Летчики эскадрильи быстро наращивали боевой опыт. Однако во фронтовом небе мы были только что оперившимися птенцами. В своих отрастающих боевых крыльях уже чувствовали упругую силу, но еще далеки были до познания всех тонкостей воздушных схваток.

Враг имел численное преимущество в истребителях и летал большими группами. К тому же все японские летчики прошли школу боев в Китае. Мы же пока могли противопоставить им только неукротимое желание победить и бдительность на земле и в воздухе.

Радио у нас не было. И чтобы противник не застал нас врасплох, мы с рассвета и до темноты почти не вылезали из самолетов. Дежурили. От палящего солнца над кабинами смастерили навесы — подобие зонтов. И сейчас, хотя кругом зной, под полотняной крышей прохладно. Я даже читаю газету.

Ко мне подошел техник Васильев и спросил:

— Нет желания попить холодной водички?

— Откуда она?

— Выкопал погребок. За ночь остыла. И вот уже середина дня, а она ледяная.

С великим наслаждением я напился прохладительного напитка, привезенного за сорок километров с реки Халхин-Гол.

— Хороша водичка, эликсир жизни! Кудесник ты! — с благодарностью сказал я Васильеву.

Вскоре мы поднялись в воздух наперехват вражеских самолетов.

* * *

В этом сражении, как и в предыдущих, наш плотный строй сошелся на встречных курсах с таким же плотным строем японских истребителей. Начало битвы напоминало кулачный бой — стенка на стенку. После первой же атаки боевые порядки истребителей рассыпались Гигантский клубок из самолетов, сверкая огнем, забушевал в небе. Потом, словно не выдержав накала, распался и растекся в синеве ручейками.

Мне пришлось преследовать одиночный истребитель. Извиваясь, как вьюн, он ускользал из моего прицела и приближался к государственной границе. Перелетать ее нам не разрешалось. Я торопился с атакой и из-за спешки попал под меткую очередь японца. Это меня разозлило, и я с еще большей решимостью пошел было снова в нападение. И тут, откуда ни возьмись, появился «И-16» под номером «05» и резко помахал крыльями, требуя, чтобы я пристроился к нему. А как же с самураем? Но самолет еще резче качнул крыльями.

Такие сигналы могли подавать только командиры и комиссары эскадрилий и полков. Я пристроился к незнакомцу. Тот сразу же помчался за врагом и открыл по нему огонь. «Не попадешь же, далеко», — мысленно упрекнул я товарища.

Красные и зеленые нити, заструившиеся вокруг противника, заставили его метнуться в сторону. Я за ним, но «И-16» снова резко и коротко махнул крыльями и продолжал полет по прямой.

Не одобряя маневр своего ведущего, я нехотя выполнил его команду. Скорее всего из любопытства, чем подчиняясь: мне, как комиссару, тоже было дано право махать в воздухе крыльями. Верно, у меня не было уверенности, что я, имея это право, поступлю правильно, не выполнив команду этого «И-16».

И действительно, метнувшийся в сторону японец затормозил, уменьшил скорость. Мы же, продолжая полет по прямой, этим воспользовались и настигли его еще до реки. Правда, он оказался чуть в стороне от нас, но стоит немного довернуться — и враг будет в прицеле. И сделать это, как мне казалось, надо быстрее.

К сожалению, мой ведущий не торопился с атакой. И противник, видя, что его пока никто не тревожит, продолжал лететь на всех парах. «Уйдет! — забеспокоился я, увидав впереди зеленую пойму Халхин-Гола. — Чего же медлить?»

И тут случилось, как мне показалось, что-то невероятное, выходящее за мои представления о воздушном бое. «И-16», словно предупреждая вражеского истребителя: «Иду на вы», — помахал крыльями и плавно, демонстративно заложил самолет в глубокий крен в сторону японца. Тот понял — разворот для атаки. И чтобы не попасть под прицельный огонь, круто повернулся на атакующего.

Я заметил, что наш истребитель только сделал крен в сторону японца, а самолет удержал в прямолинейном полете. Это была имитация атаки, ложное движение, тонкая хитрость. И враг клюнул — сам наскочил на прицел истребителя, но в следующее мгновение понял свою оплошность и попытался снова вывернуться. Однако было уже поздно. «И-16» на миг, на очень короткий миг, застыл у него в хвосте. Совсем рядом! Как лезвие кинжала, блеснул огонь, и противник, словно споткнувшись, рухнул прямо в реку.

«Вот это да! — восхитился я неизвестным мне приемом атаки. — Очередь — и самурай концы в воду».

Вслед за мной приземлился и «И-16» с номером «05». Из него быстро выскочил летчик. Это был Сергей Грицевец. Значит, это он с одной очереди снял вертлявого японца.

— Кто сейчас летал на двадцать втором? — с какой-то строгой заинтересованностью спросил он.

Я представился, приготовившись выслушать суровый упрек за свои суетливые атаки. К моему удивлению, строгое лицо Грицевца расплылось в приветливой, по-детски открытой улыбке.

— Спасибо за помощь, товарищ старший политрук, — сказал он и, видя мою растерянность, пояснил: — Вы прикрыли меня, а я докончил самурая. Не дал ему удрать.

Мы сели на траву. Грицевец снял шлемофон и подставил свою голову с негустыми русыми волосами солнцу. Только сейчас я заметил, что моложавое лицо этого тридцатилетнего человека уже порядочно покрыто мелкими морщинками. Видимо, не так легко далось ему летное мастерство и бои в Испании.

Он пригласил сесть и Василия Васильевича.

— Могу сообщить вам приятную новость: теперь нам при преследовании противника разрешили перелетать государственную границу.

— А я торопился сбить самурая… — вырвалось у меня.

— И поэтому не вогнали его в землю?

— Не только поэтому. Стрелять не научился. Школу летчиков кончил полтора года назад. А за это время в части стрелял по конусу всего два раза.

Сухое и сильное лицо Грицевца сразу стало суровым.

— Мало, очень мало. Но осознать свой недостаток — тоже победа. Я научился стрелять только на четвертый год пребывания в строю, когда за плечами было уже более двух десятков стрельб по конусу. А сейчас вы не уничтожили самурая еще и потому, что не учли маневренность японского истребителя. Он весит тысячу триста килограммов, а наш пушечный на пятьсот килограммов тяжелее. Следовательно, «И-97» значительно маневреннее нашего «И-16». Поэтому самурай легко и выскальзывал из вашего прицела. Воздушный бой — это прежде всего расчет, а потом только натиск, А что касается преимуществ истребителей, то наши имеют два преимущества. Первое — большая скорость. Это главное в бою! Она позволяет догнать противника и легко выйти из боя. Второе — мощное оружие. На японском истребителе два пулемета со скорострельностью в три-четыре раза меньше наших. На «И-16» четыре пулемета, а ваша эскадрилья пушечная. Если удачно таким огнем окатить самурайскую машину, она развалится…

Грицевец сделал паузу и, немного подумав, продолжал:

— Надо отметить, что у нас в обучении была ошибка — стреляли по конусу с четырехсот метров. Бои в Испании и Китае показали, что огонь с такой большой дистанции малоэффективен. Надо стрелять с дальности не более ста метров. А лучше всего подходить в упор и бить. — Грицевец взглянул на Гугашина: — Прошу сегодня же выбрать время и поговорить об этом с летчиками. Обратите особое внимание, чтобы они не вели бои с японцами на виражах, а использовали преимущество своей скорости для атак на догоне и вертикальном маневре. Бой должен основываться на принципе: атаковал и отвалил для занятия нового исходного положения для нападения.

Сергей Иванович не относился к категории говорливых людей. Он был скуп на слова. Имел аналитический склад ума и из каждого факта делал выводы. При этом его лицо с необыкновенной живостью меняло выражение.

Беседа наша о проведенном вылете заставила меня взглянуть на воздушный бой, как на очень сложное и тонкое искусство. В нем, кроме технического мастерства и боевого опыта, надо хорошо знать врага и особенно его психологию. И тактика, и приемы борьбы так же разнообразны, как разнообразны и человеческие характеры.

В заключение Грицевец как бы шутя заметил:

— А вообще говоря, в воздухе надо вести себя так же, как и на земле, только немного вдумчивее, быть более настойчивым и очень осмотрительным.

* * *

Говорят, у доброй славы шаг короче и медленней, чем у плохой. Может быть, иногда так и бывает. На войне, однако, хорошие дела людей, молва о ратных подвигах разносятся по фронту с быстротой молнии. О них узнают моментально, будто сердца бойцов наделены способностью пересылать на любые расстояния весть о геройском поступке товарища. Трусость же и всякая другая подлость привлекают к себе внимание, словно зловоние, только там, где эта мерзость гнездится.

Эскадрилья прилетела с фронта. И я только успел подойти к командному пункту, где уже собралось много летчиков, как услышал восторженные слова Василия Васильевича:

— Комиссар! Мне сейчас позвонили из штаба: в этом бою был сбит командир соседнего полка Забалуев, а майор Грицевец сел на «И-16» и вывез его. В Маньчжурии сел, из Маньчжурии вывез! Прямо из-под носа самураев.

— Да ну-у? — проговорил я скорее с недоверием, нежели с восхищением.

А правильней всего будет сказать, что в первую минуту об известии о небывалом в истории случае я подумал: это невозможно прежде всего в силу беззаконности. Никто не имеет права садиться на территории противника. Даже и с целью, чтобы забрать сбитого товарища. Об этом не написано ни в одном уставе и наставлении.

Но если и допустить, что в азарте боя кто-то забылся и опустился на земле врага, то ведь достаточно какой-то ничтожной помехи: камера лопнула, кочка попала под колесо… — и он сам может остаться там, на чужой земле. А потом, как можно разместить на истребителе второго человека? Где? В кабине? Но в кабину сам едва втискиваешься. Разве что посадить товарища к себе на плечи? Но туловище останется торчать, и его вырвет из кабины напором воздуха. Да и самолет, пожалуй, не оторвется от земли: мощности мотора не хватит.

— Нет, ты что-то путаешь! — нерешительно проговорил я.

— Да я сам не поверил, — почти кричал Василий Васильевич, — а все, оказывается, об этом уже знают! Вон, видишь, люди собираются кучками. Только об этом и говорят.

Мы, летчики, знавшие много примеров яркой воинской доблести, не смогли быстро осмыслить происшедшее. Да и японцам, как потом стало известно, сразу и в голову не пришло, что советский истребитель садится перед их носом. Все враги, наблюдавшие за посадкой нашего самолета, наверное, думали, что летчик решил добровольно сдаться в плен или же что его машина подбита. И только тогда поняли все, когда Грицевец с Забалуевым оказались уже в воздухе.

Имя Сергея Грицевца гремело по всей стране. Этот человек рисовался нашему воображению как живое воплощение всех ратных достоинств. И вот он раскрылся перед нами еще новой, неожиданной стороной.

Никогда прежде не приходилось мне испытывать так глубоко заразительную силу геройского поступка. Я невольно спросил себя: «А я бы смог сделать то, что сделал Грицевец?» И мысленно представлял вражескую степь, товарища на ней и бегущих к нему японцев. И тут же ответил: «Раньше бы я о таком даже и не подумал». Теперь мне казалось, что каждый из нас пойдет на такое дело. Видимо, то же самое испытывали и другие.

— Вот это человек! — сказал лейтенант Иван Красноюрченко. — Теперь, мне кажется, одна наша эскадрилья сможет драться со всеми самураями. И никто из нас не дрогнет.

В этот же день мне довелось видеть Грицевца. Ни одним словом, ни одним жестом не выказывал он своего превосходства перед другими летчиками и был совершенно свободен от благосклонной к ним снисходительности, унижающей человека.

Среди нас находился корреспондент армейской газеты. Он спросил Грицевца;

— О чем вы думали, когда садились в тылу японцев?

— Спасти человека.

— А если бы что-нибудь случилось с самолетом? Летчик улыбнулся:

— Помирать вдвоем все легче, чем одному.

— Разве вам смерть не страшна, что вы так легко говорите о ней? Выражение лица Сергея резко переменилось, и он с раздражением сказал:

— Одни мертвые да ненормальные смерти не боятся. Есть совесть, она сильнее смерти.

Грицевец, как я его понял, относился к категории летчиков, которые, рассказывая о своих боевых делах, говорят с оттенком некоторой шутейности. Слушателям порой кажется, будто герой совершал свои подвиги легко и чувствовал себя при этом примерно как на приятной прогулке. Но это есть не что иное, как бесхитростная уловка, на которую идет человек, чтобы заставить себя говорить спокойно. На самом же деле во время таких воспоминаний у него, бывает, спазма сжимает горло и влажнеют глаза.

Нельзя без боли тревожить душевные раны.

* * *

После июньской воздушной битвы 38-тысячная японская армия при поддержке более 250 самолетов перешла в наступление. Она переправилась через Халхин-Гол и заняла гору Баин-Цаган — удобную позицию для развития успеха.

Этой вражеской группировке мы могли противопоставить 12-тысячный отряд с тройным превосходством в танках и броневиках и около 200 самолетов.

Почти двое суток шли ожесточенные сражения и на земле, и в воздухе. Наконец под вечер 4 июля советско-монгольские войска, подтянув все резервы, изготовились к общему наступлению по всему фронту. Перед бомбардировочной авиацией стояла задача: нанести удар по противнику, окопавшемуся на горе Баин-Цаган. Наша эскадрилья получила приказ: непосредственным сопровождением прикрыть «СБ» (так мы сокращенно называли скоростные бомбардировщики) от атак японских истребителей. Это был первый наш полет с такой задачей.

Сделав за день семь вылетов, пять из них с воздушными боями, летчики чувствовали сильную усталость. Жара и боевое напряжение окончательно отбили аппетит. К обеду почти никто не притронулся. Спросом пользовался только компот. Лица у всех заметно осунулись, покрасневшие глаза были воспалены. Командир, чтобы убедиться, смогут ли летчики выдержать восьмой вылет, обратился к самому щуплому на вид:

— Хватит ли силенок еще разок слетать?

Летчик указал на солнце:

— Светило устало: видите, уже клонится к покою. Мы же, раз надо, выдюжим.

— Тогда по самолетам! «СБ» уже на подходе. Встреча с ними над аэродромом.

В колонне из шести девяток показались наши скоростные бомбардировщики. Поджидая нас, двухмоторные машины сделали круг над аэродромом. Мы, одиннадцать истребителей, пристроились к ним сзади.

Не долетая километров десяти до горы Баин-Цаган, мы заметили японские самолеты. Прикрываясь блеском кроваво-закатного солнца, три девятки уже шли в атаку на нас, а одна осталась наверху.

Тридцать шесть самолетов. На каждого «И-16» по три с гаком. Мы оказались сразу же скованы боем вражескими истребителями и были оторваны от бомбардировщиков. Я отчетливо увидел, как группа врага, задержавшаяся на высоте, теперь устремилась на «СБ».

Связанные боем, мы оказались в силках тактической ловушки, умело расставленной опытным противником. Несколько секунд — и бомбардировщики подвергнутся удару. Я попытался было вырваться из клубка боя, но не смог: в хвосте у меня засел японец. Зато один наш пулей вырвался из сети и устремился на защиту бомбардировщиков.

Один против девяти? Японец, засевший у меня в хвосте, от чьей-то очереди вспыхнул. Не теряя ни мгновения, я помчался вслед за товарищем, чтобы вдвоем преградить путь самураям к колонне «СБ».

Этим маневром мы создали вторую группу непосредственного прикрытия бомбардировщиков, в то время как командир и остальные летчики эскадрильи составляли ударную группу. Она связала боем основные силы противника. Это был зародыш нового боевого порядка истребителей при прикрытии бомбардировочной авиации. Впоследствии такое построение из двух групп применялось на Халхин-Голе неоднократно.

Мы вдвоем, как часовые, заняли места в хвосте колонны бомбардировщиков. Три звена японцев догоняли нас сзади. Мы приготовились первый их удар принять на себя. «А если они снимут нас? Тогда начнется расправа с „СБ“, — стрельнула безжалостная мысль. — Как быть? Развернуться и подставить нападающим широкие лбы своих самолетов? Это результата не даст. Они съедят нас и прорвутся к „СБ“. Что же предпринять, что?»

Никто и никогда не пытался мне объяснить, что такое интуиция воздушного бойца. Да, вероятно, я бы не очень и прислушался к рассуждениям на столь малоконкретную тему.

В воздушном бою мысль работает импульсными вспышками, так как быстрота событий не оставляет времени на логически-последовательное обдумывание своих действий. Одна такая вспышка охватывает целую картину боя. Другая — заставляет действовать с такой решительной быстротой, что порой не успеваешь и подумать о цели этого маневра. Руки в таких случаях опережают мышление. Это и есть интуиция, подсказанная опытом.

Именно так произошло и сейчас. Моим напарником оказался Иван Красноюрченко. Мы оба воевали тринадцатый день, что, безусловно, послужило решающей причиной нашего внезапного и одновременного броска в одну сторону — вверх, на солнце. Круто, стремительно мы отскочили от своих «СБ». Я не успел еще закончить маневр и держал машину в развороте с набором высоты, как ясная мысль внезапным толчком придала всем моим движениям холодную расчетливость и подсказала следующее действие.

И все подтвердилось.

Конечно, японские истребители преследовать нас не стали. Да и зачем? Самураи прекрасно понимали, что если мы захотим выйти из боя, то догнать нас они не смогут. А главное было в другом: японцы увидели, что мы спасаемся бегством, и перед ними теперь открылась самая важная цель — впереди без всякого прикрытия шла колонна бомбардировщиков, на которую они и бросились.

Одно звено вражеских истребителей нападало сверху, привлекая на себя огонь наших стрелков и давая тем самым возможность двум другим звеньям подойти к строю «СБ» и расстреливать их сзади снизу, где они менее всего защищены. Ничего не скажешь, умно придумали!

Мы оказались в стороне и выше противника. Японцы, увлеченные погоней за бомбардировщиками, нас не видят. Верные своему правилу, они будут стрелять наверняка только с короткого расстояния. Мы должны, обязаны бить тоже наверняка, чтобы опередить коварный удар.

Красноюрченко и я пошли на два нижние звена противника. От них шла главная опасность для «СБ». Мы удачно оказались сзади японцев на дистанции выстрела и, как в тире, тщательно прицелились. Почти одновременно два японских истребителя, не успев открыть огня, повалились вниз, оставляя за собой грязный след копоти. Один даже развалился. Сильны наши пушки! Да и два пулемета немалый добавок. Оставшиеся самураи, ошарашенные внезапной гибелью своих, круто развернулись.

В это же время из тройки «И-97», напавших на бомбардировщиков сверху, от ответного огня стрелков с турельных пулеметов один самолет вспыхнул, а двое вышли из боя.

Как приятно видеть поверженного противника! Я тогда еще не знал, а малый опыт не мог подсказать, что ликовать в небе так же опасно, как и вести воздушный бой без осмотрительности. Три — пять секунд восторга, радости — и противник этим воспользовался: к напарнику подобрались три истребителя, ко мне — пара. Для выхода из-под атаки нам оставалось одно — резко вывернуться. Но за время этого короткого маневра самураи могут ударить по «СБ», уже вставших на боевой курс.

Колонна в 54 бомбардировщика вот-вот должна нанести удар по окопавшимся самураям на горе Баин-Цаган. Надо, любой ценой надо удержать истребителей врага хоть на полминуты. Иначе прицельный бомбовый удар по японцам будет сорван. Пока самураи расправляются с нами, наши «СБ» должны успеть сбросить бомбы.

Мы загородили бомбардировщиков своими самолетами, подставив себя японцам. Мы были мишенями. И враг, чтобы пробить себе дорогу, торопился расправиться с нами. Как мы ни старались защитить друг друга, но японцам удалось быстро разъединить нас, а потом я и совсем упустил из вида товарища.

Уклоняясь от огня, я маневрировал, но пули нет-нет да и хлестали по мне. Я слышал их дробные удары по бронеспинке. Какой неприятный звук! Но я ждал. Долго ждал. Секунды казались бесконечностью. От самолета летели хлопья перкали и щепки, но «ишачок» все еще был послушен мне. Когда же стало невмоготу продолжать эту «игру», я краем глянул на «СБ».

Они летели в прежнем боевом порядке, плотно и грозно. Только зенитные разрывы шевелились около них. И наступил момент, которого я так ждал, — посыпались бомбы! Мне показалось, что мой самолёт стал легче и маневреннее, словно он тоже освободился от бомб. К тому же на помощь «СБ» уже спешили наши истребители.

Теперь можно и уйти из-под расстрела, но я увидел, что один бомбардировщик, видимо подбитый зенитками, вывалился из строя и, дымя, начал снижаться, неуверенно разворачиваясь назад. За ним мгновенно бросился самурай.

Я круто рванулся на врага, чтобы защитить «СБ». От перегрузки на миг потемнело в глазах. Но только на миг. Снова вижу противника. Две-три секунды полета — и японец передо мной на расстоянии выстрела. Целюсь. Очередь, вторая… Посмотреть, что стало с самураем, не успел. В кабине сверкнул огонь, брызнули искры, зазвенел и загрохотал металл. Мне показалось, что самолет разваливается. Сбит? «Не посмотрел назад», — досадовал я на себя и, вместо того, чтобы камнем провалиться вниз, зачем-то оглянулся, В хвосте — «И-97»! Он как бы в ответ на мой взгляд еще раз окатил меня пулями.

Дым, запах бензина и огонь ворвались в кабину. Ожгло плечо. Стало душно и жарко. Чтобы погасить пламя, резко кинул самолет вниз. Машина отвесно устремилась к земле, но огонь не гас. Надо прыгать с парашютом.

Выводя самолет из пикирования, отстегнул привязные ремни.

А высота? Взгляд на землю. Она рядом. Прыгать нельзя. И тут резанула тишина: встал мотор и пропал огонь. Очевидно, его сдуло во время пикирования. Надо садиться.

Я выпустил шасси.

Степь впереди была ровная, зеленая. А что сзади? Три японских истребителя висели над моим затылком. А я единственно что мог сделать — наблюдать за землей и посадить самолет. Все внимание земле. От врага избавиться уже было не в моей власти.

Дробными ударами пули хлестали по моему самолету. Надеясь на бронеспинку, как на крепость, я прижался к ней. Сжал плечи, опустил ниже голову и жду, когда погаснет скорость. Жду…

Но вот один истребитель вырвался вперед. За ним второй. «Ага, не удержались, проскочили!» — возликовал я, замечая, что и третий не сумеет удержаться в хвосте.

Теперь, пока противник будет разворачиваться на повторный заход, надо успеть сесть, А как только самолет приземлится — выскочу из кабины, иначе доконают на пробеге. И тут произошло то, о чем нельзя было и подумать. Японец прошел надо мной в такой близости, что едва не коснулся моей головы. Его мотор ревел на полную мощность. Упругая струя воздуха рванула крыло моего «И-16». Он перевернулся. Земля и небо пропали, все затрещало, загрохотало, все мои Внутренности стиснуло… В этот миг аварийной акробатики я ничего не мог сообразить, словно это происходит не наяву, а во сне. Потом все внезапно оборвалось.