ИСА — РУНА ВОЛШБЫ. ЧТО «ЛЕД» ОЗНАЧАЕТ

Инея руна и льда властвует над Нифельхеймом, мощь ледяного потока, струящего мудрость веков. Под мудрой скальда рукой Иса болезнь иль гнев остановит. Помни, однако, что Иса лишь задержать может то, что грядет, не развеять. Исы волшба мост создаст над темной водой иль опасной ловушкой, но нет долговечности у ледяного моста. Не медли, используй руной данную в битве твоей передышку. Заклятья же ею твори, не разжимая уста.

От опушки дальнего леса, что темной стеной замыкал раскинувшееся перед крепостным валом широкое поле, с утра запруженное собравшимися на тинглид ратниками Фюрката, медленно ползло к центру мертвое пятно тишины. Пятно это по мере продвижения превратилось сперва в узкую дорожку, потом в острый клин, от которого все шире расходились такие же мертвенные волны, в острие клина неизменно оставался всадник, прокладывающий себе дорогу к сердцу тинглида и вождям йотландского воинства. Вот взмыленная лошадь гонца споткнулась устало, сбилась с шага, и спрыгнув с седла, Бранр Хамарскальд, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, что сталось с животным, зашагал в расступающуюся перед ним толпу. Плащ его был заляпан грязью, а сам скальд Хеймдаля — мертвенно-бледен.

Быстро, слишком быстро Хамарскальд оказался прямо против конунга и стоящих чуть поодаль от него Эгиля, сына Грима и Ванланди, скальда Фрейра, и несмотря на усталость, отметил, что тинглид, похоже, созван, чтобы разрешить какое-то разногласия между Вестмундом и скальдами. Перед глазами Бранра все плыло от усталости, и разумеется, он предпочел бы сперва изложить свои вести вождям дружин и членам Круга, а уж потом всему тинглиду.

Решение придет скорее, и шуму будет меньше. У равноправной дружинной вольности есть свои недостатки, невесело усмехнулся про себя скальд.

— Аггерсборг пал, — ровно и ясно выкрикнул он. — Франкские корабли…

Последние его слова потонули в многоголосном реве.

— Что доказывает нашу правоту, — неожиданно для Бранра заявил вдруг вполголоса Ванланди. — Если бы мы послали помощь Аггерсборгу или тем, кто воюет на Съяланде, быть может, этого бы не произошло.

Под тяжелым взглядом скальда Фрейра молодой конунг только крепче сжал челюсти.

— Я здесь конунг, — холодно ответил он, совладав с гневом.

— Что толку говорить о том, что могло быть сделано, но сделано не было, вмешался скальд Одина. — Важно, что мы предпримем теперь. Предоставим решение тинглиду?

— Нет, — отрезал Вестмунд.

— Пусть тогда совет вожаков твоих дружин подаст тебе совет, оправдывая свое назначение, — устало заявил Бранр. — Тинглид до тех пор придется распустить.

«Чем дольше эти люди проведут здесь на площади, тем больше горячих голов станут рваться к Аггерсборгу прямо сейчас, а мы… я — еще не готов к битве: многие ли ратники достаточно умелы, чтобы стать достойными дружинниками Хрофта?» Не додумав этой мысли, даже самому себе не желая отвечать на этот вопрос, конунг сделал шаг вперед, чтобы, набрав в легкие побольше воздуха, не прокричать, а проговорить, но так, чтобы голос его разнесся по всему берегу, возвестил:

— Страшные вести принес нам гонец. И все же важность их столь велика, что негоже рубить здесь сплеча, ничего прежде не взвесив. Завтра, после того, как у каждого воина будет время взвесить все и обсудить, — конунг повысил голос, тинглид вынесет свое решение. — Вестмунд с удовлетворением отметил, что ратники отозвались привычным грохотом оружия в знак одобрения.

— Это действительно так? — переспросил, будто не веря своим ушам, подошедший к ним поближе Оттар Черный. Бранр сумрачно кивнул.

— Много хуже. Я не успел договорить…

Будто позабыв о недавних разногласиях, скальды и сторонники конунга, переглянувшись, вместе последовали за Хамарскальдом и Вестмундом в лагерь. К тому времени, когда они достигли образованной четырьмя длинными домами центральной площади, там собрались уже херсиры почти всех дружин. Хватило каких-то четверти часа, чтобы дурная весть успела облететь весь лагерь.

— Это норманнский конунг Вильяльм по прозванию Длинный Меч, — без долгих предисловий заговорил Бранр. — Прошлой ночью он высадился прямо под стенами Аггерсборга, причем, оставив воинов на берегу, корабли тотчас же снова вышли в море — надо полагать, за теми отрядами, что пока остаются на Гаутланде. Однако и тех, что высадились первыми, хватило, чтобы перебить дружину Аггерсборга.

Хель знает, как им удалось ворваться в лагерь! Часть окрестных бондов вышли сражаться вместе с дружинниками и соответственно тоже погибли. Спаслись лишь те, кому удалось уйти лесами или увести корабли вверх по Вистинге. Одного такого беженца я повстречал на дороге в Ольсборг. Ты должна его знать, гаутрек. — Он обернулся к дочери Асгаута. — Это Скули-бонд из Скаггена. Увидев, как к берегам приближается флотилия чужих кораблей, он поспешил было в Аггерсборг но опоздал, там уже вовсю разгорелся бой. Когда я его встретил, Скули спешил предупредить Иви-конунга в Ольсборге, справедливо рассудив, что в опасности и восточный лагерь.

— Если Длинный Меч отослал свои корабли, — задумчиво пробормотал Тьодольв Грохот, — разумно предположить, что в следующий раз они объявятся возле Ольсборга.

— Драккары из Аггерсборга увести успели? — озабоченно спросил Ивар.

Бранр только молча покачал головой.

— И то верно, — сокрушенно согласился скальд Ньорда. — Иначе они были бы уже здесь.

— Сколько у франков кораблей, Скули-бонд не сказал? — впервые задал вопрос Вестмунд.

— Скули не мог знать наверняка. Если верить речам тех, с кем он говорил, да еще в его пересказе, воинов там было около двух тысяч.

По его словам, это были только корабли Вильяльма, только норманнское войско. Флотилия Ательстейна и Этельреда, сыновей английского конунга, похоже, стоит еще почему-то у Киннлимасиды, или, быть может, несколько севернее, на островах.

— Растаркальв-ярл полагает… — внес свою лепту Оттар Черный и, увидев вопросительный взгляд Хамарскальда, объяснил, — его прислал к нам с вестями конунг Горм Старый.

— Именно так, — подал вдруг голос южный ярл. — Датский конунг прислал меня в Фюркат, — говоря это, он из почтения к сану повернулся к Вестмунду, — что, насколько ему ведомо, что херсиры валландского конунга Скаллакарла, кажется, вообще решили не выступать со своим воинством. С неделю назад вернулся Лейв Удача, ходивший на юг с товаром. Он и рассказал — с немалым притом смехом, что когда франки захватили Гету, он не смог выбраться из амбара, где забавлял какую-то девку, потом прикинулся мертвым и так подслушал обрывок разговора английского конунга со служителем своего христианского бога.

— Две тысячи, — раздумчиво протянул Хальвдан Змееглаз. — Две тысячи воинов — это не так уж и много. — Змееглаз сплюнул.

— Возможно, нам и удалось бы смять их, собери мы все силы разом, но не сейчас, — осадил его Хакон, ярл Сканей.

— А за тобой ведь еще должок Вильяльму, Хамарскальд.

Это Змееглаз с нехорошей усмешкой напомнил скальду о клятве, которую тот дал после возвращения с Гаутланда. Бранр поклялся тогда, что не будет ему покоя, что не станет он стричь волос до тех пор, пока не очистит от франков остров, где находилась земля его предков. В ответ Бранр только устало ухмыльнулся.

Не просто напугать этих людей, рассчитывая что-то про себя, размышлял Вес. И это хорошо. Им предстоит славная смерть — в бою.

По одному за раз. Пока всех их не найдет жребий героев. Рука его легла на точильный камень из гробницы древнего короля.

Он вытащил жезл из-за пояса, поглядел на бородатые лица. в похожих на короны венцах — по лику на каждой грани оселка. Дикие лица, исполненные сознания собственной мощи, собственной власти.

Конунгам положено свершать то, на что не способны прочие смертные. Даже херсиры и ярлы. Подняв взгляд, Вестмунд увидел, что Хакон, округлив глаза, смотрит на оружие, которым младший его сын три года назад вышиб мозги из черепа старшего.

— Через топи на Ольсборг один путь — по дороге по насыпи, — с легкой хрипотцой сказал Вес. — Пара дюжин воинов надолго способны задержать там врага.

— Могли бы, — согласился Бранр, его мутило от усталости, и путались мысли. — Но простую дружину туда не пошлешь. И вести ее должен тот, кто привык сам командовать боем. И вожака этого следует выбирать из тех, кто может положиться на собственных людей. И таких должно быть не менее долгой сотни.

Несколько минут никто не решался прервать молчание. Кто бы ни отправился в этот поход на прибрежные топи, он почитай что мертв.

Хакон, ярл сканейский, который не раз напоминал молодому конунгу о том, что не стоит дробить дружины ради того, чтобы каждый грам был верен лишь одному вождю, холодно смотрел на Веса, ожидая, когда он заговорит. Но молчание нарушил голос Хальвдана.

— Есть среди нас опытный воин, за которым пойдет не одна долгая сотня.

— Ты говоришь обо мне, Змееглаз? Ты просишь меня и моих людей ступить на дорогу в Вальгаллу?

— Да, Хакон, я говорю о тебе.

Хакон-ярл открыл было рот, чтобы ответить давнему недругу, потом повернулся и поглядел на Веса:

— Хорошо, я сделаю это. Другой сказал бы, что такова воля Норн, или так легли руны. Я же скажу иначе. Три года назад ты сказал мне, Оттар, — обращался ярл Сканей к скальду, но при этом не отрываясь смотрел на конунга, — что смерть старшего моего сына — воля Норн. Не норны станут ткать судьбы тех, кто отправится на эту дорогу сегодня. Нет, не норны, скорее валькирии. И не они одни. Как будто ожидая реакции Вестмунда, он перевел взгляд на сына.

«Какая разница, кто из них пойдет на дорогу в топях? — думал молодой конунг, чувствуя в руке привычное тепло и тяжесть Одинова жезла. — Отправляясь за этим золотом, я думал лишь о своей удаче. Теперь я добился всего. Вожак и вождь, конунг — я. И я — проводник воли Отца всех асов и людей. Осталось закончить то, что было зачато в упландском кургане».

— Для опасно раненного ты выглядишь на удивление сносно. То, что сказал Скагги, — правда?

— Да, — пожал плечами Грим. — И я вполне здоров.

Вот это было неправдой. Путешествие, казалось, до последней капли высосало из него все силы, даже если оно заключалось в том, чтобы валяться на юте «Хронварнра». Хотелось только одного: напиться в обществе Бьерна или, быть может, Гвикки и проспать не одну сотню лет. Однако сказать об этом отцу, который, как никто иной, умел скрывать страдания, доставляемые странной его раной, мешала гордость.

— Хорошо. Идем, покажешь мне.

Резко повернувшись, Эгиль, скальд Одина, подхватил со скамьи меч и первым направился в сени.

— Показать? — Грим шагнул следом. — Что тебе показать?

— Меч прихвати, — не оборачиваясь, бросил через плечо отец.

Моросило. Грим с отвращением поглядел на устилавшие двор лужи, на собственные заляпанные грязью сапоги, на засаленную оплетку на рукояти чужого меча. Сделанная под чужую руку рукоять была непривычна.

— Нападай! — Тон Эгиля не допускал возражений. — Разговаривать я могу и во время поединка.

«Он подначивает меня… Во имя всех асов, он еще и подначивает меня!»

Не испытывая ни малейшего желания драться, Грим обнажил меч и занял оборонительную позицию, пока Эгиль поудобнее устраивал в руке Рауньяр.

— Как ни крути, происходящее связано с нашим конунгом, не так ли? — Эгиль хмыкнул.

— Скорее с Вестредом и асом, с которым ты связал свою жизнь.

— Наступай! — проскрежетал скальд Одина. — Звон стали никогда еще не портил байки!

Грим попытался призвать ярость, но она не приходила, даже клинок поднимать не хотелось. Он парировал начальный выпад Эгиля, отразил еще один и, присев, уклонился от ужасного удара с двух рук, просвистевшего у него над ухом. Он даже присвистнул от удивления и опять отскочил в сторону, когда меч вновь ринулся вниз, чтобы достать его в отступлении.

— Повтори-ка это еще раз, — приказал Эгиль. — Скажи снова, что это я творю вражью волшбу!

— Так оно и есть.

Грим отпрыгнул в сторону, удивившись, как это его еще держат ноги. Может, отец и не намеревается его зарубить, но Эгиль никогда не работал мечом так, как другие. Силы в его жилистом теле еще хватало, чтобы остановить мощный удар, даже если он, пропускал его на всю длину маневра, и потому воину-скальду не было нужды отступать более чем на полшага.

«За исключением того, что сила у него уже не та, что была до раны… Локи! Еще один такой удар — и он снесет мне голову!»

— А ну, не пяться как перепуганный ребенок! — рявкнул Эгиль. — Наступай, Грим! Ведь перед тобой — враг!

Серебристой полосой сверкнул в воздухе наследный клинок, да так, что, слившись со сталью, стали невидимыми руны. Грим увидел лишь движение воздуха, услышал свист стремительно падающего меча и, повинуясь давней выучке, повернув кисть, подставил в блоке свой клинок. Маневр нисколько не помог ему, разве что меч вывернулся из его руки. Его запястья и предплечья заныли от боли, когда он пытался удержать его, но рукоять выскользнула из его ладони. Меч упал на землю. Эгиль шагнул вперед, острие его меча легко коснулось подвздошья Грима, слегка царапая кожу и серебряные бляхи на поясе сына.

— Это твоя жизнь, мальчик, — хрипло произнес скальд Одина. — Я же сказал, что перед тобой — враг.

— И ты думаешь, что сможешь поймать меня на такую нехитрую уловку?

Острие угрожающе вдавилось ему в живот.

— Ну какой, скажи на милость, враг даст мне время подобрать меч? — Ужом вывернувшись из-под клинка, Квельдульв подхватил упавшее оружие. — И какой враг станет ждать и разводить какие-то разговоры вместо того, чтобы убить меня сразу? И почему это я должен считать тебя врагом?

— А разве нет? — В улыбке Эгиля было мало удовольствия.

— Отец, — Грим устало привалился к стене, подумав, что у него нет больше терпения в который раз повторять одно и то же, — ты — не враг никому, ни скальдам, ни конунгу, ни — прости мне — даже франкам. Пользуясь нанесенной тебе в бою раной, твой ас тянет из тебя ту самую силу, что позволяет эрилию творить волшбу. Лишь только благодаря Скагги и огню Локи в точности того же не случилось со мной. Детям Брагги необходимо найти способ…

— Боги, ты меня с ума сводишь! — скрипнул зубами Эгиль. — Посмотри на меня, сын! Что ты видишь? — Он коротко передернул плечами, и лицо его на мгновение исказила слабая гримаса боли. — Немощную развалину, старика, который ни для кого уже не опасен.

— А теперь ты порешь чушь! — против воли вспылил вдруг Грим. — Ладно, ты немощен, ладно, если хочешь, стар, но даже сейчас ты выбил у меня из рук меч!

— Да. И никогда я не слышал, чтобы воин так легко сдавался врагу.

Грим вновь оказался прижат к стене дома: позабыв о повязке, он пропустил выпад слева и теперь непривычный клинок был блокирован широким лезвием Рауньяра.

— В горнице ты говорил, что видел меня на улице Рьявенкрика, что чувствовал мое присутствие за тварями на Гаутланде. Так, может быть, тебе стоит говорить немного яснее. Прямо сейчас. — Эгиль отвел клинок.

— Куда уж яснее, — неожиданно огрызнулся сын. — Ты нашел в себе мужество взглянуть в лицо незаживающей ране, оставить надежду на исцеление рунной волшбы. — Увернувшись от Рауньяра, Грим перешел в наступление и заставил отца на полшага отступить. — Готов был даже поверить, что нас предали руны. — С резким скрежетом столкнулись два клинка. — Так почему же ты не допускаешь мысли о том, что тебя предал ас висельников, твой ас? — Вновь скрежет стали о сталь. — В конце концов есть чем гордиться. — Грим снова едва-едва не пропустил удар слева. — Не всякий, будь то скальд или воин, удостаивается чести быть преданным Всеотцом.

Грим оскользнулся и, чтобы удержать равновесие, вынужден был вновь отпрыгнуть в сторону, так что Эгиль опять почти припер его к стене дома.

— И ты не дал мне договорить. Если избавиться от Веса…

— Нет, — оборвал его Эгиль, заставляя снова уворачиваться от выпада слева. — Каким бы ни был этот мальчишка, у него дар прирожденного конунга, и дружины пойдут лишь за ним. А кроме того, — скальд Одина неожиданно, но как-то нехорошо улыбнулся, — если сила моя уходит к этому оборотному эрилию, то, чтобы избавиться от него, надо расправиться не с Весом, а со мной.

— Должен же быть какой-то выход, — процедил сквозь зубы Грим, стараясь одновременно не попасть под удар Рауньяра и не пустить в себя ярость берсерка. — Нужно только отыскать его. — Он снова перешел в наступление. — Ты поможешь мне?

— Чем? — В голосе скальда слышалась смертельная усталость, однако клинок в руке даже не дрогнул, в то время как удар самого Эгиля едва вновь не лишил Грима меча.

— Если Редрик Змей действительно мертв, а Один забрал себе лишь его тело… — Грим почти автоматически отвел два выпада, потом отошел на шаг назад. — Можно попытаться найти способ разлучить безвольное тело и волю Отца Ратей.

— Едва ли. — И опять Гриму пришлось уворачиваться от выпада отца. Пожалуй, изгнать чистую волю Одина из неживого тела совершенной — понимаешь? оболочки, совершенного орудия, будет посложнее, чем излечить Вестмунда.

— Отец, нам нужна, нужна твоя помощь!

— Что ж, возможно, ты и получишь ее. — Эгиль неожиданно улыбнулся. — При одном условии.

— О каких… — выдох, удар… — можно говорить… — выдох, удар — сейчас условиях, отец! — выдох.

— Ну… — Скальд Одина улыбнулся еще шире. — Оно вовсе не столь уж невыполнимо, как ты, наверное, вообразил себе. Грим отступил на шаг назад и в сторону и с подозрением уставился на отца.

— И снова ты чего-то от меня хочешь. — В голосе скальда Локи послышалась усталая тоска отчитываемого сына. — Чего?

— Отбери у меня меч. — Эгиль весело рассмеялся. — Отбери у меня наследный меч!

— У тебя? — Грим недоуменно помотал головой. — Отец, я не могу. Во-первых, не бросаются с оружием на отца своего…

— С чего это ты стал такой примерный? — уколол его Эгиль.

— И потом, надо же когда-то признать, мне никогда не стать таким бойцом, как ты.

— Ну и дурак! — В голосе скальда Одина появилось еще больше веселья. Давай, скальд Локи, отбери у меня наследный меч, а то не ровен час он может очутиться в руках у франкского пса.

Грим тихонько выругался. И затем, вспомнив уроки Варши и Гвикки, все уловки, перенятые у беглых рабов, двинулся прямо на клинок. Он оставил без внимания укус стали, сосредоточившись вместо этого на удивлении в отцовских глазах, а потом, вздернув согнутую в локте руку, предплечьем блокировал плоскость Рауньяра.

Когда же скальд Одина самую малость изменил позу перед следующим ударом, Квельдульв зацепил его ногой за щиколотку и поверг наземь.

— Во имя Фрейя! — Из сеней выбежал встревоженный Ванланди, но Квельдульв остановил его, выбросив вперед руку.

— Что, того же хочешь? — огрызнулся он в искаженное тревогой лицо старого скальда. — Это касается только нас с отцом.

— Грим, ты не знаешь…

— Достаточно хорошо знаю! — возразил Квельдульв. — Он довел меня до этого… Так пусть теперь пожнет то, что посеял.

Эгиль с трудом оперся на локоть, морщась и ругаясь. Потом с несколько насмешливой улыбкой оглядел сына с головы до ног.

— Какой еще честности ждать от волка, — притворно вздохнул скальд Всеотца.

Грим, однако, уловил в его голосе нотку напряжения.

— Отец, я не хотел…

— Да, плевать мне, чего ты хотел или не хотел! — Рев Эгиля вовсе не стал тише от того, что он неуклюже растянулся на мокром песке.

— Никогда не проси прощения у поверженного врага! Я мог бы убить тебя этим мечом — вместо этого ты обезоружил меня. — Он улыбнулся. — Что и было моим условием.

Прикусив готовую вырваться колкость, Грим только молча сделал шаг к нему.

— Зализывай свою рану, волк, — сварливо пробурчал Эгиль, когда сын наклонился к нему, чтобы помочь подняться. — У тебя рубаха в крови, а я, кажется, достаточно взрослый, чтобы знать, как встать на ноги.

Оттолкнувшись от сырого песка, он с трудом встал, но не смог полностью скрыть гримасу боли.

Проведя рукой по переду рубахи, Грим обнаружил рваную прореху. Рана, вроде неглубокая, пренеприятно саднила.

— Царапина, — пожал плечами он и не без улыбки глянул на опирающегося на Ванланди отца. — Само по себе достаточно лестно, мало кому удавалось после боя с Эгилем, сыном Лысого Грима, отделаться одной лишь царапиной.

— Ладно, изворотливый скальд, — хмыкнул Эгиль. — Можешь теперь подобрать свой клинок. Свой клинок, — уже жестче добавил он, увидев, как Грим убирает в ножны меч из горницы Оттара.

Лежащий в сероватой лужице клинок поблескивал серебром.

Казалось, никакая грязь не способна пристать к его стали, не способна залепить, замутить рунную надпись по перекрестью. Грим смотрел и вспоминал. В память назойливо стучались слова деда, которые, как любил повторять Скаллагрим, он когда-то услышал от своего: «Каждый следующий воин в нашем роду, прежде чем расстаться с мечом, наносит на него руну». Грим, скальд Локи, прозванный Квельдульвом, Ночным Волком, никак не мог пересилить себя и взять меч скальдов Одина, но превыше всего было желание знать… Знать, успел ли дед нанести свою… Если нет, за Скаллагрима это придется сделать внуку.

Покачав головой, Квельдульв отступил на шаг назад от меча,

— Подними клинок. — Голос отца — будто пригоршня холодных камней.

— Не могу! — хотел выкрикнуть, но только выдохнул скальд Локи. — Разве ты слеп? Если я подниму этот меч, значит, я обязан унаследовать Круг! — Он отступил еще на шаг. — А я не уверен, смогу ли я, хочу ли я этого!

Грим не мог оторвать взгляда от рун. Рун, что манили его, тех рун, которые он когда-то так яростно отвергал. Если дед не нанес свой знак, за него это делает внук.

Много позже Грим не раз пытался разрешить загадку, не повлияла ли на решение франкского герцога неутолимая ненависть к скальдам Вестреда, бывшего когда-то Редериком Змеем, но тогда ему казалось, что слишком внезапно, будто именно устремившись в погоню за двумя беглецами, отряды Вильяльма высадились на побережье Йотланда. Первым пал, не выдержав натиска десятикратно превосходящих сил противника, Аггерсборг. И франкские вожди совершенно разумно — он и сам на их месте поступил бы так — порешили немедленно двинуться к Ольсборгу, второму на побережье укрепленному лагерю воинов Йотланда.

Высадив пешие и конные дружины, франкские коги отошли назад к Гаутланду, чтобы, забрав пополнение, вернуться к Ольсборгу с моря.

По суше же кратчайший путь на восток лежал через марши — заливаемые приливом низины. Часть воды, разумеется, уходила с отливом, однако и оставалось ее достаточно, чтобы превратить эти места в непроходимые — разве что для скота, да немногих местных жителей — болота. Единственная дорога через эти диковинные франкам полуболота-полулуга шла по узкому перешейку, на который отправились дружины Хакона-ярла, чтобы выиграть хоть сколько-нибудь времени для восточного лагеря, чтобы позволить подвести к нему корабли из Фюрката.

В самих маршах франки едва ли сталкивались с каким-либо населением, если не считать полдюжины пастухов, спешивших угнать подальше в леса немногочисленный скот.

С какой бы неприязненной настороженностью ни относился к свею Вестреду из Склеллы старый кравчий, служивший еще отцу нынешнего герцога, даже он, полагая, что бродяга этот за каких-то несколько недель просто околдовал сына Хрольва, находил доводы свея весьма и весьма весомыми. Вильяльм же, несмотря на все уговоры отправляться в глубь полуострова, медлил. Разумеется, ему кружила голову столь легко доставшаяся победа, захват прославленного Аггерсборга, и все же что-то смущало его…

Странным казалось внезапное исчезновение аггерсборгского герцога — слыхано ли это, чтобы, бросив свою крепость и дружины, пропал прямо посреди битвы военачальник? Тревожило его и то, что высадил он свою армию, не дождавшись подкрепления, обещанного сыновьями Альфреда и легковесным его созюреном Карлом Лысым, и то, что за спиной у него остался так и не усмиренный за целых четыре недели Гаутланд…

А потому, несмотря на посулы и уговоры нового наперсника, Вильяльм отдал приказ своим войскам двигаться на Ольсборг.

Еллингский тракт, единственный путь в глубь страны и к военным поселениям с северного побережья, вел через топи и марши по узкому перешейку. Местами перешеек обрывался в болота, и здесь оборванные концы пути соединяли еще более узкие рукотворные насыпи. На одной из таких насыпей и расположились две долгие сотни ярла Хакона. В сгущающихся сумерках передовой отряд франков под командованием товарища еще по детским играм герцога Вильяльма Рикара де Врена вынужден был спешиться, и мало кто заметил посреди дороги частокол бревен, пока из-за него не вылетел шквал стрел. Оставив на дороге хрипящих лошадей, раненых и убитых, франки в нерешительности отошли. Еще пару часов дружинники Хакона напряженно прислушивались к перебранке на чужом наречии, затем последовали звуки, по каким опытный воин распознает отступление врага.

Хакону ярлу никогда не приходило в голову, что он может умереть в своей постели. Как его отец, и отец его отца, и не одно поколение сканейских ярлов, что умирали на поле брани. В юности, как под усмешку вспоминалось сейчас Хакону, он любил порассуждать о том, что приговорен к Вальгалле. Сейчас же Хакон нисколько не сомневался в том, что приглашение на пир в чертогах Асгарда ждет его если не в эту, то на следующую ночь. Поразительно было то, что в эти ночные, совершенно тихие часы между двумя битвами вспомнил он о дубовом чертоге как о приговоре. Вспомнил, сколько друзей отправилось на пир эйнхериев за последние три года. Немало. И не в том даже дело, что нет участи славнее, чем смерть в бою, но что-то уж слишком часто выпадал этот славный жребий.

И сколько раз после Даневирка, когда можно было уклониться, избежать боя, вспыхивали, казалось бы, из ничего, из пустяка кровавые схватки! И слишком уж часто и горячо говорили у костров в самом Фюркате о том, что нет награды выше, чем участь эйнхериев!

Тяжело ворочались безрадостные полуночные мысли. На склоне лет приходилось ярлу заново передумывать, переоценивать все, что впитывал он с детства. То, что не всегда смерть есть слава. То, что прежде положено мужу заботиться о приумножении удачи своего рода, а уж потом о том, что станется с ним после смерти.

Удача… не повезло в этом Хакону с сыновьями. Старший убит, и тела Редрика, первенца, отцова любимца, так и не нашли. Может, и жив он, ведь о смерти его известно лишь со слов младшего… Права была, видно, провидица Хельга, предрекавшая сыну великое будущее. Впрочем, не стоила дочь Хрови того, чтобы ссориться из-за нее с Молчальником… Спору нет, мудрым правителем, на удивление, но не на радость отцу, стал юный Вестмунд. И все же что-то чужое чудилось в новом конунге… Почему, например, не жалея ни припасов, ни оружия дружинам, отказывается он от давнего обычая даров? Многие жизни не пожалели бы за одну только возможность разделить с юным конунгом его невероятную удачу, но слышал ли кто, чтобы Вестмунд подарил кому хотя бы наручье? Странно, ведь, отдавая ее, удачу герой не теряет…

Зато славных хольдов терять новый конунг не боится. Будто чем больше гибнет у него воинов, тем радостнее его сердцу.

— Помощь Ольсборгу опоздала, — мрачно бросил Грим.

— Почему это? — недоверчиво осведомился Стринда, коря себя за то, что избегает смотреть в лицо давнему другу.

Травнику не составило большого труда догадаться о том, что именно приключилось с Квельдульвом, тем более что сам он, не таясь, рассказал предшествующий появлению страшной птицы сон.

Слушая его рассказ, который потом продолжил Скагги, Амунди едва сдержался, чтобы не отругать хорошенько мальчишку за дурацкую затею с нарисованным шрамом в ольсборгской таверне. Сами ведь на себя накликали! А впрочем, если верить сну — а видение и впрямь было вещим, иначе не стал бы Ночной Волк стремиться очистить усадьбу, — увечья этого сыну Эгиля все равно было не избежать.

— Потому хотя бы, что конунг наш даже после решения тинга вовсе не спешит высылать корабли.

— Но они все же могут еще успеть, — возразил на это Ивар.

— Нет, сын Эгиля прав, — неожиданно вмешался Оттар Черный. — Жертва Хакона напрасна.

— Мы можем обратиться к рунам, — мягко предложил Ванланди. — Руны покажут нам правду. Молчальник заплатил за это знание слишком дорогой ценой, чтобы позволить ему пропадать попусту.

Грим в ответ на это только с досадой хмыкнул. Скагги, впервые на правах ученика допущенный в Круг, собрался было что-то возразить, но его прервал Ванланди, правда, обращался скальд Фрейя по-прежнему к Гриму:

— Но для этого нам понадобятся все силы Круга.

Старый скальд не отпускал взгляда Квельдульва, пока тот наконец не кивнул, пожав плечами.

…И вновь убыстрился ход времени, и отсвет солнца, столь же кровавый, как развернувшаяся внизу сеча, лег на изрезанный берег, на воды залива. Перед собравшимися в Круге возникла ближайшая к гавани башня укреплений Ольсборга. Скагги, который впервые воочию видел рунную волшбу Круга, показалось, что он как будто оказался рядом с самим Иви-конунгом. И понял, что конунг сокрушен силой, превышающей человеческое разумение… Лицо конунга дрогнуло, все тело его сотрясла судорога не то боли, не то ужаса. Он впился пальцами в собственное тело.

Он защищался!

Но от кого?

Вокруг него столпились грамы и стража. Вожаки дружин, как было договорено, пришли за приказами по единой обороне лагерного вала и, встречая в ответ лишь молчание, требовали сперва, потом угрожали… Телохранители пытались понять, вытрясти ответ на вопрос, что происходит…

Воины Вернистра-грама, плечом к плечу ставшие у пролома в стене, не получили подкрепления. Оборона лагеря была прорвана.

Настало время схватки, затем — кровавой бойни внутри самого Ольсборга.

Картины внутри картин!

Столпившиеся вокруг Иви-конунга увидели наконец, что терзало несчастного. Дымные очертания сгущались, а из сгустков дыма складывались отвратительные существа…

…Иви-конунг и те, кто был с ним, пали жертвой ужасных тварей, вышедших из каких-то безвестных подземелий Хель. Чудовища помрачили разум воинов, но не оставили никаких следов на их телах.

Могущественный и славный конунг поддался нахлынувшему на него ужасу и, сбежав по шаткой лестнице к гавани, прорвался к воде…

Отыскав какую-то лодчонку, Иви-конунг бежал на восток, бросив свои дружины и лагерь на произвол судьбы… Кострами пылали северные драккары, кровь павших в закатных лучах казалась не алой, но черной, и черными провалами глазниц глядели мертвые в багровое небо.

Судорожный вздох разорвал мертвенную тишину горницы — и образы исчезли. Оказывается, Скагги, не выдержав зрелища бойни и искалеченных тел, выдернул руку из ладони Гранмара, уничтожив тем самым волшбу.

С минуту все молчали, впитывая в себя важность увиденного.

Первым обрел дар речи Скальдрек, скальд стража богов:

— Эти… эти существа, — неуверенно заговорил он, — которые напали на Иви-конунга, были плодом его безумия? Или…

— …Явились из подземного царства? — закончил за него Оттар Черный, а Стринда подумал, что бесстрастность старика способна свести с ума любого. — Их вызвала волшба оборотного эрилия. Для Иви они были реальны, братья, точно так же реальны, как тварь, сгубившая Глама Хромую Секиру, или как те, что напали на Грима и Скагги на вересковой пустоши…

— С дружиной Ольсборга был Хальвдан Летописец, — тяжело проговорил Грим.

— И что же, — встрепенулся Скальдрек — неужели скальд Тюра ничем не мог помочь ратникам?

— Возможно, Хальвдан сделал все возможное, но в заклятиях одному ему не осилить было Вестреда.

— Или сам Вестред высосал из скальда Тюра все, что мог, — мрачно добавил Грим и стал безрадостно рассказывать о том, как зверски убили Агнара-целителя на хуторе Скьяра Старого и как звенел потом волшбой сам воздух вокруг схватки. — Верно, Варша предвидел, что каждый из детей Брагги сейчас опасен не только для тех, кто рядом с ним, но и для самого себя. «Опаснее мечей и секир», говорил он.

— Его необходимо остановить, — бесцветно проговорил Оттар Черный, и ни у кого не возникло желания спросить кого.

— Как? — Голос обычно жизнерадостного скальда Тора звучал устало. — Любого из детей Брагги он выследит посредством рунного дара, а просто воину и думать нечего пробиться к нему.

— А что, если попытаться проникнуть к нему под видом предателя, перебежчика? — с надеждой спросил Ванланди.

— Кому? — поднял голову Грим. — Гранмар-кузнец прав, нам к нему не подступиться.

— Н-но… — Скагги вдруг вновь, впервые за последний месяц, стал заикаться, — возможно, Круг позволит попробовать мне…

Все головы недоверчиво повернулись к притаившемуся в уголке ученику целителя. На губах Амунди застыло готовое сорваться с языка возражение.

— Не одному, разумеется, — продолжил он уже увереннее. — Но… Я еще не скальд, мое посвящение не завершено, и есть шанс, что он не заметит меня. Быть может, нам удастся проникнуть во франкский лагерь, а если повезет, то и убить его.

— Большой Кулак говорил, что скучно ему в Фюркате, — задумчиво произнес скальд Локи, — дескать, слишком тихо у нас на его вкус.

Еще пару часов.

Строй франкских лучников на мгновение раздвинулся, пропуская вперед какого-то высокого воина. Этот был без шлема, и ветер свободно трепал длинные светлые волосы, и хотя Хакон-ярл не мог за дальностью разглядеть его лица, у него почему-то невнятно защемило сердце.

Как мало света! Умытые утренним дождем внезапно будто выцвели, поблекли пойменные луга. Хакон едва не задохнулся от налетевшего вдруг порыва ветра и дико огляделся по сторонам, не понимая, почему его люди будто ничего не замечают.

Высокий — хольд, по богатому платью — выбросил руку вверх, приказывая лучникам прекратить огонь. Сделал шаг вперед. Хакону казалось, что сам воздух вокруг него полон невнятного бормотания, скрежета.

Светловолосый же все приближался, на ходу доставая из ножен меч. Вот он достиг уже почти у самого частокола. Сканейский ярл столь пристально вглядывался в лицо этого нового врага, что перед глазами все начало расплываться. Перед ним колыхнулось лицо Редрика… сына… Или это только иллюзия? «Ред!» — беззвучно выкрикнул сканейский ярл. И видел, как двигаются губы первенца, как будто он отдает какой-то новый приказ или клянется кому-то в вечной верности и повиновении…

Справа от Хакона, застонав, упал на одно колено дружинник.

Холод! Холод Нифельхейма, слишком страшный, непереносимый для смертного! Стужа сковала сканейского ярла, стужа будто текла по его венам, вливалась в кости. Сам не зная, как это ему удалось, он нашел в себе силы заговорить, пытаясь кричать, хотя у него вышел только шепот. И были это, казалось бы, давно позабытые слова древнего скальда, что сказал ему на прощание Молчальник:

— Потому что искусство поэзии требует…

Стих этот почему-то сломал лед, и ярл крепче сжал рукоять готового вот-вот выпасть из руки меча. Вокруг него с облегчением вздохнула его дружина. И тут же поверх головы одинокого воина взвился шквал франкских стрел.

А потом подобрать нашедшие или не нашедшие цель стрелы навалились и сами их хозяева…