Возможно, все могло бы обернуться совсем иначе, если бы Валерий, как и собирался, наведался в гости к Майкову в ту же ночь. Но что толку говорить о том, что было бы, если бы?.. Невозможно заранее предусмотреть все превратности судьбы, и о будущем своем каждый из нас доподлинно знает только одно: рано или поздно, так или иначе, но все мы умрем. Как часто мы говорим об этом! «Все там будем», – говорим мы. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», – повторяем мы, как заклинание. Каждый знает, что смертен, но никто не в состоянии до конца поверить в неотвратимость своего исчезновения с лица земли до тех самых пор, пока безглазая старуха не взмахнет над его головой своей заржавленной косой.

Есть такая поговорка: бедному бог и в похлебку льет, а богатому черт и в кашу кладет. То, что случилось в тот день с Валерием Лукьяновым, могло бы послужить отличной иллюстрацией к этой поговорке. А фокус заключался в том, что, почти нос к носу столкнувшись на дороге со своим недругом, Валерий испугался.

Поначалу испуг был не таким уж сильным, но, чем дальше Валерий удалялся от усадьбы Майкова, тем более грандиозными и пугающими ему представлялись последствия этой случайной встречи со знакомым джипом. К тому моменту, как он добрался до пригородной железнодорожной платформы, ему уже повсюду мерещились засады, снайперы с расчехленными винтовками и мордатые бандиты, цепью прочесывающие чахлый пригородный лес в поисках беззащитной жертвы. Даже беспрепятственно забравшись в подкатившую к перрону электричку и забившись в уголок сиденья, Валерий не ощутил себя в полной безопасности: ему вдруг подумалось, что перрон на вокзале в Москве уже оцеплен людьми Майкова, а может быть, и беспощадными, как мохнатые пауки-кровососы, уголовниками Букреева.

Сколько ни уговаривал он себя не валять дурака, сколько ни корил за патологическую, недостойную мужчины трусость, картины одна страшнее другой неотступно стояли перед его мысленным взором, и к концу своей недолгой поездки он уже вздрагивал от каждого звука. Подозрение, что на вокзале в Москве его ждут, превратилось в твердую уверенность, и Валерий слез с электрички, не доезжая до вокзала двух остановок.

За придорожным перелеском торчали высотные дома какого-то нового микрорайона, среди которых бесшумно и плавно шевелились черные стрелы башенных кранов. Рядом с платформой обнаружилось кольцо автобуса, а в кольце, рядом с фанерной будкой диспетчерской, устало приткнулся желтый ЛиАЗ, из-за своей повышенной комфортабельности прозванный в народе попросту «скотовозом». Номер маршрута Валерию был незнаком. Впрочем, Лукьянов чувствовал настоятельную потребность сначала успокоиться, а уж потом думать, как ему выбраться из этой глуши в какие-нибудь более цивилизованные места.

Оазис, в котором торговали эликсиром покоя и беззаботности, обнаружился здесь же, в каком-нибудь десятке метров от диспетчерской. Увидев пестревшую разноцветными обертками шоколадок и жевательных резинок витрину коммерческой палатки, Валерий направился прямиком туда. Проигнорировав пиво, он купил бутылку водки, пакет соленых орешков и устремился под гостеприимную сень мрачноватых, даже издали казавшихся какими-то пыльными елей.

Земля в еловом перелеске оказалась утоптанной до каменной твердости и устланной грязным ковром прошлогодней хвои вперемешку с самым разнообразным мусором, от пивных бутылок и рваной обуви до использованных презервативов. На куче переплетенного ржавой стальной проволокой валежника Валерий увидел среднюю часть манекена, от живота до верхней части бедер. Голый лобок этого бесполого предмета непристойно розовел на сером фоне мертвых ветвей и вызывал желание стыдливо отвернуться. В перелеске отчетливо воняло экскрементами, и Лукьянов подумал, что природа, наверное, никогда не создавала более грязного и отвратительного животного, чем человек. С неожиданной тоской он вспомнил сосновые леса вокруг своего родного райцентра. Там, конечно, тоже было не без мусора, но только по краям, вдоль дорог; здесь же, в двух шагах от густонаселенного микрорайона, природа выглядела полумертвой и не вызывала ничего, кроме брезгливости.

Преодолевая это естественное чувство, Валерий отыскал местечко почище, уселся на поваленное бревно и открыл бутылку, старательно делая вид, что не замечает висящих на нижней ветке соседнего дерева женских трусиков, из-за непогоды давно превратившихся в тряпку неопределенного серого цвета.

Водка обожгла пищевод и почти сразу ударила в голову.

Валерий зубами надорвал пакет с орешками, торопливо выгреб несколько штук, сунул в рот и принялся старательно жевать. Расходившиеся нервы мелко вибрировали, как чересчур туго натянутые струны, в ушах отдавались гулкие удары пульса.

– К черту, – жуя, пробормотал Лукьянов, – пора сваливать отсюда.

Да, обида обидой, унижение унижением, а жертвовать жизнью ради того, чтобы сделать Майкову очередную мелкую пакость, Валерию не хотелось. Он боялся не столько смерти, в которую, по большому счету, не очень-то и верил, сколько неизбежных побоев и издевательств.

Где-то совсем рядом, невидимая за стеной деревьев, прогромыхала колесами по стыкам и с воем скрылась вдали электричка. Валерий еще раз глотнул водки прямо из горлышка, закусил орешками и закурил сигарету, мимоходом отметив, что в пачке осталось всего три штуки. В лесу стояла непривычная тишина, даже птицы не пели, как будто на дворе был не май, а вторая половина ноября.

– Мертвое место, – вслух сказал Валерий. – Надо же, дрянь какая! Эк куда меня занесло!

Он полез во внутренний карман куртки, покопался в пачке лежавших там документов и на ощупь выудил диплом. Уголки твердого коленкорового переплета уже помялись и выглядели обтрепанными, как будто Валерий таскал диплом в кармане, как минимум, десяток лет. За эту поганую, совершенно бесполезную бумажку было заплачено пятью годами жизни, которые можно было спокойно потратить на что-нибудь другое, гораздо более прибыльное. Высшее образование… Ха! Такие вот корочки можно купить едва ли не на любой станции метро, были бы деньги. Две минуты на покупку, полчаса на заполнение, и готово: ты – дипломированный специалист, можешь идти устраиваться на работу. А лохи пускай сушат себе мозги, читают толстенные, никому не нужные книжки и потеют на экзаменах. Пока они будут этим заниматься, ты заработаешь денег, сделаешь карьеру, а потом они придут под твое начало и будут работать за тебя, потому что, как известно, дураков работа любит…

У Валерия возникло трудно преодолимое желание сейчас же, не медля ни минуты, порвать в клочья ненавистный диплом. Вместо этого он торопливо хлебнул водки и прикурил новую сигарету от окурка предыдущей. Порвать диплом легче легкого, а что потом? И вообще. Он вдруг представил, как вернется домой, сойдет с поезда и двинется по обсаженной липами пыльной центральной улочке родного райцентра – мимо райсовета, мимо обсиженного голубями памятника Ленину на центральной площади, мимо построенного в начале семидесятых универмага, мимо кинотеатра, на крыльце которого лузгает семечки в ожидании вечерней дискотеки одуревшая от безделья молодежь, мимо гастронома, а потом направо, в переулок, застроенный черными от старости деревянными домишками, где его знает каждая собака… С ним станут здороваться, у него непременно станут спрашивать, что, да как, да какими судьбами – в отпуск или, может, насовсем? И придется отвечать, и, сколько бы ты ни врал, правда все равно вылезет наружу, как шило из мешка. А правда проста: нечего соваться со свиным рылом в калашный ряд – вот тебе и вся правда.

И когда правда станет очевидной для всех и каждого, впору будет лезть в петлю от злости и унижения, потому что в глаза тебе будут сочувствовать, а за спиной станут злорадно хихикать и перемывать тебе косточки. И, что самое страшное, это никогда не кончится. Так и помрешь с клеймом неудачника, который много о себе возомнил и с размаху плюхнулся мордой в грязь.

Это рассуждение было таким простым, таким очевидным, настолько лежащим на поверхности, что оставалось только удивляться, как это оно не пришло Валерию в голову раньше. Он даже поставил бутылку на землю и озадаченно поскреб в затылке. Получалось, что ехать домой ему тоже нельзя. А что же тогда, спрашивается, можно? Вырыть себе землянку вот в этом загаженном, заплеванном лесу и потихонечку жить, собирая пустые бутылки?

Валерий поймал себя на том, что плачет медленными злыми слезами, утирая глаза грязноватым, как у настоящего бомжа, кулаком, и понял, что уже основательно набрался.

Пить он не умел – не та у него была конституция, чтобы глотать водку стаканами без всякого видимого эффекта. Он где-то слышал, что степень опьянения зависит от количества алкоголя на грамм живого веса, и его личный опыт служил тому наилучшим подтверждением: ему всегда требовалось меньше, чем другим, чтобы свалиться под стол.

– Ну и хрен с вами, – сказал Валерий, неизвестно к кому обращаясь. – Кого стесняться-то, все свои…

Он снова припал к бутылке, чувствуя, как мозг стремительно обволакивает мутная пелена настоящего опьянения.

Пожалуй, в данном случае это было очень кстати: по крайней мере, его страхи отступили и рассеялись. Сейчас он готов был сразиться с Майковым и его прихвостнями хоть голыми руками, чтобы отомстить за бесславное крушение своих планов – можно сказать, всей своей жизни…

Эта воинственная мысль была последним, что более или менее отчетливо запомнилось Валерию. Все остальное без остатка утонуло в тумане, и он очень удивился, когда, проснувшись, обнаружил себя лежащим на железной койке в каком-то совершенно незнакомом, облицованном грязноватым белым кафелем и длинном, как товарный вагон, помещении с решетками на окнах. В помещении было прохладно, чтобы не сказать холодно, и сероватая простыня, которой был укрыт Валерий, нисколько не согревала. На соседних койках храпели какие-то крайне неприятные личности, голова раскалывалась от боли, и прошло некоторое время, прежде чем Валерий сообразил, что находится в вытрезвителе. Как он сюда попал, оставалось загадкой. Лязгая зубами от холода, он попытался припомнить, что с ним было, но ничего конкретного вспомнить так и не смог. Вспоминались чьи-то небритые рожи, какая-то автобусная остановка, незнакомый заплеванный подъезд с исписанными похабщиной обшарпанными стенками, пластиковый стаканчик, от которого отвратительно несло водкой, и неожиданно трезвая мысль: «Если выпью это – упаду». Судя по результатам, Валерий таки выпил «это», а может быть, не только это, но и что-нибудь еще.

Выпустили его только около полудня. Как ни странно, деньги оказались на месте – те, что остались после того, как Валерий оплатил услуги вытрезвителя. Даже очки не потерялись, хотя правое стекло треснуло посередине и, посмотревшись перед выходом на улицу в прикрепленный к стене в коридоре осколок зеркала, Валерий поморщился: из глубины стекла на него смотрела какая-то донельзя подозрительная физиономия, небритая и всклокоченная, в разбитых очках и заметно опухшая с похмелья. Возвращая Валерию его имущество, неприветливый лейтенант милиции посоветовал ему не валять дурака и отправляться домой, то есть по месту постоянной прописки. Валерий вынужден был признать, что это, пожалуй, был самый разумный из всех возможных советов, и отправился на вокзал с твердым намерением ему последовать.

На вокзале он первым делом зашел в платный туалет и привел себя в относительный порядок – умылся, кое-как причесал всклокоченные волосы и соскреб с подбородка и щек редкую щетину купленным в коммерческой палатке одноразовым станком. Бриться пришлось без мыла; об одеколоне тоже оставалось только мечтать, так что после окончания мучительной процедуры бритья лицо Валерия покрылось красными пятнами и горело огнем. Можно было не сомневаться, что через час-другой на месте красных пятен появятся россыпи отвратительных мелких прыщей – кожа у него всегда была дрянная, чересчур чувствительная, бритье он ненавидел и непременно отпустил бы бороду, если бы то, что вырастало у него на подбородке, имело хоть сколько-нибудь приличный вид.

С мстительным удовольствием выбросив использованный бритвенный станок в мусорную урну, Валерий напоследок поплескал в лицо холодной водой, утерся рукавом и, покинув туалет, направился прямиком в кассу покупать билет домой.

По дороге ему вдруг пришло в голову, что в кустах на берегу ручья, что протекал на задворках усадьбы Майкова, остался его тайник, в котором лежали гидрокостюм Совы, фонарик, лопата и ножовка без полотна. Порванный гидрокостюм, старая лопата с отпиленной ручкой, копеечный фонарик китайского производства и бесполезная ржавая ножовка – одним словом, груда ненужного хлама. Вряд ли все это стоило того, чтобы за ним возвращаться. Но тут имелся один крайне неприятный момент: тайник был временный, оборудованный наспех, в темноте, кое-как, и наткнуться на него могли буквально в любую минуту. А теперь, после того, как он так неудачно нарисовался прямо напротив дома Майкова, папе Маю не надо будет долго думать, чтобы догадаться, кому принадлежит тайник со всем его содержимым. И для чего оно, это содержимое, использовалось, Майков тоже наверняка сообразит. И что ему стоит наведаться в сельхозакадемию и узнать в отделе кадров домашний адрес их недавнего выпускника Валерия Лукьянова? Да ничего не стоит! Сунет кадровичке флакон духов и шоколадку или просто положит перед ней сто баксов, и она в лепешку расшибется, чтобы угодить хорошему человеку.

Валерий нерешительно остановился перед стеклянными дверями здания билетных касс. Его немедленно принялись толкать, и ему пришлось отойти в сторонку. Он испытывал настоятельную потребность еще раз все как следует обдумать. Похоже было на то, что он чересчур глубоко увяз в им же самим сплетенной паутине. Майков продолжал жить и здравствовать, а на него, Валерия, неотвратимо наползала тень грядущих неприятностей. Эта тень была такой густой, что ее наконец заметил даже такой неискушенный в подобных играх человек, как Валерий, и веяло от этой тени сырым могильным холодком. Да, неприятности были почти неизбежны. Черт возьми! Как будто ему было мало тех неприятностей, что с ним уже стряслись…

Валерий затосковал. Внезапно обнаружилось, что выбора у него нет. То, что он еще полчаса назад считал развилкой – одна дорога домой, другая к Майкову, к опасности и справедливому возмездию, – на самом деле оказалось входом в тоннель, из которого просто некуда сворачивать. Настоящая же развилка осталась далеко позади, в том апрельском дне, когда Майков выгнал его вон, не заплатив денег. Что ему стоило отправиться домой прямо тогда? Впервой, что ли, ему было глотать обиды и унижения? Всегда терпел и тогда стерпел бы.

Ведь ясно же было, что против Майкова ему не устоять, зачем же надо было влезать в это дерьмо по самую макушку?

А теперь деваться некуда. Бросить все и уехать домой – это, брат, теперь мечта. Раньше о такой возможности и думать не хотелось, а теперь она вдруг превратилась в недостижимую мечту. Как же это вышло-то?

"Прогадил, – подумал Валерий. – Собственную жизнь прогадил, дурак, как будто в лохотрон проиграл. Теперь все очень просто: или я, или Майков. Вдвоем нам на свете тесно, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто кого со света сживет. А ведь говорили тебе, дураку, умные люди: не мочись, дурак, против ветра! Знай свое место, баран!

А теперь как быть?"

В принципе, думать тут было не о чем. Можно было податься в бега и влачить жалкое существование где-нибудь за Уральским хребтом, дожидаясь, пока Майков о нем забудет или пока его, Майкова, грохнут на какой-нибудь разборке его коллеги. Но там, в пыльном захолустном райцентре, у Валерия осталась мама, и можно было только гадать, чем закончится для нее встреча с разыскивающим Валерия папой Маем. А ведь у нее больное сердце, и она так гордилась своим выбившимся наконец в люди сыном!

Как ни крути, а последней надеждой Валерия был сосед Майкова жутковатый Антон Евгеньевич Букреев со своими уже не жутковатыми, а просто жуткими прихлебателями.

Валерий не знал, каким образом Майкову удалось замять конфликт с соседом, но у него были все основания предполагать, что это стоило папе Маю половины его вонючей крови.

Что ж, кое-как замятый конфликт можно без особых проблем раздуть снова. Придется раздуть, потому что, если Букреев не возьмет к ногтю Майкова, сам Майков возьмет к ногтю Валеру Лукьянова, Это как с зубами: пока дырка в зубе не болит, на нее можно не обращать внимания, а когда тебя посреди ночи вдруг подбрасывает на кровати взрыв жуткой, нестерпимой зубной боли, поневоле забываешь о своем страхе перед бормашиной. Вот и Валере Лукьянову теперь было не до страха, потому что альтернативой риску была неминуемая погибель.

Он еще о чем-то думал, еще взвешивал «за» и «против», а ноги уже несли его мимо окошечек, где продавались билеты на поезда дальнего следования, к отдельному павильону пригородных касс. Все еще продолжая внутренне колебаться и трусить, он остановился перед расписанием электричек и внимательно с ним ознакомился, после чего купил билет до станции, которую вчера покинул в таком страхе. До поезда оставался почти час, и Валерий потратил это время с толком. В полуквартале от вокзала он отыскал магазин бытовой химии. Кислота там не продавалась, но Лукьянов здраво рассудил, что для его целей сгодится любая химически активная жидкость, и приобрел целый букет таких жидкостей: литровую бутыль ацетона, две пол-литровые бутылки растворителя на основе все того же ацетона, а также бутылку бытового керосина, пригодного как для заправки керосиновых ламп, так и для полива зеленых насаждений, которые тебя по какой-либо причине не устраивают. В привокзальном киоске он купил пачку сигарет и одноразовую зажигалку, съел в чебуречной два начиненных каким-то весьма подозрительным мясом чебурека и выпил кружку отдающего грязной половой тряпкой пива, после чего, посмотрев на часы, обнаружил, что до отправления его электрички осталось чуть больше десяти минут.

Пиво и чебуреки оказали благотворное воздействие на его растрепанные нервы, и, садясь в электричку, Валерий был уже почти спокоен. В конце концов, то, что он собирался проделать нынешней ночью, он проделывал уже неоднократно. Это немного напоминало одну из его любимых компьютерных игр, где бесстрашный герой бродил по фантастическим замкам с бесконечными коридорами и внутренними двориками, битком набитыми кровожадной нечистью. Там, в виртуальном мире компьютерной игры, Валерию обычно удавалось справляться со своими врагами, хотя они были сильны, хитры и чертовски проворны. Так почему бы ему не справиться с Майковым и его тупоголовыми бандитами здесь, в мире реальном? Кто они, в конце концов, такие?

Просто кучка уродов с тяжелыми кулаками и кое-как законченным средним образованием, немногочисленная банда тупых и наглых отморозков, напрочь позабывших не только о совести, но и об элементарной осторожности. Риск? Ну да, риск, несомненно, имел место, но альтернативой риску служила смерть.

Решение было принято, Рубикон перейден. Ровно в два часа тринадцать минут пополуночи Валерий Лукьянов мысленно нажал клавишу ввода на воображаемой клавиатуре несуществующего компьютера и, привычно согнувшись в три погибели, протиснулся в знакомую трубу, которая вела в населенный нечистью виртуальный замок.

* * *

В начале третьего ночи редкая цепочка фонарей, освещавшая тротуар и узорчатую чугунную ограду, за которой таинственно перешептывались уже почти по-летнему густые кроны деревьев, вдруг мигнула и погасла. Секунду спустя погасли фонари на противоположной стороне дороги, и улица погрузилась в кромешную темноту. В наступившем мраке светились только два окна – одно на пятом этаже дома в полуквартале отсюда, где какой-то горемыка маялся бессонницей, и еще одно – в караульной будке.

Потом в темноте возникло еще одно пятно электрического света – прямоугольное, сильно вытянутое в высоту. Это была распахнувшаяся дверь караулки, на фоне которой отчетливо чернели украшенные чугунными завитками прутья ворот. На пороге появился человек в полувоенном комбинезоне, форменном кепи и высоких армейских ботинках на толстой рубчатой подошве. Он был подпоясан широким офицерским ремнем, на котором висела новенькая коричневая кобура. Из кобуры выглядывала изогнутая рукоятка газового револьвера, в специальном кармашке на груди торчала рация. К нижней губе охранника прилип дымящийся окурок, а бритое мускулистое лицо выражало озабоченность пополам с раздражением.

– Какого черта? – пробормотал он и, отлепив от губы окурок, выстрелил им в темноту. Окурок ударился о прут ограды и рассыпался красивым снопом оранжевых искр. – Как в девяностом году, ей-богу…

Он нерешительно потянул из кармана рацию, и в это мгновение откуда-то сверху, из темноты, на него беззвучно обрушилось чье-то тяжелое тело. Не успев понять, что, собственно, происходит, охранник оказался сбитым с ног и надежно упакованным в обыкновенный джутовый мешок из-под сахара, откуда торчали только его ноги. Из недр мешка донесся приглушенный вопль. Напавший на охранника злоумышленник навалился на мешок всем телом, прижимая его к посыпанной гравием дорожке, и принялся шарить по грубому джуту ладонью, нащупывая сквозь ткань лицо охранника. Внезапно он зашипел от боли и затряс в воздухе рукой.

– Быстрее, – негромко сказал ему бесшумно появившийся из темноты человек в черном комбинезоне и трикотажной маске. – Что ты возишься?

– Кусается, гад, – пожаловался первый злоумышленник. – Чуть пальцы не отъел.

Он наугад ткнул мешок локтем. Мешок коротко вякнул и затих.

– Еще раз укусишь – голову оторву, – предупредил злоумышленник, снова нащупал сквозь мешковину рот охранника и принялся туго бинтовать его клейкой лентой прямо поверх мешка.

– Быстрее, – повторил человек в маске и, оттянув рукав комбинезона, бросил взгляд на светящийся циферблат часов. – С такой подготовкой тебе только за паралитиками утки выносить.

– А я виноват? – угрюмо огрызнулся первый, пеленая охранника по рукам и ногам все той же липкой лентой. – Сами приказали аккуратно…

Человек в маске в ответ только махнул рукой и скрылся в караулке. Вскоре он вернулся, позвякивая связкой ключей, и принялся отпирать ворота. Тяжелые створки бесшумно распахнулись, легко поворачиваясь на заботливо смазанных петлях. Человек в маске что-то негромко сказал в микрофон укрепленной на наплечном ремне рации. В темноте коротко заквохтал стартер и приглушенно забормотал на холостых оборотах мощный дизельный движок. Потом там зажглись подслеповатые, закрытые жестяными колпаками с узкими прямоугольными прорезями фары, для пущей незаметности выкрашенные в синий цвет, и в открытые ворота медленно вкатился громоздкий «Урал» с тентованным кузовом. Клокоча движком и хрустя гравием, он скрылся за деревьями, и вскоре его мотор заглох где-то в отдалении. Человек в маске с помощью своего напарника, одетого так же, как он, закрыл ворота, но запирать их не стал. Потом они подхватили упакованного в мешок охранника, отнесли его в караулку и аккуратно положили на пол в углу. Они успели выйти из караулки и закрыть за собой дверь за секунду до того, как по улице мимо ворот медленно проехал милицейский УАЗик с включенной фарой-искателем. Когда его габаритные огни скрылись за углом, злоумышленники в трикотажных масках отлепились от стены и, присев на крылечко, стали спокойно и терпеливо ждать.

Когда «Урал» с затянутым камуфляжным тентом кузовом остановился, из-под тента горохом посыпались люди, одетые точно так же, как и те двое, что остались у ворот. Они были похожи, как однояйцевые близнецы или, вернее, как оловянные солдатики из одного набора. В руках они держали короткие саперные лопатки; у двоих были ломы. Из кабины легко и почти бесшумно выпрыгнул человек, одетый в потрепанный армейский камуфляж. Маски на нем не было, но в тихой боковой аллее было темно, как в угольном подвале, и лица этого человека все равно было не разобрать. Он засветил карманный фонарик и провел лучом по земле. Потом луч скользнул вверх, выхватив из темноты кроны невысоких, аккуратно подрезанных деревьев.

– Вот это, – сказал человек в камуфляже, указывая лучом фонаря на одно из них. – Аккуратнее, ребята. В общем, как договорились. Главное, не повредите корни.

Люди в масках быстро, но без суеты обступили указанное дерево и, одинаково припав на одно колено, принялись сноровисто орудовать своими короткими лопатками. Земля летела во все стороны, вокруг дерева появилась и стала быстро углубляться кольцевая траншея с сильно скошенными наружу краями.

К человеку в камуфляже подошел некто в маске, выглядевший более широким и приземистым, чем те, что умело и беззвучно копали землю в неверном свете карманного фонарика. Судя по повадке, это был командир.

– Слушай, – негромко сказал он, – а ты точно знаешь, что делаешь?

– Все нормально, – так же тихо ответил человек в камуфляже. – Поверь, я не выжил из ума. Это действительно нужно для дела…

– Но? – чутко уловив многоточие в конце фразы, сказал приземистый.

– Но попадаться нам все равно не следует, – со вздохом закончил человек в камуфляже. – Может получиться неловко.

Приземистый тихо фыркнул.

– Неловко, – повторил он, словно пробуя на вкус незнакомое кушанье. – Вот за что я тебя всегда любил, так это за умение выбрать нужное слово. Мне бы так научиться!

– А ты читай побольше, – посоветовал человек в камуфляже. – Я имею в виду художественную литературу. Поверь, у беллетристов словарный запас богаче, чем у тех, кто писал уставы строевой, караульной и гарнизонной служб.

Глядишь, лет через десять и у тебя не будет проблем с поиском нужного слова.

– Кто про Что, а вшивый про баню, – буркнул приземистый, для которого совет читать побольше художественной литературы, похоже, не явился откровением, и повернулся к тем, кто копал траншею.

– Живее! – прикрикнул он шепотом. – Что вы там ковыряетесь, как банда пьяных гробокопателей в выгребной яме?

Теперь настала очередь человека в камуфляже фыркать в кулак.

– Беру свои слова обратно, – сказал он. – Зря ты скромничал, со словарным запасом у тебя полный порядок, и с образной речью тоже.

Приземистый самодовольно хмыкнул.

– Положение обязывает, – сказал он. – Где ты видел прапорщика, который не умел бы лаяться? – Он снова посмотрел на часы и недовольно крякнул. – Долго, – сказал он. – Вот если бы можно было просто проложить вокруг этой хреновины детонирующий шнур…

– Ага, – насмешливо подхватил человек в камуфляже. – А потом залечь в кустах и отстреливаться от ментов, которые слетятся сюда со всего города. Куда как весело!

И потом, мне дерево нужно, а не охапка щепок.

– Так я же и говорю – если бы, – огрызнулся приземистый. – Ох, чует мое сердце, плохо мне завтра будет!

– Не ной, Матвей, – утешил его человек в камуфляже. – Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут.

А если будет плохо, значит, кое-кому тут на пенсию пора. Квалификацию, значит, кое-кто потерял – Тебя не переспоришь, – проворчал приземистый. – Моя бабка про таких, как ты, говорила: в рот колом не попадешь. Не знаю, что она имела в виду, но это точно про тебя.

Между тем кольцевая траншея вокруг дерева росла вширь и вглубь, постепенно превращаясь в воронку, из центра которой торчал цилиндрический островок переплетенной корнями почвы. Человек в камуфляже подошел к краю воронки, посветил фонариком вниз и сказал:

– Пожалуй, достаточно. Начинайте подрезать. Только аккуратно, ребята, не повредите корни. Я за это дерево головой отвечаю.

Снова замелькали лопаты, полетела земля. Потом со дна воронки раздался приглушенный голос:

– Готово. Грузим, пацаны. И-и-и-и – взяли!..

Верхушка дерева дрогнула, немного накренилась и вдруг начала плавно подниматься. Человек в камуфляже и его приземистый собеседник торопливо вернулись к машине и осторожно, стараясь не шуметь, откинули задний борт. Со стороны воронки доносились звуки глухой возни, там кряхтели, сопели и тихо, но очень прочувствованно матерились; из-под тяжело ступающих ног с шорохом сыпалась на дно воронки земля, и беспорядочно, как от порывов предгрозового ветра, шелестели листья. Человек в камуфляже и его приземистый приятель, которого он называл Матвеем, отошли в сторонку, чтобы не мешать. Мимо них, приседая от натуги, пронесли выкопанное вместе со здоровенным куском прикорневой почвы дерево. Почвы было много, кубометра два, а то и все три, и люди, тащившие этот рассыпающийся в руках, крошащийся, неимоверно тяжелый земляной цилиндр, переставляли ноги с заметным усилием.

– Ну, мальчики, – сказал человек в камуфляже, подставляя под цилиндр плечо, – еще один рывок!

– Кто воздух испортил? – с натугой спросил кто-то.

Послышался сдавленный смех, верхушка дерева дрогнула и опасно накренилась.

– Ааат-ставить! – тихо скомандовал приземистый. – Приготовились.., и – раз!

Земляной цилиндр вместе с деревом плавно взлетел в воздух и приземлился в кузове грузовика. Мотор сразу же завелся. Люди в масках начали сноровисто карабкаться в кузов. Вскоре грузовик уже был у ворот, где в него запрыгнули те двое, что оставались возле караулки. Тяжелые створки ворот, тихо лязгнув, сомкнулись, грузовик рыкнул, зажег синие маскировочные фары и неторопливо скрылся за углом.

– Вы слушали ночной выпуск «Новостей», – сказал приятным женским голосом стоявший на столе в караулке приемник. – С вами радиостанция «Маяк». Предлагаем тем, кто не спит, послушать легкую музыку.

Лежавший в углу джутовый мешок откликнулся на это предложение возмущенным мычанием и несколько раз дернул связанными липкой лентой ногами в высоких армейских ботинках.

* * *

Телефон зазвонил в начале двенадцатого. Илларион Забродов не удивился, поскольку ждал этого звонка. Он отставил в сторону грабли, которыми рыхлил землю вокруг яблони, сдвинул на затылок соломенную шляпу и вынул из кармана настойчиво пиликавший мобильник.

Как он и предполагал, звонил Сорокин.

– Ты на месте? – спросил он, забыв даже поздороваться.

– А где же мне быть? – удивился Илларион, неторопливо вынимая из другого кармана сигареты. – Несу трудовую вахту.

– Меня ты подсиживаешь, а не трудовую вахту несешь, – проворчал Сорокин. – Теща, как посмотрит на этот твой парадиз, до самой смерти меня пилить не перестанет. «Ах, Илларион, ох, Илларион!.. Какой мужчина! Не то что ты…»

Забродов закурил, убрал сигареты и зажигалку в карман и критически осмотрел плоды своих трудов. «Пожалуй, сойдет», – решил он и, подхватив грабли, пошел на веранду, в тенек.

– Я вообще не понимаю, зачем ты там сидишь, – сказал Сорокин, и Илларион без труда уловил в его голосе нотки раздражения. – Умничаешь чего-то, темнишь… У тебя там что-нибудь прояснилось с этой яблоней?

– У меня нет, – кротко сказал Забродов. – А у тебя?

– А у меня зато полная ясность! – больше не скрывая своего дурного настроения, сердито сообщил Сорокин. – Сегодня ночью с опытной делянки покойного Азизбекова еще одно дерево сперли. И тоже яблоню.

– Ай-яй-яй, – огорченно сказал Илларион. – Совсем обнаглели, сволочи.

– То-то и оно, что обнаглели, – проворчал Сорокин. – Вырубили на улице освещение, напали на сторожа, надели ему на голову мешок, связали, загнали прямо на территорию грузовик, выкопали дерево и укатили.

– И, конечно, никаких следов, – предположил Илларион.

– Следов сколько угодно, – возразил Сорокин. – Воронка осталась, как после взрыва пятисоткилограммового фугаса, и натоптано вокруг нее так, будто там человек двадцать сшивалось. И все, заметь, в армейских ботинках. На дорожке – следы протектора какого-то тяжелого грузовика, возле ямы кто-то забыл саперную лопатку…

Забродов поморщился, как от зубной боли. «Специалисты, – подумал он. – Нинзя-черепашки. Детский сад…»

– Оборзели, – сказал он. – Что ж, при таком количестве улик тебе, как говорится, и карты в руки. Могу даже версию подкинуть. Тяжелый грузовик, армейские ботинки и саперная лопатка – это же все из одной оперы. Просто какой-нибудь тыловой генерал свихнулся на садоводстве и использует личный состав в своих шкурных интересах. Дачу солдатики ему уже построили, а теперь обеспечивают зеленые насаждения.

А что? Милое дело!

– Звучит логично, – с сомнением произнес Сорокин. – Так что же ты мне предлагаешь – пройтись по генеральским дачам и провести опрос на предмет выявления воришки в погонах с большими звездами? Знаешь, куда меня пошлют у первой же калитки?

– Знаю, – с удовольствием сказал Илларион. – Но есть способ этого избежать. Очень простой способ.

– Кончай темнить, – сказал Сорокин, – мне работать надо. Что это еще за способ такой?

– Очень простой способ, – повторил Илларион. – Гласность. Погоди, не ори! Ты послушай сначала. Тебе надо через вашу пресс-службу дать по всем информационным каналам сообщение: дескать, так и так, из ботанического сада похищена яблоня редкой и ценной породы. Это второе похищение за текущий месяц, и оно заставляет предположить, что кто-то из высших чинов Министерства обороны интересуется работой покойного профессора Азизбекова. Просьба к упомянутым чинам оказать посильное содействие… В общем, что-нибудь в этом роде. После такого обращения тот генерал, который не пустит тебя на свой участок, и будет искомым клептоманом с ботаническим уклоном.

– Тьфу, – после короткой паузы с чувством сказал Сорокин. – Я думал, ты умнее, а ты несешь какой-то бред…

Или это неудачная шутка? Да через десять минут после опубликования этого твоего сообщения от обеих яблонь останутся только головешки горелые.

– Не останутся, – сказал Илларион. – Не могу тебе ничего объяснить, но обещаю: с яблонями все будет в порядке.

Ты, главное, напирай на то, что эти кражи – дело рук военных. Мол, все улики на это указывают – саперные лопатки, следы армейских ботинок, отпечатки протекторов армейского «Урала»…

– А ты откуда знаешь про «Урал»? – подозрительно спросил Сорокин. – Я тебе марку машины не называл.

"Детский сад, – снова подумал Илларион. – Как есть детский сад! Сочла мама сливы и видит: одной не хватает.

Кто, говорит, сливу с косточкой съел, тот непременно к ужину умрет. А мальчик испугался и говорит: «Не правда, я косточку выплюнул!» Все дети засмеялись, а мальчик заплакал…

Что-то в этом роде. Толстой Лев Николаевич это написал. Потрясатель умов, зеркало русской революции. Тоска…"

– Догадался, – сказал он. – Просто саперные лопатки, армейские ботинки и «Урал» очень хорошо сочетаются. Хорошая машина – «Урал». Надежная. Так ты дай сообщение, полковник. Непременно дай, ладно? Очень тебя прошу.

– Темнишь, – сказал Сорокин.

– Допустим, темню. И сам темню, и тебя пытаюсь использовать втемную. Видишь, какой я честный?

– Сволочь ты, – с тоской сказал Сорокин. – Симулянт.

Черт меня дернул с тобой связаться… Я думал, ты действительно хочешь помочь, а ты окопался у меня на даче, жрешь мою редиску, заедаешь моим зеленым лучком да еще и издеваешься.

– Была у зайца избушка лубяная, а у лисы – ледяная, – сказал Илларион. – Так, что ли? Не плачь, зайчик, не плачь, серенький, мне твоя избушка даром не нужна. Ты скажи, я тебя хоть раз подводил? Было такое, чтобы я слова не сдержал?

Ну, так и не ной. Я понимаю, что тебе на все эти яблони и груши плевать с высокой колокольни. Скажи мне лучше, как у тебя дело об убийстве директора ботанического сада продвигается? Если, конечно, это не секрет.

– Секрет, – буркнул Сорокин. – Никак не продвигается.

– Вот видишь. Ты потерпи, полковник, скоро они сами к нам прибегут и начнут в СИЗО проситься, это я тебе, можно сказать, гарантирую. Совсем чуть-чуть осталось.

– Сказочник, – проворчал полковник. – Твои бы слова да богу в уши!

На плечо Забродова легла теплая узкая ладонь. Он рассеянно улыбнулся и потерся о ладонь давно не бритой щекой, на которой серебрилась короткая седеющая борода.

– Кстати, – сказал он, стараясь, чтобы Сорокин не понял по голосу, что он улыбается, – а что говорит по поводу этой последней кражи эта.., как ее.., ну, симпатичная такая, жалобщица эта твоя – Беседина, что ли?

Лежавшая у него на плече ладонь убралась и легонько шлепнула его по затылку, сдвинув на глаза соломенную шляпу. Забродов сделал испуганное лицо и прикрыл голову свободной рукой.

– Да ничего она не говорит, – раздраженно бросил полковник. – Нет ее! За день до кражи взяла отпуск за свой счет и куда-то съехала. Даже подозрительно.

– Да, – самым серьезным тоном согласился Илларион, снова сдвигая шляпу на затылок и оглядываясь через плечо назад и вверх. Глаза у него смеялись. – В самом деле подозрительно. Может, она и есть главная злоумышленница?

Ему снова надвинули шляпу на самые глаза и вдобавок прихлопнули ее сверху, насаживая поглубже. Забродов втянул голову в плечи. Разговаривать в таких условиях было трудно. К тому же его основательно клонило в сон. «Старею, – подумал он. – Всего-то одну ночку не поспал, и уже глаза слипаются…»

Он осторожно откинулся назад и лег спиной на теплые, .чисто отмытые доски веранды.

– Сомнительно, – бубнил в трубке голос Сорокина. – И мотива я не вижу, и возможностей таких у нее нет – ни финансовых, ни технических… Хотя нового директора ботанического сада ей любить было не за что. Но, опять же, уж очень профессионально его уделали. Беседина на меня такого впечатления не произвела…

– Какого? – подавляя зевок, спросил Илларион.

– Профессионалки, – ответил Сорокин.

– Ну так и забудь о ней, – легкомысленно сказал Илларион. В наказание за эти слова ему на грудь поставили ногу и слегка надавили. Забродов на манер удавленника до самого подбородка высунул язык и старательно скосил к переносице выпученные глаза. У него над головой хихикнули, и нога убралась, оставив после себя легкое ощущение потери. – Ты, главное, сделай, о чем я тебя просил. Сообщение дай, полковник. Обязательно.

– Мне за это сообщение господа генералы задницу в клочья порвут, – с тоской сказал Сорокин.

– Постесняются, – возразил Илларион. – Рвать тебя в клочья – значит признавать свою вину. А они ж ни в чем не виноваты! То есть у них у каждого рыльце в пушку, и именно поэтому они тебя встретят с распростертыми объятиями: на, смотри, не брали мы твоих деревьев! Это брали, и это брали, и еще вон то, то и то, а деревья – нет, не брали, можете сами убедиться. И каждый будет про себя прикидывать, кто же это из его коллег так опарафинился – Иван Иваныч или Сидор Петрович? Ниже он по званию или выше? Если ниже – хорошо, потому что после такого скандала он тебя уже не подсидит, а если выше, так это еще лучше, потому что, глядишь, в верхах вакансия появится… Так что давай сообщение и ничего не бойся. Собери пресс-конференцию и подробненько проинформируй общественность о ходе расследования.

– А ты точно знаешь, что делаешь? – спросил Сорокин.

Илларион улыбнулся. Это и впрямь было забавно.

– Да, – сказал он. – Уверен. Дай сообщение, полковник, это моя личная просьба. Я бы приказал, если бы мог тебе приказывать, но приказывать я не могу и поэтому прошу. Ты старше меня по званию и служишь в другом департаменте, не в том, в котором служил я, следовательно, мои приказы, отданные тебе, не имеют законной силы. Я могу только просить тебя, а ни в коем случае не приказывать, – Пошел к черту, кретин! – прорычал Сорокин, поняв наконец, что Забродов просто валяет дурака, и в трубке зачастили короткие гудки отбоя.

– Вот так, – сказал в пространство Забродов, убирая в карман мобильник и лениво принимая сидячее положение. – Стараешься, стараешься, и за все твои старания тебя в конце концов обзывают кретином и посылают к черту.

– Бедный ты мой, – с улыбкой сказала Анна, поправляя упавшую на лицо прядь. – Я слышала, ты действительно очень старался. Ты приложил буквально нечеловеческие усилия к тому, чтобы тебя обозвали кретином и послали к черту.

По-моему, если бы Сорокин мог до тебя дотянуться, ты бы еще и по шее схлопотал.

– Ага, – сказал Илларион, радостно улыбаясь. Он не притворялся. Смотреть на Анну было до ужаса приятно, и губы у него сами собой расползались в улыбке.

– Не понимаю, – старательно хмуря красивые брови, сказала Анна, – зачем ты водишь его за нос. По-моему, он имеет право знать, что ты затеял.

– Имеет, – согласился Илларион, закуривая новую сигарету. – Имеет право, но не имеет желания. Не веришь? Тогда пойди и сама у него спроси. Только сначала хорошенько его накачай, чтобы он не спрятался от тебя за свои полковничьи погоны. Зная о том, что я затеваю, он был бы обязан эти мои затеи немедленно и жестко пресечь – в целях профилактики правонарушений, сама понимаешь. Пресекать мои затеи ему не хочется, потому что законным путем прихватить этих твоих ботанических воришек у него не получается, а прихватить их ему до смерти охота. Получается неразрешимый конфликт между совестью и служебным долгом, между духом закона и его буквой. Так вот, чтобы такого конфликта не было, наш полковник предпочитает до поры до времени ничего не видеть и не знать, а потом, когда все более или менее благополучно закончится, просто разведет руками: победителей не судят…

Анна присела на перила веранды и снова нетерпеливым жестом смахнула с лица своенравную прядь.

– А ты не боишься, что когда-нибудь служебный долг победит? – спросила она. – Пусть не у Сорокина, а у кого-нибудь из его коллег, кто не так близко с тобой знаком… Что тогда?

– Тогда они будут бегать за мной, пока не надоест, – сказал Илларион. – Надоест когда-нибудь, они и отстанут.

Что, у них других дел, по-твоему, нет?

– А если поймают?

– Меня? Исключено.

– Ты говоришь, как последний хвастун, – заметила Анна.

– Старый, седой, никчемный хвастунишка, – пригорюнился Илларион.

– Вот именно. Но тебе почему-то хочется верить. Тебе говорили, что ты очень загадочная личность?

– Сто раз. А может, тысячу, я не считал.

– Болтун. Загадочный болтун… А кто были эти люди?

– Которые? – Забродов сделал удивленное лицо. – Ах, эти… Ночная служба грузовых перевозок.

Анна повернула голову и стала смотреть в сад.

– Не засохнет? – обеспокоенно спросил Илларион.

– Не должно. Прикорневой слой почвы сохранили, так что… Слушай, там же, наверное, такая ямища осталась!..

– Сорокин говорит, как от пятисоткилограммового фугаса, – подтвердил Илларион.

Он встал, спустился с крыльца и взял стоявшие у стены грабли.

– Обед скоро будет готов, – предупредила Анна.

– Я быстро, – пообещал Забродов.

Он подошел к воротам и стал, ожесточенно орудуя граблями, заравнивать глубокие отпечатки протектора, оставленные огромными колесами приезжавшего сюда перед самым рассветом тяжелого армейского «Урала».