— А меня зовут Олуэн. Веду тут хозяйство. Я — хаузкипер.
Слово это звучало также необычно и торжественно, как, например, «обергофмаршал». Оно походило на воинское звание. Я подумал, что если у обычной домашней хозяйки и может случиться на кухне или в комнатах беспорядок, то у хаузкипера — никогда.
Но «хаузкипер» я выговаривал легко, а вот Олуэн никак не выговаривалось. Всякий раз у меня выходило Оулен, что, между прочим, в переводе означает «сова». Так я и звал ее до конца курсов. И Олуэн на это не обижалась, потому что и вправду немного походила на сову.
Затем Олуэн поднялась, и я снова увидел, как крепко она стоит на ногах. Да и плечи у нее были такими, что без труда выдерживали тяжесть ведения хозяйства.
— А ТЕПЕРЬ: ЗАПОМНИТЕ НАШ РАСПОРЯДОК!
Я достал ручку с блокнотом, потому что это дело лучше было записать: Олуэн-хаузкипер принялась загибать пальцы один за другим, они ложились на ладонь как солдаты, которых обергофмаршал кладет на плац.
— Семь тридцать — подъем. Восемь ноль ноль — спуск к завтраку. Двенадцать тридцать — ланч. Восемнадцать тридцать — обед. Двадцать два ноль ноль — отбой. И постарайтесь не нарушать, а то, знаете…
Мы кивнули, показывая, что, может, конечно, и не знаем, но все же догадываемся.
— А по воскресеньям вы будете мыть посуду сами. Потому что воскресенье у меня выходной.
— Чуть-чуть помедленнее, — попросил я, — а-то я записываю.
Олуэн подождала, когда я закончу писать, и вдруг хлопнула ладонью по столу. От страха я начертил длинную линию через весь блокнот.
— И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ УНОСИТЬ ПОСУДУ В КОМНАТЫ. НАКАЗАНИЕ ЗА УНОС ПОСУДЫ — СМЕРТЬ!
Если бы Кумар не имел такой темный цвет лица, то он наверняка побелел бы от страха, поскольку, говоря о смерти, Олуэн смотрела на него. То ли он уже уносил посуду в свою комнату, то ли вскоре намеревался это сделать. Во всяком случае, в этот момент кофейный цвет его лица разбавило молоко.
Затем Олуэн повернулась ко мне.
Я никой посуды в комнаты не уносил и поэтому мне бледнеть было нечего. Но я все же побледнел.
— А сейчас я покажу вам вашу комнату!
Вслед за Олуэн я вышел в коридорчик и стал подниматься по лестнице. Ступеньки походили на клавиши пианино. Когда на них нажимала Олуэн они говорили «крокодайл!». А когда наступал я шептали «сван».
Под эти странные звуки мы взошли на второй этаж и начали подниматься на третий.
На стене лестничного пролета висели за стеклами картины, изображающие различных животных. То я видел зебру, которая бежала по моему лбу, то птицу, которая высиживала яйца, в моем правом ухе.
На площадке третьего этажа Олуэн свернула к правой двери и провернула в ее скважине ключ.
Бело-золотой свет рухнул на меня, и я чуть не скатился вниз по лестнице.
Вслед за Олуэн я вошел в комнату, которую можно было справедливо назвать мансардой.
Мансарда — лучшее жилье для поэта. В мансарде легче и пишется, и дышится. Да и поглядеть на мир лучше из-под самой крыши.
Медитировать, кстати, в мансарде тоже хорошо.
Окно комнаты висело прямо над зоопарком. И я мог, не вставая из-за стола, поглядеть почти на любого зверя.
Над зоопарком плыли облака в форме редких и исчезающих зверей.
Напротив мансарды находилась вольера с лемурами. Они сидели на верхушках деревьев, как грачи, и кричали «гав-гав».
— Как вам комната? Не низковат ли потолок?
А потолок действительно был низковат. Я не мог здесь подпрыгнуть, не ударившись о него.
Но прыгать я и не собирался.
— Очень хорошая комната. И потолок не такой уж низкий. Тут даже в шапке-гребешке ходить можно.
В доказательство я надел на голову шапку-гребешок и стал в ней ходить по комнате. Туда-сюда, туда-сюда.
— Тогда держите ключ.
Я взял из рук Олуэн ключ и увидел, что на нем имеется брелок — пластмассовая рамочка с надписью «квагга».
— У нас все комнаты названы именами исчезнувших животных. Напротив вас — «Странствующий голубь», под вами — «Дронт», а Мигрень и Кумар живут в «Тасманском волке».