Настя сидела за уроками. В избе было тихо. Мать после обеда сразу ушла на работу – в колхозе начали возить навоз на поля. Отец еще с утра зачем-то уехал в район. Только бабушка Марфа Тихоновна, которая прикорнула на диване, укрывшись шубейкой, то покашливала, то вздыхала изредка.

Настя решила трудную задачу и тотчас заглянула в ответы, решение было правильное. У Насти сразу отлегло от сердца, и она неожиданно для самой себя тихонько запела. Запела и тут же испуганно оглянулась на бабушку – не разбудила ли.

– Что это какие уроки у тебя веселые! – сказала Марфа Тихоновна.

– Бабушка, я тебя разбудила? – Настя с пером в руке подошла к ней и заглянула в лицо. – Разбудила, да?

– Нет, – ответила бабушка, – я не спала.

– Бабушка, послушай, я тебе что смешное расскажу! Вчера девчата подкрались к телятнику, столб около телятника мужиком нарядили, а тетка Наталья Дроздова начала на него кричать!

– Ну, и что тут смешного? – с неудовольствием сказала бабушка. – Слышала я уже. Говорят, это все Дозорова с ума сходит!..

Настя внимательно поглядела на бабушку:

– Бабушка, ты, может, заболела?

Тонкие губы Марфы Тихоновны тронула скупая улыбка:

– Почему это?

– У тебя голос какой-то… скучный.

– Ну?

– Да, скучный. И не спишь! Бабушка, может в телятнике что?

Резко очерченные брови старухи сошлись над переносьем. Она вздохнула:

– Ох, телята эти! Что с ними делать – просто не придумаю!

Настя испугалась:

– Опять какой-нибудь заболел?

– Заболел.

– Бабушка, ну ты же позови скорей Марусю Чалкину, пусть она вылечит, она же зоотехник!

– Была уж она. Лечила. Целое утро возилась…

– Ну, ты, бабушка, скажи же ей, чтоб она вылечила! Раз она зоотехник, пусть лечит! А что это – зоотехник в колхозе живет, а телята болеют да…

Настя чуть не сказала «дохнут», но во-время прикусила язык. Неделю тому назад в телятнике случилась такая беда – погиб теленок. Заболел и погиб, уже третий за зиму. Для бабушки Марфы Тихоновны, старой телятницы, это был очень тяжелый день. Она не плакала – Марфа Тихоновна никогда не плакала, – но ходила дня три как туча: мрачная, грозная, и все в доме боялись ей перечить. Наконец Прохор, ее старший сын, а Настин отец, сказал:

«Ну что ты, мать! В удавку, что ли, теперь из-за теленка лезть? А где этого не бывало? Везде. Где есть хозяйство, там и отход должен быть».

«Да ведь позор! – ответила Марфа Тихоновна. – Позор! На всю округу! Стыдно на людей глядеть!»

«Ну вот, ну вот, – мягко возразил Прохор, – уже и позор… А в Березках вчера не случилось то же самое? Да уж не впервой. И в совхозе, слышно, то же… Паратиф – и всё. Ну что ж тут поделаешь? Да и что такое? Шесть процентов – законный отход. А у тебя что? Пустяк: полпроцента! Чего же так уж сокрушаться? Неудач не бывает только у тех, кто не делает ничего».

Марфа Тихоновна горевала, но не опускала рук. Она с еще большим рвением принялась за свою работу. Приказала начисто продезинфицировать стойло погибшего теленка. Сама каждый день проверяла, чиста ли посуда, из которой поят телят. Сама смотрела, чистую ли солому им стелят. Велела сторожихе Наталье Дроздовой получше топить, чтобы телята не простудились… Но вот прошла неделя – и снова! Маленькая чёрная телочка отказалась от пойла и не смогла встать…

– И что делать? И что делать с ними, не знаю! – повторила Марфа Тихоновна. – Если заберется в телятник паратиф ничем не остановишь.

– Бабушка, – помолчав, ласково сказала Настя, – а давай я тебе «Пионерскую правду» почитаю.

Марфа Тихоновна вскинула на нее острый взгляд, гневная искорка вспыхнула в нем. Но темные глаза Насти глядели так мягко и нежно и все ее розовое лицо было так свежо, ясно и ласково, что искорка эта тотчас погасла.

– Да ты не думай, тут очень интересно, бабушка! Это про Аму-Дарью.

– Аму-Дарья? Это кто же такая?

– Это, бабушка, река. Огромная река, в Туркменистане, вода в ней мутная, желтая, а потому, что там всё пески, пустыня. Кругом пески и пустыня, только около реки деревья растут, поля зеленые, люди живут. А раньше, бабушка, эта река через всю пустыню текла. Там города большие стояли, сады были. А потом река повернула и ушла в другую сторону…

– Как повернула? – усомнилась бабушка. – Почему? Разве реки могут сами поворачивать, куда захотят? Это и наша Петра, значит, может так: течет-течет мимо наших деревень, а потом возьмет да и повернет в другую сторону?

– Да, да, бабушка, Аму-Дарья повернула, говорю тебе! Даже старое ее русло нашли – Узбой называется. И там пустыня наступила, все города, все сады песком засыпало и лес! А теперь – бабушка, ты слышишь? – мы будем опять Аму-Дарью на старое русло направлять. Уже и работы начали!

– В песках-то?

– Да, в песках! А что же? Не сможем? Сможем! Мы снова в песках сады разведем!

– Ох! – вдруг вздохнула Марфа Тихоновна, словно что-то кольнуло ее в сердце, и поднялась, откинув полушубок.

– Ты что? – удивилась Настя.

– Ничего, идти надо.

– Да ведь до шести далеко, куда тебе идти?

– Ах, что до шести! Может, до шести и телки в живых не будет.

Марфа Тихоновна, высокая, сухая, с орлиным профилем, живо поправила на голове синий платок, накинула сверх него полушалок и надела свой старый полушубок, в котором всегда ходила в телятник.

– Бабушка, можно и я с тобой? – попросилась Настя.

– А что тебе там делать? – возразила бабушка.

Однако голос ее был не суров, и Настя бросилась одеваться.

Черная телочка попрежнему лежала в своем стойле. Она приподняла было голову, тускло взглянула на Марфу Тихоновну, потянулась к ней, но тут же легла снова.

– Что, моя бедная? Что, моя голубочка? – нагнувшись к телке, сказала Марфа Тихоновна, и Настя не узнала ее голоса – такой он был грустный и задумчивый. – Ну, что же ты? И лекарства тебе давали… А ножки совсем холодные!.. Настя, принеси мне мой ватник, там, у больших телят, около стойла висит. Дай-ка я укрою, может согреется!

Марфа Тихоновна укутала ватником застывшие белые ножки телочки. Телочка опять потянулась к ней, хотела лизнуть, но снова опустила голову на солому. Настя почувствовала, что глаза у нее наливаются слезами.

– Бабушка, позови Марусю!

– Что же без толку? – возразила старуха. – Маруся что могла – сделала. Уж теперь выживет – так выживет… а уж нет – так…

Марфа Тихоновна умолкла, сурово сжав свои тонкие губы.

В изолятор вошел заведующий молочной фермой дед Антон Шерабуров.

– Ну что, как тут дела? – спросил он приглушенным голосом; таким голосом разговаривают у постели больного. – Дышит?

Марфа Тихоновна ответила, не поднимая головы:

– Только что дышит… – Она открыла дверцу клетки, пощупала под ватником ноги теленка: – Никак не согреваются! – И, присев на порожек, начала растирать телочке ноги.

– Да, вот так история… А может, из района ветврача срочно вызвать? – сказал дед Антон помолчав. – Может, они вдвоем с нашей-то посоветуются, да и придумают что-нибудь?

– Ничего наша не придумает! – резко возразила Марфа Тихоновна. – И тот ничего не придумает. Одни и те же лекарства дают. А что в них толку? Двор плохой. Как ни топи – все настоящего тепла нету. Простужаются телята, да и всё.

– Да, – согласился дед Антон, – двор новый надо. А пока все-таки придется вызвать Петра Васильевича сюда. Тут где-то сейчас девчонка была…

– Настя! – крикнула Марфа Тихоновна. – Где ты там?

Настя, пока они стояли и разговаривали, неслышно ушла в соседнее помещение к маленьким телятам. В телятнике стоял полумрак, теплый и душный. Пахло и соломой и сеном. Вокруг только что протопленной, горячей печки поднимались легкие испарения.

Телята-молочники стояли в клетках по-двое, по-трое – белые, пестрые, рыжие. Их черные круглые глаза мерцали в полумраке. Настя остановилась около своего любимца – светло- желтого бычка.

– Огонек! – позвала Настя.

И бычок, уже понимавший свою кличку, не спеша подошел к Насте. Девочка погладила его шелковую шею, с удовольствием перебирая пальцами мягкие складочки свисающего подбородка.

– Ах ты мой маленький! Ах ты мой глупенький! Ну, что смотришь? Вот глазочки-то у тебя – как фонарики!

Тут Настя услышала зов и бросилась из телятника в изолятор:

– Что, бабушка?

Дед Антон, увидев ее на пороге телятника, вдруг вскипел.

– Ты зачем туда ходила! – закричал он, а голос у него был такой, что хоть полком командовать. – От больного – к здоровым! Чтоб не было больше тебя на телятнике!.. Юннаты! Шефы!.. А ну-ка, вон отсюда, и чтоб я тебя не видел! На что мне такие юннаты, которые не соображают ничего?

Настя вспыхнула и, опустив голову, пошла из телятника к дверям. Но дед Антон, накричав, тут же и остыл: ну что, старый крикун, набросился на девчонку?

– Эй, голова! Подожди-ка! – сказал он, будто вовсе и не гнал ее только что из изолятора. – Сбегай в правление, скажи секретарю, чтобы позвонил Петру Васильичу. Скажи – пускай приедет поскорее!

Настя, сама стыдясь своего промаха, живо кивнула деду Антону:

– Сейчас, дедушка Антон! Сейчас сбегаю!

И тотчас скрылась за дверью.

Марфа Тихоновна снова укутала теленка и встала с порожка. Сдвинув суровые брови, она стояла и не спускала с телочки глаз.

– За Петром Васильичем! – тихо и горько сказала она. – А кто ему верит? Он ездит по колхозам и только одно всем твердит: не так телят воспитываете, на холод надо! Ну что это на смех, что ли? Или заучился чересчур?.. Новорожденного теленка – на холод!

– На холод… – задумчиво повторил дед Антон. – Вишь ты, дело-то такое… Что-то часто стали об этом говорить. И в районе, как я на съезд животноводов-то ездил, то же самое шпорили. Вишь, будто бы многие хозяйства такой метод применяют и довольны. Да вот и Петр Васильевич твердит… А что, голова, может и нам попытать?

Глаза Марфы Тихоновны блеснули.

– Да что ты, Антон Савельич! – резко прервала она деда Антона. – На старости лет дурачить меня, что ли, вздумал? Ну ты сам-то пойми, что ты говоришь! Маленького, нежного теленка-на мороз! Да ведь это как свечечка: ветерок дунул – они и погасла! Ты сегодня выспался ли?

Дед Антон хотел что-то возразить, но Марфа Тихоновна не дала а ему вымолвить слова:

– Я и Петра Васильича за эти выдумки пробрала, с песочком прочистила. Я ему говорю: «Ты сначала своих телят заведи, да и выноси на холод! А я, – говорю, – колхозное добро губить не буду, не на то бригадиром поставлена! А ты,- говорю, – хоть и сам в снег сядь, и жену свою посади, и тещу посади, если хочешь, а телят я тебе губить не дам!» – И опять, вся погаснув и опечалившись, поглядела на телочку. – А то вылечит он, как же! Ах, чего бы я не сделала, если бы знать, что надо!

Дед Антон молчал. Душу его уже давно смущали сомнения. С одной стороны, может, и правда – надо телят на холоде закалять. Ведь вот у караваевского зоотехника Штеймана не простужаются же… Вот и у Малининой в костромском колхозе ферма на весь Союз гремит, а там тоже телят на холоде воспитывают… А что ж Кострома-то – в жарких странах, что ли, находится? …

А с другой стороны, ну как, в самом деле, рука поднимется это слабое существо в первый же час его рождения на холод вынести? Можно было бы, конечно, попытать счастья, да и, и, вот попробуй, договорись со старухой! А она весь телятник и своих руках держит.

– Что ты, Марфа Тихоновна, шла бы домой, что ли… – Сказал наконец дед Антон. – Ну что маешься? Лекарство Маруся сама даст.

– Никуда не пойду! – ответила старуха. – Здесь ночевать, буду. Шубой закутаю. Отогрею. Выхожу. Неужели нельзя вылечить? Неправда, выхожу!

Поздно вечером, когда телятницы, напоив телят, собираются, по домам, к скотному двору верхом на упитанной рыжей лошадке подъехал кустовой ветврач. Он тяжеловато слез с лошади, закинул узду ей на шею и, не оглядываясь по сторонам, направился в изолятор. Невысокий, спокойный, чисто выбритый, он вежливо, но холодно поздоровался с Марфой Тихоновной. Марфа Тихоновна укрывала шубой больную телочку. Она еле подняла на Петра Васильича глаза, еле ответила на его поклон. Только проронила, ни к кому не обращаясь:

– Позовите Антона Савельича…

Но звать деда Антона не пришлось. Он, увидев знакомую рыжую лошадку, смирно стоящую у двора, уже сам спешил в телятник.

Петр Васильич надел белый фартук и подошел к теленку.

– Опять шубы, опять все то же самое! – устало, с оттенком раздражения сказал он. – Ну что это, Марфа Тихоновна, ничего-то вам не втолкуешь! Сколько раз говорил: не кутайте телят, не изнеживайте их! Ведь и в прошлый раз говори- – говорил, объяснял… А нынче опять все то же! Ну что это, в самом деле!

Марфа Тихоновна молча смотрела, как Петр Васильич снял с теленка шубу, как достал из сумки лекарство и, ловко приподняв теленку голову, влил ему в рот микстуру. Она будто не слышала упреков Петра Васильича.

– Ну что ж, Антон Савельич, – обратился ветврач уже к деду Антону, – когда же вы возьметесь за свой телятник? И болезни у вас и отходы. А все отчего? Оттого, что в невозможных условиях выращиваете телят. Уж не в первый раз это говорю! Люди – передовые люди! – в холодных телятниках весь молодняк выращивают, и никакого отхода. А вы опять печки нажариваете! Ну что это – сырость, духота, дышать нечем! Как же тут не болеть?

– Это ты что, опять про холод, что ли? – спросил дед Антон.

– Да, про холод, про холод! Прошлый раз опять целую лекцию здесь прочел. А приехал – все попрежнему! Хоть бы на других людей посмотрели!

– Да ведь у других людей всегда хорошо, – сдержанно сказала Марфа Тихоновна, хотя в глазах ее сверкали гневные огоньки: – там и телята не болеют, там и отхода нет. А где это, спросить? Что-то у нас по округе такого не видала!..

– Близоруки вы, Марфа Тихоновна, – тоже еле сдерживая раздражение, ответил Петр Васильич, – только свою округу видите! А вы дальше посмотрите! Посмотрите, как в Костромской области молочное хозяйство ведут…

– Эко сказал-Кострома! Мы там не были. Мало ли чего вдали люди делают! Вон там, в пустыне, реки поворачивают, а у нас этого не видать.

– Ну поближе посмотрите-вот Раменский район, рядом, колхоз ничем от вашего не отличается. Вы бы хоть литературу почитали, поинтересовались, как люди работают!

– Литературу! А чего мне в этой литературе искать? Как за телятами ходить? Да я сама этому делу кого хочешь поучить могу!

Петр Васильич потерял терпение. Он молча бещёными главами поглядел на старуху и, круто повернувшись, пошел из гелятника.

– Лекарство давайте, как я говорил, – сказал он зоотехнику Марусе, которая тихо и смущенно стояла в сторонке, и, обратившись к деду Антону, добавил: – Принимайте меры, Аптон Савельич! Воспитание телят у вас ведется безграмотно, и учиться люди не хотят. Я вас, как видно, ни в чем убедит не могу. Придется этот вопрос на правлении поставить. Так, Антон Савельич, за развитие животноводства не борются. Я за твоих телят так же, как и ты, отвечаю. А меня не слушаете пускай за вас колхозники сами возьмутся!

Приподняв шапку, он вышел из телятника.

– Упря-амый! – протянула Марфа Тихоновна, покачав головой. – Ну, да на упрямых-то воду возят!

– Эх, дела, дела! – вздохнул дед Антон и, взглянув на Марфу Тихоновну, вдруг добавил: – А на тебе, голова, тоже надо бы воды повозить!