Путь иэ Владимира в Суздаль лежит через знакомое нам Доброе село. В его середине, как раз против церкви Константина и Елены — поворот дороги к Суздалю. Здесь начинается знаменитое суздальское «ополье» — кругом пашни и пашни; это древняя житница Владимирского края, определившая его многолюдность и богатство.

Дорога идет мягкими увалами. В низине слева — деревня Суходол. За ней — подъем. Оглянитесь на удаляющийся Владимир, Отсюда он виден от края и до края с могучей группой соборов, господствовавшей в его дымчатой панораме. Ранним утром 1177 года этим путем шли в поход против ростово-суздальского боярства городские полки Всеволода III. Когда они были за Суходолом (летописец здесь ошибочно написал «за Суздалем»), они увидели «аки на воздусе» «святую богородицу», то есть Успенский собор «и весь град до основания»: туман еще закрывал холмы, а собор, как бы висящий в облаках, уже сверкал в лучах солнца. Воины сочли это за благоприятное «чудесное» знамение, и летописец занес это «чудо новое» в свое повествование. .

Далее, на середине пути между Владимиром и Суздалем, лежит большое село Борисовское — одно из древнейших сел края. Оно принадлежало московскому князю Ивану Калите и было завещано им своему сыну Семену Гордому. Маленький ручей, журчащий в низине, сохранил свое древнее, дорусское, финское имя Икишка.

Снова поля и поля… Справа от дороги видно село Батыево. С именем села связана народная легенда о расположении здесь ставки хана Батыя на его пути к Суздалю, попавшая в «Историческое собрание о граде Суздале» любознательного суздальского «летописца» XVIII века соборного ключаря Анании Федорова..

Еще несколько поворотов дороги — и мы в селе Павловском. Оно старше Борисовского — его купила еще жена Александра Невского, то есть село существовало уже в XIII веке, — и также пережило татарское нашествие.

За Павловским скоро Суздаль. Он открывается нашим глазам совсем неожиданно, издалека, с высоты Поклонной горы. Город лежит на продолговатой возвышенности, среди уходящих до горизонта полей и лесов. Сначала мы видим его еще неясный, зубчатый от множества колоколен и храмов силуэт, который то прячется, то снова возникает при подъеме дороги. По мере приближения к городу мы уже различаем отдельные слагаемые его ансамбля — кремль с белым собором и колокольней, розовые массивы стен и башен Спасо-Евфимиевского монастыря вдали, стрелу Ризположенской колокольни, зеленые пятна садов.

И вот мы уже подъезжаем к городу. На пологой луговине — справа от шоссе, на берегу речки Мжары — многочисленные холмики курганного могильника, древнего кладбища Суздаля. Под его курганами лежат суздальские люди XII–XIII веков, современники Юрия Долгорукого и его внука Георгия Всеволодовича, строившие древние валы и прекрасный собор города..

Только в глазах горделивого суздальского боярства их город, оплот их силы и источник их богатства, был «старше» Владимира. В действительности он был его ровесником. Залогом его возникновения и роста была тучная земля «ополья», поднятая и возделанная трудом первых русских поселенцев, основавших здесь в X–XI веках многочисленные деревни.

Несколько таких древних сельских поселений, довольно густо осевших по берегам впадавшей в Нерль речки Каменки, и были основой, на которой позднее возник город Суздаль. Следы этих поселков были открыты раскопками на территории суздальского кремля и в других местах. Ушедшие сюда из Смоленщины и Новгородского края в поисках свободной земли и свободной жизни земледельцы недолго пользовались этими благами: они сами и их земли и здесь быстро попадали в руки вышедших из их собственной среды «лучших людей», а наезжавшие с киевского юга княжеские даньщики при их помощи отбирали накопленное смердами добро. Уже в 1024 году «по всей той земле» поднимается возглавляемое волхвами крестьянское восстание, обрушившееся на голову феодализирующейся общинной верхушки. Размах «мятежа» был таков, что для его подавления сюда прибыл сам князь Ярослав Мудрый со своей дружиной. В кратком рассказе летописи об этом событии мы и встречаем впервые имя Суздаля. Существенно, что это еще не город, летописец употребляет это имя в женском роде (восстание произошло «в Суздали»), разумея не пункт, а район.

С включением Ростово-Суздальской земли в 1054 году в состав владений князя Всеволода Ярославича, здесь умножается пришлое с юга боярство, захватывающее крестьянские земли и закабаляющее недавно свободных смердов. В «опольи» появляются села княжеских дружинников, а следом за ними идет и духовная власть — церковь. В эту пору начинается и христианизация края. В Ростове возникает епископия, но новый, еще более мощный взрыв народных восстаний начала семидесятых годов XI века потрясает Поволжье вплоть до далекого северного Белоозерья, а в Ростове восставшие убивают первого епископа Леонтия.

Вскоре за этими событиями поднимается кровавая волна первой на северо-востоке феодальной войны конца XI века за обладание богатым краем, переданным Владимиру Мономаху. В Суздале в это время уже есть княжеский двор. Прорвавшийся к Суздалю со стороны тогда не укрепленной Клязьмы князь Олег сжег «город» (то есть какие-то деревянные укрепления), причем за рекой Каменкой уцелел лишь двор киевского Печерского монастыря с деревянной церковью Димитрия.

Эти события ускорили превращение поселков на Каменке в город-крепость. Она стала в крутой петле реки, где население было гуще. Глубокий ров перерезал перешеек, превратив речную излучину в остров, края которого прикрыли земляные валы с рублеными стенами на их гребне (илл. 60).

Мы не знаем точной даты постройки крепости, но, видимо, это произошло на рубеже XII столетия, так как в это время Владимир Мономах построил здесь первое каменное здание на северо-востоке — большой кирпичный собор Успения и княжеский двор при нем. Видимо, Суздаль и был столицей земли в княжение сына Мономаха — Юрия Долгорукого: сюда шли послы и купцы, сюда стремились прорваться вражеские рати. В 1107 году под стенами суздальской крепости были разбиты болгарские полки.

Новая крепость была густо заселена. Простой люд ютился в полуземлянках с поднимавшейся над землей задернованной кровлей, внешне похожей на курганы городского кладбища. Среди этих хижин высились рубленые хоромы городской знати, а над всей крепостью господствовал грандиозный по сравнению с жилищами людей «дом бога» — каменный собор и княжий двор. В характере древнейшего ансамбля Суздаля ярко выразилась резкая противоположность классов феодального города.

Крепость имела три проездные башни. За Ильинскими воротами и восточным рвом крепости постепенно разрастался посад. С востока его территорию прикрывало русло впадавшей в Каменку речки Гремячки, в устье которой на высоком берегу стал в XII веке монастырь Козьмы и Демьяна — покровителей кузнечного дела. С севера посад защищал искусственный ров («Нетёка»), смыкавшийся с Каменкой. Видимо, незадолго до монгольского нашествия по этим границам посада, превосходившего по площади кремль в два раза, был сооружен вал с крепкой тыновой оградой — «острогом». Он имел трое главных ворот. За северными в 1207 году был основан третий — Ризположенский монастырь. Вторые ворота выходили к верховью Гремячки. Через третьи, южные, шла дорога к селу Кидекше — резиденции князя Юрия Долгорукого. Здесь, лишь несколькими годами раньше, произошло то же, что мы видели в Боголюбове: поблизости от устья реки Каменки стал княжеский укрепленный валами замок со своим белокаменным храмом (1152). Зарождалась вражда между крепнущей княжеской властью и боярскими верхами Суздаля. Но в городе росла и новая сила — горожане. В борьбе за великокняжеский стол после смерти Андрея Боголюбского (1174) они поддерживают его наследников и их политику наступления на боярскую знать. Суздаль привлекает внимание Всеволода III и его преемника Георгия Всеволодовича, Оно сказывается в новом укреплении города (1192), в обновлении старого собора Мономаха, а затем и в его полной перестройке (1222–1225). Как мы увидим далее, в этом новом выдающемся произведении владимиро-суздальских мастеров с огромной силой сказались вкусы народа, «мизиньных людей» Суздаля, предвещавшие дальнейший расцвет искусства и культуры Владимирской земли.

Но в феврале 1238 года Суздаль был захвачен и сожжен татарами. Однако и после этого удара город продолжал жить, и суздальцы уже в 1262 году смогли поддержать героическое, но безнадежное восстание городов северо- востока против захватчиков. В XIII веке под Суздалем возникают новые монастыри. С севера рядом с Ризположенским монастырем основывается Троицкий монастырь, с северо-запада от них, на высоком берегу Каменки, — Александровский, возникновение которого предание связывает с именем Александра Невского; к югу от города, на излучине реки Мжары — Введенский, с востока — на изгибе Каменки — Васильевский. Это умножение монастырей свидетельствует, что и после татарского разорения суздальское «ополье» было богатом краем, где монахи захватывали землю у крестьян. В то же время расположение монастырей XIII века на выгодных в военном отношении точках на ближайших подступах к городу позволяет думать, что их тыновые и рубленые ограды играли роль форпостов городской крепости.

Значение Суздаля возрастает в XIV веке, когда ненадолго усиливается Суздальско-Нижегородское княжество. Его столицей становится богатый центр Поволжья Нижний Новгород. Но и Суздаль продолжает расти и обстраиваться. В середине XIV века нижегородские князья Борис и Андрей Константиновичи основывают здесь новые монастыри — Покровский на низменном правом берегу Каменки и Спасский на кручах ее противоположного левого берега; Спасский монастырь позднее получил имя Спасо-Евфимиева по его первому игумену Евфимию, впоследствии признанному «святым». Оба эти монастыря усиливали оборону города с севера.

От этой ранней поры в названных монастырях не сохранилось никаких остатков: все их постройки были деревянными. Но они наметили крайние точки города, за которые он почти не вышел вплоть до наших дней, и определили места важнейших архитектурных ансамблей, созданных суздальскими зодчими XVI–XVII веков.

Отдельные и отрывочные факты говорят о некотором оживлении культурной жизни города в XIV столетии. По заказу суздальского и нижегородского епископа Дионисия в 1377 году был составлен монахом Лаврентием знаменитый Лаврентьевский летописный свод. В Суздаль попадают царьградские иконы и произведения прикладного искусства, вывезенные из Византии Дионисием. По его заказу изготовляется в 1383 году великолепный ковчег, богато украшенный чернью, эмалью и позолотой. Отдельные памятники станковой живописи, происходящие из суздальских монастырей, свидетельствуют также о развитии иконописного искусства, питавшегося высокими традициями домонгольской поры и, видимо, сыгравшего немалую роль в расцвете живописной культуры Руси XIV–XV веков.

60. План Суздаля. XI–XVII вв. (по А. Д. Варганову)

А — место древнейшего поселения и кремль XI–XIII вв. Б — посадская часть и острог. Ворота: а — Ильинские, б — Никольские, в — Димитриевские. 1. Рождественский собор (XII–XIII вв.). Монастыри: 2. Димитриевский (XI в.), 3. Козьмодемьянский, XII в. (1725), 4. Ризположенский, XIII в, (XVI–XVII вв.), 5. Троицкий, XIII в., 6, Александровский, XIII в. (конец XVII в.), 7. Введенский, XIII в. (1749), 8. Васильевский, XIII в. (1662), 9. Спасо-Евфимиев, XIV в. (XVI–XVII вв.), 10. По кровский, XIV в. (XVI–XVIII вв.), 11. Борисоглебский, до XVI в. (XVII–XVIII вв.), 12. Андреевский, XVI в. (конец XVII в.). Церкви: 13. Успенская (1650), 14. Афанасьевская (1720), 15. ИоакимоАнненская, 16. Христорождественская (1775), 17. Никольская (1720–1739), 18. Ильинская, 19. Пятницкая (1772), 20. Входо-Иерусалимская (1707), 21. Спасская (1734), 22. Предтеченская (1720), 23. Злато устовская, 24. Воскресенская (1720), 25. Казанская (1739), 26. Леонтьевская, 27. Знаменская, 28, Цареконстантиновская (1707), 29. Скорбященская (1787), 30. Антипьевская (1745), 31. Лазаревская (1667), 32. Богоявленская (1781), 33. Рождественская (1739). 34. Успенская, 35. Всехсвятская, 36. Петропавловская (1694), 37. Смоленская (1696–1707). (В скобках — даты каменных храмов, сменивших деревянные постройки).

С падением в 1392 году Суздальско-Нижегородского княжества Суздаль навсегда сходит с политической арены. Его жизнь замирает. Обрушившийся в 1445 году древний собор более восьмидесяти лет стоит в развалинах. Лежавший в стороне от больших торговых путей город с его многочисленными монастырями остается лишь крупным религиозным центром, с которым, как и с Владимиром, связаны культурно-политические традиции и исторические воспоминания Москвы. Церковники усиленно создают новые «святыни», открывают «мощи» местных «угодников» для привлечения темного верующего люда. В XV–XVI веках монастыри обогащаются земельными пожалованиями московских государей и знати. Их владения обступают город со всех сторон. Большие земельные площади на его окраинах и называются по имени монастырей — Андреевская сторона, Борисовская сторона, Димитриевская сторона и т. д. В монастырях скапливаются богатые вклады; их ризницы превращаются в сокровищницы драгоценных произведений ювелирного искусства, являющихся ныне гордостью ряда музеев. Уже в первой половине XVI века в Покровском, Ризположенском и Спасо-Евфимиевом монастырях создаются монументальные каменные постройки. Возрождение каменного строительства в Суздале было связано не только с ростом экономического могущества крупных монастырей, но отражало и общий подъем роли городов и рост городского ремесла, в том числе и строительного дела. В Суздале работают московские зодчие, организующие здесь, на берегах Каменки, кирпичное производство, обучающие суздальских строителей. В архитектуре Суздаля XVI века столичные приемы объединяются с древними суздальскими мотивами, определяя ее своеобразный характер.

Церковное значение города поддерживается тем, что с XIV века он является центром Суздальской епископии, одной из богатейших феодальных организаций, возведенной в конце XVI века в степень архиепископии. Епископский двор помещался в кремле около перестроенного собора, где была построена и новая каменная домовая церковь епископа.

В XVI веке поселки городского люда распространяются и к западу от кремля, за Каменку, где был ряд монастырей. Самый кремль имел теперь пятнадцать башен. На его небольшой территории было еще семь деревянных церквей, пять из которых располагались у его восточного вала. Вместе с собором, остававшимся крупнейшим зданием города, шатры крепостных башен и высокие силуэты кремлевских деревянных церквей образовали архитектурное ядро Суздаля.

В черте вала, на посаде, было еще четырнадцать деревянных церквей, сосредоточенных главным образом в его центре. Здесь, вдоль торговой площади, стояло пять церквей, образовавших почти прямой ряд; у северных и восточных ворот острога стояло по две церкви; точно так же у Ильинских ворот кремля стояли группы из двух и трех храмов. К этому ансамблю зданий кремля и посада присоединялись загородные монастыри с их двадцатью семью храмами. Насыщенность небольшого города монастырями и храмами хорошо видна на схематическом плане города (илл. 60). При этом большом количестве церковных построек в городе в 1573 году было всего четыреста четырнадцать дворов! Такого поразительного соотношения не знал, кажется, ни один древнерусский город. Впрочем, религиозность этих немногочисленных суздальских горожан еще в XVII веке сильно отдавала язычеством. Просторный деревянный или, тем более, каменный храм был тесно связан с их бытом. Так, было обычаем совершать обряд бракосочетания ночью; родители новобрачных приносили в храм питья и яства, происходило угощение, а потом гости заводили тут же продолжавшиеся до утра песни и пляски, в которых участвовали и священнослужители …

В тяжкую пору польско-литовского вторжения, в 1608–1610 годах, захватчики причинили городу страшный ущерб, так что на его посаде уцелело всего семьдесят восемь дворов. В 1634 году на Суздаль совершили грабительский налет крымские татары, а в 1644 — пожар испепелил смежную с кремлем часть посада; наконец, в 1654–1655 годах моровая язва унесла почти половину населения города, достигавшего тогда всего 2467 человек. Но едва ли не большим бедствием для городского люда был произвол духовных владык города. Так, челобитная суздальских кожевников рассказывает, как в 1630 году в ночное время «присылал Иосиф архиепископ своих детей боярских с кожевень грабити и кожи из реки волочити», как жены и дети кожевенников «учали по ближним храмам звонити», как на зов набата сбежался народ, кричавший на насильников, «что де вы так делаете не гораздо хорошо — посадских людишек грабите напрасно?» и как те отвечали угрозой: «Быть де вам без голов, без дворов, и без животов!» Не удивительно, что при всех этих бедствиях город почти не рос: за XVII столетие, по сравнению с XVI веком, в нем прибавилось около сотни дворов.

И тем не менее в этих условиях нищеты и застоя уже с тридцатых годов XVII века в городе возрождается монументальное строительство. Не удивительно, что много строят епископ и монастыри, располагающие огромными средствами и даровым трудом тысяч крепостных. Но строят и посадские люди, — приходится изумляться строительной энергии маленького города!

На протяжении XVII столетия около собора в кремле вырастают величественные каменные здания: могучий столп колокольни, огромный дворец архиерея. В 1645 году присланный из Москвы горододелец Никифор Беклемишев сооружает новые стены и башни кремля. Суздальские монастыри строят новые каменные храмы и стены: их ансамбли теперь соперничают со старым архитектурным центром города — кремлем. В посадских улицах и в слободах на месте старых деревянных вырастают новые каменные церкви. Строительство почти не прерывается. Суздальские кирпичники постоянно жгут для него кирпич на глинистых берегах Каменки. Из среды суздальских ремесленников выходят крупные мастера — зодчие Иван Мамин, Иван Грязной и Андрей Шмаков, — создающие на рубеже XVIII века подлинные шедевры архитектуры. При этом размахе каменного церковного строительства город остается деревянным и убогим, так что в 1711 году здесь было всего пятьсот сорок дворов.

Новое, XVIII столетие ничего не улучшает в жизни Суздаля. В 1719 году пожар снова уничтожает город, а вскоре новая эпидемия опять уносит половину его населения. В 1767 году на славное имя Суздаля падает черная тень: в Спасо-Евфимиевом монастыре организуется центральная тюрьма для духовных и политических преступников, или, как говорили тогда, «безумствующих колодников» — страшная пожизненная могила для вольнодумцев.

Государственные реформы петровской поры подрывают экономическое могущество церкви и монастырей, а в конце века упраздняется и суздальская епископия. Казалось бы, строительство должно заглохнуть. Но оно продолжается суздальским купечеством, хотя, по словам современника, оно было «богатством средственно и даже убого». При этом в XVIII веке строится много храмов такого архитектурно-художественного качества, что эти поздние памятники Суздаля составляют, пожалуй, столь же славную страницу его архитектурной истории, как и памятники двух предшествующих столетий. Они ставятся на прежних местах деревянных храмов, как бы закрепляя старую архитектурную топографию. Да и их формы, весь их облик всем своим существом связан со старыми суздальскими традициями, с которыми сливаются еле ощутимые отражения новых архитектурных вкусов XVIII столетия.

Точно так же сложившаяся к XVill веку старинная планировка города с основной продольной улицей, которой шла дорога на Переславль-Залесский, Ростов и Ярославль, и с ее немногочисленными ответвлениями была мало изменена утвержденным в 1788 году проектом «регулярной» планировки города. Он лишь слегка распрямил старые улицы и наметил сетку кварталов, которая так и осталась на бумаге — город не рос и почти не строился.

В XVIII веке развивается деятельность суздальских ремесленников-иконописцев. Известно много подписных икон живописцев Бабухина, Родионова, Попова, Горшкова, Ионина и других. Иконы находили широкое распространение. Отсюда закрепившееся народное прозвище суздальцев — «суздальские богомазы».

Суздальские древности уже в XVIII веке привлекают к себе внимание, и местный историк, ключарь собора Анания Федоров, составляет свое знаменитое «Историческое собрание о граде Суждале», дополнявшееся затем местными любителями истории. Этот труд содержит множество ценных сведений по истории Суздаля и его округи.

XIX век не прославил Суздаля новыми памятниками искусства. В 1806–1811 годах строится первое крупное каменное гражданское здание города — большие торговые ряды. В память разгрома армии Наполеона сооружают на высокой точке города классическую колокольню Ризположенского монастыря (1813–1819). Напротив Ризположенского монастыря суздальский купец Блохин строит в духе провинциального классицизма здание богадельни. Этот мало примечательный факт символичен. В Суздаль жизнь выбрасывает своих «отверженных». В его монастырях кончали свою биографию «непогребенные мертвецы», «ушедшие из жизни» или насильственно заточенные. За красными стенами Спасо-Евфимиева монастыря мучились узники духовной тюрьмы — «безумствующие колодники». Можно почти без преувеличения сказать, что как в XI–XII веках, так и восемью веками позднее, Суздаль оставался лишь центром сельскохозяйственной округи. Да и большинство его жителей промышляло садоводством и огородничеством. Даже видавшие провинциальную глушь царской России местные старожилы и историки не могли не отметить особенную заброшенность древнего города. «Город церквей, колоколен и башен, темных народных преданий и надгробных памятников», — так писал о Суздале один из владимирских краеведов прошлого века.

Суздаль по обилию памятников почти всех этапов истории древнерусского искусства и сохранности своего старого внешнего облика не знает себе равных и с полным правом считается городом-музеем, ежегодно привлекающим множество экскурсантов и туристов.

Архитектурный ансамбль Суздаля, сложившийся на протяжении столетий, необычайно живописен. Выдающиеся создания зодчих и более скромные рядовые постройки, характеризующиеся задушевной простотой, объединены здесь в неповторимое по красоте поэтическое целое. Поэтому следует осмотреть все эти памятники, чтобы понять их взаимосвязь и особенности каждого в отдельности.

Мы также не можем обойти молчанием те памятники, которые либо искажены, либо уничтожены, - некоторые из них являлись подлинными жемчужинами архитектуры.

Наши знания о древнем Суздале и его памятниках за последние десятилетия необычайно расширились. Главный вклад в изучение Суздаля сделал А. Д. Варганов. Его трудам мы обязаны многими новыми датами и сведениями о памятниках и открытиями, о которых будем говорить дальше; в частности, им проведены исследования Суздальского собора и Архиерейских палат — сложнейших памятников города. Многие архитектурные памятники Суздаля, в особенности комплекс Спасо-Евфимиева монастыря, еще ждут своего исследователя и реставрации.

 

По памятникам города

Обзор памятников Суздаля, конечно, следует начать с его древнейшего ядра ~ его кремлевской части. Пройдем туда по ведущей к собору улице.

Она пересекает хорошо сохранившийся восточный ров древней крепости шириной до 30–35 м и опоясывающий ее вал. В XVIII веке вал был срезан и обращен в бульвар. Его поросшие вековыми деревьями зеленые склоны достигают вышины 17 м от дна рва, а общий периметр — 1400 м. В проеме дороги стояла главная проездная башня крепости — рубленые Ильинские ворота; к ним примыкали шедшие по гребню вала деревянные стены. Этим восточным краем крепость обращалась к равнинной или, как говорили в старину, — «приступной» стороне, отсюда мощность восточного фронта обороны. Юго-западные, Димитриевские ворота вели к древнему Димитриевскому заречному монастырю, юго-восточные — Никольские — выводили к мосту через Каменку.

Справа, сразу же за валом, — небольшая Успенская церковь, поставленная после 1650 года на месте деревянной «на княжем дворе» и перестроенная в 1720 году — один из скромных, но изящных памятников Суздаля (реставрирована в 1958 г. А. Д. Варгановым).

Земля, по которой мы идем, хранит остатки начальной поры жизни города. Раскопки, произведенные на усадьбах по левой стороне улицы, открыли упомянутые выше древние полуземляночные и наземные жилища, лежащие глубоко под землей. Они обнаруживают некоторый порядок в своем расположении и, видимо, стояли вдоль улицы, шедшей к кремлевской площади.

Теперь ансамбль кремля складывается из ряда древних старых зданий около Рождественского собора (илл. 61).

Архитектурная история старейшего памятника Владимиро-Суздальской земли — Рождественского собора — насчитывает более восьми с половиной столетий. Одновременно с сооружением крепости Суздаля на рубеже XI–XII веков Владимиром Мономахом был воздвигнут здесь большой городской Успенский собор. Ставший оплотом церкви в недавно христианизированном крае, он вызывал постоянную заботу; властей: его не раз украшали и ремонтировали, Но, несмотря на это, собор быстро разрушался, Поэтому по распоряжению князя Георгия Всеволодовича он был разобран и в 1222–1225 годах на его месте был построен новый белокаменный собор.

61. Кремлевский ансамбль. Вид до реставрации собора

Раскопки у южной стены существующего здания вскрыли интереснейшие остатки первоначальной постройки Мономаха. Оказалось, что первый собор был сложен из тонкого кирпича — «плинфы» — на извести с примесью кирпичной крошки в характерной для архитектуры киевского юга технике. По своей величине храм был почти равен существующему зданию, то есть был большим шестистолпным собором с выделенным в западной четверти притвором-нартексом и тремя алтарными апсидами. Сохранился и фрагмент его фресковой росписи, уцелевшей в нижней части стены. Строителями собора, судя по его кладке, были приведенные Мономахом киевские мастера. Здесь же они наладили и производство строительных материалов. Вдоль по течению Каменки в специально устроенных печах обжигали кирпич, а в самой крепости, неподалеку от строительной площадки собора, жгли в круглых больших печах известь. Остатки этих производственных сооружений также были открыты археологами. Есть основания думать, что княжеский дворец располагался к западу от собора; но каким он был — кирпичным или деревянным, — мы не знаем.

Большой собор с его четким и светлым, сверкавшим красочной росписью интерьером производил, конечно, сильное впечатление на обитателей курных и закопченных тесных полуземлянок и хижин. Архитектура непосредственно внушала простому люду мысль о могуществе нового бога, величии и силе власти господ, создавших подобный невиданный по красоте «дом божества».

Обветшавший к XIII веку храм не стали чинить; он был еще очень прочен, и его стены пришлось подсекать в основании и обрушивать. Вероятно также, что строгий кирпичный собор с его обнаженными, расчлененными плоскими лопатками фасадами уже не удовлетворял новым вкусам людей XIII столетия, воспитанным на декоративном богатстве Димитриевского собора во Владимире и на ослепительной красоте белокаменных храмов. Летопись и подчеркивает, что в 1222–1225 годах князь Георгий Всеволодович создал новую церковь «краснейшю первыя», то есть более прекрасный, чем древний, собор. К его строительству был причастен владимирский епископ Симон, крупный писатель и один из авторов Киево-Печерского патерика.

Однако и этот новый собор также не дошел до нас целиком: в 1445 году обрушился его верх. В 1528 году его стены были разобраны до колончатого пояса, а к 1530 году верх собора был выстроен вновь из кирпича, получив обычное пятиглавие. В конце XVII века внутри собора были уничтожены древние хоры и растесаны щелевидные окна. В 1750 году были сделаны огромные луковичные главы, а позакомарное покрытие заменено четырехскатной кровлей. В XVIII–XIX веках с севера и запада храм окружили кирпичные пристройки. В 1870 году фасады собора были покрыты цементным раствором и покрашены в грязновато-красный цвет. В 1954–1955 годах собор был освобожден от позднейших обстроек и в 1964 г. внимательно реставрирован А. Д. Варгановым и И. А. Столетовым. Уцелевший от древнего собора XIII века нижний ярус, вместе с другими данными, позволяет составить представление об этом примечательном памятнике в целом и его особенностях.

После того как нами осмотрен Успенский собор 1158-* 1160 годов во Владимире, уже по внешним формам Суздальского храма мы легко поймем, что перед нами здание того же типа. Это большой городской собор, но очень вытянутый по продольной оси за счет удлинения его алтарной части, так что внутри он стал как бы восьмистолпным. К главным входам примыкают с трех сторон притворы, создающие крестообразность плана здания. Фасады членятся лопатками и опоясаны аркатурно-колончатым фризом. Однако многое здесь глубоко отлично от виденных нами памятников архитектуры XII века.

Здание сложено в основном из неровных плит ноздреватого туфа, создающего далекую от идеальной глади пластическую поверхность стены, первоначально покрытую лишь известковой обмазкой. Из тесаного белого камня выполнены лишь архитектурные детали: профиль цоколя, лопатки фасадов, полуколонки алтарных апсид, колончатый пояс, резные порталы собора. В этом сказался не столько практический расчет исполнения кладки из более дешевого материала — туфа, сколько новые художественные вкусы. Четкие белокаменные резные детали контрастно и эффектно выступали на неровном смятом фоне стены. Здесь зодчие как бы сочетали владимирскую любовь к утонченной и детальной декоративной отделке здания с простой и грубоватой фактурой стенной плоскости, напоминающей кладку новгородских или псковских храмов.

62. Рождественский собор, Фрагмент южного портала

Упростилось и членение фасадов: сложные пилястры с полуколонкой уступили место узким и плоским лопаткам; теперь они не совсем точно отвечали осям внутренних столбов, так что этот основной элемент членения фасадов терял связь с конструктивной логикой здания. Если зодчие XII века мыслили фасадные лопатки как конструктивно существенное утолщение стены по осям распора сводов, то здесь лопатки стали как бы тонкими и узкими «накладками» на стену, создающими лишь ее членение. Сами лопатки зодчие перерезают лентой резного орнамента и вставкой на углах рельефов, изображающих распластанных львов и грифонов, что еще более нарушает их конструктивный смысл. Особенно примечателен в этом отношении южный портал (илл. 62), в котором почти отсутствует характерная для порталов зданий XII века конструктивная ясность и логичность. Здесь профиль архивольта не отвечает профилю косяков портала, его наружные полуколонки неожиданно завершаются не капителями, но резными плитами, вторая колонка косяка отрывается от кладки и прерывается нарядной бусиной и т. д.

Все это свидетельствует об ином отношении зодчих к архитектуре, об усилении чисто декоративного начала, которое стремятся освободить от связанности с конструкцией. Сказывается это и в трактовке аркатурно-колончатого пояса (илл. 63). Он помещен безотносительно к уровню хор, то есть, как лопатки, не выражает в фасаде внутренней конструкции здания: он используется как откровенно декоративная деталь, которую можно свободно перемещать по высоте. Пояс углублен в стену, создавая сочную игру светотени. Но его пропорции решительно изменились. Легкие и стройные, утоньшающиеся кверху колонки уступили место сравнительно коротким цилиндрическим стволам, похожим на резные деревянные балясины. Консоль превратилась как бы в кубоватую подставку; от развитой базы оставлен один валик с угловыми рогами-грифами; капитель и валик под ней также стали массивнее. Все элементы пояса густо покрыты резьбой; насечкой в елочку украшен даже поребрик, утерявший четкую и острую форму тесаного камня и также похожий скорее на ряд округлых деревянных балясинок.

В самой резьбе решительно господствует плоскостное орнаментальное начало, которое мы видели еще в рельефах Димитриевского собора, связывая его с навыками резчиков в работе по дереву. В этом смысле показательны фигуры львов на южном портале, поражающие мастерством почти графического исполнения и выразительностью каждого штриха (илл. 62), а также широкая лента дуги архивольта, украшенная плетением растительного орнамента, выходящего из хвоста птицы. Эта любовь зодчих собора к орнаментике и узорчатости, столь переосмысляющая характер архитектурных деталей, позволяет с полной уверенностью считать, что и верхний ярус здания был обильно украшен резьбой, не уступая в этом смысле декоративному богатству Димитриевского собора. Есть основания думать, что над поясом лопатки приобретали сложный профиль и были покрыты резьбой; очень возможно, что уже здесь возникла развившаяся вскоре в Георгиевском соборе Юрьева-Польского система плоской ковровой орнаментации стены, на которой ясно выделялись исполненные в высоком рельефе резные камни и композиции. По верху алтарных апсид, расчлененных тонкими полуколонками, видимо, шел колончатый пояс.

63. Рождественский собор. Фрагмент южного фасада

Как фасады притворов, так, вероятно, и фасады храма завершались килевидными закомарами. Над ними возвышались три главы: большая — над перекрестьем средних нефов собора; относительно двух малых возможны два предположения. Они могли освещать увеличенное пространство алтаря и помещаться на восточных углах здания; именно так расположено трехглавие на монастырских соборах Суздаля XVI века, подражавших главному городскому собору. Но ряд памятников XII столетия позволяет также думать, что две главы могли стоять и на западных углах собора, создавая дополнительное освещение обширных соборных хор. По аналогии с некоторыми постройками XII века в Полоцке, Пскове и Чернигове, а также потому, что в 1445 году рухнул верх собора, можно предполагать, что он имел необычную композицию и что центральная глава поднималась над сводами на повышенном башнеобразном постаменте, как это было в соборе владимирского Княгинина монастыря. Вероятно также, что западная четверть собора с ее двумя главами была пониженной и массив здания приобретал ступенчатый характер. Если эта догадка справедлива, то и Суздальский собор примыкал к тому же передовому течению русского зодчества XII–XIII веков, которое стремилось к переработке традиционной крестовокупольной системы храма, к поискам его динамической композиции. В целом же Суздальский собор, видимо, был зданием весьма своеобразным и на редкость нарядным.

Существенной чертой архитектуры собора является его связь с окружающей территорией. Место здания было определено собором Мономаха. Он был поставлен довольно близко к северному валу крепости, а южной и восточной стороной был обращен к городской площади.

В связи с этим зодчие обращают особое внимание на главный парадный южный фасад и его притвор: над ними работают лучшие резчики, их орнаментация богаче и тоньше, резной портал превращается как бы в гигантский белокаменный киот, в котором мерцают золотым письмом клейма медных врат. Узорчатая резная кайма связывает портал с угловыми лопатками притвора. Боковые фасады притвора зодчие украсили эффектным карнизом из двух полос нависающего поребрика, дававших богатую игру светотени. Килевидная закомара, венчающая фасад притвора, была украшена скульптурными изображениями (центральный рельеф, возможно фигура архангела Михаила, исчез, сохранились лишь нимбы боковых масок) и широкой орнаментальной лентой с изображениями птиц и растений. Через этот богато убранный южный вход шли в собор горожане. Эффектно оформлено и смотрящее на юг окно восточного членения соборного фасада с амбразурой, украшенной «наличником» из полуколонок с резными капителями и базами.

Второй по значению была западная сторона собора, видимо, обращенная к княжескому двору. Фасад западного притвора прорезает широкий и величавый резной портал с мягкими дугами архивольта, выложенного из мелкого камня. И здесь примечательно, что при крупных размерах портала его детали подчеркнуто легки: тонки и вытянуты полуколонки и уступы косяков, уплощена дуга архивольта, словно неспособного вынести тяжесть кладки над ним. Портал, видимо, не имел дверей, и притвор был открытым. За ним в стене собора входящий встречал второй, возможно, расписанный портал, также с «златыми вратами». Притвор был двухэтажным (верхний этаж сломан в конце XVII века). В его северной стене изнутри собора идет лестница в верхнее помещение, через которое можно было выйти на хоры. Арочный проем входа, заложенный в позднейшее время, сохранился в стене собора под кровлей притвора.

64. Роспись аркосолия Рождественского собора. XIII в.

Северный, обращенный к валу фасад был значительно беднее. Это сказалось в особенности в обработке его сложенного из тонкого кирпича портала, который имеет скупой профиль из ряда прямоугольных уступов без баз и капителей; его только расцветили фресковой раскраской (сохранившаяся роспись портала в основном XVII века). Колончатый пояс северного фасада резали менее опытные мастера, а мотивы его резьбы были однообразнее. Таким образом, здание приобрело связанные с его окружением главный и второстепенные фасады, которые отделывались по-разному.

Войдем теперь внутрь собора, памятуя, что и его интерьер также принадлежит двум эпохам. На северной грани юго-западного столба, на высоте 3 м, сохранился профилированный карниз — это след уничтоженных древних хор, опиравшихся на эти столбы. Площадь хор была необычайно велика — они перекрывали своими сводами два западных нефа собора, разделяя их как бы на два этажа. Верхний был обильно освещен окнами угловых глав и окнами второго яруса. Очевидно, что такие огромные хоры были рассчитаны не только на княжескую семью и ее приближенных, да и вход на хоры, как мы знаем, шел изнутри собора и никак не был связан с княжеским двором. Суздальский собор был первым собственно городским собором, и на его хоры через пышные порталы западного притвора и лестницу в его стене шли именитые люди города — бояре, крупные торговцы и мастера — городская знать.

65. Фреска Рождественского собора. XIII в.

Пространство под хорами было полутемным — лишь два небольших окна в западной стене и открывавшиеся в средний поперечный неф арки хор были источниками света. Под хорами располагалась усыпальница. В основании стен в соборе и в притворах были устроены аркосолии для гробниц членов княжеского дома и епископов. Видимо, в связи с этим храм и был удлинен в восточном направлении, что увеличивало его площадь. Некоторые из погребальных ниш сохранили и орнаментальную роспись 1233 года. Особенно красива роспись южного аркосолия западной стены с пышным малиново-красным цветком в центре извивающихся побегов; по своду аркосолия вились желтоватые стебли с темно-синими и розовыми цветами (илл. 64). Однако аркосолии почти не пришлось использовать строителям собора и их ближайшим преемникам — через тринадцать лет по окончании постройки собора на Суздаль обрушился удар монгольского завоевания, поэтому соборная усыпальница была использована главным образом для погребений позднейшей феодальной знати: здесь в XV–XVII веках погребались потомки суздальско-нижегородских князей — князья Шуйские, Скопины-Шуйские, Ногтевы, Вельские и другие.

Алтарь отделялся от помещения для молящихся алтарной преградой. Скорее всего, она была белокаменной и, может быть, к ней относятся вставленные на фасадах над колончатым поясом кубические камни с женскими масками под килевидной арочкой (илл. 63). Как показали исследования, эти камни являются трехликими капителями — обколотые маски на двух сторонах блока скрыты теперь под кирпичной обкладкой. Подобные капители могли венчать боковые стояки дверей преграды, вводивших в алтарь и боковые апсиды; изображения таких стояков с трехликими капителями и резными полотнищами деревянных дверей имеются в древних миниатюрах.

Пол храма был в 1233 году покрыт цветными майоликовыми плитками. Большие участки были выстланы квадратными плитками желтого, зеленого и темно-коричневого цвета. Пол под куполом и, вероятно, в алтаре был исполнен в наборной технике из маленьких фигурных плиток, образовавших сложные, как бы мозаичные узоры. Эти цветные и сверкающие своей стеклянной поверхностью полы летописец назвал «моромором красным разноличным».

Собор был украшен фресковой росписью, исполненной в 1233 году ростовскими или суздальскими мастерами епископа Кирилла; ее фрагменты открыты А. Д. Варгановым в 1938 году. Важнейшие из них находятся в верхней части южной апсиды. Здесь изображены строгие фигуры двух старцев с суровыми аскетическими ликами, вписанные в узорчатые арки на орнаментированных колонках (илл. 65). Манера письма, характеризующаяся точностью рисунка и мягкостью моделировки, некоторой утонченностью и сдержанностью, говорит о большом мастерстве авторов росписи. Разнообразный растительный и геометрический орнамент как бы обтягивает поверхность стен подобно пестрым полотенцам или тканям. Он решительно преобладает здесь над изображениями святых, которые как бы теряются в его причудливых узорах. Орнаментика росписи Суздальского собора послужила одним из главных источников растительной резьбы Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, который мы увидим позднее. Эта черта росписи Суздальского собора свидетельствует о проникновении в живопись народных вкусов, народной любви к цветистости и украшенности здания. Эти особенности являются общими как для монументальной живописи, так и для декоративной скульптуры собора и его утвари.

Об этом же говорят и замечательные «златые врата», украшающие доныне южный и западный порталы собора — подлинная драгоценность русского прикладного искусства XIII века. Огромные створы врат расчленены выпуклыми валиками на отдельные тябла. Богатейшая орнаментика и многочисленные изображения в тяблах выполнены в своеобразной и сложной технике золотой наводки по бархатисто-черному фону медных листов, на котором мерцает и светится золотой рисунок (илл. 66). Львиные маски, держащие в пасти массивные кольца, служили дверными ручками (илл, 67). Врата были подобны гигантской золотой иконе, сиявшей в резном киоте портала.

Изображения западных врат посвящены евангельским темам; особое внимание уделено богородице, считавшейся покровительницей Владимирской земли. Здесь находится и одно из древнейших изображений установленного во Владимире праздника Покрова. Нижние тябла заняты фигурами львов и грифонов в пышном растительном орнаменте (илл. 68); они живо напоминают зверей владимиро-суздальски х рельефов.

Среди святых, помещенных в медальонах, изображен св. Митрофан — патрон заказчика западных врат суздальского епископа Митрофана (1227–1238), сожженного в 1238 году татарами во владимирском Успенском соборе.

Особенно интересны главные, южные врата. Здесь представлены святые, соименные владимирским князьям. Можно думать, что врата исполнены по заказу князя Георгия Всеволодовича в 1230–1233 годах. Основные изображения посвящены «деяниям ангелов», и в особенности архистратига небесного воинства Михаила, покровителя князей и их военных предприятий. Здесь много примечательных по мастерству композиции и занимательности сюжета изображений. Интересна сцена единоборства Иакова с ангелом, где прекрасно передано напряжение борьбы; в сцене «Даниил во рву львином» львы схожи со зверями белокаменной резьбы (илл. 69). В изображении обучения Адама архангелом Михаилом художник показал Адама копающим землю деревянной лопатой с металлической оковкой, какие известны по материалам XII века раскопок в Суздале; в надписи дано и название такой лопаты: «Адам рыльцем землю копая». Интересна композиция «Чудо в Хонех», где на вершинах скал изображены фигурки людей с такими же «рыльцами».

Русские надписи врат являются драгоценным источником для изучения древнерусского письма и языка. Золотые рисунки обоих врат, изображавшие евангельские сюжеты, прославлявшие богородицу и ангелов, рисовавшие историю мироздания и первых людей, снабженные четкими лаконическими надписями, развертывались перед глазами зрителя как листы увлекательной иллюстрированной рукописи.

По свидетельству описи собора 1609 года, в той же технике золотой наводки был сделан архиерейский амвон — возвышенное место перед царскими вратами алтарной преграды, на стенках которого были также изображены господские и богородичные праздники. Видимо, это великолепное сооружение исчезло во время захвата Суздаля польско-литовскими войсками.

«Златые врата» показывают, какого высокого совершенства достигло искусство владимиро-суздальских художников, блестяще сочетавших мастерство строгой и лаконичной выразительной композиции с любовью к узорчатости. Эта тяга к орнаментальности типична для народного искусства, для вкусов «мизиньных людей» Владимирской земли, выдвинувших из своей среды талантливых мастеров. Собор был щедро наделен и драгоценной утварью, доставленной купцами из других стран.

Таким был древний Суздальский собор.

После перестройки 1528–1530 годов он оставался, видимо, нерасписанным, а в 1577 году пострадал от пожара. Новая роспись собора была предпринята в 1635–1636 годах. Она не раз «возобновлялась», то есть переписывалась, — в 1775, 1818 и 1850 годах; роспись западной стены была уничтожена полностью, а в остальных частях густо записана и остается нерасчищенной, и говорить о ее первоначальном содержании и характере нельзя. Видимо, она лучше сохранилась в верхних частях собора.

66. Западные «златые врата» Рождественского собора. 1230–1233

Стоит посмотреть сохранившиеся фрагменты фресок XVII века. Свод северного притвора занят темой прослав-) ления богородицы, которой посвящен собор. Не переписанными остались здесь роспись левой половины северной стены — поясные фигуры апостолов в орнаментальных медальонах — и под ними декоративный пояс «завес» с орнаментом. Ту же тему похвалы богородице развивала роспись южного притвора. Ее подлинная незаписанная часть сохранилась на западной стене притвора внизу. Здесь хороши летящие ангелы с трубами и фигуры двух людей, забирающихся на деревья. На юго-западном подкупольном столбе сохранился в открытом виде фрагмент росписи 1635–1636 годов, оставленный «реставраторами» XIX века без прописи, но поновленный. Несколько фрагментов росписи XVII века сохранилось и в других местах основного помещения собора. Такова группа праведников из композиции «Страшного суда» на северной грани юго-западного столба и великолепные поясные изображения святых в больших медальонах на правой стороне алтарной апсиды. Из них особенно красиво изображение архидиакона Стефана в охристо-желтом, как бы сияющем круге, в белых одеждах с зеленоватыми складками. Эти фрагменты позволяют говорить о большой монументальности росписи, ее строгом колорите, связи художников со старыми высокими традициями фресковой живописи.

67.-69. Западные «златые врата» Рождественского собора. Фрагменты. 1230–1233

В конце XVII века интерьер собора приобрел новый облик, в каком мы его видим теперь. По приказанию митрополита Иллариона были выломаны древние хоры и убраны скопившиеся под ними надгробные камни над могилами князей и епископов, которых было до сорока; ход на хоры был заложен и сломан второй этаж притвора; древние окна были расширены. Так древнее здание было безжалостно приспособлено к новым художественным вкусам.

Тем же Илларионом был сооружен в конце XVII века существующий в соборе иконостас. Он исполнен в духе старых традиций. Его архитектура проста, в ней еще нет ничего от характерной для поры конца XV11-XV111 веков пышности, когда едва ли не большую роль в иконостасе стали играть не иконы, а их роскошное обрамление. Иконостас Суздальского собора, одним из авторов которого был крупный художник «государев иконописец» Григорий Зиновьев, еще проникнут идущей от древнейших образцов строгой и ясной религиозно-политической идеей земной и небесной иерархии, соподчиненности мира верховной силе бога и земным властям. Замысел иконостаса очень прост и монументален. Он выглядит как гладкая стена, окованная золоченым серебром, на мерцающем фоне которого строго рисуются фигуры святых, почтительно склоненные в сторону центральной оси иконостаса, где помещено изображение Христа. Художники еще владеют мудрым искусством простой монументальной формы, мастерством силуэта, не измельченного деталями и многоцветностью красок. Зритель может охватить взглядом иконостас в его сложном целом лишь от западной стены, он сразу приковывает к себе его внимание. Живопись иконостаса поновлялась в конце XVIII века.

В XVI–XVII веках не только сам собор пережил крупные перестройки и изменения, но и вокруг него выросли новые монументальные здания, образующие его современный ансамбль.

В 1635 году против южного фасада собора архиепископ Серапион строит огромный шатровый столп соборной колокольни, вмещающей в нижнем ярусе небольшую церковь. В отличие от многих других суздальских сооружений этого типа могучий и суровый восьмигранник колокольни с лопатками на углах как бы вырастает непосредственно из земли. Шатер, подобно крепостной башне, имеет пологий выступ кровли — «полицу» — в основании. Высокий и внушительный силуэт здания прекрасно гармонировал с величественным объемом собора, усиливая роль кремлевского центра в разросшемся и усложнившемся городском ансамбле XVII века. На колокольне в конце XVII века были установлены часы, которые отбивали не только каждый час, — до недавнего времени над городом каждую минуту звенел серебряный голос маленького колокола…

Уже в сообщениях источников о городском пожаре 1577 года упоминается о каменных Архиерейских палатах около собора. Теперь они представляют исключительно сложный комплекс, образовавшийся на протяжении XV–XVIII столетий (илл. 70). Как показали исследования А. Д. Варганова, древнейшей в его составе является угловая юго-восточная часть — епископские палаты конца XV века. На месте северного крыла корпуса против западного портала собора в XV! веке стояла церковь Ивана Богослова (1528). В 1559 году к западу от палат была построена домовая церковь с трапезной палатой епископа, с живописной галереей паперти и редким в строительстве средней России восьмискатным пофронтонным покрытием, напоминающим новгородско-псковские храмы XIV–XV веков. В конце XVII века старые здания епископского двора XVI столетия вошли в состав новых, более обширных Архиерейских палат, построенных суздальским митрополитом Илларионом (1682–1707). Основной корпус палат (илл. 61), обращенный своим фасадом с широкими окнами, обрамленными разнообразными наличниками, в соборный двор, был тесно связан с собором как в композиционном, так и в бытовом отношении. Главный вход в палаты, отмеченный коническим шатриком, крытым бирюзово-зеленой черепицей, помещается на оси западного портала собора. Отсюда два торжественных широких лестничных марша вводят в обширные сени, пройдя которые посетитель попадал в огромный бесстолпный зал Крестовой палаты — главное парадное помещение второго этажа митрополичьего дворца (своды зала разобраны в 1874 г.). За ним располагался ряд комнат различного бытового назначения. Нижний сводчатый этаж занимали разнообразные службы двора, складские и хозяйственные помещения. В XVIII веке трапезная епископская церковь была объединена с основным корпусом палат. Чтобы представить себе их первоначальный облик, следует дополнить его высокими четы рехскатными кровлями — «колпаками», создававшими его живописность, тогда как существующая плоская кровля придает ему несколько казарменный вид. Большие исследовательские и реставрационные работы, проведенные до 1951 года по Архиерейским палатам, позволили А. Д. Варганову дать проект их реконструкции (илл. 71).

70. Архиерейские палаты. Вид с запада, XV–XVIII вв.

71. Архиерейские палаты. Восточный фасад. Реконструкция А. Д. Варганова

Следует вспомнить и об исчезнувших элементах соборного ансамбля. Колокольня связывалась со вторым этажом палат галереей на кирпичных столбах. От этого перехода сохранился портал у юго-восточного угла палат. Галерея огибала колокольню с запада и севера и вела в маленькую домовую митрополичью церковку Благовещения, пристроенную у колокольни. На соборную площадь с галереи спускалось убранное ширинками и изразцами высокое крыльцо, поставленное по оси южного портала собора. Таким образом, зодчие XVII века создавали свои постройки, постоянно связывая их с древним собором, мысля их как части единого согласованного ансамбля. В самом принципе соединения отдельных зданий поднятыми на столбах галереями и переходами звучала многовековая традиция русского «хоромного строения», один из древнейших образцов которого мы видели в Боголюбовском дворце XII века.

72. Церковь Николы из села Глотова. 1766

Теперь пройдем на северный вал кремля, откуда хорошо видна панорама города и его отдельные памятники.

Неподалеку от собора, в западной части кремля, удачно поставлена перевезенная сюда в 1960 году из села Глотова в глубине Юрьевского района деревянная церковь Николы 1766 года (илл. 72). Она кладет начало созданию здесь архитектурного музея на открытом воздухе. Это редчайший для среднерусской полосы памятник старого деревянного зодчества и прекрасный образец древнейшего типа так называемых «клетских» храмов, наиболее близких рядовой избе. В обоих случаях основой здания является «клеть» сруба. Храм поднят на подклете и с трех сторон окружен открытым балконом галереи. К основному высокому четверику примыкает с запада пониженный сруб «трапезы», а с востока — граненая апсида алтаря. Крутые остроконечные тесовые кровли с крытой чешуйчатым лемехом главкой на коньке делают маленькую, простую и, казалось бы, тяжеловесную постройку на редкость стройной и монументальной. Отзвуки подобной, уходящей в глубокую древность композиции мы не раз встретим в суздальских маленьких «теплых» каменных церковках XVII–XVIII веков и в жилом доме той же поры у Спасо-Евфимиева монастыря (илл. 102). Выразительный и точный силуэт Глотовской церкви органически вписался в ансамбль кремля и Суздаля в целом, свидетельствуя о глубоком родстве деревянного и каменного зодчества.

Посмотрим с вала на север. У подножия городского холма — заросшая осокой тихая Каменка. Справа над кручей ее левого берега — группа церквей XVIII века: Входо-Иерусалимская и Пятницкая, за ними — Воскресенская «на торгу». Дальше видна церковь Лазаря и высокая колокольня Ризположенского монастыря, у подножия которой — знаменитые двухшатровые ворота. Левее виднеется могучий красно-белый четверик башни Спасо- Евфимиева монастыря и верхи колокольни и храма Александровского монастыря. В низине, прямо перед нами, на правом берегу — Богоявленская и Рождественская церкви с изящной шатровой колокольней при них. Сразу за ними вдали чуть видны здания Покровского монастыря и Петропавловская церковь; левее, на подъеме правого берега, белеет Тихвинская церковь, ставшая на месте старого Андреевского монастыря. Таким образом, панорама города складывается из множества зданий, определивших причудливый характер его ажурного силуэта.

Пройдем по западному валу. Внизу слева озерко — остаток пересекавшего мыс древнего искусственного рва. За рекой, на Ивановой горе, прямо перед нами стоит полуразрушенная Ильинская церковь (1744) — на месте слободы митрополичьих бобылей XVII века.

Левее, на том же правом берегу Каменки и ближе к углу кремля, находился Борисоглебский монастырь, возникший до XVI века. Стоящая на его месте каменная Борисоглебская церковь — единственный памятник Суздаля, где сравнительно ярко отразились формы барочной архитектуры XVII–XVIII веков (памятник реставрирован в 1961 г. А. Д. Варгановым). Ее колокольня по общей композиции и мотиву волют близко напоминает виденную нами во Владимире колокольню церкви Никиты- мученика, а композиция самого храма (восьмерик на четверике) — церковь Николы в Галеях. Однако суздальская постройка отличается от этих памятников большей простотой, силой и выразительностью — ее пропорции очень мощны, а детали, четко выступающие на красном фоне стены, несравненно пластичнее и сочнее. Особенно хорош богатый карниз основного восьмерика — изящный и вместе с тем пышный.

73. Никольская церковь. 1720–1739

очень давно, так как по ее месту названы древние Никольские ворота, выводившие к мосту через Каменку. Никола, как мы знаем, почитался как покровитель плавающих и путешествующих, и постановка его храма у этих ворот к дальним речным путям и дорогам была не случайной. Вспомним, что и церковь Николы в Галеях во Владимире была поставлена над речной пристанью. Здание существующей церкви очень нарядно. В его обработке гармонично сочетаются формы XVII века с новыми деталями. Перекрытый сомкнутым сводом куб храма с красивыми порталами и изящными наличниками завершается широким карнизом и поясом мелких кокошников. Над четырехскатной кровлей — стройный вытянутый барабан главы, убранный двумя ярусами аркатур (возможно, что первоначально храм был пятиглавым). Небольшой притвор-трапеза связывает основной объем храма с колокольней. Она особенно хороша по своим пропорциям и деталям. В основе ее композиции лежит древний тип шатрового деревянного храма «восьмерик на четверике». По углам четверика поставлены крошечные шатровые башенки. В основании граней восьмерика повторен мотив карниза храма — кокошники, выше — ширинки, а в верхнем ярусе — барочные восьмигранные ниши, над которыми широкий карниз с зубчиками и лентой цветных изразцов отделяет столп от яруса звона. Он декорирован особенно сочно и обильно — рустованные столбы с карнизами, профилированные арочные проемы, и снова широкая горизонталь такого же карниза с изразцами. Насыщенность убранства усиливается в высоту: от очень простого низа она нарастает кверху. Углы восьмерика, повторяя мотив нижнего яруса, завершаются миниатюрными пирамидками с крестами, напоминающими готические фиалы. Они подчеркивают монументальность и высоту шатра. Его вогнутая форма — изобретение суздальских мастеров. Традиционные оконца-слухи сменились круглыми люкарнами; только в верхней части шатра помещены крошечные наличники, усиливающие впечатление его ракурса и высоты. Колокольню завершает главка I с шлемовидным покрытием. Безвестный зодчий Никольской церкви был одаренным мастером, чувствовавшим ритм архитектуры и роль декоративных деталей. Он знал и ценил новое искусство, но больше любил красоту построек старых суздальских мастеров. Он и сам был, скорее всего, суздальским мастером. Находящаяся рядом маленькая Христорождественская церковь (1775; паперть — XIX в.) является «теплым» храмом при «холодном» большом. Это типичное сочетание построек мы увидим еще не раз. Небольшие «теплые» храмы обычно очень просты и непритязательны по своей архитектуре и часто похожи на жилой одноэтажный дом или деревянную клетскую церковь типа виденной нами Глотовской. По существу, это повторение в камне форм прямоугольного избяного сруба с обычной двухскатной кровлей. Здесь мы можем непосредственно наблюдать сохраняющееся и в XVIII веке взаимодействие народного деревянного зодчества и каменной церковной архитектуры, проникновение в последнюю народных вкусов. Сочетание подобных незатейливых «теплых» церковок с главным храмом подчеркивает его значительность и большую нарядность и превращает каждую такую группу в порой очень живописный и интимный ансамбль.

Пройдем на мост через Каменку. Вспомним, что по ее левому берегу шел вал и тын острога. Вдали, слева — над песчаным обрывом на крутом повороте реки — очень красиво и поэтично стоит церковь Козьмы и Демьяна, построенная на месте одноименного, второго по древности, суздальского монастыря (памятник реставрирован в 1960 г. Р. С. Кузнецовым). Еще в XVII веке холм, на котором стоит церковь, назывался Яруновой горой, а около церкви проходила Ярунова улица, связанная, может быть, с языческими припоминаниями или, скорее, с именем какого-то древнего суздальца Яруна. Существующая церковь (илл. 74) построена в 1725 году. Но здание еще полностью проникнуто духом XVII века. Он сказывается в живописной асимметрической композиции. Простой одноглавый куб храма закрыт с угла стройным столпом колокольни. Ее тип тот же, что у Николы — восьмерик на четверике, — но она очень строга и почти лишена убранства; арки звона завершены килевидными перекрытиями, над которыми поднимается тонкий шатер с оконцами-слухами и миниатюрной главкой. На фоне простого объема храма колокольня кажется особенно легкой и высокой. Живописность композиции усилилась пристройкой с юга придельной церкви с ее тонкой главкой. Весь комплекс был обнесен каменной оградкой, а к реке, по оси колокольни, спускалась каменная лестница, так что церковь выглядела как маленький городок. Она особенно хороша и поэтична в тихую погоду, когда среди осок в зеркале реки опрокинуто ее чудесное отражение.

74, Козьмодемьянская церковь, 1725

Дальше — по дороге к Владимиру, на левой стороне, над крутым берегом речки Мжары — стоит церковь Знамения (1749). В древности здесь располагался Введенский монастырь, рядом с которым в XVII веке была деревня Пинаиха. Торжественное крыльцо церкви с приземистыми гранеными столбами скрывает в своей полутени широкий перспективный портал с плоской аркой. Над крыльцом, возможно, стояла колокольня. Южный фасад с регулярно расположенными большими окнами производит впечатление гражданского здания. Северный, смотревший на город, убран богаче. К городу был обращен и второй портал храма. Вместо кокошников между двумя поясами карнизов развернута серия живописных изображений на церковные темы, а с запада здесь помещены еще два окна: строители и заказчики стремились сделать свой небольшой храм как можно более светлым. Верхний восьмерик главы убран бело-синими изразцами, какими выкладывались печи, они здесь сменили цветные и муравленные изразцы, излюбленные зодчими XVII века. Здание реставрировано в 1959 году А. Д. Варгановым. «Теплая» Ризположенская церковь, построенная купцами Зубковыми в 1777 году, при всей своей классической строгости также связана с образами старой суздальской архитектуры — ее восьмискатное покрытие с четырьмя фронтонами напоминает трапезную церковь Архиерейских палат.

С восточной стороны от церкви Знамения особенно хорошо виден курганный могильник Суздаля за Мжарой.

Значительная часть архитектурных памятников Суздаля сосредоточена около главной площади посада — торга. Мы уже говорили о том, как группировались деревянные церкви этого района посада в XVII веке, располагаясь группами у городских ворот и вдоль лавочных рядов торговой площади. Существующие каменные постройки в большинстве случаев стоят на месте старых деревянных. Созданные в XVII и главным образом в XVIII веке, они исключительно разнообразны в художественном отношении. При однотипности зданий суздальские* мастера счастливо избегают повторений, придавая своим постройкам индивидуальный облик как в отношении общей композиции, так и их убранства.

При выходе с владимирской дороги, с левой стороны, почти над древним рвом кремля, на месте старого деревянного шатрового храма стоит церковь Иоанна Предтечи, построенная одновременно с кремлевской Никольской церковью в 1720 году (илл. 75). Но эти сверстники имеют совершенно различные лица. Предтеченская церковь следует той же схеме: колокольня с запада, притвор-трапеза, храм. Но разработка этой схемы предельно монументальна, почти сурова. Куб храма с лопатками на углах, как бы имитирующими обшитые тесом концы бревен сруба, несет явное припоминание о простых «клетских» рубленых храмах XVII века. Фасады, лишенные карнизов, обрезает горизонталь четырехскатной кровли, сдержанны и формы оконных наличников. Чем-то новгородско-псковским веет от этой постройки. Это впечатление усиливает столь же строгая колокольня. Ее низ с двумя могучими столбами служит крыльцом храма (подобное крыльцо мы видели под колокольней Никологалейской церкви во Владимире). Верхняя часть четверика, как и храм, обработана угловыми лопатками, ее простоту подчеркивают теневые пятна маленьких окон. Выше идет сравнительно короткий восьмерик со звоном, оформленный контрастирующими с общим суровым строем форм тонкими полуколонками. Прямой без прогиба граней шатер с оконцами-слухами имеет строгие пропорции 1:2. Строитель этого храма вовсе не был чужд любви к богатому декору, но он предпочитал лаконичный язык самих архитектурных форм. Лишь великолепный портал из лекального кирпича, особенно хорошо играющий светом и тенью под сводами крыльца, обнаруживает руку выдающегося декоратора, который подчеркнул пятном узорочья портала красоту излюбленной им мудрой простоты.

75. Предтеченская церковь. 1720

В юго-западном углу торговой площади расположена группа церквей: справа — Входо-Иерусалимская (1707) и слева — Пятницкая (иначе, Никольская; 1772).

Сейчас разрозненные и стоящие как бы случайно, раньше они образовывали целостный и очень красивый ансамбль (илл, 76). Их окружала построенная в XVIII веке невысокая кирпичная ограда с каменными воротами редкой формы: их завершал каменный свод в форме «крестчатой бочки», заимствованной из деревянного зодчества и здесь превращенной в килевидные закомары, увенчивающие каждый фасад куба ворот. Не менее важным связующим звеном этой архитектурной группы была стоявшая между обоими храмами изящная колоколенка с вогнутым шатром — древнейший образец суздальских колоколен этого типа. Удивительно наивная и простая, с гладкими гранями, убранная только в ярусе звона крупными ширинками, с чисто декоративными наличниками на гранях шатра (окон-слухов зодчий не сделал), она была подлинным шедевром народного строительного искусства. Из двух сохранившихся храмов более интересен старший из них — Входо-Иерусалимская церковь, сохранившая связь с архитектурой XVII века. По своему типу она близка Предтеченской церкви. Углы ее куба также прикрыты лопатками, но фасады богаче украшены. Окна обрамлены красивыми наличниками со сложными завершениями. По верху стен идет фриз сочных мелких кокошников, опертых на консоли. Мотив колончатого арочного пояса повторен и на барабане главки (первоначально церковь была пятиглавой).

Западную сторону площади занимает длинное здание Гостиного двора — торговых рядов, — построенное по проекту губернского архитектора А. Вершинского в 1806–1811 годах. Как и в застройке Владимира этой поры, здесь сказалось известное казенное равнодушие к живописной панораме этого края города, выходившего на высокий обрыв над Каменкой и видного с низинных лугов ее правого берега и из кремля; ряды обращались сюда своим грязным складским двором. «Гостиной двор с колонадою, — писал современник постройки И. М. Долгорукий, — при мне начатой уже достроен, и в нем, через пять лавок пустых, в шестой торгуют вздором. Везде свое чванство. Суздальцы захотели вытянуть большой гостиной двор, застроили под ним целый квартал и, ходя взад и вперед, на него любуются…». Суздальские торговые ряды воскрешают перед нами не раз воспроизведенный в литературе дух провинциальной жизни XIX века. Они были ее центром, куда шли не столько ради покупок; под галереей рядов гуляли суздальские обыватели, сплетничали, оглядывали встречных, красовались своими нарядами, местные богатеи выводили и приглядывали невест и женихов, а потом возвращались восвояси, судили и рядили о виденном, слушая отбивавший каждую минуту скучной и однообразной жизни серебряный звон соборных часов…

Перед торговыми рядами стоит группа храмов, отмечающая правый, южный край стоявшей здесь вдоль лавочного порядка торга группы деревянных церквей XVII века, сгоревших в 1719 году. На месте существующей Воскресенской церкви стояла одноименная шатровая. Здание сохранило не только местоположение старого: новая каменная колокольня восприняла и повторила его архитектурную роль — основной вертикали в ряду соседних деревянных храмов. Да и само живописное расположение главной Воскресенской церкви (1720; реставрирована в 1958 г. Е. М. Караваевой) и «теплой» Казанской (1739), видимо, имело нечто общее с группировкой деревянных церквей торга. С этой преемственностью связано и преимущественное внимание зодчего к обработке колокольни — главного элемента ансамбля (илл. 78). Грани ее стройного восьмигранного столпа, поднятого на мощном цоколе четверика, снизу доверху убраны глубокими ширинками со вставленными в них зелеными «муравлеными» и полихромными изразцами. В основании яруса звона положена сплошная лента изразцов, а в венчающем карнизе красные кубышки чередуются с поливными зелеными. Все это создает богатую игру светотени и цветных пятен на поверхности столпа колокольни. В этом отношении зодчий XVIII века является прямым наследником старых суздальских мастеров, строивших в начале XVI века Святые ворота Покровского монастыря (илл. 91), или знаменитых суздальцев конца XVII столетия Мамина, Грязнова и Шмакова, постройки которых мы увидим дальше (илл. 81, 83). Самый храм, принадлежавший по своей конструкции к типу двухстолпных (эту конструкцию мы увидим в более ранней церкви Лазаря), отделан очень просто: его окна лишены наличников; ясная белизна фасадов, завершенных карнизом из превращенных почти в узор измельченных кокошников, оттеняет декоративное богатство столпа колокольни. С запада к храму примыкает одноэтажная паперть, на фасадах которой мы можем вплотную видеть характерный суздальский сочный карниз с кубышками и зубчатыми рядами лекального кирпича. Восьмигранный барабан главы с фронтончиками раскрашен желтой и красновато-коричневой краской, вторя полихромии колокольни. Красивое парадное крыльцо с круглыми столбами, арками с висягами и фронтоном выделяет главный южный фасад храма. В скромной «теплой» Казанской церкви с ее наивным северным портиком интересен кружевной металлический гребень на коньке крыши — незатейливая по узору, но необычайно нарядная деталь, внесенная в скромную постройку народным искусством.

76. Входо-Иерусалимская и Пятницкая церкви. 1707–1772 (фото 1910 г.)

77. Цареконстантиновская церковь. 1707

78, Воскресенская церковь. 1720

В северо-восточном углу площади расположен ансамбль построек с главной Цареконстантиновской церковью (илл. 77). Как и другие каменные храмы Суздаля, эти постройки сменили деревянные, стоявшие перед северо-восточными воротами острога. Главный храм, выходящий своим южным фасадом на площадь, построен одновременно с Входо-Иерусалимской церковью в 1707 году, но он несравненно монументальнее и богаче. На белой глади стены, подобно вышитой кайме, рисуются широкий карниз из мелких и глубоких подковообразных кокошников, пояса зубчатых городков и балясинок-кубышек, аналогичных карнизам колокольни Воскресенской церкви и столь же изящные фигурные завершения окон. Контрастируя с нарядной простотой стены, над кровлей поднимаются пять тонких с сильным рельефом колонок пояса, на редкость замысловатых главок, на которых зодчий сосредоточил свою декоративную фантазию.

Нарядность верха, игра на контрастах простого и сложного, общая украшенность здания очень напоминают ныне не существующий Троицкий собор Ризположенского монастыря (илл. 83). Возможно, что Цареконстантиновскую церковь строили те же мастера — Мамин, Грязное и Шмаков или их ученики. Фигурные верхи Цареконстантиновской церкви создают ощущение праздничности и подчеркивают значение здания в ансамбле площади. Пристроенный в начале XIX века с запада классический круглый притвор с его двухколонными портиками хорошо связался со старым храмом, создав живописную симметрию с его перестроенной в конце XVIII века алтарной частью.

К северо-востоку от главной церкви стоит «теплая» Скорбященская церковь (1787), связанная с шатровой колокольней. Ее строитель использовал некоторые мотивы колокольни Никольской церкви, сделав низ восьмерика более простым. Этим приемом колокольня согласовывалась с архитектурой главного храма, с фигурными верхами которого гармонирует усложненное завершение шатра с его восьмигранными оконцами-«слухами» и вытянутой, как игла, главкой. Мастеру особенно полюбился мотив поливных красных и зеленых кубышек-балясин, которые он применил не только в карнизе храма и восьмерике колокольни, но и на вершине ее шатра. Эти яркие майоликовые детали походили на нити сверкающих красных и зеленых бус, обтягивающих храм и колокольню. Здание реставрировано в 1952 году.

79. Ансамбль церквей Лазаря и Антипия. 1667, 1745

Теперь направимся к Ризположенскому монастырю по Старой улице, выводившей с площади торга к монастырю. С правой стороны стоит церковь Лазаря. Еще в XV веке перед северными воротами острога здесь находилась одноименная деревянная церковь, бывшая в начале XVII столетия шатровой. Существующая пятиглавая церковь (1667) (илл. 79) по внешнему облику типична для многих церковных построек XVII века: кубический объем «четверика» с тремя апсидами, разные на каждом из фасадов порталы, широкий сочный карниз с подковообразными кокошниками и пояском изразцов; такие же кокошники украшают подножия угловых главок, барабаны глав убраны аркатурно-колончатым поясом. Но в отличие от обычных храмов этого рода, где угловые главы глухие, здесь все они имеют окна. Это связано с интересной и редкой двухстолпной конструкцией здания. Внутри храма два столба, на которые опираются две пары продольных арок, перекинутых на восточную и западную стены; между ними возведены своды. В промежутке средних сводов, меж столбами, на небольших парусах поставлен барабан главы. Эта конструкция известна еще в XVI веке и была изобретением мастеров северных заволжских городов, откуда она проникла и в зодчество городов Поволжья. Появление здания этого типа в Суздале, возможно, говорит о работе здесь пришлых северных, может быть, вологодских зодчих. По-видимому, их же работой является построенный несколько раньше собор Васильевского монастыря. Его мы увидим в конце нашего пути по памятникам Суздаля.

В паре с Лазаревской церковью стоит сооруженная столетием позже, в 1745 году, «теплая» церковь Антипи я с нарядным ажурным гребнем из просечного железа на коньке ее кровли (илл. 80).

80. Церковь Антипия. 1745. Главка и прорезной гребень

Очень хороша и стройна примыкающая к церкви Антипия с запада и построенная, видимо, несколько раньше колокольня с типичным для Суздаля вогнутым шатром с круглыми люкарнами-«слухами». Она очень похожа на колокольню церкви Николы в кремле. При реставрации комплекса А. Д. Варгановым в 1959 году восстановлена ее старая наружная расцветка, выделявшая здание среди других колоколен Суздаля. Эта несколько непривычная черта архитектурного облика колокольни была характерна для вкусов более ранней поры — XVII века, когда заказчики особо оговаривали богатую полихромию построек, например, «прописати колокольню красками разныя растески, а где прямая стена — прописать в кирпич суриком, а у шатра стрелки перевить, а меж стрелок обелить, а слухи, закомары и окна прописать разными красками; да у колокольни которое резное дело каменное разветвить и прописать красками, .». Зодчий суздальской антипьевской колокольни еще в XVIII веке питал старую любовь к полихромии постройки.

Перспективу Старой улицы замыкают стоящие за овражком белые Святые ворота занимающего высшую точку города Ризположенского монастыря и свидетельствующие о понимании суздальскими мастерами широкой архитектурной композиции и связи каждой постройки с окружающими зданиями и пространством города.

В огромном большинстве случаев памятники древнерусского зодчества, подобно произведениям народной поэзии, безымянны. Как сказители былин, перенимавшие свое искусство «с голоса» предшественников и учителей, совершенствовавшие или видоизменявшие это искусство, так и древнерусские зодчие учились у своих отцов и дедов, на «образцах» их творчества. Корни архитектурного мастерства уходили в глубь веков, оно росло, развивалось и осознавалось как коллективное творчество поколений. Лишь в XVII столетии, в пору начавшегося разложения феодализма, мы чаще и чаще встречаем имена зодчих, свидетельствующие о признании самодовлеющей ценности и значения творческой личности. Архитектура Суздаля дольше, чем в других больших городах, жила в условиях старозаветного быта и традиций и даже постройки XVIII века не имеют авторских приурочений. Но от конца XVII столетия до нас дошли имена трех, почти всегда работавших вместе зодчих — Ивана Мамина, Андрея Шмакова и Ивана Грязнова, Они известны нам по постройкам Ризположенского монастыря и, возможно, принадлежали к числу его крепостных людей.

Этими мастерами и построены в 1688 году монастырские Святые ворота — живой памятник их искусства (илл. 81). Белый фасад ворот прорезан двумя широкими проемами; они различны по начертанию: арка проезда почти полуциркульная, другая уплощенная. Торцы простенков обработаны как столбы с карнизами. В стене помещена лестница, идущая в маленькое помещение над сводами. Все убранство фасада состоит из глубоких ширинок с цветными изразцами на дне. В виде ширинки оформлен и киот для иконы над входом. Пояс изразцов в квадратных обрамлениях и карниз с зубчиками венчают фасад. Те же мотивы применены в уборе коротких восьмериков с крошечными оконцами; на правом шатре они имеют наличники, на левом — они в простых нишках, что подчеркивает значение правого шатра над главным входом. Связь надвратных шатров с шатрами колоколен города ясно выявлена выложенными из кирпича рельефными «изображениями» оконцов-слухов. Постройка в целом проникнута удивительным изяществом.

81. Святые ворота Ризположенского монастыря. 1688

Поблизости от Святых ворот стоит Ризположенский собор (илл. 82; памятник реставрирован в 1964 г. О. Г. Гусевой). Его точной даты мы не знаем, но, несомненно, он относится к первой половине XVI века (в 1586 году к нему уже пристраивали северный придел). Есть основания думать, что храм строил в двадцатых годах ближний боярин Василия III Иван Шигоня-Поджогин, причастный к темной истории заточения жены Василия III Соломонии в суздальский Покровский монастырь. Храм сравнительно невелик. Это один из ранних в среднерусской архитектуре бесстолпных храмов, крытый сомкнутым сводом с распалубками, что было отражено в фасадах, завершенных закомарами. Гладкие фасады, прорезанные простыми амбразурами окон, опоясывает фриз из крупных пятигранных ниш, ограниченный горизонталями тонких профилей. Сходный мотив из спаренных нишек украшает верх барабанов глав. Возможно, что трехглавие храма повторяло трехглавие рухнувшего к этому времени кремлевского Рождественского собора.

Ризположенский монастырь

82. Ризположенский собор. Начало XVI в.

83. Троицкий собор. Конец XVII в. (не сохранился, фото 1910 г.)

84. Паперть Ризположенского собора. 1688

Строгий и сдержанный облик Ризположенского собора казался людям конца XVII века излишне скупым. Поэтому в 1688 году, одновременно с постройкой Святых ворот, их зодчие Мамин, Грязнов и Шмаков окружили древний храм с юга и запада галереей. Здесь полностью проявилась их страсть к богатой украшенности здания. Особенно щедро убрана главная западная стена паперти с сочной обработкой пилястр, роскошным порталом и играющими белой, зеленой, желтой и коричневой поливой изразцами (илл. 84).

Наиболее выдающимся памятником творчества тех же трех суздальских мастеров и, пожалуй, лучшим памятником Суздаля XVII века, был находившийся в северо-восточной части монастыря Троицкий собор, строившийся, видимо, одновременно со Святыми воротами в конце XVII века (илл. 83). Его чрезвычайно богато убранный южный фасад замыкал площадь монастырского двора с севера. Храм был поднят на высоком подклетном этаже и опоясан с трех сторон закрытыми галереями. На их стенах, расчлененных парными полуколонками, играли наборными из лекального кирпича наличниками окна — «двойни», — под которыми шла аналогичная пояску Святых ворот цепочка цветных изразцов. В юго-западном углу паперти, несколько выступая вперед, стояла колокольня. Ее высокий четверик, поднимавшийся над кровлей паперти, имел в нижнем ярусе открытое крыльцо с круглыми угловыми столбами, — дуга арки сочеталась с заполняющими ее арочками на висягах, напоминая любимый прием ростовских зодчих XVII века. С обработкой крыльца контрастировала строгая белая гладь верхнего яруса четверика, ограниченного на углах не лопатками, но «тройнями» тонких полуколонок и завершенного узеньким карнизом. Через крыльцо колокольни лестница вела на галерею, куда выходили резные из белого камня и расписанные красками узорчатые перспективные порталы храма. Восьмерик, столь типичный для колоколен Суздаля, в Троицкой колокольне отсутствует, и непосредственно на четверик поставлен ярус звона, убранный снова сочными деталями: парапет проемов обогащала игра светотени в глубоких ширинках с цветными изразцами, столбы звона повторяли мотив тройных полуколонок. Над профилированными дугами арочных проемов поднимался легкий шатер со сверкавшей зеленой черепицей главкой и тремя рядами оконцов-слухов, служивших вместе с открытой полостью шатра резонаторами звона. Обработка фасадов храма была тонко согласована как с убором папертей, так и с деталями колокольни: их углы также оформлены «тройнями» тонких полуколонок; окнам паперти вторили большие окна с дробными наборными колонками наличников, с уплощенными завершениями, как бы слегка прогнувшимися под висящими над ними консолями кокошников широкого карниза. Храм увенчивало нарядное пятиглавие. Ярусные граненые барабаны с круглыми кокошниками в основании и острыми фронтончиками, завершающими нижние призмы, и также двухъярусные фигурные главы как бы вторят ритму и формам колокольни. О художественном значении венчающей части говорят ее размеры: высота от края кровли до вершины креста равнялась высоте верхнего этажа самого храма.

Мы уже говорили о сходстве подчеркнуто развитого верха Троицкого собора с завершением Цареконстантиновской церкви, позволяющим предположить в ней работу тех же зодчих. Троицкий собор был подлинной жемчужиной в их наследстве, которое любовно изучали суздальские строители XVIII века. Творчество Мамина, Грязнова и Шмакова во многом определило своеобразие суздальской архитектуры этой поры.

Высокая колокольня монастыря (1813–1819), построенная под руководством суздальского каменщика Кузьмина, испорчена в начале XX века цементной штукатуркой, отягощающей ее устремленные ввысь сквозные ярусы, оформленные повторяющимся и уменьшающимся мотивом портика с парными колоннами. При реставрации восстановлена ее первоначальная двухцветная окраска: стены желтые, детали — белые.

85. Александровский монастырь. Конец XV11 в.

После осмотра Ризположенского монастыря пройдем к стоящему севернее над Каменкой древнему Александровскому монастырю, или, как его звали в древности, Большой лавре, основанной, по данным XVII века, Александром Невским в 1240 году и пользовавшейся большим вниманием первых московских князей Ивана Калиты и его сына Ивана. От этой древней поры ничего не сохранилось, кроме бывших в церкви поздних надгробий с надписями о погребении здесь двух суздальских княгинь — Марии (1362) и Агриппины (1393). Монастырек был окружен в первой половине XVIII века небольшой оградой с маленькими декоративными башенками, имитирующими монументальные башни с их массивным четвериком с угловыми лопатками, увенчанным кирпичным стройным шатром с рельефными «изображениями» оконцев-слухов. В южной линии ограды находятся реставрированные в 1947 году Святые ворота, вторящие своим граненым ярусным барабаном с треугольным завершением фигурным верхам Троицкой церкви Ризположенского монастыря. Ворота и строил один из ее зодчих — Грязнов. Так та или иная деталь, повторенная, как эхо, зодчими, рождала связь и перекличку разбросанных по территории города памятников и слияние их в гармоническом хоре.

За воротами на открытой площадке возвышается построенный монастырем на средства царицы Натальи Кирилловны, взамен шатрового деревянного, большой храм Вознесения (1695) со стоящей на отлете высокой колокольней. Сохранившиеся около них старые маленькие рубленые избы дают реальное представление о соотношении монументальных церковных зданий Древней Руси с рядовым жильем (илл. 85). «Дом божий» разительно превосходил жилище человека и своими размерами и своей украшенностью, утверждая мысль о всесилии божества и ничтожности его «рабов». Однако эта мысль, которая поражала сознание обитателей суздальских землянок XI! века, впервые видевших огромный собор Мономаха, отходит теперь на второй план. Храмы строят сами горожане, руками своих мастеров, для себя. Отсюда их светлая прозрачная украшенность, а порой и интимность, проникающая даже и монастырский храм. В уборе Вознесенской церкви мы видим почти все знакомые уже нам мотивы суздальской поздней архитектуры, но, как и в виденных нами ранее зданиях, они и здесь применены не ремесленно, но с большим вкусом, создающим индивидуальный облик этого храма. Особенно красив его главный южный фасад, проникнутый ясностью и логичностью, стремлением к известной упорядоченности убора, которая, однако, не переходит в холодную регулярность. Теневые пятна окон и портала и тонкий рисунок карниза подчеркивают большие и светлые белые плоскости стен. На углах крытого сомкнутым сводом куба — легкие узкие лопатки, хотя на апсиде алтаря мастер поставил уже спаренные полуколонки. Убор барабанов глав повторяет мотив оконных наличников; усаженные мелкими бусинами полуколонки уподобляются нитям жемчужных подвесок на шее главы. Храм не имеет обычной «пары» — «теплой» церкви; ее заменяют пристроенный с севера придел и паперть. Колокольня по сравнению с храмом более строга и проста. Она говорит лишь языком архитектурных форм. Низкий цокольный четверик несет очень высокий и стройный восьмигранник столпа с выделенным сгущенными здесь декоративными деталями ярусом звона и шатром с вытянутыми и узкими оконцами-слухами.

С площадки старой Большой лавры отлично виден Покровский монастырь. Ансамбль его белых зданий, ограниченный оградой с башенками, расположен на мягком подъеме правого берега Каменки (илл. 86). К нему теперь и лежит наш путь.

Пройдем через Святые ворота и тропой в тенистой ложбине спустимся к реке.

Район по обе стороны Каменки был местом давней выработки кирпича из береговой глины. В обрыве высокого левого берега на углу, около моста, археологами была изучена врытая в берег древнейшая кирпичеобжигательная печь XI–XII веков, где изготовлялся тонкий кирпич для строительства Суздальского собора Мономаха. Ее чело видно и теперь. Она представляла собой двухъярусное прямоугольное сооружение. В нижнем ярусе была топочная часть, отсюда жар проходил через продухи в обжигательную камеру, куда загружался отформованный вручную в деревянных станках и подсушенный кирпич. За один прием такая печь давала около 5G00 штук кирпича. Очевидно, на рубеже XI–X11 веков работало несколько таких печей. Здесь же изготовлялся кирпич и позднее, для строительства судальских монастырей и храмов в XVI–XVIII веках. Письменные источники этой поры постоянно называют архиепископские и монастырские кирпичные сараи, расположенные на правом берегу Каменки, а в слободах - «кирпичников и каменьщиков и всяких промышленных людей».

Перейдя мост, свернем налево и пройдем к группе храмов старой Кожевенной слободы Суздаля в излучине Каменки, которые мы видели, осматривая город с вала. Эта типичная для суздальской архитектуры «пара» зданий — Богоявленская летняя (1781) и Рождественская «теплая» (1739) церкви — красиво расположена на луговине поймы Каменки. Более ранняя Рождественская церковь с ее тоненькой главкой и простыми фасадами очень интимна и задушевна. Ее западный торец венчает колокольня со стройным, слегка вогнутым шатром, напоминающая несуществующую колокольню Входо-Иерусалимской церкви. Большая Богоявленская церковь близка виденной нами Знаменской церкви, но в ее обработке больше новшеств: пояс кокошников заменен простым карнизом, углы четверика и притвора обработаны в два ряда рустами, восьмискатная кровля с пучинами сменила декоративное решение верха, над ней поднимается восьмигранная двухъярусная глава.

86. Покровский монастырь

Теперь поднимемся к одиноко стоящей на городской окраине Тихвинской церкви, находящейся на месте давно изчезнувшего Андреевского монастыря, основанного в XIII веке (илл. 87). Здание построено в конце XVII века.

Около него была высокая шатровая колокольня, подобную которой мы только что видели у церкви Вознесения. Самый храм лишился своей алтарной части, уцелел лишь его очень стройный основной объем. Фасады украшены с большим вкусом; под карнизом с кокошниками сделаны так называемые «тройни» — большие окна, включенные по три в общий «киот» наличника.

Около южной стены Покровского монастыря стоит церковь Петра и Павла (1694). Это одно из наиболее монументальных сооружений поздней суздальской архитектуры, может быть, обязанное этим влиянию ансамбля соседнего Покровского монастыря, откуда происходили и заказчики постройки. Здание выглядит скорее как собор, нежели рядовая приходская церковь. Широкий и мощный объем храма, перекрытый сомкнутым сводом, завершается пятью главами. Фасады, увенчанные поясом подковообразных кокошников, расчленены по старой традиции узкими лопатками, меж которыми помещены окна с нарядными наличниками. К храму примыкала с запада одноэтажная паперть с перспективным западным порталом, а с севера — придел. У северо-западного угла храма была ныне не существующая шатровая колокольня монументальных и строгих форм. Две стороны ее четверика примыкали к паперти; две наружные — северная и западная — открывались арками, опертыми на круглый и короткий угловой столб. Этот мотив был подсказан устройством подобных же арочных входов с угловым столбом в древнем соборе Покровского монастыря. Живописность и подчеркнутая асимметрия композиции Петропавловской церкви, возможно, повлияли на замысел виденной нами ранее Козьмодемьянской церкви на Каменке (илл. 74). Соседняя, «теплая» церковь построена в 1712 году. Один из ее престолов — Алексеевский — был учрежден сосланной в Покровский монастырь женой Петра I Евдокией Лопухиной в память о сыне царевиче Алексее — противнике петровских реформ.

Основанный в 1364 году Покровский монастырь не сохранил ничего от этой начальной поры. Все, что мы увидим в нем, создано в основном в первой половине XVI века и позднее. Чтобы яснее понять смысл его памятников, следует вспомнить об одной человеческой трагедии, послужившей причиной быстрой и богатой обстройки монастыря.

87. Тихвинская церковь. Конец XVII в. (фото 1910 г.)

Московский государь Василий III задумал неслыханное нарушение церковных правил. Заботясь о продолжении своей династии, он решил развестись со своей женой Соломонией из боярского рода Сабуровых, которую обвинили в бесплодности, постричь ее в монахини и жениться вторично. Намерения Василия III волновали и феодалов, строивших на его бездетности свои планы в отношении московского престола. Вокруг этого дела шли очень неблагоприятные для Василия III разговоры и слухи. Противоречивые и полные злободневной остроты источники, сохранившие сведения об этой темной истории царского быта, говорят о Соломонии как о цветущей, энергичной и умной женщине. Она упорно сопротивлялась планам Василия III.

Однако Василий был непреклонен в своем решении, которое он вынашивал с 1510–1518 годов, посылая щедрые дары высшим церковным авторитетам в Царьград и на Афон, чтобы добиться согласия церкви на развод и второй брак. В эти годы он дает пожалования Покровскому монастырю и богато его обстраивает. Посвящение новых храмов Покрову, Благовещению и Зачатию св. Анны ясно говорит о связи этих построек с делом Соломонии. Так еще задолго до роковой развязки над несчастной женщиной нависала черная тень монастырских стен. Видимо, уже тогда Василий наметил новую жену — прибывшую в Москву в 1507 году молодую красавицу — польскую панну Елену Глинскую. Дело, однако, затянулось, пока наконец московский митрополит Даниил, лукавый и беспринципный политикан, не санкционировал развода, обоснованного грязным «следственным делом» о «неплодии» Соломонии. В 1525 году Соломония была пострижена в Московском Рождественском монастыре. Рассказывали, что она билась, срывая монашеский куколь, кричала о совершаемом насилии и вероломстве мужа, так что участник этого дела ближний боярин и приспешник Василия III Иван Шигоня-Поджогин ударил ее плетью. Василий женился на Елене Глинской. Невольная монахиня «старица София» была сослана в дальний Покровский монастырь, который был давно готов скрыть ее в своих стенах. Народ откликнулся на эту мрачную историю печальной песней:

Ранее, осматривая собор Ризположенского монастыря, мы говорили о возможности его постройки боярином Иваном Шигоней. Он, видимо, «замаливал» свое участие в преступном деле пострига Соломонии сооружением храма в соседнем с Покровским монастыре. .

Но этим дело не кончилось. До Москвы дошли слухи, что Соломония-София в монастыре стала матерью сына, которого назвала Георгием. Было срочно наряжено следствие. Ребенку грозила смерть. Легенда уверяет, что Соломония спасла его, отдав сына верным людям и пустив слух, что ребенок умер, и инсценировав его «погребение». Это народное предание, казавшееся занятной выдумкой, нашло неожиданное археологическое подтверждение. При ликвидации в 1934 году усыпальницы в подклете Покровского собора рядом с гробницей Соломонии было обнаружено маленькое белокаменное надгробие XVI века, под которым в небольшой деревянной колоде, обмазанной внутри известью, лежал истлевший сверток тряпья, — видимо, искусно подделанная кукла, одетая в дорогую шелковую рубашечку и спеленутая шитым жемчугом свивальником… Такова темная страница в истории «быта русских царей и цариц», связанная с памятниками Покровского монастыря … Ею, по понятным причинам, интересовался и наследник Василия III, сын Елены Глинской, Иван Грозный, затребовавший к себе архивные материалы следственного дела о «неплодии» Соломонии, впоследствии исчезнувшие.

Покровская «обитель» играла не раз и позднее мрачную роль женской духовной тюрьмы. Здесь постригались почти исключительно представительницы знатных царских и боярских родов, они умирали в монастыре и погребались в усыпальнице под собором и около него. Здесь были гробницы Нагих, Горбатых, Шуйских и других. В монастырь стекались богатейшие вклады, росли его земельные владения. К XVIII веку монастырь имел 7427 крепостных. Сама могила Соломонии стала источником дохода: в бурной обстановке городских и крестьянских восстаний XVII столетия церковь стремилась поддержать свой авторитет созданием новых «святынь» и реликвий. В 1650 году патриарх Иосиф признал Соломонию святой, и ее гробница стала «источать чудеса», привлекавшие темный люд и обогащавшие монастырскую казну.

Ограда Покровского монастыря была частично каменной уже в XVI веке, но существующая состоит из частей XVII и XVIII веков. Древние участки ограды сохранили обычную для настоящих оборонительных стен конструкцию: с внутренней стороны устроены глухие арки, являющиеся опорой для деревянного боевого хода вдоль стены; выше идет кирпичный парапет с узкими бойницами. Участок такой конструкции восстановлен в 1957 году А. Д. Варгановым в юго-западном углу ограды. Сохранившиеся в северной половине монастыря старые шатровые башни XVII века очень суровы, почти лишены какого-либо убора (илл. 92); боевой роли они не играли и были, в сущности, чисто архитектурными, декоративными элементами ограды. Однако любопытно, что за ними, внутри монастыря, лежит вторая линия стен, выделяющая особый внутренний дворик. Башни XVIII века наряднее: их восьмигранные столпы расчленены на ярусы горизонтальными тягами: в верхнем ярусе — ниши узких окон, производящие впечатление аркатурно-колончатого пояса. В этом, может быть, сказалось желание зодчего подражать богатому убранству главной башни Спасо-Евфимиева монастыря. Возможно, что башни XVIII века первоначально завершались деревянными шатрами, что связывало их со старыми шатровыми башнями.

В южной стене ограды был главный вход в монастырь через Святые ворота с Благовещенской церковью над ними, построенные, как и другие здания монастыря, около 1518 года по заказу Василия III. Это один из лучших и своеобразных памятников суздальской архитектуры XVI века (реставрирован в 1958 г. А. Д. Варгановым; илл. 91).

Большая арка проезда несколько сдвинута к востоку. В смежной стене помещена лестница, ведущая наверх. В центре возвышается маленькая надвратная церковка, крытая сомкнутым сводом. Ее трехчастные фасады, завершенные закомарами, с главой, поднятой на ярусе кокошников, возвышаются над кровлями окружающих ее с трех сторон узеньких папертей, открывающихся наружу своими арками. В восточных частях галереи помещаются приделы-молельни, оформленные в виде крошечных церковок, каждая со своими кокошниками и со своей главкой. Нечто игрушечное есть в этом интимном храмике, предназначавшемся, видимо, для частных служб, на которых присутствовало два-три человека. Трехглавие надвратной церкви вновь напоминает о древнем трехглавии кремлевского собора. Любопытно, что алтарные апсиды, столь существенный элемент культового здания, благодаря миниатюрности храма почти не выделены внутри, а снаружи они лишь намечены. Главный, южный фасад Святых ворот снизу доверху убран поясками поребрика, обрамленного валиками и ширинками различной величины. Они расположены с прихотливой свободой, словно зодчий не выкладывал их из кирпича, а резал из дерева. Эта примечательная особенность убранства здания сообщает его облику задушевную простоту и непосредственность.

88, Собор и колокольня Покровского монастыря

Входивший в ворота видел все главные здания монастыря, располагавшиеся одно за другим в середине двора, ограниченного по сторонам рядами келий. Уже в XVI веке часть келий была каменной. Каменными были и некоторые монастырские служебные здания — пивоварня, погреб, ледник. В юго-западном углу монастыря сохранилось реставрированное в 1957 году А. Д. Варгановым кирпичное здание начала XVII века, носившее название «судной» или «приказной» палаты, под которой находится подземная тюрьма. Подобное же частично реставрированное гражданское сооружение можно видеть в северо-западной части монастыря.

Покровский монастырь

89. Галерея собора. 1510–1518

90. Зачатьевская трапезная церковь (1551) и часозвоня

91. Святые ворота. 1518

Центральным зданием монастырского ансамбля является Покровский собор. Еще недавно он выглядел иначе, чем теперь. Позднейшее время меняло его облик. Чтобы собор занял подобающее место в усложнившейся панораме Суздаля, его короткие главы надстроили дополнительными барабанами с вытянутыми луковицами новых легких глав; устройство четырехскатной кровли закрыло основания древних глав; затем последовала закладка арочных проемов галереи, пристройка новых крылец с легкими, украшенными изразцами столбами: все это сильно исказило постройку 1510–1518 годов. Ее реставрация в 1962 году И. А. Столетовым вернула памятнику его первоначальный облик (илл. 88). Это большой четырехстолпный храм с тремя мощными апсидами, поднятый на высоком подклетном этаже, в котором помещалась усыпальница знатных монахинь. В ее юго-западном почетном углу стояла гробница Соломонии. Фасад усыпальницы совершенно лишен декоративной обработки, лишь проемы небольших окон темнеют на его белой плоскости. С северо-западного и юго-западного углов на галерею ведут лестничные всходы, угловые арки которых опираются на мощные круглые столбы. Сквозь открытую аркаду галереи (илл. 89) хорошо видны пышные порталы собора, а над ее кровлями вздымается массив храмового куба, расчлененный плоскими лопатками и украшенный аркатурно- колончатым поясом, напоминавшим убранство древнего Рождественского собора кремля. Видимо, тем же «образцом» XIII века навеяна асимметричная композиция торжественного трехглавого верха. Особенно внушительна средняя глава, поднятая на могучем цилиндрическом постаменте с большими кокошниками. Своим величием и строгостью собор резко контрастирует с интимностью и нарядностью надвратной Благовещенской церкви. Это не только главный храм царского монастыря, духовной тюрьмы для знатных женщин. Это прежде всего их усыпальница, величественный мавзолей. Отсюда подчеркнутая скупость его убранства, обнаженность его стен и тяжесть глав, словно вытесанных из огромных глыб камня. Столь же суров интерьер собора с его могучими столбами и широкими сводами, словно сжавшими и уплотнившими неподвижный воздух. Реставрационные работы раскрыли любопытные подробности внутренней архитектуры собора. Его пол был вымощен черными керамическими плитками, стены не имели росписи. Внизу стен были сделаны небольшие нишки — «печуры», предназначенные для складывания молитвенных принадлежностей монахинь: у каждой было свое, строго определенное место в храме. Какие-то опасения заставили подготовить собор к обороне, о чем говорят открытые реставраторами бойницы под окнами в восточной части храма. Видимо, строитель монастыря Василий III предполагал возможность каких-то тревожных обстоятельств и готовил монастырь Соломонии к вооруженному сопротивлению.

Против юго-западного угла собора стоит шатровая колокольня, связанная в XVIII веке переходом с соборной папертью (илл. 88). Это очень важный в истории древнерусского зодчества памятник. Его нижняя двухъярусная часть с широкими угловыми лопатками с полуколонками, простыми арочными окнами и щелевидными, похожими на бойницы оконцами очень пластична и мощна. Она старше верхней и относится к 1515 году. Этот широкий восьмигранный столп в нижней части был также использован как усыпальница, а в верхней помещалась еще более «игрушечная», чем над воротами, церковка. Вышележащий восьмерик с ярусом звона и несколько тяжеловесным шатром надстроен в XVII веке и отличается по своим деталям от нижней части. Однако лестница внутри ее стены идет выше, и первоначально столп, видимо, также завершался ярусом звона и, может быть, был одним из древнейших образцов каменного шатрового храма «под звоном». На нем висели три больших колокола и три колокола «зазвонных». В северо-восточной фасадной грани второго яруса устроена ниша для помещения отдельного небольшого колокола, подвешенного на деревянном брусе. Возможно, что это и был один из «зазвонных» колоколов, которым за веревку, прямо с земли, подавался сигнал для начала звона.

92. Ограда Покровского монастыря и вид на Спасо-Евфимиев монастырь

К северу от собора находится Зачатьевская трапезная церковь (илл. 90; памятник реставрирован в 1958 г. Е. А. Архиповым), построенная взамен деревянной в 1551 году. Она, как и собор, также сильно изменила свой первоначальный облик. Ее основу образует расположенный во втором этаже обширный квадратный двухсветный зал трапезной одностолпной палаты. С востока к ней примыкала сдвинутая к югу, меньшая по площади, прямоугольная часть собственно трапезной церкви (существующая апсида пристроена в XVII веке). С запада с залом соседствует симметричное восточному помещение келарской палатки. Таким образом, здание обращалось во внутренний двор монастыря своим продолговатым фасадом. Видимо, вдоль него и шел первоначальный лестничный вход в палату. В подклетном этаже была хлебопекарня, поварня и другие, уже служебные, помещения. Трапезная отличается от других зданий монастыря необычным для русского зодчества идущим по карнизу поясом из зубчатых красных на белом фоне ромбов, а также особой техникой кладки стен и сводов из мелкого кирпича. Подобные пояса известны в ряде памятников Польши. Весьма вероятно, что строителем трапезной церкви был какой- либо польский зодчий, приглашенный при посредстве Елены Глинской или ее зарубежной родни. Это вновь бросает косвенный свет на причастность семьи Глинских к подготовке заточения Соломонии. К юго-западному углу трапезной в XVI веке пристроена звонница (часозвоня), редкая по своим формам (илл. 90). Ее высокий нижний четверик переходит не в восьмерик, как было бы обычно, но в неправильный шестигранник. Над ним идет меньший шестерик с полуколонками на углах, розетками и ширинками на гранях, плоскими арками звона и коротким шатром. Об этой постройке монастырская опись XVI века говорит «а у трапезы колокол а в нево в великое говейно постчасят, да часы с перечасьем». Шестигранная форма башни известна в деревянном крепостном зодчестве, откуда она. видимо, и заимствована мастером. Грубоватая техника кладки звонницы из крупного кирпича очень близка кладке надвратной Благовещенской церкви. Весьма вероятно, что строителями обоих зданий были местные суздальские зодчие, может быть, недавние плотники, учившиеся кирпичной стройке и внесшие в свои сооружения дух и навыки деревянной архитектуры.

Таким образом, над созданием архитектурного ансамбля монастыря XVI века работало несколько мастеров или строительных артелей. Одними построен собор, другими — трапезная церковь, третьими — надвратный храм и часозвоня при трапезной.

Пройдем мимо частично рестраврированной А. Д. Варгановым кирпичной гражданской постройки XVII века в выделенный внутренней оградой северный участок монастыря. Осюда за старыми шатровыми башнями ограды открывается великолепная панорама твердынь Спасо- Евфимиева монастыря (илл. 92).

Как мы знаем, Спасский монастырь был основан суздальско-нижегородскими князьями еще в середине XIV века. Он занял очень выгодное место на высоком левом берегу Каменки и был северным форпостом города. Житие первого игумена монастыря Евфимия рассказывает, что якобы уже в это время им был построен каменный храм. Видимо, это не более как домысел автора Жития — инока Григория, который писал свое сочинение в XVI веке, когда в Спасском монастыре были уже новые каменные церкви. Уже в XV столетии монастырь обладал многочисленными землями, селами и деревнями в разных местах Средней Руси, пожалованными княжеско-боярской знатью. Важным источником обогащения монастыря стали «открытые» в 1507 году мощи его основателя Евфимия, признанного вскоре святым. Поэтому уже в первой половине XVI века монахи смогли развернуть обширное каменное строительство. В начале XVII века монастырь стал оплотом захвативших Суздаль польско-литовских войск, окруживших его тыновой оградой. Взамен ее в 1660 году были сооружены новые тыновые укрепления с девятью башнями, замененные в 70-80-х годах существующей каменной крепостью с двадцатью башнями и общим протяжением стен около 1200 м. Сооружение этого грандиозного «кремля» было по средствам монастырю: в это время он владел 10300 крепостных.

Стоящие на высоком краю левого берега Каменки розово-красные стены и башни Спасо-Евфимиевской крепости видны издалека (илл. 94). На ее юго-западном углу возвышается мощный двенадцатигранный столп угловой «водяной» башни, а над стеной поднимают свои верхи монастырские храмы. Поистине эпической силой веет от этой величавой панорамы, в которой пейзаж и земной рельеф слиты в единое целое с творением безымянного суздальского горододельца XVII столетия. При всем воинственном облике и внушительной силе стен и башен, в них нет ничего грозного и устрашающего, но есть нечто глубоко поэтичное и прекрасное, чем так богато русское искусство XVII века. Строитель этого монастырского «города» соединял в своем труде опыт военного инженера и архитектора- художника и по силе своего таланта не уступал прославленному горододельцу конца XVI века Федору Коню. Уже при общем взгляде на монастырскую крепость мы ясно ощущаем ее боевой замысел. О нем говорят многочисленные бойницы, машикули навесного боя. Самый характер стен и башен меняется в зависимости от рельефа местности. На крутых склонах речной долины, представляющих трудности для штурма, стены сделаны ниже, а башни приземистее; напротив, с южной, «приступной» стороны ровного плато стены и башни значительно выше. Но в то же время увеличение размеров стен и башен, обращенных к городу, связано и с чисто архитектурным замыслом. Южная стена крепости включалась в главный «фасад» монастырского ансамбля, и на ее разработку зодчий затратил много таланта и художественной изобретательности.

93. Проездная башня Спасо-Евфимиева монастыря. XVII в.

Он сосредоточил их прежде всего на большой проездной башне (илл. 93). Величие и значение ее огромного четырехгранного объема высотой около 22 м подчеркнуто низкими сводчатыми пролетами въезда, как бы опертыми на короткие «тумбы» и сдавленными тяжестью башенного массива. Проездная башня является основной осью и главным зданием ансамбля. Она несколько повернута в сторону дороги и смыкается со стенами под косыми углами. Нижний ярус до верха смежных стен очень прост и суров: два киота для икон и круглые бойнички составляют все убранство мощных стенных плоскостей с рустованными углами. Верхний же ярус, по контрасту с простым низом, поражает исключительным богатством декоративной обработки. За поясом продолговатых ширинок следует ряд бойниц, оформленных узорчатыми килевидными наличниками; над ним — широкий карниз с ширинками для изразцов; выше — бойницы навесного боя (машикули) и венчающий башню аркатурно-колончатый пояс с частым ритмом колонок и остриями кокошников, украшающий щели верхнего боя. Богатство убранства башни оттеняется контрастом красного фона, на котором особенно четко рисуются белые детали.

Проездная башня с ее шатровым верхом стоит почти в центре южного фасада. Угловые граненые башни подчеркивают ее главенство: они убраны несравненно проще. На их гранях выделяются круглые розетки бойниц, и только бойницы верхнего боя обрамлены килевидными наличниками, образующими как бы венчающую столп корону. Впечатление стройности и высоты граненых башен усиливается благодаря еле заметному глазом утоньшению, создающему иллюзию их большей, чем на самом деле, высоты. Башни восточного фасада, смотревшие на проходившую вдоль него дорогу, богаче башен западной стороны: их углы оформлены широкими лопатками, сужающими их красные грани и повышающими впечатление стройности столпа.

94, Крепостная стена Спасо-Евфимиева монастыря. Вид с северо-запада

Напротив, башни восточной стороны крепости, обращенной к городским окрестностям, наиболее просты; широкие щели из зубцов обнажены и лишены декоративной обработки. В этом сказывается подчеркнутая демонстративность монастырского ансамбля, художественное воздействие которого обращено прежде всего в сторону города. Разнообразие формы и обработки башен — прямоугольных, круглых и многогранных — придает ансамблю монастыря особую живописность и силу. Видный с далеких точек и господствующий над городом, он казался теперь его «кремлем», затмив архитектурное значение древнего кремлевского центра. Крепости не пришлось сыграть боевой роли. Она строилась, когда внешний враг уже не грозил глубинам России, но нарастала борьба горожан и крестьянства, не раз потрясавшая в XVII столетии устои феодального государства и церкви. Обострялись и противоречия внутри господствующих верхов: патриарх Никон, вызвавший своими новшествами широкое движение раскола, выдвигал тезис о приоритете духовной власти над светской. Строительство самого Никона, и особенно его единомышленника ростовского митрополита Ионы Сысоевича, было проникнуто стремлением уподобить свои монастыри и резиденции кремлям Москвы и других городов, облечься величавыми архитектурными формами светских резиденций и крепостей. Возможно, что и грандиозный замысел крепости Спасо-Евфимиева монастыря, строившиейся одновременно с ростовским кремлем митрополита Ионы, отражал те же идейно-политические устремления князей церкви.

Пройдя под сумрачным сводом ворот главной башни, мы оказываемся перед новыми воротами, помещенными в нижнем ярусе Благовещенской церкви, продолговатый корпус которой еще закрывает главные здания монастыря. Видимо, здесь был огражденный с двух сторон внутренними стенами дворик, замкнутый южным фасадом Святых ворот. Отсюда направо и налево хорошо видна внутренняя конструкция боевых стен с их высокими аркадами, несшими боевой ход, прикрытый бруствером, или, как говорили в Древней Руси, — «заборолами» с их узкими бойницами (илл. 96).

Точная дата Благовещенской церкви (илл. 95) неизвестна; она упоминается как каменная уже в описи 1628–1629 годов, а некоторые ее детали сходны со столпом монастырской звонницы начала XVI столетия, которую мы увидим позднее. Надвратный храм состоит из центрального четверика, паперти с запада и продолговатых апсид алтаря с востока. Верх церкви изменен в позднейшее время: первоначально над его килевидными закомарами поднимались два шатра, хорошо связывавшие здание с шатровыми покрытиями крепостных башен. Убранство фасадов церкви богато и разнообразно. Под широким карнизом с пояском балясин симметрично размещены два окна с фигурными наличниками и килевидным киотом для иконы между ними. Особенно эффектно обработаны стены паперти. На ее торцовых частях помещены большие окна с наличниками в виде перспективных порталов, видимо, подражающих порталам суздальского Рождественского собора XIII века. На западный фасад паперти выходят также три широких окна. Каждое из них охвачено килевидным профилированным наличником, а перекрытие проема сделано в виде двух арочек с висягой между ними. Этот мотив также, возможно, воспроизводит форму двойных или тройных окон владимиросуздальской архитектуры XII столетия.

За аркой ворот (вторая заложена) расположены древнейшие здания монастыря. В центре — Преображенский собор, справа — большая, похожая на отрезок стены звонница, слева выходит восточный фасад трапезной Успенской церкви. Эти здания очерчивают как бы второй, внутренний и главный двор монастыря. За его чертой размещались кельи, многие из которых уже в начале XVII века были каменными, а за ними шли обширные хозяйственные участки монастырской территории. Архитектурная история главных зданий монастыря не во всем ясна, мы не знаем и их точных дат, которые устанавливаются лишь относительно. Трудно с полной точностью определить и их древние и позднейшие части, потому что, как увидим, строители новых частей использовали мотивы старых построек, стремясь объединить их с новыми.

95. Надвратная церковь Спасо-Евфимиева монастыря. XVI–XVII вв.

96. Крепостная стена Спасо-Евфимиева монастыря. XVII в.

Таким сложным памятником является здание звонницы, принадлежащее двум строительным периодам (илл. 97). Древнейшей частью является девятигранный столп первоначальной колокольни, точнее, столпообразного храма «под звоном», какой мы видели уже в Покровском монастыре. Видимо, оба здания относятся и к одному времени — первым десятилетиям XVI века. Над цокольным восьмигранным ярусом помещалась крошечная церковка Рождества Иоанна Предтечи. Возможно, что посвящение храма «под звоном» было связано с рождением Ивана IV (1530), а постройка осуществлена на средства великокняжеской казны. Фасады церкви-колокольни испорчены позднейшими починками и пробивкой новых проемов, но, видимо, их убор раньше, как и теперь, был прост. Грани нижнего яруса оживлены как бы резными вставками, островерхими кокошниками; особенно интересен мотив сплетенных кокошников на северо-восточной грани цокольного яруса. Щелевидные узкие амбразуры окон второго яруса, в котором помещалась церковь, чередовались с широкими наличниками в форме порталов, вроде тех, какие мы видели на надвратной Благовещенской церкви. Третий, возможно перестроенный, ярус был занят звоном с широкими уплощенными арками, над которыми поднимался шатровый верх. Как эта, так и Покровская столпообразные церкви «под звоном» представляют выдающийся научный интерес как памятники, предшествующие сооружению крупнейшего шатрового храма знаменитой церкви Вознесения в селе Коломенском под Москвой. В XVI–XVII веках к столпу была пристроена звонница в виде высокой полой стены с трехпролетной аркадой звона на коротких граненых столбах. Первый, ближайший к столпу пролет пристроен в 1599 году, второй и третий — в 1691 году. Тип подобного сооружения восходит к архитектуре древнего Пскова, а позднее, в XVI–XVII столетиях, он был развит московскими и ростовскими зодчими. Обработка фасадов звонницы характеризуется той же свободой и нерегулярностью, какие мы отмечали, осматривая надвратную церковь Покровского монастыря: лопатки, равно как и горизонтальные пояса ширинок, кокошников, балясин и поребрика, расположены как бы случайно. На стыке столпа и аркады стоит палатка-часозвоня с шатром. Любопытно, что ее детали похожи на детали часозвони Покровского монастыря — такой же круг с отростком, видимо, предназначавшийся для часов, такая же круглая розетка рядом. Может быть, зодчие часовой башенки присматривались к более древней, аналогичной постройке в Покровском монастыре, и повторили ее детали. Шатру часозвони вторили два других шатра, стоявшие над ярусом звона. Это шатровое завершение звонницы отвечало шатрам надвратной церкви, создавая характерную перекличку архитектурных форм, связывавшую отдельные здания монастыря в единое художественное целое.

97. Звонница Спасо-Евфимиева монастыря. XVI–XVII вв.

Это единство поддерживало стоящее почти напротив звонницы здание Успенской трапезной церкви, построенной около 1525 года. Храм выходит на площадь соборного двора своими гранеными алтарными апсидами, обработанными килевидными нишами и кокошниками. Они размещены поясами, в систему которых включен и ряд узких арочных окон. Возвышающийся над средней апсидой четверик храма завершается ярусами кокошников, окружающих основание короткого восьмерика, несущего шатровый верх. Над боковыми апсидами первоначально возвышались два симметрично поставленных меньших шатра, вероятно, со сходными живописными ярусами кокошников в основании восьмериков. Видимо, эта композиция и дала тон последующим постройкам с их шатровыми завершениями — звоннице и надвратной церкви. Справа и слева к восточному фасаду Успенской церкви примыкают позднейшие монастырские здания, скрывающие главную часть храма. Основной корпус трапезной — когда-то украшенная фресками, теперь сильно измененная переделками XIX века палата с ее подклетным хозяйственным этажом — выходит в глубину монастырского двора и не виден с его центральной площади. Особенно хорош его западный фасад с дробным карнизом из балясинок и зубчиков, контрастирующим с суровой гладью стены с симметрично расположенными простыми арочными амбразурами окон без каких-либо декоративных обрамлений.

Ранние памятники шатровой архитектуры Спасо-Евфимиева и Покровского монастырей при их последующем изучении займут важное место в начальной истории этого наиболее сильного и своеобразного течения древнерусского зодчества XVI столетия.

Меж описанных зданий звонницы и трапезной, составляющих как бы боковые кулисы, очень торжественно рисуется мощный пятиглавый массив Преображенского собора XVI века, опоясанный суховатым аркатурно-колончатым фризом и украшенный в XVII столетии наружной росписью (илл. 98). Видимо, роспись главных южного и западного фасадов входила и в первоначальный замысел здания, так как вместо обычных щелевидных окон во втором ярусе над поясом были сделаны широкие светлые оконные проемы, связанные с аркатурой пояса.

Большую живописность придает зданию примыкающий к его юго-восточному углу придельный храмик. Он, видимо, был сооружен раньше собора — в 1507–1511 годах. Таким образом, первый каменный храм монастыря был всего лишь памятной маленькой бесстолпной церковкой над могилой Евфимия; к ее четверику с запада, возможно, примыкала небольшая паперть. В середине или в конце XVI века к этой церковке был пристроен большой собор, а придел был переименован в Евфимиевский. Совершенно такой же случай известен в эти годы в Никитском монастыре в Переславле-Залесском, где подобный маленький храм, построенный Василием III над могилой местного «святого» Никиты, стал приделом грандиозного собора, сооруженного в 1564 году. Бесстолпные храмики этого типа, появляющиеся на посадах Москвы в конце XV и начале XVI веков, характеризуются известным демократизмом и интимной простотой. Тождество фасадной обработки придела и собора, видимо, объясняется тем, что фасады старой надгробной церковки были переработаны строителями собора.

98. Собор Спасо-Евфимиева монастыря. 1564

99. Алтарная фреска Спасо-Евфимиева монастыря. 1689

Если в рассмотренных памятниках — звоннице и трапезной — много новизны и живой творческой мысли, которыми так богато искусство XVI и XVII столетий, то собор стоит целиком в русле старозаветных традиций, которые характерны для строительства XVI века в крупных монастырях и городских кремлях. Однако от древности здесь остались лишь формы, «иконография»; и те же традиционные лопатки — очень худосочные по отношению к масштабам здания, перспективные порталы с украшенными рельефным орнаментом капителями, переутонченный колончатый пояс, «освященное пятиглавие» — все эти детали не создают уже той силы и цельности образа, которые так покоряют в памятниках XII–XIII веков. В этом смысле хорошо сравнить пристроенный к собору в XVII столетии западный притвор с его живой и непосредственной игрой свободно примененных сочных деталей и богатой светотеневой пластикой стены. Южный притвор сильно искажен при включении его в новую паперть, окружившую собор с трех сторон и завершенную новым северным приделом (1866).

Столь же архаичен интерьер собора с его четырьмя широко расставленными мощными столбами и глубокими алтарными апсидами. Хорошо освещенное пространство храма производит сильное впечатление своей широтой и холодной представительностью. Долгое время после постройки собор оставался нерасписанным. Судя по монастырским описям, его интерьер выглядел очень своеобразно: на белых стенах были развешаны многочисленные иконы в сверкавших золотом, серебром и эмалью драгоценных окладах и шитые шелками пелены — вклады знатных богомольцев. Роспись, сделанная в 1689 году, но, к сожалению, не расчищенная из-под «поновлений» 1865 и 1877 годов и крайне загрязненная, представляет и в этом своем виде немалый интерес: ремесленники XIX века не выдумывали нового, но писали по сохранившимся старым фрескам. Храм расписывала артель живописцев под началом крупных мастеров Гурия Никитина и Силы Савина. Первое, что бросается в глаза — это сочетание в одном живописном ансамбле двух художественных принципов. Часть росписи характеризуется подчеркнутым монументализмом и тягой к грандиозности. Другой свойственно обратное: стремление к иконописной мелочности, многосложности и дробности композиции. Мастера словно не могут согласовать живопись с масштабом архитектурных плоскостей, с величиной сравнительно небольшого и невысокого пространства. Под изображением Саваофа в куполе они помещают в простенках окон огромные, чрезвычайно вытянутые фигуры архангелов. Эта черта особенно сильно сказывается в непомерно высоких фигурах других архангелов на арке алтаря и апостолов на подпружных арках. Также очень крупны изображения двунадесятых праздников на сводах. Но в целом роспись производит очень сильное впечатление. Так, очень красива и величественна большая фреска в верхней части алтарной апсиды, посвященная прославлению богородицы — «О тебе радуется всякая тварь», — с многолюдной толпой святых по сторонам трона, на котором восседает богоматерь с Христом на руках (илл. 99). Роспись стен храма и столбов идет четырьмя сравнительно узкими поясами. В нижнем представлены деяния апостолов, в трех верхних — евангельская «биография» Христа, рассказанная художниками с исключительной подробностью и обстоятельностью. Многолюдные сцены тесно соприкасаются и почти срастаются друг с другом, их действие развертывается на фоне разнообразных пейзажей, в обстановке богатых узорчатых палат или на фоне причудливого архитектурного ландшафта; в них проявляются и живые наблюдения художника. Как бы прибегая на помощь зрителю, который легко может не опознать содержания того или иного сюжета, художники снабжают их пространными надписями. Роспись стен производит впечатление узорчатого цветистого ковра, который легко «загибается» на косяки окон. В крупных фигурах алтарной части, например в изображениях архидиаконов в жертвеннике или «отцов церкви» в средней апсиде, проявляется орнаментальное мастерство живописцев, изобретающих разнообразные по рисунку и расцветке ткани одежд. Видимо, первоначальная роспись отличалась красочным богатством и нарядностью, которые сейчас утрированы или искажены иконописцами XIX века. Любопытно, что в нижних ярусах росписи столбов, на гранях, обращенных к алтарю, помещены изображения основателей царской династии Романовых — царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, представленных в нимбах как святые. Здесь они выступают в обществе библейских царей Давида и Соломона, «равноапостольных» Константина и Елены, русских «святых князей» Владимира, Бориса и Глеба, в их число попадает и «владимирский самовластец» — великий князь Всеволод III. Эта черта содержания росписи восходит к традициям фресок московских соборов, например росписи 1508 года Благовещенского собора. XVII век ознаменовался бурными восстаниями крестьянства и горожан; церковь пыталась укрепить авторитет царской власти, сообщая ее носителям священный, «божественный» характер.

По сравнению с холодным и представительным пространством собора интерьер Евфимиевского придела пленяет своей камерностью и уютностью. Он перекрыт цилиндрическим сводом, в центре которого врезано кольцо барабана главки с четырьмя щелевидными оконцами. Роспись придела, сделанная, видимо, одновременно с росписью собора в 1689 году, также поновлена в XIX веке. В апсиде — изображения апостолов в медальонах, на арке — здесь особенно выделяющиеся своей огромностью фигуры архангелов. Роспись остальных стен посвящена в основном сюжетам жития Евфимия. Среди них представляет особый интерес помещенная на северной стене сцена монастырского строительства, которым руководит Евфимий с чертежом в руках. Это, конечно, отображение практики конца XVII столетия, когда чертеж стал входить в обиход строителей. Та же пора «русского барокко» сказалась и в архитектурных элементах росписи, проникнутых орнаментально переработанными мотивами столичной архитектуры этого времени. Вспомним, что они почти не отразились в архитектуре Суздаля XVII–XVIII веков: живописцы же были явно знакомы с новыми архитектурными мотивами как по реальным русским постройкам, так и по западным гравюрам, — это были, конечно, не суздальцы.

К востоку от собора, против его алтаря, в 1642 году был погребен выдающийся полководец и борец с польско- литовскими захватчиками князь Димитрий Михайлович Пожарский.

Против юго-восточного угла монастыря рядом стоят три заслуживающих нашего интереса памятника. Здесь лежала принадлежавшая Спасо-Евфимиеву монастырю слобода Скучилиха, населенная всяким работным людом и в том числе монастырскими каменщиками и кирпичниками. В слободе были две деревянные церкви, построенные в XVI–XVII веках; одна из них была шатровой. На их месте поставлены существующие каменные церкви, образующие уже знакомую нам «пару» — большой храм Смоленской иконы богородицы (1696–1706; реставрирован в 1960 г. О. Г. Гусевой) (илл. 100) и «теплый» Симеоньевский (1749). Смоленская церковь имеет ряд общих черт с уже виденными нами постройками этого времени. Карниз из зубчиков, балясин и измельченных кокошников напоминает карнизы Цареконстантиновской церкви (1707), широкие плоскости стен с тремя симметрично расположенными окнами мы отмечали в Вознесенской церкви Александровской «большой лавры» (1695). Эти постройки создавались почти одновременно. Видимо, в строительстве суздальских горожан еще на рубеже XVIII века существовала старинная система определения заказа новой постройки путем перечисления в порядной записи тех виденных заказчиками образцов, детали которых надлежало воспроизвести в новой постройке. И в большинстве случаев мастера не просто повторяли указанные им мотивы, но органически вводили их в замысел нового, каждый раз оригинального здания. Но главным был живой интерес мастера к старым памятникам города и к росшим на его глазах постройкам их собратьев. Зодчий Смоленской церкви, может быть, работал с прославленными суздальскими мастерами — Маминым, Грязновым и Шмаковым — или, во всяком случае, внимательно изучал их постройки. Особенно хорош по своей пластичности и свободе исполнения северный портал церкви, кажущийся как бы лепным (илл. 101).

Колокольня при церкви принадлежит позднейшей поре классицизма рубежа XVIII–XIX веков, а стоящая к северу от нее «теплая» Симеоньевская церковь крайне искажена позднейшими переделками.

100. Смоленская церковь. 1696–1707

101. Смоленская церковь. Северный фасад

Рядом со Смоленской церковью находится хорошо сохранившийся памятник жилищной архитектуры XVII века (дом № 134 по улице Ленина; илл. 102). Это дом какого-то состоятельного суздальца, либо духовного лица, возможно, знаменитого суздальского попа, приверженца «старой веры», Никиты Пустосвята. Подобный дом изображен на панораме Суздаля начала XIX века около Рождественского собора в кремле. Хотя дом построен из кирпича, весь его облик говорит о старинной традиции деревянного строительства. Дом состоит как бы из двух «клетей» разной высоты, перекрытых двускатными кровлями, напоминая виденную нами в кремле Глотовскую церковь. Восточная, большая по площади часть двухэтажна и сохранила первоначальное сводчатое покрытие нижнего хозяйственного этажа — подклета. К этой кирпичной «клети» как бы «прирублена» вторая, меньшая, с нарядным трехоконным фасадом (окна растесаны и получили новые наличники). Конечно, подобные дома резко выделялись среди деревянных лачуг городского «черного» люда. Эта редкая гражданская постройка позволяет понять, откуда шли в культовую архитектуру XVII–XVIII веков отзвуки приемов и форм деревянного зодчества и черты, сближавшие храм с жильем, о чем мы не раз говорили выше. Этим источником были вкусы горожан. С их растущим значением связан и явно ощутимый процесс все большего «обмирщения» церковной архитектуры.

Наш путь идет отнюдь не следом за историей, — и теперь, ознакомившись с поздними зданиями Суздаля XVIII века, мы вновь возвращаемся к XII столетию, к древнейшему из сохранившихся памятников владимиросуздальской архитектуры — церкви в Кидекше.

Мы отправляемся туда с главной площади Суздаля. По дороге мы можем увидеть еще один интересный памятник XVII века — собор Васильевского монастыря, возникшего еще в XIII столетии в качестве форпоста городской крепости. Его ограда сохранила части XVII века: собор построен вместо шатровой деревянной церкви в 1662–1669 годах. Он имеет ту же двухстолпную конструкцию, что и виденная нами ранее церковь Лазаря. В отличие от нарядности и живописного пятиглавия церкви Лазаря, поставленной в людной части города по соседству с торговой площадью, собор пригородного монастыря был трехглавым, видимо, в подражание древнему трехглавию городского собора. Фасады с небольшими порталами входов и простыми амбразурами редких окон производят очень суровое впечатление. Поблизости от него стоит трапезная двухэтажная Сретенская церковь конца XVII века, примечательная повторением приема церкви Архиерейских палат в кремле — восьмискатного покрытия (собор, трапезная и ограда реставрированы в 1959–1961 гг. В. В. Гасперовичем).

102. Жилой дом. XVII–XVIII вв.

За полями вдали — село Кидекша. Так же как у Боголюбова, у него интересное древнее прошлое. Мы уже знаем, по каким мотивам здесь, на берегу Нерли, по соседству с устьем Каменки вырос княжеский укрепленный городок: как и Боголюбов-город он взял под свой надзор речной выход от Суздаля. Нерль была важнейшей жизненной артерией края: еще в XI веке в неурожайные голодные годы суздальцы ездили Нерлью за житом в далекие земли Болгарской державы. И здесь для оправдания решительного мероприятия — постройки княжеской крепости — потребовалось прибегнуть к помощи «небесных сил». Говорили, что именно на месте княжеского замка якобы было становище «святых князей» Бориса и Глеба, когда они ходили из Ростова и Мурома на Киев, что и определило выбор места для княжеского городка. В этом был еще и другой смысл. Легенда о прикосновенности к суздальским местам первых русских «святых» поднимала церковный престиж Суздальщины, что имело немаловажное значение в борьбе за ее первенство среди русских княжеств.

Княжеский город одной своей стороной примыкал к сравнительно высокому берегу Нерли; с северо-запада его прикрывали земляные валы с деревянными стенами — остатки их насыпей местами сохранились на крестьянских усадьбах (особенно около дома Состигалова).

Здесь и была построена в 1152 году белокаменная церковь Бориса и Глеба (илл. 103). После виденных нами памятников древний храм производит исключительно сильное впечатление своей мудрой простотой и мощью. Он поставлен почти на краю обрыва Нерли, куда обращены его обнаженные апсиды. Белокаменная кладка стен еще не блещет утонченным мастерством, это усиливает суровое и властное обаяние скупых форм храма. Они как бы молчаливы и сосредоточенны в своем величии. Где-то около храма стояли хоромы княжеского двора и рубленые дома придворной знати с их службами. Среди серых бревенчатых построек резко выделялся видный издалека с заречных полей и пологих высот белый куб дворцового собора. С севера и юга от храма к реке теперь спускаются два овражка; возможно, это места древних въездов в замок с пристани, тогда здесь следует предполагать древние проездные рубленые башни.

Храм перенес много невзгод. Видимо, на богатую княжескую усадьбу обрушились татары, так что в 1239 году ростовский епископ Кирилл должен был ремонтировать пострадавшее здание дворцовой церкви князя Юрия. Но следом за этим наступила пора запустения. Храм долго стоял без кровли, и его своды вместе с главой разрушились; катастрофа захватила восточную часть стен и верхи алтарных апсид. Лишь в XVI–XVII веках его починили, использовав старый белый камень. Но восточную часть здания не восстановили, завершив храм новым, весьма плохо сделанным сомкнутым сводом и четырехскатной крышей с маленькой главкой, совершенно не отвечающими первоначальному облику замечательного памятника. Были также заложены хорошо видные и теперь древние щелевидные окна и сделаны новые, а с запада в XIX веке пристроили притвор. Однако, вспоминая виденные нами древние храмы Владимира и Боголюбова, мы без труда дорисуем утраченные части и мысленно представим первоначальный облик здания.

По своему типу храм сходен с Покровом на Нерли и Димитриевским собором: это также кубический, одноглавый трехапсидный храм, каких много строили в XII веке на княжеских дворах и городских улицах. Но сколь отличен образ этого здания от образа прославленных храмов Владимира и Боголюбова! Мы помним утонченную хрупкость и легкость основного ядра Покрова на Нерли, поэтичную и стройную ярусность его композиции с галереями, пышный и велеречивый резной убор Димитриевского собора, воплотившего в камне пафос царственного могущества Всеволода III. Здесь, в Кидекше, все проще, массивнее и суровее. Объем храма почти кубичен, в нем нет ни стройности Покрова на Нерли, ни мужественной слаженности Димитриевского собора. Он спокоен и неподвижен. Могучие полуцилиндры апсид откровенно и внушительно выступают из тела храма (илл. 107). Над спокойными дугами закомар вздымалась такая же мощная, как апсиды, глава с черными щелями узких окон и шлемовидным покрытием из серебристого олова. На обнаженных белых фасадах, расчлененных на широкие доли плоскими лопатками, четко рисуются теневые пятна узких оконных амбразур, подобных крепостным бойницам. Столь же просты порталы, в них еще не выделены архитектурные элементы — базы, косяки, капители, архивольт; это, скорее, не порталы, а простые уступчатые обрамления входов. Поясок поребрика и аркатура на клинчатых консолях в уровне хор — единственная декоративная деталь, допущенная зодчим и подчеркивающая монументальность и лаконизм стенной плоскости. Такой же поясок или городчатый карниз украшал верх апсид и барабана. Таков немногословный и ясный строй форм храма, покоряющий воображение своей силой и величавой простотой. Он

крепко и недвижимо стоит на круче нерльского берега у самой стены княжеского города.

В суровости и сдержанности облика княжеского храма нашли отражение своеобразные условия времени Юрия Долгорукого. Борьба за возвышение Владимирского княжества только начиналась. Ее главными средствами были тяжелые походы на Киев и властное подавление внутренней боярской оппозиции. Меч воина еще заменял духовный меч. Идейная борьба пока не развернулась во всей своей сложности и остроте. Монументальное искусство в эту пору пока стояло на втором плане княжих дел и огромная сила его эмоционального воздействия еще не была поставлена на службу широкой княжеской политике. Небольшие храмы новых юрьевых городков, простые и несколько традиционные, полностью отвечали своим скромным задачам. Они овеяны суровым духом своего времени. В их мощной простоте и грозной неподвижности есть нечто роднящее храм с крепостью. В то же время в церкви в Кидекше есть известная демонстративность, сказавшаяся в постановке храма на береговой высоте, в его господстве на широким пространством, — качество, которое развили зодчие времени Андрея Боголюбского и Всеволода 111 в обстройке Владимира. Таковы основные черты внешнего облика храма в Кидекше.

103. Архитектурный ансамбль в Кидекше. XII–XVIII вв.

104–105, Фрески церкви Бориса и Глеба в Кидекше. XII в.

Так же предельно ясен, спокоен и неподвижен его сумрачный интерьер. Своды хор, уцелевших при крушении храма, оперты на простые импосты. Крестчатые столбы несли обычную систему сводов и широкий барабан главы. Внутреннее пространство храма было решительно изменено при его восстановлении в XVII веке. Его восточные столбы были разобраны и сделана новая стена с проходами в алтарь. Храм теперь больше напоминал виденные нами церкви двухстолпного типа XVII века — Васильевскую и Лазаревскую. Отрезанная от помещения для молящихся и пониженная алтарная часть соответственно удлинилась и также стала похожей на поместительные алтари церквей XVII–XVIII столетий.

При всех этих искажениях церковь Бориса и Глеба в Кидекше занимает выдающееся место в истории древнерусского зодчества. Вместе с лучше сохранившимся и одновременно построенным Преображенским собором в Переславле-Залесском она является древнейшим памятником белокаменной владимиро-суздальской архитектуры. С этими памятниками связан и вопрос о создавших их мастерах. Их творческий почерк определяется прежде всего геометрической четкостью форм здания, точностью его контуров в плане и в вертикали. Во-вторых, это строители, владеющие техникой белокаменной кладки, не знакомой зодчим Поднепровья, откуда пришли мастера, создававшие собор Мономаха в Суздале, Так строили только в Галичской земле, мастера которой были близко знакомы с романской архитектурой соседних стран Запада. Связи Юрия Долгорукого с галичским княжеским домом укрепляют предположение о том, что на север пришли зодчие с берегов Днестра, заложившие здесь основы новой ветви архитектуры XII века, которая вскоре затмила зодчество самой Галичской Руси. На раннем этапе развития еще нет почти никаких проявлений интереса к романским архитектурным формам. Юрий Долгорукий был последовательным грекофилом. В храмах его времени не могли появиться новые, не связанные с византийско-русской традицией элементы. Считавшийся «романским» архитектурный поясок в действительности давно применялся русскими зодчими XI–XII веков Киева и Новгорода. Точно так же и порталы церкви в Кидекше схожи больше с подобными же уступчатыми простыми нишами, какие украшали уже древнейшие русские храмы.

106. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше. 1152. Вид с реки Нерль

107. Апсиды церкви Бориса и Глеба з Кидекше

Под хорами, одновременно с постройкой храма в 1152 году, были сделаны аркосолии, предназначенные для гробниц владельцев замка. Однако Юрий Долгорукий умер в Киеве, и княжеский городок на Нерли, видимо, перешел во владение его сына Бориса Юрьевича, который и был погребен здесь, а за ним — его жена Мария и дочь. Их гробницы и заняли аркосолии под хорами, где стоят и теперь. В семидесятых годах XVII века любознательный суздальский воевода Тимофей Савелов, заглянув в щель расколотой крышки княжеского саркофага, увидел, что на скелете превосходно сохранились остатки драгоценной одежды: «поверх лежит неведомо какая одежда шитая золотом … на ней же вышит золотом орел пластаной одноглавной, а от того орла пошло на двое шито золотом же и серебром узорами. .». Этот рассказ дает представление о тех драгоценных одеяниях с ткаными изображениями, которые были в числе «образцов», широко использованных владимирскими каменосечцами времени Всеволода III, «Пластаный», то есть с распростертыми крыльями орел встречается среди виденных нами рельефов Димитриевского собора. Тот же Тимофей Савелов отметил, что над гробницами князя и его жены «подобия их … на стенах шаровным строением (т. е красками) воображены». Его сообщение подтвердилось через 280 лет.

Видимо, построенный в 1152 году храм в течение тридцати-сорока лет оставался нерасписанным. Его интерьер был таким же суровым и строгим, как и его внешний облик. Только цветные пятна икон алтарной преграды горели в сумрачном белом пространстве храма. Открытые в 1947 году фрагменты фресковой росписи церкви принадлежат, как полагает ряд исследователей, восьмидесятым годам XII века. Весьма вероятно, что роспись была сделана по распоряжению Всеволода III, желавшего почтить храм отцовской усадьбы и память своей матери- гречанки, принцессы из рода Комнинов. Последняя и изображена в фреске аркосолия северной стены в роскошных императорских одеждах рядом с фигурой св. Марии, соименной погребенной здесь вдове князя Бориса Юрьевича — Марии. Монументальные фигуры в малиновокрасных одеждах четко рисуются на белом фоне в окружении пальм с красными плодами и деревьев с двумя павлинами, видимо, передающих райский сад. Очень интересно, что и стены на хорах, где во время богослужения находилась княжеская семья, были украшены исполненными в нежной розово-красной и фиолетовой гамме изображениями деревьев и птиц, то есть, видимо, того же рая, что являлось резким отходом от канонической системы росписи. Это влечение к цветистой орнаментике развилось в виденной нами росписи Суздальского собора XIII века. В алтарной апсиде раскопками открыт фресковый фриз из завес с желтыми складками и изображениями красно-коричневых семисвечников и деревьев и полукруглое каменное седалище для священников. Остальные фрагменты росписи расположены на южной и северной стенах около нового иконостаса. На северной стене особенно интересны орнаменты круглого медальона и граней лопатки (илл. 105). На южной уцелели части отдельных композиций, здесь хорошо видны фигуры двух всадников. По мнению одних исследователей, — это изображение Бориса и Глеба, но, вероятнее, что это фигуры скачущих волхвов (илл. 104). В росписи преобладают красновато-коричневые тона, определяющие ее сдержанную цветовую гамму.

Видимо, украшение храма Всеволодом III не ограничилось его росписью. При раскопках в алтарной апсиде были найдены обломки белокаменного надпрестольного кивория-сени, украшенного превосходной резьбой, ближайшим образом напоминающей резьбу плоских рельефов Димитриевского собора.

Остается неизвестным, как попадали на хоры Борисоглебской церкви: следов дверных проемов в стенах не сохранилось. Есть предположение, что ход на хоры был через вырез в их северном своде, по деревянной лестнице изнутри храма. Храм был придворным. Изучение топографии и поиски следов построек усадьбы Юрия Долгорукого и его сына Бориса является задачей будущих раскопок.

Раньше, осматривая ряд поздних памятников Суздаля XVII–XVIII столетий, мы не раз говорили, что их зодчие внимательно присматривались к древним постройкам своего края и использовали опыт их строителей.

Вероятно, что белая гладь фасадов Вознесенской церкви бывшей Александровской лавры или ее ровесницы Смоленской церкви, со строгим размещением трех окон в верхнем ярусе, была навеяна впечатлениями от древней церкви в Кидекше. Мастера не раз и непосредственно строили в Кидекше — они переделывали и восстанавливали древний белокаменный храм, их руками сооружены окружающие его каменные постройки (илл. 103). К югу от храма в конце XVII — начале XVIII века поставлены очень изящные Святые ворота с фигурным многолопастным верхом и нарядным убором фасадов, выводившие к спуску на реку, а в 1780 году — «теплая» церковь Стефана, которая напоминает своей высокой двухскатной кровлей виденный нами в Суздале жилой дом около Спасо-Евфимиева монастыря (илл. 102). Наконец, с западной стороны построена шатровая колокольня, также обличающая руку суздальских зодчих XVIII века и сходная по своим деталям с уже виденными нами колокольнями города. Однако в ней больше архаизма; у нее прямой, а не вогнутый шатер с широкой «полицей» в основании и с открытыми оконцами-слухами. Убранство же восьмерика напоминает колокольню Никольской церкви в кремле. Так в ансамбле зданий в Кидекше мы с осязаемой ясностью ощущаем взаимодействие и связь древнего искусства владимиро-суздальской поры и нового искусства мастеров суздальского посада XVII–XVIII веков.

Заканчивая осмотр памятников Кидекши, следует спуститься к Нерли и взглянуть на них отсюда. По буграм склона лепятся темные клети старых амбаров и банек, видимо, мало отличающиеся от построек древней Кидекши. И вновь мы ощущаем всю значительность монументальной архитектуры прошлого, ее контраст с окружающей житейской обстановкой и связанную с этим особую силу воздействия ее красоты. И здесь нельзя не сказать вновь о характерном для древнерусских зодчих благородном и чутком понимании ими гармонической связи архитектуры и природы. Белокаменный храм не подавляет своими размерами окружающего ландшафта и согласует их со сравнительно невысоким берегом Нерли, на котором он стал. Эта связь здания с землей, с ее естественной красотой обусловливает цельность художественного впечатления, ощущение почвенной, земной силы архитектуры, которая обретает свою мощь не в нарочитом, попирающем природу величии, но в мудром согласовании с ней.

Окинув внимательным взглядом группу построек Кидекши, стоящих рядом, но разделенных во времени пятью столетиями, мы еще и еще раз чувствуем их органическую связь между собой. Как в Суздале, так и здесь — это не отдельные здания, но как бы части целостного по замыслу ансамбля, построенного в созвучии с его древнейшим ядром — белокаменным храмом. Простота и некоторая суровость стоящей вблизи от него церкви Стефана как бы вторят его скупому величавому языку, его сдержанности. Напротив, Святые ворота с их причудливой игрушечной нарядностью и замысловатым рисунком их верха создают контраст могучей архитектуре церкви Бориса и Глеба, подчеркивают ее лаконизм, усиливают ее торжественное звучание. Ту же роль играет колокольня, хотя и сдержанная по сравнению с современными ей нарядными постройками Суздаля, но здесь кажущаяся на редкость богатой. Входящий через ее низкую арку видел храм несколько с угла вписанным как бы в темную раму, в которой еще ослепительнее сиял белый камень его стен. Так и здесь, в обыкновенном русском селе, безвестные суздальские зодчие XVII–XVIII веков оставили нам покоряющий своей задушевностью пример бережной любви к великому наследию их древних собратьев по искусству. Они не стремились заслонить своими постройками их творение и не допустили кичливого соперничества с ним. Но они и не склонились перед ним в слепом подражании, сохранив свой новый жизнерадостный язык. Они по-своему продолжили начатое пятью веками раньше, и их новое слилось со старым в прекрасном единстве, утверждающем единство и неразрывность культуры великого народа, величие его многовекового труда и накопленных им сокровищ.

Теперь мы покинем Кидекшу, чтобы после древнейшего памятника владимиро-суздальской архитектурной^ школы увидеть ее последнее создание — Георгиевский собор в Юрьеве-Польском.