Сентябрь Техно-Тулы красив сказочно: духоты уже нет, стылости ещё нет, высокое бездонно-голубое небо, первое золото листвы, совершенно особенный уют, свойственный только просторным старорусским городам, которые не унизились до звания «мегаполис». Город для фотохудожников и композиторов, живописцев и поэтов.

Обидно, когда рядом такая красота, а ты не то что рисовать — собственное имя разборчиво написать не сумеешь. Фотографировать, по словам отца, тебе можно только злейших врагов — до такой степени их ни один мордобой не изуродует. Пение твоё, как и попытки сыграть на гитаре, по заверению племянника Нируэ ля, сына Тьиарина, ехидины зеленоглазой, можно смело приравнивать к оружию массового поражения — передо хнут даже непобедимые умертвия, воины-мертвецы Соколов. Дара стихосложения нет, из прозы под силу написать только экспертные заключения о химическом составе почвы.

Славян взгрустнул над своей бесталанностью, махнул на неё рукой — ну раз нет, значит нет, придётся как-нибудь обойтись и отсутствием таланта — и шагнул на внесторонье. Поймал ветер, остановил и сосредоточился на образе тихой улочки в пригородной деревне Тулы. Ветер затрепетал от любопытства, ему уже не терпелось улететь на показанную улицу, покружиться на ней, посвистеть в трубах домов. Славян немного ослабил хватку, и его подхватило мощным порывом и выбросило в намеченную точку: с одной стороны высокий глухой забор, с другой — густые заросли шиповника. Славян осторожно раздвинул ветки, вышел на деревенскую улицу неподалёку от дома женщины, у которой покупал молоко. Сейчас как раз время вечерней дойки.

— Здоро во, — кивнул Михалыч, муж молочницы, вечно хмурый сорокапятилетний брюнет с обильной проседью, и крикнул во двор: — Витька, скажи матери, Славян пришёл.

Пятнадцатилетний Витька, похожий на отца и лицом, и хмуростью, только светловолосый, в мать, принёс три пластиковых литровых бутылки со свеженадоенным молоком. Славян покрепче завернул пробки, чтобы не забрызгало тетради, убрал бутылки в рюкзак.

— Бывай, — кивнул Михалыч, сунул деньги в карман замурзанных штанов.

Славян зашагал к станции электрички, щели на внесторонье бывают там чаще всего. На поиски пришлось потратить десять минут, но пробивать щель самому тяжело, да и Трилистник лишний раз дразнить не хочется. Спорить с Тьиарином из-за такой ерунды они не станут, но всё равно, незачем Нитриену обострять с ними отношения.

Вышел Славян на обочину шоссе у дельты быстрой тропы Нитриена и спустя ещё десять минут был в долине, потом три минуты телепорта и он дома. По утрам на дорогу в университет тратится от двадцати минут до получаса, смотря как быстро щель найти удаётся, но всё равно быстрее, чем у тех, кто добирается из микрорайонов на окраине Тулы.

Дома никого не было. Славян поставил молоко в холодильник, заглянул в кастрюлю с борщом. Есть пока не хотелось. Славян поднялся к себе в комнату.

Второй этаж к дому Тина они возвели ещё в январе. Строить хелефайский дом нетрудно, просто собрать из уже готовых иллинаровых панелей, — в краю вечного лета толстые тёплые стены ни к чему, а прочность иллинара избавляет от необходимости подводить дополнительные крепления. По настоянию Нируэля, второй этаж сделали тоже янтарного цвета, но на два тона светлее. Выглядело и в самом деле красиво: в сплетении ветвей толстых деревьев — восьмигранный дом цвета гречишного мёда, сверху второй восьмигранник, в цвет мёда лугового, только поменьше: спальни Латриэля и Славяна, разделённые небольшим коридорчиком; у дальней стены мыльня и мастерская, у передней — межэтажная лестница и волшебническая комната. Тин с сыном — прекрасные волшебники, у Латрика, как только занялся волшебством всерьёз, начало получаться выше среднехелефайского уровня. А у Славяна как был полный ноль, так и остался. Его самого полнейшее отсутствие волшебнического дара ничуть не огорчало, а Тин с Латриком всё равно в тайне надеялись, что скрытый талант к волшебству у младшего братишки всё-таки есть и себя обязательно проявит.

Изнутри комнаты светло-зелёные и бледно-золотистые, очень уютные.

Прежний дом Латриэля владыка отдал каким-то молодожёнам. Латрик боялся, что дом принесёт им несчастье, но Аллан заверил, что после того, как в нём счастливо завершилась на редкость гнусная история, живущая там пара будет самой гармоничной и удачливой в долине. Подробностей январских событий вампир не рассказал никому, даже повелительнице, хотя раньше намеревался растрезвонить всей общине — не каждый день хелефайский владыка свершает искупительное деяние для человека, да ещё и техносторонца. И знаменитого Слава-ходочанина, Славяна-Освободителя в придачу. Но ещё в Эльниене, сидя на кухне старого дома Латриэля, понял: нельзя. Всё, что произошло здесь, принадлежит только им четверым — братьям Славяну, Тьиарину и Латриэлю и ему, свидетелю, но не вестнику.

Славян переоделся в свою обычную долинную одежду — шорты и футболку без рукавов. Ходить по долине босиком ему нравилось, но носить тайлонур, а тем более тайлонир он отказался наотрез, слишком нелепо выглядит на человеке хелефайская одежда. Славян достал из ящика письменного стола семинарскую тетрадь, взял с висящих над столом полок хрестоматию. Если братьев до сих пор нет дома, то в долине затевается очередное мероприятие, и попозже подготовиться не дадут. Или Латрик, прирождённый рекламщик, соблазнит красотами праздника и уговорит пойти, или мероприятие официальное, и Славян, как главный («За неимением других», — неизменно уточнял Славян) агроном долины, присутствовать будет обязан.

* * *

В трёхстороннем мире есть четырнадцать областей, где перейти со стороны на сторону невозможно, по терминологии ходочан такие глухие зоны называются одина рицами. На Магичке они никого не интересуют, на Технической стороне — тем более, зато срединодинарицы нужны всем, и орденам в первую очередь. Пять одинариц принадлежат Ястребам, четыре — Соколам, в том числе и самая большая — Аравийский полуостров.

Ни в политику Благословенной республики Аравия, ни в жизнь племён, на землях которых стоят орденские крепости, Соколы не вмешиваются до тех пор, пока правительственные амбиции или межплеменные дрязги не начинают мешать рыцарям заниматься собственными делами. Тогда угодный им порядок Соколы наводят быстро, кроваво и опять возвращаются к своим повседневным занятиям: делать универсальных солдат, совершенствовать виды зомби, разрабатывать новую боевую волшбу. Одинарица тем и хороша, что совершенно недоступна для ходочан — проще соблюдать режим секретности, а возможности Срединницы позволяют использовать и магию, и технику. Особые модели перстней-возвраток позволяют быстро перемещаться из крепости в крепость как по самой одинарице, так и попадать в них с обычных территорий. Чаще всего визитёры приходят со срочным сверхсекретным приказом или с проверкой.

Сеид Буфали, прозванный Хове ном, вот уже сто пятьдесят лет бессменный комендант крепости Весёлый Двор, — низенький, щуплый, на вид лет сорока; волшебники, с пятого ранга и выше, живут по пятьсот лет — стоял навытяжку перед инспектором ордена. Рядом преданно замер заместитель, голубоглазый лайто-вышвырок из долины Альи рьиен в междуречье Тигра и Евфрата. Песчаного цвета форма тщательно отутюжена, блеск отполированных пуговиц затмевает лампы в кабинете коменданта.

Инспектриса, двадцатипятилетняя аравийка в белом, как смерть, брючном костюме, сидя за письменным столом, просматривала последние страницы отчётов. Тонкий шёлк плотно обтягивал по-восточному полноватую, но оттого ещё более соблазнительную фигуру, длинный и узкий английский воротник открывал пышные груди почти наполовину, казалось, пуговицы блузона вот-вот оторвутся, разлетятся с треском и Ховен с заместителем смогут узреть прельстительные смуглые соски прекрасной Беке .

«Разлетятся, жди, — зло думал Ховен. — Тут всё рассчитано. Оевропеилась, сучка. Подумать только, семь лет назад я сам купил эту мерзавку на занюханном базаре. Брал для прачечной, замухрышка не годилась даже в солдатские подстилки. И дёрнул шайтан проверить её на волшебнические способности». Раб это или принц, человек, гоблин или хелефайя, но всякий людь с орденской территории, будь у него хоть малейший признак способностей, должен быть отправлен в школу. Способности у грошовой рабыни оказались немалые. И теперь бывший хозяин должен стоять перед недавней собственностью по стойке «смирно» и с покорностью говорить: «Да, досточтимая», «Нет, досточтимая», «Будет сделано, досточтимая», «Уверяю вас, досточтимая, это не более чем случайность, которая никогда больше не повторится». Ранг у неё всего лишь третий, но инспекторский статус даже такую шавку равняет с магистрами ордена.

Сама Беке Весёлый Двор не помнила и Ховена не узнала. Все прежние владельцы и их дома давно слились для неё в один грязный ком. Беке жила настоящим и будущим, а не прошлым.

— Ну что ж, почтенный Ховен, состоянием крепости и ходом работ я довольна.

Кто, когда и за что прозвал его Ховеном, не знал и сам комендант. Никто не знал и что значит это слово, но коменданту нравилось звучание, и, кроме как Ховеном, его никто не называл так много лет, что подлинное имя почти забылось.

— Я порекомендую вас в начальники португальского приморского гарнизона, — сказала Беке. — Работы поменьше, оклад повыше, и пейзаж несравненно пристойней, — инспектриса махнула рукой в сторону выходившего во двор окна. За стенами крепости мёртвые, выжженные солнцем пологие холмы.

— Я бы предпочёл остаться комендантом, досточтимая, — ответил Ховен.

— Было бы предложено, — хмыкнула Беке. Коменданта она понимала. Карьера, власть и деньги ещё не всё. Некоторым гораздо нужнее слава. В Португалии он будет всего лишь генералом ордена, одним из трёх тысяч, безликим чиновником. А коменданта Весёлого Двора знают все Ястребы и Соколы, его именем обыватели Срединницы и Магички пугают непослушных детишек.

— Не изволите ли поужинать, досточтимая? — спросил Ховен.

— Пожалуй, — согласилась Беке и встала из-за стола.

Умный Ховен не стремился поразить инспектрису обилием разнообразных блюд, — роскошным достарханом прикрывают только скверное управление, это знает любой инспектор, и вполне может устроить повторную проверку с таким количеством придирок, что и святой распоследним грешником окажется.

Рабыни подали только плов, фрукты и вино. Сервировать угощение Ховен велел по-восточному и угадал: как бы глубоко не укоренились европейские привычки, за достарханом Беке чувствовала себя уютнее. Чтобы оправдать запрещённое Кораном винопитие, комендант прочитал пару стихов великого Хайама. Беке ответила цитатой из Фирдоуси.

На лайто она посматривала с интересом, но, к разочарованию хелефайи, который не мог оторвать взгляда от пышных груди и зада Беке, интерес исключительно деловой. Беке глянула на посеребрённые ногти лайто. Для волшебников, как мужчин, так и женщин, миндалевидно заточенные ногти умеренной длины — инструмент, а не мода, и не знак касты, как думают про стени — люди, лишенные волшебнических способностей. Такими ногтями удобно цеплять и направлять микропотоки магии и волшбы, выплетать заклятья и заклинания. Можно и без них, но будет гораздо медленней. Важен и цвет, он притягивает сырую магию. Для хелефайев это серебристый, для человеков — белый жемчуг, у гоблинов — золотистый, у вампиров — красный.

— С потерей вампиров, — сказала Беке, — орден значительно ослаб. Нам нужны бойцы, минимум на четверть приближенные к боевым характеристикам вампиров, по количеству голов — три к одному кровохлёбу. Предпочтительнее всего зомби. Единственная по-настоящему надёжная разновидность умертвий: и соображают хорошо, и проблем с дисциплиной не бывает. Так что, почтенные, — Беке строго глянула на коменданта и заместителя, — прислушайтесь к совету — основное внимание уделите разработке новых модификаций.

— Мы подумаем, досточтимая, — ответил Ховен. — Если изыщем время. Двор и без того загружен разработками.

— Пока единственная ваша стоящая разработка — регенерационная купель. А всё это психопрограммирование — пустая трата денег. Пока орден из расчёта «а вдруг да что получится» может позволить себе дорогостоящие безделушки, но через полгода, максимум через год, лаборатории Двора закроют. Зомби — единственное ваше спасение.

— Так значит — война? — сказал лайто, уши настороженно оттопырились.

— Разумеется, — сказала Беке. — Иначе зачем бы столько зомби? Ордену срочно необходимо вернуть утраченные преимущества. Только война.

— И психопрограммирование на войне необходимо, — продолжал гнуть своё Ховен. От радости, что проверка прошла так удачно, он крепко перебрал вина.

— Ордену от вашего психопрограммирования пользы как стае упырей от тригонометрии, — ответила Беке. — Оно годится только для Homo Baranikus, безмозглых единичек толпы. А чтобы привести их к покорности и промыть мозги, есть способы подешевле.

— Но массовое психопрограммирование открывает большие возможности…

— …выбросить деньги на ветер, — перебила Беке. — Бараны и без того покорно идут туда, куда их гонит пастух. А на людей с характером психопрограммирование не действует. Самых упёртых даже этот новый оморочник с Технички не берёт. Зомби, Ховен, и ни что другое. Двор тебе сохранят только зомби.

— Психопрограммирование позволит делать индивидуальную перенастройку нужным людям, — заметил лайто.

— Взятка или компромат перенастроят куда как надёжнее, — сказала Беке.

— Не всех. Как раз-таки самые нужные не берут взяток, и на них нет компромата, они всегда чисты. Чем ты зацепишь того же владыку Нитриена?

— Всё тем же, — ответила Беке, — скурвился ваш непогрешимый владыка. Сделал брата старейшиной. До сих пор у вас не было семейственности.

— И сейчас нет, — твёрдо сказал хелефайя. — Когда прежний старейшина-дарко устал от управленческих дел и подал в отставку, из всех дарко долины владыка Риллавен выбрал того, кто сумел переспорить человека. И долина, и долинники сочли выбор владыки Нитриена достойным. А то, что этот хелефайя оказался его братом, значения не имеет.

— Да уж великое деяние — человека переспорить, — презрительно фыркнула Беке.

— Смотря какого человека, — заметил Ховен. — И о чём шёл спор. Нет, Беке, Риллавен по-прежнему безупречен. И силён. — Он наполнил чашу вином и залпом выпил.

— И от безупречности побратался с человеком, — ядовито ответила она.

У лайто зло дёрнулись уши. Как Перворождённый мог запятнать себя кровосоединением с обезьянышем, он тоже не понимал.

— Долинники против такого родства ничуть не возражали, — ответил Ховен, язык уже немного заплетался. — Всё законно. Нитриенц всё тот же несгибаемый и неподкупный предводитель Хелефайриана, всеэльфийского союза.

— В таком случае владыку Риллавена надёжнее убить, — сказала Беке, — чем перенастроить. Покойник ещё никому и никогда не мешал.

— Но и не помогал, — сказал Ховен.

— А может стать нашим союзником, — сказал лайто. — Искренним и преданным.

— Ну если вы сумеете превратить в сторонника владыку Нитриена, — ответила Беке, — я поверю, что ваше психопрограммирование стоит потраченных на него денег. И заявлю об этом открыто.

— Не сейчас, — покачнулся Ховен. — Главу государства не похитишь, сразу вой подни-и-имется, — пьяно протянул он на плясовой мотив, взмахнул рукой. — Перенастройка пока только в крепости возможна. Чтобы выездную разработать — новые исследования нужны, деньги.

— Занимаетесь всякой чушью, — решила Беке. — Оморочник плюгавый и то лучше: действует везде — и на Магичке, и на Срединнице, и даже на одинарице.

— Но не на всех! — напомнил лайто. — А наша перенастройка изменит любого.

— Ха! — презрительно фыркнула Беке. — Докажите. Перенастройте кого-нибудь.

— Предоставь объект, — с пьяной решимостью сказал Ховен.

— Людей на похищение дашь?

— Дам. Вон его, — ткнул пальцем в сторону заместителя, — командиром пошлю. И пятёрку стражей с внутренней стены в придачу. — Ховен выпил ещё чашу.

— Годится, — кивнула Беке. — Как зовут того человека, с которым побратался владыка Нитриена? Особь явно незаурядная, как раз для решающей проверки ценности ваших изысканий.

— Б-бр-родников Вячес-слав Анд-дреевич. Тех-хнор-родец из русского г-го-орода Ту-у-улы, — еле выговорил комендант.

— Кто?! — от изумления инспектриса привскочила. Комендант повторил членораздельнее.

Беке села, налила вина, неторопливо выпила.

— Всё, — сказала она, — к Бродникову и близко не подходить. Тут не только Нитриен мстить будет. Ещё Эндориен, Латириса, по всей вероятности — Пиаплиен.

— Почему? — удивился лайто.

— На свадьбе эндориенских владык желтой лентой им руки перевязывал именно Бродников. Кажется, у вас это означает какое-то родство?

— Нет. Не родство. — От безмерного изумления уши хелефайи отогнулись под совершенно невероятным углом. — Нерасторжимая связь. Он сват, скрепил брачный союз владык при свидетелях и священной яблоне. Принять на себя месть Эндориен обязан, хотят того долинники или нет. Но они захотят. Раз допустили такое непотребство, когда брак владык свершал обезьяныш, — захотят. Но причём здесь Пиаплиен?

— Владычица Элайвен — дочь владыки Пиаплиена, — ответила Беке. — Единственная и очень любимая.

— Дык, — пьяно икнул комендант, — это и есть Слав-ходочанин, вампирий освободитель? Не-е, досточтимая, такой объект упускать нельзя! А месть фигня. Если гоблинские или эльфийские вышвырки его украдут, а потом продадут ордену как обычного раба, в куче с другими, месть падёт на них. Мы ведь похищение не заказывали.

— Если Бродникова купит орден, — предупредила Беке, — вы, почтенный, не увидите его как собственный затылок без двух зеркал.

— Дык смотря кто будет покупать материал для лабораторий. Если Виа лдинг, — комендант показал на хелефайю, — то всему сырью прямая дорога на Весёлый Двор.

— Наймём гоблинов, — сказал лайто. — Хелефайи на Техничке слишком заметны. По доброй воле туда ни один не сунется. И все сразу поймут, что Бродникова заказали мы.

— Уймитесь, — приказала инспектриса. — Бродников слишком крепкая кость, не разгрызёте.

— Разгрызём, — с бездумной пьяной решимостью заявил комендант. — Пред аллахом милостивым и всемогущим, пред изначалием клянусь — самое большее через три вечера, то есть не позже пятницы, Бродников будет здесь. И я сделаю из него верного рыцаря ордена.

От испуга и без того огромные глаза лайто распахнулись почти на всё лицо, уши бессильно обвисли.

— Ховен, ты рехнулся! Досточтимая, не он, это вино.

— Я, Беке Белоснежка, волшебница третьего ранга, инспектор ордена, свидетельствую добровольность и правомочность клятвы, — злорадно сказала Беке. Она узнала Ховена. И возможность отомстить упускать не стала.

* * *

Сидя на кровати, Славян задумчиво созерцал содержимое рюкзака и соображал, а что же он забыл положить. Думать надо побыстрее, через пятнадцать минут на занятия идти, а он ещё не завтракал.

В комнату заглянул Нируэль.

— Дядя, можно к тебе?

— Нир, — тяжко вздохнул Славян, — сколько тебя просить: не зови меня дядей. Тебе тысяча сто двадцать один год! Ты старше меня на одиннадцать столетий.

— Ну и что? — пренебрежительно дёрнул ушами хелефайя. — Быть братом моего отца, а значит, моим дядей, тебе это не мешает. Можно зайти?

— Уже зашёл.

— Извини, — Нируэль взялся за дверную ручку.

— Нир! — простонал Славян. — Тебе самому твои спектакли не надоели?

— Никаких спектаклей, — с лёгкой обидой ответил Нируэль. Он сел на ковёр рядом со Славяном, сложил руки у него на коленях, внимательно посмотрел в лицо. Глаза такого необычайно яркого, насыщенного цвета бывают только у детей дарко и лайто. — Племянник должен оказывать дяде почтение, а ты… Славян, ты ведёшь себя как мальчишка.

— Я и есть мальчишка.

— Нет, — совершенно серьёзно сказал Нируэль. — Мальчишка так о себе никогда не скажет. Отец говорит, что ему часто кажется, будто старший из вас троих — ты.

— Ну вот ещё не хватало. На семью вполне достаточно и одного древнего хрыча.

Нируэль улыбнулся и тут же нахмурился. Лицом он похож на мать, которую Славян видел только на портретах, она погибла в бою семьсот лет назад.

— Ты завтра учишься? — спросил Нируэль.

— Конечно, завтра же пятница.

Нируэль глянул в окно, потом на заваленный книгами и тетрадями письменный стол. Коротко взглянул на Славяна и опять отвел глаза. Кончики ушей подрагивали.

— Нир, ну что ты мнёшься? Говори, чего хотел.

— Зачем тебе обязательно уезжать? — спросил он. — Да ещё так далеко.

— Нир, ты чего? Я не собираюсь никуда уезжать.

— Неправда. Ясновидное зеркало показало дальнюю дорогу.

— Это ещё нескоро, — ответил Славян. — На практику я весной уезжаю.

— Но зачем уезжать?

— Затем, что без практики не допустят к защите, — объяснил Славян, — а без защиты не дадут диплом, и все пять лет учёбы упырю под хвост.

— Я не об этом! Не считай меня идиотом. Зачем вообще уезжать ради практики? Что мешает тебе жить дома?

— В деревне сразу заметят, что по вечерам практикант куда-то бесследно исчезает. Это в городе никому ни до кого дела нет, в общаге я ночую, у подружки или в парке на скамейке. Из города можно ходить домой, а из деревни — нет. Придётся там и ночевать.

— Дядя, — Нируэль взял руки Славяна, прижал к своим ушам, — возьми меня с собой. Всё равно кем — учеником, оруженосцем.

— Ну что ты говоришь, какой оруженосец? Я что, чем-то похож на рыцаря? А ученики бывают только у волшебников. Мои способности в этой отрасли тебе известны лучше, чем кому бы то ни было.

— Тогда возьми меня с собой просто так, племянником, — не отступал Нируэль.

— Ну и как ты себе представляешь собственное появление на Техничке? — Славян высвободил руки. — Длинные волосы более-менее ничего, хиппи изобразишь. Уши — ладно, шапка закроет. А глаза? У человеков таких больших глаз не бывает. Хочешь все две или три недели проходить в тёмных очках на полморды, какие давным-давно не носят?

— Мало ли откуда у хиппи немодные очки, может, по бедности на помойке подобрал… Или мода наша такая, хиповая, кому какое дело.

— В городе — никому, — ответил Славян. — А в деревне ты сразу станешь предметом всеобщего внимания. Последствия представить нетрудно. Да и не ездят хиппи в деревню, делать им там нечего, хиппи исключительно городской цветок. И вообще, что ты не видел в человеческой деревне? В дупель пьяного механизатора?

— Я не хочу отпускать тебя одного. Дядя, — требовательно посмотрел Нируэль Славяну в глаза, крепко, почти до боли, сжал ему пальцы, — поклянись, что обязательно вернёшься в Нитриен.

— Ну а куда ж я денусь?

— Вы, человеки, всегда уходите, — сказал Нируэль. Верхушки ушей отвернулись к затылку. — Наши долины так прекрасны… А вам всё равно мало, вам постоянно надо что-то ещё… В долинах вам тесно… И вы уходите от нас. Так или иначе, но уходите всегда, как песок сквозь пальцы. А нам остаётся пустота, которую заполнить нечем. Славян, ведь ты не просто человек. Ты Нитриен-шен, ты часть этой земли, ты не можешь уйти как они. Славян, дядя мой, побратим моего отца, поклянись, что обязательно вернёшься в Нитриен. Что бы ни случилось, ты обязательно вернёшься домой. Поклянись.

— Нир, что с тобой сегодня? Трясёшься из-за практики, которая будет чёрт знает когда, аж весной. Тебя послушать, так я не на сев яровых, а в горячую точку воевать поеду!

— Поклянись! — потребовал Нируэль.

— Клянусь. Что бы ни случилось, но домой я приду. Доволен?

— Нет. — Нируэль отпустил руки Славяна, прислонился спиной к кровати, уставился на плинтус у противоположной стены. — Я буду доволен, только если ты останешься в Нитриене навсегда. Чтобы никуда не уезжать. Или будешь брать в поездки кого-то из нас.

— Нир, что у тебя стряслось?

— В том-то дело, что ничего. Вчера я трижды смотрел в ясновидное зеркало. Всё как всегда — тихо, спокойно и чисто. И твоя поездка в человеческую деревню будет очень удачной, староста… нет, председатель даже письмо в университет напишет, чтобы после учёбы тебя к ним направили, так ему понравится твоя работа… Но ты выберешь свободное распределение и продолжишь работать здесь, дома, в Нитриене… Будущее к нам по-прежнему благосклонно. Но я не верю ему. Позавчера на празднике, когда тебе выпало открывать танцы и королева бала надела тебе венок, я вдруг испугался грядущих дней. Так страшно мне не было уже пять столетий. Я даже не понимаю, чего боюсь. — Нируэль сел на кровать, уши повернулись к Славяну. — Как будто я заглянул в глаза самой судьбе.

— В глаза судьбе мы смотрим каждый день, каждое мгновение, — ответил Славян. — Просто не замечаем этого. А не замечаем только потому, что никакой судьбы нет.

— Только у тебя, — не согласился Нируэль. — Ты человек. Такое ни одна судьба не выдержит. Что бы она ни решила, человек всё равно всё по-своему сделает, лучше и не связываться, а смыться куда-нибудь подальше. Пока ты не принялся объяснять судьбе, что её нет — человека ведь не переспорить.

— Ты это Лариэлю скажи. Он кого угодно переспорит. Одно слово — хелефайя. Вот уж действительно кого не переспорить никогда и никому.

— В разговоре о мелочах, — ответил Нируэль. — Но не в делах серьёзных. Здесь всегда последнее слово оставалось за человеками. Теми же рыцарями.

— Не уверен, что к рыцарям применимо слово «человек», — задумчиво сказал Славян. — Да и людь тоже. Ох, — вскочил он, — философствуем тут с тобой, а я в универ опаздываю. И пожрать не успел. — Славян схватил со стола и сунул в рюкзак забытый МР3-плеер. — Ну всё, я побежал.

— Постой, — задержал его Нируэль. — Не ходи сегодня на занятия. Ну что тебе один день?

— Не ерунди, — отмахнулся Славян. — До вечера. — Он выскочил из комнаты.

Острый слух хелефайи различил едва слышный хлопок входной двери. Сердце тревожно сжалось.

— Ты поклялся вернуться, — прошептал Нируэль.

* * *

Охотники за головами подкараулили его утром возле университета. Славян немного опоздал, у лестницы, излюбленного места студенческих толковищ и перекуров, уже не было ни души. Из похищения запомнил только яркую до рези в глазах красную бандану на пронзительно-рыжих гоблинских волосах. И тошнотворный запах хлороформа.

Потом был грузовой контейнер, вплотную забитый перепуганными людьми разных рас со всех трёх сторон, невыносимо смердящий испражнениями, то обжигающе холодный, то убийственно горячий. Ладно ещё, воздуха, пусть и вонючего, хватало — похитители предусмотрительно заменили цельнометаллическую крышу решёткой. Но кричать, призывая на помощь, бесполезно — слышать призывы некому. Пробить щель на внесторонье и уйти, прихватив с собой хотя бы нескольких товарищей по несчастью, не получится, — контейнер из нержавейки, она замыкает пространство в неразрывный контур. Тряская просёлочная дорога, шоссе, переход через внесторонье. Дальше несколько часов летели на самолёте. В аэропорту перешли на Срединницу, — Славян успел заметить зелёные отсветы. Судя по обрывкам разговора, привезли их в какую-то арабоязычную страну, языка Славян не понимал, но узнать сумел. Контейнер дёрнуло возвраткой, пленников швырнуло друг на друга. Лязгнул замок, двери контейнера распахнулись.

Привезли их в подвальное помещение какого-то казённого заведения. Гладкие стены, выкрашенные в бледный серо-зелёный цвет, люди в песчаного цвета форме военного образца — шесть человек, три гоблина и один лайто. Уши тревожно подёргиваются, лайто цепко вглядывается огромными пронзительно-голубыми глазищами в лица пленников, словно ищет кого-то.

— Эльф, — изумлённо выдохнули сразу несколько голосов. — Настоящий эльф!

Глаза у хелефайи сверкнули холодной яростью, тонкие красивые пальцы с длинными посеребрёнными ногтями стиснули хлыст. За оскорбительное прозванье пленникам придётся заплатить очень дорого. Алиира у лайто нет, зато есть нашивки заместителя коменданта крепости. Но название крепости Славян разглядеть не успел, хелефайя отошёл в сторону.

У всех на форме знак ордена Соколов — солнечный круг с соколиными крыльями, дизайн со времён основания Нехена не изменился. Что ж, этого следовало ожидать. Охотники за головами, смешанные эльфийско-человеческо-гоблинские банды, частенько воруют и продают людей в лаборатории Соколов. Техносторонцы ценятся особенно высоко, из-за полного отсутствия магии в организме их кровь становится сырьём для какого-то регенерационного средства высочайшей эффективности.

Боевая пятёрка — только человеки — стояла в охране, гоблины сортировали пленных, а лайто и шестой человек что-то тихонько обсуждали. Судя по нервно и немного испуганно трепыхающимся ушам хелефайи, дела у них идут неважно.

Рубаху с приколотым к углу воротника алииром-стрекозкой со Славяна сняли ещё на Техничке. Где бы ни был долинник, через алиир он может послать в Совещательные Палаты просьбу о помощи и притянуть к себе спасательную группу — даже на Техничку или одинарицу. При мысли об алиире Славян невольно улыбнулся: на Техничке брошка — украшение исключительно женское, но снимать алиир он не собирался, это было бы оскорблением и для Нитриена, и для братьев, даже если они никогда о нём не узнают. И раз вынужден показываться на люди с «нетрадиционным» украшением, носить его тоже надо нетрадиционно. Славян приколол алиир к левому уголку воротника рубашки. Сначала студенты и преподаватели удивлялись, потом у Славяна нашлись последователи, а месяца через два маленькая брошка на воротнике стала самым модным мужским аксессуаром в городе. «И всё-таки хорошо, что алиира нет, — подумал Славян. — Вряд ли я бы удержался и не позвал на помощь. А тянуть к Соколам других нельзя».

Гоблины толкнули Славяна к техносторонцам. На ногах он не устоял — больше суток без еды, в вонючем контейнере, в тесноте. Навалилось тяжкое полузабытьё, когда тело уже не слушается, разум происходящее осознаёт слабо, но способность слышать и видеть ещё сохранилась.

— Этого — в пятый сектор, в четырнадцатый отсек, — приказал по-английски комендант, тот человек, который разговаривал с лайто. — И осторожней! — рявкнул он на гоблина, который швырнул Славяна на медицинские носилки как мешок с мусором. — Особо важный объект. Головой ответишь.

Комендант добавил что-то ещё, но Славян не понял, английский, по настоянию братьев, он начал учить всего четыре месяца назад.

Катились носилки легко и мягко. Столь же мягко двигался и скоростной лифт. Гоблин привёз Славяна в просторную белую комнату с яркими бестеневыми лампами. В комнате десять высоких и широких чёрных ванн, по пять с каждой стороны. «Дизайнер им попался туповатый», — попытался съехидничать Славян. От страха желудок сжался в напёрсток. «Подохнуть бы побыстрее. Пока не превратили в какого-нибудь зомби. Хотя какой из меня воин-умертивие… Хоть тут от калечества польза — всего лишь перегонят на лекарства. Никого убивать мне не придётся».

Гоблин быстро снял со Славяна остатки одежды, посветил карманным фонариком в зрачки, прикоснулся кончиками пальцев к точкам жизни на теле — касание профессионального целителя, чуткое и осторожное. Гоблин нахмурился: жить объекту оставалась ровно одну ночь, просто удивительно, что при такой серьёзной сердечной патологии он не скончался по дороге. Куда бы ни собирался употребить его комендант, раньше чем через двое суток объект к работе готов не будет. Гоблин подкатил носилки вплотную к краю ванны. Славян содрогнулся: заживо раствориться в каком-то серебристом желе… «Страшно, как же мне страшно, мама, услышь меня, забери к себе!» Гоблин опять прикоснулся к точкам жизни Славяна. От прикосновения или от невозможного страха, но тело Славяна вернуло способность двигаться. Он обеими руками вцепился в форму гоблина и рванул его на себя. В ванну они свались вместе. Гоблин попытался вывернуться, но Славян цепко обхватил его руками и ногами, дёрнулся, глубже уходя в желеподобную массу. Хотя бы одного врага, да заберёт с собой. Теперь и подыхать не страшно.

Дышать серебристое месиво не мешало. И плоть растворять не собиралось. Наоборот, оказалось приятно прохладным, пахло ванилью и мятой, любимыми запахами Славяна. Медик послушно лежал рядом, терпеливо дожидался, когда пациент сообразит, что оказался в регенерационной купели. Едва хватка ослабла, выскочил из ванны — оказавшийся прирождённым воином обезьяныш обязательно попытается задушить, а драться в купели глупо, можно повредить дорогое оборудование. Понятно теперь, почему несмотря на изувеченное тело и полное отсутствие волшебнических способностей технородец отнесён к категории «особо важный объект» вместо «ценное сырьё».

Серебристая слизь медленно стекала на пол. В купели барахтался объект. Врач усмехнулся. Не тщись, дружочек, купель отпустит тебя сама, когда сочтёт мало-мальски здоровым. И привыкай, для полного исцеления тебе понадобится не менее пяти сеансов, по трое суток каждый. А пока и суток будет достаточно, просто приведём тебя в относительно рабочий вид. Ну а дальше комендант решит, для какого рода войск тебя готовить. Моя рекомендация — диверсионно-разведывательное спецподразделение. Есть в тебе что-то особенное, непохожее на простого воина. Гоблин настроил управляющую панель и ушёл переодеваться.

Славян попыток выбраться из регенерационного раствора не оставлял. Даже подумать невыносимо, сколько людских жизней загублено, чтобы наполнить это корыто! Вязкая масса упорно тянула его на дно, лезла в рот, в уши — нежная, вкусная, ароматная, упоительно приятная в каждом прикосновении, сопротивляться ей не оставалась ни сил, ни желания. Наслаждение, которое доставляло серебристое желе, превосходит все мыслимые и немыслимые удовольствия — секс, наркотики, парение в безграничной пустоте внесторонья…

Наслаждение, купленное людскими муками и смертью. От ненависти и омерзения бросило в жар, впитать обильный пот без остатка желе оказалось бессильно, тело скрутила судорога, желудок подскочил к самому горлу. Славяна вырвало, поток блевоты смешался с мочой и калом, — распалённое душевным отвращением, тело как могло избавлялось от малейших остатков регенерационного раствора. По барабанным перепонкам ударил ультразвук. Славян зажал уши, закричал — на какие-то мгновенья это помогло заглушить звук. И едва не захлебнулся в желе. Уцепился за край ванны, вынырнул, вдохнул — воздух обжёг лёгкие. Славян откашлялся, выбрался из ванны.

Слизь потекла на пол, Славян дважды поскользнулся, упал. Отполз на чистый участок пола, счистил остатки желе. Одежду бы теперь хоть какую-то найти. Но в первую очередь — оружие. Славян кое-как отодрал крышку с панели управления ближайшей ванны, разломил на продольные половинки. Получилось некоторое подобие ножей.

Гоблин из пистолета, заряженного снотворным, выстрелил ему в плечо.

* * *

Кабинет у коменданта и заместителя один на двоих.

— Красиво, — подытожил хелефайя, выслушав рассказ врача. И глянул на коменданта: — Две сломанных купели, причём одна восстановлению не подлежит, воздействие на сотню псионов даже не заметил… Ты прав, объект действительно очень интересный. Это будет наша лучшая перенастройка на ближайшие года три.

— Где объект сейчас? — спросил комендант.

— В изоляторе пятого сектора, — ответил медик. — Я его к койке привязал.

Комендант взмахом руки отпустил гоблина.

— Работаем по полной, — сказал он хелефайе. — И начнём с пыточной. Отведёшь его через полчасика. Да, а как объекта теперь зовут?

— Ар-Ка ллиман, — ответил Виалдинг. — Побратимы получают новое родовое имя. А сын владыки остался со старым, новое получат только дети, родившиеся у владыки Нитриена или ещё у кого из братьев после обряда.

— Это что же получается: Нитриен-шен, — начал составлять имя комендант, — Вячеслав Андреевич ар-Каллиман ли-Бродников Славян? Офигеть, — расхохотался он. — Даже для ваших километровых имён это рекорд.

— Не вижу ничего смешного, — со всем высокомерием Старшей расы ответил хелефайя. Огромные глаза заледенели, уши зло дёрнулись. Комендант осёкся, неловко пробормотал извинения — сердить Перворождённого, да ещё и волшебника четвёртой ступени в придачу, поступок глупый до чрезвычайности.

* * *

Гонцом, в пятницу на закате принесшим в дом владыки Нитриена страшную белую весть, оказался Аллан Флетчер, проводник и промысловик из общины Калианда. Едва переступив порог, он замер у двери. Длинная комната хелефайского дома показалась до холода большой.

— Он мёртв? — полуутвердительно сказал Фиаринг. Голос звучал спокойно и ровно, уши не двигались, дарко словно оцепенел. Риллавен подошёл к белому вестнику. Тот протянул Риллавену алиир Славяна.

— Нашли в кустах возле университета, — сказал вампир.

Риллавен взял брошь, спрятал в карман тайлонира.

— Славян мёртв? — повторил он вопрос брата.

— Я надеюсь, — сказал вампир, — что он мёртв. — И в ответ на гневное изумление братьев пояснил: — Охотники за головами продали Славяна в Весёлый Двор Ховена. Мы — поисково-боевая группа из пяти вампиров — проследили линию крови от университета на Техничке до аэропорта в Средин-Басре. Рыцари воспользовались возвраткой, все следы зачистили. Как всегда. Но стиль Соколиной работы не узнать нельзя. Охотников мы выловили всех, менталку выскребли им до самого дна. Их покупателями были люди Ховена. Крупный заказ на техносторонцев, заместитель коменданта лично приехал товар посмотреть.

— Альирьиенский вышвырок, — льдисто ответил хелефайя.

— Владыка Риллавен, — быстро сказал вампир, — поверьте, ваш брат мёртв. Охотники перевозят пленников в таких условиях, что Славян не мог не умереть. Ховен не сделает из него чудовище, Славян ему не достался. Он ушёл, владыка Риллавен, теперь его не коснётся никакая боль… Умоляю вас, поверьте мне, Славян мёртв, он теперь в садах Аваллона! Освободитель не стал орденским рабом, Ховен не превратит его ни в умертвие, ни в мутанта. Славян в Аваллоне… Владыка Нитриена, вы наделены даром ясновидения, скажи те, что Славян мёртв!

— Лалинель позаботится о нём, — сказал Фиаринг. — Они сразу поладят. Наши братья теперь вдвоём, им никогда больше не будет скучно или одиноко. А когда Великий Звёздный Круг совершит полный оборот и откроется лестница на Землю, они вернутся в Нитриен. У хелефайн иногда рождаются двойни. Лалинэль и Славян вернутся, и будут счастливы. — Дарко отстранённо улыбнулся, чёрные глаза стали тусклыми до серости, уши немного повернулись вперёд, кончики слегка оттопырились — признак полной боевой готовности. — Тьиарин, я не должен был отпускать нашего мальчика за чарокамный круг одного. Только с охраной. Ведь Соколы никогда не оставляют свои жертвы в покое. Тебе простительно забыть, ты владыка. Но я страж, я обязан обеспечить безопасность всем в долине. И не уберёг младшего брата. Опять. Плохого ты выбрал старейшину, владыка, — Фиаринг дернул себя за мантию, — глупого и непредусмотрительного. Теперь будь внимательнее, возьми умного, расторопного, без запоздалых догадок. И прости меня. Ради братьев — прости. Не надо, чтобы на них упала тень моей вины. Пусть их жизнь в Аваллоне будет светлой.

Фиаринг начал читать заклинание потёмочной смерти — слишком короткое, чтобы заклинающего можно было остановить.

Скорость вампирской реакции выше хелефайской втрое. Риллавен успел только осознать происходящее и застонать от бессилия, а вампир подскочил к Фиарингу и крепкой оплеухой перебил волшбу на полуслове, сбросил на него заклинание Зова. Глаза дарко из тусклых и отстранённых стали просто полусонными, одурманенными.

— Иди ко мне, — мягко, словно Источник, позвал вампир. — Иди со мной.

Хелефайя подчинился. Аллан подвёл его к дивану, уложил.

— Ты очень хочешь спать.

— Да, — безвольно ответил Фиаринг. — Хочу спать.

— Так спи. Тебя ждут хорошие сны. Ты увидишь белую птицу. Белую сову.

— Белая посланница смерти, — сказал Фиаринг.

— Отдай ей свою боль. Отдай ей свое горе. Спи и смотри счастливые сны. Ты проснёшься на рассвете свободным от бремени утрат.

Фиаринг уснул. Вампир повернулся к Риллавену.

— Владыка Нитриена, простите, что применил в вашей долине и в вашем доме магию крови. Вы в праве требовать у Калианды виру.

Обратиться к магии крови в долине хелефайев, которые пользуются только магией стихий, равносильно объявлению войны.

— Спасибо вам, Аллан, — ответил Риллавен. — Второй смерти Латриэлю без вашей помощи не выдержать. Я ваш должник. Прошу вас, — остановил хотевшего возразить вампира, — не отказывайтесь от моего благодарственного деяния. Хотя бы ради Славяна… К тому же я прошу вас о новой помощи. Я знаю, что для владыки это выглядит смешной и нелепой слабостью, но… скоро придёт мой сын. Мне придётся сказать ему, что Славяна больше нет. Аллан, я боюсь… я не смогу сказать ему в одиночку. Прошу вас, останьтесь, побудьте со мной. Это ненадолго. Сын скоро придёт.

Вампир подошёл к Риллавену, крепко сжал плечо.

— Тьиарин, ты мой друг. Я пробуду в Нитриене столько, сколько нужно будет тебе и твоей семье.

В длинную комнату вошёл Нируэль.

* * *

Два стража центральных стен привели Бродникова. Виалдинг смерил его оценивающим взглядом. Вроде ничего особенного, обезьяныш и обезьяныш. А столько всего натворил.

Стражи приковали Славяна к стене пыточной — в точности как на иллюстрациях в книгах по истории: крупнокирпичные неоштукатуренные стены, жаровни с углями, цепи, дыба, прочие мерзкие инструменты. Факельное освещение. А у стены стерильно-белый стол со вполне современными инструментами мучительства — шприцы, электрошокер, ещё какая-то блестящая дрянь.

— Итак, Славик, подытожим, — медленно сказал лайто по-французски. — Ты очень плохо себя вёл и заслужил наказание. Вина первая — неповиновение…

— Какой земли ты сын? — перебил его обезьяныш на хелефайгеле. — И где твой алиир?

Эльфийское высокомерие Славян ненавидел. И виртуозно умел его обламывать. Но вот пойди ж ты, пригодилось и оно.

— Нитриен-шен, — рефлекторно склонился в глубоком поклоне перед полноправным долинником Виалдинг, — я был неправедно изгнан из долины Альирьиен. Моё имя…

— Имя вышвырка мне безразлично, — ответил нитриенец. Виалдинг дёрнулся как от удара.

— Твои содолинники далеко, Нитриен-шен. А палач — за стеной. Советую быть осмотрительнее в речах.

— И ты вернёшь меня домой, вышвырок?

— Нет, Нитриен-шен, но я сделаю твою смерть очень длинной.

— Врёшь, — спокойно ответил долинник. Спокойствие искреннее и настоящее, Виалдинг понимал это совершенно ясно. — Я нужен твоему хозяину живым и здоровым.

— У меня нет хозяина! — разъярился лайто. — Я хелефайя.

— Есть, и не один, — заверил долинник. — Первый твой хозяин — Ховен, ты делаешь для него грязную работу. Сам-то он в пыточную не ходит. Второй хозяин — орден, с кучей мелких хозяйчиков, генералы там всякие… А перед магистром ты на брюхе ползать будешь, Соколиный раб.

— Заткнись, — прорычал Виалдинг. — Что бы ты понимал, сытая долинная тварь… Ты и представить себе не можешь, что такое целых три месяца подыхать с голода и ползать на брюхе перед содержателями грошовых закусочных, перед базарными надзирателями, перед десятниками со стройки… Разницы между лайто и дарко нет, но у вас в Европе человеки считают лайто выше, чище, мудрее и достойнее дарко. А здесь — наоборот. Голубые глаза и светлые волосы человеки называют признаком жестокости и коварства… Если изгнанник-дарко ещё может выжить, то лайто обречён. Но я выжил. И я не мелкая кровавая дрянь из эльфийской банды, я — рыцарь ордена.

— Всё верно, — согласился долинник, — дрянь ты крупная. И сочувствия от меня не жди. Мой лучший друг — дарко, полгода жил вышвырком в Средин-Гавре и не пошёл ни в эльфийскую банду, ни к Соколам, и на брюхе ни перед кем тоже не ползал.

— А что случилось спустя полгода? — ехидно спросил Виалдинг.

— Он вернулся в долину.

Виалдинг вздрогнул, как от порыва холодного ветра. Ему в Альирьиен не вернуться никогда.

— Хватит пустой болтовни, Нитриен-шен. Сегодня ты испортил дорогостоящее оборудование. Такой поступок должен быть наказан.

Лайто нажал кнопку вызова на коммуникационном браслете. Стражи ввели в пыточную двух человек, негра и белого, Славяна везли вместе с ними в контейнере. Вслед за стражей вошёл палач — арабской внешности среднерослый мужчина лет тридцати двух, в кожаных штанах до колен и кожаной безрукавке со знаком ордена. Торопливо согнулся в низком поклоне, на хелефайю метнул полный страха и омерзения взгляд. Для штатного орденского истязателя необычно. Славян удивился и странность запомнил.

Пленников привязали к дыбе. Они не сопротивлялись, не кричали — слишком глубоким было оцепенение, слишком тяжёлый шок. После всего пережитого — похищение, вонючий контейнер, внесторонье, камера, живые, а не сказочные, гоблины и эльф — техносторонцы просто перестали воспринимать окружающим мир.

— Но боль они могут чувствовать в полной мере, — сказал хелефайя, внимательно оглядев пленников. — В чём ты, Нитриен-шен, и убедишься. Вместо тебя будут наказаны твои состоронцы. — И жестом велел палачу приступать. Стражи выскочили в коридор с такой поспешностью, словно боялись, что на дыбу вздёрнут их.

— Не поможет, — презрительно хмыкнул Славян. — Твой хозяин дерьмовый психолог.

Виалдинг глянул на него с удивлением.

— Что?

Палач замер на полшаге, осторожно поставил ногу, настороженно глянул на Славяна и лайто, хелефайгела он не понимал, и скользнул в стенную нишу, замер там, стараясь стать как можно более незаметным. А на спине у палача следы хлыста.

— Дерьмовый психолог твой хозяин, — повторил Славян. — Сейчас ты заставишь меня смотреть на их муки, потом скажешь, что виноват в них я — не слушаюсь, что и впредь за каждый мой проступок будут страдать невинные. Вздор. Подчинюсь я вам или нет, а пленников вы всё равно запытаете насмерть, — боль, страх и техносторонняя кровь для вас сырьё, должно быть добыто в любом случае. И если я подчинюсь, сломаюсь, их смерть и муки станут напрасными. Именно ради них я говорил, говорю и буду говорить всей вашей своре поганых упырей «нет».

Долинник не врал. Обвинениями и пыткой непричастных его не зацепить. Виалдингу показалось, что он упёрся в стену. Странно, долинник совершенно точно из тех, кто принимает чужую боль как свою, но ли-Бродников с лёгкостью ушёл из безотказной ловушки для милосердных.

— Ну так я поменяю вас местами, — сказал Виалдинг. — Ты будешь вопить от боли, а они смотреть.

— Куда они будут смотреть — их дело. А что до боли, то постараюсь её пережить, пусть даже и с воплями.

Непробиваем. Пытка, возможно, его и сломит, но времени потребует много, да и калечить будущего новообращённого нельзя.

«Что ж, — решил Виалдинг, — есть средства и поэффективнее».

Он вызвал стражу и приказал палачу убрать сырьё обратно в камеру, а стражам отвести ли-Бродникова в пятый сектор, в первый отсек. Долинник зло и тревожно зыркнул, арабского он не знает, но испугался меньше, чем Виалдинг надеялся.

Стражи открепили Славяна от стены, повели к выходу. Палач, отвязывая пленников от дыбы, глянул на него не только с глубоким сочувствием, но и с душевной благодарностью, словно радовался, что удалось избежать мучительства хотя бы на сегодняшний вечер.

* * *

— Сначала целую неделю его пробивал ты, — сказал комендант, глядя из окна кабинета во двор, где тренировался взвод боевого спецподразделения. Человеки, гоблины, два хелефайи-вышвырка, лайто и дарко, и вместе с ними — Бродников. К окну подошёл Виалдинг, глянул на Бродникова, уши довольно оттопырились. Комендант продолжил: — И всё было без толку. Потом целый месяц им занимался я. И тоже без толку, его нельзя было пробить ни болью, ни наслаждением. Бродникова что-то держало, какая-то целевая зацепка во внешнем мире, дело, которое надо обязательно сделать, любой ценой. А значит — не сдаться, не подчиниться нам. Он сотворил идеальный щит, я даже не смог выяснить, что такое он себе предназначил. Месяц угробил на поганца, а добился только того, что он стал совершенно недоступен для пси-воздействия. А потом ты прозанимался с ним ровно сутки и вдруг Бродников согласился и на лечение, и даже на тренировки. Пять месяцев прошло, и ни одного нарушения дисциплины. Идеальный курсант. Как ты его пробил?

— Пока не пробил, — ответил Виалдинг. — Но скоро пробью.

— Но как? — нетерпеливо спросил Ховен.

— Ты столько лет работал с вампирами, а главное правило Зова так и не выучил: если хочешь, чтобы Источник дал тебе кровь, звать его надо из того места, в которое он сам хочет придти. Если такого места поблизости нет, создай его иллюзию. А иллюзии вампиры творят получше нас.

Комендант презрительно фыркнул.

— Лучше, Ховен, — твёрдо сказал хелефайя. — Можно создать иллюзию, которую увидят все. — Он взмахнул рукой, и на ковре появилась обнажённая Беке в соблазнительной позе. — Можно видоизменить заклятья, и мираж обретёт телесность, ты даже сможешь удовлетворить с ним мужественность. То есть фантом создать. — Иллюзия сладострастно вздохнула и приняла ещё более соблазнительную позу. Лайто убрал её щелчком пальцев. — А можно создать иллюзию, видимую лишь объекту. Работы меньше, а результат выше — иллюзия, сотканная из воображения объекта, привлекает его несравненно больше данной извне. Я поманил ли-Бродникова туда, куда он сам хочет идти.

— То есть?

— Его цель, та самая зацепка, о которой ты говорил, — сбежать из крепости, собрать войско из окрестных племён и уничтожить Весёлый Двор. Ли-Бродников учил классический арабик и племенные диалекты, расспрашивал всех, кого только мог, о местных законах и обычаях, о местах кочёвок и колодцах.

— Бред, — ответил Ховен. — Из крепости не убегал ещё никто.

— Ну и пусть. Главное, на эту цель можно зацепиться, и сделать крепкий щит. И ещё, — помрачнел Виалдинг, — когда цели добиваются с такой одержимостью, она может стать реальностью. Так что и нам надо поспешить…

— Так чем ты ослабил его защиту? — перебил Ховен.

— Он услышал разговор двух лаборантов, — усмехнулся Виалдинг. — О том, что побеги всё-таки были. И о том, какими были беглецы. Потом лаборанты оборвали разговор, предупредили друг друга, что информация сверхсекретнейшая, а разглашение карается смертью, и разошлись. Так ли-Бродников узнал, что для побега в первую очередь необходимы несокрушимое здоровье и хотя бы начальный уровень боевой подготовки. В тот же день он добровольно полез в купель, послушно и добросовестно выполнял все предписания медиков, согласился на тренировки. А когда я мимоходом упомянул, что регенерационная купель снимет все побочные эффекты мудрого огня, и, следовательно, ли-Бродников не нарушит данное другу слово, он стал сидеть у огня едва ли не каждый день. На скольких языках он теперь говорит и пишет, я даже не знаю.

— Теперь он идеально здоров, — сказал комендант, — лучший курсант группы, и поступился целой кучей своих принципов.

— Кстати, Ховен, твоя методика «боль и наслаждение» хоть и не пробивает щиты, зато прекрасно тренирует устойчивость к пси-воздействиям. Надо прогнать через неё пару спецгрупп, и если результаты будут те же, что и у ли-Бродникова, подадим сразу самому гроссмейстеру как разработку Весёлого Двора. По теперешним скудным временам лишняя страховка не помешает, все пси-проекты действительно вот-вот закроют.

Идея великолепная. Ховен досадливо поморщился — не сам заметил, подсказали, но случайно найденная методика действительно перспективна, тем более, что на неё можно списать потраченные не только на исследования деньги.

Тренировка во дворе закончилась, бойцы сгрудились в углу, который, как были убеждены все в крепости, из окна коменданта не виден, и собрались распить украденную на складе бутылку дорогого вина. Бродникову налили первому. Поблагодарил он улыбкой и взглядом, от которого лицо воришки просветлело как от святого благословения.

— Ховен, — сказал Виалдинг, верхушки ушей резко отвернулись к затылку, кончики обвисли, — убей Бродникова. И права инспектриса, он слишком крепкая кость для наших зубов.

— Ты что? — возмутился Ховен. — Ещё неделя, и все его щиты рухнут, и я сделаю перенастройку.

— Ещё неделя, и Бродникову станут не нужны ни побег, ни вшивые дикари. Эти солдаты будут счастливы умереть ради него. Роты спецподразделения вполне достаточно, чтобы захватить крепость — атака ведь будет изнутри.

— Ты уверен? — насторожился Ховен. Если вышвырок назвал имя долинника без положенной приставки — испугался всерьёз.

— А ты посмотри на них. Посмотри на взводного. Кто здесь командир, а кто подчиненный?

Воришка разлил по второй, Бродников отхлебнул и передал стакан с вином по кругу. Взводный принял его осторожно, едва заметно прикоснулся к пальцам Бродникова — словно давал клятву тайного братства по оружию. Бродников ответил таким же прикосновением. Взводный, не отводя глаз от Бродникова, выпил глоток, повернулся к заместителю-гоблину, дал ему стакан. Опять то же незаметное прикосновение, быстрый обмен понимающими взглядами, но пил боец, глядя на Бродникова, на предводителя.

— Никто из них пока не понял, что происходит, — сказал Виалдинг. — Даже сам Бродников. Но неделю спустя осознают. И Весёлый Двор обречён.

— Чем он сумел их покорить? — поразился увиденному Ховен.

— В том-то и дело, — досадливо сказал Виалдинг, — что никакого покорения не было. Я только что понял, Ховен, почему владыка Нитриена согласился на кровное братство с Бродниковым.

— По косвенным данным, соглашался не владыка Риллавен, а как раз-таки обезьяныш.

— Вполне возможно, — легко поверил Перворождённый. — Только он не обезьяныш, а людь. Человек, если говорить о биологической основе.

Комендант глянул на него с удивлением: холодное, недосягаемое величие Старшей расы никогда не позволяло ни одному хелефайе признать равенство других рас, тем более — человеков.

— Виалдинг… — только и пробормотал ошарашенный Ховен.

— Такая невозможная искренность, Ховен… Бродников искренен до самой глубины. Его похвала всегда такая настоящая, что после неё бездушные комплименты невыносимы. За полгода не соврал ни разу — ненависть так до конца, дружба — тоже всем его существом. И понимание — такое глубокое, что становится страшно. Понимание не просто разумом, а всем сердцем. Но при этом — никаких попыток взять, подчинить, переделать на свой вкус. Тебя принимают таким, какой ты есть, восхищаются лучшим в тебе, и грязь исчезает сама собой. Людям хочется быть такими, как видит их Бродников, быть рядом с ним. Быть как он. И верность, Ховен… Бродников надёжен как земная твердь. И верен тебе больше, чем ты сам себе. Рядом с ним легко сохранить свою истинную суть. — Лайто всё больше мрачнел, верхушки ушей повернулись вперёд, кончики агрессивно задрались. — Убей его! Такого опасного врага я не видел за все свои восемьсот двадцать девять лет. Убей сегодня же, пока ещё не поздно.

— Виалдинг, — Ховен испугался довольно сильно, но вида старался не подавать, — ты преувеличиваешь.

— Проверим экспериментально? — предложил хелефайя. — Пошли на террасу.

С открытой террасы весь двор как на ладони, за исключением «тайного» убежища близ комендантского окна.

— Взводный Малих! — крикнул Виалдинг. — Построй своих людей.

Хелефайя пронзительным взглядом обшарил строй. Люди заметно вздрогнули: холодная красота и высокомерие заместителя страшили их больше зловещей славы самого коменданта. Испуганно замерли даже хелефайи.

— Ты, — кивком показал Виалдинг на одного солдата-человека. — Выйти из строя.

Солдат сделал три положенных по уставу шага.

— Ближе, — приказал Виалдинг.

Солдат подошёл ещё на три шага.

— Ты вор, — сказал Виалдинг. — И сегодняшняя кража стала последней. За неоднократное воровство ты будешь казнён.

Хелефайя сбросил на него заклинание потёмочной смерти. От боли и ужаса солдат не смог даже закричать, только сдавленно застонал.

— Вот сучонок! — грянуло на весь двор. — Вышвырок поганый.

Выругался Бродников по-русски, но поняли все.

Он подбежал к казнимомому, обнял, крепко прижал к себе.

— Махмуд, это всё морок, ничего этого на самом деле нет, — говорил он по-арабски. — Не поддавайся, Махмуд. Посмотри на меня. ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!!!

Взгляды Махмуда и Бродникова встретились. Ховен едва сдержал крик: Бродников нырнул в самую глубину кошмарных потёмочных галлюцинаций.

И тут же вынырнул вдвоём с Махмудом.

— У Бродникова была потёмочная казнь, — ошарашено пробормотал Виалдинг на хелефайгеле. — Победить заклинание может только тот, кто прошел тропой потёмок через морриагел и остался жив… Но как?.. Потёмки всевластны, а морриагел не отпускает свои жертвы.

Солдат плакал, Бродников поглаживал его по спине, шептал на ухо что-то успокаивающее.

— Вот и повод для казни — нарушение приказа, — на хелефайгеле сказал Ховен. — Гонителя смерти я в крепости не оставлю.

Бродников помог Махмуду подняться, повёл к казармам.

— Стража, — рявкнул Ховен, — Бродникова в карцер первого сектора!

Стражник отшвырнул Махмуда в сторону легко как котёнка. Бродников что-то ему сказал, страж вспыхнул от ярости, сшиб его с ног, хотел пнуть по рёбрам, но Бродников увернулся, вскочил и сказал что-то ещё, от чего стража бросило и в жар и в холод одновременно. Он выхватил пистолет, но второй страж ударил его по руке. До Ховена донеслось «камера смертников».

Бродникова увели.

* * *

Обыскивали Славяна тщательно, но в страже служил Юсуф, брат Махмуда, — он сумел пристроиться к конвою и незаметно сунул в ладонь Славяна отобранную при обыске отмычку.

Казнят по обычаям Соколов на рассвете, и в распоряжении Славяна была целая ночь. Планировку первого сектора он знал неплохо, за время пробивки в пыточных бывал частенько, и как истязуемый, и как наблюдатель. Выбраться из карцера нетрудно, гораздо сложнее пройти через пыточные к мертвецкой, там есть люк в подземный водогонный канал — кяриз, который подземной речкой соединён с бедуинским колодцем в ста пятидесяти метрах от стен крепости.

Надо переодеться палачом, нынешнему давно обещали помощника. Славян осторожно заглянул в палаческую — тесную неоштукатуренную комнатёнку. Одноместный стол, табуретка, узкий платяной шкаф, голый топчан. На потолке — пыльная стоваттная лампочка на длинном проводе. Славян скользнул в комнату, открыл шкаф. Дверцы тихо скрипнули, и у Славяна захолодело сердце. Но никто ничего не услышал, никто не пришёл. Славян сбросил одежду смертника, натянул кожаные штаны палача. На его мослах они болтались как на вешалке. Славян потуже затянул пояс, накинул жилетку. Велика. Пойдёт, кто там больно к палачу приглядываться станет. Только морду прикрыть надо. Под безжалостным аравийским солнцем Славян быстро загорел, цвет кожи теперь как у араба, рыжие волосы здесь не редкость, но курносая тульская физиономия и неистребимые конопушки никуда не годились. Он вывернул наизнанку арестантские штаны, соорудил чалму. Поправил её так, чтобы на лицо падала густая тень. Рубаху свернул в тугую скатку и сунул под мышку. Для пустыни рубахи и штанов мало, нужен бурнус — широкий плащ с рукавами, на манер хелефайской мантии от тайлонира, только с капюшоном. Ладно, ночь длинная, что-нибудь придумаем. Главное, армейские ботинки на толстой подошве остались, и у палача нашлись запасные шнурки. А с оружием будет совсем просто, в пыточных подходящая снасть найдётся обязательно.

Дверь распахнулась, вошёл палач.

— Бежать собрался, смертник из Нитриена, эльфийский выкормыш? — насмешливо проговорил он.

— Именно, — ответил Славян. Шнурки — оружие дрянное, да и пользоваться им Славян толком ещё не научился, но чего уж есть. А что до убийства, то ещё в первый день он решил убить их всех до единого, так что какая разница с кого начинать и когда. И ему будет совсем не страшно, ведь он и так уже убийца, к тому же убийца невинного. Что бы ни говорили Латрик и Тин, а Данивена ли-Аддона, Славян так и не решился назвать его Лалинэлем, убил он. Опыт отнятия жизни имеется. Значит, убить палача будет совсем легко.

Колебался Славян всего несколько мгновений, но палачу как раз хватило, чтобы понять, что за людь забрёл в его каморку. Он посмотрел на судорожно стиснутые шнурки, на испуганное, растерянное до беспомощности лицо Славяна, и тут как на стену наткнулся на решительный взгляд.

Палач рухнул на колени.

— Господин, — он быстро пополз к Славяну, — во имя милосердия — забери меня отсюда. Клянусь аллахом всемогущим, милостивым и милосердным, я буду верным твоим рабом в жизни и посмертии. Псом у твоих ног лягу, только забери меня отсюда, господин мой! — палач припал лицом к ботинкам Славяна.

— Встань, — Славян попятился, упёрся спиной в шкаф. — Встань, пожалуйста. И не кричи, всю стражу соберёшь.

Палач не шевельнулся.

— Ты это… — неуверенно выговорил Славян, — если хочешь, пойдём вместе. Тебя как зовут?

— Хаким, господин, — вскочил палач. — У меня есть бурдюки и одежда для пустыни, господин.

— Значит, бежать давно решил, — сказал Славян. — Так чего ждал?

Лицо палача исказилось от страха.

— Они забрали мою душу, господин, превратили в камень и вделали в одну из этих стен. Я не мог уйти от них. Они знают всё, что я думаю, видят все мои сны. Я должен делать то, что они велят, и не могу сказать «нет». Я был весь в их руках и не мог уйти. Но ты не такой как они, совсем другой, тебе не надо есть чужую боль, я видел. И ты сильный, тебя боится сам комендант, и даже эльф боится. Теперь я принадлежу тебе, господин. Моя душа больше не камень и я могу уйти от этих стен.

А вся спина Хакима в шрамах от плети и свежих следах хлыста. Трудно шло у Соколов превращение души в камень. Славян припомнил благодарные взгляды Хакима, если ему удавалось прервать пытки пленников, когда взбешённый насмешками комендант или заместитель велели страже отвести Славяна в другой сектор, на новый вариант воздействия, а палачу — убрать материал в камеру.

Пожалуй, что Хаким и не врёт.

— Ты сможешь найти дорогу к стойбищу племени мархрани? — спросил Славян.

— Да, господин. В этой луне они живут у колодцев Лейли. Мы дойдём за три ночи. Лошадей или верблюдов лучше не брать, господин, пешего найти труднее.

— Отлично, — кивнул Славян. — Теперь бы оружие найти.

— Всё есть, господин. Три автомата, к каждому по три запасных магазина, метательные ножи.

— Ты из автомата стрелять умеешь?

— Да, господин.

— А нож метать?

— Пока меня не околдовали здешние чародеи, господин, я был лучшим воином племени лухт. Не бойся ничего, я смогу защитить тебя, господин.

— Спасибо, — усмехнулся Славян, — но я и сам за себя постоять могу.

— Господин! — взмолился Хаким.

— Тихо. — Славян сжал ему плечо. — Я ведь сказал — идём вместе. Только, Хаким, одна просьба.

— Приказывай, господин.

— Никогда больше не называй меня господином. Меня зовут Славян.

Хаким поклонился, но ничего не ответил.

— Пойдём? — спросил его Славян.

— Да. Но не через пыточные и колодец, как ты хотел. Мы выйдем открыто, через ворота. Палач и помощник. До восьмой стражи нас не хватятся, а к тому времени мы будем далеко. Я хорошо умею прятаться в пустыне. А утром будет ветер, он скроет наши следы и закроет путь погоне.

— А с какой стати нас выпустят?

— Все привыкли, что перед казнью я хожу к блудницам, они живут в маленьких домах у стен крепости. Хватает и домов виноторговцев. Сначала обыщут посёлок, и только потом подумают о погоне. Одежда и оружие спрятаны в тайнике за посёлком.

— Отлично. — Славян зашнуровал ботинки. — Пошли.

* * *

Как выглядит пустыня Аравийского полуострова на Техничке, Славян понятия не имел, а здесь — выжженная солнцем, высушенная, мёртвая земля, трещины до метра глубиной. И всё песком припорошено, ногу сломать можно запросто. Оставалось только изумляться безмерности собственной глупости — без Хакима он и километра не прошёл бы. А ещё Хаким умел находить сушняк — даже на мертвой земле что-то росло, разводить бездымный костёр, прятать его в трещинах, выбирать место для днёвок, да просто ориентироваться там, где никаких ориентиров нет. Славян не уставал восхищаться и учиться. Это даже не волшебство — чудо: добывать посреди мёртвой пустоши, то убийственно раскалённой, то мертвяще холодной, воду, целый стакан. И правильно пить, так чтобы выпитого утром глотка хватало до самого полудня, а полуденного — до заката, времени третьего глотка.

Шли они пятые сутки. На горизонте постоянно маячили орденские всадники на боевых верблюдах, но Хаким прятаться умел: трижды рыцари проезжали мимо них, ничего не видя и не замечая. Дважды пришлось отстреливаться. Теперь Славян убивал сознательно, но в душе не колыхнулось ничего, всадники в форме песчаного цвета на людей ничем не походили — тени, роботы.

Обновленное Соколами тело легко переносило все тяготы пути: жару, холод, жажду, вес оружия и рюкзаков; оказалось сильным, выносливым и неутомимым. Даже Хакиму, который в пустыне родился и вырос, приходилось труднее.

О стойбище мархрани Славян сказал только на случай прослушки, вдруг да поверят, тогда часов двенадцать беглецы выиграют. Его интересовало племя анэршы. Хаким выбор одобрил, Соколов анэршылны ненавидели люто, союзничали ещё с тремя сильными племенами — с такой армией можно брать Весёлый Двор, не боясь ответного удара ордена.

Но до стойбища надо ещё дойти. Пережить целых семь, а то и восемь дней пути.

Сегодня место для днёвки Славян выбрал сам, и впервые Хаким вместо сдержанного кивка сказал «Хорошо». Славян обрадовался: ну хоть чему-то научился. Всадники ордена отстали довольно прилично, и Хаким не только разрешил поставить навес, и даже потратить драгоценную воду на рис и чай.

Костёр Славян развёл легко и ловко, но кухарить Хаким не доверил.

Сваренный с приправами рис оказался замечательно вкусным. А ещё был чай и целая пачка печенья. За едой Хаким принялся расспрашивать, где и на кого учился Славян. Краткая лекция «Агрохимия и её место в системе наук» привела жителя пустыни в восторг.

— А можно эти пески превратить в живую землю? — спросил он.

— Теоретически. А практически — ты представляешь, сколько на это потребуется денег? И времени. Земледелие — работа на десятилетия.

— Так значит всё-таки можно… — Хаким блаженно улыбался. — Что бы трава была… Много воды… Персики… Господин, пусть это будет через тысячу лет, но ведь будет. Так красиво…

— Только мы тысячу лет не проживём, не хелефайи.

— Ну и что, господин? Если посадить дерево или выкопать колодец, они останутся и после того, как мои кости заметёт песком. Значит, я не зря прожил, на земле остался мой след, который нужен людям.

— Ты прав, — ответил Славян. — А я сказал глупость.

Хаким смутился. Странный господин ему достался. Держится запросто, как с равным, но в то же время остаётся далёким и недостижимым как луна. Словно закрыт каменной стеной. Но при этом улыбка — как глоток прохладной воды. И глаза — зеленовато-карие, яшмовые, земные, а в них сияет солнце. Но не обжигающее, злое и жестокое, как у многих рыцарей, а рассветное, лучистое, животворное. Совсем не похож на господ могущества и власти из крепости. Но оказался сильнее их всех. Господин как будто услышал его мысли, ответил длинным взглядом, улыбнулся. Раньше такие улыбки доставались только пленникам или бойцам из Славяновой роты, его братьям по оружию. А теперь вот принадлежат ему. Странно как-то. Неправильно. Он ведь слуга, раб, его место — у ног господина. Но со Славяном можно только или встать рядом, или уйти прочь. Силой держать он не будет.

— Господин, — сказал Хаким только чтобы избавиться от мешанины неподъёмно сложных мыслей, — хочешь ещё чаю?

— Нет, спасибо. И, Хаким, пожалуйста, перестань называть меня господином. Я тебе не хозяин.

— Я клятву дал, — ответил Хаким. — И теперь принадлежу тебе в жизни и посмертии.

— Нет. Я твою клятву не принял. Она улетела прочь и стала ничем, песком и камнями. Ты свободен, Хаким.

— Ты не веришь мне, господин? Думаешь, предам тебя?

— Я верю тебе всей душой. Ты благороден и честен. Я без опаски возьму из твоих рук и хлеб, и воду.

Сильно сказано. Даже слишком — Хакима в раскалённой пустыне мороз пробрал, как в самом глубоком подвале крепости.

— Тогда почему ты отвергаешь меня?

— Разве? — удивился Славян. — Мы ведь делим и воду, и еду, и даже сны.

Всё верно. Но почему так тяжело и одновременно пусто? До сих пор сложных разговоров Хакиму вести не доводилось, и нужных слов не было.

— Ну что тебе не нравится? — спросил Хаким. — Ты мой господин, я твой слуга и следую за тобой повсюду, помогаю во всём.

— Зачем?

— Ты спас мою жизнь и душу, — сказал бедуин, — и теперь я обязан служить тебе. Иначе на меня падёт бесчестие. — Хаким порадовался: так хорошо всё объяснил своему безумному господину, сделал жизнь простой и понятной.

— Это ты спас мне и жизнь, и душу, — опять всё запутал Славян. — Без тебя я никогда бы не выбрался из крепости, и вскоре стал бы ещё одним выворотнем, полностью утратил себя. Без тебя я не выжил бы в пустыне и часа — или бы рыцари поймали, или змея укусила, или в расселине ногу сломал. Да мало ли что могло произойти с таким неумехой. Так что это я твой должник, и ты в праве требовать от меня служения.

Вот такое Хакиму и в дурном сне бы не приснилось — приказывать Славяну. Пусть и совершенно безумному, но высшему.

— Ты сильнее, — сказал Хаким.

— Чем? — продолжал запутывать Славян.

— Ты не сломался, не отдал Соколам свою душу.

— Я сопротивлялся только шесть месяцев, а ты — шесть лет. Так кто из нас сильнее?

— Ты смог уйти, — ответил Хаким.

— Благодаря тебе.

Хаким вперил взгляд в прогоревший костёр. Остались только едва тлеющее угли. Коротко и быстро глянул на Славяна. Вот ведь свалилась чума на его голову!

— Почему ты не хочешь, чтобы всё было просто, как у всех? — прямо просил он Славяна.

— Кого ты называешь всеми — Соколов?

— Нет!

— Ну так я и не Сокол. И ты не Сокол. Ты человек. Людь.

И тут вдруг пришли нужные слова, выскочили из самого сердца.

— Пока я служу тебе, — сказал Хаким, — в моей жизни есть смысл.

— Какой именно?

Вот ведь упырь, а не человек! Вцепился и не вырвешься.

— Я больше никогда не стану причинять боль, — ответил Хаким. — Я посажу деревья. У меня будет много детей. Я сделаю себе оазис, и в нём никогда не будут убивать.

— Ну и зачем тебе я — почву под деревьями унавоживать?

Хаким рассмеялся.

— Славян, ты сумасшедший, дэвана . В твоей голове плясали сорок дэвов и вытоптали все мозги. Ты мог бросить меня к своим ногам, водить на цепи как пса… Но ты сделал меня свободным. Просто так, ни ради чего… Зачем?

— За тем, что свободный может стать другом только свободному. А мне хотелось бы стать твоим другом. Если ты позволишь.

— Точно дэвана.

Славян усмехнулся плутовски, подхватил посуду и пошёл мыть её песком. Хаким засыпал кострище. Ох и весело будет анэршылнынам, когда на их многомудрые головы такое сокровище свалится. Не всё одному Хакиму мучиться.

— Славян, — спросил он друга, — а тебе не страшно всю жизнь быть господином только самому себе, и не иметь другого господина, защитника и покровителя, кроме себя?

— Мне всего двадцать один, так что о всей жизни говорить рано. А господином себе я никогда не был, и не буду.

От изумления у Хакима и голос пропал. Это с таким-то самообладанием? С такой силой?

— Но кем тогда? — выговорил-таки он.

— Другом. Я себе не господин, а друг. Если есть господин, то ведь должен быть и раб, верно? А рабом я не буду никогда. Даже себе самому.

— Сложно, — ответил Хаким. — Но красиво. Я подумаю. А теперь и поспать надо, за ночь много пройти придётся.

Он расстелил одеяло, лёг.

На соседнем одеяле пристроился Славян.

— Хаким, когда мы придём к стойбищу анэршы… — голос у Славяна стал неуверенным.

— Они пойдут за тобой к Весёлому Двору, — без колебаний ответил Хаким.

— Я не о том. Хаким, у меня есть семья. Они довольно влиятельные люди и, едва услышат, что я жив, захотят забрать меня домой.

— Ты не хочешь их видеть? — приподнялся на локте Хаким.

— Очень хочу, но не могу. Я не уверен, что безопасен для них. Чтобы сбежать, чтобы уничтожить Весёлый Двор, я стал наполовину Соколом. А владыка Нитриена всегда был им врагом. Ховен или Виалдинг запросто могли привесить на меня тайную оморочку, которая заставит убить брата. Или кого-нибудь из друзей… Это для меня они Дарик, Доминик, Феони. А для них — всего лишь владыки и повелители, фигурки на игровой доске! Я не могу рисковать жизнями тех, кого люблю, кому клялся быть братом и другом. — Славян сел, пронзительно, требовательно посмотрел на Хакима: — Сначала из полу-Сокола я должен стать полноценным людем, и только тогда смогу послать им весть. Когда буду точно знать, что не причиню никому из них вреда. Хаким, мне надо сменить имя. Что-нибудь простое, безликое… Алекс Шарифи , например… Никто даже не поймёт, европеец я, араб, пуштун, израильтянин или курд.

— Славян, я уверен, что ты чист как слеза ангела, но… Если ты так хочешь — пусть будет Алекс Шарифи. Ложись спать, Алекс.

— Спасибо, — благодарно улыбнулся Славян.

Опять его друг чудит. Но пусть его. Хаким поудобнее устроился на одеяле. И тут же насторожился: пустыня едва уловимо гудела и дрожала.

— Славян, к нам мчится стая бродячих упырей.

— Днём, по жаре — кто смог напугать их до такой степени? Звери не трусливые, тем более стаей. И, Хаким, не забывай, меня теперь зовут Алекс.

— Алекс, — послушно повторил Хаким. — Алекс, рыцари начали большую облаву, чем-то мы их напугали. Бери только лепёшки, воду, соль и оружие, остальное бросай, оно только помешает. Бежать придётся к развалинам дворца Музаффара. Скверное место, недоброе, но там легко спрятаться. Да будет к нам милостив аллах.

Бежать пришлось долго, сил у Хакима уже не остаётся, но сам он не остановится, скорее загонит себя до смерти.

— Стой, передохнём, — сказал Славян. — Я больше не могу.

— Алекс, мы должны добежать к развалинам раньше, чем нас нагонят рыцари или упыри. Даже не знаю, кто хуже.

— Три минуты ничего не дадут ни им, ни нам. Ты лучше подыши. — Славян показал ему дыхательное упражнение из вампирской системы самоисцеления, которое быстро восстанавливало силы.

Что-то странное было с землёй, на которой они стояли. Что-то очень знакомое и одновременно совершенно неожиданное. Славян огляделся, вслушался.

— Эх, зажигалки нет…

— Что? — не понял Хаким.

— Через огонь бы посмотреть! Здесь пространство какое-то странное, перетянутое, как сдвинутое…

— Это ты и сдвинутый, и свёрнутый. Бежим давай быстрее, да развалин ещё…

— Точно! — восторженно завопил Славян. — Хаким, ты умничка! И сдвинуто, и свёрнуто! Одновременно! Рядом, всего-то в полукилометре, путь в волшебную долину. Быстрая тропа. Оказывается, в пустыне эхо быстрой тропы довольно длинное, гораздо длиннее европейского. Или это одинарица такой эффект даёт? Но изысканиями заниматься некогда. Пошли, — потянул его Славян в сторону тропы.

— Ты что, — вырвался Хаким. — Ты куда собрался? Развалины в другую сторону.

Житель одинарицы о ходочанах знать ничего не может, тем более такой, кто ни разу в жизни не видел ни радио, ни телевизора. И волшебные долины для него только детская сказка. Зато чарокамный круг — вполне взрослая страшилка. Если даже в «просвещённой» Европе от него стараются держаться как можно дальше, то что говорить про неграмотного воина из бедуинского племени…

— Хаким, — подошёл к нему Славян. — Ты поверил мне в крепости. Ты верил мне в пути. Ты делил со мной воду, соль и хлеб. Я прошу, поверь мне сейчас. Просто поверь, и я найду дорогу, которая нас спасёт. Я знаю, что это очень трудно, но всё равно прошу — поверь. Ради твоего оазиса, ради деревьев, которые ты посадишь, ради детей, которые у тебя будут, Хаким, — поверь мне.

Хаким растерялся почти до остолбенения, слишком напугал напор мольбы — с такой яростью и силой полки в бой посылать, а не простого воина упрашивать, даже друга.

— Хаким? — Славян смотрел на него так, словно речь шла о жизни и смерти. Но ведь так оно и есть… И как бы до сих пор он не чудил, всё было к лучшему.

— Я верю тебе, — ответил Хаким. — Веди.

— Спасибо, — тихо ответил Славян. — Спасибо.

Бежать пришлось недолго, действительно что-то около полукилометра, гораздо меньше, чем до развалин.

— Стой, — сказал Славян окончательно вымотавшемуся Хакиму. — Это где-то здесь…

Он, внимательно глядя себе под ноги, походил кругами. Встал спиной непонятно к чему — ни куста, ни камня, один голый песок. Закрыл глаза, сосредоточенно досчитал вслух до десяти, открыл глаза и заморгал так, словно вылез из тёмного подвала на залитый солнцем двор. Глаза привыкли, и Славян медленно повернулся к неизвестно чему лицом.

— Вот она, голубушка! Хаким, дай руку и закрой глаза. Не бойся, надо пройти всего лишь несколько шагов.

— Я и не боюсь. — Он закрыл глаза, ухватился за Славянову руку и сделал несколько шагов. Пустыня под ногами изменилась. Хаким открыл глаза. Так и есть, мощёная камнем широкая дорога. А камень… Нежно-голубоватый, сияет собственным приглушённым светом, едва заметно мерцает.

— Читцаррио н, — охнул Хаким.

— Быстрые тропы всегда им мостят, — равнодушно ответил Славян. — Пойдем.

— Но это же гномий камень!

— У них и покупают, — сказал Славян.

— Но гномы его не продают.

— На быстрые дороги продают. Да и мостят сами. Видишь, как ровно? Ровней асфальта. Пошли побыстрее, здесь нас ещё могут догнать.

— Ты хочешь спрятаться за чарокамным кругом?! — воскликнул Хаким. — Но человеков он не пропускает!

— Смотря каких. Я покажу тебе как входить, и ты сможешь зайти в любую волшебную долину. Ничего сложного тут нет.

«Сложности начинаются сразу после того, как войдёшь, — подумал Славян. — Очень надеюсь, что всё обойдётся без оглашения имени и проверки у священного источника».

Прогулочным шагом быстрая тропа приводит к чарокамному кругу за десять минут, бегом — за три. Хаким вопросительно глянул на Славяна. Внутри круга был всё тот же песок. Славян взял его за руку, провёл в долину.

— Ну всё, — сказал Славян, — теперь ни упыри, ни Соколы нам не страшны. Хаким, послушай меня очень внима… Хаким! — тряхнул за плечо Славян.

Бедуин не мог отвести очарованных глаз от изобилия деревьев, травы и цветов. Клубящаяся за спиной туманная стена, сквозь которую было довольно ясно видно песок, читцаррионовую дорогу и верховых Соколов, которые мчались по ней во весь опор, Хакима ничуть не интересовала. Ну дым, ну дорога, ну песок, Соколы ещё до кучи, — он что, раньше никогда их не видел?

Видя, что полуоцепенелая эйфория у Хакима закончится нескоро, Славян усадил друга на траву и снял с него ботинки — долина, по всем признакам, хелефайская, а ходить здесь в обуви — демонстрировать враждебные намерения. Разулся сам.

Соколы покрутились у чарокамного круга и ускакали, только вертлявые хвосты верблюжьи махнули. Пройти сквозь границу волшебной долины рыцари сумеют легко, а вот в крепость не вернётся ни один, и смерть в долине их ждёт куда как нелёгкая. Сунуться сюда одним взводом и думать нечего, разве что полком и с полусотней гранатомётов.

Славян отвёл всё ещё полупьяного от восторга Хакима на поляну ожиданий, сложил на вымощенной глиняной плиткой особой площадке всё оружие, вплоть до неизвестно зачем прихваченного Хакимом кастета. Славян глянул на друга. Тот потихоньку приходил в себя. Сейчас окончательно очнётся, и Славян объяснит ему правила поведения на поляне ожиданий хелефайской долины.