Риэль не заводил разговора о Райве, словно и не встречались, и чего здесь было больше – деликатности ли, некоторой боязни вероятных последствий этого знакомства или просто личной неприязни, Женя сказать бы не рискнула. Хотелось бы верить, что только деликатности, но привычка смотреть на жизнь здраво не осталась на тумбочке рядом с великодушием, и Женя очень сильно предполагала, что опасений было ничуть не меньше. Осуждать его за это? Ну конечно, это удобно, особенно имея опыт жизни пусть не при самой замечательной, однако демократии и уж точно полной свободы слова. Кто ж знает, что здесь полагается за случайные встречи (вплоть до почти двухмесячного проживания под одним пещерным сводом) с неведомым преступником, то ли всего лишь тюремная камера или наказание плетьми, очень широко практиковавшееся на просторах Гатаи, то ли вообще малоприятное сооружение на специальной площади.

Он все же заговорил, когда они уже уходили из Скаможа, наслушавшись страшилок о восстании в Кольвине и его подавлении. О причинах ходили самые разные слухи, а истории, передаваемые тревожным шепотком, больше походили на романы Стивена Кинга или фильмы Хичкока, чем на реальность, однако Риэль сделался весьма серьезен, и Женя вовремя вспомнила – ну да, здесь же магия… Волны репрессий не докатились до тихого провинциального городка, но народ добровольно вечерами сидел по домам, и даже желание насладиться голосом знаменитого менестреля не перевешивало осторожности. Заработали они совсем мало, но хоть цены здесь были невеликие, комнату им дали почти бесплатно, кормили тем, что останется на кухне тоже бесплатно, а оставалось не так чтоб много, однако голодными они не были. Что интересно, в Гильдии, куда Риэль зашел отметиться, никто не поинтересовался тем, где ж он шлялся последние пару месяцев. Никто не интересовался путями менестрелей. Может, его вдохновение обуяло и он сочинял баллады, сидя на сеновале в богом забытой деревушке, а может, с природой слиться захотел и прожил все время в лесу. Менестрелям позволялось многое из того, что настораживало в обычном горожанине и тем более селянине. Известное дело, творческие личности, бродяги, странные они, на месте не сидится…

Была зима. Замечательная зима. Потускнела листва, потеряла яркость трава, совсем мало было цветов, найти в лесу пропитание было уже потруднее – орехи, грибы да коренья, если не считать дичи, а охотиться Риэль не умел и не любил. Силки, случалось, ставил, и в них часто попадались кролики и даже изредка забавные животные: олени величиной с овчарку. Вот и сейчас над огнем обжаривался кролик, похожий на кролика всем, кроме ушей – ушки у него были мышиные, кругленькие и маленькие, и вообще Женя предполагала, что это лесная крыса. Риэль возился с палаткой, потуже натягивая промасленное полотно, а Женя аккуратно поворачивала импровизированный вертел. У них в заначке имелась фляга с обволакивающе пахнущей настойкой, и оба были в предвкушении. День выдался сырой и ветреный, к вечеру водяная пыль из воздуха пропала, но одежда все равно была волглой и тяжелой. Они замерзли, и настойка была всего лишь способом согреться. Риэль даже объяснил ей, что в теплое время он редко таскает с собой вино, а вот зимой фляга никогда не пустует, потому что и водка может согреть, и обычное вино можно вскипятить с травами, а такая вот домашняя настоечка лучше всего, потому он не скупясь выложил за нее шесть дин – дорого за поллитра, чай, не изысканное вино.

Кролик получился просто замечательный, излишки зимнего жира из него вытопились, а мясо было нежное и очень вкусное. Они по очереди делали по глоточку из фляги, обгладывая и обсасывая тонкие косточки, сидели, накрывшись одеялами, чтобы хоть немного просушить у огня куртки. Было не больше десяти градусов, и Риэль признавал, что зима в этом году редкостно холодная. В палатке в это время прогорал крохотный костерок из гарты, так что спать будет тепло, особенно если подстелить оба одеяла, обняться и укрыться одной из курток. Авось просохнет.

– И все же нельзя отказываться от любви, – вдруг сказал Риэль. – И уж тем более из-за благодарности.

– А ради дружбы – тоже нельзя?

– Не стоит. Ведь дружба никуда не денется. Ни я не исчезну навсегда, ни ты, и потом, мы уже друзья, и даже одна память…

– Я, конечно, рада, что могу стать одним из немногих твоих хороших воспоминаний, – перебила Женя, – только, извини, не хочу.

– Тебя испугала неопределенность жизни с ним?

– Нет. То есть об этом я и не подумала. И даже его фанатизм меня не испугал. Наверняка в его жизни нашелся бы кусочек и для меня. Но он сильный, Риэль. Он бы меня подавлял…

– Тебя? – фыркнул он. – Представляю.

– Пытался бы подавить. Я никогда не стала бы для него равноправным партнером. То есть оно и понятно, я, конечно, в тыщу раз слабее, и защитник из него лучше не придумаешь, и любовник просто обалденный, и… только не друг. Скорее всего, он бы меня просто поселил где-нибудь, и я б скучала в ожидании, но ни в чем бы не нуждалась. А я не хочу этого. Пока не хочу. Риэль, ты же видел, мы и говорили с ним всего пару минут, он меня прекрасно понял…

– Ты из-за меня с ним не пошла.

Спокойно и уверенно. Долго думал и убедился. И так же спокойно и уверенно Женя подтвердила:

– Из-за тебя. Только это никак не жертва с моей стороны. Я что, рыдаю по ночам? Или испускаю душераздирающие вздохи?

– Иногда.

– Но все реже. Я, если честно, думаю, что это все-таки была не любовь, а страсть.

– Ну, этого я, конечно, не знаю… Женя, а что я должен делать? Что должен думать?

– А ты не рад, что я с тобой пошла?

– Да в том-то и дело, что рад, – засмеялся он. – Безумно рад, эгоистически… И мне это не нравится. Я за тебя должен радоваться, а не за себя.

– Тогда радуйся за обоих, – предложила Женя, – потому что мне с тобой очень хорошо. Только холодно и хочется в палатку.

– Полезай. Я еще посижу, пока куртки не досохнут. А разговаривать можно и так.

Разговора не получилось, потому что Женя угрелась и не проснулась даже, когда Риэль укладывался рядом и накрывал ее курткой, набравшей тепла от костра.

Они шли к Комрайну, рассчитывая попасть в столицу ближе к новому году. Это была пора веселых праздников, менестрели стекались в крупные города вместе с циркачами, бродячими акробатами, вольными художниками и прочими производителями зрелищ. Риэль был уверен, что уж он-то точно не останется без работы, сложнее будет с жильем, но есть у него одна знакомая старушка, прежде охотно сдававшая ему за символическую плату просторную комнату под крышей, довольно холодную, зато снабжала его одеялами и кормила пирожками, печеньем, булочками и кексами, печь которые была большая мастерица. Проблема может быть только в одном: старушке было уже очень много лет, она могла просто не дожить до сегодняшнего дня. В прошлое посещение столицы Риэль не успел ее навестить, потому что встретился с одной девушкой…

Женя перестала считать, сколько времени она уже на Гатае. Тем более что это было сложно. Земной год вроде уже прошел, а здешний был в полтора раза длиннее, и как, спрашивается, ей счет вести? И главное, зачем? О доме напоминала уже только игрушечная собачка, потому что даже медальон ассоциировался с Тарвиком и, следовательно, с Комрайном.

Они немножко перераспределили груз: теперь кухонные принадлежности и флейту Риэля тащила Женя, потому что его рюкзак увеличился за счет палатки, пусть и небольшой и достаточно компактной, однако довольно тяжелой. Не случайно он обзаводился и зимней одеждой, и палаткой только на сезон, с легкостью продавая вещи весной, когда спать можно под открытым небом и нет никакой необходимости в куртке.

Они выступали в каждой деревне и каждом городке, где-то зарабатывали много, где-то совсем чуть-чуть. Однажды столкнулись с разбойниками, и Женя начала было впадать в панику, но разбойники оказались благородные и отобрали только деньги, причем десяток дин оставили, прихватив только золото. «Так обычно и бывает», – флегматично сообщил Риэль, никогда не переживавший из-за денег. Напереживался, когда пытался накопить ту злосчастную тысячу.

Что интересно, он ни сам не пытался деньги припрятать в тайничок, ни Жене не советовал: могут обыскать, и если найдут, рассердятся, поколотят уж точно основательно, зачем рисковать, лучше уж несколько дней впроголодь, да и то вряд ли, в Комрайне народ щедрый и уж кусок черствого хлеба всегда дадут. Да, Женя замечала отсутствие голодного блеска даже в глазах нищих, толпившихся, как и положено, возле церквей.

Религий здесь было несколько, но, как Женя поняла, это скорее были секты, ответвления от главенствующей конфессии. Верили незатейливо – в Создателя. Обряды были несложные, молитвы жестко не регламентировались, свобода совести, с одной стороны, гарантировалась, а с другой – демонстрировать атеизм Риэль не рекомендовал, так что они порой и в церкви заходили: просторные помещения, светлые, с яркими витражами и самыми разнообразными украшениями – то росписи покрывали стены, то скамьи сияли затейливой резьбой, то скульптуры стояли тесными рядами. Сам Создатель изображался, разумеется, в облике мужчины, но лица изображение никогда не имело: он мог быть в плаще, куртке, тунике, балахоне, но с неизменным опущенным капюшоном. Пару раз Женя даже видела на нем воинские доспехи и длиннющий меч за спиной. Выхватить такой меч было по силам только божественной личности – он был великоват, чтобы хватило длины руки, однако символичность и есть символичность, и атлетического сложения персона в самом натуральном рыцарском шлеме с забралом и почти двуручным мечом за спиной уважение внушала. Наверное, это была ипостась Защитника. Имелись еще Утешитель, Воитель, Учитель и вообще все, до чего могла добраться фантазия верующих. Перед его изображением можно было преклонить колени, а можно было и не преклонять, только голову опустить, но можно и не опускать – каждый разговаривал с богом как умел. Риэль опускался на колени, прижимая к груди ладонь – так принято было в Сайтане, где прошло его детство. Женя копировала поведение женщин Комрайна – те приседали в книксене, касаясь сложенными ладонями лба. Креститься не полагалось. Раза два на них обращали внимание священники – Женя получала благословение, а Риэль – просьбу спеть на вечерней службе, если он знаком с религиозными песнопениями. Он был знаком, и именно в церкви Женя услышала, как он поет а-капелла, и поймала себя на том, что невольно смахивает слезы, и не одна она.

Дороги услужливо ложились под ноги. Сейчас их подвозили чаще, чем летом, дожди портили покрытие, и сердобольные крестьяне или даже горожане, имеющие личный транспорт, предлагали несколько миль проехать с ними. Риэль никогда не расплачивался деньгами, но вот пел или играл на флейте непременно. И Женю заставлял. Это был необязательный обмен вежливостью: никто не обязан был подвозить менестрелей, менестрели не обязаны были петь.

Женя удивлялась, почему менестрели предпочитают ходить пешком, и Риэль объяснил, что лошадью обзавестись можно, только вот лошадь, даже самая неказистая, для любого разбойника – большой соблазн, ее и продать можно, и самому покататься, и съесть на худой конец, так что спокойнее просто ножками. За все годы странствий Риэль сталкивался с разбойниками неоднократно, старался соблюдать правила, и в основном эти встречи заканчивались всего лишь расставанием с кошельком.

Женя уже забыла Комрайн. Конечно, она видела город мельком, из-под полей шляпы да из окна комнаты отдыха в «Стреле», но даже это увиденное стерлось последующими впечатлениями. Комрайн был великолепен. Сказочен. Потрясающ. Гармоничен. И дорог – хорошо что старушка-поклонница была еще жива. Спутнице Риэля она очень обрадовалась, потому что, наверное, о его склонностях догадывалась или слышала и они ей не нравились. Женя словно служила залогом нормальности менестреля.

Работать пришлось очень много. Женю уже ничуть не смущала необходимость петь на публике.Ну пусть не великая она солистка, зато выглядит так, что если кому не нравится ее слушать, явно нравится на нее смотреть. Волосы отросли очень сильно, и Женя подрезала их так, чтобы они были до середины лопаток – длина, позволяющая и с распущенными походить, и прическу соорудить любую. Риэля она подстригла сама, довольно аккуратно, оставив падающие на глаза пряди, но все же приведя его голову в порядок. По городу Женя ходила в платье, а чтоб не было так холодно, старушка дала ей поносить шерстяную плотную накидку. Отношение к моде здесь проистекало исключительно из материального благополучия: те, что побогаче, за ней следили, те, что победнее совершенно спокойно донашивали старые вещи, даже доставшиеся от бабушек. Накидка была качественная, дорогая, украшенная вышитыми листьями и блестящей тесьмой, так что если кто на нее и косился, то скорее с завистью.

Отметились они и в Гильдии, где Риэль сразу получил огромное количество приглашений на неделю вперед. Его это обрадовало, потому что именное приглашение означало более чем приличную оплату, и, по его мнению, за три недели они могли заработать очень и очень приличную сумму в несколько сотен золотых. Женя взялась расспрашивать его о здешней банковской системе: чем разбойникам дарить, лучше какую-то сумму положить в банк – ну мало ли, на черный день или просто на период безденежья. Система была. Никаких кредитных карточек не выдавали, даже никаких расписок, но называли пароль, который был известен только клиенту и особому устройству (технология плюс магия), стоявшему в отдельном помещении и учитывающему не только само слово, но и голос. Риэль остался к этому равнодушен, а Женя взяла на заметку. Если и в самом деле заработается несколько сотен, уж одну из них можно сдать в банк.

В Гильдии Женю прослушала строгая комиссия, но вовсе не с целью немедля произвести ее с менестрели, а всего лишь для проверки уровня ее обучения. Гильдия не всякому менестрелю позволяла брать учеников и довольно строго контролировала процесс. Результат их устроил: для того короткого времени, что Женя числилась в ученицах, она научилась многому, даже способна была немножко аккомпанировать себе на лютне. Риэль немного нервничал, повышенной уверенностью в себе он все же не отличался, но все прошло очень хорошо, он воспрял духом, когда один из экзаменаторов сказал, что при таком прогрессе через год Женя сможет попытаться стать членом Гильдии. Особенного таланта у нее нет, но его можно компенсировать профессионализмом и тщательно подобранным репертуаром.

В Комрайне они встретили старика Симура, тоже имевшего несколько приглашений, суетился где-то и бездарный Фак, уделом которого было развлечение мелких купцов в дешевых трактирах. Конечно, столицу не миновал и Гартус, не преминувший снова прокомментировать Женин голос. Впервые она услышала женщину-менестреля, обладавшую сильным сопрано, роскошными светлыми кудрями и пропорциями фигуры 100-100-100, несмотря на относительную молодость. В Жене она увидела конкурентку, но не в пении, а в соблазнении богатых кавалеров: она давно знала Риэля и понимала, что Женя действительно всего лишь ученица.

Райв отыскал их сам, праздников это никак не испортило, и исчез тоже сам, назначив следующее свидание на грядущем через три месяца состязании менестрелей в городе почти у границы с соседней Малтией. Риэль сначала собирался поговорить с Женей на тему «нельзя отказываться от любви в пользу дружбы», но почему-то так и не стал, да и Райв ничего не спрашивал, наверное, поверил, что решила Женя окончательно. А она только убедилась в правильности выбора. Скорее страсть, чем любовь. И осторожность превыше всего. Женя не то чтоб начала исключать возможность любви, но вот в небывалую и сказочную любовь верить уже не хотелось. Наступать на одни и те же грабли в третий раз – извините. Ей казалось, правда, что Райв не такой, что он не поступил бы с ней так, как Тарвик или тем более Олег, но ведь и об этих двоих Женя думала поначалу так же. Ладно, Олег – она была молодая и наивная, но Тарвик! Ей было стыдно перед самой собой за то, что она позволила себе влюбиться настолько безудержно и поверить, что счастье возможно…

Счастье было не только возможно, но и реально, осязаемо, потому что она не чувствовала себя ни несчастной, ни одинокой.

Они действительно заработали почти четыреста золотых чистой прибыли (и Женя настояла на том, чтобы половину положить в банк), получили еще кучу подарков, практичных и полезных – например, Гильдия обувщиков преподнесла Риэлю мягкие и легкие полусапожки, а Жене прехорошенькие туфли, а Гильдия белошвеек снабдила их бельем. Единственный минус минимального набора одежды – его быстрая снашиваемость, когда изо дня в день надеваешь одни и те же штаны, они обтрепываются гораздо быстрее, чем когда решаешь две извечные женские проблемы: нечего надеть и некуда вешать. И многие менестрели в качестве парадной одежды имели такую, какую Риэль носил повседневно. Его концертный костюм был по-настоящему дорогим, и переодевался он, только если выступал в приличном месте, и того же требовал от Жени. В деревне можно петь и в запыленных штанах, но если ты выступаешь хотя бы на постоялом дворе, ты должен выглядеть хорошо.

Когда стихла череда праздников, они покинули шумную столицу, одновременно и уставшие от бесконечных выступлений, и отдохнувшие в мягких постелях и горячих ваннах – в старушкином доме был водопровод с горячей водой. Женя вернула накидку, отказалась взять ее в подарок по простой причине – лишний груз в дороге не нужен. Но вот пирожков и печенья с собой она им целое ведро напекла, и это они взяли с огромными благодарностями.

Теплело. Новый год здесь начинался не в середине зимы, а в конце, Риэль сказал, что от палатки и курток через месяц-полтора можно будет избавляться и снова путешествовать налегке. Комрайнская зима длилась четыре местных месяца из пятнадцати возможных, в месяце было по тридцать суток, а сутки длились примерно тридцать земных часов.

Часть пути с ними прошел Симур – решил стариной тряхнуть, но надолго его не хватило, и при первой же возможности он сел в дилижанс, крепко расцеловав обоих. А Женя и Риэль продолжили путь, выбирая на перекрестьях ту дорогу, которая беспричинно казалась симпатичней. В этой части Комрайна разбойников было немного, вели они себя более чем прилично, но познакомиться с ними не довелось, что ничуть не расстраивало.

В большом и строгом городе со смешным названием Каркша, что в переводе с древнего языка вообще-то означало «источник», Риэль, не торгуясь, продал старьевщику обе куртки и палатку, взамен купив новое одеяло, жилет для себя и большую шаль для Жени. Нормальный такой секонд хенд, хотя цены даже на ношеную одежду, если она качественная, были велики.

Они не успели даже добраться до гостиницы, где Риэль собирался снять комнату с ванной. Конные стражники непререкаемым тоном потребовали, чтобы они направлялись на площадь, и слабым оправданиям Риэля не вняли. Женя вопросительно посмотрела на него, но он отводил глаза, выглядел недовольным, расстроенным, но не встревоженным.

– Объясни, чтоб я впросак не попала, – тихонько попросила Женя.

– Казнь, – неохотно отозвался он. – Публичная казнь. В Комрайне обычно мало желающих полюбоваться, вот и сгоняют кто под руку попадется. И лучше послушаться, потому что обязательно придерутся… Ну, например, обвинят в неповиновении, и будут правы. Женя, ты вообще-то можешь мне в грудь носом уткнуться и не смотреть, ты девушка, тебе можно. А мне придется… Эй, Женя, ты чего?

У Жени подкосились ноги. Просто с перепугу. Публичная казнь – это, простите, не для человека из двадцать первого века, причем даже не из Ирана какого-нибудь, а из страны и вовсе с мораторием. Риэль поддержал ее под руку и сочувственно вздохнул.

Площадь уже основательно была заполнена народом, но была она невелика, и зрителей согнали не больше сотни. Особого воодушевления или интереса на лицах не было, впрочем, возмущения тоже. Скорее люди были недовольны тем, что их оторвали от повседневных необходимых дел и заставили смотреть на то, что видеть никому и не хотелось. Наверное, если б казнили какого-нибудь знаменитого разбойника, изрядно досадившего жителям этого города, картинка могла бы быть иной. Действо уже началось. Эшафот был, похоже, постоянный: основание, сложенное из неровных камней, гулкий дощатый помост с соответствующими сооружениями. Женя опознала только виселицу, а потом еще увидела здоровенный пень с сиротливо прислоненной к нему секирой на длиннющей ручке. Или алебардой?

Палач, как ему и положено, был одет в красное, только никаких масок или колпаков на нем не было, костюм больше напоминал трико цирковых акробатов, облегая внушительное тело так туго, что все анатомические детали были налицо, и выглядело это совершенно неприлично. Кроме него на эшафоте стоял чиновничьего вида дяденька и, посверкивая лысиной, по бумажке скучным голосом рассказывал о преступлениях приговоренного. Ага… Незаконное использование магических артефактов, контрабанда, ношение запрещенного оружия, сопротивление аресту, сопровождавшееся убийством двух стражников из этого самого оружия и масса сопутствующих нарушений типа неуважения к религии, хулы короны и финансовых махинаций. Похоже, смерть он заслужил по совокупности. Финал выступления чиновника вызвал в толпе гул.

– …Приговорен к случайной смерти, и да облегчит Создатель его последний час…

– Что такое случайная смерть? – спросила Женя. Риэль поморщился.

– Пытка ожиданием смерти. Начнут, например, вешать, а веревка оборвется. Тогда голову отрубят или разорвут… Обычно из четырех видов казни срабатывает одна, и считается, что никто не знает, которая. Если повезет, то первая. Но чаще вторая или третья. Палач не знает, какая именно. Приговоренному самому предлагают выбрать последовательность. Женя, ты лучше бы не…

Он замолчал и замер, расширившимися глазами уставившись на помост. Рука, которой он Женю обнимал, затвердела. И конечно, Женя посмотрела на приговоренного.

Хорошо, что Риэль ее поддерживал, потому что на помосте, в двадцати метрах от Жени, стоял Вик… Нет. Это был Тарвик Ган, усталый, постаревший, осунувшийся, похудевший настолько, что штаны не сваливались с него только потому, что были стянуты ремнем, коричневая рубашка висела мешком, отросшие волосы закрывали шею, как у Риэля спадали на глаза, слегка закручиваясь на концах. Но это был Тарвик – с его смутной полунасмешкой, яркими карими глазами, несколько вызывающим взглядом. Руки были связаны сзади, но выглядело это так, словно он просто заложил их за спину. Равнодушно он мазнул глазами по толпе, равнодушно покосился на палача, предложившего ему выбрать последовательность казней, пожал плечами и бросил: «На твое усмотрение, мне, знаешь, все равно». Контрабандист, убийца и неплательщик налогов. Мечта Фемиды. Чиновник запротестовал: приговоренный должен сам выбирать, вдруг ему так повезет, что первая казнь будет и последней, на что Тарвик с улыбочкой ответил, что умереть больше одного раза даже у него не получится, ну раз положено, то пусть слева направо.

– Не смотри, – прошептал Риэль. Тарвика поставили перед большим щитом, палач завозился напротив, вставляя самые обыкновенные стрелы в самые обыкновенные арбалеты, соединенные одной спусковой системой. Расстрел без взвода солдат и команды «пли».

Палач занимался своим делом довольно долго, даже толпа занервничала, а Тарвик скучал. Птичек рассматривал – целая стая расселась на перекладине виселицы, посвистывая и попискивая. Женя не могла оторвать взгляда от его лица. Не связано ли это с его заданием на Земле…

Рычаг палач нажимал достаточно демонстративно. Взвизгнул механизм, взвизгнули женщины в толпе – Тарвик напрягся и прикрыл глаза, но стрелы, долетевшие до него, силу потеряли и даже рубашку ему не прокололи, только одна слегка царапнула шею. Он выдохнул воздух, покачал головой и отчетливо сказал:

– Невезуха.

Следующим орудием было что-то непонятное: косой крест. Палач пристегнул Тарвика к середине широким ремнем, привязал к рукам и ногам длинные веревки и повернул крест так, что Тарвик принял горизонтальное положение, а потом еще долго прикреплял эти веревки, натягивая их покрепче. Риэль решительно прижал Женино лицо к груди, и Женя поняла, что будет на сей раз. Читала она, что в войсках Чингисхана людей привязывали к лошадям за руки – за ноги и пускали их вскачь, так что человека просто разрывало на куски. Ее сильно затошнило, она вцепилась в рубашку Риэля, чтобы не упасть. Никто не заслужил такой казни. Никто…

Толпа ахнула, и в тот же момент звучно лопнули веревки. Вторая смерть миновала Тарвика. Действительно невезуха, подумала Женя, и какой извращенный ум придумал эту продленную смерть…

Третьей была виселица. Тарвик все сохранял спокойствие, и Жене казалось, что дается оно ему без труда, и она догадалась, что прошел он, видно, через такое, что уже никаким ожиданием смерти и уж тем более самой смертью его не испугать. Когда веревка оборвалась и он упал, Женя уже даже не удивилась. Птицы взлетели с оглушающим гвалтом. Риэль покачал головой, потому что она высвободилась. Падая, Тарвик сильно ударился плечом, потому что даже со своего места Женя услышала, как он тихо, но смачно выругался. И лицо его подергивалось, когда палач помог ему подняться на ноги.

– Вот теперь все, – почти без голоса произнес Риэль. – Последняя. Женя, не стоит смотреть. Пожалуйста, не надо.

Женя упрямо мотнула головой. Она и сама не понимала, почему вдруг решила увидеть все. Палач установил Тарвика на колени возле пня – ну такая милая домашняя земная казнь, как короля Карла, никакого технического прогресса в виде гильотины. Ручная работа. Палач играючи поднял секиру, попримеривался ведь еще, сволочь такая: опустил легонько лезвие на шею, приподнял, снова опустил. Промахнуться, видно, боялся. А потом воздел руки высоко над головой, металл отразил солнце, и по лицам людей на площади заскакал солнечный зайчик. Палач покрасовался так целую минуту, нервируя толпу – а Тарвик был спокоен и даже, пожалуй, умиротворен, все должно было кончиться…

Женя все-таки зажмурилась, представив себе, как упадет на помост эта голова и гулко покатится по доскам. Толпа громко выдохнула воздух и загудела.

Секира вонзилась в пень в сантиметре от головы Тарвика, отрубив только несколько прядей волос. Палач там ее и оставил, а его поднял с колен. Тарвик выглядел растерянным и вовсе не счастливым, явно ожидал подвоха. Чиновник неторопливо вернулся, потоптался, будто умышленно время тянул, потом нуднейшим голосом завел очередную речь, из которой Женя поняла, что, несмотря на тяжесть совершенных преступлений, Тарвик Ган признал свою вину, активно сотрудничал со следствием и пообещал впредь вести себя хорошо (Тарвик удивленно приподнял брови), потому суд решил его помиловать, заменив ему смертную казнь публичным двойным клеймением раскаявшегося государственного преступника, и освободить сразу после этого, вернув ему его гражданские права. И надо было видеть его лицо! Женя невольно восхитилась, и только потом вдруг задалась вопросом, что означало сотрудничество со следствием…

Палач пошуровал на подставке, подняв клуб дыма, потом развязал Тарвику руки и, аккуратно закатав рукав, прижал к запястью клеймо. Запахло подгорелым мясом, и Женю сильно затошнило. Тарвик скривился, но даже не охнул, а палач снова подогрел клеймо и припечатал его к левой скуле Тарвика. Вот тут Женя добровольно уткнулась носом в грудь Риэля, старательно глубоко дыша, потому что ей стало совсем нехорошо.

И спектакль кончился. Убрался чиновник, залив ковшом воды жаровню, удалился палач, начала разбредаться равнодушная толпа, и Риэль повел Женю к маленькому ресторанчику тут же на площади, усадил за стол и попросил крепкого чаю для девушки. Ресторан с видом на лобное место. Боже мой…

Официант притащил чашку с вкусно пахнущим чаем и сочувственно покивал: тяжелое зрелище, уж точно не для женских глаз, но слава богу, хоть обошлось – помиловали человека, уже радостно. Люди были вовсе не кровожадны, а просто привычны.

– Публичные казни не так уж и часты, – словно извиняясь, сказал Риэль. – Даже странно, за что его удостоили такой чести. Ты выпей чай, он хорошо освежает. Женя, все неплохо кончилось…

Женя посмотрела в окно. Тарвик, так до сих пор и стоявший на эшафоте, подошел к лестнице, начал было спускаться, но вдруг опустился на ступеньку, словно враз лишился сил. И люди никак не него не реагировали – ну шел себе мимо, присел отдохнуть, никому не мешает, никому не нужен…

– Подождем, когда стемнеет, – тихо предложил Риэль. – Ему все равно некуда идти…

– Возьмем его с собой? – с надеждой спросила Женя, и Риэль кивнул: а как же иначе. Больше они и не разговаривали. Жене стало лучше, Риэль попросил собрать кое-какой еды в дорогу, потому что сейчас есть Женя не могла, и они пили чай, периодически поглядывая в окно. Смеркалось быстро. Женя боялась, что сейчас вот Тарвик встанет и уйдет, не бежать же за ним сломя голову, но он так и сидел в расслабленной позе, опустив голову, и поднялся уже после того, как Женя и Риэль вышли из ресторанчика, нагруженные своими вещами и припасами. Он поплелся куда-то в глубину сплетения улочек, бесцельно, словно прогуливаясь. Так странно было видеть его ссутуленную фигуру – Вик имел потрясающую осанку, которую Женя просто обожала, так красиво держал спину, так красиво держал голову, никогда у него руки не болтались вот так. Они медленно шли следом за ним, пока не выбрались из города. Стражник, который теоретически должен был бдить на посту, даже не высунулся из своей каморки, так что они остались незамеченными. Примерно в четверти мили за воротами Риэль негромко окликнул:

– Тарвик, подожди.

Тот остановился, оглянулся и удивился:

– Риэль, что ли? На площади был?

– Был. Ты куда-то конкретно?

– Куда мне конкретно, – усмехнулся Тарвик. – А что?

– Пойдем с нами.

– Ты псих?

– Наверное, раз я менестрель. А что? Ты официально помилован, почему бы…

И тут Тарвик наконец обратил внимание на Женю. Он не ахнул, не всплеснул руками и вообще никак не показал, что они знакомы, только чуть дрогнули веки. Совсем чуть-чуть.

– А девушке такой спутник нужен?

– Конечно, – сказала Женя, – и не играй в конспирологию, он знает.

Тарвик покачал головой:

– Ты ему сказала? Женька, ты дура. Он же тебя сдаст.

Женя потеряла дар речи, а Риэль несколько оскорбленным тоном возразил:

– Не сдал же пока.

Тарвик склонил голову.

– М-да… Неправильно сформулировал, так что не надо бить меня по яйцам, Женя. Я не имел в виду, Риэль, что ты побежишь с доносом. Но если тебя начнут спрашивать, ты ее сдашь.

– Ты сдал? – спросила Женя, не столько интересуясь этим, сколько желая защитить Риэля. Тарвик неопределенно повел плечом.

– Не знаю. Я не всегда отчетливо понимал, что именно говорю. Но на противоречиях потом меня вроде не ловили, так что надеюсь, что не сдал. И что вы намерены делать?

– Пройти еще пару миль и устроиться на ночлег.

– Пару? Ну, пару я, наверное, пройду. Вы почему не остались в городе? Неужели из-за меня?

– Пойдем, пока не стемнело окончательно, – ответил Риэль. Тарвик снова повел плечом и пошел уже совсем не так, как тащился до разговора. Выпендрежник. Когда он думал, что никто на него не смотрит, он не стремился быть орлом, а тут опять… Риэль шел медленнее, чем обычно, приноравливаясь под него. Все молчали. Почему-то говорить пока не хотелось, и каждый, наверное, продумывал стратегию поведения на ближайшее будущее. Риэль свернул на лесную тропу и минут через двадцать объявил привал. По периметру полянки густо росла гарта. Женя начала распаковывать вещи, пока Риэль шустро собирал веточки. Тарвик перестал прикидываться героем и сел, прислонившись спиной к дереву. Когда разгорелся костер, Женя уже приготовила ужин. Ей есть не хотелось совершенно, но она знала, что Риэль не откажется перекусить, тем более что в припасах оказалась большая бутыль с кимсой – местным кисломолочным продуктом, очень вкусным и сохранявшим свежесть несколько дней. Тарвик же не отказался ни от хорошего бутерброда с мясом, ни от кимсы, ни от чая – непременного атрибута вечерних посиделок у костра.

– Спасибо, – сказал он наконец с явной благодарностью в голосе. – Перед казнью сутки не кормят. Во избежание, знаете ли. Ну и до того тоже разносолов не видал. Что ты ему рассказала, Женька?

– Все, – буркнула Женя, – даже о нашей неземной любви.

– Неземной? Хм… Это сарказм? Я пока не очень хорошо соображаю… Что ты собрался делать?

– У меня мазь от ожогов неплохая, – объяснил Риэль, – и не говори, что тебе не больно.

– Не буду. Больно. Но не смертельно, – усмехнулся Тарвик, подставляя лицо. Клеймо раскаявшегося государственного преступника являло собой перечеркнутый треугольник. И точно такой же был с внутренней стороны запястья, там, где обычно стояли гильдейские знаки. Руку он не подал, Риэль посмотрел внимательно и спросил:

– А что с рукой?

– Заклинание остановки, – вздохнул Тарвик. – Расскажу. Все расскажу, потому что она точно имеет право знать. Но можно не сегодня? Меня не каждый день казнят, да еще по четыре раза… Перебор даже для моей устойчивой психики. Значит, Женя, тебя увел из парка Риэль?

– Ты приходил туда?

– Приходил. Но уже поздно, когда стемнело. Я был уверен, что ты ждешь, весь парк прочесал на два раза. Не беспокойся, не расспрашивал. А ты ушла… Как прошло это время?

– Замечательно. Правда.

– Ну и славно.

– А что ты для меня уготовил? Дешевый бордель?

– Почему дешевый? – обиделся Тарвик. – Очень даже дорогой, за пять лет ты б заработала столько, что безбедно жила бы до глубокой старости, ничего не делая.

Женя с трудом подавила желание крепко стукнуть его по лбу или какому другому месту, и даже жалость отступила назад… Черт возьми… Жалость. Именно так: не сочувствие, не болезненное сострадание, как к Риэлю, а незатейливая бабская жалость к человеку, которому больно, которому плохо. Тарвик наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц, но этот взгляд, когда-то сводивший с ума, не действовал совсем.

Риэль расстелил одеяла: одно ему и Жене, второе – Тарвику, и тот даже спорить не стал, лег навзничь и очень быстро уснул, а Женя извертелась, не давая спать и Риэлю. Он в конце концов обнял ее покрепче – не покрутишься, и, угревшись в его руках, она наконец провалилась в тяжелый и неприятный сон, из которого ее вырвал непонятный звук. Риэль, стоя на коленях перед Тарвиком, тряс его за плечо. Тот подскочил, безумными глазами осмотрелся, сообразил, где он, и расслабился.

– Я кричал?

– Стонал, – виновато произнес Риэль. – Я подумал, что лучше никакого сна, чем плохой, потому и разбудил.

– Правильно сделал, – согласился Тарвик. – Я, наверное, еще долго… Не стесняйся, пинай покрепче – и все. Ведь и не помню, что снилось… что именно.

Он покривился, придерживая правую руку, и до Жени вдруг дошло, что она висела плетью, он ни разу не шевельнул ей. Заклинание остановки. Результат магии? Хотела с магией встретиться, Женечка, – так вот тебе, пожалуйста. Нравится?

Утром Тарвик выглядел уже получше, даже шуточки отпускал в своем стиле, но ничего не рассказывал, а Женя и Риэль помалкивали. Пусть привыкнет к свободе. Риэль только спросил, не умышленно ли его отпустили, чтоб следить, и Тарвик задумался надолго, потом покачал головой.

– Не думаю. Во-первых, следить – это трудно. Есть у меня одна особенность: на мне не виснут следящие заклинания. Подслушать меня можно только ушами, увидеть только глазами. Врожденное. Так бывает, если тебя обследовать, тоже может обнаружиться, что какой-то вид магии на тебя не действует. Не редкость. И логически рассуждая, зачем за мной следить? Ну пусть они думают, что я притащил сюда… ну в общем, ее вот, только ведь именно что притащил, против воли, и с какой же такой радости она захочет меня лишний раз увидеть? Жень, ты хочешь меня видеть или голову мне оторвать?

– Что-нибудь другое, – проворчала Женя, вызвав у него короткий смешок. Они перекусили и отправились в путь, подстраиваясь под невысокий темп Тарвика. Да и куда было спешить? Огромное преимущество вольной жизни. Ведь даже если они опоздают на состязания, ничего не случится… Райв постарается их дождаться, а если нет, то все равно сумеет их найти, если захочет. Состязания же проводились по всему Комрайну и за его пределами, будучи не столько творческими конкурсами, сколько просто местом сбора разных исполнителей, публика радовалась и охотно платила немалые деньги за возможность послушать одновременно Гартуса и Симура, Риэля и Фламбина. Организовывали состязания чаще всего какие-то богатые люди, только внакладе и они не оставались. Но, пожалуй, только а-тан Карен устраивал их с таким размахом. Обычно все было поскромнее. Большие призы тоже особенной роли не играли, хотя привлекали больше хороших менестрелей. И в то же время для хороших деньги были куда менее важны, чем для средненьких, потому что зарабатывали они и так достаточно, а копить на старость не умели…

С одной стороны, бродячая жизнь освобождала от каких-то больших трат – ни дома содержать не надо было, ни о большом гардеробе заботиться, с другой – гостиницы и рестораны не были бесплатными, да и разбойники пошаливали.

К вечеру они добрались до небольшой деревушки, где Риэлю и Жене удалось только на еду заработать, но ночлега им даже на сеновале не предложили – клеймо на щеке Тарвика крайне не понравилось селянам, так что они устроили привал в полумиле от этой деревни. Никто не собирался их выгонять – ночуйте себе на улице, а в дом преступника не пустим. Тарвик ничего не сказал, но смотрел очень уж выразительно, и Риэль начал злиться.

– Что предлагаешь? Идти дальше без тебя? И что ты будешь делать? Милостыню просить? Ведь работать ты не сможешь еще долго. Или я неправ?

Тарвик опустил глаза.

– Прав. И что, теперь вы станете со мной нянчиться, пока у меня рука не отойдет?

– А потом ты работу сможешь найти?

– Смогу, – пожал он плечами. – В этой самой деревне батрачить за крышу и еду. Или в городе… за то же самое. Нормальной работы мне, конечно, не видать. Разве это повод таскать меня за собой и кормить? Особенно при таком вот отношении?

– Я тебе могу одну историю рассказать, – начала Женя, закипая. – О том, как один мужчина не совсем джентльменски обошелся с одной женщиной и как другой мужчина протянул ей руку – просто так, ни на что не рассчитывая, даже, извини, на секс.

– Риэль добряк, – согласился Тарвик, – а я мерзавец, это факт. Но даже вы не можете быть настолько великодушными.

– Почему? – тихо спросил Риэль. – Почему ты отказываешь нам в том, на что сам не способен? Ведь у тебя всегда были очень широкие взгляды…

– И знание человеческой натуры, – подхватил он.

– И какие выгоды мы можем извлечь из того, что тебе поможем?

– Осознание собственного великодушия, – довольно гадостно усмехнулся Тарвик. – Разве ты не нуждаешься в чем-то подобном? Разве ты самому себе не доказываешь всю жизнь, что ты неплохой человек?

– А разве плохой?

– Не надо столько агрессии, Женька. Суть не в том, какой он, а в том, каким он себя считает. Это наш давний спор. И представь себе, я как раз считаю, что он человек хороший. Честный, порядочный, добрый. Даже идеалист где-то. Только с гипертрофированным комплексом неполноценности. Вбил себе в голову, что является воплощением скверны… Ну, драться-то зачем? Как чуть что – сразу в лоб… Женя, мотивы Риэля я как раз очень хорошо понимаю. Он, прости, не ради меня старается, а ради себя, и это понятно и нормально. К тому же я ему ничего плохого не сделал. Но вот почему ты с ним согласна, я не понимаю.

– Ну как же, – с максимальным сарказмом сказала Женя. – Я своей добротой намерена уронить тебя ниже плинтуса, чтоб ты, потрясенный моим великодушием, осознал все свои грехи и раскаялся в них…

Как он хохотал! Словно накануне не накидывали ему петлю на шею и не врезалась в дерево секира рядом с его головой… Кстати, волосы-то отхватила с макушки. Женя вытащила ножницы и занялась приведением в порядок его прически. Тарвика это, надо признать, потрясло больше, чем то, что они позвали его с собой. Впрочем, может, просто прошел вчерашний шок.

– Я же тебе говорил, – словно оправдываясь, произнес Риэль. – Мне помогали. И я тоже хочу помочь. Тем более что ты не сделал мне ничего плохого… даже наоборот.

– Ей зато сделал, – хмыкнул Тарвик. – Она радоваться должна моему нынешнему положению, а она меня жалеет. Я же вижу – жалеет.

– Странный приговор, – вдруг заявил Риэль. – Ничего, что позволило назвать тебя государственным преступником. В заговоре тебя не обвиняли, в укрывательстве разбойников тоже, ну разве что уклонение от налогов, так кто от них не уклоняется… И пытали тебя явно незаконно. Подожди. Не перебивай, пожалуйста. Я знаю, что пытки разрешаются, если от подозреваемого нужно что-то узнать. То есть я понимаю, именно что узнать и хотели, но не официально, потому что обвинения не было. К смерти приговорить могли, в том числе и к этой, – за убийство. Но почему вдруг помиловали?

– А чтобы уронить ниже плинтуса, – спокойно ответил Тарвик. – Чтобы я продолжал мечтать о смерти. Мне ведь действительно не оставалось ничего, кроме как милостыню просить, потому что я даже воровать пока не смогу. И что, полагаешь, мне бы охотно подавали? Нестарому мужику, да еще с этим клеймом? Ты сам подумай, что для меня хуже: умереть вчера или продолжать жить… без вашей помощи? Женька, ты меня под ноль решила обкорнать? Из мести?

– Я тебе тонзуру сейчас сделаю, – пригрозила Женя. Он все-таки был неподражаем. – Или уши отрежу.

Он засмеялся.

– Риэль, если ты завтра мне еще и бритву одолжишь, я снова стану красавцем. Что смотришь, Женя? Постарел и подурнел? Это неудивительно.

«Стрелу» угробили через двенадцать дней после исчезновения Жени. Тарвик во время нападения был, что называется, в офисе, и потому сразу оценил серьезность. Здание было нехило оборудовано и ловушками, и технологиями, и всяческими магическими артефактами. Большой босс первым делом распорядился поосновательнее сломать главные технологические штучки, и Тарвик лично приглядывал за тем, как Фир, стеная и рвя на себе волосы, уничтожает всю информацию, и даже свою любимую программу записи языка. В «Стреле» шла самая настоящая битва. Босс, отправив Тарвика к Фиру, недолго полюбовался на нападавших и благоразумно покончил с собой, а у Тарвика не хватило то ли ума, то ли мужества проделать то же самое. Кадры в «Стреле» работали подготовленные, потому штурм длился почти два часа – просто немыслимо долгое время, особенное если учесть ничуть не худшую подготовку нападавших.

После гибели Фира Тарвик на всякий случай оставил один прелестный артефакт в его лаборатории и поскорее рванул подальше, потому что артефакт действовал куда эффективнее гранаты – Женя потом Риэлю объяснит, что такое граната и что происходит, если ее бросить в замкнутое помещение. Вырваться удалось немногим, и Тарвик был в их числе, однако хорошего в этом ничего не было. Имущество всех «стрельцов» было конфисковано, и это бы еще ничего, но на них объявили самую настоящую охоту, и по следу пустили никак не дилетантов. Настигнутые дрались насмерть и, как правило, погибали. Достоверно Тарвик знал об аресте только одного своего коллеги, но не знал, что с ним было дальше, может, и еще в каком городе устраивали публичную казнь, то ли с помилованием, то ли без. Если он до нее дожил.

Тарвик был удачлив, тренирован и вообще считался в «Стреле» лучшим, так что у него дольше всех получалось прятаться и убегать. Однако все равно в один непрекрасный день его настигли после достаточно долгой погони и пары коротких рукопашных, и он, хоть к суициду не склонен, решил подороже отдать жизнь. Скартум у него, само собой, имелся, да вот только выстрелить удалось всего три раза. Не знал он, что за ним шел боевой маг, а то бы лучше сунул этот самый скартум в рот… Останавливающее заклятие попало всего лишь в руку, и надо думать, что не просто так, маг оказался меткий. Боль была такая, что на долгие полминуты Тарвик просто оглох, ослеп и отупел, ничего в мире не осталось, кроме этой боли. Наверное, если бы руку прозаично оторвали, было бы намного легче. Через полминуты он чуточку опомнился и обнаружил себя сидящим возле стены, увидел подбирающихся к нему людей, потянутся левой рукой за валяющимся рядом скартумом и так получил ногой в челюсть, что откатился на приличное расстояние. К сопротивлению он был уже решительно неспособен, так что стражники слегка помстили за гибель товарищей, большей частью с помощью ног, но особенно разгуляться им не дал маг, напомнив, что этот нужен ему живым. Тарвику стало совсем грустно, потому что когда хотят взять живым… в общем, лучше быть мертвым.

Ему связали руки, и в процессе он дважды терял сознание и приходил в себя от еще более ярких ощущений в руке. Потом, словно мешок, забросили в карету, маг устроился с кофмортом, а у Тарвика хватило сил только на то, чтобы принять сидячее положение, привалившись к противоположному сиденью. Хорошо хоть не особенно трясло.

– Со временем пройдет, – почти дружелюбно сказал маг, – во всяком случае, так считается. Зависит от нескольких причин: твоего здоровья, выносливости, условий жизни, способностей мага. Обычно паралич проходит быстро, через несколько дней ты уже сможешь немножко двигать рукой, но не захочешь. Работоспособность восстановится… ну, от двух месяцев до двух лет. Болевые ощущения продержатся от полугода до тех же двух лет, но, разумеется, будут существенно слабее, чем сейчас.

Тарвик не стал его спрашивать, проживет ли он эти полгода, и если да, то при каких условиях. К тому же все силы уходили на то, чтоб хоть как-то удерживаться сидя. Очень хотелось прилечь. Его вроде били ногами, только ничего этого он не чувствовал, так что стражники зря тратили энергию. Он чувствовал только руку. Весь, можно сказать, превратился в одну только руку. Даже голоса не было, даже жалости к себе, и уж тем более мыслей о будущем. Какие мысли у руки?

Он смутно помнил, как выгружался из кареты и спускался по многочисленным ступенькам, сосредоточившись на том, чтобы не упасть (и по закону подлости именно на правую руку) и не добавить себе мучений. Немножко в глазах прояснилось уже в приемном пункте тюрьмы. Его очень вежливо попросили сдать все имеющиеся вещи, включая одежду, и он кое-как разделся. Тарвик никогда не стеснялся своего тела, нечего было стесняться, но все равно собственная обнаженность среди одетых несколько деморализует. Если арестанта хотят сломать, его непременно раздевают догола. Впрочем, это он понял уже наутро, когда он осознал, что имеет не только правую руку, но и иные части тела: боль, можно сказать, приутихла. Во всяком случае перестала было всепоглощающей. И тогда он начал думать о своей печальной участи. Ради чего его хотят именно сломать? И раз хотят, лучше не сопротивляться, быть благоразумным, потому что сломать все равно можно кого угодно, и Тарвик вовсе не считал себя несгибаемым. Камера была размером с кухню в «хрущевке». На полу сиротливо валялся тощенький тюфячок, в одном углу стояло ведро с водой, в другом имелась прикрытая дощечкой дырка в полу. Нормально.

Первый допрос состоялся через несколько часов. Молчаливый, а может и немой, стражник отвел его в помещение без окон, но освещенное достаточно ярко. Там его ждали трое, и у Тарвика, никогда трусом не бывшего, сердце даже не упало, а оборвалось. Пусть Женя поверит: те «тройки», о которых она узнала в период гласности и прочей перестройки, – истинные ангелы, потому что всего лишь приговаривали человека к смерти. Местная «тройка» состояла из представителя стражи, то есть обычной сыскной полиции, представителя тайной полиции, ну вроде как чекиста, и представителя Гильдии магов, чему аналога найти не получится.

Допрашивать начал сыскарь. Спросил имя-фамилию, и Тарвик имел глупость усмехнуться и удивиться: неужто не знаете. За это ему основательно надавали дубинкой по разным местам, большей частью по спине. Пришлось извиняться за дерзость и как на духу признаваться, что зовут его Тарвик Ган, что ему сорок восемь лет, что родился он в Комрайне… ой, не надо больше дубинкой, в Комрайн-аль-Тирт-ум-Савоне, в семье довольно известного растениевода Ситика Гана, братьев и сестер не имеет и вообще не имеет знакомых родственников ни по какой линии, слышал о двоюродной тетке, проживающей якобы в Карталиосе, но ни тетку никогда не видал, ни Карталиоса, образование имеет среднее, в университете не доучился … Почему-то их очень заинтересовали причины неоконченного высшего, и битый час Тарвик со всей возможной искренностью рассказывал, что понял абсолютную свою незаинтересованность в преподаваемых дисциплинах, вспоминая мотивы, приведшие его к решению университет бросить, а было это черт-те сколько лет назад, и мотивы уж точно подзабылись.

Первые несколько дней он в подробностях рассказывал свою биографию, регулярно получая то дубинкой, то плетью, то и вовсе руками-ногами и удивляясь потрясающей информированности допросчика. Он и сам многие факты и фактики забыл, а уж резоны, почему поступал так, а не иначе – и подавно. Ну как можно вспомнить, почему ты перестал встречаться с девушкой четверть века назад, если ты об этой девушке и вовсе не помнишь? Как можно объяснить, почему ты подрался в ресторане, когда тебе еще и двадцати не было, если ты вообще-то был записным драчуном?

Но Тарвик старался. Понятно было, что таким образом просто проверяют его искренность и готовность сотрудничать. Сыскарь был не вредный, и если видел, что Тарвик не выпендривается и не старается что-то скрыть (а чего скрывать-то, когда неизвестно, сколько тебе жить осталось?), то и бил не особенно старательно. Впрочем, еще вопрос, что неприятнее – дубинкой по ребрам или кончиками пальцев наотмашь по лицу… Никаких травм, но аж слезы брызжут.

С неделю сыскарь уточнял множество деталей жизни Тарвика Гана. Двое остальных и рта не раскрывали, но слушали внимательно, составляли психологический портрет, определяли готовность к откровенности. Рука продолжала болеть, но к концу примерно десятого дня Тарвик понял, что при желании может согнуть пальцы или даже приподнять руку, только вот желания не возникало, потому что движение немедленно воскрешало ощущения первых дней. А если не трогать, то временами было и вовсе терпимо.

Допрашивали часами, но пребывание в камере отдыхом назвать тоже не хотелось: там то было безумно жарко, и он обливался потом и задыхался, то так же безумно холодно, и он тщетно пытался завернуться хотя бы в тюфячок. Нет, конечно, не Сибирь, но привыкшему к жаре, да еще голому человеку и семь-десять градусов тепла покажутся лютым морозом.

Когда его увлекательная и не так чтоб очень короткая жизнь была препарирована, классифицирована и разложена по полочкам, эстафету принял второй – из тайной полиции. Если сыскарь всего лишь делал свою работу, то этот оказался обыкновенным садистом. Зато именно он, собственно, и начал задавать вопросы по интересующему их делу. Ну да, именно что. Потребовал, чтобы Тарвик рассказал о своем последнем задании в «Стреле».

Он рассказал. Честно. Полтора года назад к ним обратились придурки из ордена надежды с поручением отыскать женщину, соответствующую названным приметам. По обмолвкам и косвенной информации начальство пришло к выводу, что ордену понадобилась Джен Сандиния. На всякий случай были изучены все доступные и не очень доступные данные по этой теме – очень уж денежным был заказ, перебраны мало-мальски подходящие кандидатуры на Гатае. Подходящего найдено не было, и потому Тарвика послали на Землю, где рыжих намного больше.

– Как ты попал на Землю?

– Через портал, – удивился Тарвик, никогда не слышавший о других способах попасть на другую планету. Допросчик неторопливо извлек из кармана небольшую такую палочку диаметром чуть больше дюйма… то есть сантиметра три, длиной сантиметров десять, с петелькой на одном конце. Надел он эту петельку на запястье, а другим концом палочки просто ткнул Тарвика в грудь. Незабываемые, знаете ли, ощущения. Толчок этот свалил его с ног. Наверное, он и заорал дурным голосом, чего не делал, когда работал сыскарь, во всяком случае горло немного саднило, но он не запомнил. Палочка оказалась жезлом кары – такое вот поэтичное название. Принцип действия он не знал, излучение какое-то, волны, в общем, физика. Технология в чистом виде без всякой магии.

Честно говоря, Тарвик не понял, за что его. Он подумал, взвесил слова, так и этак прикинул – нет, все нормально, ни слова лжи, и осторожно повторил, когда допросчик снова задал вопрос. И опять получил жезлом. Продолжалось это довольно долго, примерно полжизни, а потом Тарвика вдруг осенило, и он уточнил:

– Использовался незаконный портал.

И сработало. Придурок этот, как не сказать круче, изобразил удовлетворение и продолжил допрос. Тарвик подробно описал свое пребывание на Земле. С географическими и этнографическими экскурсами, очень стараясь не соврать, потому что его старательно ловили на неточностях и мелочах. Основательно подготовились, но сами на Земле не бывали, это он понял. Так сказать, академическая подготовка. Создалось впечатление даже, что он постарался выдрать несколько деталей, на которых можно было бы подловить. А зачем бы Тарвик врал, например, о том, как нужно включать поворотник в машине, если эта троица машину только на картинке и видела?

Только после этого они приступили к основному вопросу: нашел ли Тарвик подходящую женщину и что с ней было дальше.

Он честно признал: нашел. В Дании. Есть такая маленькая страна на севере Европы. Женщина подошла почти идеально: имела волосы цвета зимнего заката, глаза цвета летнего моря, изогнутые эльфийским луком губы, стройную женственную фигуру и родинку над верхней губой. Звали? Грета Хансен. Спал? Да, было дело, необходимо убедиться, что рыжина натуральная, там женщины нередко красят волосы… ну и вообще по естественной мужской причине: очень понравилась, красивая, сексуальная, неглупая. Как привел? За руку. Предложил устроить пикник… ну есть у них обычай уехать из города, прихватив с собой продукты, и поесть на лоне природы. Вот на этом лоне и стоял портал. Нет, очень легко замаскирован: дверь в маленький домик, посторонние могут спокойно ходить туда-сюда, хотя там по чужим домам не ходят. Чей домик? Ну, мой, естественно, пришлось купить. Деньги? Копировальная машина… то есть незаконное использование копировальной машины, у них там деньги бумажные, очень удобно для искателей. Как она отреагировала? По морде надавать хотела, насилу удержал, ведь применять силу не стоило, нормальная реакция. Убедил, она женщина неглупая. К тому же деваться некуда – ни языка не знает, ни обычаев… В общем, пошла она с ним. Переночевали в Стамвике, там постоялый двор большой, утром нанял карету – и в столицу. Кто видел? Да все видели… Была она, правда, в такой смешной шляпе, без полей, но с большим козырьком. Хозяин постоялого двора точно видел, мальчишка на побегушках, посетители какие-то там были…

Каждый ответ перепроверялся десятками вопросов и тычками жезлом. Тарвик устал уже настолько, что перестал держать марку и начал огрызаться, совсем уж достал его этот допросчик. Ему просто несказанное удовольствие доставляло смотреть, как корчится от боли Тарвик, и слушать его стоны – ну не железный он, никакой выдержки не хватало. Само собой, что дерзости карались и вовсе уж беспощадно: например, он прижимал жезл к шее и проводил по позвоночнику до задницы. Потому и походка у Тарвика такая… неспортивная. Или вот ткнул однажды в глаз… тоже, говорят, зрение может восстановиться, а пока левым он видел только размазанные силуэты, а попытки присмотреться вызывают сильнейшую головную боль – ну прямо как мигрень у Жениной мамы… Женя теперь может совершенно не опасаться каких-либо поползновений Тарвика восстановить их прежние отношения – как ни позорно признаваться, увы, похоже, в ближайшие лет пять мужчиной ему не быть. А может, не быть и никогда. После соприкосновения жезла с гениталиями он надолго потерял сознание, хотя его выносливость удивляла даже «тройку»…

Этот потратил на Тарвика гораздо больше времени, чем первый. Ну в кайф ему было ловить его на мелких неточностях. Даже искатель, даже очень хороший искатель не в состоянии подробно описать мелькнувших на конюшне постоялого двора людей, особенно если это люди без особых примет. Тарвик понимал, что сто двадцать пятое повторение вопроса связано с тем, что на проверку его показаний уходит время, а давать ему расслабляться ну никак нельзя. Соображал он намного хуже, чем всегда, и вообще основательно мечтал о тяжелом инфаркте… вот так рухнуть на тюфячок и не встать больше никогда.

Нагота уже не смущала. Все равно ему было. Уже совсем все равно. Что немыт – единственные водные процедуры заключались в том, что его отливали водой, когда он терял сознание. Что небрит – хотя примерно раз в неделю охранники совали ему бритву, а Риэль не даст соврать, что недельную щетину просто так не уничтожишь. Что постоянно голоден – собственно, чувства голода не было, точнее, другие чувства существенно преобладали, но он жевал хлеб, который утром и вечером появлялся в камере, иногда даже с сыром или творогом, а запивал водой из ведра, так и стоявшего в углу.

Он долго и подробно рассказывал, что произошло в самой «Стреле», после чего был передан последнему допросчику – магу. Как известно, все познается в сравнении, вот придурок с жезлом кары быстро начал казаться Тарвику вовсе не злым и не жестоким, а первый, сыскарь, – и вовсе милягой-парнем.

– Я вижу, что ты достаточно откровенен с нами, – сказал он. – Стараешься сотрудничать, не лжешь, а мелкие несоответствия – это всего лишь нормальные огрехи памяти. Все в пределах нормы. Но насколько мы знаем, ты вовсе не из простачков. На что ты рассчитываешь, Тарвик Ган?

Тарвик не стал кривить душой и честно признался:

– Не рассчитываю. Надеюсь. На легкую смерть.

Маг был удовлетворен.

– Ты благоразумен. Это хорошо. Итак, ты узнал, что девушка тебе больше не нужна. Что было дальше? Но прежде чем отвечать на этот вопрос, скажи, ты знаком с основами магии?

– Нет, – удивился Тарвик, – у меня нет дара. Я умею обращаться с простыми артефактами, могу воспользоваться порталом. И все.

– Я не об этом. Ты знаком с принципиальными основами магии?

Тарвик покачал головой. Сердце снова упало: он догадался, что сейчас его будут знакомить с определенной частью этих основ. На практике.

– Нет, не знаком, – торопливо сказал он, спохватившись: жесты и даже односложные ответы во внимание не принимались, отвечать следовало подробно и полно.

– А знаком ли ты с основами анатомии?

– Да, – кивнул Тарвик, – я знаком с анатомией людей, эльфов и еще нескольких рас. Меня учили на случай… осложнений с представителями этих рас.

– То есть тебя учили убивать представителей этих рас?

– Нет, меня учили выводить из строя представителей этих рас. Политика «Стрелы» предполагала избегать убийства до тех пор, пока это возможно.

Диалог был дурацкий, но правила игры диктовал не Тарвик, и нарушение их каралось жестоко, потому он и говорил, словно школьник на уроках иностранного языка.

– Ты знаешь, где у тебя находится печень?

– Знаю, – упавшим голосом сказал он. Парень из тайной полиции не сдержал улыбки, а сыскарь оставался спокойным и равнодушным, не говоря уж о маге. Маг удовлетворенно кивнул и на всякий случай убедил Тарвика в том, что печень находится именно в этом месте: вывернул ее наизнанку, стиснул, отпустил, выкрутил, как белье после стирки, помял, как кусок теста… Когда Тарвик опомнился, маг благожелательно поинтересовался:

– Ты понимаешь, что будет, если твой ответ меня не удовлетворит? Итак, ты привел девушку и узнал, что заказ сорван. Что ты подумал?

– Разные неприличные слова, – признал Тарвик. – Разозлился, хотя злюсь редко. Я рассчитывал после этого задания отойти от дел, потому что больше информации моя голова может не принять, я сгожусь уже только на местные задания и сугубо земные, в тех странах, чьи языки мне уже знакомы. Мне было обещано пятьдесят тысяч, и я понимал, что этого хватит на любой образ жизни.

– Что ты подумал о девушке?

– Поначалу – ничего. О себе я думал охотнее.

Маг не стал продолжать уроки анатомии. Поверил.

– Хорошо. Но в конце концов ты все же подумал о ней? Или решил, что заниматься ею должен твой начальник?

Велик был соблазн свалить на босса, но кто знает, какая у них была информация на него… Тарвик пожал плечами, забыв, что правую руку лучше оставить в покое, потому отвечал слегка подсевшим голосом.

– Начальник бы отправил ее на списывание сознания. А мне этого не хотелось. Нет, я не добрый и не великодушный, но девушка точно ни в чем не виновата… ну и хорошая девушка. Живая такая, веселая. Я подумал, что надо как-то приспособить ее к жизни на Гатае – дать ей язык…

Ему продемонстрировали (очень сенсорно), где находится желудок. Продышавшись, он начал лихорадочно соображать: что же не устроило в ответе…

– Фир, наш техник, Тафирмас Кинст, был мне должен крупную сумму, одиннадцать тысяч семьсот золотых. Проиграл в карты. Конечно, вернуть деньги он никогда бы не смог, но мог отплатить услугой. Для хорошего техника нетрудно втихую использовать аппаратуру, это и в Гильдии магов…

Сердце действительно находилось слева. Изначально. Его передвинули вправо, посжимали в кулаке, как детский мячик, и Тарвик потерял способность соображать и тем более говорить. Допрос продолжился на следующий день, потому что Тарвик не только стоять, но и сидеть не мог: его усаживали на табурет, а он валился на пол. И ведь что интересно: прекрасно все помнил, ему даже не то чтоб больно было… то есть было очень больно, когда он падал на правый бок, руку снова начинало ломить невыносимо, а сердце – нет, не болело. Останавливалось.

Получалось, Гильдию магов задевать нельзя. Тарвик это, конечно, и так знал и вообще старался обходить гильдейцев за милю, кроме разве что тех, кого купила «Стрела». Маги тоже люди, им тоже хочется пожить красиво, и либо на это нужны деньги, либо на этом можно поймать. Не вся красивая жизнь соответствует законам и уложениям Комрайна. Однако гильдейские маги свято блюли репутацию своего профсоюза, не позволяя такой вот гнусной клеветы. И даже то, что «Стрела» имела в своем пользовании абсолютно запретные вещи, и в частности порталы, комментировать не стоило. А ведь и тот самый скартум, из которого Тарвик положил пару стражников, под него настраивал именно маг. Женя не знала? Скартум бесполезен без мага. Можно укокошить стражника и обзавестить оружием. А потом можно и, к примеру, гвозди им забивать или бутылки с кимсой открывать – скоба для этого очень подходит. Но вот стрелять – никак. Он просто не отреагирует на незнакомую руку. И нужен маг, причем очень недурной маг, чтобы перенастроить оружие. «Стрела» покупала скартумы на черном рынке по дешевке, ну а обожающий десятилетних мальчиков маг подгонял их под руки агентов. И не знать этого маг-допросчик не мог, но ведь, скотина такая, даже не интересовался, кто именно из Гильдии им помогал. Шеф ведь с собой покончил именно потому, что знал много, в том числе и имена и адреса купленных магов. Но ведь и Тарвик нескольких знал… Впрочем, еще спросят. Пока их интересовала рыжая женщина с Земли.

Женька везучая, потому что удивительным образом с ее появлением в Комрайне совпало и появление еще одной рыжули, фигуристой девахи красоты неописуемой, но вот с головой у девахи были проблемы, так что всякий, кто с ней говорил, обязательно бы подтвердил неадекватность ее поведения, что вполне можно было списать на незнание обстановки нового мира и наложение одной психики на другую. Потому что Тарвик рассказал, как Фир долго (минут пятнадцать) кочевряжился, но все ж записал Грете Хансен не совсем качественное сознание, которое он должен был вообще-то стереть, однако на всякий случай сохранил. Вот случай и представился. И Грета получила сознание местной шлюхи. Нет, Тарвик особенным гуманизмом не страдал, точнее никаким не страдал, но что оставалось? Просто удавить девушку? Нерационально и противоречит политике «Стрелы», не одобряющей бессмысленные убийства. Списать ее сознание? Ну а зачем здесь нужна психика девицы из другого мира, если искателей-женщин не бывает? Не мужчине же писать… Знал ли шеф о махинациях Тарвика и долгах Фира? Сказать трудно, что знал и чего не знал шеф, неизвестно было даже самому шефу…

После этой фразы Тарвику показали, где у него находятся легкие. Репетиция перед повешением. Только вот повешенному легче – он что, помер и все дела, а Тарвик, когда смог дышать, обнаружил, что это крайне утомительный и болезненный процесс. Один плюс – от ощущений в руке отвлекало.

В общем, Тарвик заставил Фира записать Грете знание языка – вторая программа, уровень примерно дочки богатого крестьянина – и скопировать ей сознание шлюхи. На сколько должно было этого сознания хватить, не знал и Фир. Может, на несколько месяцев, а может и на очень долгую жизнь, потому что сама Грета была девушка очень уравновешенная и ее сознание вполне могло исправить дефекты записи. Можно ж проверить…

Ну куда можно девать ненужную и красивую девушку? Тарвик отвел ее в очень хороший бордель. «Серебро звезд», может, знаете…

Лучше уж изучать анатомию традиционно: по чужому скелету и качественно слепленным муляжам, как студенты-лекари, чем по собственным внутренностям. Тарвику, кажется, перемерили все семь или сколько там метров кишечника, после чего он лежал в своей камере не на тюфячке, а поблизости от дырки в полу, уж простите за физиологические подробности. Хотелось просто сесть на эту дырку и не вставать вовсе, потому что процесс казался непрерывным, даже когда во всех этих метрах уже ничего оставаться не могло… Очень эффективно для потери веса.

Насчет борделя Тарвик рассказывал все оставшееся время. И как привел, и как с хозяином разговаривал, и как с девушкой расставался. Ну конечно, она в восторг не пришла, но Грета была весьма здравомыслящей особой, понимала, что выбор у нее невелик, а в этом борделе она за несколько лет могла заработать столько, что спокойненько дожила бы до глубокой старости, не зная никаких проблем. Дела в этом бизнесе ведутся неизменно честно, ну кроме как в нелегальных заведениях, но ведь «Серебро звезд» официально зарегистрировано, имеет хорошую репутацию, посещается состоятельными людьми, исправно платит налоги. Пять-шесть лет – и можно уходить. Только редко уходят, работают до тех пор, пока пользуются спросом.

Везучесть Жени доказывается еще и тем, что бордель сгорел. Дотла. Вместе с девушками и хозяином. Но Тарвику этого знать было не положено, он вроде как уже в бега пустился, пожар случился уже после штурма «Стрелы», да только вот знал он. Нет, сам не поджигал. Вообще думал тогда не о Жене, а о себе, любимом, но вот потом уже сопоставил и тщательно продумал новый вариант истории. Пока маг выматывал из Тарвика душу, кто-то проверял бордель, отыскивал клиентов, и те, поломавшись для вида, начинали колоться – против Гильдии магов не попрешь, даже если ты состоятельный и высокопоставленный. Кто-то и пользовался услугами рыжули с родинкой на верхней губе. Кто-то и заметил ее странности. Кто-то и сам пожар видел. Может, и того, кто поджег, нашли, Гильдия искать умеет – «Стрела» могла бы позавидовать. Кто и зачем поджег, Тарвик не знал, скорее всего банальщина, и, разумеется, девочек жалко, но как же удачно они погибли.

Вот эти недели были самыми неприятными. Именно тогда Тарвик переставал соображать и осознавать себя, именно тогда мог бы проговориться или спутать что. Воля волей, подготовка подготовкой, продуманность продуманностью, но силы человеческие имеют предел.

«Тройку» бесило то, что он не пресмыкался, в ногах не валялся и не умолял, чтоб его пожалели. Это не из героизма, а из обыкновенного понимания: бесполезно. «Тройки» абсолютно безжалостны, от них милости не дождешься. Потому Тарвик просто сотрудничал изо всех сил. Врал? Ну, это они могут только подозревать. Некий мужчина привел в «Серебро звезд» рыжую женщину. Нет, не Тарвик. Но мужчина не расскажет. Нет, Тарвик его не убивал, опять же потому, что не о Жениной судьбе думал, а о своей. И вообще никто не убивал, он сам напился да и свалился с моста, когда вздумал по перилам прогуляться. Не выплыл.

Само собой, во всякой истории, даже реальной, много неточностей или «белых пятен», и Тарвик старался, чтоб так оно и было. Честно говоря, он опасался, что не сумеет изобразить естественное удивление по поводу пожара – и невозможности проверить его показания насчет женщины. Но ему о пожаре не сказали, и изображать ничего не пришлось. Вынув из него все возможные сведения (и о «Стреле», и о ее сотрудниках, и о последнем задании, и вообще обо всей жизни), его на несколько дней оставили в покое. Заходил маг, один, кишки на бантик больше не завязывал, просто поговорил. О будущем. О надеждах. Тарвик по-прежнему надеялся только выторговать легкую смерть. Очевидно ж было, что не выпустят, для каторги он не годен, в тюрьме – кормить его за казенный счет, никому он живым просто не нужен. Его, собственно, уже и нет. Никто его не ищет, потому что у него никого нет – ни родственников, ни жены или даже постоянной любовницы, ни друзей-приятелей. А смерть бывает очень разная. Тот же маг может сделать так, что Тарвик будет умирать долго, с нежностью вспоминая допросы. Ну а придурок с жезлом кары от этого еще и кайф словит.

Потом его выгнали из камеры, привели в душ, мыло дали, мочалку и не мешали, пока он блаженствовал под теплыми струями. Хороший был душ, как в «Стреле», с сушилкой. Одежду выдали – его собственную, выстиранную и даже выглаженную. Правда, размер оказался уже не тот. Тарвик брюки застегнул, руку убрал, и штаны немедля съехали до… ну в общем, понятно. Стражники от души поржали, кто-то пожертвовал ему ремень – в здешних тюрьмах если догола не раздевают, то ремни все равно отбирают, вот и выдали чей-то. Может, прежнему хозяину он уже без надобности. Бритву дали. Расческу. Пришла «тройка», и маг объяснил, что его судили и приговорили к публичной казни. Тарвик вздохнул с облегчением – любая казнь, и уж тем более публичная, означала именно легкую смерть. Даже такая изощренная. Ему ведь уже было все равно, он так долго мечтал о смерти, то подождать еще полчаса-час ничего не стоило. Если б его приговорили до допросов, было бы значительно хуже. Ожидание смерти пострашнее самой смерти.

Почему его отпустили? Доломать. Они сочли, что он не сломался. Они его не сломали, его сотрудничество было осознанным и добровольным, с первого же момента. Ну а простить такого они никак не могли. Разве ж пришло бы им в голову, что сумасшедший менестрель со своей не менее сумасшедшей спутницей его пожалеют?

Они долго молчали. Больше всего Жене хотелось протянуть руку и погладить Тарвика по щеке, но она сидела справа от него, а на правой щеке багровел ожог. Не потому жалела, что он старался отвести от нее беду, это было как-то абстрактно, общо, ведь она прекрасно знала, что никакая она не Джен Сандиния, никаких особенностей и способностей у нее нет, и вообще что это за фольклорный персонаж, о котором никто говорить не желает! Ей было просто по-бабьи жалко человека, прошедшего такие муки. Пять недель! И не верить ему было невозможно – печать этих недель пламенела ярче клейма на скуле. Хотя и оставалась эта смутная полуулыбка, хотя и блестели яркие карие глаза – козе понятно, что блеск глаз не означал его хорошего настроения или крепкого здоровья, просто цвет такой был.

Тарвик щурился и моргал чаще, чем обычно. Женя обратила на это внимание, еще когда он стоял на эшафоте, спокойный и равнодушный – этого ему, наверное, тоже простить не могли. Теперь было понятно: болит глаз, в который ткнули жезлом кары. Перехватив ее взгляд, он слегка улыбнулся.

– Не считай меня благородным, Женька. Для меня не было особой разницы, тебя им описывать или эту рыжулю. Точно так же бы все было. А раз никакого выбора, то почему не попробовать переключить их на другой цвет волос? Риэль, что ж ты не присоветовал ей волосы подкрасить, когда узнал все?

– Я потом только сообразил, – виновато сказал Риэль, – уже поздно было, ее уже видели и запомнили. Тарвик… А Фира убил ты?

– Я, – равнодушно согласился он. – Его все равно бы убили, только не так легко. Можете мне поверить, он и не понял, что умер. Я умею убивать мгновенно.

– Ты его пожалел?

Он усмехнулся.

– Нет. Женьку. Я не наивный. Ясно ж было, что нападение и появление Жени никак не совпадения. Следствие и причина. Шеф покончил с собой, охранники дрались тоже насмерть, никому не хотелось оказаться… там, где оказался я. А Фир даже пыток ждать не стал бы, все о ней выложил. Как и ты выложишь, если тебя начнут спрашивать. Женя, не надо сжигать меня глазами. Это не в осуждение. Просто констатация факта – ему пыток не выдержать. Это как раз нормально.

– Ты же выдержал, – все-таки проворчала Женя, понимая, что он прав.

– Не сравнивай. Я не менестрель, я искатель. Тренировки, мощная психологическая подготовка, разные методики владения телом и духом, в том числе и магические. И то я не стопроцентно уверен, что выдержал. Риэль хороший человек, честный, добрый, только вот бесхарактерный. Ну, будем надеяться, до «тройки» не дойдет. Может, они мне все-таки поверили. – Он осторожно потянулся. – А можно я лягу? Устаю быстро. И чаю хочется. Мне все это время не хватало горячего чая.

– Раньше ты любил кофе…

– Здесь нет кофе, девочка. А на Земле нет здешнего чая. Риэль, ты травы добавляешь по эксадийскому рецепту, да? Кто научил?

– Камит. Мой учитель, – подавленно ответил Риэль, авансом переживая свою неспособность выдержать пытки. – Нам бы надо придумать для Жени местную биографию…

– Есть, – отозвался Тарвик. – Придумал. Не знаю, насколько сгодится, не знаю, насколько поверят, особенно если заловят со мной…

– Нет уж, ты будешь с нами.

Женя посмотрела на Риэля с нежностью. Он неуверенно улыбнулся в ответ. Тарвик изобразил некую сложную гамму чувств, но не очень убедительно, а вот слова его показались более искренними:

– Ну, ясное дело, без вас мне хана. Работник из меня никакой, а просить я не умею. То есть научусь со временем, но за это время запросто смогу сдохнуть с голода. Ты что там завариваешь? На чай не похоже.

– Это и не чай. Не уверен, поможет ли, меня Камит когда-то так лечил… Когда только нашел. Меня тогда поколотили крепко, не опасно, но все тело в синяках, все болело. Он заварил некоторые травы и пару дней просто обтирал меня этим отваром. Очень помогало. Вдруг поможет и тебе?

– Хуже точно не будет, – кивнул Тарвик. – Что, Женечка, жалко меня? Ничего. Не жалей. И со мной бы ничего не было, если б я тебя сюда не приволок.

– Знаешь, Вик, – сказала Женя, – ты, возможно, не поверишь, но я уже не жалею, что так случилось. У меня там ничего, о чем можно было бы жалеть. И никого. А здесь у меня есть Риэль, дорога и лютня.

Тарвик долго смотрел на нее изучающим холодным взглядом, потом улыбнулся. Поверил. Женя спросила, как и когда они познакомились. Мужчины переглянулись.

– Лет пять? Или шесть тому назад. В очень забавных обстоятельствах. Получилось так, что я ему был позарез нужен, а уж как он был нужен мне…

– Тарийский переезд, – улыбнулся Риэль. – Единственная переправа через Хот миль на сто. Ни города, ни даже деревни – постоялый двор и несколько домов для паромщиков. Десять золотых за переправу, и желающих вполне хватало. Объезжать выходило куда дороже. Я там застрял: давненько ни один менестрель не проезжал, вот хозяин и уговорил меня пожить, комнату дал хорошую. В любое время бы ничего, но мне не повезло…

– Как всегда, – вставил Тарвик.

– Ну, мне не всегда не везло. Однако тогда… Хот вышел из берегов, да так… я шум услышал, к окну подошел и чуть от страха не умер: от реки шла такая волна, каких я не видел на море. До самого постоялого двора докатилась, в дверь ударила – и отошла. Шагов на десять. От парома и воспоминаний не осталось, хорошо хоть утро было раннее, там был всего один работник, готовил паром… Ни пассажиров еще, ни кого другого. А к вечеру пошел дождь. Знаешь, какой? Я вышел было на улицу, так за минуту промок, словно меня в реку бросили. А люди-то не знали, что парома нет, там ближайшая деревушка в двадцати милях, места для жизни там нехорошие, с дурной славой. А переезд вроде как защищен Гильдией, там обереги на каждом шагу. И уж столько народу скопилось за неделю… Хозяин, не будь дурак, так цены за постой взвинтил, что только держись. Меня не выгнал, правда, но уж конечно из хорошей комнаты переселил в чуланчик без окон, но нормальный, с мебелью, постелью. А люди мечтали о месте в сарае, представляешь? Кто в каретах успел приехать, так в каретах и спал. Человек десять ночью спали в обеденном зале. В конюшне спали, в сараях, тенты над телегами натягивали. Обратно ехать – дороги размыты, никакая карета не пройдет, верхом – самоубийство, лошадь ногу сломает – и все, пропал. Мне повезло – я был под крышей. Зато на еду не хватало. Хозяин с меня за этот чуланчик содрал все, что было. Я, конечно, пел каждый день, да только люди предпочитали за еду платить, а не за музыку. Ох, Женя, как же я на десятый день жрать хотел! Тарелка жиденького супа – как праздник. Кусок лепешки – великая радость. И тут Создатель послал Тарвика…

– Создатель, это точно, – хмыкнул Тарвик. – Только мне он об этом не сказал. У меня конь ногу повредил, так что я пешочком, по колено в вязкой грязи, да еще животину за собой тянул. Добрался до постоялого двора – оп-па, никакой возможности под крышу попасть, сарай уже оккупирован, все дома… Народу – не меньше сотни человек, а рассчитано все это от силы на двадцать-тридцать. И перехватил я взгляд, которым менестрель провожал тарелку с овощами…

Риэль смущенно хихикнул.

– Ага, я уже до крайности дошел. Хоть иди и топись.

– Тем более что идти было совсем недалеко. А у меня денег было как раз до черта. Вот я Риэлю и предложил: пускаешь меня в свою комнату, я тебя кормлю.

– А почему никому другому это в голову не пришло?

– А потому что кто-то уже знал, что он гей. И все ж такие гордые сразу стали. А я не очень. Собственно, я-то как раз и не знал, так он честный, он меня предупредил. Лучше ты от меня узнаешь, чем от других, говорит, и не опасайся, я тебя соблазнять не буду, но вот что скажут люди. Жень, как ты думаешь, есть мне дело до того, что скажут люди?

– Никакого, – подтвердила Женя, – за что я, дура, в тебя и влюбилась.

– Дура, это верно. Я сказал, что он может даже и соблазнять, если ему свои зубы не жалко, лишь бы в тепло да сухость. С хозяином я договорился легко: продал ему коня на мясо… Эй, ты чего?

Риэль засмеялся.

– Женя, ты за это время столько конины съела… Основное мясо в Комрайне. То самое розовое, которое ты любишь.

– Женька, здесь другие кони. Их разводят не только как ездовых, но и на мясо. А вот… эээ… коров не едят – мясо невкусное и жесткое настолько, что даже мне не ужевать. Как ты думаешь, целые стада коней для чего держат? Мясо диетическое, нежное, мягкое, даже у боевых, а у меня-то нормальная кобылка была, купил, чтоб до места добраться, продал бы на мясо, даже если б она ногу и не повредила. В общем, мыться пришлось холодной водой – дрова берегли для приготовления еды, одежду служанка постирала за сумму, которая ей полное приданое могла составить… а там ужин… и видела б ты, как жрал твой деликатный Риэль. У меня прям сердце защемило. А потом, представляешь – комната… Окон нет – и славно, теплее только, дождь-то холодный. Не дождь. Ливень. Всемирный потоп. Риэль, она тебе потом эту сказку расскажет. А этот меня еще и на кровать пустил, сам на полу лег…

– Это еще почему?

– А он ранен был, – виновато объяснил Риэль. Стыдился он своей доброты, что ли. – И рана еще не зажила до конца, ему неудобно было бы на полу. А мне-то что? Я на голой земле спать могу. Одеяло у меня было…

– Я ему свой дорожный плащ дал, когда он высох. Знаешь, такая накидка, не шибко удобно в качестве только одежды, но универсальна, может и одеялом служить. И подушек было две, так что и ему хватило, и мне. Так что мы вместе провели дней пятнадцать, представляешь? Идти было особенно некуда, сидеть в битком набитом зале – удовольствие ниже среднего, так что мы в основном в комнате и торчали. Уж и наслушался я его за это время! Риэль, смотри, она мне сейчас глаза выцарапает! Хороший он менестрель, успокойся, и слушал я его как раз с удовольствием. Ну и разговаривали много.

– И чем друг другу не нравились? – спросила Женя, принимая из рук Риэля отвар. Риэль помог Тарвику раздеться, и Женя начала осторожно обтирать его изможденное тело полотенцем, смоченным отваром. Темные пятна на коже не были похожи на синяки, но Тарвик морщился, когда Женя их касалась.

– Жезл, – пояснил он. – Долго держатся следы. Не обращай внимания. Чем не нравились? И много ты в Новосибирске встречала мужчин, которым нравились бы геи? Риэль, так в ее мире называют мужеложцев. Не ругательно. Ругательно вас называют… Ой, больно же! Молчу! В общем, на этом и не сошлись. К тому же… Драться не станешь? С ним-то мы это еще тогда подробно обсудили. Слабак он, а я слабаков не люблю. А он соответственно не любит таких, как я, и, хотя и не признается, но завидует. Уверенности в себе, например. Силе характера. Но расстались мы все же не врагами. Друзьями стать не могли по определению, но понимать друг друга начали.

– Начали начинать, – поправил Риэль. – Тарвик, а может, все обтереть? Мы отвернемся, ты сам сможешь.

– Думаешь, это вернет мне мужскую силу? – с сомнением спросил Тарвик. А ведь и правда силен. Мужчин эта катастрофа убивает, а он ничего, подшучивает еще. – Ну давай попробуем, а то ведь никакая виагра не спасет… Отворачиваться – как хотите, мне все равно. Женька меня уже видела… правда, в более боевом состоянии, а мужчины вот сколько на меня любовались а-ля натюрель…

Дней через десять ему стало заметно лучше. Даже аппетит появился, шагал он куда бодрее, шуточки отпускал в своем стиле. И – Женя видела – радовался тому, что жив. Он подставлял солнцу лицо, не задумываясь об ожоге на скуле, он бросался в озера и речки, чтобы не поплавать – рука ему этого никак не позволяла, но просто поплескаться на мелководье, он не спорил, когда Женя забирала в стирку его вещи, не возражал, когда Риэль купил ему сменное белье и рубашку. Женя понимала: он не принимает это как должное, записывает все в свою базу данных, запоминает и обязательно постарается вернуть долг. И вернет. Не деньгами. Услугой. Помощью. Изворотливым своим умом.

Женя успела выучить свою незатейливую биографию, так же трудно подлежащую проверке, как и история о сгоревшем борделе. Тарвик развлекался тем, что расспрашивал ее в стиле «тройки», разве что пытки не применял. Так же тщательно он отрабатывал с Риэлем историю его знакомства с Женей. Женя не обладала никакими «шпионскими» данными, на ее взгляд, истории были безупречны, придраться возможности не представлялось, и разоблачить их могли только с помощью пыток. Риэль ее сдаст? Да она сама себя радостно сдаст при малейшей угрозе! Вольно Тарвику быть героем, она-то не собирается…

На привалах они терзали Тарвика массажем: то Риэль, то Женя осторожно растирали его полупарализованную руку, а он скрипел зубами, давил стоны, но не возражал, тоже надеясь, что это поможет. Увидев у Жени подаренный Райвом кинжал, одобрительно кивнул и пообещал научить им пользоваться. Женя отвернулась, чтоб ее усмешечка его не насторожила. Ей, конечно, пользоваться ножом не приходилось, однако уж как-нибудь сумеет. Он, кажется, так и считает ее прежней офис-леди, разве что распробовавшей жизнь бродяги. А с каким удивлением он слушал ее пение и как же хохотал, когда сообразил, что именно она поет!

Еще через десять дней ожоги на запястье и на лице стали шрамами. Равносторонний треугольник, перечеркнутый косой линией, так напоминавший Жене знак на одежде, то ли не отбеливать, то ли не подвергать химчистке... Прощенный государственный преступник. Скорее всего, «тройка» постаралась это организовать именно по той причине, которую упоминал Риэль: не был Тарвик государственным преступником. Обыкновенным был. Убийцей, если угодно. А тут – ноздри рвать и на каторгу или под топор палача. Помилованных не клеймили. Только заговорщиков и прочих разного рода врагов государства, сдававших своих «подельников».

Но что удивительно: прохладный прием они встречали далеко не везде. Чаще случалось так: Жене и Риэлю предоставляли комнату или угол в деревенском доме, а Тарвику – место на сеновале. Женя, честно говоря, думала, что однажды он так и исчезнет с этого сеновала, но он не исчезал, выходил утром выспавшийся и даже довольный. Погода была просто сказочная – до летней жары было еще далеко, но дни были солнечные, ночи теплые, по Жениным прикидкам – чуть не круглосуточные плюс двадцать пять.

Тарвик благоразумно не цеплялся к Риэлю, потому что после первой же его шуточки Женя глянула так свирепо, что он тут же принялся делать успокаивающие жесты и обещать вести себя хорошо. До более-менее крупного города они дошли за полтора месяца. Встречались им стражники, и конные, и пешие, но странноватая троица не вызывала у них никакого интереса. Риэля просили предъявить знак Гильдии, на свежий шрам Тарвика смотрели без малейшего осуждения, с Женей слегка заигрывали. Странные тут были порядки все-таки. Тарвик пытался ей объяснить: прощен значит прощен, для властных структур пустое место, для народа – просто лишенец, которого можно за бесплатно припахать там, где самому работать не хочется, а вместо денег кусок хлеба дать или рваные штаны зад прикрыть. Он категорически отказался останавливаться с ними в гостинице, попросился у хозяина на сеновал, и тот неохотно позволил, прикинув, что пара менестрелей привлечет в ресторан больше народу, чем оттолкнет один прощенный преступник.

В этом городе Риэль, будучи человеком последовательным, снял в банке немного денег, чтобы экипировать Тарвика для дороги, купил ему одеяло, бритву и штаны по размеру, и кроме того, попросив Женю подождать снаружи, долго торчал в аптеке и вернулся довольным – выяснил, чем можно подлечить Тарвика. Комплекс витаминов и микроэлементов, наверное. Заговоренный магическим образом. Тьфу ты…

В этом городе Риэль встретился с давним знакомым, и Женя с Тарвиком, переглянувшись, отпустили его в гости, предположив, что знакомый не простой, а интимный. Сами же вернулись в гостиницу и с разрешения хозяина просидели до вечера в комнате. Сначала молчали, не только Женя не находила слов для разговора, но и Тарвик только поглядывал на нее, но потом, когда прислуга принесла им поднос с ужином, спросил:

– А и правда, ты как здесь? Адаптировалась? Жень, скажи откровенно.

Женя довольно долго откровенно и путано объясняла ему, как себя здесь чувствует и почему не воспользовалась бы порталом, окажись он прямо здесь и прямо сейчас. Тарвик даже не удивился.

– Бывает. Ты попала в то место, где тебе хорошо. Ни от кого не зависишь, не надо постоянно прикидываться. Мне кажется, ты благодарна нашему миру за то, что здесь можешь быть сама собой. Ты и там могла бы, конечно, да только… в общем, мир другой. Иначе устроен. Я говорил тебе, что Гатая мне нравится, а я ведь видел не только Землю. А в Гатае стоит жить именно в Комрайне. Ну, можно, конечно, еще в паре мест, но и Комрайн хорош. И вот еще… Женя, я ценю то, что сделал для меня Риэль. Он-то считает, что я ему помог, а не наоборот, ну а у меня другое мнение. То, что он предоставил мне кровать, меня добило. Увидел, что у меня плечо перевязано, забеспокоился, что на полу мне будет холодно, а застудить рану – паршиво может кончиться… Хороший он парень, даром что гей… только ведь и правда, не приведи Создатель, попадется «тройке» – и все, никакая легенда уже не поможет. И я последний, что его осудит. Ни одному нормальному человеку не выдержать…

– Что такое Джен Сандиния?

– Не знаю. Так и не знаю. Я думал, всего лишь символ, нужный для каких-то целей этому ордену. Но по тому, как наехали на «Стрелу»… Это слишком серьезно для символики. Такое мощное преследование… даже лестно.

– Ну и что мне делать?

Тарвик усмехнулся, и у Жени слегка засосало под ложечкой. До чего хорош, собака… до чего хорош!

– Делать? А что можно сделать? Смыться из Комрайна? Ничего не даст, потому что для Гильдии границ нет. Портал здесь и сейчас никак не окажется, и нигде мы его не найдем, потому что порталы контролируются Гильдией, а она заинтересована именно в том, чтобы найти тебя. Остается одно – жить как живешь. Или поселиться в каком-то крупном городе, где легче остаться незаметной. Дело уже сделано, Женя. Я могу извиняться, хоть в ногах валяться, только что от этого изменится, даже если ты простишь? Надо приспосабливаться.

– Тебе из-за меня и досталось, – вырвалось у Жени. Он засмеялся.

– Из-за тебя? Ох, Женька, дура ты все-таки. Как все нормальные бабы. Способна пожалеть меня после всего… И знаешь, я постараюсь что-нибудь сделать. Они меня не убили, и это, признаюсь, опрометчиво с их стороны.

– Да ладно, заткнись и лучше ешь. На тебя до сих пор смотреть страшно. Не в переносном смысле, а в самом прямом.

Тарвик послушно доел тушеные овощи с крохотными кусочками какого-то мяса. Женя уже знала, что здесь едят рептилий, причем всех подряд, от змей до ящериц, и Женю уже накормили как-то рагу из змеи, а она трескала за милую душу и похваливала, пока, давясь смехом, Риэль не сказал ей, что именно она трескает. В общем, она перестала спрашивать состав блюда, лишь бы вкусно было. Но тут решила.

– А это тоже конина?

Тарвик посмотрел в тарелку.

– Нет. Конина розовая и нежная, ее так мелко не режут, вкус теряется. Это, я думаю, вилос. Гибрид ежа и броненосца. Встречаться в лесу можно, связываться не стоит. Мясо грубоватое, но до невероятности питательное и полезное. Предприимчивые крестьяне их разводят, это хлопотно, но прибыльно. Они неприхотливы, траву жрут, но агрессивны… Впрочем, чего это я тебе читаю лекции по зоологии? Ешь спокойно, в Комрайне жареная саранча или тушеные тараканы не в почете. Это на крайнем юге все подряд едят.

– Мне кажется, что ты хочешь от нас сбежать, – очень логично продолжила Женя. Тарвик повел плечом: жест, который стал ему заменять пожатие плечами. Больную руку он, по Жениному совету, начал носить на перевязи, и воспрял духом: она стала болеть существенно меньше.

– Хотел бы – сбежал. Нет, дорогая. Пока не собираюсь. Долги нужно платить, а я тебе крепко задолжал.

Женя прищурилась и, стараясь быть беспощадной, поинтересовалась:

– И что ты можешь сейчас, хотелось бы мне знать?

– Немногое. Но хоть кое-что. Женя, не пытайся меня обидеть. Я толстокожий в отличие от Риэля. И слушай, успокойся, он мне нравится, а вот я ему – нет. Пусть он слабак, пусть он гей – каждый сходит с ума по-своему, пусть он идеалист и сплошь закомплексованный талант, но если бы наш или ваш мир в основном состоял из Риэлей, мы жили бы в раю. А если из Тарвиков, то в компьютерном адвенчуре. И хорошо, что не шутере. Он действительно славный парень, я в этом убедился за то время, что мы вынуждены были провести бок о бок. – Тарвик усмехнулся. – Он тогда все боялся меня объесть и неизменно выбирал кашу или суп – что подешевле. А я заставлял его есть жаркое… И что, ты намерена за ним всю жизнь ходить?

– Не знаю, – призналась Женя, – и знать не хочу. Мне надоело думать о будущем, очень хочется пожить сегодняшним днем. И пока я намерена за ним ходить. Возражаешь?

– Как раз понимаю. Я и сам занимался тем, чем хотел. Помню, мать была в таком ужасе, когда я университет бросил, что родственники, какие еще были, уверились, что умерла она от этого горя, хотя на самом деле у нее была опухоль. И представь себе, здесь умеют лечить рак, но не умеют оперировать нормальные липомы. У нее была липома в горле – и все, задохнулась. Жень, я вижу, что ты хочешь поговорить о Риэле, но боишься сболтнуть лишнее. Давай я расскажу, что знаю о нем, и ты уж исходя из этого будешь решать. Любишь его?

– Не как тебя.

– Это понятно. Как брата, друга и так далее. Ну, он того стоит куда больше, чем я, факт.

– Как у тебя получается вплетать во всеобщий слова, которых в нем нет?

– Легко. У тебя необходимости такой не было – и не надо бы, ты ж девушка местная. О, Риэль, а мы тебя не ждали.

– Почему? – удивился Риэль, ставя на стол бутылку с вином. – А, понял… Нет, не вышло. Не хочу. Хотя он бы и не возражал. Он очень славный человек, все понимает без слов. Вот подарок. Тарвик, ты должен это оценить.

Тарвик повертел бутылку и присвистнул: оценил.

– Вилос-рагу едите? Это вкусная штука. Надо будет завтра Тарвика накормить жарким из вилоса. У тебя как – зубы все на месте?

Тарвик засмеялся. Он легко шутил насчет тех пяти недель. То есть не недель, не было здесь такой единицы: были дни и части месяца – треть, две трети, половина.

– Там не травмируют, Риэль. Особенно первый – профессионально бил, никаких переломов, никаких серьезных повреждений. Я вообще предпочитал дубинкой по ребрам, а не пальцами по лицу – веришь, правда слезы брызжут, а всего-то кончиками пальцев. Умеют бить, что ни говори.

– Мне почему-то не хочется в этом убеждаться, – пробормотал Риэль. – Слушай, может, ты в комнате переночуешь все-таки?

– На полу? Нет, там, на сеновале, мягко и уютно. Честно. И не бойся, я не сбегу… хотя почему тебя это так беспокоит, не понимаю.

– Потому что пока ты один пропадешь, – бесхитростно объяснил Риэль. Тарвик явно хотел уточнить, какое ему до этого дело, но не стал: понял, что внятного ответа не услышит.

Они выпили вино, действительно, замечательное, с тончайшим ароматом. Мужчины бы, наверное, предпочли что покрепче, а вот Жене очень понравилось. Потом Тарвик отправился на свой сеновал, прихватил одеяло – его знобило даже в божественно теплую погоду, Риэль отдал ему свой жилет. А ведь в прежние времена жилет оказался бы ему мал, но пять недель допросов сделали Тарвика таким же худым, как менестрель. Словно даже кости стали тоньше, плечи уже.

Женя и Риэль улеглись на кровать, привычно похихикав над бесполостью своих отношений, и еще долго разговаривали – и о Тарвике, и о прошлом, и о будущем, таком невнятном и теперь уже пугающем. Риэль боялся его больше, чем Женя, скорее всего просто потому, что был местным уроженцем и воспринимал Гильдию магов всерьез, в отличие от Жени. Она понимала, что Риэлю страшно, но страшно абстрактно, подобный страх почти иррационален. А ей никак не хватало практичности, или сообразительности, или даже фантазии представить, что Тарвик пережил все это из-за нее. Из-за абстрактной Джен Сандиния, которая, по мнению командора ордена надежды, должна просто жить, выходить замуж, рожать детей и стирать носки. Ведь и Райв, понимающий больше, чем показывающий, говорил примерно то же самое: ну, раз уж ты здесь, живи себе спокойно и голову не ломай… Но Гильдия, похоже, так не считала.

В состязании Риэль решил не участвовать: никто из именитых почему-то не приехал, а участие в конкурсах типа «Алло, мы ищем таланты» ему было не по чину. Можно было бы записать Женю, да она не была членом Гильдии, петь могла, а вот соревноваться – нет. Женю это не расстроило, и еще меньше переживал Риэль, потому что, несмотря на обилие молодых или немолодых, зато и неталантливых, менестрелей, он был нарасхват на общем фоне. Им предоставили хороший номер в приличной гостинице, двухкомнатный (общей площадью метров двадцать), на клеймо Тарвика глянули мельком и не возразили, когда Риэль попросил поставить в гостиной раскладную кровать для него. Тарвик решил, что его приняли за мальчика на побегушках у звезды: дров натаскать, костер развести, палатку поставить и прочее «чего изволите, сударь» – и начал вести себя соответственно, периодически и сам давясь смехом, и их смеша. Но хоть не спорил… впрочем, он и раньше не спорил, просто отказывался таким тоном, что можно было и не настаивать.

Райв объявился на второй день, никакого внимания на Тарвика не обратил, да и Тарвик только покосился на него с любопытством: а, значит, этот сменил меня, ну ладно, развлекайся. На всякий случай Женя все же рассказала Райву о злоключениях Тарвика, и тот, как ни странно, не начал осуждать их решение взять пострадавшего с собой. Насколько он знал, из тюрем Гильдии никого не выпускали, не выжав досуха, и если Тарвика помиловали, значит, потеряли к нему интерес, и прав Тарвик – именно для того помиловали, чтоб сломать окончательно, чтоб из человека с чувством собственного достоинства сделать жалкую личность, выпрашивающую и прохожих черствую корку… Ну захотелось менестрелям поиграть в великодушие – пусть играют, никто не удивится. Именно – менестрелям. Вот если б кто другой, народ бы насторожился, а менестрели отличались нестандартностью поступков. Риэль подтвердил: уже пошел слух, что Риэль таскает за собой давнего знакомого, который чем-то крепко насолил Гильдии магов или короне, но покаялся и был помилован, ну а раз Риэлю хочется, то и пусть, он всегда отличался великодушием. Приди Тарвик в гостиницу сам по себе, могли и не пустить, заведение было из солидных (с водопроводом, канализацией и микроскопической ванной, больше похожей на глубокий тазик).

Райв явился с подарками, причем не только для Жени – ей он привез платье такой фантастической красоты, что мужчины ахнули, а Риэлю – примерно такого же качества рубашку для выступлений. Это был не батинский шелк, конечно, но вещи дорогие и качественные. Риэль отказывался, да только с Райвом было трудно спорить. «Это самое малое, что я могу для тебя сделать, после того что ты сделал для меня». А Женя не кочевряжилась. Самое мужское дело – своим подругам тряпки дарить. Платье не мялось абсолютно и сворачивалось в крохотный комочек, настолько тонкой (но совершенно непрозрачной) была ткань, и Женя подумала, что об этом Райв в первую очередь и беспокоился, зная, что весь гардероб она таскает с собой.

В этом городе Тарвик обзавелся оружием. Где он взял деньги, было неясно. Он обтекаемо объяснил, что нашел тут одного знакомого, который кое-чем был ему обязан, а маленький арбалет разрешался к ношению рядовым гражданам, в отличие от тяжелых боевых. Как зачем? А на всякий случай, и можно не волноваться, Тарвик не горяч, знает, когда можно пускать его в ход, а когда не стоит, и стрелять левой рукой очень даже умеет. Женя с любопытством рассмотрела агрегат. Она видела арбалеты разве что в кино, и аккуратный компактный предмет на них был не похож. Для начала, он был многозарядным: десять маленьких стрелок без оперения, но с наконечниками, укладывались в специальную выемку и подавались на тетиву сразу после выстрела. Тетива по сути была тугой металлической пружиной. Женя попросила попробовать – и не вышло, арбалет был мужским оружием. Курок-то она спустила, но отдача от выстрела была такой же, как от гранатомета, и повторять не захотелось. Тем более что стрелу Риэль потом долго искал – Женя в мишень, конечно, не попала, а стрелы стоили довольно дорого.

Риэль не возражал: хоть с мясом будем, необязательно ж по людям стрелять, можно и по кроликам, и Тарвик признался, что в основном для того арбалетом и обзавелся.

Присутствие Райва в Жениной жизни Тарвик никак не комментировал. Райв исчез, устроив на прощание небольшой пир и основательно напоив всю троицу, и через несколько дней они тоже тронулись в путь, решив пересечь границу Комрайна и показав Жене другое государство, не такое убогое, как Сайтана, но маленькое и гордое. Вроде Эстонии или Грузии, как с усмешечкой объяснил знакомый с земными реалиями Тарвик. Жене страна не понравилась, хотя встречали их доброжелательно, платили щедро и никогда не отсылали на сеновал. Здесь музыканты были в почете, а уж рыжие – и подавно, считалось, что рыжая женщина приносит счастье. Они потратили на путешествие почти три месяца. Тарвик заметно окреп, шагал уже едва ли не легче Риэля, даже перестал носить руку на перевязи, сильные боли прошли, и он подолгу разрабатывал руку, стараясь вернуть подвижность. Поврежденный глаз тоже перестал болеть, зрение восстанавливалось. Он поправился, хотя и не стал таким, каким его знала Женя. Он ел гораздо меньше, чем раньше, уж это она знала точно: Вик отличался отменным аппетитом, а порции Тарвика были примерно такие же, как и Жени. «Ну, вероятно, это уже необратимо, – пожал он плечами, – подобные приключения бесследно не проходят. Не всегда же мне выглядеть на двадцать лет моложе, правда?» В темных волосах кое-где поблескивала седина, но много ее не было, да и кожа под солнцем разгладилась. Ясно было, что он старше Риэля и Жени, ему можно было бы дать лет тридцать пять – сорок. Арбалет им пригождался неоднократно: Тарвик даже птицу умел бить влет, и им не приходилось уже таскать с собой большой запас продуктов.

Даже выздоровев, Тарвик не выказывал намерений их покинуть. Жене подозревала, что Риэля это не приводит в восторг: ему не хватало ставшего привычным одиночества вдвоем, но он молчал. Еще бы: он просто не способен был прогнать кого-то. Даже Тарвика, который не вызывал у него особенно теплых чувств.

Бесконечное путешествие текло сквозь деревни, города и роскошные замки. Здесь не было таких райских условий, и они позволяли себе пользоваться дилижансами. Женя смотрела по сторонам и радовалась, что не тащится пешком по бесплодному каменистому плато или проседающей тропе через болото. Даже в дилижансе они набрасывали на плечи одеяла – не потому что было холодно, а потому что местные исполнители роли комаров были огромны, злы и хронически голодны, а вплетенные в ткань травяные нити отпугивали даже их. Сельское хозяйство здесь было развито слабо, муку, сахар и даже крупы ввозили из соседнего Комрайна, зато на плоских горках было множество россыпей редких камней, и драгоценных, и поделочных, и просто очень красивых. Риэль купил ей зеркальце в оправе из легкого светлого металла (ее пудреница давно разбилась), украшенное вензелем из местных самоцветов, – обычный недорогой товар для туристов.

Они успокоились. Расслабились. Даже Риэль перестал нервничать и бояться, хотя именно в этой Малтии, считающей себя совершенно независимой, они и услышали первые разговоры о появлении Джен Сандиния. Правда, из разговоров ничего не стало яснее. Народ был уверен, что пришествие Джен Сандиния сродни пришествию Христа, вот она появилась, и все сразу станет хорошо. Те, что пообразованнее, так, разумеется, не считали, а наиболее образованные уверяли, что это обычное суеверие. С чем охотно соглашалась ученица менестреля Женя Кови. Она уже не опасалась попасть впросак, потому что достаточно обжилась в этом мире. Менестрелям прощались известные странности, и даже если она грешным делом сморозила бы какую глупость, вот на эти странности и списали. Новосибирск все больше таял где-то далеко. Женю это не печалило. Она даже порассуждала сама с собой: из Советского Союза перебросили в новую Россию, из России – на Гатаю, так ведь это обошлось куда легче, потому что здесь есть Риэль. Он даже почувствовал ее восторженно-благодарный взгляд, поднял голову от виолы (подтягивал струны), недоуменно глянул, но улыбнулся, и Женя разулыбалась в ответ, а Тарвик, зараза, только плечами пожал и хмыкнул. На его улыбочки и реплики Женя перестала обращать внимание, как не обращала внимания на склонности Риэля. У всех свои привычки. А Тарвику и так было более чем хреново. Женя, разумеется, точно не знала, но догадывалась, как неуютно может чувствовать себя мужчина в расцвете лет, в одночасье став импотентом.

Риэль сочинил две новые баллады и даже сам остался ими доволен, ну а что уж говорить о Жене: она снова всплакнула, слушая его божественный голос.

– Удивительное сочетание кажущейся легкости и праздности с постоянным трудом, – серьезно сказал Тарвик. – У вас ведь ни одного дня не проходит без занятий. Риэль, а когда ты один странствовал, так сам себе и пел?

– Да. А почему тебя это удивляет? В общем, для меня это уже не так и обязательно, хватает выступлений по деревням – они у меня вместо репетиций. Но привычка работать все равно осталась. К тому же виола – трудный инструмент, требует постоянных занятий. А Женя просто учится. И еще долго будет учиться, хотя… хотя получается уже весьма неплохо.

Женя покраснела от удовольствия, и Риэль немедля опустил ее с небес на травку:

– Особенно если учесть, что она вообще ничего не умела. А при невеликом голосе и неумении сочинять самой техника гораздо важнее. Женя, скажи честно: ты полюбила петь?

Женя подумала и вдруг поняла, что да, полюбила. Ей нравилось даже по сто раз повторять вокализы, по сто раз проигрывать на лютне одну и ту же фразу. Ей нравился сам процесс. Ей нравилось быть эхом Риэля, стараясь оттенить его богатый голос, подчеркнуть его мастерство, быть фоном, на котором его талант становился еще ярче и заметнее. У них не могло получиться настоящего дуэта, но быть девочкой на подпевке – тоже очень неплохо. Ведь не Филе Киркорову подпеваешь, а самому Риэлю.

На флейте он играл нечасто и только когда ему было очень грустно. Флейта была памятью о Камите. О первой любви, о первом горе, о первом ужасе. Поставить на его место Тарвика и посмотреть, что получится. Как он пережил бы групповое изнасилование, видя, как мучительно умирает самый близкий человек? Как бы он потом рыл могилу ножом и руками, забыв, что надо беречь пальцы, потому что виола – сложный и капризный инструмент? Как бы он вытаскивал кол из тела того, кого любил…

А никак, потому что никого Тарвик не любил, ну, может быть, самого себя.

Лето было в самом разгаре, когда они миновали Малтию и пришли в Ишвар, герцогство, которое было побольше и побогаче иных королевств. Тарвик осуждающе покачал головой: здесь не привечали мужеложцев, но Риэль легкомысленно отмахнулся: а я и не собираюсь здесь романы заводить, мне давно уже хочется посмотреть на Ишварскую святыню. Вот и посмотрим, а к менестрелям здесь относятся так же, как и везде: к хорошим – уважительно, к плохим – насмешливо. Женя подумала, что она помогает ему реализовать давнюю мечту о святыне (что ж это такое?), потому что видя рядом красивого мужчину и красивую женщину, молва неизменно связывает их в пару. А они усердно это подтверждают, беря в гостиницах одну комнату и просыпаясь в одной кровати, когда служанка стучит в дверь. Тарвик подчеркнуто держался обособленно, снова рвался на сеновал или в крохотный чуланчик, соглашался ночевать с ними в одной комнате, только если чуланчиков не имелось, и похоже, его принимали просто за бродягу, сопровождающего пару беззащитных менестрелей вместо охранника.

О Риэле здесь слышали, хотя он и не бывал в Ишваре. Может, слышали и о его сексуальной ориентации, но разговоры – это одно, подтверждения-то не имелось. Наоборот, имелась женщина, привлекательная настолько, что невозможно было счесть ее всего лишь ученицей.

Все было почти радужно, и, как водится, кончилось очень плохо. Они уже подходили к городу, где располагалась эта Ишварская святыня, по словам Тарвика, просто древний храм с фресками и резьбой несказанной красоты, а заодно со святой верой в случающиеся там чудеса: больные исцелялись, грешники каялись, к отчаявшимся приходило спасение. Но они не успели добраться до святыни, в нескольких милях от города их обогнали всадники, окружили плотным кольцом и без особенной вежливости велели бросить оружие. Растерявшийся Риэль не смог сразу отстегнуть ножны от пояса, Женя швырнула свой нож под ноги коням, сверкавшим посеребренными и наточенными рогами, Тарвик для начала оценил обстановку и неохотно уронил арбалет. Против десяти человек они были бессильны.

Один из всадников, невысокий крепыш в черном, спешился, и Тарвика аж перекосило.

– Замечательно, – сказал крепыш, – я вижу, ты меня узнал, Тарвик Ган. Кто твои спутники?

– А то вы не знаете, – проворчал Тарвик. – Менестрели. Риэль и его ученица Женя.

Как не понравились Жене его глаза, столь же непроглядно черные, как и одежда.

– Менестрели, говоришь. Знак Гильдии?

Риэль торопливо дернул вверх рукав рубашки.

– Имя, фамилия?

– Риэль.

– Фамилия?

– Риэль… простите, тан. Это имя и фамилия. Меня зовут Ри, а фамилия Эль. Так записано в Гильдии менестрелей Комрайна, где я зарегистрирован. Девушка – не член Гильдии, она зарегистрирована как моя ученица…

– Разве я спрашивал тебя о девушке?

Риэль смешался.

– Простите, тан.

– Все задержаны, – объявил крепыш. – До выяснения требуемых обстоятельств.

– А причину назвать не соизволите? – лениво поинтересовался Тарвик. – Сами же меня отпустили, украсили соответствующим образом… Не можете пережить, что мир не без добрых людей? Говорил я тебе, Риэль, не стоит…

Он вдруг смертельно побледнел и медленно опустился на колени.

– Вот там, – мягко произнес крепыш, – твое место, когда говоришь с представителем Гильдии магов. Почему ты держишь девушку за руку, менестрель? Тебе страшно? Чего ты боишься?

– Неизвестности, – выдавил Риэль. – Я знаю, что чист перед короной, не нарушал правил и законов ни Комрайна, ни Ишвара, и не понимаю, за что можно нас задержать. И это меня пугает.

– Как зовут тебя, девушка?

– Женя Кови, – мрачно ответила Женя. Ей не было страшно, пока не припомнился подробный рассказ Тарвика. Маг. Этот – маг. Он кивнул, словно именно такого ответа и ожидал.

– Придется подождать здесь, – сообщил он. – Скоро нас нагонит карета, и путешествовать вы будете уже с комфортом. Садитесь.

Тарвик подал пример: сел на чахлую траву и похлопал здоровой рукой рядом. Риэль тоже сел, а так как он не выпускал Жениной руки, то и она последовала их примеру. Кажется, именно это называется «влипли». А что делать? Может, сразу покаяться, да, мол, я та самая Джен Сандиния и есть? И дальше что? Что она, Джен эта несклоняемая, должна делать? Являть собой? А что? Ну почему ни Стан, ни Райв не сказали, что она такое… И что теперь – знакомиться с маньяком из тайной полиции? И знакомить с ним Риэля?

Ну даже и покаялась, призналась – да, мол, я, ну и что, какая разница, им же все равно требуется подтверждение, Тарвик вон изначально был честен и максимально откровенен, но ведь целый месяц его переспрашивали и перепроверяли… Нет уж, пусть идет, как идет, начнут жезлами в разные части тела тыкать – расколемся, мы не партизаны, у нас нет специальной подготовки, мне вот даже больно всерьез не было, разве что во время родов, ну так никуда ж не денешься, и, боже мой, как же жалко Риэля, как же страшно за него…

Тарвик вытащил из своего рюкзака кусок пирога и преспокойно начал жевать, не обращая внимания на нацеленный на него арбалет внушительных размеров. Наверное, тот самый боевой, на который нужно получать специальное разрешение, и не факт, что дадут. Маг, примостившийся неподалеку, не спускал с них глаз, смотрел на всех сразу, не акцентируя взгляда. Риэль покусывал губы, но это видела только Женя, сидевшая рядом с ним: он по обыкновению опустил голову, и светлые пряди почти закрыли лицо.

– Смотри на меня, менестрель! – сухо приказал маг, и Риэль медленно, с трудом поднял голову, словно на ней был тяжеленный шлем, не позволявший ему держать шею прямо. Кровь совершенно отлила от лица, оно было молочно-белым, даже губы побледнели. Он кое-как заставил себя взглянуть на мага. – Ты боишься?

– Я уже говорил, тан, да, боюсь. Меня всегда пугала неизвестность.

– Если тебя успокоит музыка, можешь нам поиграть. Это флейта? Я давно не слышал флейты.

– Скотина, – тихо, но отчетливо буркнул Тарвик. Риэль механически достал из футляра флейту и поднес к губам. Может, и правда музыка его успокоит?

Он никогда не играл на флейте ничего веселого, вот и сейчас завел невыносимо печальную мелодию. У Жени на глаза навернулись слезы. Вот только еще не хватало сейчас начинать жалеть свою несчастную жизнь…

Примерно через полчаса, показавшиеся Жене сутками, подъехала карета, похуже, чем та, на которой их доставляли к тану Хайлану, а на других Женя не ездила. Их загнали внутрь. Нет. Загнали только Тарвика, припечатав ему кулаком между лопаток так, что он споткнулся на ступеньке и влетел в карету носом. Не будет магов скотинами называть в присутствии подчиненных, которые этакой дерзости завидуют до смерти. Риэлю позволили спокойно подняться, а Женю даже под локоток поддержали. Дверца захлопнулась. Внутри было сумрачно, а отдергивать плотные шторки не решился даже Тарвик. Диванов здесь не было, но сиденья оказались мягкими и вполне удобными. Надо же, я еще способна оценивать комфорт «черного воронка», тускло подумала Женя, садясь рядом с Риэлем напротив Тарвика.

– За что? – срывающимся голосом спросил Риэль. Тарвик повел плечом:

– Говорил я тебе, не надо со мной связываться. Вот и расхлебывай. Шел в компании с государственным преступником? Расплатись.

– Ты же прощен! – вскинулся Риэль. – И потом… не мог же я пройти мимо…

– А чего это – не мог? – удивился Тарвик. – Очень даже мог. Я бы прошел, а ты, как известно, большой придурок. Со своим добросердечием…

– Знаешь, – взорвалась Женя, – тебя силком не удерживали и цепями не приковывали, мог и сам уйти еще в Комрайне! Ты же таскаешься за нами уже чуть не полгода…

– Ага, – согласился Тарвик со своей смутной полуулыбкой, – только я, дорогуша, не о тебе и не о нем в первую голову подумал, а о себе. Мне без вас и правда хана бы пришла. Можешь себе представить, с какой рожей я милостыню прошу? И сколько и по какому месту мне подают? А с вами я не только сыт, но вот даже и одет… Хочется мне глаза выцарапать? Можешь. А что это изменит в нашем положении? Вы уже вляпались. А теперь послушайте меня. Будьте абсолютно честными. Ты, Риэль, не стесняйся говорить, как под одеялом дрочил, когда мальчишкой был, а ты, Женя, не стесняйся про месячные рассказывать и первых своих мальчиков, как позволяла им себя пощупать в тишине церкви. На любой вопрос отвечайте. Без всяких этих гордостей. Тогда, может, и ничего, выживете.

Риэль порывисто обнял Женю и уткнулся лицом в ее волосы. Однако держал крепко, чтоб она и правда не выцарапала Тарвику глаза. Первый акт удался. И пусть магическим путем Тарвика подслушать нельзя (интересно, почему это?), ведь элементарно в карету слуховая трубка какая-нибудь может быть проведена, а маг сидит на козлах и наслаждается их беседой.

– Ри, значит, Эль… Забавно. Никогда бы не подумал. Ты серьезно?

– А что особенного? Я родом из Сайтаны…

– И там на каждом шагу эльфийские имена? И редчайшие фамилии?

– Эльфийские? – удивился Риэль, даже забыв бояться. – С чего ты взял?

– С чего… Я, знаешь, из семьи ученых. Папочка был известным растениеводом, мамочка увлекалась ономастикой и топонимикой, так что я тебе и сейчас целую лекцию могу прочитать, что означают разные имена и названия. Ри – классическое эльфийское имя, по одной версии означает «песня», по другой – «музыка», по мамочкиной – в эльфийском нет разницы между понятиями «музыка» и «песня». Эль – фамилия редчайшая, почти уникальная, хотя и вполне человеческая. Что значит – не знаю. Я университет бросил еще до специализации. Я – ученый. Можете себе представить?

Женя легла на сиденье, поджав ноги и положив голову Риэлю на колени. Одной рукой он придерживал ее за плечо, второй перебирал волосы. Боялся отпустить. Или держался за нее. Тарвик слегка улыбнулся, то ли ободряюще, то ли насмешливо. Только он умел совместить два таких разных чувства в одной полуулыбке. Бедный, бедный Риэль…

Карета остановилась в глухом дворе, окруженном высоченными каменными стенами. Само здание, массивное, приземистое, казалось ниже этих стен. Местные тюрьмы, похоже, предпочитали землю, а не воздух. Лестницы вели вниз, и, хотя они были освещены, Женя спотыкалась на каждой третьей ступеньке. В маленькой комнате где-то глубоко их разлучили, и Женя не выдержала, устроила маленькую истерику, рыдала и рвалась к Риэлю, а на его лице была такая мука, что Женя рыдала еще отчаяннее. Ее оттащили, мужчин увели, и ей дали проплакаться.

Перестав реветь, Женя начала бояться, потому что вспомнился подробный и весьма натуралистичный рассказ Тарвика о допросах, о бессмысленной жестокости пыток: ведь мучили не для того, чтоб он раскололся и в чем-то признался, а так, на всякий случай. Он и так во всем признавался. И Женя тоже признается сразу и во всем, ей только кулак покажи. И Риэль. Не супермены же они в конце концов. Вот только в чем признаваться?

Ее не стали раздевать догола, даже рюкзак не отобрали, правда, перетрясли и все швы прощупали в лучших традициях профессионального обыска, и саму ее обыскали тщательно-претщательно, промяв и швы на одежде, и воротник, и пояс штанов – но делала это молчаливая и страшненькая женщина. Игрушечная собачка внимания не привлекла, хотя собачек здесь не водилось. Впрочем, те монстры, зверьки и зверюги, которыми были заполнены магазины игрушек в Новосибирске, тоже водились только в страшных снах своих создателей, да и здесь фантазии было место. Комната, в которой ее заперли, не очень походила на камеру, которую описывал Тарвик. Она была маленькая, но в ней имелась узкая кровать с постелью, стол, прикрепленный к стене, табурет и даже что-то вроде полукресла, а за перегородкой Женя обнаружила туалет и раковину, когда перестала трястись и решила обследовать комнату.

Она измерила камеру шагами и вдоль, и поперек, и по диагонали, и зигзагами. Она сидела на табурете, в кресле и на кровати, просто так и обняв колени и уложив на них подбородок, она плакала и смотрела в стену сухими глазами. Единственное, на что у нее не хватило ума, это раздеться и лечь. Впрочем, все равно уснуть не удалось бы. Ни под каким видом. Когда щелкнул замок, Женя едва не упала в обморок, то ли от ужаса, то ли от закончившегося ожидания. Стражник, появившийся на пороге, даже испугался, помахал на нее рукой за неимением газеты, и только когда она начала нормально дышать, пригласил идти с ним. Именно пригласил. «Пойдем, девушка». Женя поплелась следом, сжимая в кулаке собачку. Оставлять ее одну? ни за что.

Их было трое, как и говорил Тарвик. Маг был тот, что их арестовывал, оставшиеся, наверное, сыскарь и агент тайной полиции. Который из двоих умеет бить кончиками пальцев так, что слезы брызжут, а который маньяк и садист с жезлом кары?

– Как тебя зовут, девушка? – почти участливо спросил маг. Женя не стала напоминать, что уже представлялась ему.

– Женя Кови.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

– Ты была замужем?

– Нет.

– Откуда ты родом?

– Не знаю. Я не помню родителей.

– Где же ты росла?

– В Хименской обители.

Они были потрясены. Все трое. Переглянулись, один даже покачал головой. Не забыть бы со страху придуманную Тарвиком историю… Хименская обитель была ее спасением, потому что, по сведениям Тарвика, об этом культе никто толком ничего не знал. В обители исповедовали один из древнейших культов на Гатае. Когда-то он был умеренно популярен, а потом сошел на нет, и теперь был забыт настолько, что вне обители о нем не знали ничего, так что Женя могла фантазировать, как угодно, но лучше ссылаться на то, что она еще не доросла до уровня посвящения.

– Ты можешь рассказать? – обрел дар речи маг. – Рассказать об обители?

– Да, конечно… Только я не была посвященной. Мать считала, что мне рано познавать учение Химен, потому что у меня разбросанный ум, скверная дисциплина и отсутствие смирения.

– Отсутствие смирения? Ты не показалась мне дерзкой.

– Я не очень смиренная, – покаялась Женя. – А что с Риэлем?

– О твоих спутниках мы поговорим потом. Почему мать считала тебя недостойной? В чем заключался разбросанный ум, почему скверной была дисциплина? Как выражалось отсутствие смирения?

– У меня не получалось последовательно рассуждать на заданную тему, я все время отвлекалась на детали, начинала фантазировать, выдумывать и так увлекалась, что забывала о теме. И думала, что так и надо делать, вот мать и считала меня дерзкой.

– Как тебя наказывали за это?

– Никак, – удивилась Женя. – Химен не наказывает, а вразумляет и учит, у меня вся жизнь была впереди на постижение мудрости Химен. Она добра и терпелива, и вечность…

– Химен – это женщина? – потрясенно перебил один из полицейских или как они называются.

– А кто же? – вытаращила глаза Женя. – Разве можно девушек посвящать мужчине? Мужчинам мы можем служить вне обители, но в доме Химен мужчинам нет места.

Ну вот, началось. Ее расспрашивали о культе, и Женя усердно пересказывала все, что слышала от Тарвика, слегка приукрашивая и добавляя детали. И как хорошо, что ей еще не положено было знать глубинного смысла учения, а мужчины даже не знали, что Химен – женщина. Часа через полтора маг спохватился и начал задавать конкретные вопросы: что Женя помнит о своей жизни до обители. Женя красочно живописала абсолютно стандартный сельский пейзаж и большой дом с башенками. Таких домов было восемь на десяток, и гораздо больше было сожжено в провинции Сантия во время череды бунтов и восстаний лет двадцать назад. В Сантии они с Риэлем были, и кое-где даже руины видели, так что пейзаж был реален, а оранжевые цветы в полосочку росли только в Сантии и сопредельных районах. Вот и думайте, господа, откуда родом девушка, а сама девушка не знает.

– Тебя всегда звали Женя?

– Нет, это имя мне дали в обители. А фамилия – не знаю, не помню.

– Как же звали тебя раньше?

– Кари. Я помню, как мать громко говорила: «Ушли беды и боль Кари, пришли счастье и покой Жени».

В обитель принимали только сирот. Заведение было закрытого типа, неподконтрольно никому, кроме короля, но короли никогда не интересовались богом забытым поместьем, окруженным высокой каменной стеной, где около сотни женщин и девочек совершали свои обряды, поклоняясь богине с мужским именем. Риэль предположил, что раз Тарвик кое-что об обители знает, то уж и тем более знают в Гильдии магов, на что Тарвик хохотнул премерзко и сообщил, что Гильдию магов в обитель не пустят, как, впрочем, и любого мужчину, а женщин-магичек не бывает. Вообще. По крайней мере, среди людей, ну а иные расы в Гильдию магов не вступают принципиально. Но самое приятное было в том, что проверить было практически невозможно. Около двух лет назад случилась малообъяснимая катастрофа, свидетелем которой случайно (так он утверждал) оказался Тарвик.

– Как же ты оказалась вне обители, девушка?

Женя покраснела. На всякий случай. Она, конечно, с менестрелем по дорогам ходит, однако репутация у нее сложилась прилежной и скромной недотроги, так что можно и покраснеть, а этот фокус Женя освоила лет этак десять назад. Или больше? В общем, бледнеть по заказу она не умела, а вот краснеть – запросто. И выходило очень мило.

– Я с парнем встречалась.

«Тройка» обалдела.

– А разве вам можно?

– Ну… не то чтобы можно, но и не то чтобы нельзя. Химен не запрещает любовь, она осуждает блуд. А мы с Кати… это моя подруга, Кати Силиз. Мы с Кати познакомились с мальчиками, когда ходили собирать ягоды. Мы всегда собирали ягоды и сушили их, а потом пекли пироги, и старшие сестры отвозили их в город.

– Что за мальчики? – жадно спросил маг. Женя описала мальчиков, особенно жалобно вздыхая, когда говорила о своем кавалере. На глазах появились слезы, что было отработано примерно тогда же, когда и румянец застенчивости. И почему мужики так охотно покупаются на эти глупости?

– Мы с Кати вылезли в окно, а потом перебрались через стену. Она хоть и высокая, но старая, почти как по лестнице можно подниматься и спускаться, к тому же все вьюном оплетено, совсем просто. Ребята ждали нас на опушке, Кати с Кирином пошли налево, а мы направо. Вимас мне стихи читал.

– Деревенский парень читал стихи? – подколол маг. Женя возмутилась:

– Почему деревенский? Он из университета был, просто снимал в деревне дом на лето, отдыхал и записывал тамошние песни, сказки, пословицы. Он много стихов знал. А может, сам писал, он не признавался, но мне так кажется. Мы даже не целовались, – она всхлипнула. – А потом… потом вдруг над стеной поднялся столб синего пламени, словно… ну знаете, как спирт горит – голубым, а тут похожее, прозрачное, только более синее пламя. И такой грохот… нет, не грохот, а треск, будто палочки ломают, только очень, очень громко. И потом сразу – тишина. Мы так растерялись… а потом Вимас спохватился: что-то случилось, наверное, там кому-то помощь нужна. Мы побежали к стене, он забрался на верх… и исчез. – Минуту Женя боролась со слезами, но они победили, и она заревела в голос, что было еще проще, чем покраснеть. – Вы не представляете: был человек – и нет, растаял! Пропал! А потом как грохнуло! И я больше не помню, я в обморок упала.

Ее не били дубинкой по ребрам, не тыкали жезлом кары и не скручивали внутренности в трубочку. Ее отпаивали водой, утешали и даже гладили по головке. И Женя дала бы голову на отсечение, маг как раз представлял себе такое: был человек – и растаял. И синее пламя с треском тоже представлял. Тарвик был убежден, что это магическая атака, но вот чья – большой вопрос, может, Гильдии, но мало ли магов просто так болтается по миру. Потом ее заставили выпить кружку с чаем, и по привкусу Женя поняла, что в чай густо намешано снотворное, и через четверть часа оно начало действовать, да так убойно – с учетом бессонной ночи! – что Женя прямо в комнате для допросов начала валиться со стула и не помнила, как оказалась в своей камере. Проснулась она с больной головой и в слезах, но уж не из-за катастрофы в обители Химен, а потому, что приснился ей Риэль, которого допрашивала «тройка» в полном соответствии с рассказами Тарвика. На столе стоял завтрак, только Жене ни кусок в горло не шел, ни глоток, слезы то душили, то прорывались, глаза и нос распухли от постоянного рева. Когда стражник отвел ее на допрос, маг для начала взялся ее утешать, а она принялась спрашивать, где Риэль, в общем, разговора не получилось, и вся «тройка» потратила по меньшей мере час, чтобы привести ее в сознательное состояние.

Подумав, что ее капризы лучше Риэлю не сделают, Женя постаралась взять себя в руки и продолжить свое повествование. Голос дрожал вполне натурально и без усилий с ее стороны. Она говорила о том, как пришла в себя у развалин стен, как увидела, что от обители не осталось ничего, как ей было страшно, как она увидела странного человека на развалинах, и он так ее испугал, что Женя пустилась бежать и не останавливалась, пока не заблудилась, как плутала в лесу, едва не утонула в болоте, несколько дней ела одну ягоду, хорошо хоть ее много было, как потом выбралась на дорогу и пошла куда глаза глядят, больше всего боясь остановиться. Сколько она так брела одна, кормясь тем, что ей давали сердобольные крестьяне, она не знала – месяц или около того, была в отчаянии и уже подумывала о том, чтоб утопиться, потому что даже повеситься ей было не на чем, юбка так истрепалась, что и веревку из нее сделать было нельзя. И тут ее встретил Риэль.

Эту сцену они проговаривали не раз. Место, где они якобы встретились, Женя видела, когда они шли в столицу – пустынное пересечение дорог. Риэль прошел было мимо, а потом вдруг остановился, окликнул ее, спросив, куда она идет, и позвал с собой,

А дальше и врать не надо было. Дальше она говорила только правду и ничего кроме правды. Только все равно ее переспрашивали, упорно обходя вниманием ее мольбы сказать о Риэле хоть слово. Никто не был ее ни кончиками пальцев, ни дубинкой, ни чем-то еще, на нее даже не кричали, даже не строжились, терпеливо ждали, когда она проплачется, заставляли поесть, едва ли не с ложечки кормили – и по сто раз спрашивали об одном и том же,

Через полмесяца Женя сдалась. Она перестала задавать вопросы, но не перестала плакать, потому что единственное, что занимало ее голову, была судьба Риэля. Она сомневалась, что с ним обращаются так же деликатно. Он снился всякий раз, когда Жене удавалось заснуть. А Тарвика она бы и не вспомнила, если б не интерес «тройки» к его персоне. Тут Женя тоже не врала: случайно попали на казнь. Риэль был с ним знаком, а он же такой, не может пройти мимо человека, которому идти некуда, добрый и великодушный, а Жене что – пусть себе и Тарвик с ними идет. Нет, он ей не понравился совсем, циник, ухмылочка эта неприятная, реплики пошлые и вообще просто так человека четыре раза казнить не станут. Но сильный, ничего не скажешь, Жене бы такой характер, будто и не он на эшафоте столько времени провел. Ну, она стирала его белье, а что? Какая разница, одной рубашкой больше, одной меньше, да ради Риэля она что угодно сделает. Нет, Тарвик к ней не приставал – нечем приставать, он сам признался. Риэль? Тоже нет, потому что… ну потому что… в общем, не интересуют его женщины. Нет, и Женю он не как мужчина привлекает, он ей больше, чем брат, у нее никого нет во всем мире, кроме Риэля, и наплевать ей, с кем он спит… и вообще ни с кем он за это время и не спал, только с таном Хайланом, но тан Хайлан и не спрашивал, хочет ли этого Риэль.

Еще через полмесяца Женя отупела настолько, что повторяла одно и тоже на автопилоте. Она похудела, как не худела никогда в жизни. Брюки сваливались, а ремня у нее не было, и она поддерживала их руками, пока стражник не посоветовал: «Надела бы ты платье, девушка, а то ведь того и гляди штаны потеряешь». Женя послушно натянула платье, переставшее облегать грудь и талию. Оно хотя бы не съезжало. А на платье обнаружился шарфик. Женя постирала брюки в раковине, обильно смачивая их не только водой, но и слезами, потому что все время вспоминала, как они с Риэлем выбирали эти штаны в лавке старьевщика. Утром они высохли, и Женя снова переоделась, продернув шарфик вместо ремня и туго стянув его на талии.

После этого прошло всего три дня, как стражник велел ей собираться с вещами. А она и не распаковывалась. Как сняла платье, так снова засунула его в рюкзак, не озаботившись тем, чтобы свернуть аккуратно. Женя накинула лямку на плечо и взяла в руки футляр лютни – слезы немедленно потекли по щекам. Сами по себе. Она не всхлипывала даже, словно кран открылся – и все. Привели ее не в привычную комнату для допросов, а в другое помещение, где вдруг вернули подаренный Райвом кинжал и выпустили из тюрьмы. Без объяснений. Без комментариев. Открыли дверь и слегка подтолкнули в спину. Женя на подгибающихся ногах перешла дорогу к другой стене из неровных камней, села прямо на землю, прислонившись к этой стене, обхватила колени и подумала, что жизнь кончилась. Идти ей некуда, потому что дорога имела смысл с Риэлем. И только с ним. Искать Райва? Они договорились встретиться на Каренском состязании, до которого еще далеко… и не хочется. Никого не нужно: ни Райва, ни Тарвика.

Она прижалась лбом к коленям. Так и буду тут сидеть. Пусть хоть палками гонят, хоть что делают, с места не стронусь. Пусть. Все равно.

Одиночество, оставшееся в прошлом, вернулось во всей своей красе и злорадно осклабилось. Обрадовалась? Друг у нее появился? А не положено тебе. Не судьба. И плачь или не плачь, ты одна. И никогда больше о Риэле не услышишь.

Женя заплакала, как в детстве, тоненько всхлипывая, тихонько причитая. Солнце медленно перекатывалось через улицу, большое и тяжелое, ненужное. Тени укорачивались, стирались, превращаясь в узкие полосы. На улице не было ни единого деревца, только эти неровные стены. Тут – тюрьма, а тут – черт знает что.

Потом что-то изменилось. Посторонний звук? Тишина нарушилась скрипом и лязгом, и снова вернулась. Здесь даже птиц не было. Что делать птицам в тюрьме?

Что-то заставило Женю поднять голову. Две мужские фигуры. Одна высокая и тонкая…

– Риэль! – взвизгнула Женя и рванулась ему навстречу. Она и не знала, что он может обнять так крепко. И что она сама может так крепко обнимать, тоже не знала. И пусть дыхание перехватывает, и пусть сердце выскакивает. Риэль. Живой. Остальное – приложится.

– Женя, – почти беззвучно произнес он.