Возвращалась домой Агния, как обычно, после полуночи — но так, чтобы успеть доехать на метро. Она привычно взглянула на окна, ставшие давно родными, словно в этом доме прошло ее детство. Окна светились. Глеб ждал ее, листая какой-нибудь очередной научный сборник. Едва она вышла из лифта, как услышала собачий лай, перемежающийся с повизгиванием — их семейный пудель Гера почувствовала хозяйку первой. От площадки, куда довозил лифт, до их двери полагалось подниматься еще пролет. В старом доме он был довольно высок, и Агния, преодолевая его, ощущала тяжесть в ногах. Задень ходьбы ноги у нее сильно уставали, а часто и слегка опухали, так что порой сапоги стягивал с нее муж. Причем с усилием.

Забавно, что где-то между шестнадцатью и двадцатью, обсуждая будущее замужество, она, как и ее подружки, больше всего боялась привычности. Всем хотелось остроты, перца, качелей. И, только повзрослев, Агния поняла сладость надежной жизни, когда, входя в дом, заранее знаешь, что муж встретит тебя с улыбкой и ты ему долго, во всех подробностях, станешь рассказывать о прошедшем дне. А он будет слушать, сначала поддакивая, удивляясь, а потом все чаще клюя носом.

Однако в этот раз жизнь предоставила ей некоторое разнообразие. Муж хотя и встретил ее с улыбкой, но тут же тревожно сообщил:

— Трижды звонил какой-то капитан Майоров, требовал, чтобы я сообщил, где ты находишься.

— Майоров? — переспросила Агния, усаживаясь на стул в прихожей и подставляя мужу сапоги. — Не знаю такого.

— Я сначала подумал, что это такой прикол — капитан Майоров. Как в рассказе у Валерия Попова. Но потом понял, что он говорит серьезно. А еще дама несколько раз тебя требовала.

Он еще не договорил, как телефон зазвонил. Трубку взял Глеб.

— Да, она только что вошла. Пожалуйста.

— Уважаемая, —-услышала она срывающийся голос пожилой женщины, который показался ей знакомым, — у меня случилась трагедия. Я не знаю, каким образом вы к ней причастны, в этом разберется милиция, но я заклинаю вас, для вашего же блага, немедленно верните мне портфель мужа.

— Простите, я не понимаю, какой портфель? Вы правильно набрали номер?

— Я-то набрала правильно, Агния Евгеньевна, а вам лучше немедленно привезти портфель мужа по адресу, который вы хорошо знаете. Повторяю: для вашего же блага.

И только тут Агния сообразила, что она говорит с женой, то есть теперь уже со вдовой, старого художника.

Будильник зазвонил как обычно — в половине шестого утра. Ева стала делать так, как прежде Гоша — вечером заводила его и ставила на пол у постели, в головах кровати. Утром можно было сразу его выключить, чтобы не расходовалась зря батарейка.

Она быстро вскакивала и уже через десять минут, натянув под длинную юбку старые рейтузы, обувалась в резиновые полусапожки, сверху на свитер набрасывала куртку и, схватив ведра, швабру с тряпками, принималась быстро-быстро делать влажную уборку в коридоре.

Начинала и заканчивала уборку она в туалетах. Оба туалета — и мужской и женский — были ее гордостью. Никто из жильцов ни разу не пожаловался на то, что там не чисто. Когда ее с сыном комендант пустил в это общежитие, он предупредил сразу.

— Будет всегда чисто — можешь жить сколько захочешь, а допустишь беспорядок — пеняй на себя.

Пенять она не хотела, потому что другого места на этой земле ей, видимо, было уже не дано. Ева делала уборку на своем этаже три раза в день и за это имела не только бесплатную комнату, но и зарплату. С семи до без четверти девять утра она убирала дворы — вместе с другой такой же беженкой, Дарьей Никитичной, они взяли себе три двора. А еще сутки через двое работали здесь же, в общежитии, дежурными. Так что на— жизнь, если не позволять себе больших трат, хватало.

Этот грязноватый журнал Ева обнаружила в женском туалете в углу за входной дверью. На журнал много раз ставили кастрюли и сковородки — грязные следы от них были на нескольких страницах. Ева автоматически уже бросила было журнал в мешок с мусором, но остановилась, чтобы его полистать. Надежды найти Гошу к этому времени у нее уже не осталось. Но она уже привыкла не пропускать ни одного дорогого толстого журнала. Обычно, пролистав полжурнала, Ева понимала, стоит искать дальше или это пустая затея. Здесь она тоже, дойдя до середины, подумала, что затея пустая, но какая-то сила руководила ее пальцами — дальше, дольше. И между двумя немного слипшимися страницами, где были изображены «красивые девушки для мужчин и женщин на все вкусы», она увидела ту самую страницу. И у нее даже руки задрожали. Мелко-мелко. И колено. Да, это был журнал, который читал тогда в метро пассажир. Ева хорошо запомнила тот разворот: справа — фотография Гоши, слева — чья-то другая, а под фотографиями — текст.

Впервые за несколько лет Ева, даже не начав уборку туалетов, ушла к себе. Она повернула ключ в замке и, надев очки, разгладив рукой мятые страницы, наконец-то по-настоящему смогла их рассмотреть. На фотографии был изображен как бы не совсем ее сын: если татуировка была та самая, Гошина, то лицо — абсолютно чужое, гладкое, как у Фантомаса, оно не имело никакого выражения и поэтому вселяло ужас.

Ева отложила журнал и сняла очки, чтобы тихо поплакать. Потом, вспомнив про текст, решила немедленно его прочитать. Может быть, объяснение того несчастья, которое случилось с Гошей, здесь, на этих страницах. Она прочитала статью дважды, но поняла из нее очень немного. А главное, было непонятно, какое отношение ко всему тому, что было напечатано, имеет ее Гоша.

В статье рассказывалось о скандале, который разразился только что на всемирно известном аукционе Сотби. Сверху была даже надпись: «Горячий материал. Срочно в номер!»

Какая-то малоизвестная фирма попыталась выставить на продажу муляж мужчины, затянутый в татуированную кожу. Дирекция аукциона, возможно, допустила бы и такое экзотическое произведение, если бы об этом не пронюхали журналисты. Первыми всполошились европейские общества по охране животных. Они были уверены, что татуировка была нанесена на крупную, предварительно побритую живую обезьяну. Владелец фирмы, которая пыталась выставить этот муляж, от ответов на вопросы о происхождении татуировки уклонился, объясняя отказ анонимностью продавца. Тогда дотошные журналисты раскопали, что следы странного произведения ведут вроде бы в Центральную Африку, это подтверждало «обезьянье» происхождение татуировки. Но эксперты от анатомии уверяли, что татуированная кожа снята с человека белой расы, причем с живого или с только что умершего сразу же после смерти. Здесь пора было бы вмешаться Интерполу, но и муляж, и посредническая фирма неожиданно исчезли. А один из глав центрально-африканских государств сделал специальное заявление для прессы, в котором утверждал, что это произведение не имеет никакого отношения к традициям его страны и что последний раз у них на родине белый человек был съеден несколько десятилетий назад, причем самим правителем страны, который был впоследствии заочно осужден трибуналом за ритуальный каннибализм.

Искусствовед, в руки которого попали фотографии таинственных татуировок, с некоторой долей сомнения предполагал, что их автором может быть знаменитый русский художник Антон Шолохов, который, как известно, увлекался различными мистико-теософскими учениями, а в последний год жизни временами практиковал подобный род графики.

В любом случае попытка выставить на известный аукцион, хотя бы для предварительной оценки, разрисованную кожу, снятую, по всей видимости, с живого человека, поставила перед мировой художественной общественностью ряд серьезных моральных и юридических проблем. И решать их придется в недалеком будущем.

Под статьей в рамочке было дано еще одно горячее «сообщение» о том, что кроме «белого» Сотби уже несколько лет действует нелегальный «черный», где подобные экзотические люди-картины уже продавались анонимным коллекционерам. Причем их стоимость измеряется сотнями тысяч долларов.

И хотя про самого Гошу в этой статье не было сказано ни слова, Ева Захарьянц, отбросив журнал, долго сидела, окаменев от боли и ужаса. Такого изуверства, чтобы с живого человека снимали кожу, она представить не могла. А главное — с мыслью о том, что этим человеком мог стать ее сын, жить дальше было невозможно. Лучше умереть, чем носить это в душе.