Когда Франк решил, что пора трогаться в путь, в городе появился Сандурен. Диль увидел его у входа в их гостиницу, возвращаясь из лавки с грузом припасов. Под ложечкой предательски засосало, хотя маг не начал швыряться в него молниями, а наоборот, слегка поклонился, вежливо и даже уважительно.

– Здравствуй, Дильмар.

– Зачем вы здесь?

Голос дрогнул. Ну и ладно, вряд ли Сандурен подозревает в нем героя.

– Надеюсь уговорить… дракона – вряд ли, он не может не исполнять того, что считает своим предназначением. Но люди отличаются от драконов свободой воли.

Диль прислонился к столбу, не выпуская из рук тяжеленной корзины.

– Нас никто не заставляет идти с ним. Правда.

– Правда? Разве ты не боишься? Разве не хочешь жить? Разве ты хочешь умереть, как умер Ори-тал?

– Так не получится, – усмехнулся Диль, внезапно успокоившись. – Я боюсь, господин Сандурен. И, наверное, не знай я, к чему приведет ваш план, мог бы и сбежать.

– Ты же не можешь всерьез полагать, что сыграешь особо важную роль в этой миссии. Ты не воин…

– Я никакой роли не сыграю, господин. И жить, наверное, хочу. Только вряд ли у меня получится. Мне трудно объяснить. Точнее, вам будет трудно это понять, раз вы готовы отдать мир тварям из бездны.

– А дракон готов скормить вас тварям из бездны, – кивнул маг, – и тоже ради великой цели. В чем разница? В количестве? Разве количество – это так важно? Тысячи неизвестных – и ты сам. Что важнее?

– О боги, да что вы говорите! – даже испугался Диль. – Вы это свободой выбора называете?

– В том числе. Человек волен выбирать, кем быть – рыцарем, бродягой, вором. Дракон этого лишен. Он может только защищать… но не видишь ли ты парадокса в том, что, защищая, он убивает не меньше? Какое слово ключевое – «защищая» или «убивает»?

Диль попробовал вспомнить, что же такое парадокс, но не вышло. Поэтому он пожал плечами.

– Я простой человек, господин Сандурен. Не уверен, что хорошо понимаю вас, но не могу принять такой… свободы воли. Я ведь мог стать разбойником или убийцей, но не стал. И не хочу становиться. Это мой выбор.

– Вот это я тебе и предлагаю, Дильмар. Не убивать, ведь это противно твоей душе. Просто – уйти. Могу дать священную клятву, что Белый орден убережет тебя от созданий бездны. Ты увидишь рождение нового мира…

– И гибель старого, – закончил Диль. – Пусть он плох и несовершенен, но он населен людьми… разными. Но в основном хорошими. Простите, но мне с вами не по пути.

– Вы исполните миссию – и все пойдет по кругу.

– Пусть. Я не хочу разрывать круг.

– Ты погибнешь.

– Наверное.

– Он тебя не достал? – поинтересовался Илем. – Интересно, запрещено ли правилами отвесить пинка великому магу? Или хотя бы плюнуть ему в рожу?

– Я и тебе гарантирую безопасность.

И Илем ловко пнул великого мага. Между ног.

Почему-то не разверзлись небеса, в Илема не полетели молнии. Сандурен постоял долгие несколько минут, согнувшись в три погибели и зажав между ног руки, со стоном распрямился, ожег вора обещающим взглядом – но просто мужским, никак не магическим: вот, мол, погоди, я тебе покажу. Тот очаровательно улыбнулся и сказал:

– Я всю жизнь пользовался свободой воли. Меня вообще трудно заставить что-то делать, если я этого делать не хочу. Я умею приспосабливаться к обстоятельствам. Но даже я не хочу приспосабливаться жить в вашем новом мире, который сплошь будет состоять из замечательных людей. Я всего лишь вор, мне там не место. Так доступно? О, вот и принцесса подоспела. Ее тоже станете уговаривать?

Несколько подсевшим голосом Сандурен обратился к Лири:

– Ты ведь и не жила, девочка. Не любила – и не успеешь. Не знала мужской ласки – и не узнаешь. Не видела первой улыбки своего сына – и не увидишь.

– Зато другие женщины увидят, – отчеканила принцесса Лирия Кандийская. – Уйди с дороги, маг.

Франк покачал головой.

– Ты убедился, Сандурен? По-прежнему считаешь, что я заставляю их?

Маг отступил и медленно и внимательно оглядел всю компанию, задержав взгляд на Илеме, что, в общем, было бы вполне объяснимо. И смотрел он не тяжело, как можно было бы заподозрить, а скорее сочувственно.

– Мне жаль, – тихо проговорил он, повернулся и не спеша побрел по улице, усталый и разочарованный. Лири расфыркалась возмущенно, а Кай лишь головой покачал:

– Ему жаль!

– Да уж, – поддержал Илем. – Нас ему жаль – ну симпатичны мы ему, сил нет, как симпатичны. Печется о нашей безопасности…

– Он жалеет о том, что круг не желает рваться, – перебил Франк. – О том, что очередные упертые идиоты готовы рисковать, чтобы не дать миру улучшиться. Диль, поставь корзину-то, чего держишь. Быстро разложили припасы.

– Они будут нас ждать, – невольно сказал Диль. – Сразу у города. И их будет много.

– Значит, будет представление, – отрезал Франк.

– Ты их спалишь, – кивнул Илем, – а потом постоишь над нашими телами, и скупая драконья слеза…

Он осекся. У Диля бы напрочь пропало желание разговаривать в ближайшую неделю, получи он такой взгляд в награду. Он запоздало устыдился собственных слов, которые так естественно было бы принять за страх, хотя он как раз не был испуган. Совсем. Он просто отчетливо увидел эту засаду. Много-много людей в кустах вдоль дороги близко от северных ворот.

Кай словно случайно сжал его плечо и ободряюще улыбнулся. Стало совсем стыдно. Его еще и утешают. Позор-то какой.

Франк покусывал нижнюю губу, пока они быстро распихивали покупки по своим мешкам, надевали эти мешки, но стоило Лири направиться к коновязи, он остановил ее властным жестом.

– Диль, ты уверен? И перестань смущаться, ты не мальчик.

Диль все-таки покраснел, объясняя, что это всего лишь показалось ему закономерным и естественным, настолько, что он увидел картинку, и это никакое не предчувствие…

– Это простая логика, – кивнул Франк. – Илем, закрой рот. Твоему чутью я бы поверил меньше, потому что ты по определению ждешь гадостей от всего мира, а он – нет. Ну, и я склонен думать то же самое.

– Да и я, пожалуй, тоже, – согласился Кай. – И что, выберем другие ворота? Возьмем отряд стражи? Будем прорываться?

– Мы не прорвемся, – усмехнулся Франк. – И в засаду не попадем.

Он отдал свой мешок Дилю, отошел на несколько шагов, чуточку опустил голову, чуточку свел плечи, и они снова увидели это чудо – подавшись вперед, подняв голову, Франк раскинул руки… Через миг на небольшой площади стоял дракон, но Дилю опять померещилось, что он видел каждую деталь изменения… и не видел ничего. Забились и заржали лошади у коновязи, заливисто забрехала, поджимая хвост, случайная шавка, завизжали женщины и, кажется, даже мужчины. Гибкая шея странно изогнулась, и вся команда мгновенно поняла этот приглашающий жест. О боги, не так уж он велик, чтобы поднять четверых, подумал Диль, карабкаясь по подставленному крылу и подавая руку сначала Лири, потом Илему. Они уселись друг за другом, вцепились в выступы гребня (сидеть на нем было более чем неудобно). Кай расположился позади безрукого Илема, чтобы в случае чего поддержать его, а Диль позади Лири с той же целью. О «случае чего» думать не хотелось категорически. Как же он взлетит с таким грузом? Ему же надо разбежаться, наверное, а им надо во время этого разбега не свалиться, ведь трясти будет…

Он взлетел с места. Взмыл по пологой дуге, и Диль подумал, что, будь Франк один, то ввинтился бы в небо почти вертикально. Лири взвизгнула. Только бы не впала в панику! Диль обхватил ее за талию одной рукой. Ему не было страшно, но не потому что вдруг проснулся героизм: он никогда не боялся высоты, с полгода выступал на трапеции, где двое сильных и ловких партнеров швыряли его друг другу, ему даже казалось, что его собственное тело не участвует во всех этих затейливых переворотах. Еще тогда он твердо верил, что крепкие руки Тина или Фалли его поймают. А сейчас он твердо верил, что Франк их не уронит. Он будет лететь ровно, не боясь ни стрел, ни магии, а значит, без рывков и стремительных поворотов. Только бы девочка не запаниковала. Только бы не задергалась.

В ушах свистел ветер, и Диль, стараясь перекричать этот свист, начал говорить Лири всякие глупости, тут вообще можно о смысле слов не задумываться, важен голос, уверенный, спокойный, важно, чтобы она поверила, чтобы перестала дергаться. Диль обнял ее и второй рукой, искренне надеясь, что его не сдует каким-нибудь боковым порывом ветра. Пусть она чувствует его руки, его надежность, его уверенность.

Конечно, дракон летел на такой высоте, какой Диль ни в одном цирке не видывал, ну и ничего, зато он по тонкому деревцу без перша шел, а ведь сто лет не хаживал, разве что между парой сараев канат натягивал, и то давненько – и ничего, справился. Он умел держать равновесие. Как оказалось, даже сидя верхом на драконе.

Мысль показалась настолько забавной, что он не выдержал, засмеялся, и тут же понял, что именно его смеха Лири не хватало, она чуточку расслабилась, перестала трястись, но на всякий случай – на какой? – Диль ее не выпускал. Вот когда Франк решит приземлиться, хотя бы одной рукой придется ухватиться за гребень.

По сторонам он не смотрел, бросил один взгляд вниз – летели очень высоко и очень быстро. Очень. Деревья казались кустами, дома – игрушечными. Не будь Лири так напугана, Диль бы точно полюбопытствовал, а так все внимание пришлось тратить на нее.

Она боялась высоты – но шла по тонкому деревцу над пропастью, дно которой терялось в тумане. Боялась – но не пыталась больше вырываться. Маленькая мужественная девочка.

А приземление было вовсе не таким, как взлет. Как ни старался Франк, тряхнуло здорово, Лири начала соскальзывать, но Диль успел ее подхватить, перевернуться, сгруппироваться и в итоге только крепко ударился раненым плечом. Остаточная боль на секунду ослепила, но лишь на секунду. Он тут же встал, поднимая Лири, а она обняла его крепко, как ребенок обнимает отца, прижалась и замерла. Кай изящно соскользнул наземь, принял Илема и улыбнулся: у вора горели глаза. Он был почти счастлив.

Дракон отошел, сложил крылья, опустил голову – и на его месте появился Франк, и снова Дилю померещилось, что он видел каждую мелочь, хотя этого быть просто не могло. Франк выпрямился, чуть склонил набор голову и подмигнул.

– Будете внукам рассказывать, как катались на драконе. Не замерзли? – Он вытащил из кармана плоскую флягу и протянул Илему. – Глотни, ты должен был замерзнуть сильнее всех.

Илем удивился. Понятно: так был доволен, что холода не ощущал. Они выпили по несколько глотков. Крепчайший напиток согрел почти мгновенно. Франк тоже приложился и недовольно сказал:

– Ну вот, у меня осталось только две возможности. И теперь, что бы ни случалось, я оставлю их на Серые горы и пещеры. Не таращь глаза, Илем, пещеры там огромные, три дракона поместятся. Летать там не придется.

– Пламя?

– Да, Кай. Мы обогнали их намного, к тому же они не знают, в каком направлении, и никакому магу, будь он хоть сто раз великий, не проследить полет дракона. Через пару часов мы подойдем к городу. Вы будете ждать, пока я не куплю лошадей. Без возражений. Кай слишком приметен, Илем без руки, юные девушки не покупают помногу лошадей…

– А Диля непременно надуют, потому что он не умеет торговаться, – подхватил Илем.

– Да пусть сколько угодно надувают, дело в другом: Диль не сумеет сыграть богатого покупателя. А я сумею. Здесь ярмарка, и торгуют именно лошадьми. Я куплю десятка два, тогда уж точно никто не обратит на меня внимания… Ваша задача – оставаться незамеченными. То есть сидеть на месте и не шуметь.

Франк привел их к заброшенному, но не разрушенному дому, запретил разводить огонь, зато оставил фляжку, в которой оставалось еще немало горячительного. Они не стали разбредаться по комнатам, уселись на уцелевшие лавки так, чтобы видеть окна. Лири не отходила от Диля, а когда Илем начал с преувеличенной заботливостью спрашивать, не надо ли высокородной принцессе поменять штанишки, его осадил Кай. Ра Кайен. Илем бросил что-то едкое, и Кай прямо спросил:

– Что так тебя злит? Что девочка держится не хуже мужчин? Что ее вина кажется тебе тяжелее? Что она принцесса? Ко мне ты не цепляешься, хотя я тоже по-вашему принц. И знаешь, мне надоела твоя мелочность.

– И что? – подобрался Илем. – Голову оторвешь? Или я от одного твоего недовольства должен немедленно затрепетать, раскаяться и начать отвешивать ей поклоны.

Лири легла на лавку, устроила голову у Диля на коленях и устало попросила:

– Оставь его, Кай. Он и сам не знает, отчего так меня ненавидит. Я, имея все, чего никогда не имел он, не захотела этим воспользоваться. Может, он ставит себя на мое место и понимает, что никогда бы не решился сделать то же самое. Легче быть героем, когда терять особенно нечего. И нет ему дела до жертв войны. Все упирается лишь в то, что я принцесса, но не сижу во дворце в окружении фрейлин, а тащусь по той же грязи, что и он, что так же не моюсь неделями и расчесываюсь пятерней. Не соответствую привычному представлению о принцессах. Потому что народ может относиться к королевской дочке как угодно, неизменна только уверенность в ее избалованности. Ну что замер? Встань, надавай мне по шее, на это твоего героизма непременно хватит. Со мной ты и одной рукой справишься. Ты ведь и правда трус, Илем, и даже не скрываешь этого. Ты дерешься из страха быть убитым. Ты кусаешься из страха быть укушенным. Как одинокая дворняжка.

Диль закрыл ей рот ладонью, но она спокойно и уверенно отвела его руку.

– И оставь его, Кай. Пусть развлекается. Честное слово, мне все равно. У меня есть дела поважнее. Расслабься, Диль. Илем умный. Действительно умный, умнее нас всех, вместе взятых, включая и Франка. Он знает, что я права. К тому же он тоскует по Ори, но не хочет признаваться даже самому себе, что ему, цинику, вору и одиночке, жаль простака-орка, так жаль, что глаза жжет и горло сжимает…

Колену стало мокро. Она плакала, не всхлипывая и не вытирая слез.

– И это единственное у нас с ним общее – я тоже тоскую по Ори. И если завтра убьют Илема, буду тосковать и по нему тоже. Потому что я поняла: неважно, какие мотивы нами движут. Неважно, что мы думаем и говорим, важно только то, что мы делаем. И что мы должны сделать.

На Илема было жутко смотреть. Не потому, что он был потрясен или особенно переживал. Жутко не в смысле жалко, а в смысле озноб вдоль позвоночника. Он действительно был страшным человеком, где-то глубоко внутри, а все, что они видели, все, что он им показывал, – наносное, внешнее, и эта его склонность с издевкам, и эта его отчаянная храбрость в бою, и хладнокровие, с которым он перерезал горло Хантелу.

И тут же Дилю стало его отчаянно жаль, потому что Илем не мог быть другим. То есть мог… и это было бы гораздо хуже. Он мог стать всего лишь мелким подлецом, которого сломали братья храма одиноких душ, мог даже себя не защищать…

Кай был наготове, но Илем так и не встал.

– А знаешь, – тем же ровным тоном продолжила Лири, – я рада, что наши пути пересеклись. Ты не можешь мне нравиться, но нравишься. Ты позволил… нет, ты заставил меня на многие вещи посмотреть иначе, заставил научиться ценить то, что я имею. И самое лучшее в моей жизни – это вовсе не горячие ванны в любое время, наряды, балы и прочие дворцовые развлечения. Самое лучшее в моей жизни – это Диль. И в твоей тоже.

Илем опустил глаза.

– Ладно, кукла, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Нового ты ничего не сказала, я и сам в герои не записывался. Не испытывать страха не значит не быть трусом. Я это очень хорошо понял, когда увидел Силли. И Ори… Да, мне жаль Ори. Славный был парень. Без затей.

– Он был такой, каким тебе никогда не стать, – согласилась Лири. – И мне тоже. Ты думаешь, я считаю себя лучше, чем ты? Да нисколечко. Хочешь узнать? Да, я чуть не описалась. Я ужасно боюсь высоты. Мне хотелось спрыгнуть, потому что даже свалиться с такой высоты не так страшно, как там быть. Так что говори что угодно.

– Не буду, – засмеялся Илем, и принужденности в его смехе не было. Почти. – Но раз уж мы стали такие откровенные и прямые, скажи мне вот что. Неужели это лучше, Лири? Холод, голод, комары, грязь, волки, необходимость прятаться, скрываться, убегать? Неужели быть королевой настолько хуже?

– Да, хуже!

– Дура ты, хоть и принцесса. Запомни: государством правит, конечно, король. А умная королева правит королем. Поздно об этом говорить, конечно, но почему ж твоя мама не внушила тебе такую простую мысль?

Лири долго молчала, продолжая беззвучно плакать. А потом все же сказала:

– Я не знаю. Но даже если бы внушила… Я все равно сбежала бы. Я и подумать не могла…

– А должна была, – жестко бросил Илем. – Я свою жизнь провел на дне или в храме, что еще хуже, но очень хорошо…

– Она была наивной и чистой, – перебил его Кай. – И именно этого ты не можешь вообразить, потому что никогда не только таким не был, но таких и не встречал. Таких не бывает на дне или тем более в храме. Франк прав: ты неизменно ждешь от мира подлости, а она ждала любви.

Странно, но Илем не огрызнулся, вообще не ответил, лег на лавку и повернулся носом к стене. Кай укрыл его своим плащом. А Диль подумал, что штаны ему придется сушить, потому что слезы продолжали литься ему на колени.

– Я все время думаю… – глухо начал Илем. – О Хантеле. Нет, не раскаиваюсь, само собой, и снова то же самое бы сделал. О том, что с ним случилось. О лютине. Я не знаю… может, мы тоже затронуты этой лютиной. То есть потеряли свободу воли.

– Может быть, – согласился Кай. – Я тоже думал об этом. Ты ведь тоже наблюдал? Я не заметил ни в ком особенных перемен, которые бы свидетельствовали о лютине… Но знал вас я не настолько хорошо.

– Да брось. Мы изменились. То есть не ты, не Ори… может, эта дрянь только на людей влияет.

– Вы изменились, – кивнул Кай, не сводя невыносимо синих глаз с Диля. Почему? – Но я бы сказал, в лучшую сторону. Конечно, и лютина может так действовать, это необязательно зло, однако она непременно действует одинаково на всех. А вы изменились по-разному. Словно шагнули навстречу друг другу. Словно поделились друг с другом частью себя. Поэтому я думаю, что вас изменил наш путь.

– Или наша цель, – язвительно добавил Илем.

– Нет, – покачал головой Кай. – Тебя – нет. Тебе и правда плевать на мир.

Диль расстроился. В общем, Кай, конечно, прав, но разве ж всякую правду стоит говорить вслух. Илем и сам это знает, только одно дело знать самому и совсем другое – услышать от кого-то. Особенно если ты этого «кого-то» уважаешь. И особенно если ты вообще не имеешь обыкновения кого-то уважать.

– Ты тоже изменился, – проворчал Илем, – сделал шаг ко мне, то есть опустился до моего уровня.

– Говорю обидную правду. И знаешь почему? Я надеюсь на твой разум. Я верю, что ты способен перешагнуть через свою неприязнь. Ради общей цели.

Илем резко сел, подхватил соскользнувший плащ и закутался в него.

– Это насчет спасать первым делом Лири, а не свою задницу? – осведомился он мрачно. – Это понятно. Пусть и очень не хочется. Я отчетливо понимаю, что именно она должна завершить миссию, а мы должны помочь Франку ее довести. Я, Кай, в отличие от тебя очень хочу жить. Уж и не знаю, откуда у меня такое неудержимое желание. А еще я почти так же сильно хочу, чтобы Диль выжил. До Лири мне дела нет, а с тобой все ясно: ты вроде Ори, ты обязательно нас прикроешь. И я это проглочу, не останусь с тобой, потому что очень хочу пожить еще… ну хоть лет двадцать…

– Ты не останешься со мной по другой причине, – улыбнулся Кай. Тепло и ласково. – Это не будет иметь смысла. Тебе не сдержать большого количества врагов, в отличие от Ори с его боевой яростью или от меня… я тоже могу кое-чем удивить преследователей. И поверь, я не вижу ничего предосудительного в желании выжить. Я постараюсь, чтобы твое желание сбылось.

– А… – Илем махнул рукой под плащом и снова лег. – Все равно этого не случится. Хотеть, сам понимаешь, не вредно.

Кай сначала не ответил, но когда прошло несколько минут вдруг заговорил, да не просто привычно мягко, а даже и мечтательно. И даже глаза не были такими яркими, как обычно, посветлели, что ли. Смотрел он по-прежнему на Диля.

– Мне иногда кажется, что мы, эльфы, проще избавляемся от трудностей, потому что надеемся и верим. Неизменно, даже когда не на что надеяться и не во что верить.

– И ты? – перебил Илем.

– Конечно. Я надеюсь на то, что вы выживете, и верю в то, что вы исполните то, что должно. И что я смогу вам в этом помочь.

Илем изобразил неубедительный язвительный смешок и притворился, что спит. А Диль поймал себя на том, что однообразным движением гладит непослушные мягкие волосы принцессы и гигантским усилием воли заставил себя продолжать. Похоже, ее это успокаивало.

Было страшно. Не перед неизбежной смертью, то есть, не только перед ней. Страшно от того, насколько откровенный получился разговор. Так говорят, когда терять нечего. И вот странность: понятно, что терять уже нечего, давно понятно, но осознание пришло не то чтоб неожиданно, но как-то сразу. И страшно было не за себя – что особенно удивительно. Себя Диль потерял давно, оставалась только унылая, однообразная, лишенная смысла жизнь, которую, в общем, и не жалко. Что он мог вспомнить за последние годы?

Вот именно.

И пусть это совершенно неуместно, и пусть даже глупо. Он достал из мешка шары для жонглирования и начал легко перекидывать их из руки в руку, сначала два, потом три, пять… простые круги, сложные восьмерки – и получалось ведь, руки сами вспоминали, а Диль вспоминал пыльную дорогу, лежащую впереди, и свой бездумный путь.

Илем уже не прикидывался спящим, приподнялся на локте, наблюдая за полетом ярких шаров. Улыбался Кай – своим мыслям, своей памяти, а вовсе не непритязательному представлению. Лири осторожно села, вытерла нос и, смешно склонив головку набок, следила за руками Диля.

Он даже не уронил ни одного шара, зато бросил красным в Илема, тот ловко поймал и бросил обратно. Потом то же самое проделал Кай, и через минуту они перебрасывались шарами, как дети мячом, не спеша, основательно, спокойно, радуясь неожиданной и невинной забаве.

Однако каждый продолжал думать о своем, и мысли не отличались весельем. Диль постарался забыть о будущем. Забавно. Как можно забыть о том, чего еще не случилось? Оказывается, можно.

Всего четверо. Всего. Дойти должна Лири, а они должны это обеспечить. Почему тогда Илема так интересуют причины? Разве что-то изменится, если он догадается, откуда идут твари и отчего именно открываются врата? Дилю, конечно, казалось, что зла в мире не больше, чем обычно, но что может знать человек, которому отведено так мало?

А Франк? Он рассказывал, что скопление зла позволяет тварям проходить сюда, но ни разу он не упомянул, что сейчас зла стало больше чем пятьдесят лет назад? Обычная манера дракона – недоговаривать? И неужели Илем не спросил его?

Диль поинтересовался. Илем зло усмехнулся.

– Спрашивал. И получил полный драконий отлуп. Впрямую он отвечать не отказался, но не ответил.

– Это тоже ответ, – вздохнула Лири. – Значит, он так не думает.

– Он всего лишь дракон, – улыбнулся Кай, – а не бог. Он не может знать всего. Принято считать, что Сарефское зло – всего лишь олицетворение зла нашего, но вот кем принято – драконами или нами?

– А разве не все равно? – осмелился спросить Диль. – Я понимаю, что знать причину хочется, но разве мы сможем что-то изменить, даже если узнаем ее достоверно?

– Ага, – потянулся Илем, – узнаем. На пороге смерти. И никому не успеем поведать сию страшную тайну. Лично мне просто любопытно.

– Мы ничего не сможем изменить. Но драконы смогут.

– Да ладно, Кай! – засмеялся Илем. – Десяток драконов ничего изменить не смогут. А миллионы людей не захотят. Потому что большинство устраивает то, что есть, а если не устраивает, то они боятся перемен, потому что перемены очень редко оборачиваются благом, а если и не боятся, то их ничтожное меньшинство. Даже вы, эльфы, научились не воевать, благополучно скрылись с наших жадных глаз, но понимаете, что рано или поздно мы до вас доберемся, и не факт, что вы снова победите.

Диль не уловил связи. А дальше Илем углубился уже в такие дебри, что Диль перестал понимать, словно вор говорил на незнакомом языке. А он действительно образован, хотя и не учился в университетах, но ведь знает такие слова, каких Диль никогда не слыхивал. На равных разговаривает с эльфийским принцем, за плечами которого наверняка не шесть классов городской школы. И даже принцесса Кандийская скромно помалкивает, переводя взгляд с одного на другого. Диль этого, правда, сейчас не видел, она так и лежала головой у него на коленях, но она всегда так делала. Принцесса Смерть. Она и правда войдет в историю с подобным прозвищем, и никакие старания Франка не помешают людям забыть о ее истинном предназначении.

А ведь именно поэтому Франк с ней резок и временами даже груб. Он не в силах ничего изменить, как и Диль или Илем. Он, дракон истинный, Защитник мира, так же беспомощен перед лицом этого мира. Он отталкивает Лири, чтобы не привязаться к ней, потому что, защищая мир, вынужден пожертвовать ею.

Стало совсем холодно, и Диль набросил на спину одеяло. Глупо, конечно, потом что холод шел изнутри. Даже не страх, а осознание неизбежности. О потерянные боги, каково же Франку в очередной раз чувствовать эту неизбежность, чувствовать собственное бессилие… Богам – забавы, людям – смерть. Они не могут быть так мелочны? Да откуда смертным это знать?

А разве драконы смертны?

Что получается – есть боги, есть люди и прочие расы и есть драконы, которые стоят между… между людьми и гибелью мира?

Между людьми и богами?

Как хорошо было не думать, меряя шагами страны, останавливаясь, чтобы перекусить или повеселить других. Как хорошо быть опавшим листом, несомым ветром…