Экстрасенс

Воскобойников Валерий

Семенова Мария

Часть вторая. Повороты судьбы

 

 

Зовите меня просто сэром

Наверху, там, где водитель троллейбуса уже сновал по металлической площадке с лопатой в руках, по кругу катались тяжелые катки. Они дробили, мяли и перемешивали глину в огромном стальном чане. Эта глина еще несколько раз мялась и перемешивалась то с песком, то с опилками, проходя через разные механизмы. Наконец, дойдя до нужной кондиции, состав продавливался через прямоугольную трубу шнек-пресса на ленту транспортера.

И вот наконец глина вылезла из четырехугольной трубы и поползла к ним ровным, граненым, масляно поблескивающим червем, а они стояли на изготовку.

Над транспортером рубил воздух, поднимаясь и резко опускаясь, проволочный нож полуавтомата – так назвал его начальник смены. И когда глина подползла к нему, он рубанул ее, и сразу отвалился кирпич. Сырой, серо-зеленый, но все-таки кирпич. Резак рубанул еще раз, и получился второй кирпич.

Эти два кирпича подхватил Студент и поставил их на железный поднос. Два следующих кирпича подхватил повар и поставил на свой поднос. Два других снова взял Студент и поставил их рядом с первой парой. Поднос был заполнен, его взял в свои руки парикмахер и сунул в вагонетку. А Студенту подставил поднос пустой, выхватив его с той же вагонетки. Николай взял такой же полный поднос со своей стороны и, подражая парикмахеру, попытался просунуть на свободное место в вагонетку.

Четыре сырых кирпича были какой-никакой тяжестью. Взятые неловко, они тут же нарушили неустойчивое равновесие подноса, висящего на локтевом сгибе, и полетели на пол, мгновенно потеряв четкую геометрическую форму.

– Стоп! – крикнул парикмахер и красной кнопкой выключил все движущиеся механизмы.

– Смотри, показываю, – сказал он смущенному Николаю. – Да ты не страдай, эта хреновина у всех с первого раза падает.

Правой рукой он взял поднос за край, подставил левую и изящно, словно официант на банкете, повернул тело так, чтобы быть лицом к вагонетке. В тот же миг он задвинул поднос в вагонетку. Оставалось лишь выхватить пустой соседний и, развернув тело, поставить его рядом с лентой конвейера.

– Усек?

– Вроде бы да, – все еще страдая от смущения, согласился Николай.

– Тогда поехали.

Он перешел на свою сторону и снова включил механизмы.

Со вторым подносом у Николая получилось ловчее. А к двадцатому его движения сделались автоматическими.

Эта однообразная работа – поднос за край, на подставленную руку, поворот к вагонетке, задвинуть на полку, выхватить пустой поднос, поворот назад, поставить рядом с лентой, полминуты отдыха, пока повар заполняет его двумя парами сырых кирпичей, – не требовала ни ума, ни знаний, ни особой квалификации. Лишь терпение. Хотя в первые дни смену он дорабатывал с трудом, стараясь не подавать виду, чтобы не показаться перед мужиками слабаком. И вечером хотелось одного – завалиться на койку и расслабленно смотреть сквозь прищуренные глаза в потолок, отключившись от гвалта, который доносился из-за стены.

Когда вагонетка заполнялась, наступал пятиминутный отдых. Повар выключал механизмы, и вчетвером они катили вагонетку по узким рельсам к металлическим воротам, которые перекрывали вход в сушильный тоннель. Оттуда сильно дуло гретым воздухом. С другой стороны тоннеля громоздились точно такие же пустые вагонетки. Они прикатывали новую, и снова нож полуавтомата рубил бесконечную граненую ленту глины на одинаковые кирпичи.

Таких узлов, на котором он работал в первую неделю, было четыре. Четыре потока вагонеток соединялись перед воротами сушильного тоннеля и с черепашьей скоростью ползли по полукилометровому чреву, обдуваемому горячим воздухом.

В следующую неделю их комната вышла во вторую смену и каждые семь рабочих часов укладывала высохшие, принявшие привычный вид и цвет кирпичи в печь для обжига.

За полтора года он поработал всюду: и на карьере, и на отвале мусора. Руки его огрубели, пальцы потеряли чуткость, и теперь он вряд ли смог бы проделывать с помощью пинцета те ювелирные работы перед электронным микроскопом, которыми удивлял многих.

В конце первой недели Николая срочно вызвали к тому самому лысоватому майору, фамилия которого была Нечитайло.

Особых грехов он за собой не чувствовал, но, идя в кабинет заместителя начальника по работе с личным составом, готовился ко всему. У него даже мелькнула на мгновение мысль, что суд так-таки пересмотрел свое решение и ему прямо здесь немедленно объявят об освобождении.

Но оказалось, что ничего чрезвычайного не было.

– Ну как иностранный язык, не забываете? – поинтересовался майор, подняв голову от бумаг.

– Думаю, что нет, – ответил осторожно Николай.

– Учебники, словари с собой привезли?

– У меня пока не было возможности побывать дома…

– Завтра вас отпустят. Но чтобы спиртного в городе – ни-ни!

– Я же говорил, что не пью совсем.

– И вернуться в воскресенье к двадцати трем ноль-ноль, к вечерней поверке. Сами рассчитайте расписание электричек, автобуса.

В углу кабинета на краю кожаного дивана сидел подросток лет шестнадцати с длинными волосами и делал вид, что внимательно читает книжку. А может, и в самом деле читал. Книга была довольно потрепанной.

– Это мой оболтус, – сказал вдруг майор. – А ну-ка поговорите с ним по-английски.

– Как ваше имя? – спросил Николай подростка.

И тот сразу ответил:

– Меня зовут Федя.

– Ну, это даже я понимаю, – с неудовольствием заметил майор. – Вы что-нибудь посложней.

– Кто автор книги, которую вы читаете? – снова задал вопрос Николай.

Он был уверен, что мальчик не поймет и, как это происходит со многими, впадет в затяжной ступор. Но мальчик довольно бойко ответил:

– Автор этой книги – Толкин.

– Это известный писатель?

– Это очень известный писатель. Его знает весь мир, – подтвердил мальчик.

– Вы можете произнести по-английски названия его книг?

– О чем это вы? – вклинился в их начавшуюся светскую беседу майор, с подозрением глядя то на сына, то на Николая.

– Я спросил его об авторе книги.

– Ну, это можно, – согласился майор. – А вообще как он? Ему ведь в следующем году в вуз поступать.

– Неплохо. Я боялся, что будет хуже.

– С ним как-никак профессор занимался. Он, правда, по геохимии специалист, но английский рубил, как я капусту. Тогда так. Если погода будет плохая – станете заниматься здесь. А когда не холодно и сухо, как сегодня, гуляйте за проходной. Далеко не уходите. Час прогуливайтесь и беседуйте по-английски. Добро?

Николай согласился, тем более что хорошее отношение начальства было небесполезно.

– А как мне вас называть? – спросил Федя, когда они вышли за проходную.

Этот пустячный вопрос поставил Николая в тупик. Не условно же осужденным Горюновым.

– Зовите меня просто сэром, – наконец отозвался он.

– Хорошо, сэр, – согласился Федя по-английски.

– Тогда начнем с темы «Город». Эта тема вам уже знакома?

– Да, сэр.

С полчаса они проговорили на темы города, улиц, транспорта. И Николай сам не заметил, как съехал на рассказ о голландских городах. Точнее, об одном, по которому с таким удовольствием они с Викой и Димкой гуляли. А когда вспомнил об этом, то едва удержал себя, чтобы не заплакать…

Отзанимавшись с Федей чуть больше часа, он возвращался назад и метрах в пятидесяти от проходной наткнулся на водителя троллейбуса, который мирно беседовал с тремя парнями. Рядом стояла «вольво».

«Ничего себе родственники у него!» – успел удивиться Николай, как вдруг водитель повернулся к нему и просительно произнес:

– Кликни наших, меня убивать будут!

– Я те кликну! – сказал один из троих Николаю вдогонку. – Ты своим кликом вместе с говном подавишься.

Надо было торопиться.

– Николая бьют, видно бандиты достали! – крикнул он, вбежав в комнату.

Все, кто в чем был, мгновенно повскакали с коек. В соседней комнате тоже сразу смели со стола домино. И уже через несколько минут, стараясь не бежать, десятка три мужиков по одному входили в проходную.

– Куда это вы все? – удивился дежурный.

– Да, говорят, колбасу дешевую в магазин завезли, – соврал кто-то.

– Ну, мне тоже купите.

Они успели в последний момент. Водитель троллейбуса сидел уже в «вольво» на заднем сиденье и был в наручниках. На половине лица его расплывался синяк.

Мужики окружили машину плотным кольцом, и бандитам пришлось вылезти.

– Кликнул, значит? – с угрозой спросил один из них Николая.

Но тут вперед выступил человек, о котором Николай пока знал лишь одно: что он председатель совета общежития. Они жили в разных подъездах. И на разных этажах. Кулаки у него были размером с уличные фонари.

– Ты пасть-то захлопни, – спокойно посоветовал председатель, – и нашего мужика отдай нам.

Через минуту пожилой водитель троллейбуса стоял рядом и потирал синие полосы на запястьях.

– Теперь так, – продолжил председатель. – Мы все тут за мир боремся. Среди народов. И потому можем вас отпустить. А то, может, «вольвишку» вашу вверх колесами поставить? Как? – И он обернулся к своим.

Зажавшие машину в тесный круг выразили радостную готовность это немедленно исполнить.

Бандит мгновение посоображал, потом вдруг оскалился в улыбке и открыл дверь автомобиля:

– А, пошли вы все на хрен!

Он уселся за руль, и остальные трое тоже следом за ним полезли в машину.

– Значит, ставим точку в этом деле? – спросил полуутвердительно председатель.

– Ставим, ставим, – отозвался бандит и повернул ключ зажигания.

Мужики расступились. «Вольво» громко газанула и, шаркнув колесами, рванулась с места.

– Спасибо вам всем, люди добрые! – проговорил водитель троллейбуса и, всхлипывая, вдруг начал кланяться во все стороны, скрестив на груди руки. – Они ж у меня хотели квартиру отнять и все, что есть. Паяльной лампой грозились пятки жечь.

– Ваша фамилия Горюнов? – спросил председатель совета, когда они прошли через проходную и приостановились на баскетбольной площадке перед домами. – Вы вроде бы кандидат наук?

– Биологических.

– Ну, я-то просто начальником цеха на воле был. Надо бы вас к какому-нибудь делу приставить. Или в совет ввести. Как вы, не против?

– От работы не бегал, – уклончиво ответил Николай.

– Это вам поможет уменьшить срок.

Выборгская электричка тащилась еле-еле. Вокруг Николая на четырех сиденьях расположилась компания рыбаков с рундуками для подледного лова, в плащах с капюшонами поверх ватников, валенках с резиновым низом. Они выпивали, закусывали, потом начали играть в карты.

Николай думал о Вике и Димке. Все эти дни он звонил им с почты, которая помещалась на улице вблизи проходной, и старался держаться бодро, хотя в душе его выли волки.

– Тебя Иннокентий дожидается, – сказала Вика в последнем разговоре.

– Что он тут делает?

Из-за треска в трубке слышно было плохо. И вопросы приходилось выкрикивать по нескольку раз.

– Говорит, приехал специально, чтобы с тобой повидаться.

Иннокентий был старательным, но туповатым сорокапятилетним кандидатом наук из мурманской лаборатории. Диссертацию ему написал Николай года три назад. Он же нашел и оппонентов, организовал защиту. Иначе бы век ему сидеть в мэнээсах. Сочетание тупости и старательности давало поразительные всходы. Не было дня, чтобы Николай раздраженно не орал на него, потому что, получив задание, Иннокентий долго и со вкусом рассуждал, как он к нему приступит и что для этого нужно, а потом все делал наоборот.

– Значит, так, – говорил Иннокентий, – ты говоришь, заказать стеклодуву новый прибор. Так ему же позвонить сначала надо, узнать, в какой день он к нам придет.

– Ну так и позвони, – терпеливо отвечал Николай.

– «Позвони!» – хмыкал Иннокентий. – Чтоб позвонить, номер телефона надо знать.

– Телефон на столе в записной книжке.

– Ты там его разборчиво написал? А то ведь, если неразборчиво и я не тот номер наберу, меня знаешь куда пошлют?

– Разборчиво. Иди звони.

– Я-то позвоню. А если его не будет на месте, что тогда? Сказать, чтоб он сам нам звонил?

В этих рассуждениях Иннокентий проводил день за днем, и именно на его примере Николай понял, что дурак – это вовсе не тот, кто мало думает. Дурак – как раз тот, кто думает слишком много по пустякам, которые решаются автоматически и мгновенно.

Однако простое конкретное дело он выполнял хорошо – например, дрова колоть, лед пилить, когда они однажды жили на полярной станции. И что странно – некоторые вещи помнил наизусть. Например, таблицу Менделеева со всеми атомными весами элементов до четвертого знака или значение числа «пи» до десятого знака, а также скорость света, звука и прочие константы, которые можно было найти в любом справочнике. Он помнил, как точно пишутся по-латыни названия водорослей и многочисленных пород рыб. Или, например, в каком году в прежние десятилетия сколько стоили маленькая водки, пол-литра, а также разные коньяки – от «Плиски» до дорогих армянских.

Однако, если бы не Николай, так бы он и был до пенсии на побегушках.

Зачем он приехал теперь, Николаю было неясно. Видимо, его послал директор.

 

Воспоминание о Вике

Сколько раз он входил за те полтора года в свой дом и всякий раз с благодарностью думал о дне, когда судьба соединила их с Викой.

Они познакомились в троллейбусе. Николай просунулся в его двери на Невском в последний момент, ехать надо было до Стрелки Васильевского, в Зоологический институт, – три остановки. Этот десятый троллейбус всегда ходил набитым, талончика у него с собой не было, а передавать через весь троллейбус деньги водителю не имело смысла, – сдача наверняка бы не вернулась. Тут его и прихватили две крикливые тетки-контролерши.

– Вот его билет, – вмешалась неожиданно стоявшая рядом девушка и действительно протянула второй проколотый билетик.

Ничего особенного в этой девушке ему тогда не померещилось: не уродка и не красавица, самое обыкновенное лицо. Хотя, конечно, он даже растерялся и не знал, что сказать в благодарность, когда контролерши мгновенно перестали скандалить. Однако, стоило бы ей выйти на другой остановке, они бы, скорей всего, больше никогда не встретились, а если б и встретились – не узнали друг друга.

Но в тот день судьба сделала все, чтобы их знакомство продолжилось.

Они еще не вышли из троллейбуса, как судьба пригнала тучу. Хлынул дождь. Девушка была в легком летнем платье и без зонта. А его зонтик торчал из сумки. Понятно, что, прислонившись к стене Кунсткамеры, Николай мгновенно раскрыл над нею свой зонт. При этом сказал что-то неуклюжее типа:

– Ни одно доброе дело не пропадает даром. Имелся в виду ее поступок с билетом. Потом он еще добавил:

– Вы всех так спасаете?

– Всех, – храбро ответила девушка.

Через три минуты он уже знал, что ее звали Вика и она шла в БАН – Библиотеку Академии наук. У людей его круга была одна и та же шутка: на вопрос «Где работаешь сегодня?» отвечать: «В бане».

Николая ждал в Зоологическом институте оппонент – через месяц у него была защита кандидатской, – девушка тоже торопилась, поэтому он вручил ей зонтик вместе со своим телефоном. Дверь Зоологического института была рядом.

Через час, идя по Дворцовому мосту в сторону Адмиралтейства и щурясь от яркого солнца – тучи разбежались, небо и Нева под мостом сияли голубизной, – он подумал, что девушка, конечно, не позвонит и зонтик можно считать безвременно пропавшим. Тем более что рано утром улетал его самолет во Владик – так тогда они звали Владивосток.

Вечер он просидел у друзей, а когда вернулся в свою коммуналку, увидел на комнатной двери записку: «Трижды звонила Вика. Сказала, можно звонить в любое время». И дальше – семь цифр, ее номер.

Был первый час ночи, но он все-таки позвонил, трубку сразу взяла сама Вика, и они проговорили до четырех. Ни о чем и обо всем сразу.

– Завтра я приеду вас провожать, – сказала она ему на прощание. – Вместе с зонтиком. Вас ведь никто не будет провожать?

– Конечно, никто.

– Ну вот я и приеду.

– Не завтра, а сегодня, – рассмеялся он. – Только это в семь утра.

– Так и хорошо, я на работу успею.

Подъезжая в автобусе-экспрессе к аэропорту, он испугался, что ее не узнает.

Но она сама его узнала и сразу подошла, едва он остановился напротив стойки, где шла регистрация.

– А зонтик я забыла в последнюю минуту. Хотите, пришлю по почте?

– Нет уж, я через три недели снова прилетаю.

К счастью, тогда все эти перелеты, телефонные разговоры были по деньгам. Дальневосточный научный центр оплачивал им любые расходы.

И следующие три недели они звонили друг другу ежедневно.

– Коля, ты сейчас что делаешь? – спрашивала она.

– Как раз спать собираюсь. Вот книги сложил.

– Ой, а я только что встала. Но у тебя то же самое число, что у нас, или другое?

– Пока то же самое.

– А я сегодня твой автореферат буду развозить. По всем твоим адресам. Еще какие-нибудь поручения будут, полковник?

– Пока нет, благодарю за службу, мой генерал.

На защите она сидела в первом ряду и ловила каждое его слово.

Они зарегистрировались через месяц после защиты во Владивостоке, куда Вика прилетела к нему в отпуск. Следующий год его владивостокской жизни они писали письма друг другу каждый день. А вернувшись в тогдашний Ленинград, так удачно выменяли свои комнаты в коммуналках, что получили двухкомнатную квартиру, без прихожей, вход в которую открывался прямо на кухню, но зато отдельную и в центре. По сути, это была выгородка из огромной старопетербургской квартиры, только у остальных вход был с улицы, а к ним – со двора, с черной лестницы.

И с тех пор при Николае всегда жило дорогое для каждого мужчины ощущение уверенности в своем доме. Это заметили и друзья. В разных мужских компаниях, когда кто-нибудь пускался в рассказы о любовных похождениях, то обязательно косился в сторону Николая и замечал:

– Ты нас не слушай, ты-то живешь в другой реальности.

А теперь Николай из-за ее унижения страдал еще больше, чем из-за своего. Он не знал, что она говорит на работе, подругам. Не так-то просто из жены молодого преуспевающего ученого, без пяти минут доктора наук, стать женой отбывающего срок по суду.

 

Старательный Иннокентий

Иннокентий привез записку от директора. Из суда пришла бумага, и директор просил написать задним числом заявление об уходе по собственному желанию. Чтоб не портить трудовую книжку. «Как выкарабкаетесь, сразу возьмем назад», – обещал он.

– Николаич, ты бы это, дал бы мне все свои записи, я б пока твои опыты вперед подвинул.

В словах Иннокентия была, как тогда говорили, сермяжная правда. К тому же сами записи присутствовали в виде файлов в ноутбуке и деться никуда не могли.

Кое-какие главные статьи уже и так были посланы Иннокентию, когда случилась беда и он понял, что в Мурманск ему не лететь.

Теперь же полдня объединял все материалы экспериментов, все предположения и планы будущих опытов.

– Постарайся к моему возвращению заполнить вот эти таблицы, – просил он. – Тут надо получить восемьдесят значений и на их основе построить кривую.

– Какой разговор, Николаич, конечно, построим. Только, чтоб эксперименты ставить, надо материал со дна получить, а кто ж, кроме тебя, за ним в море полезет? – Он и тут начинал рассуждать. – Водолазов-то у нас теперь нет. И денег нет в институте на их оплату.

– Попроси Федорова. Он все равно для своей работы лазит.

– Попросить-то я его попрошу, а если он скажет, чтоб я ему за это платил?

– Скажи, что я потом ему отработаю. Буду два года за его материалом нырять. – Николай уже с трудом удерживал привычное раздражение.

– А-а-а, понял, – проговорил довольный Иннокентий. Он страсть как не любил лазить в воду. Да и водолазного диплома у него не было. – А то, может, деньгами расплачиваться? Только у меня денег нет. Какие у нас сейчас деньги? Это тебе там в Голландии регулярно платили, а нам уж три месяца зарплату не выдавали.

– У меня тоже нет. Меня в Шереметьеве грабанули. Так что скажи, я ему отработаю.

– Да уж ладно, чего там, скажу, конечно.

На том разговор и кончился.

Когда же через год и восемь месяцев Николай наконец появился в Мурманске, оказалось, что все его материалы, которыми он так дорожил и на которых можно было строить судьбу, благополучно украдены Иннокентием. Причем распорядился ими Иннокентий самым что ни на есть дурацким образом.

Николай замахнулся, чтобы дать ему хотя бы по морде. Но Иннокентий, здоровенный мужик, которому было под пятьдесят, трусливо отшатнулся, юркнул за дверь лаборатории и визгливо, по-бабьи, заорал на весь институтский коридор:

– Убивают! Ой, убивают!

Мгновенно захлопали двери, послышались громкие голоса.

Не хватало еще тут, у себя в институте, попасть в уголовную историю.

Николай спокойно вышел из лаборатории и громко, твердым голосом, так, чтобы слышали многие, назидательно проговорил:

– Никто тебя убивать не собирается. И даже бить такую мразь, как ты, никто не станет. Я только спросил, зачем ты это сделал с моими работами?

Сказал и ушел назад. Объяснять никому ничего не хотелось.

Случилось же следующее.

Те три статьи, в которых рядом с его фамилией должна была встать фамилия нобелевского лауреата доктора Фогеля, Николай собирался еще раз переписать и послать на подпись в Гронинген. После этого их бы напечатали самые престижные международные ботанические журналы. Ему не хватало лишь двух-трех завершающих экспериментов, которые можно было сделать только в их мурманской лаборатории. Об этом он и попросил Иннокентия еще во время следствия, переслав ему ксероксы статей. Однако до доктора Фогеля дошли смутные слухи о его деле, вероятно кто-нибудь хорошо постарался. И нобелевский лауреат прислал в мурманскую дирекцию письмо, где сообщал, что встревожен судьбой молодого коллеги Николая Горюнова, так хорошо показавшего себя в Гронингене, и спрашивал, не нужна ли ему какая-нибудь помощь.

Сам Николай об этом письме узнал лишь через два года. Так же как и об ответе, который дирекция поручила написать Иннокентию. Иннокентий же прямо и просто ответил, что Николай Горюнов находится под судом за убийство, поэтому научной работой больше не занимается.

Вряд ли именно эта новость доконала старика Фогеля, однако спустя недолгое время прямо на работе у него произошел инсульт, отнялась речь, так же как и способность двигаться.

Иннокентий же из всех мыслей и догадок, которыми мог гордиться любой серьезный ученый, из всех таблиц и кривых, которые добывал и выстраивал Николай последние годы, проделывая тончайшие эксперименты, наляпал десяток неуклюжих статей, разослал их по захудалым российским журналам, где их и напечатали. Ко времени возвращения Николая он успел переписать его докторскую в свою и собирался пройти предзащиту.

Если бы у Николая сохранились собственные файлы, можно было бы хоть что-нибудь отыграть назад.

 

Привет тебе, ноутбук

Каждую пятницу, когда Николай приезжал из своей полутюрьмы домой, он сначала залезал в ванну и смывал с себя всю грязь, все запахи той чуждой жизни. Он звонил домой, едва оказывался на вокзале, и Вика готовила ванну заранее. Подходя к Рубинштейна, он испытывал такое чувство тоски по своему дому, жене и Димке, точно отсутствовал годы. И два выходных дня старался проводить время вместе с Викой и сынишкой. В субботу они ходили на Владимирский рынок, убирались в квартире, а в воскресенье, если была погода, гуляли по городу.

Вика провожала его на вокзал, на семичасовую электричку. И на платформе они прощались. До следующей пятницы. Однако кирпичный завод работал круглосуточно. И раз в месяц их комната работала по выходным.

– Эти дни добавятся к вашему отпуску, – объяснил лысоватый майор.

Но Николай чувствовал себя обворованным.

Обжившись в первые две недели за забором с колючей проволокой, он решил перевезти ноутбук. Мужики после смены играли в домино, а он, пристроив компьютер на тумбочке, заканчивал монографию. Для мужиков это было привычным делом: до него на той же тумбочке профессор стучал на машинке – тоже что-то там такое создавал научное.

Узнав, что Николай заканчивает докторскую, его, в отличие от профессора, прозвали Доктором. И когда повар чересчур громко матерился, его одергивали:

– Тихо, Доктору мыслить мешаешь.

Так прошло несколько месяцев. Конечно, в доме, где жили только мужики, находящиеся между зоной и волей, бывали и драки, и пьяная буза, но это как бы происходило помимо Николая.

Постепенно состав его комнаты менялся – первым вышел на волю повар. И вместо него койку занял Борис Наумович, который сразу объявил:

– Несмотря на еврейское отчество, я – русский. У меня отец – из староверов. Но, с другой стороны, еврейский народ уважаю, а благодаря отчеству хлебнул все его несчастья.

– Да ладно, – отозвался водитель троллейбуса. – У меня мать вообще непонятно кто: то ли чукча, то ли, говорят, какая-то юкагирка. Я посмотрел в словарь, там написано, что такой нации нет – уже вымерла. Но я и то не переживаю.

– Чистокровного русака вообще не бывает, – или татарин, или финн, или хохол, обязательно в роду кто-то да есть, – вставил парикмахер, яростно забивая «козла».

Парикмахер тоже отсчитывал последние дни до воли, и скоро на его место прописали тихого молчаливого парня.

– Из-за телки влетел, – сказал он при знакомстве, но дальше объяснять не стал. И каждый понял его слова в меру своего воображения.

Парень вместе со всеми делал кирпичи, играл в домино. Записался в ансамбль играть на банджо.

А когда Николай вернулся из города, ноутбука он не обнаружил. Сумка, в которой он лежал под кроватью, завернутый в детское одеяльце, стояла, но была пуста. Не было и дискет, на которые Николай записывал копии файлов.

– Да ты подожди колесо катить, может, кто взял поиграться. Там, говорят, игры внутри есть, – растерянно говорил водитель троллейбуса.

Он прошелся по комнатам, но никто ничего не знал и не видел.

– Кешка взял, – сообразил вдруг Борис Наумович. – Я еще его спросил: «Ты чего такую сумку большую берешь?» А он мне: «Банджо я в чем привезу? Не в руках же». Ей-бо, сбежал, мужики!

Николай не спал всю ночь, прислушиваясь к каждому шороху на лестнице. Ему казалось, что парень вернется и скажет:

– Ну взял поиграть, чтоб ехать было не скучно. Так привез же.

Но парень не вернулся ни в понедельник, ни во вторник.

– Ты доложи майору, может, перехватят твой компутер, – сочувственно советовали все.

И хотя чего-чего, а не докладывал он никогда, пришлось идти к майору. Писать заявление о пропаже.

– Вы бы, Горюнов, еще кучу брильянтов сюда завезли! – расстроился майор. – Конечно, своим ценным предметом и спровоцировали его на кражу с побегом.

– Там вся моя работа. Все, что я сделал за последние годы!

Видимо, в лице Николая было что-то такое, что заставило майора перемениться.

– Ладно, ладно, не горюйте, Горюнов. Еще не все потеряно. Его и так уже ищут.

Этот удар судьбы был пострашней, чем ограбление в Шереметьеве.

Пропавшие из сумки дискеты скоро обнаружились за батареей. Парень сдуру решил их спрятать в незаметное место. Что происходит с дискетой, пролежавшей рядом с чугунной батареей, Николай хорошо знал: она размагничивается, и все записи навсегда исчезают.

– Слышь, Доктор, пойдем пивка попьем после смены, – уговаривал его водитель троллейбуса. – Нельзя так ходить, будто ты покойник. Ну потерял кой-что. Другое найдется, слышь?

Николай усмирял на мгновение боль души и, глядя пустыми глазами на сотоварища, пытался улыбнуться. Однако вместо улыбки губы изображали кривую гримасу.

– Поймали вашего охламона, – сказал майор спустя еще несколько дней. – В нетрезвом состоянии ограбил квартиру любовницы. Сидит в ка-пэ-зэ.

Еще через неделю Николая вызвали в город для опознания ноутбука. Он был найден во время обыска комнаты, куда парень отнес вещи бывшей любовницы и где прятался сам. Только напрасно Николай радовался. Все его тексты были с жесткого диска стерты, а заполнен он был идиотскими играми, стрелялками и страшилками.

И все же две статьи были напечатаны в российских журналах – в ботаническом и по экологии. Николай принес их майору.

– Хорошее дело, – похвалил майор. – Вы, это самое, сделайте для меня ксерокс, я отчет по воспитательной работе готовлю. Как раз ваши работы пригодятся. Прибытков, он тоже в детский журнал рисует карикатуры, Викторов, тот фигуры вырезает из дерева. Это все очень нужно. Нормальное проведение культурного досуга.

Сын майора делал заметные успехи в английском, и майор был доволен. Правда, в последнее время их беседы во время прогулок вокруг высокого сплошного забора с колючей проволокой принимали все более философский характер.

– Ответьте мне, сэр, – спрашивал сын по-английски во время прогулки, – есть в России сейчас хотя бы одно место, где честный человек мог бы принести пользу обществу?

– Вы не первый задаете этот вопрос, – отвечал Николай. – Примерно о том же спрашивали Пушкин с Лермонтовым. А прежде, как известно, Радищев с Новиковым. Но еще раньше их – Курбский. Он тоже дознавался об этом у Ивана Грозного.

– Но я спрашиваю вас, сэр, а не Пушкина с Лермонтовым.

– Есть теория малых дел. Ее сторонники считают, что если каждое мгновение жизни и каждый мелкий поступок направлять на добро для людей, то это превратится в большую программу и преобразует мир.

– А вы, подобно большевикам, считаете, что преобразовать мир возможно? – Бедный мальчик смотрел на него то ли как страждущий истины на пророка, то ли как всевышний судия на грешника.

– Я – как Лев Толстой. Считаю, что улучшение человеческой породы лучше начинать с самого себя. Но Ленин, Сталин и Гитлер были с ним не согласны…

Послушал бы майор эти их беседы!

 

Бросьте валять дурочку!

Длиннорукому длинноногому парню из параллельной комнаты исполнилось двадцать пять. По этому поводу он выставил на стол несколько бутылок водки и позвал соседей.

На этот случай у Николая был привычный арсенал шуток.

– Я не пью, зато закусываю здорово! – отговорился он и остался в своей комнате.

Прежние соседи относились к этому с пониманием и даже уважением:

– Завязал Доктор тугим узлом.

Николай с полчаса полежал, почитал сугубо научный журнал на английском языке. Громкие голоса за стеной ему не мешали.

Но парень в подпитии оказался приставуч и занудлив. Он вернулся за Николаем, а следом за ним вошел улыбающийся Наумыч. Он тоже был немного навеселе. У парня плескалась в стакане водка.

– Тебе оставили, – сообщил он. – Выпей, как человека прошу!

– Я ж говорю: он свою бочку выпил, – сказал Наумыч, пытаясь взять стакан с водкой у парня.

– Ты-то отлипни, я хочу Доктора угостить. Слышь, Доктор, – снова повторил парень, – как человека прошу, пойдем выпьем!

– Такому легче дать, чем остаться девушкой, – пошутил добродушно Наумыч.

Но парня эта шутка вдруг задела.

– Ах ты, сука! Шмази давно не пробовал? – пробормотал он, поставил криво стакан на край ближней тумбочки, так что тот обрушился на пол, и попытался провести ладонью с растопыренными пальцами по лицу Наумыча.

Наумычу, естественно, этот жест не понравился. Он отстранился и легко оттолкнул длинную руку парня.

Парень в ответ неуклюже протянул другую руку к горлу Наумыча. Тот, приняв боксерскую стойку, отбил руку и несильно врезал парню в скулу.

– Кончайте, парни! – успел выкрикнуть Николай.

Но было уже поздно.

– Значит, ты так! – обиженно проговорил парень.

Он немного пошатался, как бы раздумывая, потер скулу, а потом неожиданно ловко нагнулся и схватил единственный свободный табурет за ножку. Через минуту в комнате была уже смертельная свалка.

На шум из соседней комнаты выбежали продолжавшие выпивать соседи. Кто-то вступился за именинника, который уже размазывал по физиономии кровь, капавшую из носа, кто-то, наоборот, стал их растаскивать. В тесном пространстве комнаты как следует развернуться было трудно, и кончилось тем, что все повалились друг на друга.

Кто-то зычно захохотал, и, к счастью, свалка на этом закончилась. Все же кое-какие следы начавшегося было побоища на лицах запечатлелись. Не считая разбитого носа парня, у троих под глазами расплывались могучие синячищи. В том числе и у Николая.

На другой день Николая вызвал майор.

– Подождите, синяк хоть запудрим, – предложил Наумыч.

Хотя за процедурой наложения грима следила вся комната, подавая советы, кончилась она неудачно.

– Тут легче мозги запудрить, – ворчал Наумыч. Стесняясь фиолетово-черного фингала под глазом, Николай вошел в кабинет майора и доложился.

– Красив! Смотреть противно, – проговорил майор. – Садитесь и опишите подробно весь ход события.

И он положил на стол перед Николаем лист бумаги.

– Какого события? – с деланным удивлением спросил Николай.

– А то вы не знаете…

– Я и в самом деле не знаю…

– Да знаете вы все, – устало проговорил майор. – Учинили пьяную драку. Вон какой разукрашенный. Я-то собирался через месяц представить вас на сокращение срока. За примерное поведение и отличную работу. А теперь что?

– Но вы же знаете, я не пью… И драки не было.

– Не знаю. Откуда мне знать… Опишите подробности инциндента.

Он так и сказал – «инциндента», и Николай с трудом удержал себя, чтобы не поправить.

– Так не было ничего. А в том, что я не пью, вы могли удостовериться…

– Бросьте дурочку валять. Уж вам-то стыдно, Горюнов! Пишите, пока с вами как с человеком разговаривают. Я вам повторяю – через месяц решается ваша судьба, а вы тут как не знаю кто!

– Но мне и в самом деле нечего писать, – уныло повторил Николай.

– Хорошо. Коли так, подробно опишите обстоятельства, при которых получили свое легкое телесное повреждение. Лично вы.

Николай пожал плечами и написал на листке несколько строк. «Я, Горюнов Николай Николаевич, такого-то числа во время чтения журнала решил подняться с постели и, споткнувшись о ножку стола, ударился об угол тумбочки, чем нанес себе легкое телесное повреждение в виде синяка под глазом».

– Вот, – подвинул он листок к майору. – Все, что я мог написать.

– Так, значит! – И майор усмехнулся. – А вот соседи ваши показывают другое. – Он вынул из папки несколько страниц, исписанных крупными корявыми буквами, прикрыл ладонью подпись и прочитал: – «Зная про мой праздник, Горюнов стал показывать ко мне презрение и оскорблять меня сначала в устной форме, а потом в физической. Когда я намекнул ему на его плохое поведение, он встал с кровати и разбил мне нос». Вот как ваши товарищи показывают. – И майор вернул листки в папку. – Взрослые ведь люди! – проговорил он грустно. – А как пацаньё! Тюрьма по вам плачет. Идите, Горюнов. И не удивляйтесь, если на выездной сессии суда дело о сокращении вам срока рассматриваться не будет.

– Доктор, ты чего не такой? – заволновались соседи, когда он вернулся в комнату.

Николай лишь удрученно махнул рукой. Пересказывать дурацкое заявление именинника – нарываться на новый «инциндент». Тогда и в самом деле можно проститься с надеждой.

– Именинничек-то наш не прост, – лишь сказал он.

И соседи поняли все.

– Ну сука! – изумился один из недавно подселившихся жильцов. – Сам же заварил, и сам настучал.

– Только не тут, на улице поговорим, по-трезвому, – предложил Наумыч, – чтобы Доктору путевку на волю не смазать.

Пожилой, всегда спокойный человек с большой лобастой головой и седоватым ежиком подставил эту свою голову под проволочный нож полуавтомата, и нож в одно мгновение отрубил ее.

За четыре дня до этого в их комнате случилось примерно то же самое, что и в комнате Николая. Была пьяная драка, только с более тяжкими последствиями: выбили оконные стекла, кровью залили пол и забрызгали стены, на «скорой помощи» увезли двоих.

Фамилия пожилого, всегда уравновешенного человека была Потапов. Через полтора месяца он, как и Николай Николаевич, надеялся на досрочное освобождение.

Николай Николаевич не знал, как и о чем они поговорили с майором, но в результате майор объявил Потапову, что тот отбудет весь срок, от звонка до звонка.

А теперь голова Потапова, сброшенная с ленты конвейера, лежала на цементном полу и смотрела на всех широко открытыми глазами. Тело же, обхватив руками металлический корпус, висело сбоку конвейера. И Николаю Николаевичу на секунду показалось, что это просто такой прикол – абсолютно же здоровый и целый Потапов нагнулся и рассматривает что-то на полу с другой стороны конвейера. Или дурное кино, где тело в конце концов подхватывает руками собственную голову и ставит ее на место.

Кто-то, быстрее всех сообразивший, что делать, вызвал по внутренней связи инженера по безопасности. Остальные из всех трех бригад стояли, сгрудившись, и молча смотрели в остановившиеся глаза Потапова.

– Переживал сильно… – объясняли люди из его бригады.

– Дни до воли пересчитывал, жена, говорил, на двадцать лет младше….

Прибежал инженер по безопасности, ругаясь густым матом, стал вызывать «скорую помощь».

Но прибывший со «скорой» врач лишь развел руками:

– Я-то что могу сделать? Мы головы на место не пришиваем.

– Но вы хоть в больницу увезете, – стал было убеждать инженер.

И врач взглянул на него как на сумасшедшего:

– В больницу мы увозим больных. А для таких – труповозка. Туда и звоните.

Все следующие дни Николай приказывал себе о своем сроке не думать. Только это не получалось: о возможной свободе забыть невозможно. До выездной сессии оставался лишь месяц.

– А то, может, задержитесь? У сына через неделю экзамен. Шучу, шучу, – проговорил майор, увидев, как переменилось лицо Николая Николаевича.

Был конец мая. Здесь, под Выборгом, еще только отцветала черемуха, а в Питере в садике за Александро-Невской лаврой, куда они ходили с Димкой гулять, уже распустилась сирень.

– Документы ваши готовы, так что счастливый путь. – Майор улыбнулся. – До свидания говорить не буду. Хотя адресок ваш у меня есть, может, с сыном заглянем, сэр.

Пятьсот пятьдесят дней Николай Николаевич ждал этого мига и не думал, что все будет до такой степени буднично.

Никаких отвальных он делать не собирался. Избави Бог, еще вляпаешься в ЧП. Просто все пошли в смену, а он отправился к майору. Готовясь к тому, что в последний момент что-нибудь окажется не так и ему придется догонять своих, стоять у конвейера, ловя сырые скользкие кирпичи.

Странно, что, когда он шел к электричке, ему вдруг стало грустно. И пожалуй что страшно – полтора года все в его жизни было расписано. А теперь, прямо с этих минут, начиналась абсолютная неизвестность.

С директором мурманского института полдня не хотели соединять.

– Павел Григорьевич проводит совещание, позвоните позже, – говорила незнакомая секретарша.

Прежние голос Николая Николаевича узнавали мгновенно.

– Я по междугородному, из Петербурга. Вы скажите, когда мне лучше его застать?

– Через полчаса позвоните, я думаю, как раз он освободится.

Но через полчаса уже другой голос отвечал:

– Павел Горигорьевич только уехал. Позвоните часа через три.

– Коля, честное слово, плюнь на этот Мурманск, что-то не лежит у меня к нему сердце, – уговаривала Вика.

Она взяла неделю отпуска, чтобы побыть всей семьей вместе.

– Тебя же зовут в Ботанический институт.

Вика неизвестно каким образом чувствовала, что его ждет. Он же пока ни о чем не догадывался.

Дозвониться удалось лишь в конце рабочего дня.

– Павел Григорьевич, это Горюнов, здравствуйте! – Николай Николаевич почувствовал, как у него перехватывает горло.

Однако директор никакого волнения в ответ не выказал.

– Да, я вас слушаю, – сказал он так, словно ему звонил совершенно незнакомый человек.

– Николай Николаевич Горюнов звонит!

– Я вас слушаю, – так же равнодушно повторил директор.

– Я абсолютно свободен и готов приступить к работе.

– Извините, я не понял, к какой работе? – переспросил директор так, словно они не были никогда знакомы, не сиживали порою рядышком на банкетах и Павел Григорьевич не отмечал ежегодно в отчетах удачные работы своего подчиненного.

– К своей работе. Вы же сами, Павел Григорьевич, полтора года назад передавали через Иннокентия, что место мое сохранится.

– А, Горюнов! – наконец вспомнил директор. – Так ты к нам просишься?

– Прошусь. С нетерпением!

– Даже с нетерпением. – Николай Николаевич одобрения в голосе директора не почувствовал. – А у нас сейчас такие дела, Горюнов. Мы как раз проводим большое сокращение. Твоя лаборатория и вовсе давно упразднена. Так что потерпи до осени. Осенью, если попросишься, что-нибудь для тебя найду. Ну, бывай, рад был услышать.

Из трубки еще долго раздавались короткие гудки. Николай Николаевич держал ее в руке, сидя на стуле в прихожей.

– Коля, милый, ну что тебе дался этот Мурманск! – уговаривала Вика. – Ты же сам говорил, что тебя зовут в Ботанический институт.

Она не знала, что в Ботанический институт его уже никто не звал. И в Зоологический – тоже. Несколько месяцев назад был такой разговор. Но и эту возможность он потерял.

То был год, когда наука финансировалась едва-едва. И если кто выживал, то только за счет грантов. Еще в Голландии он тоже наметил несколько тем. И получил бы. Если бы бомж с Васильевского острова залез в поисках спиртного в другую машину. Или бы он разрешил милицейскому лейтенанту записать в протокол, что бомж залез в машину со своей бутылкой.

На стене Николай Николаевич прочитал объявление: «Требуется водитель с машиной». Наутро он уже встал в половине шестого, в шесть тридцать был у двери редакции рекламной газеты, загрузил «копейку» пачками печатной продукции и повез ее по точкам. Поиск адресов, включая развозку, занял два часа.

– Мы потому так и назначаем, чтобы вы успели на свою постоянную работу, – сказали ему накануне в редакции. – У нас все водители с высшим образованием работают – инженеры и кандидаты наук.

Постоянной работы у него не было, а газета выходила два раза в неделю.

– Послушайте, – спросил у него неожиданно сосед по лестничной площадке. – Как у вас с уикэндом?

– Не знаю. А в чем дело?

– Да видите ли, – смутился сосед. – Вы только не обижайтесь, если что… У нас тут жены кооператив организовали, по шитью курток. А продаю я один. Нам требуется второй человек. Работа под крышей, на ярмарке по выходным в Спортивно-концертном, у парка Победы. «Мерседес» не купите, но хлеб с «воймиксом» будет. Даже на пиво.

– Я с женой посоветуюсь, – ответил Николай Николаевич и вдруг почувствовал, как глуповато прозвучали эти слова.

– Только быстро. Я вам просто по-соседски, а так-то человека сейчас найти легче легкого, у нас любому из отдела только свистни.

Все же он выдержал паузу, позвонил Вике в библиотеку.

– Коленька, я не знаю. Мы бы и так как-нибудь протянули, вдруг тебя в Мурманск срочно потребуют. У меня просто сердце разрывается, когда я думаю, как ты мучаешься…

Он тут же позвонил в дверь к соседу и бодро проговорил:

– Жена одобрила, начальник. Когда приступать?

– А послезавтра, в субботу. В девять утра загрузимся товаром – и полный вперед. У нас там два лотка куплено.

Теперь, по крайней мере, он не был в своей семье нахлебником.

Так прошло лето. А в начале сентября он снова позвонил в Мурманск.

– Приезжайте, что с вами поделаешь, – ответил Павел Григорьевич со вздохом, словно принимал умопомрачительно трудное решение. – Есть одна единица. Но только мэнээсом. Как, согласны? Тогда в начале недели будьте здесь, а то и ее кому отдам.

 

Зигзаг судьбы

– Извините, вы ведь Горюнов? – подошла к нему строго одетая дама из оргкомитета, когда все вышли на перерыв и кучковались вокруг длинных столов с кофе, водой и бутербродами. – С вами хочет познакомиться господин Фредерик Бэр. – И она кивнула в сторону длинного человека с рыжей, но уже седеющей бородкой. Господин Фредерик Бэр в это время беседовал с московским академиком Новожиловым. – Вам переводить или вы справитесь сами?

– Думаю, что управлюсь.

– Пойдемте, я вас представлю… – И она, ловко лавируя между группками закусывающей публики, устремилась к господину Бэру. Так что Николай Николаевич успевал за ней с трудом.

– Мистер Бэр, это – господин Горюнов.

Академик Новожилов как раз отговорил свое, увидел другого интересного собеседника и стал энергично продвигаться к нему. А Николай Николаевич постарался бросить незаметный мгновенный взгляд на бейджик мистера – закрепленную на пиджаке табличку с фамилией и прочими данными. «США. Штат Аляска. Международный институт экологических исследований», – прочитал он.

Так вот какой этот Фредерик Бэр! Уж сколько лет он читал и его статьи, и книги, которые у нас так и не удосужились перевести, читал в Голландии по-английски. Но только он воспринимал его имя как Фридрих Бар. Сколько же ему лет?

– Мне писал о вас доктор Фогель, господин Горюнов. Как сейчас ваши дела? Я был очень рад увидеть ваше имя в программе…

Что ему было рассказывать про дела! Этот человек, один из олимпийцев, скорей всего, ничего бы и не понял из их нынешних столь мелких и суетных дел…

– Спасибо. Я с давних времен и с неослабевающим интересом читаю ваши труды, доктор Бэр.

– Бедняга Фогель писал мне о ваших бедах. Он принял их близко к сердцу…

– Я с благодарностью вспоминаю работу с доктором Фогелем. Это было большое счастье работать с ним рядом!

Вежливые, но ни к чему не обязывающие слова были сказаны. Теперь наступал решительный момент. Если только у доктора Бэра есть что предложить русскому коллеге Горюнову…

– Доктор Горюнов…

Николай Николаевич мог бы заметить, что это только в заграничной интерпретации, где профессорами называют наших доцентов, он – доктор. На самом же деле сам пока не может понять, кто он нынче, но стоило ли вдаваться в тонкости…

– …у меня ощущение, что за вашей работой стоит большая экспериментальная база. Я не ошибся?

– Да. Я подготовил атлас по северным водорослям…

– Атлас? – оживился то ли Бэр, то ли Бар. – Это интересно! Это очень интересно! Атлас – это была моя юношеская мечта. К сожалению, меня тогда не пускали к вам на Русский Север. Я так и не понял почему?

И не поймете, господин Бар. Пока кто-нибудь доходчиво не объяснит вам, что наши полярные моря тогда были нашпигованы подводными лодками.

– Издать общий атлас Земли по северным морям – это достойная работа… – Доктор Бэр помолчал, как бы что-то прикидывая. Потом протянул свою визитную карточку.

Николай Николаевич мгновенно вынул в ответ свою визитку.

– Я хочу, чтобы у нас с вами получилась большая интересная работа, – сказал на прощание американец.

Та же дама из оргкомитета тянула его куда-то в сторону. Поблизости нетерпеливо переминались несколько москвичей. Малоизвестному провинциалу занимать столько времени у почетного иностранного гостя, по их убеждению, было за гранью приличий. Вот они, у которых аж по два иностранных паспорта и ходы на мгновенное оформление визы, – это другое дело. Да только работы у них были почему-то все чаще серенькие…

– С кем ты там общался? – спросил Николая знакомый биолог из Ботанического института, когда после второго звонка публика снова стала заполнять ряды и Николай оказался соседом этого биолога.

– Доктор Бэр.

– Это который с Аляски? – изумился сосед.

– Он, – кивнул Николай.

– Крупно! А я думал, он не приехал. Что такому крупняку на нашем болоте?.. Значит, его имя – не приманка, в натуре? Ну и что он тебе?

– Обменялись мнениями по проблеме… – Николай Николаевич пожал плечами.

– Да ты должен парить в небесах от счастья!

– Вот я и парю. – И Николай показал на свой слегка поломанный стул.

Когда после долгой полосы несчастий и бед начинает везти, становится страшно.

– Ну как? – спросила Вика, едва он открыл дверь своей квартиры. – Я так проживала весь день! Как доклад? Что-нибудь говорили?

– Нормально, – ответил он, чувствуя неожиданную опустошенность, словно альпинист, с трудом и риском для жизни взобравшийся на вершину горы. – Наши вроде бы оценили. Иностранцы – тоже. А доктор Бэр…

– Доктор Бэр! – перебила вдруг Вика. – Он как раз тебе звонил, несколько минут назад.

– Звонил домой?! И что сказал? – Усталость мгновенно улетучилась. – Телефон гостиницы не оставил?

– Если я правильно поняла, сказал, что позвонит еще…

Не успел он взяться за борщ, который налила ему Вика, как в прихожей зазвонил телефон.

Николай бросился на звонок.

Но это был не профессор с Аляски. Незнакомый, явно русский голос спросил:

– Николай?

– Да, я вас слушаю, – ответил он, пытаясь определить звонившего.

– Доклад свой сделал?

– Сделал. Только я не понимаю, с кем…

– И дальше не понимай. Попутчик говорит. Слушай дальше. Твоего беглеца нашли. Он не в Курске обосновался, а рядышком, во Пскове.

– Какой беглец? – удивился Николай Николаевич, все еще не соображая, с кем он говорит и о ком идет речь.

– Тот, кого тебе отыскать приказано. Экс-директор.

– А-а-а, теперь понял.

– Ты ведь сразу после конгресса в Ростов собирался?

– Да.

– Теперь не собирайся. Послезавтра тебя отвезут во Псков и помогут вернуть награбленное.

– Это что, серьезно? Без дури? – Наконец он догадался, кто ему позвонил.

– Дурят только в психушке и иногда в цирке. Еще у Дэвида Копперфилда. А я – всерьез разговариваю. Тебя во Псков отвезут и встречу там устроят.

– Кто отвезет?

– Послезавтра в семнадцать ноль-ноль выйдешь из своих ворот. Подъедут красные «Жигули», «восьмерка». Усвоил? Кто будет за рулем, тот и отвезет.

– Усвоил, – растерянно проговорил Николай. И только хотел спросить о подробностях, как услышал короткие гудки.

Это звонил несомненно Алексей. Если он запомнил сбивчивый самолетный рассказ Николая. Если, несмотря на ранение, исполнил свое обещание и среди миллионов беглых мужиков сумел на просторах России каким-то образом отыскать их бывшего мурманского директора школы и даже организовать поездку для Николая, то все происшедшее можно было назвать только одним словом – это было чудо.

А следом за Алексеем, не успел Николай вернуться на кухню, позвонил доктор Бэр.

– Господин Горюнов, я переговорил со своими коллегами из института, вы были бы не против поработать вместе с нами?

– Когда? – спросил Николай Николаевич, стараясь справиться с внезапной хрипотой.

– Если вы дадите согласие, я думаю, с весны – с марта-апреля. Вам подходит такое время?

– Думаю, что подходит.

– Хорошо. Сейчас мне важно получить ваше согласие. А детали мы обсудим позже. Надеюсь, вы будете удовлетворены нашими условиями.

 

Тайная любовь Анечки Костиковой

Несколько лет назад популярная петербургская газета напечатала статью, которую в библиотеке у Анны Филипповны читали все девочки. И даже долго потом обсуждали.

Статья была переведена из французского журнала для женщин и рассказывала о любви одиноких матерей к своим взрослеющим сыновьям.

– Не знаю, может, у них там все возможно, а у нас про такое писать неприлично! – сказала бывшая зав. читальным залом, которая лет десять назад ушла на пенсию и как раз забрела к ним на огонек. – И читать тоже. Мало ли что в семьях бывает… Не про все же рассказывать.

Девочки с ней не спорили, но статья продолжала переходить из рук в руки. Анну Филипповну эта тема тогда трогала мало, разве что слегка щекотала нервы своей откровенностью.

Некая мадам Жаклин Пуатье пересказывала разные интимные беседы, которые она вела с матерями-одиночками.

«Мне еще нет сорока, на меня засматриваются многие молодые мужчины, неужели я буду спокойно наблюдать, как мучается мой сын, у которого нет девушек», – изрекала одна француженка.

«Если в одном доме живут две одинокие, но близкие души и сердца их свободны, почему бы им не доставить друг другу эту маленькую радость?» – объясняла другая.

А третья просто рассказывала, как договорилась с подругой, имеющей, как и она, пятнадцатилетнего сына, поехать на рождественские каникулы в Швейцарию. И поселиться там так, чтобы подруга была вместе с ее сыном, а она – с сыном подруги. Когда же приблизилось Рождество, выяснилось, что для подруги необходимость поездки отпала, она уже успела решить свои проблемы сама.

– А чего, и правильно. Все лучше, чем втихомолку онанизмом заниматься, – сказала тогда Лизка Иванова. – Я бы на их месте тоже не растерялась.

– Лизетта! – укоризненно оборвала ее главный библиограф Евдокия. – Ты все-таки сидишь с приличными людьми.

Возможно, что из-за этой самой Лизы все дальнейшее и случилось. А может быть, оно произошло бы и само по себе…

Статью прочли и забыли. Анечка о ней не вспоминала несколько лет. А потом вдруг вспомнила. Тогда у нее как раз перешел в окончательную фазу вялотекущий роман. Однажды она ждала троллейбуса с большой пачкой книг, которые везла для выставки. За нею стоял мужчина средних лет. Когда троллейбус распахнул двери, мужчина, ни слова не говоря, быстро поднял эту упакованную пачку, и они вошли вместе. За две остановки мужчина успел вручить свою визитную карточку, взять ее телефон и назначить свидание. Мужчина был женат, имел троих детей – это Анечка выяснила уже в первую встречу. Серьезных планов в отношении ее у него не было, а просто, как он сказал, ему было приятно побыть вместе с ней.

– Ваш вид высекает мгновенные искры удовольствия из моего мужского организма, – пошутил он.

Пожалуй, это был первый случай, когда ее не уговаривали стать женой. Они встречались года полтора, сначала раз в две недели, потом раз в месяц на квартире его приятеля. Потом он сказал, что уезжает надолго в командировку, откуда и позвонить нет возможности, но Анечка скоро увидела его на Невском, и что смешно – с похожей на саму себя девушкой.

Анна Филипповна подошла к троллейбусной остановке и услышала знакомый голос:

– Ваша внешность сразу высекает искры удовольствия из моего мужского организма.

Только фраза эта была обращена не к ней.

Она не стала дожидаться троллейбуса и пошла пешком. Ей было и смешно и грустно. Боже мой, какой пошлостью оборачиваются все эти романы!

Анечка на его счет никаких планов иметь не собиралась. Все было именно так, как он сказал, – иногда им было вместе приятно. И только.

А тут как раз у нее с Костиком произошел случай с их борьбой.

В принципе ничего не произошло. Когда-то, когда он был маленьким, они часто боролись и, хохоча, падали то на его диван, то на ковер, который ей достался в наследство после смерти родителей. Потом это само собой прошло. Детскую борьбу сменили шахматы. Они часто играли в шахматы, полулежа на ковре. И в тот раз, полушутя поспорив из-за хода, вдруг начали бороться, и Анечка в результате ощутила, что находится под самым настоящим мужчиной, который на полторы головы ее выше и в плечах тоже шире, и она прижимается своим телом к его телу. А еще поняла, что Костик в то мгновение тоже ощутил, что под ним как бы и не мама его, а молодая женщина в тонком полурасстегнутом халатике, тело которой он также чувствовал своим телом. В следующее мгновение они оба неловко вскочили и разошлись. Она – пошла на кухню, он – включил телевизор.

Тогда-то и вспомнилась та самая статья, переведенная из французского журнала для женщин.

Анечка в тот вечер долго не могла заснуть на своем раскладном диване и знала, что поблизости на таком же диване мучается ее Костик. До дня рождения, когда ей исполнялось тридцать четыре, а ему – шестнадцать, оставалось недели три.

Эти три недели она гнала от себя мысли, которые считала греховными, но они возвращались вновь. Стоило ей взять в руки новый журнал, как он открывался именно на статье о египетских фараонах, которые только тем и занимались, что женились на собственных сестрах и матерях. Она заглядывала в метро через плечо в газету и вычитывала еще более экзотическую историю про какую-то средневековую римскую матрону, которая переспала не то что с сыном, а с внуками и правнуками. Включала телевизор и обнаруживала русскую негритянку Елену Хангу, которая немедленно начинала рассуждать о том же самом. Хорошо, в это время Костик был в ванне, а то не хватало бы им вместе, голова к голове, выслушивать советы умудренной сексуальным опытом Ханги.

Те три недели тема запретной любви преследовала ее, будто наваждение. И как, вспоминая их, Анечка сама потом осознала, к собственному дню рождения она, так сказать, вполне «созрела».

Но все же, если бы не Лизка Иванова, скорей всего, у Анечки с Костиком ничего бы не случилось. Греховные мысли приходят и уходят. Порой даже становится удивительно – надо же было такому влезть в голову!

Костик влюбился бы в какую-нибудь одноклассницу, ее бы тоже настиг очередной роман…

Когда Анна Филипповна получила первое послание от шантажиста, она ему не поверила. Как и где он мог заснять то, о чем писал?

Тогда он прислал копию. Она поставила кассету, включила видеомагнитофон и пришла в ужас. Там был в самом деле почти весь тот вечер. И начало ночи.

Анна Филипповна смотрела фильм, в котором выступала в главной роли, время от времени всхлипывая и размазывая несмытую тушь. Но даже и тогда она подумала, что если бы все случилось заново, то поступила бы так же.

Девочки из библиотеки пришли, как всегда, все вместе. И по виноватому лицу Евдокии, которая вошла первой, было понятно, что что-то случилось. С уходом Анечки на телевидение было уже решено, Евдокия переходила на ее место, девочки об этом тоже знали.

– Там Лизка на лестнице, с нами увязалась, – сказала Евдокия, встав в дверях прихожей.

Лизу Иванову Анечка не приглашала, но что поделаешь – не гнать же ее было. Так она и вошла вместе со всеми. И поначалу вела себя пристойно.

Ее понесло потом, после шампанского вперемешку с коньяком. Громко и беспричинно похохатывая, она пересела поближе к Костику. И принялась примитивно кокетничать, время от времени дотрагиваясь то до руки его, то до колена.

– Такого парня от меня прятала! – повторяла она. – Дай-ка, Костик, я до тебя доберусь.

Кто-кто, а Анечка прекрасно знала этот ее громкий беспричинный смех. Но чтобы гнилозубая Лизка, с постоянным запахом то ли немытого тела, то ли чего-то там еще, положила глаз на ее Костика! К тому же девочки поговаривали, что она время от времени заражается дурными болезнями.

Остальные вели чинные разговоры, делая вид, что не замечают неприличия Лизки – портить вечер никому не хотелось.

– Где музыка? Включите музыку! Костик, пошли!

Костик даже слегка съежился от такого напора, но послушно пошел вслед за Лизкой. Места было немного, и они танцевали на виду у всех.

– Лизетта! Брось дурить! – пробасила Евдокия, увидев, что Лизка как-то уж очень непристойно сразу прижалась к Костику.

– А не надо было прятать! – отозвалась со смехом Лизка. И капризно спросила: – Костик, ты ко мне завтра придешь? Мне надо электрическую пробку поставить.

– Тебе бы в другое место поставить пробку, – отозвалась Евдокия.

– Смотря какую. – И Лизка снова принялась хохотать. – Костик, ты сумеешь мне пробку поставить?

За столом все слегка приумолкли и стали прятать глаза.

– Лиза! Сядь быстро рядом со мной! – скомандовала Евдокия. – Я сказала, сядь и остынь! – повторила она.

Как ни странно, Лизка ее послушалась. А может быть, и не так уж сильно была пьяна, просто дурачилась.

Чтобы не видеть этого ужаса, Анечка пошла на кухню за тортом и оттуда позвала:

– Костик, помоги мне, пожалуйста.

Костик вошел, и с ним вместе вошло целое облако из электрических зарядов, Анечка это сразу почувствовала. У него даже руки чуть-чуть подрагивали, когда он взялся за блюдца с чашками, чтобы нести их в комнату.

«Ничего себе! – подумала она. – Эта немытая, с дурным запахом страшила, которой вроде бы уже сорок, собирается увести моего любимого и единственного мальчика!»

И, словно уловив ее мысли, в кухню вошли девочки с грязными тарелками.

– Мы ее сейчас отправим, ты извини, что так получилось, она еще больше набралась, – стали то ли оправдываться, то ли утешать они.

В комнате снова заиграла музыка. И снова раздался похотливый Лизкин смех.

– Ань, ты что, его даже целоваться не научила?! Анечка внесла торт и увидела, что Лизка снова висит на Костике.

– Живешь вдвоем со взрослым парнем и не можешь его обучить?! – И Лизка, продолжая хохотать, потянулась к ее Костику. – Костик, смотри, как надо целоваться. Придешь завтра, я тебя всему научу! – И, уже не обращая внимания на остальных, она, словно пылесос, присосалась к его губам.

Тут едва не завязалась свалка. Девочки стали Лизку оттаскивать, выпихивать в прихожую. Анечка же с удивлением смотрела на Костика, который словно поплыл. Такая у него была странная блуждающая улыбка и взгляд – тоже непривычный. Ей вдруг вспомнилась фраза из какой-то книги девятнадцатого столетия: «Она пробудила в нем мужчину». Костик тоже пошел в прихожую.

– Что хочешь делай, а парня к ней не пускай, – строго сказала Евдокия. – Потеряешь.

Девочки вытолкнули Лизку на лестницу, бросили ей вслед короткую дубленку, сапоги и захлопнули дверь.

– Костичек, телефон не забудь, я тебя завтра жду! – выкрикнула она, на мгновение уцепившись за дверь.

После этого сразу стало тихо

– Пожалуй, и нам пора собираться, – рассудительно сказала Евдокия, – пошутили и хватит.

И девочки, не садясь уже больше за стол, быстро перенесли на кухню чашки с блюдцами, недоеденный торт, принялись натягивать свои пальто.

– Боюсь я за твоего парня, не справиться тебе с ним, – тихо проговорила Евдокия.

И тут в одно мгновение Анечку озарило решение.

Ей только завтра будет тридцать четыре, и даже в школе у Костика ее недавно приняли за старшеклассницу. И ей не победить притяжение этой пьяной шлюхи! Да если их поставить рядом перед зеркалом – это же день и ночь!

Дальше она действовала так, словно план был заранее намечен и расписан по секундам. Каждое ее движение было точным и собранным.

Едва закрылась за девочками дверь, она метнулась к шкафу и взяла полупрозрачный пеньюар, который ей подарил ровно за год до этого дня герой ее вялотекущего, а теперь уже вовсе закончившегося романа. Однажды Анечка даже приносила этот пеньюар с собой на тайное место их встреч – в квартиру его приятеля, и ей было сказано, что он воздействует на мужской организм всепобеждающе. Крутилась она несколько раз перед зеркалом в нем и дома – но только когда не было Костика. При нем надевать его было невозможно – хуже, чем расхаживать голой. А теперь настал миг, когда она должна была надеть эту одежку именно для него.

Странно, что она даже не помнила, где он лежит, но, когда понадобился, рука словно сама протянулась за ним. В следующую минуту она разделась в ванне и быстро, не намочив головы, приняла легкий душ. Вытираясь, она взглянула в зеркало, осталась довольна своим отражением, – ей никто и тридцати не давал. Вместе с отражением она покачала головой и улыбнулась той улыбкой, которую в следующую минуту собиралась послать Костику.

– Нежность, застенчивость и уверенность в правильности поступка, – сказала она сама себе, возможно даже вслух.

Решение было принято и отмене не подлежало.

В прозрачном пеньюаре и в тех же туфельках на каблуках, в которых была весь вечер, она решительно шагнула в комнату, встретила взгляд Костика и почувствовала его удивление, а потом сразу и смущение от непривычного ее наряда. Хотя если творить прямо – то, что было на ней, лишь с натяжкой можно было назвать нарядом.

– Господи, какой ты у меня большой, – сказала она, подходя к нему как ни в чем не бывало и улыбаясь той самой отрепетированной улыбкой, которая прежде предназначалась только мужчинам. – Включи что-нибудь медленное, давай хоть с тобой потанцуем.

Ей смешно было наблюдать за ним, как он сражался со своими глазами. Старательно отводил их от ее манящего тела, но они снова возвращались назад. Спотыкаясь, он подошел к магнитофону, включил какую-то музыку. Она приблизилась к нему, положила руки ему на плечи, потом, продолжая улыбаться, сняла с него пиджак, и они начали танцевать, едва касаясь друг друга.

Бедный Костик от смущения одеревенел и неловко переставлял ноги. Но Анечка, так же как в тот раз, когда они боролись на полу и она оказалась внизу под ним, уже ощущала своим телом его мужское тело.

– Какой же ты у меня большой, красивый и сильный, – шептала она, легко притрагиваясь губами к его щеке. – И правда, самый настоящий мужчина! Мой любимый мужчина…

И, продолжая танцевать, она, улыбаясь, стала медленно, пуговицу за пуговицей, расстегивать на нем рубашку.

А потом, чтобы окончательно перейти рубикон, взяла его руку, положила на свою грудь и, запрокинув счастливо улыбающееся лицо, прикрыв глаза, слегка прижала его ладонь.

Глупо, что Анечка не догадалась погасить тогда свет. Но разве могла она подумать, что кто-то заснимет все, что у них случилось, на пленку. Кто мог принести с собой камеру и где ее спрятал – она не могла представить. Неужели Лизка решила так отомстить? Но вряд ли Лизавета стала бы ее теперь шантажировать. У Лизаветы, как ни странно, за эти два года жизнь пошла круто по восходящей. Она теперь жена скотопромышленника из Аргентины, который увидел именно ее фотку среди сотен других в каталоге российских невест, изданном специально для Латинской Америки.

Анна Филипповна даже остановила видеомагнитофон посередине просмотра и обошла всю квартиру. Оглядела потолок, стены. Говорили, что есть какие-то шпионские камеры, которые простому глазу не заметны. И по углу обзора можно ее обнаружить. Наверно, как раз такой снимали Скуратова и какого-то там еще министра юстиции. Неужели и ее тоже сняли таким образом? Она ведь тогда даже не провела первой передачи.

Но так как любое соприкосновение с техникой приводило ее в состояние растерянности, тайной камеры она так и не увидела. А может быть, ее уже и не было.

Она правильно поступила во время первого просмотра, что сделала перерыв. По крайней мере, в результате успокоилась и смогла дальше следить, анализируя кадры.

Получалось так, что шантажист снимал их не только в тот вечер, когда все началось. Он продолжал снимать и потом, даже через год. А теперь собрал все в одну пленку. А может быть, у него их вообще скопились десятки, а то и сотни. Если он снимал вечер за вечером. Хотя чаще они все-таки гасили свет. Но несколько раз они были в постели и днем. Эти летние кадры, когда Костик сразу, в первой половине июля, сдал в институт, как раз запечатлелись на кассете.

Цель Анны Филипповны была достигнута: Костик забыл про Лизку Иванову и больше не вспоминал о ней никогда.

Но все получилось не совсем так, как она планировала, а лучше.

Как ей казалось, она взялась за исполнение плана с ясным умом и холодным сердцем. Если Костику стала так необходима женщина, то лучше пусть будет она, Анечка, чем эта немытая заразная Лизка. По крайней мере, необходимый запас нежности он от нее получит. В ее же задачу входило сделать так, чтобы он израсходовался весь, до конца. Чтобы и капли желания в нем не осталось пойти днем к этой самой Лизке.

Кое-какой сексуальный опыт у нее был. К тому же и современные книги на эту тему она тоже иногда просматривала. Однако для себя Анечка ничего в тот вечер не хотела, она делала все это только ради Костика. И когда они оказались совсем вместе, ласково и нежно помогла ему.

Но потом случилось неожиданное. Разжигая в нем желание раз за разом, она и сама не оставалась колодой бесчувственной. Ей даже не потребовалось, как она предполагала, изображать страсть. Это было нужно, чтобы ее Костик ощутил себя настоящим мужчиной. Мужчиной-то он себя ощутил. Но и она почувствовала себя настоящей любовницей.

Следующий день был воскресеньем, и накануне они думали, что поедут на лыжах в Токсово. Они уже лет восемь ездили туда в марте. Или в Комарове, за Щучье озеро.

Анна Филипповна проснулась под утро и с ужасом подумала о том, что случилось. Испугалась она не того, что произошло, – она по-прежнему считала, что все сделала правильно, испугалась она той первой минуты, когда Костик откроет глаза. Но тут же взяла себя в руки и, немного отстранившись от любимого его лица, стала раздумывать, как сделать, чтобы и он почувствовал, что все, что она наделала, – очень хороший и правильный поворот в их жизни.

Бедный, он даже похудел за эту ночь. И был поразительно похож на Диму Голубева. Тогда, шестнадцать лет и девять месяцев назад, она так же разглядывала его, проснувщись рано утром.

В середине дня они все-таки поехали на лыжах. Было яркое голубое небо, слепящее солнце и очень теплый, застоявшийся между соснами воздух. И ей хотелось не переставая улыбаться от счастья – так им было с Костиком легко и свободно. А когда, шутливо оглянувшись по сторонам, он прислонил ее к шершавому стволу сосны и поцеловал – как настоящий мужчина, у нее, как сказала бы Ленка Каравай, просто поехала крыша.

Однако когда-то она внимательно прочитала «Крейцерову сонату» Толстого и кое-что из нее усвоила. Да и современные книги предупреждали о мужском пресыщении как о самом страшном. Поэтому вечером она постелила Костику на его диване и, нежно поцеловав, ушла на кухню читать некий труд под названием «Как стать телезвездой».

Начиналась ее новая жизнь.

Мужчин можно делить еще и так: на тех, от которых сразу при виде молодой женщины исходят флюиды, и на тех, которые равнодушны, словно их кастрировали уже при зачатии.

Бравый светловолосый кудрявый майор несомненно относился к первому типу.

– Не знаю, что мне с вами делать, – говорил он Анне Филипповне. И взгляд его был вполне откровенным. – Сначала вы нас, военных, ругаете со своих экранов, а потом просить приходите за своих сыновей.

«Значит, узнал», – поняла она.

– Я вас не ругала никогда. – Анна Филипповна изо всех сил старалась, чтобы ее улыбка не показалась жалкой.

– О вас я не говорю, вас я с удовольствием разглядываю. Как прихожу домой, так вас и включаю…

Она это знала. С каждым месяцем ее «включало» все больше мужчин. Забавно, что ее рейтинг неуклонно прирастал именно за счет мужской части телезрителей.

– Так хочется вам помочь! – почти искренне сокрушался майор. – Прямо хоть на должностное преступление иди…

– Ну так и помогите! Если какие бумаги надо, я принесу…

– Да что бумаги. У нас их вон – целые шкафы. – И майор показал на многочисленные дверцы за своей спиной.

Анна Филипповна видела, что он тянет, просчитывая все обстоятельства.

Наконец он решился.

– Ну, не знаю, согласитесь ли вы… Эту ситуацию так просто с кондачка не разрубить. У меня дома в эти дни ремонт, я ночую у приятеля, у него квартира пустая. – Взгляд его можно было назвать предельно откровенным.

Анна Филипповна понимающе кивнула.

– Давайте обсудим это дело вечером, так сказать, в тесном кругу. В двадцать часов подойдете, если я вам продиктую адресок?

Все просто и ясно. Так сказать, нормальный бартер: я тебе дам две недели для утряски дел твоего сына – просто переложу его документы из одной папки в другую, чтобы ты его успела освободить от призыва, а ты сегодня со мной ляжешь на кушетку приятеля. Майор потом бы с деланным равнодушием рассказывал: «А-а-а, эта, с телевидения? С ней тоже спал. Да так себе, ничего бабец. Но ко мне же их очередь». И был бы прав. К нему в самом деле стояла очередь из еще не старых, годных к использованию матерей.

– Кстати, вас-то я знаю, что зовут Аня. Анна Костикова. А я – Федя.

Надо было соглашаться. В конце концов, ничего бы с нее не убыло. Одним мужиком больше, одним меньше. Но ее в тот миг как заколдобило. Два с половиной года назад – пожалуйста. Она бы так и поступила. А теперь не могла она изменить Костику. Ни с кем. Даже с тем, от кого как раз и зависела Костикова судьба.

– Нет, Федя. – Она тоже смотрела ему в глаза вполне откровенно. – Как раз сегодня никак не могу. Сегодня у меня съемки. Помогите уж так, если можете, без вечерней беседы.

– Ну не знаю, не знаю, – майор сразу потускнел, – ничего вам обещать не могу.

Конечно, надо было соглашаться.

Зато теперь она бы не впадала в панику, если почта от Костика задерживалась на несколько дней. И не думала бы ежесекундно с ужасом о том, чем ему грозило близкое будущее. А грозило Чечней.

«Все. Я договорился, меня берут менеджером сети!»

Если бы Анна Филипповна вдумалась тогда в эти слова Костика, то наверняка поняла бы, чем они грозят.

Он все больше хотел ощущать себя настоящим мужчиной. Не сыном, но мужем. За два года он стал еще выше и еще шире в плечах. Она по-прежнему покупала себе вещи сорок четвертого – сорок шестого размера, а у него был пятьдесят второй – пятьдесят четвертый. Ее босоножки смотрелись рядом с его длинными, словно лыжи, туфлями как игрушечные. Бывшие одноклассницы активно названивали ему, предлагая встретиться. Но пока у него была она и Интернет.

Они купили подержанный компьютер еще в десятом классе. Костик за несколько дней его освоил, потом ему подарили модем, тоже бэушный. С того времени он готов был жить в виртуальном пространстве целыми сутками. И кто-то из виртуальных приятелей предложил ему работу в фирме – администратором компьютерной сети.

Еще бы Костик не согласился! Весь последний год он искал возможности заработать. Даже сделал каким-то людям, пообещавшим за это двести долларов, сайт.

– Вообще-то за изготовление и размещение сайта платят сейчас больше тысячи долларов, но для начала хорошо и двести, – говорил он, просидев неделю за компьютером.

Только человек, который тот сайт заказывал, получив дискету с готовой работой, заплатил вместо двухсот долларов двести рублей, объявив, что и так дает свои личные, потому что его контора переселилась в Москву.

Анна Филипповна видела, как Костик страдал оттого, что не мог принести в дом серьезного заработка.

– Костик, милый, это все суета, – уговаривала она. – Денег все равно не бывает много.

Было лето. Съемочная группа уезжала на Соловецкие острова. Снимать телефильм по ее сценарию.

– Ты только не суетись, – советовал главный режиссер Миша, – и не слишком зарывайся. Такие удачи выпадают раз в жизни.

Она и сама это понимала. Под нее, без году неделю отработавшую на телевидении, отпущены бешеные деньги. Которых, правда, им едва-едва хватит на то, чтобы довести фильм до экрана.

Люди, смотрящие в своих квартирах телевизоры, вряд ли догадываются, почем нынче обходится каждая минута экранного времени. А если съемки натурные, то цены взлетают в несколько раз.

Но едва они обосновались на Соловках и начали снимать, пришла телеграмма: «Понедельник ухожу армию».

Она примчалась немедленно и увидела его виноватое лицо.

Оказывается, в тот же день, когда Костик подал заявление о переводе на вечерний, из военкомата в институт пришел запрос и Костика вставили в список лишившихся отсрочки. Военкомат, который никак не мог выполнить план по набору, сразу прислал повестку.

– Как же я так глупо лопухнулся! – ругал Костик самого себя. – Забыл, что с вечернего берут в армию.

Анна Филипповна бросилась к ректору. Тот лишь развел руками:

– Если он получил повестку, я уже помочь не в силах.

Все же ректор вызвал декана:

– Почему вы парня не предупредили об армии? Разве можно разбрасываться такими студентами?!

– Я думал, он уже отслужил, – стал оправдываться декан. – По виду он такой взрослый…

Общими усилиями они придумали простой выход.

– Уговорите людей из военкомата, чтобы они аннулировали повестку, ну, скажем, чтобы решили призвать не на днях, а хотя бы недели через две-три. Это они сделать в силах. А мы сразу его восстановим на дневном и дадим справку.

Но кто мог подумать, что кудрявый майор Федя уговаривался помочь только через постель.

У нее еще оставалась надежда. Главный режиссер Миша знал какого-то генерала в штабе округа и обещал нажать на все доступные рычаги. Но генерал оказался в отпуске.

А Костик в результате оказался в учебной части в Новочеркасске.

И она ежедневно молила Бога, чтобы он отвел ее Костика от Чечни.

 

Поиски «кидалы»

Несчастье у Николая Николаевича было такое.

– Слушай, Горюнов, – сказал директор института, подписывая бумаги на отъезд для участия в конгрессе.

Обычно директор звал сотрудников на «вы» и по имени-отчеству, а переход на «ты» считался особым уровнем доверительности.

– Ты у нас человек в общении с этими людьми опытный… – Директор приостановился, подыскивая слова. А Николай Николаевич, решив, что речь идет об участниках конгресса, готов был молча согласиться. – Остальной наш контингент – просто лохи подзаборные, а ты все-таки пообтерся в том кругу… Короче, считай это поручением от всего института. По моим сведениям, Гуляй-Голый окопался в Курске. Вроде бы даже там директорствует. Сумеешь его накрыть – честь тебе и хвала. А сумеешь вернуть наши деньги – считай, что лаборатория – твоя.

Хорошенькое такое порученьице! Как раз для него. Чтобы снова загреметь, только уже в качестве «зе-ка», как рецидивисту.

– Да, чуть не забыл. Мы для тебя два его фото изготовили. Это так – если придется кому показывать. Ты сам сделай копии на ксероксе – вдруг понадобится раздать. – Директор поднялся всей своей массой над столом и пожал руку. – Короче, на тебя все надежды. А насчет лаборатории мое слово верное.

Степан Аркадьевич Гуляй-Голый был в Мурманске обыкновенным директором школы. И кто-то, теперь уже этот человек предпочитает оставаться неизвестным, порекомендовал его институту. Вот, деловая личность, связи в Курске, может пригнать фуру дешевых овощей, фруктов и прочих продуктов. Все сдали по полторы-две тысячи рублей. Некоторые приносили последние, надеясь, что благодаря дешевым продуктам потом сэкономят больше. Как-никак директор школы, мурманчанин, не случайный приезжий с предгорий Кавказа.

Гуляй-Голый несколько раз появлялся в институте, солидно проходил в профком, оформлял в приемной сопроводительные бумаги, чтобы с ГАИ было легче разговаривать на трассе. Уехал в первых числах августа. И к началу учебного года не вернулся.

Тут как раз случились дефолт с деноминацией, и публика запаниковала.

Когда, прождав недели три, особо любознательные отправились в школу, выяснилось, что директор из нее уволился, а приватизированную квартиру продал какому-то московскому агентству.

Когда «кидают» одного-двух людей, над ними чаще посмеиваются – не надо нарываться. Но когда «кидают» целый институт, причем отбирая живые кровные деньги! Эту историю обсуждали в каждом институтском углу. Председатель профкома, пожилая дама, отработавшая по общественной линии несколько десятков лет, рыдала прямо на трибуне. Хотя как раз ее никто не винил. Все знали, что Гуляй-Голого привела не она. Мало того, она даже настаивала на посылке с ним кого-нибудь из институтских сотрудников. И повторяла, что человеку с такой дурацкой фамилией нельзя доверять большие деньги. Но тогда все отнеслись к этому делу легкомысленно.

Зато теперь, в декабре, через полтора года, именно Николая Николаевича выбрали тем самым козлом отпущения.

Как отыскать в городе-герое Курске этого «кидалу» и тем более как подступиться к нему, чтобы вернуть в Мурманск пятьсот тысяч рублей, или по тому старому курсу – восемьдесят тысяч долларов, – никто понятия не имел. Не представлял, с какой стороны взяться за это дело, и сам Николай Николаевич. Он знал лишь одно: дорога в Курск начинается с железнодорожной кассы.

– Хочешь, я сама позвоню директору? Нельзя тебе в это ввязываться!

После бессонной ночи, состоящей из трех вызовов неотложки к Димке, в головах у Николая и Ники был гул.

– Как он посмел, ваш директор, поручить это дело именно тебе?!

– А если не я, то кто же? – Николай пытался отшучиваться. – Ты не бойся, я издалека поиграю перед ним наручниками – и в сторону. Главное, чтобы это был он, а не кто-нибудь очень похожий.

– Если бы не Димка, я бы сама с тобой поехала… Неужели ты думаешь, что он так просто отдаст тебе деньги? Да он тебя, как это называется, закажет! Он же там какой-нибудь авторитет!

– Так и мне тоже авторитет помогает. То ли из Фэ-Эс-Бэ, то ли из уголовничков. Вот и сопоставим, у кого выше рейтинг…

В дорогу Вика собрала большой термос с кофе и туго набитый полиэтиленовый мешок с бутербродами. Прямо как тогда, когда он отбывал срок на химии.

– А кто тебя повезет? Ты хоть знаешь имя?

– Даже кликухи не ведаю. Зато знаю колер – красная «восьмерка», – продолжал отшучиваться Николай. Хотя, конечно, и у него скребли душу кошки.

– Ты попробуй посмотреть его документы. Под каким-нибудь предлогом.

– Все будет в порядке, мэм, не волнуйтесь.

– Как доедете до Пскова, сразу позвони. И потом, после встречи с этим человеком, тоже позвони.

Что-то она такое чувствовала. Какую-то опасность. Потому что, даже закрывая дверь, повторила:

– Господи, как я не хочу, чтобы ты ехал! Если бы ты знал!

Но только опасность была с другой стороны.

Едва Николай вышел из ворот своего дома, как сразу с другой стороны улицы рванула красная «восьмерка» и, круто развернувшись, остановилась рядом с ним. Водитель, не выходя из машины, опустил стекло и спросил:

– Николай Николаевич?

– Да, это я.

Водитель подтолкнул дверцу, перехватил у Николая сумку с бутербродами и термосом и перебросил ее на заднее сиденье.

Только Николай, стряхнув снег с подошв, поместился рядом с ним, как машина рванулась, резко набирая скорость. Николай любил ездить плавно, сейчас же «восьмерка», в которой его везли, обходила каждый автомобиль, который оказывался впереди. Водитель постоянно менял ряды и, скорей всего, получал немало ругательств от других участников движения.

Именно таких крутых водил Николай Николаевич ненавидел, когда сам садился за руль.

Они быстро проскочили Московский проспект, потом аэропорт и, поднявшись на Пулковский холм, вышли на Киевское шоссе.

Если в городе снег пребывал в основном в виде грязноватой жижи, то тут, на природе, он сохранял свою натуральную белизну. А вдоль дороги громоздились приличные сугробы.

Где-то в районе Гатчины Николай стал задремывать. И решил пуститься в разговоры.

– Говорят, в этом году по всей России тепло. Зато в Китае – морозы, чего сто лет не было.

Водитель, крепкий парень лет тридцати в кожаном «пилоте» на меху, что-то буркнул в ответ, но разговор о погоде поддерживать не стал.

– Мы прямо в Псков едем, без остановок?

– Прямо.

– Сколько это по зимней дороге?

– Должны быть на месте не позже двадцати трех. Может, будем раньше. Да, я забыл сказать, меня Андреем зовут.

Представившись, парень снова надолго замолчал. А Николай уже не мог сопротивляться дреме, и скоро его голова свесилась к окну.

Он проснулся от резкого торможения. И с испугом открыл глаза. И даже успел подумать что-то такое типа: «Неужели опять вляпался?!» К счастью, впереди, в дальнем свете фар, на обочине темного пустого шоссе маячили вроде бы не бандиты – там отчаянно махала рукой женщина с двумя маленькими детьми. Когда их машина остановилась, Николай Николаевич увидел ярко-желтую старую «двушку», прорывшую в придорожном высоком сугробе могучую траншею и застрявшую почти по крышу.

– Ну и что? – спросил Андрей, первым вышедший из машины.

– Спасите нас! Мы стоим уже час, наверно, никто не останавливается! Дети замерзли! Спасите нас, мужчины!

Детишки были закутаны поверх зимней одежды в покрывала от сидений и испуганно к ней жались.

– Суйте детей к нам, пусть отогреваются, – распорядился Андрей, – а сами помогать будете. Лопата у вас в багажнике есть?

– Нет, – растерянно отозвалась женщина, пропихивая детей на заднее сиденье их «восьмерки». – А разве она нужна?

– Как же мы вас откопаем? Без лопаты зимой за город никто не ездит. А буксирный трос или, лучше, веревка капроновая?

– Не-не знаю.

– Ладно, залезайте к детям, когда понадобитесь, позову. – И Андрей стал рыться в багажнике своей машины. – Так ведь ее не вытянешь. Надо за задний мост подцеплять, – сказал он Николаю, предложившему себя в помощь.

Следующие минут пятнадцать они по очереди лихорадочно отбрасывали снег лопатой Андрея, вогнав себя в пот. Потом Николай подлез к засевшей машине, сделал из буксирного троса петлю вокруг заднего моста. Женщина в это время заползла вовнутрь салона и поставила на нейтральную передачу.

Мимо них, ослепляя дальним светом, мчались, мчались автомобили всевозможных моделей и марок, прошел «икарус», и никто не остановился.

– Так бы и замерзала тут, – негромко ругнулся Андрей.

Наконец их «восьмерка» была подогнана задом к буксирному тросу. Женщина проинструктирована, какую включать передачу и как газовать, а Николай Николаевич пролез по снегу к ее капоту, чтобы подталкивать машину спереди.

С третьего раза их попытка удалась, и «двушка» была выставлена на обочину.

– Может, чаю попьем? – предложил на радостях Николай.

– Вашего на всех хватит? – И Андрей взглянул на часы.

– Термос – три литра.

Они пили чай с бутербродами, которые приготовила Вика. Счастливая женщина не переставала благодарить. Выяснилось, что она везла детишек из Луги в маленький городок Плюссу к своей матери.

Она даже пыталась сунуть Андрею какие-то деньги.

– Купите на них себе подарок, – небрежно отмахнулся Андрей.

Наконец они двинулись дальше.

– Мы, оказывается, уже за Лугой, я и не заметил, – проговорил Николай Николаевич.

– Я вас будить не хотел. Думаю, пусть человек спит.

Андрей выглядел теперь разговорчивей.

И Николай Николаевич осмелился задать вопрос, который его беспокоил с самого начала:

– Мы к кому-нибудь едем или в гостинице будем?

– Все нормально, – успокоил Андрей. – В гостиницу. Там поужинаем…

Однако такой ответ Николая не успокоил. На его улице почти в каждом доме были открыты кафе. И в них всегда сидели посетители, которые с легкостью поедали разные закуски. Но только не он. Потому что цены там были не по его зарплате.

«Если в ресторане, то откажусь, – подумал он, – скажу, что укачало и спать хочу».

– А как мы на человечка выйдем? – все же задал он новый вопрос.

– На какого человечка? – насторожился Андрей.

– Ну, на должника.

– А-а, на этого, вашего? Нам его приведут. На поводке. И в наручниках.

– Из Афгана? Не, ну вы сами прикиньте, сколько мне тогда было. Из Афгана я вместе с Громовым выходил. Зеленый был, как лопух в канаве. Лейтенантик – только-только после училища. А вот в Таджикистане я поработал. Ну, там такое бывало, что маме-папе молились и всем богам сразу.

Разговор у них вспыхнул неожиданно быстро. Еще несколько минут до этого Николай Николаевич прикидывал: кто же его везет – то ли бандит, то ли глубоко законспирированный фээсбэшник. И что-то такое сам сказал про Мурманск, потом про азиатские каналы, которые он, в отличие от главной своей работы, пытался лишить водорослей, чтобы лучше проходил водосток. А раз Азия, пустыня, то и Афганистан. И тут Андрея понесло.

По крайней мере, в недалеком прошлом он был офицером, причем не простым. А вот кем был сейчас – оставалось загадкой.

Но он вдруг раскрылся сам.

– Жена, та уже привыкла, а сестра, она учительница в школе, физику преподает, дразнит: «Не стыдно тебе в бандюганах ходить?»

А я ей: «А тебе не стыдно в бандитском государстве жить?» Ну так вот: в такой стране, как у нас, мы – самая правильная структура. Мы хоть по понятиям живем, а остальные – или они грабят, или их грабят. Вы ученый, у вас свои заморочки, вам этого не понять…

– Ну как же, я все понимаю, – отозвался Николай Николаевич.

Так они и проехали под разговоры вторую половину дороги.

– Вы идите прямо к администратору, берите наш номер, у нас постоянный, а я машину на стоянку поставлю, а то смеху будет, если угонят, – сказал Андрей, когда они остановились около гостиницы.

Николай прихватил свою полегчавшую сумку и открыл тяжелые двери гостиницы.

– Номер? – удивленно переспросила администратор, покрутив его паспорт. – А вы от кого? От организации или откуда?

– Я из Петербурга.

– Не знаю, – и она почти брезгливо его оглядела, – в моем списке вас нет… Номер за две тысячи возьмете? Две комнаты, ванна, горячая вода.

– Нет.

И тут в дверях появился Андрей.

– Андрюшечка! – Лицо администраторши мгновенно изобразило лучезарное счастье. И без всякого оформления она протянула ему ключ. – Иди, там все готово. Потом еще поворкуем. А вы, я не знаю, – администраторша снова повернулась к Николаю Николаевичу, – сходите в другую гостиницу, тут недалеко.

– Он со мной, – коротко объяснил Андрей.

И лицо администраторши снова переменилось. Теперь она смотрела на Николая как на свойского человека, как на члена своей семьи.

– Сказали бы сразу. Что же вы… А то: «Я из Петербурга», – передразнила она. – Ясно, что не с Мадагаскара. Я сейчас девочкам позвоню, они во второй комнате диван застелят.

Номер, в который Андрей ввел Николая Николаевича, состоял из двух комнат, с ванной и прочими удобствами. И Николай Николаевич вновь почувствовал, как душу его скребет страх.

А ну как не удастся вернуть долг, какими деньгами он будет рассчитываться?

Андрей, едва войдя, набрал телефонный номер и стал говорить так же кратко, как разговаривал по дороге в машине:

– Сергей?.. Да… Готов… Да… Принято… Жду… Завтра в семь утра за нами заедет человек, и поедем посмотрим вашего должника, – сказал он, положив трубку. – Через десять минут спустимся в буфет.

– А пустят нас? Он же до одиннадцати.

– Нас? – переспросил Андрей и усмехнулся. – Нас всюду пустят.

Буфет был закрыт, но между дверей пробивалась щелочка света.

– Света! – позвал Андрей.

И дверь сразу открыли.

– Я вам по две порции сосисок приготовила с кукурузой. Пойдет? – спросила буфетчица с нарумяненными щеками.

– Нам сейчас все, Светик, пойдет. – Андрей сел около окна, где был накрыт столик. – Садитесь, что стоите. – И он подвинул соседний стул Николаю.

– Ты надолго в этот раз? Я вам по двести налью, хороший коньяк – армянский, настоящий.

– Мне не надо, – успел вставить Николай.

– Вы чего, закодировались? – удивилась буфетчица.

– Точно. Как выпью, сразу душа в рай.

– Да бросьте, это только так, пугают.

Буфетчица налила коньяк в мерный стакан и перелила в большой фужер.

– Смотрите, структура платит за все. Так что вы зря… Может, передумаете, за компанию.

Николай, улыбаясь, покачал головой. Не хватало только ночных возлияний. Андрей крупными глотками выпил весь коньяк, слегка тряхнул головой, съел дольку лимона, проглотил, почти не жуя, сосиску и подвинул фужер к буфетчице Свете.

– Налей и вторую дозу. В счет коллеги. Вы ведь не против, коллега? – спросил он.

И Николай удивился, как быстро раскраснелось его лицо.

– Вы не пьете по убеждению или по страху?

– По завязке, – отшутился Николай.

– А мне это как лекарство. Для снятия напряжения. Молочную водку пили? Не-а? Мы ее каждый вечер дули. – И Андрей стал рисовать вилкой. – Тут и тут сидели «духи», тут киргизы, а тут – караваны перегоняли. И все мимо нас. Ну, мы как плату за проход брали, в гильзу от снаряда нальем, чтоб полная была. Главное – потом потеть, чтоб пОтом выходила.

«Страшное дело, – думал Николай Николаевич, не очень вслушиваясь в его пьяный рассказ, – завтра с утра поездка, конечно, накрылась. Это уж точно».

– Светик, давай уж и третью дозу. Раз сам Бог в трех лицах. Верно я сказал, коллега? – И он неожиданно пристально вгляделся в лицо Николая. – Прежде знаете как говорили: «Кто не пьет, тот подозрителен». Но я вам прощаю. Вы хорошо бросали снег. Светик, слышь, мы бабу одну вытягивали за Лугой. Я сначала подумал, может, трахнуть ее, я на сугробе ни разу не трахал, говорят, хорошо. Ты, Светик, как, трахалась на снегу?

Света в ответ показала глазами на Николая. Но Андрей, которого развозило с огромной скоростью, отмахнулся:

– Вы извините, коллега. Мы со Светкой старые друзья, но чтоб лишнее – никогда. Правда, Светик? А пошутить может каждый.

Николай доел сосиски и раздумывал, уйти ли ему тихо, оставив Андрея со старой подругой, или увести его в номер.

Буфетчица Света, поддавшись на уговоры выпить с ним вместе, пригубила коньяк и тоже развеселилась.

Но тут неожиданно собрался сам Андрей, поднявшись, он чмокнул официантку в щеку, похлопал по заду и сказал:

– Завтра у нас в шесть тридцать подъем, и мы должны быть свежи, как два огурца.

Они поднимались по лестнице, и Андрей после выпитых подряд трех стаканов коньяка держался вполне крепко.

За это время на диване уже постелили.

– Вы не возражаете, если я займу душ? Я по вечерам всегда купаюсь, – спросил Андрей вполне трезвым голосом. – И лягу тут, в первой комнате.

Не очень-то он верил, что утром будет так, как сказали.

– Россия – страна ожидающих, – сказал ему несколько лет назад голландский коллега, вернувшийся из Москвы. – Ваши люди любят стоять в очередях и создают их везде при первой возможности. А если назначают встречу на девять утра, то это не значит, что она будет обязательно в девять. Отчего-то именно в такое утро происходят катаклизмы: лопаются фановые трубы, прокалывается колесо у машины, люди застревают в лифте. И остальные терпеливо тратят свое время на ожидание.

Что будет завтра, какая встреча и где – ничего этого Николай Николаевич по-прежнему не знал, но старался об этом не думать.

Он мечтал лишь об одном: чтобы вся эта история поскорей чем-нибудь закончилась, а он бы сам при этом никуда не вляпался.

Ему казалось, что спал он совсем недолго, когда требовательно и громко зазвонил телефон. Он схватил трубку и спросонья сначала ничего не понял.

– За вами приехали люди, – говорил певучий женский голос, – они будут ждать внизу.

– Что?! Подъем?! – громко спросил через приоткрытые двери Андрей и сам же подтвердил: – Да. Уже шесть сорок. Идите в туалет, я за вами, – скомандовал он.

Через десять минут они уже пили кофе в буфете, которому в это время полагалось быть еще закрытым. Перед ними стояла яичница с ветчиной. Буфетчица была другая, не вечерняя, пожилая солидная дама.

– Андрей Петрович, вы ужинать у нас будете? – спросила она так, как прежде обращались к очень большим начальникам.

– Не знаю пока. Если будет нормальный разговор, так сразу и уеду.

– Нам хорошую рыбку подвезут. Я бы оставила.

– Оставь. Не мне, так кому другому пригодится. – Андрей и ее, несмотря на солидность и возраст, дружелюбно похлопал по заду.

Улица была темна и пустынна. Ветер гнал снежную пыль, и под тусклыми фонарями она образовывала круговороты.

У широкого гостиничного крыльца стоял серый БМВ. Едва они вышли, как водитель завел двигатель. Рядом с водителем на переднем месте уже кто-то сидел.

– Ага. Все правильно, – сказал Андрей и открыл заднюю дверцу. – Садитесь первый, я с краю.

– Доброе утро, – поздоровался Николай Николаевич, просовываясь в машину, и ему в два голоса негромко ответили:

– Доброе.

Сидящий впереди пассажир сразу набрал по сотовому телефону номер и кому-то проговорил:

– Рыло, ты? Ну мы отъехали. Ага.

Он отключился и, слегка повернувшись к Николаю Николаевичу, дружелюбно, словно собирался показывать достопримечательности города, спросил:

– Первый раз у нас во Пскове?

– Был когда-то давно. – Он хотел добавить, что на экскурсии, но почувствовал, насколько слово «экскурсия» не соответствует их ситуации.

– А что, город хороший, жить можно. Экскурсантов много – больше по храмам ходят. Меня, когда смотрящим ставили, аж колотун брал: а ну как не справлюсь. За мной – четыре ходки, четыре срока отматывал, потому и поставили.

Что такое «смотрящий», Николай Николаевич вроде бы знал. Своего рода менеджер у бандитов. Но говорящий больше походил на завхоза или незлого работника жилконторы.

– Ты, Толян, очень не жми. Им, пока этого своего хрена собрать, всяко минут двадцать надо, – посоветовал он водителю. – А наука пока город посмотрит.

«Наука – это я», – понял Николай Николаевич.

Но Толян не жать не умел. Машина пронеслась по главным улицам, переехала по мосту через реку Великую и скоро подъехала к краю города.

– Элеватор, – показал смотрящий на темнеющее сбоку высокое строение. И с тихой гордостью добавил: – Наша работа. Мы достроили. Когда я начал, кое-кто трендел: «На хера козе яйца? На хера козе яйца?» А теперь – весь хлеб через нас. Теперь думаю, как туристский бизнес устаканить.

– Михайловское переведи сюда, – пошутил Андрей.

– У нас десять месяцев в году – туристские, – продолжал ворковать смотрящий, не обратив внимания на иронию Андрея. – Когда купола на солнышке играют, аж у самого душа вздрагивает.

Машина въехала на какой-то холм и остановилась на широкой площадке. Поблизости темнела каменная стена, за нею Николай Николаевич рассмотрел силуэты куполов.

– Снетогорский монастырь, – объяснил смотрящий. – Пока посидим. А как этого, вашего, выведут, вы в него вглядитесь. А то у нас тоже накладки бывают. – И он рассмеялся. – Месяц назад в Новгороде одного заказного замочили, все приметы сходились – машина, кожаное пальто, фамилия, – а не тот. Спешить нам некуда, вы не торопитесь, всматривайтесь. Он, мудила, по другой ксиве у нас прописался: был Гуляй-Голый, а стал – Петров. Думал, не вычислим.

– Ты что ж, сука вонючая, науку обижаешь? Наука нас кормит, а ты ее «кинул»! – то ли вопрошал, то ли стыдил смотрящий Гуляй-Голого, который стоял на краю свежевзрытой земли, уходящей по холму вниз.

Николай Николаевич ожидал, что бегуна привезут на машине. Он в кино видел подобные стрелки-разборки: подъезжают три-четыре автомобиля, резко тормозят друг около друга, из них выходят амбалистого вида новые русские и договариваются: кто прав.

Гуляй-Голого вывели из монастырской калитки, которая была видна в свете фар. Двое парней шли по бокам, а в середине шагал, неловко держа обе руки спереди, их мурманский беглец. «В наручниках ведут», – догадался Николай Николаевич.

– Вылазим, смотрим, – скомандовал смотрящий.

Не узнать Гуляй-Голого было трудно. И Николай почувствовал, как легче стало душе: до этой секунды он боялся позора – выставят перед ним человека, да не того. Что тогда?

Выглядел их бывший мурманчанин таким же представительным директором школы, каким заявлялся в их институт: хороший костюм, белая сорочка с галстуком, длинное европейское пальто. Правда, под глазом выделялась хорошая дуля.

– Зря фэйсу ему попортили, – недовольно заметил смотрящий, – что, без этого не могли? Ему ж сегодня предприятием руководить.

– Значит, не могли, – уныло ответил один из парней, – кусался. Вон, палец чуть не отгрыз.

Но главной приметой директора был слегка кривоватый, видимо когда-то сломанный в драке нос. Этот нос тоже был на месте.

Гуляй-Голого поставили прямо перед Николаем Николаевичем. И он почувствовал, что мурманский беглец его сразу узнал.

– Он? – спросил смотрящий и предупредил: – Чтоб без обозначки.

– Он, – уверенно проговорил Николай Николаевич. – Тут сомнений быть не может.

– Ну а ты что скажешь, сука вонючая? – спросил смотрящий тихо, но от этого ярость в его голосе была еще страшней. – Мы ж тебя, блин, с этой землей размажем. Здесь и сейчас. Даже говна твоего не найдут. Ну?! – спросил он с той же твердостью в голосе, с какой его самого, возможно, допрашивали когда-то следователи.

И Гуляй-Голый, не боясь перепачкать пальто, вдруг стал опускаться перед ними на колени.

– Я отработаю, бля буду, мужики, все верну!

– Сколько? – И смотрящий повернулся к Николаю Николаевичу. – На сколько он вас «кинул»?

– Семь-семьдесят штук, – заикаясь, выговорил Гуляй-Голый.

– Восемьдесят, – поправил Николай Николаевич. – Восемьдесят тысяч долларов.

– Ну восемьдесят, – уныло согласился беглец.

– Сотняру будешь отматывать, – со спокойной уверенностью подтвердил смотрящий. – Ты тут какой херней руководишь? Блин, скажи спасибо, что на доброго наткнулся. Нашел кого «кидать»! Науку, которая нас кормит! Я тебя, козла, спросил, ты чем тут руководишь?

– Вы-вы же лучше меня знаете, – заикаясь, ответил Гуляй-Голый. – Я не од-дин в де-деле. Ре-речным транспортом.

– Жри землю, гад! Ну! Я сказал: жри землю!

Гуляй-Голый, подтянув руки в наручниках к подбородку, медленно лег на землю, сгрыз кусок мерзлой земли и приподнял голову. С угла рта у него стекала грязная слюна.

– Еще жри! – потребовал смотрящий. – Сегодня в одиннадцать будешь у меня в офисе со всеми бумагами, падла. Ты теперь под нами пойдешь, срань. Мои люди посмотрят, скажут, что делать. – И, повернувшись к Николаю Николаевичу, он помягчевшим голосом добавил: – Наука все свое сегодня от нас получит. Живыми. Науку мы не обидим.

Гуляй-Голого подняли и, не снимая наручников, повели назад к монастырю.

– Ко мне заедем, кофейку попьем, баксы пересчитаете – и по делам, – сказал смотрящий, усаживаясь в машину. – Теперь можно быстро, Толян.

Не успели они въехать на городскую улицу, как им сначала просигналила, а потом обогнала и встала впереди, перегородив путь, то ли милицейская, то ли гаишная машина.

«С приездом!» – только и подумал Николай Николаевич.

И остановил собственную руку, которая уже полезла во внутренний карман за документами.

– А-а, идет! – недовольно проговорил смотрящий, когда из милицейской машины вышел человек в форме и резво направился к ним.

Он опустил боковое стекло со своей стороны и спросил пригнувшего голову капитана:

– Где гулял? Все с телками забавляешься? Я тебе сказал быть когда?

– На операцию вчера выезжали, там задержка случилась, – стал виновато оправдываться капитан.

– Ой, пользуешься моей добротой! Чтоб сегодня был вовремя! Усвоил?

– Усвоил.

– О чем говорили, сделал?

– Вчера еще приготовил, если б не задержка…

– Ладно, поезжай.

Капитан взял под козырек и побежал к своей машине.

– За каждым только и смотри, – проворчал, успокаиваясь, смотрящий.

 

К удаву в пасть

– Кому – кофе, кому – чай? – спросил смотрящий, когда они вошли в квартиру. – Можно джин с тоником, виски или коньяк. Коньяк настоящий, армянский. Правда, вам – ехать, а мне доктора кран перекрыли. Но по граммулечке в чай допустимо. Как?

Он жил в обычной девятиэтажке, в двух, соединенных в одну квартирах. Первым поднимался То-лян, который был, возможно, по совместительству и телохранителем. Едва они все вышли на площадку второго этажа, как тяжелая бронированная, похожая на сейфовую, дверь, обшитая вагонкой, стала открываться сама.

– Отличная дверь, – сдуру похвалил Николай, желая польстить хозяину.

– Плешь все это, – отмахнулся смотрящий. – Десять минут автогеном и – здрасьте, мы ваши гости. Вот я видел дверь так дверь: снаружи металлокерамика, потом сплав – вольфрам, ванадий, титан и все такое. Космическая оболочка, короче, на спускаемых модулях такая. Это – серьезно. А тут – так, игрушки.

Они стали раздеваться в просторной прихожей, а смотрящий, предложив кофе-чай и по граммулечке выпивки, крикнул кому-то в глубину квартиры:

– Левчик! Бутерброды на четверых с ветчинкой и рыбкой и кофеек!

Из ближней комнаты вышел сутуловатый парень в очках, и Николай Николаевич заметил, что стены ее были уставлены аппаратурой. На четырех экранах просматривалось все пространство вокруг дома и лестничная площадка. А рядом с ними стоял системный блок с включенным монитором.

«Вот почему дверь распахнулась сама, – он нас видел».

– Не отстаем, Николай Николаич, – сказал смотрящий, перехватив его взгляд. – Сейчас только круглые мудаки без техники.

Смотрящий впервые назвал его по имени и отчеству.

– Толян, ты проведи Андрюху в гостевую, а у меня на пару минут тет на тет с наукой.

– Вадим Сергеевич, вам звонили, разговор записан, хотите послушать? – спросил, по-видимому из кухни, Лева.

– Не спешно?

– Вроде бы нет.

– Тогда через минут пять возьму наушник.

«Вот как его зовут: Вадим Сергеевич», – подумал Николай.

– Сюда, наука, садитесь на диване, сейчас баксы считать будете, – сказал хозяин, проведя Николая в комнату, следующую за кухней.

Судя по современному офисному столу и крутящимся креслам с добротным кожаным диваном, в который погрузился Николай, эта комната была деловой или переговорной.

– Значит, так. Мы за услуги берем когда фифти-фифти, когда тридцать, когда двадцать процентов. Все зависит от клиента. Пришли бы вы сами по себе – взяли бы мы с вас полтинник. Но учитывая фигуру, которая за вами, – двадцать. А если мы с вами хорошо поговорим, берете все. Левчик, зайди! – крикнул он, приоткрыв дверь.

– С кофе, Вадим Сергеевич? – с готовностью спросил сутуловатый парень.

– Не с кофе, – нетерпеливо отозвался хозяин, – с той бумажкой, ну, которую мы смотрели.

– Понял, иду.

Лева быстро протопал из кухни на свое рабочее место, так же быстро вернулся с распечатанными на компьютере бумагами и по кивку хозяина протянул их Николаю Николаевичу.

– Ваш годовой отчет, – сказал он.

– Колоссально! – только и смог выговорить Николай, увидев отчет собственного института по научным разработкам, в составлении которого он сам принимал немалое участие.

Этот отчет был послан из Мурманска в Москву электронной почтой за день до его отлета.

Смотрящий, так похожий на мужичка-завхоза, и в самом деле не отставал от прогресса. Сейчас оба – и он и Лева – глядели на Николая с едва скрываемой гордостью.

– Я что хочу предложить, – заговорил смотрящий, – мы ваш отчетик полистали и подумали, а почему бы нам вместе не поработать? Мы бы вам помогли грантики-крантики пробивать, а вы бы – два-три заказика выполнили. А?

– Это не со мной, это надо с директором. А потом, у нас же чисто научные разработки: биология моря.

– Так и мы вам не наркоту закажем. Короче, мы к вашему директору подошлем человечка, а когда он будет про нас спрашивать, вы ему подтвердите, что мы – люди конкретные. Забили? – И хозяин выдвинул из белого офисного стола ящичек, где лежали три стопы долларовых сотенных бумаг: одна толстая и две тонких.

– Хорошо, я попробую, – неуверенно проговорил Николай Николаевич, хотя про себя-то он был уверен, что ничего из этого контакта не получится. Но уж очень серьезный настал момент: ему показывали все институтские деньги.

– Вы когда в Мурманск? – спросил хозяин, перекладывая толстую стопу долларов из ящичка на диван к Николаю. – Это – восемьдесят процентов. Это – еще двадцать. А тут – ваше.

– Завтра, наверно. Если сегодня в Питер вернемся.

– Вернетесь. Андрюше о нашем разговоре докладывать не обязательно.

– Я понял.

До стопки купюр, которая предназначалась лично ему, Николай так и не дотронулся.

– Левчик, неси в гостевую кофе, я тоже сейчас иду. И наука, как баксы пересчитает, придет. А хотите, на машинке пропустим, она лучше бухгалтера.

– Давайте, – согласился Николай.

Хотя вроде бы все заканчивалось очень хорошо, на душе его было безрадостно. У него было такое чувство, словно его заглатывает удав.

– Свою-то зелень приберите сразу. Там всего две штуки. Это за то, что вы нас на Гуляя вывели. Сюда-то, во Псков, он из Курска чистым приехал. А будем вместе работать, станете получать часто и много.

Хозяин соединил обе институтские пачки, пропустил их через счетную машинку, и та показала, что и должна была показать – восемьдесят тысяч.

– В чем вы их повезете? – вдруг спросил хозяин заботливо, проследив, как Николай Николаевич сунул во внутренний карман пиджака свои доллары.

– Не знаю. Можно пока в полиэтиленовый мешок завернуть…

Хозяин на это лишь хмыкнул и выдвинул тот же ящичек офисного стола еще больше. Там лежала черная нейлоновая сумка на нейлоновых ремешках.

– Японская, для курьеров. Закрепляется здесь, ниже подмышки, – показал он. – Все за вас думай. Снимайте пиджак, баксы перекладывайте. Как закончите, Лева приведет пить кофе.

Он вышел. А Николай Николаевич, ощущая, что находится под внимательным электронным приглядом Левы, стал снимать пиджак, потом рубашку. Лева своего наблюдения и не скрывал. Едва пиджак был надет, он появился в дверях с каким-то текстом, распечатанным на принтере, и спросил:

– Пошли? Только подпишите бумажку.

Это была расписка в получении денег. И она могла удивить кого угодно.

«Я, Николай Николаевич Горюнов», – начиналась она. А дальше были точнейшим образом указаны его паспортные данные, петербургский и мурманский адреса.

– Ну вы даете! – не удержался Николай Николаевич. – Откуда у вас мой номер паспорта, кем и когда выдан?

С Левой он мог разговаривать проще. В Леве он чувствовал своего.

– Это пустяк. База данных УВД, – сейчас ее можно на любом компьютерном толчке купить. Там, в расписке, значится, что вы получили деньги в ЗАО «Андромеда» – на название не обращайте внимания. Вадим Сергеевич – он же романтик. Он Ефремова прочитал в детстве, в первую отсидку.

– Так мне расписаться?

– Да, просто поставить подпись. И пошли хоть кофейку попьем. За деньги вы не волнуйтесь, они все – настоящие.

Оставшись один, Николай Николаевич ощутил, как чувствуют себя тайные курьеры. Ему казалось, что опасность высовывается отовсюду.

– Мне надо часа на два кой-куда смотаться, а в двенадцать ноль-ноль мы выезжаем, – сказал Андрей, когда Толян высадил их около гостиницы. – Пойдемте, я прослежу, чтобы вы закрылись в номере, и сгоняю по делу.

Такое предложение Николай Николаевич встретил с благодарностью. Оставшись в номере, он несколько раз проверил, хорошо ли заперта дверь, а потом, прислушиваясь к каждым шагам в коридоре, начал пересчитывать деньги. Он стыдил самого себя, но продолжал это бессмысленное занятие.

И хотя Лева просил за доллары не волноваться, ему хотелось перещупать каждую купюру – вдруг все-таки подсунули фальшивую.

После того как сумма трижды получилась то меньше, то больше восьмидесяти тысяч, он взглянул на часы и стал торопливо укладывать все назад в потайную сумку. И вовремя. Как раз появился Андрей.

От гостиницы до КП на выезде из города их сопровождала гаишная машина.

– Так дела пойдут – скоро салютовать станут, – пошутил Андрей. – Ну, Сергеич вам все сполна выплатил или свой процент взял?

– Сполна. – Николай Николаевич решил, что лучше ответить честно.

– Сергеич – он как спрут. К чему прикоснется, все к себе подтягивает, – добродушно заметил Андрей. – Вроде бы такой тихонький мужичонка, а год назад на него на самого наезд был – подловили одного на какой-то дамбе во время рыбалки, так он всех троих вниз покидал и не чихнул. Мы как-то раз нож в мишень бросали, игрались, он, представляете, только в глаз вколачивал. Так и спрашивал: «Заказывай, какой глаз – левый или правый?» Но уж если кого к себе подтянет – сразу доит, как муравей тлю.

– Как это? – спросил Николай Николаевич, хотя и сам знал об отношениях муравьев с тлями.

– А так. Я в книжке сначала прочитал, а потом лично сам видел. Муравей утром стадо тли выгоняет на молодые ветки. И тля там сладкий сок сосет. А к вечеру он то же стадо гонит назад, в муравейник. И все, чем тли за день кормились, муравьи из них отсасывают.

Они спокойно ехали и разговаривали, до тех пор пока не увидели на обочине женщину с двумя маленькими детьми, отчаянно махавшую рукой.

– Смотри! – удивился Андрей. – Вроде бы в одну воронку два разных снаряда не ложатся. Ведь это та же баба?

– Она! – удивленно подтвердил Николай. – И место вроде бы то же.

– Нет, я проеду. Ну ее на хрен! Встанешь, а тут из-за деревьев двое с «калашами». Мне надо тебя в целости довезти.

Но едва они промчались мимо, как обоих стал грызть стыд.

– Я смотрел, вроде бы ничего подозрительного, – сказал Николай Николаевич.

– Я и то думаю: может, вернемся?

Он плавно притормозил, встал на обочине, а потом развернулся.

– Ты смотри свою сторону, а я – свою. А дальше – по обстоятельствам. Ты из номера, пока я мотался, никому не звонил? Точно?

– Никому.

– Тогда все чисто.

Они остановились напротив женщины, и Андрей опустил стекло.

– У вас что, дамочка, хобби такое?

– Ой, это снова вы? А меня опять занесло! – Женщина смеялась и плакала одновременно. – Но теперь легче. Чуть-чуть подтолкнуть!

– Сейчас помогу! – весело прокричал Андрей, а потом повернулся к Николаю и скомандовал: – Из машины не вылезай! Я выйду, ты переползай на мое место за руль и, если что, жми отсюда вовсю. Хрен его знает, тут иногда и сугробы стреляют. Я тоже ствол приготовлю. – Он вытащил из брючного кармана пистолет, переложил его в свой кожаный «пилот» и, уже открыв дверь, снова весело прокричал: – Ну что, мне опять свою веревку доставать? Или без веревки справимся?

– Я не знаю! – отозвалась женщина. – Вы сами посмотрите.

Посвистывая, Андрей перешел на другую сторону шоссе, к слегка въехавшей в сугроб «двушке», что-то сказал женщине, после чего она посадила детей в машину и села за руль сама.

– Чуть назад и сразу, не газуя, вперед! – скомандовал Андрей.

Машина подалась сразу.

– Спасибо большое! Я поеду! – прокричала женщина не вылезая. – Мне детей отвезти скорей надо назад.

«Двушка» рванулась, а Андрей стал, пятясь, переходить через шоссе.

Николай открыл дверцу Андрею и быстро перелез на свое место.

– Поехали! – сам себе скомандовал Андрей, запрыгнув в машину и сразу рванув вперед. – Во где была опасная ситуация – когда она отъехала, – заговорил он, смеясь. – Один выстрел из сугроба по колесу, другой – по мне, и кончен бал, погасли свечи. Мне как в голову ударило, когда она тронулась.

– Я тоже об этом подумал.

– Ладно, проехали. – Он снова рассмеялся. – Полоумная баба, трахать ее некому, мечется туда-сюда. Знал бы, адресок записал. Может, сам бы ее когда подкинул.

– Я, пока вы ходили, номер на всякий случай запомнил.

– Так и я запомнил, а толку что?! Машина-то не на нее записана.

– А если по базе данных? – блеснул своим знанием Николай.

– Тоже верно. Тогда запишу номер. Или лучше ты запиши, а то тут скользко. Хотя ни к чему это, да и я снова буду по Европе шастать.

– По Европе – это как? На колесах? – Николай Николаевич спросил это просто так, для поддержания разговора.

Но Андрей неожиданно стал рассказывать:

– Смотря по обстоятельствам. Работа у меня такая – долги вынимать. Знаешь, сколько их, которые тут хапнут миллион у структуры и по миру в бега? Несчитано! Я за одним два месяца колесил: покруче Париж-Дакара. Варшава, Берлин, Амстердам, Мадрид. В Южной Африке его достал, в Кейптауне. Там за городом такая гора есть, не очень высокая. Вершина – плоская, но солнце печет – не надо утюга! Мы с другом его туда подняли, утром к камню привязали, а к вечеру вернулись – все счета выложил. Этот ваш должник, Гуляй-Голый, – сявка по сравнению с ними.

Обратная дорога всегда кажется короче. Особенно если за разговорами.

– Я вас к дому подвезу, а там уж вы аккуратнее, – посоветовал Андрей, когда они проехали Пулково и внизу засияло огнями прямое аэропортовское шоссе.

 

Билеты в Мурманск

После темного шоссе улицы казались особенно ярко освещенными и многолюдными.

– Жена сейчас встретит? – спросил Андрей. – Хотите позвонить? – И он протянул трубку.

Вика ответила сразу, едва он набрал номер.

– Коля, ты где, с тобой ничего не случилось? Ой, как хорошо, что ты звонишь!

– Я уже в Питере. Сейчас еду по Московскому. У меня все в порядке, – радостно сообщил он. – В полном. – Он секунду помолчал, потом подумал, что голос у Вики какой-то чересчур усталый, и спросил: – Как Димка?

– Плохо. Ночью был приступ и недавно. Я договорилась насчет экстрасенса.

– Что, тоже сын болеет? – сочувственно поинтересовался Андрей, когда Николай Николаевич вложил трубку ему в протянутую руку.

– Да. Аллергическая астма.

– У всех, я вижу, свои заморочки. А у моей – полиомиелит. Родилась здоровая девчонка, до шести лет ничем не болела, а потом – хлоп! И прививку вроде бы делали. Теперь я ее из дому на руках выношу. Такие вот примочки.

– Да, – сочувственно отозвался Николай. – Страшнее всего бессилие, когда не знаешь, чем помочь!

– Во-во! Лучших профессоров обошли. Баксы пачками разлетались. В общем, чего-то там, конечно, лечат. Но, говорят, лучше в Израиль или в Америку. Денег надо – до кучи! Может, через год повезу, если собрать удастся.

Они уже въезжали на Рубинштейна.

– А то давайте я вас до квартиры эскортирую, – предложил Андрей, остановив машину около подворотни. Въехать во двор мешала куча из снега и льда, собранная дворниками.

– Ничего, дойду, – храбро отказался Николай Николаевич. – Спасибо вам за все. Удачи. И здоровья. – Он стал уже выбираться из машины, как вдруг в последний момент снова сел и спросил: – Андрей, я вам, честно, ничего не должен?

– Да вы чего?!

И Николаю Николаевичу показалось, что Андрей даже смутился.

– Я ж сказал, Псков – зона наших интересов. За все платит моя структура.

– Тогда еще раз спасибо за все.

– Я постою тут минут пять. Если что заметите, ну мало ли чего, сразу назад, я прикрою…

Николай Николаевич вытащил сумку и вошел в темный двор. Может быть, слова Андрея насторожили его, а может, и в самом деле в атмосфере двора ощущалось что-то подозрительное. Какие-то две фигуры стояли в углу и молча курили. Там не было ни дверей, ни окон, и что им там было нужно – непонятно.

– Мужик, сколько времени? – спросил один из стоящих, не поворачивая лица.

И Николай Николаевич с трудом удержал себя, чтобы не метнуться назад, к Андрею.

– Половина седьмого, – сказал он дружелюбно и прошел в проем к лестнице.

На лестнице на уровне второго этажа было темно. И вроде бы тоже кто-то топтался. По крайней мере, какое-то шевеление оттуда слышалось.

«Лучше быть две минуты трусом, чем всю жизнь трупом», – вдруг вспомнил он поговорку и стал подниматься наверх, в темноту. И все же в случае чего он приготовился драться до последнего. Руками, ногами, зубами. Когда он ступил на площадку второго этажа, за дверями басовито залаяла собака и в темноте одна за другой под ногами прошмыгнули кошки. Следующий этаж был их.

«Это как же себя чувствуют те, у которых много денег всегда?» – подумал он, подойдя к своей двери.

Когда-то, в другую эпоху, когда Николай Николаевич собирался в Гронинген, директор сам записал в его записную книжку свой домашний телефон.

– Ежели что экстраординарное – звони не задумываясь.

Это была одна из высших степеней доверия. В институте все знали, что тех, кто самолично пытался переговорить с директором по его домашнему телефону, он немедленно обрывал и рекомендовал записаться на прием у секретаря. То были иные времена, когда Николай поднимался на волне успеха и мурманская городская газета уделила ему аж целую страницу под шапкой «Научной молодости – цвесть», а в институте поговаривали о том, что после возвращения его очень хотят видеть замом по науке. И хотя это место его не манило, такие разговоры было приятно слышать.

С тех пор как все в его жизни рухнуло, Николай ни разу не пытался позвонить директору домой. Но сейчас, пожалуй, случай был самый что ни на есть экстраординарный.

– А-а, Горюнов, – сказал директор так, как будто они расстались минут двадцать назад. И поинтересовался ворчливо: – Ну что там у тебя? На конгрессе ты вроде бы выступил.

– Я хочу сказать, что выполнил все поручения.

– Какие еще поручения? Что там несешь? Я тебе не давал никаких поручений. Опять с тобой что-нибудь стряслось?

Николай вспомнил, как после первого разговора со следователем просил директора прислать бумагу, которая подтверждала, что тот самый злополучный четыреххлористый углерод Николаю был заказан институтом. Вроде бы директору это ничем не грозило. Но он сделал вид, что не понимает, о чем речь.

«Забоялись, а жаль. Такой документ мог бы изменить весь ход процесса», – говорил адвокат.

– Я выполнил ваше поручение относительно Курска, – проговорил Николай, постаравшись придать этой фразе особую многозначительность.

– Ты так не шути, Горюнов! Когда ты мог успеть слетать в Курск?

– Я все успел, Павел Григорьевич. Завтра прилетаю в Мурманск утренним рейсом.

– Ты подожди, подробности не раскрывай, – перебил директор. – Ты только скажи: да или нет? Ты с грузом или налегке?

– Полное да.

– Это ты не шутишь? В таких делах шутки неуместны.

– Я говорю серьезно, Павел Григорьевич. Полное да. Привезу все.

– Ну, Горюнов, ты – герой! – В голосе директора звучало радостное изумление. – Это же было гиблое дело. Абсолютно гиблое дело. Ладно, ладно, все подробности потом, – оборвал он самого себя. – Значит, говоришь, ты с грузом?

– Да, с грузом.

– Тогда стой, надо подумать, как организовать тебе встречу. Значит, так, я или сам за тобой приеду, или пришлю человека, ты его узнаешь. Из аэропорта не выходи, пока кто-то из нас к тебе не подойдет. Тут у нас такие дела творятся! Убийство за убийством. Все понял? Жди внутри аэропорта, на улицу ни шагу. Мы тебя найдем.

История о приключении Николая в международном Шереметьеве разошлась по институту помимо воли Николая. И видимо, директор как раз про нее вспомнил, если решил принять такие меры предосторожности. С другой стороны, береженого и Бог…

– Я все понял, Павел Григорьевич.

– Ну, скажу я тебе, я всегда знал, что ты – молоток, но чтоб до такой степени! Да, и поздравляю тебя: я как раз подписал приказ о твоей лаборатории. Сотрудников наберешь сам, это мы с тобой обсудим завтра.