Утром она вдруг заметила, что шут надевает черную куртку из тонкого шелковистого сукна, что называется, отменного качества. Он не носил черного. Собственно, он носил то, что давали эльфы, и куртки у него были серые, что летняя, что зимняя. Ему, кстати, очень шел серый цвет, да и черный не портил. И штаны у него были черные…

– Ты похож на эльфа, – сообщила Лена. – На черного эльфа.

– Я похож на шута, – улыбнулся он. – Это одежда шута. Видишь? – он потыкал пальцем в вышитую на груди серебряную корону. – Собственность короны.

– Зачем это?

– Родаг просил. Лена, ради меня же. Знак того, что он снова взял меня под свою защиту. А что? – Он вдруг сделал сальто с места и пробежался на руках по комнате. – Все-таки я шут. Ты сама меня так зовешь. А ты против?

– А ты?

Он покачал головой, вытащил ее из-под одеяла, прокружился в вальсе – танец, кстати, стал популярным и в столице – и крепко поцеловал.

– Нет, я не против. К тому же это не навсегда, а только пока я нужен королю. Спасибо, что позволила мне ему помочь. И спасибо, что избавила меня от того, что я не хотел бы делать. Убить в бою и убить украдкой – огромная разница. Я собственность короны, но все равно принадлежу только тебе.

– Рош, у меня ноги мерзнут.

Он подхватил ее в охапку и отнес обратно в кровать, усадил, надел ей на ноги изящные домашние туфли, почти насильно всученные Риной, и поцеловал колено.

– А ты не можешь соврать только королю или вообще?

– Вообще. Но королю я не могу не ответить. А остальным – очень даже могу. Кроме тебя. Тебе не могу. Потому что не хочу. Потому что ты понимаешь даже то, что не должна понимать.

– Ты скажи это Маркусу, – посоветовала Лена, – потому что именно он навел меня на эту мысль.

– Скажу, – серьезно пообещал шут. – Спасибо тебе за Маркуса. Я уже потерял всякую надежду на то, что у меня может быть друг… какого мне хотелось бы. А странно, правда? Мы такие разные с ним… А он мне больше, чем друг. Брат. Нет. Больше, чем брат. Мы с ним тоже… дополняем друг друга, как с тобой. Понимаешь? То есть не так, но похоже… Мы с ним другая головоломка.

– Надо бы спросить Гарвина насчет вашей ауры, – озабоченно сказала Лена, вызвав бурный протест шута. Здесь однополая любовь тоже имела место и тоже вызывала в мужчинах нормальной ориентации явное отвращение. Только эльфы смотрели на это нормально. Они на все смотрели нормально, хотя Лена не замечала среди них закоренелых геев, скорее, это могло быть у них мелким развлечением от скуки, но сейчас скучать было некогда, да и демография требовала рождения детей.

Шут увлекся целованием коленок, так что Лена встала и решительно пошла в ванную. Он жалобно заскулил вслед, очень похоже подражая Гару. У него было великолепное настроение, может быть потому, что вчера он сбросил с плеч неприятный груз. Если бы Родаг приказал устранить кого-то, он вынужден был бы подчиниться. Жуть какая. Нельзя сказать, что шут отличался особо тонкой душевной организацией, среди здешних мужчин это вообще встречалось редко. Лене – не встречалось. Но шут слишком много думал о том, что вовсе не волновало даже Маркуса, в том числе о мотивах, поступках и морали. Убить в бою – да, без проблем, если самого не убьют, даже просто в драке, но не быстро и тихо, как, наверное, положено королевскому убийце…

Чушь какая. Это слово совершенно не вязалось с ним. Противоречило всему, что Лена о нем знала и в нем чувствовала. Шут – убийца. Бред собачий. Даже Гару такое не приснится.

Когда она наконец оделась и причесалась, шут уже умчался по очередному поручению. Маркус. налил ей шианы и озабоченно заметил:

– Что-то ты усталая.

Лена покраснела. До Маркуса дошло, и он захихикал, как подросток, пришлось запустить в него булочкой. Усталая… Конечно, усталая, если на шута такое нашло, что он неутомимого Милита переплюнул… намного. У Лены руки-ноги дрожали, а он еще и танцевал с утра. Маркус, разумеется, начал ее поддразнивать, выразительно завидовать шуту и своими изящными шуточками вгонять ее в краску, а когда у нее на глазах выступили слезы, примирительно обнял и начал извиняться, уговаривать и клясться, что больше не будет. В сотый раз. И дурочкой обозвал. В тысячный раз. И она, его, конечно, простила.