорусские. Проезжая через очередной поселок, Сергей заметил в окнах некоторых мазанок сверкающие новизной стеклопакеты, а на крышах – разноцветную металлочерепицу. Смотрелось это все довольно странно, но лучше всяких слов говорило о том, что слухи о поголовном обнищании украинского народа сильно преувеличены.

Оказалось, что подобные мысли занимают не только Сергея Дорогина. Как-то незаметно почти весь автобус включился в оживленное обсуждение здешней экономической ситуации, которое вполне закономерно переросло в горячий и бессвязный спор по национальному вопросу. Сергей понял, что ничего интересного ему услышать не удастся, и стал смотреть в окно.

Они с Тамарой сидели с правой стороны, и поэтому Дорогин не заметил обогнавший их «лексус» с московскими номерами – длинный, пепельно-серый, на первый взгляд совершенно неотличимый от шестисотого «мерседеса». Впрочем, даже заметив, Сергей не обратил бы на «лексус» внимания, поскольку не знал и знать не мог, какую роль в его дальнейшем сыграет этот роскошный автомобиль.

* * *

Владлен Михайлович Самарин откинулся на спинку кожаного сиденья и принялся неторопливо набивать трубку. Сидевший за рулем «лексуса» Дмитрий, заметив в зеркале его движение, удовлетворенно кивнул сам себе. Все было в порядке, автобус целеустремленно пилил по трассе с приличной скоростью, и все, похоже, шло по плану, хотя по какому именно, Дмитрий конечно же не знал.

Самарин чиркнул зажигалкой, и через несколько секунд салон наполнился клубами ароматного дыма.

Раскуривание трубки давно превратилось для Владлена Михайловича в своеобразный ритуал. Ему приходилось читать, что курение трубки снижает для курильщика риск заболевания раком легких, но дело было совсем не в этом. Сигарета – продукт торопливого и динамичного двадцатого столетия, ее можно зажечь и выкурить на ходу, даже не замедляя шага, и выбросить в первую попавшуюся урну или просто под ноги.

Иное дело – трубка. Пауза в деловом разговоре, заполненная набиванием и раскуриванием хорошей трубки, выглядит вполне естественно и даже придает словам дополнительный вес, предоставляя в то же время отличную возможность еще раз пораскинуть мозгами и без спешки принять верное решение.

Собственно, трубок у Владлена Михайловича была целая коллекция – от дешевых кустарных поделок до драгоценных коллекционных экземпляров, которые Самарин позволял себе использовать только в редчайших, совершенно исключительных случаях.

Теперь он мог себе позволить многое, и времена, когда все было совсем не так, вспоминались туманно, как страницы прочитанного однажды бездарного романа на производственную тему. Тогда он, как и большинство нормальных граждан, курил сигареты – помнится, это были «Ту-134», поставляемые братской Болгарией, – и не имел времени на обдумывание хитроумных комбинаций. Комбинации обдумывали и воплощали в жизнь другие, а он брал этих других за шиворот, приводил к себе в кабинет и выбивал из них дерьмо, потому что комбинации их в большинстве своем поражали полной бездарностью, и место таким комбинаторам было на нарах, куда Владлен Михайлович и отправлял своих подопечных для дальнейшего перевоспитания.

Владлен Михайлович бросил взгляд на свои большие, сильные руки и усмехнулся с оттенком ностальгической грусти. Имя подполковника Самарина хорошо знали в Красноярске, и он сделал все, чтобы это имя обросло жуткими легендами, восемьдесят процентов которых были беспардонным враньем. Это сильно помогало ему в работе: половина потерпевших, узнав, кто будет вести их дело, уходили с порога, не успев подать заявление и испортить статистику, а подозреваемые, получив ту же информацию, за ночь доводили себя до такого состояния, что их можно было брать голыми руками.

– Разрешите закурить, Владлен Михайлович? – прерывая его воспоминания, подал голос водитель.

– Кури, Дмитрий, кури, не спрашивай, – благодушно разрешил Самарин. – Ты всю ночь за рулем, еще заснешь, чего доброго. Кури.

– Спасибо, Владлен Михайлович.

Водитель закурил. Глаза у него покраснели, лицо осунулось и побледнело. Строго говоря, за рулем он был не ночь, а уже почти сутки, а если учесть вчерашние бестолковые мотания по Москве и ее окрестностям, то и не сутки даже, а уже вторые.

– Музыку включи, – посоветовал Владлен Михайлович, хотя терпеть не мог посторонних звуков, в особенности тех, которые издавали доморощенные эстрадные звезды. В создании парочки таких «звезд»

Самарин принял участие, вложив в них деньги. Деньги вернулись с процентами, но Владлен Михайлович решил, что больше он в эти игры не играет: его всю жизнь мутило от дешевки, и связывать свое имя со всей этой шушерой он больше не хотел.

Водитель, отлично осведомленный о вкусах хозяина, удивленно покосился на него через плечо.

– Включай, включай, – повторил Владлен Михайлович. – Засыпаешь ведь, я же вижу. , – Спасибо, – сказал водитель.

– А знаете, со мной такое уже было. Чуть не угробился, ей-богу.

Рассказать?

– Расскажи, – разрешил Самарин. История про то, как чуть не угробился водитель, его не интересовала, но это было все-таки лучше, чем какие-нибудь «Стрелки» или, к примеру, дуэт «Карамель».

– Повез я как-то компанию на природу, – стал рассказывать Дмитрий. – С самого утра поехали. Ну, рыбалка там.., сами понимаете, какая там рыбалка… шашлычки, винцо, потом до водочки добрались.

А день жаркий, прямо как сейчас…

– Ты что же, – перебил его Самарин, – тоже пил?

– Обижаете, Владлен Михайлович. Как можно, я же за рулем! Это я к тому, чтобы понятнее было. Я за рулем не пью. Ну, купался, загорал, рыбку удил… телка там одна была.., рассказать?

– Про телку не надо, – отказался Самарин. – У меня к зоофилам отношение сложное.

Дмитрий подобострастно хохотнул и сбил пепел с сигареты в приоткрытое окно.

– Ну, вы скажете… Не телка, конечно, а баба. Ну, это не важно. В общем, перепились они, а я устал, да и голову напекло. Вечером загрузились в машину, они все сразу уснули. Еду, как в спальном вагоне. Короче, уснул, а скорость – километров сто двадцать…

– Ого, – сказал Самарин. – Пассажиров всех угробил?

Дмитрий отрицательно замотал головой.

– Не-а. Гаишник спас. Сплю это я, и снится мне, что я на красный свет проехал, и гаишник мне свистит. Торможу, просыпаюсь – и правда, свистит. Глянул я вперед – мать честная! Стою на встречной полосе, да не просто на встречной, а уже почти в кювете… Гаишник ко мне бежит, забыл, что свисток во рту, заливается, как соловей, а сам аж зеленый. Ну я, честно говоря, разве что на колени перед ним не встал. Все баксы, сколько было, из карманов повыгребал и ему отдал. «Спаситель ты мой, – говорю, – ангел-хранитель! Век, – говорю, – за тебя молиться буду!» Он даже растерялся, ей-богу…

– Гаишник? – не поверил Владлен Михайлович.

– Вот провалиться мне на этом месте! Он, видно, сроду от водителей такого не слыхал.

– Да, это вряд ли. А проваливаться не надо. Скорость у нас с тобой сейчас даже не сто двадцать, так что лучше сиди, где сидишь.

Дмитрий посмеялся, затем включил радио. Магнитола автоматически настроилась на какую-то местную станцию. Дикторы – мужчина и женщина – молодыми бодрыми голосами несли какую-то веселую чепуху, как бы между делом время от времени выдавая в эфир постоянно поступающую в студию информацию все о тех же гаишниках: где они стоят, сколько их и есть ли при них радар.

– Во дают! – восхитился Дмитрий.

– Да, – мрачнея, согласился Самарин, – дают.

"В наше время, – подумал он, – этим весельчакам врезали бы так, что у них после первого раза желание отпало. Да… Бояться сейчас некого, милиции не до них, она взятки берет. А с этих что возьмешь, кроме анализов? Хотя какие-то деньги у них конечно есть: минута эфира стоит очень дорого, а передатчик у них, судя по всему, довольно мощный. И снова деньги, деньги…

Вот же суки американцы, – с внезапным раздражением подумал Владлен Михайлович. – До чего же ловко устроились! Напечатали своей зеленой капусты, и весь мир за нее удавиться готов. Задницы лижут, глотки рвут, войны какие-то затевают – и все из-за этого зеленого дерьма. Англичане, уж на что консерваторы, а и те дрогнули – золото свое в баксы переводят. Это же надо, до чего дожили, – золото обесценивается!"

Мысли о золоте наполнили его привычным беспокойством, Волнение по этому поводу давно стало неотъемлемой частью его натуры, но теперь для него появилась новая причина. Когда мировые цены на казавшийся незыблемым металл начали катастрофически падать, Владлен Михайлович рисковал в одночасье остаться без штанов. Ну разумеется, не в прямом смысле слова, но превращение основы его капитала в груду бесполезного металла совершенно не радовало бывшего подполковника милиции Самарина. Каково это будет: на старости лет превратиться из миллионера во владельца четырех ящиков обыкновенного, хоть и качественного, технического сырья!

Произведя в один прекрасный день несложный арифметический подсчет, Владлен Михайлович схватился за голову: от золота нужно было избавляться, и чем скорее, тем лучше. Технический прогресс в золотодобыче уже стоил ему более полумиллиона долларов, и убытки продолжали расти.

Владлен Михайлович от души похвалил себя за предусмотрительность, с которой он в свое время вложил деньги не в нефть или газ, а в такое несолидное на первый взгляд дело, как туристический бизнес. Он не получал миллиардных прибылей и миллионных взяток, зато теперь, когда настало время рискнуть, оказался в тени, и вдобавок с собственным транспортом и обширными связями за рубежом. Воспользовавшись этими связями, он довольно быстро нашел то, на что даже не надеялся: оптового покупателя, согласного забрать всю партию по цене позапрошлого месяца. Владлен Михайлович никак не мог сообразить, зачем этому мордатому турку с маслянистыми глазами столько золота, да еще и с такой переплатой, но подозревал, что вряд ли его деловой партнер действует себе в убыток. Он даже заколебался было: возможно, турку известно нечто, о чем не знал Владлен Михайлович. Но потом он отбросил сомнения. Другого такого случая не представится, а если случится невозможное и цена на золото снова поползет вверх, – что ж, всех денег не заработаешь, а хранить четыре ящика золота, в каждом из которых почти центнер веса, у себя под кроватью – дело слишком хлопотливое и нервное. В России золото будет лежать мертвым грузом, а доллары, положенные в швейцарский банк, будут работать, увеличивая проценты.

Станция, которую принимал Дмитрий, вдруг начала хрипеть, звук поплыл, и водитель поспешно включил автонастройку. Владлен Михайлович почти не обратил на это внимания, погруженный в свои мысли, но тут колонки у него за спиной хрюкнули, и густой бас взревел прямо у него над ухом:

– Люди гибнут за металл!

Владлен Михайлович вздрогнул от неожиданности, просыпав на колени немного пепла из трубки, и выругался, что случалось нечасто. Дмитрий, не дожидаясь распоряжения, торопливо выключил радио, оборвав на полуслове голос дикторши, сообщившей, что прозвучала ария Мефистофеля из оперы «Фауст». В наступившей тишине стал слышен тихий рокот мотора и свист воздуха, обтекавшего кабину «лексуса». На всякий случай водитель даже выбросил в окошко недокуренную сигарету и помахал ладонью перед носом, разгоняя дым.

«Да, – подумал Владлен Михайлович, – люди гибнут за металл. Раньше гибли и сейчас продолжают гибнуть. Правда, сейчас они чаще рискуют головой за зеленые бумажки, да оно и понятно: людей на свете стало больше… И, однако же, находятся умельцы, которые ухитряются погибнуть именно за металл…»

Самарин перестал сопротивляться, и память немедленно включила свой трескучий проектор, запустив затертую до дыр ленту воспоминаний. Владлен Михайлович терпеливо ждал, и вскоре из неразборчивой мешанины прокуренных кабинетов и слякотных улиц выплыло небритое испуганное лицо, чем-то неуловимо похожее на кроличью морду, – портрет одного из тех самых умельцев, которые даже в наше время ухитряются погибнуть за металл. Второго умельца Самарин не помнил по той простой причине, что к моменту их знакомства над этим, вторым, уже успели основательно потрудиться представители местной фауны, так что лица в привычном понимании этого слова у него попросту не было.

Эти два умельца оказались на поверку не такими уж умельцами. Будь это не так, подполковник Самарин в свое время сделался бы полковником, после чего его с подобающими почестями проводили бы на пенсию. Не было бы ни туристического агентства «Москвичка», ни прогулочных пароходов, ни собственного автопарка, ни трехэтажного особняка в Москве, ни счетов в Швейцарии – ничего из того, что бывший подполковник Самарин привык считать своим.

Самарин выдвинул встроенную в подлокотник пепельницу, выбил в нее трубку, прочистил ее и снова начинил табаком. «Ну и ладно, – подумал он. – Пусть будет вечер воспоминаний. На то и дорога, особенно вот такая, как эта, где и смотреть-то не на что. Унылый пейзаж… То ли дело у нас!»

Он поймал себя на том, что «у нас» означает не подмосковные перелески, а совсем другие места – безлюдные, по-настоящему красивые той дикой, непокорной красотой, которая характерна для неосвоенных земель. Он вспомнил эти порожистые ледяные реки, дикие скалы, на которых чудом держатся кажущиеся неистребимыми деревья, щетинистые от леса вершины сопок и тихие распадки, по дну которых бегут кристально чистые ручьи… И небо, черт побери, какое там небо! Самарин подумал, что никогда больше он не видел такого чистого, высокого и необъятно огромного неба, как там.

Владлен Михайлович с некоторой опаской покосился на водителя, словно тот мог ненароком подслушать его мысли. Тогда ему наверняка не миновать клейма старого маразматика, а заработав такое клеймо, остается только закрыть дело к чертовой матери и отправляться с удочкой на Клязьму. Но это была конечно же чепуха: Дмитрий смотрел на дорогу, полностью сосредоточившись на том, чтобы не уснуть. Он снова закурил, и Владлен Михайлович недовольно поморщился, но тут же спохватился, вспомнив, что сам недавно разрешил водителю курить без спроса.

Точно так же он сказал и тогда, много лет назад:

«Кури, кури, не стесняйся. Накуривайся впрок».

И тот слизняк дрожащей рукой вытянул из голубой пачки с изображением самолета сигарету и вставил ее в прыгающие губы. А руки у него тряслись так, что он долго не мог попасть кончиком сигареты в огонек спички. Помнится, он пытался уйти в несознанку, и пришлось-таки разок влепить ему по башке. Конечно, ударить можно было и полегче, но уж очень разозлил подполковника Самарина этот неудавшийся ловкач. Весь стол был в кровище, но зато рассказ у него получился подробный и обстоятельный…