Первые лекции, как и положено, были посвящены основам науки, которую мы постигали. Фа и Крис рассказывали о том, какие материалы нужно использовать в клетках, чтобы животные случайно не поранились, не откусили что-нибудь лишнего или не отравились, если все-таки что-нибудь откусят.
При этом клетка должна быть такой, чтобы на нее было не противно смотреть.
Нам объясняли, какой величины должен быть выгул, чтобы посетители хорошо видели зверя, но при этом не пугали его своим присутствием.
Узнали мы, каких зверей нужно держать в коллекции, а каких не нужно. Есть, оказывается, и такие.
Кое-кто подсчитал, что прокормить слона в Индии в сто раз дешевле, чем в Англии. Во-первых, еда подходящая для слона в Индии дешевле, а во-вторых, там зимы нет, поэтому не нужно на обогрев животного расходовать газ и электричество.
Лучше вместо слона завести гималайских медведей, они едят то же, что человек, и обогревать их не надо.
А слонов, их и так в зоопарках много.
Молодой педагог Крис Кларк преподавал нам те предметы, которые полегче: выкармливание звериных младенцев, питание животных в неволе, правила перевозки зверей в воздушном и морском транспорте.
Самые трудные лекции читал Фа.
Двигая обнаженными по локоть руками, как иллюзионист Акопян, он вертел сложные научные термины то так, то эдак. Наконец они превращались в простые слова, какими, например, говорят на кухне.
Он так блестяще владел искусством «разжевывания», что смог объяснить работу хромосом буквально на своих пальцах.
О великий Фа!
Сила его слов была так велика, что им удавалось проникать в спящий мозг Део в виде снов, которые образно объясняли принципы содержания животных.
Просыпаясь в конце лекции, Део с ужасом обнаруживал, что не только помнит выступление Фа дословно, но и понимает его.
А темы-то были нелегкие.
Оказалось, что для успешного проведения полевых исследований биологу нужно не только знать целый набор формул, но и разбираться в геометрии. Согласно преподанной нам методике, прежде чем начать исследование, биолог должен нарисовать на плане местности некую фигуру, скажем, треугольник. Затем ему предписывается идти по этой самой местности, следуя нарисованным катетам и гипотенузе. Но сделать это не всегда легко. Хотя на бумаге линии выглядят ровно, на местности они могут проходить по оврагам, лесам или даже болотам. Часто биологу приходится сворачивать в сторону. И тогда у треугольника появляются новые углы, и он превращается в пяти, шести или даже семиугольник. В худшем случае он может стать и замкнутым кругом, из которого просто так не выйдешь.
Мы узнали, что в каждом лесу живет лишь столько животных, сколько он может прокормить. А когда у этих животных появятся детеныши, то им приходится в другой лес перебираться. В еще не занятый.
Только где они сейчас себе незанятый лес найдут, неизвестно. У нас и занятых-то лесов почти не осталось. А вот вырубленных много.
Фа был человеком основательным. И хотел, чтобы мы были такими же. Поэтому, прежде чем возвести, так сказать, здание наших знаний, он проверял, а хорошее ли у него основание? Фа подробно изучал мировоззрение каждого студента, его отношение к жизни, душу, в конце концов.
И он, вероятно, нередко натыкался на непрочные основания. Тогда он перетряхивал душу студента и переворачивал его мировоззрение неожиданными утверждениями.
— Мир — это набор чисел, а ты — цифра! Андерстенд?
— Э-э-э…
— И животные — цифры, и земля. Пойми, какие числа для планеты лучшие и приведи природу в соответствие с ними!
— М-м-м…
— Мозг! Ты должен забыть о душе и сердце и превратиться в большой мозг! И в этом тебе поможет кофе!
— О-о-о!
Фа умел обратить в свою веру всех, вне зависимости от того, какой религии они принадлежали до этого.
Не удивительно, что по возвращении домой многих учащихся не узнавали не только дальние родственники, но и родные матери.
Выпускники МЦОСРВ потрясали министерства родной страны, врываясь в них с криком:
— Природа — это числа! И в нашей стране они сильно друг другу не соответствуют. Надо бы их изменить!
Министры падали в обморок, президенты получали за неправильный цифры «втык» от ООН.
За это Фа прозвали «природоохранным террористом».
Нередко бывает, что заглядывая в статьи каких-нибудь непальских или конголезских биологов, я узнаю знакомую интонацию и понимаю, что эти биологи учились у Фа. Эти статьи напоминают ультиматумы.
Да и сам я однажды, для чего-то сочинив пару статей, обнаружил в них любимые выражения профессора.
Фа подковывал нас знаниями, как кузнец подковывает лошадей подковами. Конечно, подкованный, ты скользишь по жизни гораздо меньше. Но, глядя на других, неподкованных и диких, понимаешь, что тебя, в сущности, просто приручили и объездили. И теперь тебе век ходить по наезженной дорожке.
Зато уж попадая в какой-нибудь зоопарк, ты можешь разнести его в щепки без всякого трактора.
— А что это у вас дистанция между посетителями и медведем такая маленькая? Почему у него укрытия нет? Это — укрытие? Это для крыс-разносчиков-опасных-заболеваний укрытие. Медведь туда в жизни не влезет. Вы не замечали, что у него стереотипное поведение?
Главное, чтобы люди которые будут восстанавливать то, что ты разнес, учли твои пожелания и внесли в нужные коррективы.
А-то некоторые обижаются и назло строят еще хуже, чем было до этого. Из чувства мести. Чтоб знал, как чужое критиковать.
Вслед за первыми ласточками, если так можно назвать огромных Фа и Криса, потянулся целый караван других птиц, которые, конечно, были людьми.
Все преподаватели оказались интересными, но двое из них — потрясающими.
Один, Тони Оллчерч, умудрялся совмещать два несовместимых занятия: администратора зоопарка и ветеринара.
Непонятно, как он лечил животных, если ему нужно было ежедневно участвовал в заседании директоров и наносить визиты вежливости важным людям? Очевидно, Тони Оллчерч умел находиться в двух местах одновременно.
Видимо, опасаясь выдать эту невероятную тайну, Тони никогда не смотрел в глаза тому, с кем говорил. Рассказывая об эпидемии чумы в зоопарке, он старательно рассматривал занавески, скользил взглядом между столов, умея при этом не задеть студентов. Тайна, великая тайна, пряталась за его серыми как асфальт глазами. Они могли глядеть сквозь потолок и рассматривать созвездия! Он мог глядеть за горизонт, не испытывая неудобства от присутствия стен! Он опускал взгляд в недра планеты и следил за вращением его ядра! И ни разу не посмотрел никому в глаза.
Трудно приходится в нашем мире человеку, который умеет раздваиваться.
— Говоришь с ним, — обижалась Олуэн, — а он будто и не слышит тебя. На кастрюлю все смотрит. Будто это она с ним разговаривает. Нет в этом человеке к окружающим уважения.
А еще его коллег удручало, что он зарплату в два раза больше других получает.
Лицо Тони выглядывало из пиджака, как сыч из дупла. Казалось, что вот сейчас оно провалится внутрь, но оно так все время и сидело на пороге.
Пиджак, из которого глядело это лицо, явно покупался сразу на две зарплаты. Когда на этот пиджак падал солнечный луч, материя вспыхивала синим космическим огнем. Складок на нем никогда не появлялось.
На груди Тони сиял белый треугольник рубашки, в центре которого горел невероятно бордовый галстук. На галстуке различался белый дронт — эмблема джерсийского зоопарка.
Нижнюю половину Тони всегда скрывала кафедра. Приходя, он так быстро вставал за нее и, уходя, столь стремительно покидал, что разглядеть его брюки и башмаки не удавалось.
Заняв место за кафедрой, Тони некоторое время внимательно разглядывал потолок, ожидая увидеть в нем какие-либо изменения. Когда студенты начинали думать, что это будет продолжаться бесконечно, он неожиданно произносил:
— КХМ!
Мы вздрагивали, а заснувший было Део, просыпался.
Речь Тони была истинно научной. Он то и дело говорил «не могу не заметить» и «как мне представляется». Однако из-за частого повторения этих фраз не всегда удавалось понять, что именно не может не заметить Тони.
Для людей, интересующихся сведениями о карантине в зоопарке и способах усыпления животных, его информация была бесценной. Но для студентов, знавших язык не так, чтобы очень, лекции Тони были болотом, в котором они «плавали». Родриго же и вовсе тонул. Не понимая, о чем, собственно, речь, он подобно лектору, начинал задумчиво смотреть в потолок, видимо, пытаясь найти там ответы на свои вопросы.
В какое-то утро вместо Тони за кафедру встал Джон Хартли.
Он был таким большим, что все вокруг сразу стало маленьким. Лекторий сократился до размеров школьного класса. Даррелл не зря называл Джона «Долговязым».
Он действительно походил на какой-то долгий вяз, вырастающий из кафедры. В ходе лекции его руки-ветви непрестанно двигались и гнулись будто бы под напором ветра. Иногда они отделялись от тела и летали, взмахивая пальцами, над залом. Не сходя с кафедры, Джон мог дотянуться до любого поместья на острове, а, может быть, даже до Франции.
Рукава пиджака едва прикрывали локти Джона, да и любой пиджак ему был бы, наверное, короток.
Продолговатое лицо Джона было вытесано уверенными взмахами топора и, скорее всего, из березы. Черты лица были строги, но душевны. Глаза, несомненно, выполненные из драгоценного сапфира, разливали вокруг литры или даже тонны добра. Не даром фамилия Хартли на русском означает «сердечный».
Хотя пиджак Хартли был короток, он все же сидел на своем обладателе фасонисто. С форсом сидел. Пуговицы блестели, как золотые червонцы. Из кармана треугольничком торчал белейший платок, в который бы никто и никогда не решился сморкаться.
На шее Хартли, словно пламенный язык, болтался такой же фирменный галстук зоопарка как и у Тони. Но Джону больше подошла бы бабочка.
Хотя Джон занимал одну должность, она была удивительнее обоих постов Тони. Она называлась: «Личный помощник Джеральда Даррелла». Вряд ли кто-нибудь еще в мире занимает похожий пост. Конечно, Джона можно было бы назвать «секретарем». Но это официальное слово не отражало бы главного качества Хартли — душевности. Ведь всем известно, что у секретарей нет души.
Сердце у Джона было горячим. Но если на него случалось попасть искре вдохновения, становилось пламенным. А искры вдохновения появлялись у Джона часто.
В такие мгновенья он выскакивал из-за кафедры и подбегая к какому-нибудь студенту, склонялся и смотрел прямо ему в глаза.
— Со всего острова растения выкорчевали и новые посадили. Представляешь, со всего острова! Веришь?
— Верю, — говорил студент, отодвигаясь. — Верю, верю.
— Крыс уничтожили. Численность редких видов сразу в гору пошла! Представляете!
— Представляем, представляем. Только вы не волнуйтесь.
Но Джон не мог оставаться спокойным.
— Вот так мы возродили на острове Круглом его исконную флору и фауну! Делайте, как мы! Возрождайте уничтоженную флору! Восстанавливайте фауну!
— Хорошо, хорошо, будем восстанавливать.
Джон рассказывал о работе сотрудников зоопарка на островах Маврикий, Мадагаскар. От него мы узнали об удивительной науке рекриации, которая помогает восстановить уничтоженную природу острова, области или даже государства.
Образные жесты, которыми Джон сопровождал свою лекцию, помогали понять ее самые сложные места.
Родриго с удивлением обнаружил, что впервые понял весь материал от начала до конца.
Во время последней лекции Джон показал нам слайды, сделанные на островах Маврикий и Круглый. Мы видели сотрудников зоопарка, утомленных бананами и солнцем, которые то сидели на пляже, то лежали под бутылочным деревом с тетрадкой, то выглядывали из кроны бутылочного дерева с биноклем. С заднего плана накатывались волны Индийского океана и падали в зал. Брызги пены летели с экрана, лучи розового тропического солнца, ложась на наши лица, придавали им бронзовый цвет.
И мы понимали, вот где, елки-моталки, настоящая-то жизнь!
Джон уже закончил лекцию, потушил проектор и унесся куда-то. А нами все виделся остров, стоящий на синем стекле океана. На нем сидели бронзовые биологи и смотрели в бинокли, а иногда срывали гроздь бананов и ели, ели, ели…
Лекции на тему просвещения в зоопарке читал нам человек с фамилией «Кофе».
Интересно, что при такой фамилии он больше любил пить чай.
Я раньше думал, какое там особенное просвещение — в зоопарке?
А, оказывается, поход посетителя в зоопарк, это уже и есть просвещение. О том, чтобы во время этого похода он узнал побольше нового и полезного, заботится Отдел Просвещения.
— Таблички на клетках, мои дорогие, играют большую роль в просвещении человека, — утверждал Кофе. — Они просвещают его сильнее всего. Человек, который пришел в зоопарк, похож на чистый лист бумаги. И нам, мои дорогие, важно не замарать его. Запомните — человека формируют таблички!
Таблички в Джерсийском зоопарке и вправду были необыкновенными. Текст — крупный, рисунки животных — яркие. Такие таблички могли сформировать замечательных людей.
— Просвещением мы должны охватить все органы чувств человека! Зрение, слух, осязание, обоняние, вкус.
— Как это, охватить вкус? — удивлялись мы.
— Мои дорогие, чтение лекции действует на слух, показ слайдов на зрение, знакомство с ручными животными просвещает с помощью осязания и обоняния. А вкус, — хитро улыбнулся Кофе, — можно охватить в буфете! Посетитель ест пирожок, а мы охватываем его вкус. Потому что пирожок сделан в виде очкового медведя, а начинка — из бразильских фруктов, которыми этот вид питается! Вот какие у нас пироги!
Также Кофе научил нас экологической игре, которая просвещала с помощью бега.
Игроки разделяются на травоядных и хищных. Хищные ловят травоядных, и это наглядно показывает динамику малых популяций в природе.
Лекция о содержании ящериц и змей проходила в Доме рептилий.
За огромными витринами, покрытыми теплыми каплями, на сучьях лениво лежали ящерицы и змеи. Они тоже были покрыты каплями. Рептилии то закрывали глаза, то открывали, то закрывали, то открывали. От этого сильно клонило в сон.
Осмотрев экспозицию, мы вошли в подсобное помещение, где нас ожидал сотрудник Дома рептилий Ричард Гибсон.
Ричард оказался нашим сверстником. Ему было от силы лет двадцать пять. Круглые как обручи очки придавали ему вид круглого отличника.
Он говорил задумчиво, стараясь подкреплять свою речь фактами.
— Рептилии, коллеги, самый удивительный класс животных. Возьмем, к примеру, крокодила.
Ричард нагнулся к какому-то ящику и действительно вытащил из него крокодила метра в полтора.
Мы стеной отступили назад.
Ричард держал крокодила на руках и гладил его как кошку.
Крокодил урчал и прикрывал глаза белой пленкой — третьим веком.
— Крокодилы откладывают яйца в песок. Если температура песка будет тридцать градусов. То вылупятся только самки, если тридцать один, то самцы.
— А кто же вылупится, если температура будет тридцать с половиной? — спросил Кумар.
— Тогда вылупится пополам самцов и самок. Не менее удивительно устройство челюсти змей. Возьмем яичную змею.
Ричард вернул крокодила ящик, а из другого вытащил зеленую змею.
Мы отошли еще на шаг.
Змея обвила руку Ричарда и, положив голову ему на ладонь, стала по-собачьи лизать его пальцы.
— Посмотрите на эту голову! — говорил Ричард, протягивая нам ладонь. — Она размером не больше пенса! А питается куриными яйцами! Не верите?
Ричард достал откуда-то яйцо и поднес к голове змеи. Ее челюсти распахнулись как сложенный втрое зонт и всосали яйцо.
Наступая на какие-то обогреватели, мы прилипли к стене.
Яйцо было намного шире шеи змеи и распирало ее изнутри, как ядрышки — гороховый стручок. Медленно оно плыло от головы к хвосту, перевариваясь по пути…
Тихий Дэвид Джегго показал нам инкубаторную Птичьего отдела. Здесь все было белым. Столы, стены, инкубаторы… В инкубаторах лежали белые яйца. Одетые в белые халаты, мы стояли на белом кафеле в белых тапочках.
Лица африканцев казались черными воздушными шарами, висящими в воздухе без всякой опоры. Они медленно поворачивались, с интересом оглядывая инкубаторы.
Машины тикали, как часы, но очень громко, и это тиканье совершенно заглушало голос Дэвида.
— Любопытно, что во время насиживания температура под курицей выше, чем под уткой.
— Тик, тик, тик.
— Во избежание случаев раздавливания, мы забираем яйца у птиц и инкубируем их в инкубаторах.
— Тик, тик, тик.
— Вместо яиц мы кладем в гнезда куклы.
— Тик, тик, тик.
— Какие куклы? — шепнул мне Наянго.
— «Куклами» называют муляжи яиц из пластмассы.
— А-а!
— Тик, тик, тик.