Участок деревни Чушки находился в известной избе. Когда-то в ней был штаб партизан, которые громили отходящие отряды французского императора Наполеона. В левой части избы находился музей партизанского движения села Чушки, а в правой — участок. При этом левую-то половину посещали куда чаще. А в участок сроду никого не приводили. Костя был первым. Однако этому факту он совсем не радовался. Он сидел на дубовой лавочке, на которой, должно быть, сиживал самый известный партизан Денис Давыдов. Со стены на Костю смотрел, прищурившись, знаменитый полководец Михаил Илларионович Кутузов. На груди его, как на ночном небе, сияло множество больших и малых звезд. Самая большая походила на Альфу-Центавра.

Крыжовников вспомнил, как Дхар Ма учил его выходить из тела и летать на другие планеты. Костя решил при случае обязательно слетать на эту звезду.

В участке Семашко почувствовал себя надежнее. Как партизан, который знал, что снаружи может и француз с палашом напасть, а уж за дверью-то вряд ли. Да и с Кутузовым за спиной было спокойнее. Полководец отечески поглядывал на участкового.

Семашко вздохнул. Как дядя Василь, он, конечно, знал, что на лавочке сидит Костя Крыжовников, однако, как представитель закона, он должен был найти этому доказательства. Семашко выдвинул ящик из тумбочки стола и достал из него папку цвета молодой картошки. Пыль на папке лежала как снег на крыше зимнего дома. Семашко осторожно потряс папку над урной, и пыль сугробом съехала в железное ведро. Участковый положил папку на стол. Если бы Костя стоял рядом, он увидел бы, что на ней написано: "Протоколы", но он сидел на лавочке возле стены и ничего этого, понятно, не видел.

— Фамилияимяотчество, — сказал Семашко.

— Крыжовников Константин Викторович, — ответил с лавочки Костя.

— Пока все сходится, — думал Семашко и радовался. Все-таки ему хотелось, чтобы Крыжовников оказался Крыжовниковым.

— Паспорт имеется?

— Дак нет, — ответил Константин.

— Что ж так? — опечалился Семашко, который теперь все же смахивал на дядю Василя.

— Дак он же был на человека с сознанием Константина Крыжовникова, а того уж нет.

— Убийство! — закрутилось в голове у Семашко. — Мокрое дело!

Он незаметно опустил руку и расстегнул на поясе кобуру. В ее глубине черным светом блеснула ручка похожая на ручку электродрели. Только та дрель, что была в кобуре, могла продырявить куда сильнее. Вот теперь Семашко гораздо больше походил на участкового. Кутузов над дядей Василем щурился как бы через прицел еще не поднятого пистолета.

— А где же тело? — спросил участковый, настороженно держа свою руку на ручке пистолета. Только у пистолета ручка была короче Семашкинской. С ладонь.

— Да вот оно, — сказал Костя и опустил заплечный мешок на деревянный пол, чтобы дядя Василь лучше мог его, Костю, разглядеть.

— В мешке тело! — пронеслось молнией в затуманенной голове участкового. — На куски порубил и в мешок! Рецидивист! Особо опасный!

Солдаты-герои 1812-го года за спиной Кутузова держали ружья "на караул". Казалось, что стоит Кутузову дать команду, они вступят с Бородинского поля прямо в участок, чтобы взять Костю под стражу. И не посмотрят, что Крыжовников — наш. Михаил Илларионович, щурясь, будто размышлял: дать команду или погодить.

— Да вот оно тело-то, — повторил Крыжовников и поднялся, чтоб участковый лучше его разглядел. — Тело-то прежнее осталось, да сознание уж не то.

Облегчение. Неведомое доселе облегчение почувствовал Василь Матвеевич. Казалось, что из его твердых лопаток, чуть ниже погон, выросли громадные светлые крылья. Да такие, что тут же уперлись в углы избы и заслонили не только портрет полководца, но и всю стену. Уж не на дядю Василя был похож сидящий за столом человек, а на ангела. На Георгия Победоносца. Семашко понял, что зря сомневался в Косте. Костя — он парень нашенский. Такой мужик с верного пути легко не сойдет.

Рука участкового отпустила пистолетную ручку и звонко защелкнула кобуру.

— Тело-то осталось, — толковал Костя, — только прежнего сознания у меня больше нет.

— Где ж оно?

— Слилось с Богом, — ответил нашенский парень Крыжовников.