Ну вот мы и добрались до Родриго. Он приехал через день после Део. По национальности Родриго был жаркий бразилец.

Едва глянув на нашего нового товарища, который, как водится, прибыл во время еды, все мы пришли к одному и тому же выводу.

— Пижон.

Хотя у Део этот образ был оформлен иным словом:

— Мажор.

Родриго вошел в дверь, улыбаясь, как артист, который рекламирует зубную пасту. Я даже ждал, что сейчас он начнет убеждать нас использовать для ухода за зубами какой-нибудь там «Жемчуг плюс». Но он ничего такого делать не стал, просто стоял и улыбался, раскидывая зубами по всей комнате солнечные зайчики.

Волосы, густо покрытые брильянтином, придавали ему вид человека, только что вышедшего из-под душа. Пиджак Родриго уж наверняка «от кого-нибудь» да был. Новый студент напоминал артиста Алена Делона на взлете своей карьеры. Я, помню, сразу подумал, что у Родриго мозги прикидом загорожены.

И оказался не прав. Хоть и распускал Родриго перья, хоть и выступал гоголем, а товарищем, надо сказать, был что надо.

Кроме того, Олуэн теперь уже не нужно было поддерживать разговоры в столовой. Там, где был жаркий Родриго, разговор не прекращался никогда. И, вот удивительно, английских слов Родриго знал не больше ста, а объяснить ими мог все, что хочешь.

Например, когда мы уже уезжали и упаковывали вещи, он сказал:

— Мой чемодан, как бомба, тронешь — взорвется.

Это означало: «Мой чемодан так набит вещами, что он в любой момент может открыться».

Родриго был, как уже говорилось, человеком жарким. Можно было подумать, что в его жилах течет не кровь, а бразильское кофе «Пеле». Любое дело, за которое брался Родриго, быстро превращалось в карнавал. На строгих лекциях он пытался серьезно слушать преподавателя и делать конспекты, но, увлекшись, начинал горячо жестикулировать и притопывать каблуками. Можно было подумать, что он танцует пылкое самбо.

— Это что за пляски в третьем ряду? — строго спрашивал Фа. — Прекратить немедленно!

На короткое время пляска-самбо затихала, но понемногу вновь начинала овладевать Родриго. Правда, теперь она уже больше походила на какую-нибудь румбу. Родриго размахивал тетрадью, словно веером, и стучал карандашами, как кастаньетами.

Постоять в очереди за ужином пять минут было для него пыткой. За это время он успевал три раза присесть на стул и два раза поинтересоваться у впередистоящих, не умерла ли там Олуэн?

Работал Родриго, между прочим, ветеринаром в небольшом зоопарке Сорокаба, который находился недалеко от большого бразильского города Сан-Паулу. Одновременно он заканчивал учебу в университете. Родриго был настолько перспективным биологом, что его послали учиться в Англию без знания английского языка. И ничему бы на Джерси он, конечно, не выучился, если бы Фа… Если бы Фа не был наполовину испанцем.

После каждой лекции он затаскивал Родриго в свой кабинет и повторял ему пройденный материал на испанском. Успехи этой методы были настолько велики, что по возвращении в зоопарк Сорокаба, Родриго сразу же стал его директором.

Надо заметить, Фа знал не только испанские и английские слова.

Увидев меня, он каждый раз ревел:

— Тоффаришш! Пальто!

Эти два слова и по отдельности услышать от Фа было удивительно. А уж их невероятное сочетание было просто ошеломительным. При чем тут товарищ? Какое пальто?

Позже я узнал, что в детстве Фа с родителями жил в Гибралтаре, где бывало продавал верхнюю одежду русским морякам.

— Тоффаришш! — кричал он, проплывающему судну. — Пальто!

Судно немедленно причаливало, и советские моряки скупали все имеющееся пальто.

Родриго, несмотря на легкость своего поведения, оказался тертым калачом. В Бразилии его даже называли «крутым». Для того, чтобы взять пробы из кишечника редкого пампасного оленя, он преследовал его на вертолете и усыплял выстрелом из особого ветеринарного ружья.

Вертолетом, правда, управлял летчик, но стрелял-то Родриго. И через открытую дверь. А через открытую дверь и выпасть можно.

Хотя думать, что страстью Родриго является изучение оленьего кишечника, было бы ошибкой.

Душа Родриго с потрохами была отдана футболу. Увидев, как он играет в футбол, Томи сказал:

— Вот теперь я увидел совершенного человека.

Я никогда не считал себя в футболе последним человеком. Да чего уж, одним из первых считал. Но это — пока мы не начали играть в Центре в футбол, и пока я не оказался в числе играющих против команды Родриго.

В первый же день он забил нам голы головой, спиной, коленями и ступнями. Однажды он каким-то образом подкатил мяч к нашим воротам, когда вся наша команда вместе с вратарем находилась на половине противника. Родриго сел на мяч и как бы задумался о том, стоит ли жить в мире, где никто кроме него не умеет играть в футбол? Увидев наконец приближающихся в суматохе противников, он стал пятиться, не вставая, и таким вот образом закатил нам гол, который, кажется, был десятым. Не знаю, существует ли более позорный способ получить гол?

На поле я рвал когти и лез из шкуры, пытаясь отнять мяч у Родриго. И всегда при этом мне казалось, что ног у него значительно больше двух, и вырвать мяч из этого сплетения конечностей просто невозможно.

Родриго привез с собой настоящий комплект одежды игрока бразильской сборной по футболу. Когда шла последняя неделя курсов, Родриго, очень серьезный, советовался со мною, кому подарить эту святыню? Сначала он намеревался преподнести ее кому-нибудь из преподавателей. Но, увидев габариты Фа и Криса, сразу понял, что в майку и трусы бразильского футболиста они ни за что не влезут. Это его огорчало. В конце концов он, кажется, подарил их парню из зоопарка по имени Доминик.

Родриго можно было назвать суперчеловеком. И обычных людей встреча с ним угнетала. Она показывала, какими мы могли бы стать, но не стали. Мы понимали, что никогда не смогли бы забить гол спиной и обязательно бы вывалились из открытой двери вертолета.

Глядя на Родриго, я думал: «Пожалуй, даже хорошо, что английского он не знает, все-таки какой-то минус!»

— Есть справедливость, — соглашался со мной Томи.

К месту сказать, мне довелось услышать маму Родриго. По телефонному автомату, который висел в коридоре, студенты всегда могли позвонить домой. А некоторым звонили из дома.

Как-то я услышал звонок и снял трубку. Голос в трубке был такой далекий, что я сразу понял — звонят из-за океана.

— Ха-але! — кричал голос пожилой женщины. — Родриго! Родриго Тексьерра!

Я сразу сообразил, кого нужно звать.

Мама Родриго звонила сыну каждую неделю, и их разговор длился без конца. Складывалось впечатление, что либо она имеет крупное состояние, либо работает на телефонной станции.

Пристроившись под лестницей на стуле, Родриго подробно рассказывал маме, что в Центре случилось нового, как часто и какими блюдами нас кормят. Но, видимо, объяснения Родриго успокаивали его родительницу не надолго. Не проходило и нескольких дней, как я вновь брал трубку и слышал далекий голос с того берега океана:

— Родриго! Родриго Тексьерра!

В тот же день, что Родриго, на курсы приехала девятая и последняя студентка — Мелисса.

В первую очередь изумляли ее волосы. При взгляде на них мне всегда вспоминалась теория о большом взрыве, который породил Вселенную.

Роста Мелисса была маленького, но ученым она оказалась большим.

С самого начала было ясно, что со временем ум Мелиссы приведет ее к академическим степеням и крупным премиям. Она подтвердила это своей отличной учебой.

Родиной Мелиссы был филиппинский остров Негрос. В самой середине остров был разделен ущельем, и от этого напоминал кофейное зерно.

Как и положено кофейному зерну, он был совершенно гол и лишь в ущелье, куда не смогли добраться люди с топорами и бензопилами, сохранился лес. Его верхушки выглядывали оттуда, как солдаты, спрятавшиеся в окоп.

— Не идут ли люди, пилить? Чего-то не идут. Наверное, бензин в пилах кончился.

Позже филиппинцы и сами за голову схватились. Без леса ведь земле на скалах не удержаться. Дождями и ветрами ее с острова в океан смывает да сдувает, и повсюду, как кости из-под кожи, выступают скалы.

Плохо без леса.

Решили филиппинцы сберечь хотя бы тот лес, что в ущелье остался. А на самом дне ущелья живут пятнистые олени редкой разновидности. Бродят под тяжелыми ветвями, рогами сучки сбивают. Но страшно делается, когда подумаешь, сколько их там осталось. Много ли оленей может выжить в ущелье?

Изучение этих оленей и было специальностью Мелиссы. Она очень хотела их сберечь и потому интересовалась, как в других странах оленей охраняют.

— Какие англичане все-таки молодцы! — говорила Мелисса. — Если бы они в своих зоопарках китайского оленя Давида не сохранили, то конец бы ему. Ведь во время наводнения реки Янгдинг все вольные олени погибли. Тут англичане взяли и послали в Китай своих оленей. Вот ведь какие благородные люди!

Очень Олуэн такие разговоры радовали. Приятно, когда твой народ хвалят.

В столовой-то Мелисса как раз за одним столом с Олуэн сидела. И так удивительно было на них, рядом сидящих, смотреть!

Олуэн большая, а Мелисса маленькая. У Олуэн волосы белые, а у Мелиссы — черные. У Олуэн есть очки, а у ее соседки нет очков.

Зато уж кофе они обе любили. И дисциплину. В этом смысле они как раз очень похожи были.

И вот теперь все девять студентов оказались в сборе. Комплект.

Можно бы и курсы начинать. Когда же это произойдет?

В тот же день, вечером, в гостиную зашел Крис Кларк.

— Завтра первая лекция!

Глянул на нас хитрым глазом, блеснул очками и ушел.

Мы сразу стали в волнении ожидать завтра.

Лишь Родриго был спокоен. Он сказал:

— Надо перед работа отдыхать. На гараж велосипеды есть. Около девять штук. Намеки поняли, мучачосы?

Мучачосы намек быстро раскусили и двинули в гараж. Там действительно имелось девять велосипедов. Только кое-каких деталей у некоторых машин не хватало. У выбранного мною «байсикла» руль был загнут, как рога матерого барана. Но от малейшего прикосновения эти рога-руль обрушивались вниз, и рулить тогда становилось трудновато.

У железного коня, на которого сел Кумар, цепь висела, как кишка, вывалившаяся из железного брюха. Родриго плюнул на руки и пообещал, что исправит эту неполадку за пять минут. И он действительно ее устранил, но теперь для того, чтоб машина двигалась вперед, педали нужно было крутить совершенно в противоположную сторону. С непривычки это дело давалось Кумару туго. Он отвлекался, крутил педали вперед и тогда начинал стремительно возвращаться к Центру. А нам приходилось жать на тормоза и ждать, когда наш товарищ обуздает своего железного коня.

Если мы проехали в этот вечер километров десять, то Кумар, отмахал не менее пятидесяти.

Наконец над нашими головами появились чайки, и мы выкатили на край острова, козырьком нависавший над проливом. Он напоминал каменную ладонь, которую остров приставил к своему лбу, пытаясь разглядеть, что это за полоска на том краю залива? Хотя каждому было понятно, что это — Европа.

В свете горячего солнца вода залива напоминала розовое масло. Волны пытались залезть на скалы, но, не добравшись даже до середины, падали вниз и оставляли на гранитных стенах мерцающие жирные следы.

Позже я узнал, что этот залив называется Розовый, или Роуз Бей.

И вода тут всегда розового цвета, хотя заметить это может не каждый. Глянет кто-нибудь в воду и скажет:

— Серая!

А она — розовая.

Мы расселись на козырьке и стали глядеть, как розовый поток уходит стрелой к французскому берегу, пронзает его и вливается в сияющее за ним громаднейшее солнце. Я-то все думал, где же ночью садится солнце? Теперь знаю — во Франции.

Постепенно море и воздух перемешивались и становились уже не понятно чем, то ли влажным воздухом, то ли легкой водой.

Волны хлестали где-то над нашими головами. В легких ощущалось явное присутствие морской соли.

Наконец солнце сомкнуло лепестки-лучи, превратившись в розовый бутон, и ушло в землю где-то в районе Прованса.

Вода почернела. Откуда-то из глубины выплыли на поверхность звезды и тут же отразились в небе. Из волн показалась блестящая спина дельфина. Но это выходил из воды месяц.

А мы сидели так тихо, что сами уже не понимали, кто мы — зрители, или отражение каких-то других людей?

Последняя чайка, крикнув: «Гжель!», обернулась рыбой и упала на самое дно залива. Хотя теперь он казался бездонным.

Наступила ночь.

Кумар первым сел на велосипед и, закрутив педали вперед, поехал назад.