Злейший Враг номер один

Бывают дни везучие, бывают грустные. Этот день был ужасным.

Ещё в пятницу Оля Найдёнова шла с любимой подругой Талей Малковой и рассуждала: как это некоторые девочки могут сидеть за партой с мальчишками.

— Я бы ни за что с мальчишкой не села! — говорила Оля.

— И я, — подтверждала Галя.

— Я бы лучше заболела, чем с мальчишкой сидеть, — продолжала Оля.

— И я бы заболела.

Но прошло лишь четыре дня, и сегодня, во вторник, 20 января, Оля оказалась за одной партой с мальчишкой.

К тому же — со своим Злейшим Врагом номер один, Максимом Михеевым.

Любимая подруга Галя Малкова за воскресенье переехала в новый район, на другой берег Невы.

Оля сама помогала подруге носить книги с пятого этажа без лифта во двор к фургону. Дверь в квартиру была распахнута, входящие не вытирали ноги и громко топали. Грузчики вынесли шкаф, диван, обеденный стол.

А потом забралась любимая подруга в кузов, усадили её между стульями, с торчащими вверх ножками, и лицо у Гали стало тоскливым.

Дёрнулась машина и увезла навсегда из Олиной жизни любимую подругу.

Пришла Оля в понедельник в класс и почувствовала, как ей одиноко.

«Буду сидеть одна», — решила она.

Не могла она представить, чтобы кто то другой посягнул на Галино место.

Но ведь посягнул.

Сел, развалился, словно с первого класса это была его парта. Разложил свои локти.

Стоило учительнице произнести:

— Максим, ты будешь сидеть с Олей. И Злейший Враг номер один оказался рядом.

С отвращением Оля смотрела на каракули в его тетрадях. Ведь у Гали с Олей были лучшие почерки в классе. С ненавистью глядела она на какие-то непонятные географические карты, которые он постоянно рисовал на уроках, шмыгая носом.

«Не хочу его замечать, не буду с ним разговаривать», — решила Оля.

Наваждение

(Или то, что было давно)

Деревенский кузнец Андрей Степанович и жена его тётя Анюта шли вдоль железной дороги. Впереди дымила огромная куча искорёженных вагонов.

Утром фашистские самолёты разбомбили поезд. Днём подвезли к месту аварии вагоны с ремонтниками и санитарами. Санитары погрузили раненых, наспех захоронили убитых, ремонтники очистили пути, отбросили остатки вагонов в стороны. Теперь здесь было пусто.

А муж с женой пришли из ближней деревни разжиться железом для кузницы.

— Изверги, ну изверги! — повторял Андрей Степанович, обходя дымящиеся груды. — Сколько имущества порушили, людям жизнь оборвали!

Ничего полезного для кузницы здесь не было. Жена уже собралась звать мужа домой, но вдруг за ближними кустами услышала странный голос.

— Баю-бай, баю-бай, спи, мой мальчик, засыпай, — запел высокий куст голосом женщины.

— Посмотри, кто там! — прошептала испуганная жена. — Наваждение какое-то!

Куст уже плакал голосом ребёнка, а когда Андрей Степанович шагнул к кусту, закричал вдруг злобным хриплым басом:

— Держи вора! Держи вора!

А потом скомандовал совсем иным голосом:

— Лечь в дрейф! За морем смотреть!

— Сила нечистая! — жена перепугалась всерьёз. — Пойдём, оставь, пойдём домой.

Андрей Степанович подобрал на всякий случай толстую палку и сделал ещё два осторожных шага.

А куст опять плакал голосом ребёнка. — Кто тут представление выказывает выходи! — приказал Андрей Степанович.

Из куста никто не показывался, лишь раздался странный свист да очередной хриплый выкрик:

— Держи вора! Держи вора!

— Говорю тебе, пойдём! — звала жена.

Но муж не послушался. Он придвинулся к кусту ближе и вдруг вскрикнул: — Да птица же это! Ну и птица!

— Какая птица?

— Попугай, я такого в Питере на квартире у господина инженера встречал.

Муж наклонился к кусту, потом снова повернулся к жене:

— И ребёнок здесь. Мальчик… Небось с поезда…

Услышав о ребёнке, к кусту заспешила жена.

Куст образовывал небольшую пещеру из веток и листьев, туда и заполз ребёнок. А рядом с ним сидел попугай.

Серая птица ростом с ворону к ребёнку не подпускала. Она угрожающе щёлкала тяжёлым клювом и выкрикивала:

— Держи вора! Держи вора!

— Что делать-то будем? — спросила жена. — Ребёнок застудится на сырой земле. Надо его взять в дом, может, придут за ним со станции.

Муж снял с себя пиджак, ловко набросил на птицу. Лишь тогда жена сумела взять ребёнка на руки.

Это был мальчик, лет двух с половиной, в городских штанишках и курточке. Он прижался к жене кузнеца и тихо заплакал.

Пиджаком мужа тётя Анюта укутала ребёнка, и они понесли его в деревню ближней тропой через лес. Попугай кружил над ними, перелетая с дерева на дерева, продолжая злобно выкрикивать:

— Держи вора! Держи вора!

Несколько раз он пикировал на тётю Анюту, пытался клюнуть её в голову. Муж с трудом отгораживался от него веткой.

— Птица дорогая, не зашибить бы! — приговаривал он при этом.

Ребёнка внесли в дом, попугай залетел следом. Тут он, видимо, понял, что мальчику плохо не сделают, уселся на спинку стула и успокоился.

Все мальчишки — противные

В первом классе некоторые девочки даже дружили с мальчишками. А к третьему стало ясно: все мальчишки — противные.

И отличник Лорин, и двоечник Авдуевский были одинаковы, потому что были мальчишками. С ними нехотя, небрежно здоровались, а чаще проходили мимо, их не заметив.

В перемены мальчишки носились по коридорам. У них были свои игры и свои тайны.

Девочки спокойно гуляли по двое, по трое или стояли у окон.

Максим Михеев был тогда как все, просто противным, ни врагом, ни другом. Злейшим Врагом номер один он стал в этом году, первого сентября.

Первого сентября Оля вышла из дома в белом переднике. Этот передник они с мамой недавно купили в магазине. Оля сама его гладила накануне, сама отпаривала платье, пришивала манжеты. Утром под весёлую музыку по радио она надела передник с удовольствием такой он был яркий, белый и наглаженный этот передник!

Впереди по улице шёл Максим Михеев, но она не окликнула его, даже и не подумала догнать.

Потом была стройка, забор, лужа с грязной маслянистой водой. Поперёк лужи лежали доски. Когда Максим встал на доску, из под неё полетели брызги — прямо на Олин передник. Ужасные ржавые пятна расплылись на ярко-белом переднике.

Оля даже лицо закрыла от горя. Рядом топтался Максим и бубнил:

— Я нечаянно, Найдёнова. Я больше не буду.

— Дурак! — сказала Оля.

Что толку, что он нечаянно обрызгал её этой грязью. Ей теперь стыдно идти по улице! Только что она тихо гордилась тем, какое всё на ней новое и наглаженное, и даже прохожая старушка ласково на неё оглянулась. А теперь она не знала, куда спрятаться.

Ей стыдно было стоять на торжественной линейке, и она встала за спиной Гали Малковой.

И по школьному коридору ходить было стыдно.

А Максим Михеев сбегал к знакомому восьмикласснику. Тот достал из шкафа в кабинете химии какую-то прозрачную жидкость в пробирке.

— На, не реви, — сказал Максим, торжествующе протягивая ту пробирку, любую грязь счистит.

В тот момент Оля ещё не плакала. Она заплакала позже.

Когда они вместе с Галей Малковой полили рыжие пятна на переднике жидкостью, материал стал съёживаться, потом на нём появились мелкие дыры. Мелкие дыры постепенно объединились в большие.

— Это он специально, чтобы поиздеваться над нами, — говорила любимая подруга, стараясь хоть как-то успокоить плачущую Олю.

Теперь Оля не просто плакала, она громко рыдала. Грязный передник она сама бы выстирала и разгладила. А этим, с огромной дырищей, можно было лишь пол мыть, больше он ни на что не годился.

Оля сняла его с себя за дверью на лестнице и засунула в урну.

После школы любимая подруга пошла вместе с ней домой, чтобы рассказать Алиной маме всё как было.

А Максим Михеев стал с тех пор её Злейшим Врагом номер один.

Кушать подано, милостивый государь!

  (Или то, что было давно)

Вечером Андрей Степанович и тётя Анюта затопили печь, нагрели воды и вымыли мальчика в большом цинковом тазу. Городскую его одежду жена постирала и повесила сохнуть. А мальчика закутала в свою новую юбку и посадила на постель.

Попугай сидел на спинке стула и спокойно на всё смотрел. Иногда прикрывал глаза и задрёмывал.

Но едва тётя Анюта принесла чугунок с картошкой, он сразу оживился, скосил голову, взглянул на Андрея Степановича и проговорил басом:

— К столу, ребята, к столу!

Помолчал немного и теперь уже женским голосом объявил:

— Кушать подано, милостивый государь!

Андрей Степанович очистил ему картофелину, подул на неё, потом поднёс на щепке к клюву. Попугай принялся отклёвывать от картофелины большие куски, торопливо проглатывал их. Видно, сильно изголодался.

Жена по-прежнему смотрела на попугая боязливо.

— Может, к курам его отправим? Пусть поспит с ними…

— Попугай — птица особая, его с малолетства приучают жить при людях, ответил муж.

Мальчика они тоже накормили. И на конец все легли спать.

Орлик

(Или то, что было давно)

Раньше всех встала жена. Едва светать начало, она пошла готовить корове пойло, курам корм собрать.

Потом проснулся попугай. Он походил по спинке стула, на которой спал всю ночь, почистил клюв и объявил строгим голосом:

Граждане, воздушная тревога!

Граждане! Воздушная тревога!

— Спи спокойно, — посоветовал ему Андрей Степанович.

Но попугай в ответ завыл. Противно и громко, как выли сирены на городской фабрике.

Из коровника с подойником в руках прибежала жена. Она встала у двери, с ужасом вслушиваясь в вой попугая.

— До чего довели, проклятые, — муж кивнул на птицу, — даже живность замучили.

Наконец попугай замолчал, потоптался на спинке и серьёзно объявил:

— Отбой воздушной тревоги.

— Лучше бы сказал, как мальчишку зовут, чем сиреной выть, — посоветовал ему Андрей Степанович.

Жена же ещё долго приходила в себя.

— Отдать его надо. Отнесём в сель совет, а там пусть делают с ним что хотят.

— Это ты верно сказала, — подтвердил муж. — В сельсовет мы сходим и с мальчишечкой вместе. Может, кто им уже интересуется, ищет.

— А если не ищут? — с надеждой спросила жена.

— Как же так — человек пропал, а его не ищут?

— А вот так: не ищут, да и всё. Я пол ночи не спала, мечтала, чтобы он у нас остался.

— Что ж, и оставим. Будет у нас сынок, — ответил муж то ли в шутку, то ли всерьёз.

Мальчик уже проснулся и пытался что-то рассказать.

— Дядя, дядя, бух! бух! — повторял он.

— Про вчерашнее вспоминает, горемычный, — догадалась жена.

Попугай тоже посмотрел на мальчика и сказал нежно, женским голосом:

— Баю-бай, баю-бай, спи, мой мальчик, засыпай.

— Ты, Орлик, перепутал. Не спать, а вставать самая пора. Дела делать, укоризненно заметил ему Андрей Степанович.

— Какой же он тебе Орлик? — удивилась жена. — Сам же говорил: попугай.

— Орлик он и есть — и не орёл, и не курица, или там воробей.

Так у попугая появилось новое имя.

Собака Айна

В соседней квартире жила шотландская овчарка — колли. Конечно, собака не сама по себе жила, была у неё и хозяйка, Вера Давыдовна, — жена капитана дальнего плавания. Капитан постоянно находился в своих дальних плаваниях. Соседке было скучно одной ждать его, она и завела щеночка.

Оля, когда училась во втором классе, любила играть с пушистым щенком.

С тех пор весёлый щенок вырос в крупную рыжую собаку с длинной головой и лохматым хвостом.

Оля два раза в неделю носила Айке кости и остатки обеда. Иногда Вера Давыдовна болела, и Оля выводила погулять Айку на поводке.

Айка редко лаяла, а кусаться ни с того ни с сего никогда бы не стала. Но не которые прохожие не догадывались об этом и боялись, если Айка шла без намордника. Поэтому Оля носила намордник в руке.

В этот вечер соседке опять нездоровилось, и Оля вывела Айку гулять.

Они побродили по двору, а потом вы шли на улицу Рубинштейна. Улицу Рубинштейна соединяет с Владимирским проспектом узкий переулок. Туда и повела Оля Айку. Там совсем не ездили машины и редко ходили люди.

Её обогнали трое мальчишек. Они громко смеялись и толкали друг друга.

Айке это не понравилось, ей во всём нравится порядок, она повернулась к мальчишкам и два раза на них гавкнула.

Мальчишки на минуту притихли, а Оля решила подождать — пусть они пройдут.

И тут навстречу им появился Максим Михеев.

Двое мальчишек толкнули на него своего длинного приятеля. Максим попытался обойти их, но они преградили ему дорогу.

— Чего толкаешься? — спросил самый низенький из мальчишек ужасно нахальным голосом.

— Я не толкаюсь, — услышала Оля.

— А кто толкается? Мы, что ли? — засмеялся низенький.

Максим не ответил и снова попытался их обойти, прижав к груди книгу, завёрнутую в газету.

— Стой! — приказал низенький. — Проси прощения.

Максим Михеев молчал.

— Проси, говорят, прощения! У него проси, — низенький показал, указывая на длинного. — Целуй ему кулак.

— Ты чего? Мне не надо, — растерян, но проговорил длинный и на всякий случай спрятал руку в карман.

— Нет, надо, — железным голосом проговорил низенький. — Длинный, дай ему кулак, а он пусть поцелует. Тогда простим.

«Хоть бы какой-нибудь взрослый прошёл мимо!» — подумала Оля.

Но переулок был пуст.

Максим Михеев продолжал угрюмо молчать.

— Будешь целовать? — с угрозой спросил низенький. Он вдруг вырвал у Максима книгу и ударил по ней ногой. Книга отлетела в сторону, Максим бросился за книгой, но низенький на книгу наступил.

— Целуй кулак длинному.

И тут началась свалка. Все трое навалились на Максима. Он упал, его шапка покатилась по асфальту.

Этого Оля стерпеть не смогла. Вместе с Айкой, которая громко лаяла, она подбежала к мальчишкам.

Мальчишки испугались, оставили Максима и побежали по переулку к Владимирскому. В руках у низенького Оля увидела книгу и в ту же секунду спустила Айку. Айка, волоча поводок, с лаем бросилась вслед за мальчишками.

Мальчишки домчались уже до Владимирского проспекта, где шло много прохожих, но на углу Айка схватила низенького за рукав. Низенький прижался к стене, вскрикнул и выронил книгу на асфальт.

— Я не буду больше, не буду, — повторял он противным ноющим голосом. — Я пошутил.

Оля скомандовала Айке «фу», и та отпустила руку мальчишки. Оля нагнулась за книгой, обернула её газетой как следует, стряхнула с газеты грязь и пошла с Айкой назад. На низенького ей даже оглядываться было противно.

Но что странно — Максима в переулке не было.

Оля шла к своему дому, не переставая хвалить Айку.

— Умница, хорошая собака, — повторяла она.

И Айка, наверное, всё понимала, потому что заглядывала в лицо Оле и с удовольствием размахивала хвостом.

Андрей Степанович

  (Или то, что было давно)

С виду Андрей Степанович был не старым, только хромал слегка — однажды целились ему из винтовки в сердце, а по пали в ногу.

Молодым подался он из деревни, от родного дома, в Санкт-Петербург. А там как раз начинали строить чудо инженерной мысли — Охтинский мост через реку Неву. И Андрей Степанович, а тогда могучий молодой красавец, стал рабочим на том строительстве.

Петербургские барышни, привстав с колясок, обожали смотреть на работу

молодого парня, на силушку его молодецкую.

Потом, когда началась Первая мировая война, взяли парня на фронт, стал он артиллеристом. И тут, если лошади не поспевали или гибли под шрапнелью, впрягался он и ворочал орудие не хуже коня боевого. Тогда и ударила его пуля в колено. Однако он ещё повоевал и в Гражданскую войну.

Но однажды, перед самым последним боем, встретился ему односельчанин и рассказал, что отец да мать у парня померли с голоду, а дом стоит пустой, бесхозяйный.

Выстрелило орудие в последний раз, выбросил парень горячую латунную гильзу, щёлкнул пушечным замком, сел у лафета на траву и призадумался.

«Что же это я? Деревенский корень мой пресекается, а я с войны в город пойду?»

Съел парень в последний раз кашу у костра со своими боевыми товарища ми, забросил мешок за спину и отправился в родную деревню. А пока шёл он к своему дому, бесхозная его изба и вовсе сгорела. Осталась стоять почернелая печь.

Бродил растерянный парень среди об горелых брёвен, разгребал ногами угли и с трудом узнавал родное место.

В это время из соседнего двора вы шла девушка, назвала его по имени отчеству — Андреем Степановичем. Погоревала вместе с ним о его родителях, о сгоревшей избе, сказала, что в тот день была на поле, иначе бы уследила, не допустила пожара. Сказала ещё, что кое-какое хозяйство от избы она сберегла, хранила для Андрея Степановича.

Пытался узнать её парень, да пока она не сказала своего имени, так и не узнал бы. Была она когда-то Анюткой, соседской десятилетней чумазой девчонкой, а теперь выросла в красавицу с большой косой и синими глазами.

У Анюты родителей не было уже не сколько лет… Пригласила она Андрея Степановича к себе в дом. Стали они мужем и женой.

А потом у них родился сын. Тоже был красивый и бравый парень. Да погиб на границе в перестрелке с врагами за год до нынешней войны.

Потому так тётя Анюта и обрадовалась, когда подобрали они городского мальчика.

«Спасибо»

Книга была старинная, напечатанная на толстой желтоватой бумаге, с древними буквами, из которых Оля знала только «ять». Таких старых Книг Оля ещё не видела.

«Читать ему больше нечего, что ли?» подумала Оля про Максима.

Утром она пришла в школу раньше Максима, положила книгу в парту на его место и вышла в коридор.

Скоро мимо прошёл Максим. Она сразу отвернулась от него к окну, как будто не заметила,

На уроке они по-прежнему сидели не разговаривая.

Оля незаметно заглянула к Максиму в парту — книги не было. После перемены она полезла за учебниками в своё отделение и нащупала листок бумаги. Листок был вырван из тетради в клетку. Написано было лишь одно слово «спасибо».

Оля была не настолько глупая, чтобы не догадаться, кто это написал ей «спасибо» и за что.

Первый бой

(Или то, что было давно)

Андрей Степанович и жена его тётя Анюта собирались поехать в город только через неделю — отвезти мальчика и ценную птицу. Картошку надо было выкопать пока тёплая погода. А то ещё налетит заморозок.

Но потом оказалось, что в городе уже фашисты. Об этом сказал им раненый молодой командир. Выходил он из вражеского окружения, опирался на палку да на плечо своего бойца. Андрей Степанович положил их спать на сеновале. Внизу корова жила, а над нею на толстых жердях храни лось сено.

Ночью бредил раненный в ноту командир, разболелась у него рана, утром лишь ненадолго пришёл в себя, метался на сене, скрежетал зубами.

— Сам видишь, не ходок он, — сказала тётя Анюта бойцу, сидевшему в растерянности рядом с командиром. — Выбирайся к своим один, а мы твоего командира на ноги поставим, спрячем, если что.

— Без командира мне дороги отсюда нет, — ответил боец.

— Тоже верно, — подтвердил Андрей Степанович.

Так и прожили два дня командир с бойцом над коровой на сене, никому не показываясь. А на третий день пришли в деревню два фашиста.

Дом кузнеца Андрея Степановича был крайний, даже чуть на отшибе, они и зашли к нему. Возможно, фашисты отстали от своих, потому что были очень голодными. Сразу стали на Андрея Степановича с тётей Анютой кричать, размахивать автоматами.

Хозяин ещё с Первой мировой кое- какие немецкие слова помнил и расслышал в приказах фашистов «эссен» и «мильх», что значило: «есть» и «молоко».

С автоматами, готовыми к выстрелу, громко топая, с грязными ногами, они вошли в комнату, испугали ребёнка, рассердили попугая.

Андрей Степанович понял: ещё минута и они потребуют показать хозяйство и наткнутся на спрятанных бойцов. Он подошёл, улыбаясь, к старшему фашисту, хитро подмигнул ему и поманил за собой во двор. Тот тоже подмигнул в ответ и, заинтересовавшись, отправился за хозяином. Автомат со складным железным прикладом он забросил за спину.

Андрей Степанович вывел фашиста за угол, всё так же подмигивая и улыбаясь, а там схватил заготовленный заранее тяжёлый кол и с размаху опустил фашисту на голову.

Тот как стоял — так и упал.

— Вот тебе и вся Россия, — проговорил старик.

Он деловито оттащил врага за ноги в крапиву, автомат его сунул между поленьев и пошёл за вторым.

Также улыбаясь и подмигивая, Андрей Степанович выманил и его. Правда, тот был более недоверчив, что-то спрашивал по дороге, а дойдя до угла, и вовсе остановился, нахмурился. Тогда Андрей Степанович, продолжая улыбаться, широко развёл руками, как бы рас сказывая о чём-то большом, что ждёт его за углом.

Фашист решился, пошёл следом и через минуту всем телом упал на землю.

— Трофеи от первого сражения, сказал Андрей Степанович, с гордостью подняв автоматы на сеновал, где лежали не подозревавшие об опасности боец с командиром. — Второго боя ждать не будем, уйдём на новую позицию.

Новой позицией он назвал Никишкину заимку.

Прыжки в высоту

Опять у меня прыжки в высоту не получаются! — сказала за ужином Оля маме и папе. — Надо метр, а я только восемьдесят сантиметров беру.

— Нашей семье грозит тяжелейшая неприятность — мама по телевизору выступает, отец — тоже ничего себе, а у дочки — тройка по физкультуре. Надо помочь, — сказал отец.

Никогда нельзя понять — шутит он или говорит всерьёз.

Муж маминой подруги был мастером спорта и работал в бассейне. После ужина мама позвонила ему по телефону, а утром в воскресенье они поехали в плавательный бассейн.

Оля любила ходить с мамой и папой. — Когда с мамой идёшь, вся улица на тебя смотрит, — шутит папа.

Казалось бы, на маме одежда самая обычная, а люди на неё часто оглядываются. Сколько раз Оля слышала тихий разговор в троллейбусе:

— Киноактриса какая-нибудь, смотри, какая красивая!

И Оля знала — это про маму. Ей хоте лось оглянуться с гордостью. А мама не оглядывалась. Оля даже удивлялась: если бы её так разглядывали, она бы и ходила, и разговаривала, и всё-всё делала бы по-особенному. А на маму уже сколько лет так смотрят, но она тех взглядов и шёпота будто не замечает.

Только никакая не киноартистка она, а реставратор, ремонтирует разные старинные дворцы. Про маму и её дворцы даже по телевизору рассказывали.

Вот и сейчас — едва они вошли в трамвай, как двое мужчин сразу встали, что бы предложить места маме.

— Спасибо, — ответила, улыбаясь, мама, — давайте лучше посадим пожилого человека и женщину с маленьким ребёнком.

Мама всегда так поступает, а папа тихо посмеивается.

Тренер встретил их у входа в бассейн.

Папа отдал ему свёрток с Алиной спортивной одеждой и сказал, что они зайдут за ней через час.

Когда она переоделась, тренер провёл её в спортивный зал. Сначала они позанимались разминкой. Потом тренер посмотрел на её неудачные прыжки, покачал головой, поставил планку в два раза выше, так что Оле вытянутой рукой было не дотянуться, и показал, как надо прыгать.

Оля разбегалась, торопилась, но перед самой планкой сбивала темп, путалась. И получалось, что она не столько вверх отталкивается, сколько назад.

А тренер бежал легко, не спеша, а над планкой он даже не летел — парил.

Они стали прыгать по очереди тренер и Оля. Наконец Оля прыгнула на восемьдесят сантиметров, и тренер поставил восемьдесят пять.

Оля и их взяла.

Тренер поставил девяносто.

Такую высоту Оля никогда не перепрыгивала. А сейчас разбежалась спокойно, оттолкнулась резко, взлетела и уже в воздухе почувствовала, что взяла опять.

— Молодец, Оля. Сделай ещё прыжок, чтоб закрепить победу, и одевайся — час прошёл.

Оля даже удивилась. Ей казалось, что они только-только начали заниматься.

Но закрепить победу она не сумела.

Опять засуетилась, плохо оттолкнулась и едва не свалила стойки.

— Устала. Приедешь ещё раз и будем прыгать выше, — сказал тренер.

Никишкина заимка (Или то, что было давно)

О Никишкиной заимке в деревне мало кто знал, потому она и называлась заимкой, что стояла отдельно от деревни. Некоторые считали, что её вовсе нет, что это всё выдумки бабок, чтобы детей пугать.

Дорога к заимке появлялась лишь в начале зимы по малому снегу. А в другое время была тайная тропа среди болот. Сначала лес, потом болота, потом сухой сосняк, а там — большая поляна, заросшая мелколесьем, с кривой избой да сараями.

Когда-то на том сосновом острове среди болот основал свою заимку Ни кишка. Что это был за человек, если за хотел жить отдельно от людей, теперь никто не знал: может, он сбежал от злого помещика, а может, — от людского суда. Лишь одно знал Андрей Степанович — был Никишка хозяином добрым, строил крепко. Уж и память о нём рас таяла, а в доме его до сих пор можно было жить, если крышу подправить.

Собрал Андрей Степанович пожитки и пошагал первым. За ним тётя Анюта с городским мальчиком да с попугаем, которого посадили в посылочный ящик, а ящик укутали тёплым платком. За ними — боец с командиром. Командиру после лечения травами стало легче. Медленно, с остановками, но идти он мог. К вечеру вывел Андрей Степанович свою команду на Никишкину заимку.

Кое-как подправили они крышу в доме и стали жить. Андрей Степанович вместе с бойцом каждый день ходили в деревенскую свою избу — и постепенно подполье с картошкой в деревенском доме пустело, а на заимке наполнялось. Даже корыто для тёти Анюты перенесли, даже корову перевели по болотной тропе.

А однажды Андрей Степанович привёл на заимку сразу шестерых бойцов. Они уже давно шли из окружения и заблудились в здешних лесах.

— Принимай, лейтенант, под свою команду. Теперь у нас всамделишный партизанский отряд.

Сначала Андрей Степанович и тётя Анюта называли ребёнка просто мальчик, дитя.

— Иди, деточка, сюда, — говорили они.

Ведь у ребёнка было уже имя, только они его не знали, оно как бы временно затерялось.

— Человеку без имени жить нельзя, сказал командир. — Меня, например, зовут Семён. И уж на Федота я не откликнусь. Назовите мальчика Колей — красивое имя. У меня друг недавно погиб в бою, Николай, мой командир.

Так и назвали они ребёнка этим именем. И по отчеству — Николаевичем.

Фамилия для этого случая подходила Найденовы.

— Николай Николаевич Найдёнов звучит! — говорил Андрей Степанович. У попугая новое имя уже было Орлик.

Партизанский отряд (Или то, что было давно)

Отряд скоро стал большим — человек под семьдесят. Добавились другие бойцы, шедшие из вражеского окружения. Некоторым деревенским жителям нельзя было оставаться дома — они тоже ушли в лес. Андрей Степанович перевёл и их на заимку.

Они построили тёплые землянки. Отбили у фашистов обоз с зерном, картошкой и коровами, отнятыми у местных жителей.

Приходили партизаны с боевого задания, намёрзнувшись в лесу, рапортовали командиру и спускались в землянку, где жили Коля Найдёнов, попугай Орлик и тётя Анюта.

Около них душа и отогревалась. Попугай научился от них новым словам и часто докладывал вошедшим:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнено!

А потом добавлял:

— Смерть фашистским оккупантам! Однажды партизаны привели с задания тощего человека в изодранной одежде. Человек рассказал командиру, что сбежал из фашистской тюрьмы, просил принять в отряд, чтобы драться с врага ми. Его накормили кашей, дали место в землянке, повели к тёте Анюте, чтобы та помогла починить одежду.

Лишь увидел попугай нового человека, рассвирепел, стал махать клювом и кричать:

— Держи вора! Держи вора! Как дам! И тут же добавил:

— Смерть фашистским оккупантам!

— Это же свой, наш новый товарищ, — успокаивали партизаны Орлика, но попугаи свирепел все больше, пытался клюнуть в голову нового человека, пришлось тому выйти из землянки.

— Поговорю-ка я с командиром, — сказал Андрей Степанович тёте Анюте. — Конечно, смешно птицу слушаться, да не пожалеть бы потом…

— Ты присматривай за этим новым человеком, лейтенант, — посоветовал Анд рей Степанович, когда они остались с командиром вдвоём. — Сам я ничего худого сказать о нём не могу, но животные — они более чуткие к тайной злобе, чем мы с то бой. Всем доверяет Орлик, а ему — нет.

И решил командир испытать того человека. Послал его с заданием в дальнюю деревню. А следом троих партизан, чтобы наблюдали, как он себя поведёт.

Человек всё сделал, что приказывали, только на обратном пути свернул к дороге и в дупло кривой приметной берёзы забросил спичечный коробок.

Посмотрели партизаны, что в коробке — а там подробный план, как выйти к Никишкиной заимке, где какие землянки, где штаб и где находятся партизанские секретные посты.

Поняли партизаны, что человек этот фашистский шпион, и что не зря командир послал их за ним наблюдать.

— Стой! — закричали ему.

Но шпион побежал по дороге в сторону города. А тут как раз ехала машина с тремя фашистами в кузове. Шпион замахал им руками, машина остановилась. Фашисты спрыгнули вниз с автоматами на изготовку. Из кабины вышел недовольный офицер. Шпион крикнул им что-то по-немецки. Партизаны первыми открыли огонь — шпиона надо было обезвредить обязательно.

Всё это рассказал командиру молодой парень — единственный оставшийся в живых после боя. Он собрал с убитых фашистов оружие и документы, машину поджег, похоронил двух своих товарищей и всю ночь шёл по лесу к отряду.

— Спаситель наш твой Орлик, — сказал Андрею Степановичу командир. Не он — мы все бы могли здесь полечь. Человека за такое дело награждают медалью, а птице… что же — лично объявляю благодарность.

После того случая партизаны ещё больше полюбили попугая.

А был Орлик в эту зиму совсем не красавцем. Перья у него вылезли, наверно,

витаминов не хватало да солнца! Остался лишь на голове хохолок. Попугай си дел в землянке на специальной жёрдочке, тощий, с голой синеватой кожей и учил городского мальчика, Колю Найдёнова, разговаривать.

Первым словам Коля выучился у попугая.

Был Коля уже не городским мальчиком, а партизанским. Один партизан, в мирной жизни сапожник, сшил ему сапожки. Из трофейной офицерской шинели сделал ему тёплое пальто. Даже шапка-ушанка, была у него со звёздочкой.

Завидев командира, Коля Найдёнов, как и все партизаны, прикладывал руку к шапке, здоровался:

— Здравия желаю!

Вывих

В понедельник преподаватель физкультуры объявил:

— Прыгаем на отметку.

Оля считала, что она ещё успеет натренироваться, а тут сразу — отметка.

— Каждому три попытки, — сказал учитель.

Оля смотрела, как одна за другой прыгают девочки, и переживала. В классе привыкли, что у неё не получается с прыжками. Но сейчас она побежала и уже во время разбега знала, что прыгнет. И прыгнула!

— Молодец, Оля! — обрадовался учитель. — Четвёрка твоя. Теперь кто хочет на пятёрку?

Оля тоже встала в группу желающих пятёрку. Учитель взглянул на неё с удивлением и сказал:

— Ну, настойчивая!

И снова она побежала, но получилось это не так ловко, как в первый раз. Она от толкнулась изо всех сил, но задела планку, а главное — неуклюже упала на левую ногу. Нога подвернулась, и сразу стало так

больно, что до стены было не дойти.

— Я сейчас, сейчас! — сказала Оля, Можно снова попробовать?

Она ещё верила, что через минуту боль пройдёт и у неё всё получится. Но боль не проходила, даже сильней стала, и она испугалась.

Учитель тоже испугался.

Он посадил её на низенькую скамейку, сказал всем, чтоб сидели тихо, а сам побежал в канцелярию вызывать по телефону «скорую помощь».

Девочки помогли ей одеться. А потом приехала «скорая», Олю положили на носилки и понесли по школьному коридору. Как раз началась перемена, и все ученики в коридоре смотрели, как Олю несут на носилках. И ей было так неудобно — спрятаться куда-нибудь подальше хотелось от такого внимания.

Учитель физкультуры тоже сидел рядом с ней в «скорой помощи», тяжело вздыхал, качал головой и бормотал:

— Как же это я допустил?

В травматологическом пункте ей сделали рентген, определили, что кость цела, только сильный вывих, наложили гипсовую повязку.

Учитель отвёз её на другой «скорой помощи» домой.

Он открыл Олиным ключом дверь, отвёл Олю к дивану и сказал:

— Лежи смирно, а я в школу побегу, успокою директора.

Теперь Оля лежала одна и представляла, как придёт с работы мама и удивится, увидев любимую дочь лежащей на диване с ногой в гипсе.

Как удивилась мама, Оля не увидела, потому что заснула.

Мирная жизнь

(Или то, что было давно)

Два года жили с партизанами мальчик Коля Найдёнов, попугай Орлик, дед Анд рей Степанович и бабушка Анюта.

А потом фашистов погнали, можно было вернуться в деревню. Только на месте деревни дымились сожжённые дома да стояли заросшие огороды.

Поэтому первый год жили снова в землянках.

От командира отряда иногда приходи ли письма. Был он уже не партизаном, а командовал батальоном, освобождал от врагов другие города и деревни. А к концу войны, когда брали Берлин, полком командовал.

Началась мирная жизнь. Андрей Степанович сначала ждал с боязнью, что вот-вот приедут незнакомые люди и заберут у них внука с попугаем Орликом. Скажут: «Спасибо вам, что вырастили нашего сына и редкую птицу по держали». Но люди такие не появлялись.

На всякий случай он сам написал письмо в город. Оттуда пришел ответ: «Об утерянном ребёнке никто не спрашивал. А если трудно его воспитывать, отдайте в детский дом, государство его воспитает».

— Что ещё выдумали! — сердилась бабушка Анюта. — И никуда мы его не отдадим.

Так мальчик стал деревенским. Летом он играл вместе с другими ребятами, и всюду летал за ним верный попугай. А если начинались между ребятами ссоры и Колю могли обидеть, Орлик грозно кричал:

— Держи вора! Как дам!

Клевался он больно, во второй раз обижать Колю никто не хотел.

Потом Коля Найдёнов пошёл в школу.

В тёплую погоду попугай летал за ним следом. Иногда влетал в окно и усаживался в классе. На уроках рисования он был наглядным пособием — ребята рисовали его с натуры.

Коля вырос, его уже многие Николаем звали, а попугай по-прежнему считал его ребёнком и пел иногда по вечерам нежным голосом:

— Баю-бай, баю-бай, спи, мой мальчик, засыпай.

— Это ведь он голосом матери разговаривает, — шептала бабушка Анюта деду Андрею Степановичу. — А ну как живы его родители, да не догадываются, горемычные, где искать!

Поэтому после окончания школы отправили Колю Найдёнова в Петербург, учиться в заводском училище.

— Не пропадёт, — утешал жену Анд рей Степанович. — Я уходил в город — не пропал, а Коля наш весь в меня.

Была у старика и тайная мысль: вдруг произойдёт чудо, И Коля сам встретит в го роде своих родителей. От этой мысли становилось Андрею Степановичу страшно.

Ведь порвётся навсегда их деревенский корень и не будет наследника у их рода. Но с другой стороны, гордился Андрей Степанович, глядя на внука. Николай вырос большим, красивым и умным. Встретит своих родителей — стыдно перед ними старику со старухой не будет.

Сначала они думали попугая оставить в деревне. Сделали ему специальную клетку. Но Орлик так кричал, стонал и бился о стены клетки, что Николай не выдержал, взял его с собой.

Так и приехал в Петербург, в заводское общежитие — с чемоданчиком и большой клеткой, а внутри — попугай.

Были в его душе страх и радость. Страх оттого, что начиналась новая, непонятная жизнь. А радость — от того же самого, от ожидания нового.

Максим

Если бы Максиму сказали, что Оля называет его Злейшим Врагом номер один, он удивился бы. Он знал, что у девчонок бывают непонятные капризы: вдруг из-за пустяка перестанут разговаривать, а то ещё и заплачут, потом снова разговаривают и снова ссорятся.

Ну обрызгал он ей передник первого сентября, так ведь не специально же она сама видела.

Когда его посадили рядом с Олей, он и не опечалился и не обрадовался.

Не опечалился оттого, что раньше сидел с беспокойным Урьевым. Тот постоянно крутился, вздыхал, причмокивал, спрашивал о какой-нибудь ерунде. А с Олей можно было сидеть тихо и думать о своих делах.

Не обрадовался — оттого, что и Оля тоже была человеком, с которым о своих делах и мыслях разговаривать не станешь.

А дела и мысли были у Максима серьёзные.

Увлечение Максима

Максим увлекался путешествиями по Арктике и Антарктике.

Он мог нарисовать по памяти карты полярных морей, островов и прочертить по ним походы великих исследователей. Маршрут Нансена, пока тот дрейфовал на «Фраме», И потом, когда шёл пешком по льдам через океан с Иохансоном. Пути Седова, де Лонга, шхуны «Мод», дрейф наших полярных станций мог изобразить он в любое время, рассказать о каждой нечаянной остановке, о загадочной гибели некоторых экспедиций, о великих открытиях и героических поражениях…

Не верилось, что два года назад Максим был обыкновенным человеком, без увлечений, без мечты. Тогда в библиотеке он читал то, что под руку попадало, что предлагала библиотекарь.

Пробовал марки собирать — скучно.

Солдатиков делал из пластилина, как все мальчишки в их классе, — тоже надоело. Да и куда этих солдатиков понесёшь, не домой же?

Дома было плохо. Дома не хотелось жить.

у каждого человека есть первое воспоминание. Первым воспоминанием Максима была ссора матери и отца. Наверно, они ссорились и до его рождения — каждый день ссорились, по любому пустяку, яростно и со вкусом.

Однажды Максим прочитал о профессии социальных психологов. Эти люди испытывают членов космических экипажей и дальних экспедиций на совместимость, чтобы не было потом ссор и распрей.

Отца и мать Максима вместе не взяли бы ни в один экипаж. И всё-таки уже пятнадцать лет они живут одной семейной командой, в одной комнате, ежедневно ссорятся, но команда не распадается.

Однако существовать в такой команде тяжело, и Максим старался больше жить на улице, а не дома.

Постепенно он открыл немало потайных мест. Даже в собственном доме на собственной лестнице было такое место. Выше их квартиры пылились лишь одни заколоченные двери, потому что жильцы, которые жили выше, поднимались с другого входа. Стоило пройти два лестничных пролёта, сесть на широкий подоконник у жаркой батареи — и вот уже и наблюдательный пункт и место для чтения.

Дождливый холодный день

Открытие Арктики для Максима началось два года назад в одно обыкновенное воскресное утро.

Его прогнали с тайного подоконника трое взрослых, которым потребовалось говорить о чем-то своём, сидя именно на этом подоконнике.

На улице шёл противный монотонный дождь, но дома у родителей ссора была в самом разгаре, и Максим бродил по улицам в промокших ботинках и сыром пальто. Будто специально, все его потайные места в этот день были кем-нибудь заняты. Он совсем замёрз от дождя и ветра, когда шёл по небольшой площади мимо церковного здания с высоким каменным крыльцом. То, что там не церковь вовсе, а Музей Арктики и Антарктики, Максим знал давно сколько раз мимо ходил. Но у него и мысли не было зайти в музей. Он бы и сейчас не пошёл, если бы не замёрз, если бы не увидел, что широкая дверь музея приоткрыта.

«Зайду, погреюсь», — подумал Максим.

Он вошёл и тут же наткнулся на строгого старика в огромных валенках.

— Куда ты? А билет купил? — спросил старик.

Максим смутился. О билете он забыл, а денег не было. Он уже хотел повернуться и выйти снова на дождь. Но старик посмотрел в пустой музейный зал, взглянул на мокрое лицо Максима и махнул рукой:

— Заходи, только тихо там, смотри. Так Максим впервые очутился в музее, где теперь ему было знакомей, чем в своей комнате. Он вошёл тогда в полутёмный зал, а старик затопал валенками к стулу, уступив место настоящему контролёру.

Старик был в этом музее смотрителем.

Смотритель

Только сейчас, в музее, Максим понял, как он замёрз.

Он ходил по залам и, задирая голову, глядел на одномоторный самолёт-амфибию с лыжами. Самолёт мог сесть на лёд, а мог и на воду. Потом останавливался у палатки, героической — папанинской, впервые в истории человечества поставленной на Северном полюсе. Потом у макетов знаменитых ледоколов. Правда, в те минуты ему было всё равно, где сто ять, где ходить — лишь бы скорей согреться. Он заметил в нише батарею, но тепло оттуда шло едва-едва.

Он слышал, как куда-то, снова громко вздохнув, протопал в своих валенках старик, потом в зал спустились по лестнице двое смеющихся людей и пошли к выходу. Но Максиму было не до них.

Он продолжал трястись от холода, дрожь эта шла изнутри, и её было никак не остановить.

Неожиданно сзади него оказался старик. Он положил Максиму на плечо руку и проговорил тихо:

— Пойдём, парень, чаю с халвой попьём?

Максим ещё не успел отказаться, а смотритель его уже легонько подталкивал:

— Пойдём, пойдем.

Так они познакомились.

Смотрителя звали Матвей Петрович. Они сидели в маленькой комнате за

столиком, друг против друга, рядом стоял чайник, халва, сушки, две чашки в красный горошек. Они размачивали сушки в горячем чае, и Матвей Петрович учил Максима пить чай из блюдца.

Нынче совсем отвыкли от блюдец, все из чашек пьют, а из блюдца теплее чай, потому что пар лицо согревает и душу.

Максим и в самом деле стал согреваться. И не хотелось ему никуда уходить из этой узкой комнаты, где только диван, шкаф да столик. Сидеть бы так в тепле да прихлёбывать чай из блюдца в красный горошек.

— Ты, Максим, в музей ради интереса пришёл или от безделья какого? — спросил смотритель.

И Максим испугался: вдруг старик рассердится и выгонит, если сказать, что погреться.

— Ради интереса, — выговорил он с трудом.

— Ну-ну, ты не смущайся. Интерес штука великая, с него все мировые открытия идут, — успокоил его старик.

В музей вошла группа молодых солдат, их привели на экскурсию, и Матвей Петрович пошёл на пост. А Максиму велел сидеть в комнате, доедать халву и читать книгу Нансена, если он в ней что-нибудь поймет.

Книга называлась «"Фрам" В Полярном море».

Максим не догадывался тогда, что с этой книги начиналось увлечение Арктикой у многих знаменитых полярников, он просто открыл её и стал читать предисловие.

И узнал, какой великий человек этот Нансен.

Великий Нансен

Сначала Нансен решил пересечь ледники Гренландии на лыжах.

Многие называли его сумасшедшим: в центре этой огромной заледеневшей земли никто никогда не был и не знал, что там находится. «Нансен мог бы найти более лёгкий способ самоубийства», писали газеты. Но мало кто знал, что молодой учёный-зоолог был чемпионом по лыжам в своей местности и умел предусмотреть в пятнадцать раз больше случайностей, чем могло произойти.

С несколькими товарищами он высадился на пустынном берегу Гренландии.

По другую сторону земли лежало селение эскимосов. Нансен достиг селения через полтора месяца, опоздал к последнему пароходу в Европу и остался у эскимосов на зимовку. Лишь в конце мая он прибыл на родину, в Норвегию. Его провожали как безумца, а встречали — как героя.

Теперь он стал готовиться к новой не бывалой экспедиции. На специально построенном судне он решил подойти к полярным ледяным полям, вморозить корабль и вместе со льдами дрейфовать по Северному Ледовитому океану. «Океанское течение, которое, я предполагаю, вынесет нас к Гренландии», уверял Нансен.

Ни один северный мореплаватель не соглашался добровольно зимовать в океане. В зимовках погибли от цинги десятки знаменитых исследователей. Нансен собирался прожить среди пустынных ледяных полей года три-четыре.

«Для удачной зимовки надо выполнить лишь несколько условий, — говорил он, — крепкое, специально построенное судно, тепло и хорошая пища.

Все экспедиции терпели неудачу от то го, что снаряжались наспех».

Деньги на эту экспедицию собирал весь народ.

Три года Нансен готовился к плаванию. Вместе со строителями обсуждал чертежи корабля, вместе с учёными испытывал продукты, паровые котлы и приборы.

Три года корабль, вмороженный во льды, носили океанские течения, и вынесли точно туда, как рассчитал Нансен.

Сам великий учёный плыл на своём «Фраме» лишь две зимы и два лета.

Убедившись, что корабль выдерживает натиск могучих льдин, он решил пройти на лыжах через океан, чтобы исследовать полярную зону. С собой он взял лишь одного спутника — Иохансена.

К концу короткого полярного лета они достигли безлюдной земли. Начиналась долгая морозная ночь. Они построили из камней нору, пол выложили медвежьими шкурами и в этой норе прожили несколько зимних месяцев, питаясь мясом медведей.

Домой они прибыли почти одновременно с «Фрамом».

Все жители страны встречали Нансена. Люди специально покидали дома и приезжали на берег, чтобы хотя бы издали помахать шляпой проплывающему мимо «Фраму».

Огромные военные корабли салютовали Нансену тринадцатью залпами: так приветствуют лишь королей.

Общежитие

(Или то, что было давно)

Комендант общежития, в котором поместили Николая, смотрел на попугая хмуро: это ещё что за новости!

Но Орлик весело крикнул ему:

— Здравия желаю! Здравствуйте, дети! Разучиваем новую песню.

И тут же добавил голосом бабушки Анюты:

— Помолчи, балаболка!

Комендант улыбнулся и вместо слов: «Куда это ты с птицей, у нас животным жить не позволено» — сказал:

— С таким не соскучишься. Но смотри, чтобы имущество не портил.

В первые дни в комнате, где поселился Николай с Орликом, постоянно топтались люди. Каждый хотел сказать птице что-нибудь приветливое.

И попугай быстро научился выговаривать слово «фрезеровщик». А по утрам стал будить выкриками:

— Здравствуйте, ребята! Ваше благородие, экипаж на палубе выстроен. Фрезеровщик! Фрезеровщик! Койки катать, на молитву становиться. Подъём!

Окончил Николай училище и пошёл в цех работать.

Поисками родителей он особенно озабочен не был. Возвращался с работы пока с друзьями хорошими разговаривал, пока книжку читал, там и день кончался. Пришёл однажды в газету с объявлением, его попросили зайти в другой раз. Но он так и не зашёл: всё откладывал на будущую неделю.

А потом призвали его в армию. Написал письмо деду и бабушке. Собрал скромное своё имущество, посадил попугая в клетку, клетку обернул лёгким одеялом, чтоб Орлик не простудился от осеннего ветра. И поехал служить в воинскую часть.

Военное начальство встретило Николая Найдёнова неодобрительно.

Выстроил командир роту новобранцев. Стал обходить строй, остановился около Николая.

— Товарищ солдат, вы куда служить прибыли?

— В Советскую Армию, товарищ майор.

— А я решил, что в зоосад. Отправьте птицу немедленно домой.

— Не могу, товарищ майор.

Командир роты удивился. Он не привык, чтобы на его приказ отвечали подобным образом.

— Почему не можете?

— Попугай с детства со мною вместе. Он с тоски умрёт, если его домой отправить. Да и на почте не примут.

Майор долгие разговоры в строю презирал.

— К вечеру доложить о выполнении приказа, — сказал он и пошёл вдоль строя дальше.

Однако через час майор призадумался.

Сначала он вспомнил, как всё детство мечтал о говорящем попугае. Потом поду мал, что ведь и в самом деле в письмо попугая не вложишь да и в посылке его не пошлёшь.

«Отдать в Подшефную школу, пусть пионеры с ним развлекаются, — решил майор — а пока пусть поживёт в казарме. В конце концов, в уставе внутренней службы о попугаях ни слова не говорится».

Николай Найдёнов сидел в казарме грустный. Рядом по подоконнику расхаживал ни о чём не догадывающийся Орлик. Время от времени Орлик вскидывал голову, оглядывал собравшихся солдат и весело вскрикивал голосом Андрея Степановича:

— Николай, вставай, школу проспишь!

И тут же отвечал голосом бабушки Анюты:

— Не трожь ребёночка, пусть по дремлет.

А потом голосом восьмилетнего Коли выговаривал:

— Пятью пять — двадцать пять, пятью пять — двадцать пять.

— Такую умную птицу нельзя губить, — сказал сержант. Ему оставалось отслужить последнюю неделю. — Надо командира просить.

Но командир роты уже сам стоял у дверей казармы. «Вот и цирк развели», — была его первая, сердитая мысль. Но её перебила мысль другая: «Ребята молодые, а радость — любому человеку нужна».

— Рядовой Найдёнов, — повернулся он к Николаю. — Птицу вашу разрешаю временно оставить в казарме, до нового приказания.

Так Орлик начал воинскую службу вместе с Николаем.

Встреча

(Или то, что было давно)

В полк, где служил Николай, приехал генерал, командир дивизии.

В казармах уже с утра солдаты наводили особенный блеск: в который раз намывали полы, выравнивали койки. Попугая реши ли убрать подальше от генеральских глаз. Клетку с ним поставили в шкаф, где хранилось имущество для учебных занятий.

Когда увидели, что генерал в окружении старших офицеров из штаба направляется к казарме, майор выстроил роту, и едва генерал перешагнул верхнюю ступеньку лестницы, звучно скомандовал:

— Равняйсь! Смирно! Равнение на лево!

И чётким шагом пошёл рапортовать генералу.

Николай, как и все молодые солдаты, первый раз видел боевого командира и смотрел на него во все глаза. Седой генерал принял рапорт и громко поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи солдаты!

Вся рота дружно, в один голос ответила:

— Здравия желаем, товарищ генерал майор!

— Вольно! — кивнул генерал.

— Вольно! — скомандовал командир роты.

И тут внезапно в тишине раздался громкий крик Орлика:

— Койки катать! На молитву становиться!

У командира роты даже ноги подогнулись от неожиданного позора. Все старшие офицеры смотрели на майора с суровым недоумением: что за хулиган спрятался в роте, и выкрикивает несуразные глупости.

А попугай продолжал издеваться:

— Товарищ командир, разрешите доложить, ваше приказание выполнено!

А потом молодым голосом партизанского командира выкрикнул:

— Здравствуйте, товарищи партизаны!

Многие заметили, что голос хулигана был похож на голос генерала, и решились посмотреть в лицо командиру дивизии.

Генерал улыбался. Он оглядывал коридор, в котором выстроились солдаты, неожиданно спросил:

— Чей попугай, товарищи солдаты?

Командир роты хотел объяснить, что это он виноват, что это он позволил молодому солдату временно подержать редкую птицу в казарме.

Но генерал остановил его:

— Подождите, майор.

Николай Найдёнов с виноватым лицом шагнул из строя.

— Коля? — неуверенно спросил генерал. — Найдёнов?

Тут уж командир роты и вовсе растерялся. Откуда генералу известно имя солдата?

— Так точно, товарищ генерал, — отрапортовал Николай.

— А Орлика куда засунули?

— Он в шкафу, товарищ генерал.

— Мы с этой птицей в одном партизанском отряде были, а также и с солдатом Найдёновым, — объяснил генерал. Правда, солдат меня не помнит, а попугай — не забыл.

Тут все сразу заулыбались.

— Попугай, можно сказать, геройский партизанский отряд спас.

Коля Найдёнов лишь сейчас понял, что за генерал командует их дивизией. Ведь когда они виделись в последний раз, Коле было всего года четыре.

Генерал приказал отпустить солдат, а с Николаем и попугаем Орликом уединился поговорить о жизни.

Все ходили на цыпочках мимо комнаты, где за дверью беседовали старые боевые друзья.

— Дед и бабушка Анюта живы? Здоровы?

— Так точно, живы-здоровы.

— Пишешь им часто?

— Так точно, часто.

— Да ты мне, как человеку, отвечай. Перед тобой сейчас сидит не генерал, а старый знакомый. Понял?

— Так точно, товарищ генерал, понял.

Генерал махнул рукой на Колины «так точно» и спросил:

— Родителей своих не нашёл?

— А зачем их искать, товарищ генерал? — Николай спросил это удивлён но, впервые не по уставу. — Они ведь меня не ищут, значит, погибли.

— Да может, и ищут, только ты не догадываешься. Фамилия у тебя какая?

— Найдёнов.

— А у родителей твоих?

Николай посмотрел на генерала растерянно. О прежней своей фамилии он как-то не задумывался.

— Как же ты можешь о родителях судить, если даже их фамилии не знаешь. Бабушка и деду тебя люди очень хорошие, ты им опорой должен стать. Но может, и отцу с матерью тоже твоя помощь пригодится? А если погибли они, так память о них надо сберечь. О каждом человеке на земле должна сохраниться память.

Простился генерал с Николаем и скоро уехал из полка. А попугаю с этого дня была обеспечена постоянная и спокойная жизнь в роте.

Правда, спокойная жизнь длилась не долго. О том, что в воинской части появилась удивительная птица, узнали школьники. И Николай с попугаем по выходным стал часто ездить на выступления — всем хотелось послушать, как разговаривает Орлик и рассказы Николая Найдёнова о жизни в партизанском отряде.

  

Разговоры в музее

В первый день знакомства в музейной комнате у Матвея Петровича Максим прочитал только предисловие к книге Нансена.

Там была подпись: «В. Ю. Визе».

Максим не знал тогда, что это был тоже известный полярник, спутник Седова, научный руководитель экспедиций Отто Юльевича Шмидта.

Пройдёт много лет, и Максим пожалеет, что не запомнил ни числа, ни месяца, когда случилось его первое знакомство со смотрителем музея. Он отмечал бы тот день как праздник, как ещё одну дату своего рождения.

Пока Максим читал предисловие, смотритель несколько раз заходил в комнатушку, усаживался, вздыхал, покашливал, снова выходил. В тот дождливый ветреный день экскурсантов было немного. Да и вообще, как Максим потом понял, в Музей Арктики заходили редкие люди. Зато уж если они заходили во второй раз, то увлекались полярной жизнью навсегда.

— Ты эту книгу бери домой, не стесняйся, — предложил Матвей Петрович, когда Максим отсидел у него часа четы ре и собрался уходить. — Только чтобы честно было — скажи точно, когда её принесёшь.

— В воскресенье через неделю, — ответил Максим.

— Буду ждать, — проговорил смотритель серьёзно. И Максим пришёл точно через неделю, ведь его впервые всерьёз ждал взрослый человек.

Потом Максим приходил в музей чаще. А летом бывал там ежедневно.

Матвей Петрович сам проводил с ним экскурсии.

— Видишь столб? — говорил он, останавливаясь у почерневшего деревянного креста. — Лет восемьсот ему, со Шпицбергена доставлен. Древний русский мореход был захоронен под ним. Теперь смотри сюда: видишь, сбоку вырезаны знаки? Их пока никто не сумел расшифровать. Я тоже пробовал… Может, ты сумеешь?

В другой раз Матвей Петрович рас сказывал о голландском мореходе Беренце. Потом — о плавании Амундсена на шхуне «Мод».

Казалось, все эти знаменитые исследователи были хорошими знакомыми смотрителя. Он осуждал их за ошибки, хвалил за находчивость и мужество.

Однажды он остановился около большой фотографии:

«1929 год, Земля Франца — Иосифа, установка советского флага».

— Не узнаёшь? — спросил он, усмехнувшись. И показал на весёлого совсем молодого парня, который стоял сбоку.

— Нет, — ответил Максим, вглядываясь в фотографию. Тогда он уже мог узнавать многих известных полярников. Они и на этой фотографии были с большой бородой — Отто Юльевич Шмидт, со светлыми добрыми глазами капитан Воронин.

— А ты не вглядывайся, всё равно не узнаешь. — Смотритель продолжал усмехаться, но лицо его стало грустным. Это я. Долго мы тогда искали могилу Седова, да так и не нашли…

Только тут Максим сообразил, откуда у смотрителя столько книг с личными подписями авторов-полярников — он же сам был вместе с ними в экспедициях.

— А как ноги поморозил, так стали они опухать, — объяснил Матвей Петрович. Сначала их вовсе хотели отпилить, боялись гангрены. Да спасибо хирургу, поверил в меня, решил рискнуть. Так я здесь валенками и шлёпаю. Предлагали другую работу, а мне здесь интереснее. Таких как ты, арктическим тайнам учу…

После армии (Или то, что было)

После армии Николай приехал в родную деревню к деду Андрею Степановичу и бабушке Анюте. Соскучился по ним за три года.

Сначала он ехал в поезде, потом на автобусе, а потом шёл по лесной дороге пешком.

Орлика он выпустил из клетки. Но Орлик оробел в лесу, забрался Николаю на плечо и сидел тихо.

Наконец Николай увидел свой дом на краю деревни. Дом так и остался стоять на краю.

Увидел деда. Дед вышел из избы, потянулся и стал смотреть на закат, потом позвал бабушку Анюту. Бабушка встала рядом. Теперь они смотрели на закат вместе. Николая они пока не видели.

— Орлик, это наши дедушка с бабушкой, неужели не узнаёшь? — радовался Николай.

Но Орлик продолжал сидеть тихо.

И лишь когда он увидел коров, идущих по деревенской улице, затоптался по плечу, а потом замычал:

— Му-у-у!

— Узнал, Орлик! — засмеялся Николай.

Никогда раньше Орлик по-коровьи не мычал.

А потом из будки выскочил пёс с ушами врастопырку, и Орлик крикнул ему голосом бабушки Анюты:

— Уймись, Шарик! Уймись!

Орлик принял его за старого знакомого Шарика. Хотя и не Шарик это был, а сын его.

Теперь и дед с бабушкой уже спешили к ним навстречу.

На другой день

(Или то, что было давно)

На другой день Николай встал рано, надел свою солдатскую одежду и пошёл на сенокос, помогать ставить стога.

Орлик летал по дому, словно и не уезжал никогда в город и не служил вместе с Николаем в армии. Только слов у него прибавилось.

— Рота, подъём! — будил он теперь хозяев.

Через несколько дней Андрей Степанович повёл Николая на Никишкину заимку.

— Это место нельзя забывать, — говорил дед дорогой, — место историческое.

Вдвоём с Николаем они починили землянку на заросшей опушке. Ту, в которой жили два партизанских года. А вечером на костре вскипятили чай и пили его возле землянки по-партизански.

Над ними шуршали от ветра лепестки молодой сосновой коры, поскрипывала невдалеке старая ель, крутились комары, густой стаей прилетевшие с болота.

— Ты всё-таки в городе отца с матерью поищи, — наставлял дед. — Это твой корень! А ну как найдёшь?! Будут у тебя два корня: деревенский и городской. Крепче в жизни станешь держаться.

Николай и сам понимал правоту деда.

Только как искать? Ведь по-прежнему ни фамилии своей настоящей, ни имени он не знал.

Прошла ещё неделя.

Стали бабушка с дедом собирать Николая в город.

— Ты бы зимой приехал, а? Зимой я люблю на санях с крыши кататься, - говорил на прощание Андрей Степанович. — Снега доверху навалю, крутая получается горка!

— Полдеревни собирает смотреть на катание! — смеялась бабушка.

И пошёл Николай знакомой дорогой на станцию.

Оглянулся он в последний раз на родной дом, поднял клетку с попугаем Орликом и двинулся к станции, как когда-то, несколько лет назад.

Почему исчез Максим

В тот вечер, когда Максим, Оля и собака Айка встретились с тремя бездельниками, Максим шёл из музея.

— Попросил для тебя у Михаила Ивановича, профессора по Северу, записки Де Фера, спутника Баренца. Книга редкостная, сам понимаешь, я даже брать боялся, — говорил в музее Матвей Петрович. — Но Михаил Иванович говорит: пусть юноша познакомится с историей Арктики полнее.

Баренц плавал по полярным морям четыре с половиной века назад, и Максим давно мечтал прочитать записки его спутника. Он завернул книгу в газету, перед тем как идти домой на свою улицу Рубинштейна.

Когда один из бездельников наступил на книгу, Максиму страшно стало. Нет, за себя он не боялся. Подумаешь, нос бы разбили или синяк поставили. Страшно ему стало за книгу. Её могли разорвать в драке или просто испачкать грязью. Ведь никто не знал, какая она редкостная. Что бы сказал он потом Матвею Петровичу? Как пришлось бы оправдываться перед знаменитым профессором Михаилом Ивановичем? Уж он-то наверняка перестал бы давать свои книги после такого позорного случая.

Оля с собакой появились в тот страшный момент и спасли Максима.

Но оказалось, что отец и мать возвращались из кино и увидели его. Отец взял сына за руку и сказал, что детям нельзя гулять, когда уже стемнело, и что он сам отведёт его домой. Мать же заспорила: осенью темнеет рано, а ребёнку необходим свежий воздух, и чем раз в году хватать парня среди бела дня за руку и тащить домой, лучше бы в магазин с ним сходил и купил ему новые ботинки.

— А ты …..…. — сказал ей отец.

— А ты ……….. — ответила ему мать.

Через минуту они забыли о сыне. Максим видел, как возвращается Оля с книгой, что ищет его глазами.

Позориться перед ней он не хотел. Он осторожно вынул свой рукав из отцовской руки, отец этого даже не заметил, заскочил в парадную, которая была рядом, и захлопнул за собой дверь. Отец с матерью спорили около этих дверей минут пять или десять, потом затихли, принялись оглядываться. Возможно, они хотели вспомнить, с чего начался спор, но им, как обычно, это не удалось.

Они ушли, и Максим выбежал на улицу Рубинштейна. Он думал догнать Олю, взять свою книгу, но Оли нигде не было.

То, что книга теперь не пропадёт, Максим знал точно. Про Олю в классе знали, что она человек аккуратный и надёжный.

Встреча

(Или то, что было давно и совсем недавно)

И опять Николай жил в заводском общежитии. Теперь он работал на большом старинном заводе «Металлист». Прежде место, где стоял завод, было глухой окраиной. Теперь здесь строили красивые новые дома, но до главных улиц было всё-таки добираться далеко.

По вечерам Николай садился в трамвай и ехал к центру города. Он медленно ходил мимо широких красивых витрин, но на витрины он не смотрел. Он вглядывался в лица встречных людей — и молодых, и пожилых. Быть может, в те же минуты по тем же улицам проходили его мать и отец или брат и сестра…

Он писал во все газеты про осенний поезд, про себя двухгодовалого ребёнка, про попугая Орлика, но отовсюду приходил одинаковый ответ: о мальчике с по пугаем никто не спрашивал.

Однажды тёплым майским вечером он свернул с Невского проспекта на незнакомую улицу, и вдруг сердце его забилось удивлённо и радостно.

«Улица Рубинштейна», — прочитал он табличку на доме. Прежде он по этой улице не ходил. Но сейчас вдруг Николаю показалось, что всё здесь ему знакомо. Словно он был здесь множество раз, только не помнил когда — может быть, во сне?

«За домом с красивой башней будет дом с каменными птицами», — подумал он с удивлением и тревогой. И точно дальше стоял дом с грифонами, большими хищными птицами.

 «Теперь будут высокие ворота, с арки свешивается на цепи старинный фонарь». И были ворота, и фонарь покачивался на толстой якорной цепи.

«Что же это? Почему?»

От волнения Николай даже присел на высокий каменный столбик у стены.

И в этот момент из ворот вышла девушка удивительной красоты. Она заглянула в глаза Николаю и улыбнулась.

Медленно шла она по улице, а Николай в растерянности брёл следом.

Теперь ему казалось, что, уже подходя к арке с фонарём на чугунной цепи, он знал, что увидит эту девушку. Они поравнялись, и Николай о чём — то её спросил.

Он не помнил, о чём они говорили в тот первый вечер. Они ходили по улицам долго. В городе было тепло и празднично. На улицах гуляло много людей.

— Ты постоянно заговаривал о крышах, — смеясь, вспоминала мама Оли. — В ту весну в городе красили крыши.

— А мне казалось, что я говорил только про деревню да про разных животных, смущённо улыбается папа Оли.

Это был вечер их первого знакомства. А потом они поженились, и Олин папа, Николай Николаевич, переехал в красивый дом на улицу Рубинштейна к Олиной маме.

А потом и Оля родилась.

Папа волновался, когда решил познакомить свою невесту с попугаем Орликом. Он не знал, как они отнесутся друг к другу.

— Это же чудесно! — сказала Олина мама, узнав о папином попугае. — Моя мама говорила, что до войны у наших соседей тоже жила попугаиха. Как-то смешно её звали, — Матильда, кажется.

Попугай Орлик быстро подружился с Олиной мамой. А когда родилась Оля, он удивил всех. Едва увидев её в детской постельке, он вдруг запел ласковым нежным голосом:

— Баю-бай, баю-бай, спи, мой мальчик, засыпай.

— Двадцать лет не вспоминал! — пора жался папа. — С тех пор, как я вырос. А теперь снова запел.

— Может быть, он поёт голосом твоей мамы, которую мы не знаем? — предположила мама Оли.

Пока Оля была маленькая, Орлик смешно охранял её, сердился, если не-

знакомые люди к ней приходили, грозно махал клювом.

— И со мной точно так когда-то было! — продолжал удивляться папа.

Уходили Олины родители в гости. Их там спрашивали:

— С кем ребёнка оставили?

А они всерьёз отвечали:

— С Орликом, с попугаем.

От попугая Оля научилась первым словам. Уже в два года она выговаривала: «Милостивый государь, кушать подано», «Лечь в дрейф, за морем смотреть», «Держи вора, как дам!»

Старинный сундук, Максим и фотография Палтусова

Большой древний сундук стоял в Олиной квартире давно — до рождения Оли и даже до рождения Олиной мамы.

Олина бабушка рассказывала Олиной маме, что много лет назад жили в их квартире соседи — муж с женой и ребёнком. Когда началась война, жена с ребёнком уехала в другой город. Больше от них вестей не было. А муж, когда уходил на фронт с народным ополчением, взял с Олиных бабушки и дедушки клятву хранить сундук до тех пор, пока он не вернётся.

Он так и не вернулся, а сундук до сих пор стоит в коридоре, где стоял и сорок лет назад. На него санки ставили, когда Оля была маленькая. Теперь кошка на нём спала.

Однажды, когда Оля ещё в детский сад ходила, хотела она в том сундуке спрятаться. А мама сразу испугалась.

— Что ты, Оля! Разве можно, это ведь чужая вещь! Придёт тот человек или его сын, а мы что — ему выпотрошенный сундук преподнесём?

— А дадим объявление в газету: «Разыскивается хозяин сундука. Что в сундуке — неизвестно, хоть он и не заперт», пошутил тогда папа.

— Почему неизвестно? Я, когда школьницей была, заглядывала по секрету от бабушки. Там фотографии и тетради какие-то. На самом дне.

Когда мама была школьницей она, оказывается, заглядывала в сундук, а дочери своей не разрешает.

Оля давно мечтала посмотреть, что там спрятано в сундуке, из-за чего, уходя на фронт, надо было брать клятву с бабашки и дедушки.

В тот день родители пошли в гости к друзьям, а Олю оставили на диванчике лечить ногу и разговаривать с попугаем Орликом.

Орлик раньше любил бродить по квартире. Где люди — там и он. А с этой зимы почему-то чаще стал забираться в клетку. И ни одного нового слова не выучил за последний год. Зато стал вспоминать такие слова, которые выговаривал ещё при царе.

Раньше, как проснётся, сразу кричал:

— Здравствуйте, ребята, слушайте пионерскую зорьку! Фрезеровщик, подъём!

А сейчас опять стал здороваться по-старинному:

— Здравия желаю, Ваше благородие! Иногда же говорил и вовсе на непонятном языке.

Сейчас в квартире было пусто. Орлик скрежетал клювом в клетке, потом в комнату вошла кошка, и Орлик пригрозил ей на всякий случай:

— Держи вора!

Кошка сделала вид, что на него внимания не обратила, и улеглась на диванчик рядом с Олей.

и Оля, наконец, решилась. Приковыляла она к сундуку, сняла с него коврик, открыла запор и подняла тяжёлую крышку. И в самом деле, в сундуке лежали какие-то тетради необычайной толщины да несколько мутно-жёлтых фотографий.

Оля взяла верхнюю фотографию и пошла с ней в комнату, где было светлее. На фотографии были сняты люди в морской одежде.

Она хотела вернуться к сундуку и взять следующие фотографии, но в эту минуту зазвенел звонок. Оля оставила фотографию в комнате, быстрее закрыла сундук, положила кое-как коврик и подошла к двери.

В первый момент она подумала, что это мама с папой вернулись из гостей. Но у них были свои ключи, они бы не стали звонить.

— Кто здесь? — спросила она.

— Найдёнова, открой, это я, Максим Михеев.

Вот это было вовсе удивительно. У дверей стоял её Злейший Враг номер один.

— Я тебе уроки принёс, — сказал Злейший Враг, когда Оля его впустила. Он изо всех сил вытирал ботинки о резиновый коврик у двери.

Никогда ещё в Алиной жизни специально к ней мальчишки не приходили.

В прошлом году, когда она болела, тогда заходила бывшая её любимая по друга Галя Малкова. Мамины подруги приводили своих сыновей, но с ними Оля почти не разговаривала. Демонстративно брала книгу и сидела в углу, на них не глядя. Поэтому сейчас она растерялась.

Максим тоже продолжал смущённо вытирать ноги и повторять:

— Я на минутку. Вот уроки принёс, и вообще…

Тут Оля вспомнила книгу «Семейный этикет», которую они недавно купили вместе с мамой и папой. Гостю надо было помочь раздеться, пригласить в комнату и усадить на удобное место.

— Раздевайся, пожалуйста, и проходи в комнату, — сказала она, как ей показалось, голосом вежливой дамы.

— Да я так, я на минутку, вот только уроки… — снова повторил Максим.

Всё-таки он снял кургузое своё пальто и в растерянности уставился на ботинки.

Оля поняла, отчего он мучается: снимать ботинки или не снимать. Но тут, услышав гостей, из комнаты густым басом проговорил Орлик:

— Здравия желаю, Ваше благородие! Вольно!

А потом всё-таки добавил ребячьим голосом:

— Здравствуйте, ребята, слушайте пионерскую зорьку!

Максим забыл про ботинки и с удивлением посмотрел на Олю. Сейчас был вечер, а по вечерам пионерской зорьки не бывает…

— У тебя гости?

— Нет, это попугай, Орлик, — сказала Оля.

— Можно посмотреть?

— Конечно. Он в моей комнате живёт.

Попугай отнёсся к Максиму на удивление по-дружески. Не стал угрожать, шипеть по-змеиному, махать клювом и кричать: «Как дам!» Так по-дружески он редко кого встречал.

Он взглянул на Максима, скосив голову, и спросил папиным голосом:

— Как дела? Как успехи? Жизнь удалась?

Оля с трудом удержалась от хохота, глядя на растерянного Максима. Он так и стоял с раскрытым ртом около клетки, не зная, что ответить попугаю на вопрос об успехах.

— Да это он так, — сказала Оля, — не болтай, Орлик.

Но Орлик повёл себя неприлично.

Повернулся к Оле и сердито спросил тем же папиным голосом:

— Ай, ай, шлёпки по попке хочешь?

— Да ну его, — обиделась Оля.

Максим отошёл от попугая, вынул дневник из-за ремня и вдруг уставился на фотографию, которую Оля не успела спрятать в сундук.

— Это у тебя откуда?

— Да так, просто.

— Можно её посмотреть? — Максим был даже не удивлён. Он был поражён. Или испуган. Так в первую мину ту показалось Оле. Он взял фотографию, долго смотрел на неё, а потом проговорил:

— Экспедиция капитана Палтусова.

— Какого капитана? — переспросила Оля.

— Капитана Палтусова. Вам её из музея дали?

— Да нет. Она у нас дома лежит.

— Дома? — Оле показалось, что Максим даже не поверил.

— В сундуке. Там ещё есть другие фотографии.

Оля переписывала из дневника Максима уроки и в который раз тихо возмущалась, глядя на его каракули. А он продолжал разглядывать фотографию.

— Вот сам капитан Палтусов, в середине, с длинными усами. А это штурман, он так и не поплыл в тот рейс, потому что сломал ногу… Можно, я эту фотографию одному человеку покажу?

Оля фотографию отдавать не собиралась. Но тут в двери щёлкнул замок. Теперь и в самом деле пришли мама с папой, Оля успела лишь проговорить шёпотом:

— Спрячь быстрей!

И Максим сунул фотографию в свой дневник.

Вторая фотография

К счастью, в кармане завалялась двухкопеечная монета, а около дома Оли был телефон-автомат.

К счастью, Матвей Петрович был у себя. Из малопонятных восклицаний Максима он понял одно: случилось важное. И сказал, чтобы Максим не медленно топал к нему.

Три дня назад Матвей Петрович с гордостью выложил точно такую же желтоватую фотографию.

— Нашёл всё-таки! Пришлось тысяч двадцать снимков пересмотреть. Ведь говорил, что найду!

Теперь эта фотография красовалась на стенде «Полярная экспедиция капитана Палтусова». А раньше там были только три снимка: самого капитана и бравого усатого моряка, его фельдшера, да шхуны «Святой Пётр».

Матвей Петрович недавно отыскал старика, который мальчишкой наблюдал за торжественным отплытием шхуны. Бывший мальчишка, теперь старик, уверял, что весь экипаж снялся у борта корабля в Петербургской гавани, а снимал их фотограф Карл Булла.

Ещё полгода Матвей Петрович искал следы фотографа. Он нашёл его сына. Сын тоже был фотографом, только изменил фамилию. Фотограф-сын разрешил Матвею Петровичу порыться в архиве отца. И через две недели Матвей Петрович нашёл нужную фотографию!

— Понимаешь, у меня руки затряслись, когда я вытащил её из конверта. Гляжу — точно, в середине сам капитан Палтусов, а рядом — штурман.

Ведь прежде считали, что общей фотографии экспедиции нет и не будет! А всего через три дня Максим в обычной квартире на собственной улице у своей ничем не примечательной одноклассницы обнаружил вторую такую же фотографию!

Было от чего разволноваться.

Максим подбежал к музейному служебному входу. Звонок находился высоко, но едва Максим дотронулся до него, как дверь открылась. Матвей Петрович, одетый в валенки, в меховую безрукавку, уже ждал его.

— Давай твою фотографию, — сказал он сразу.

Они прошли в боковой зал, где был стенд русских арктических экспедиций, и зажгли большой свет.

Матвей Петрович взял фотографию, приложил её к той, что была на стенде, и удивлённо кашлянул.

— Та, да не та! Сам смотри: на моей фотографии капитан и штурман смотрят прямо. А на твоей — слегка повернулись друг к другу, будто разговаривают. А матросик с краю — тот и вовсе отвернулся.

Максим вгляделся. И верно, весь экипаж сидел точно так же, кроме этих троих людей. Значит, снимок был сделан с другого негатива!

— Хоть и маленькое, но открытие! — проговорил радостно смотритель. Где взял?

Максим стал было объяснять ему где.

— Найдёнова? — перебил смотритель и с полминуты повспоминал. — Такой фамилии в списке экспедиции нет. — Он взглянул на часы. — Завтра профессору Михаилу Ивановичу позвоню, обрадую. Ему твоя фотография, может быть, пригодится для новой книги.