Что было дальше в этот день, вспоминается смутно.

Иногда выплывают какие-то детали, но остальное теряется в тумане.

День оказался невероятно длинным. Большую его часть мы провели в библиотеке, склонившись над своими «библиями».

Вконец обалдев от разных «кипингов» и «энричментов», мы вставали, покачиваясь, из-за стола овального как щит скифского воина и шли к книжным полкам. Тщетно мы пытались найти среди них свежую струю, которая дала бы небольшой отдых мозгам. Какого-нибудь Жюля Верна, какого-нибудь Вальтера Скотта, но с полок на нас валились все те же «консервэйшоны» и «реинтродукшоны». Свежей струи не было. Становилось трудно дышать.

Мы возвращались к «руководствам». Головы наши наливались тяжестью, как арбузы водой. Приходилось подпирать их руками.

В ланч Наянго сел за мой столик. Новому соседу я обрадовался.

Наянго еще не пришел в себя после путешествия. Слегка осовевший от двадцатичасового перелета и множества впечатлений, он смотрел на мир совершенно круглыми глазами. Зрачки бегали по ним, как наливные яблочки по волшебным блюдечкам.

Было видно, что Наянго еще не окончательно прилетел на Джерси. Почвы под своими ногами он пока не чувствовал.

Я взял себе из фруктовницы банан с яблоком, по-хозяйски открыл шкафчик с сухими завтраками. Выбрал хлопья с фруктами и шоколадом, отсыпал в свою тарелку и утопил их в молоке.

Затем я протянул коробку в сторону Наянго и тряхнул еще разок, предлагая ему попробовать сухой завтрак.

Наянго быстро-быстро замотал головой слева направо и справа налево. Можно было подумать, что он стоит у оживленного шоссе и смотрит на проезжающие мимо автомобили. Я понял, что надо дать ему успокоится, собраться с мыслями. Подождать, когда он все-таки прилетит. Тело-то его было уже здесь, а душа все еще летела в Англию или даже только собирала чемоданы в Африке.

Я поставил коробку, сел напротив Наянго и стал есть хоть сухой, а все же пропитанный молоком завтрак.

Надо сказать, что только на Джерси я и смог понять их, сухие завтраки.

Хитрая это еда. Вроде бы молоко-то, само по себе, не еда, и кукурузные хлопья, скорее — закуска. А смешаешь их и так натрескаешься, что никакие каши уже не нужны будут.

Съев в конце концов два яблока, мой сосед удалился в свои апартаменты.

А я решил сходить в зоопарк.

Надел свитер и вышел под небо, похожее на громадную опрокинутую чашу. Из чаши вытекал студеный воздух и затапливал остров. Сырость пробиралась сквозь одежду и хватала за душу холодными ладонями. Между кустами сирени простоквашей загустевал туман.

— Вот тебе и курорт! — подумал я. — Как тут загорают и купаются?

Погода стояла совсем подмосковная.

Я вдохнул воздух, и от него холодно сделалось в желудке.

Сойдя с крыльца, я зашагал вверх по липовой аллее, потом свернул на луг. Туман расплескивался под ботинками и оседал на них крупными молочными каплями.

Зоопарк лежал где-то впереди в тумане. Оттуда прилетал то хохот обезьян, то крики попугаев. Странно было слышать такие звуки в английском тумане.

Вдруг туман расступился. Из белой мути выплыла калитка с надписью: «Посторонним вход запрещен!»

— Это кто посторонний? — очень громко спросил я. — Это я посторонний?

Как я совершенно свой, я открыл калитку и вошел в зоопарк.

— Нашли постороннего! — продолжал возмущаться я. — Но где же тут касса?

Кассы нигде не было. Я вошел в зоопарк с черного хода.

Хотя, собственно, какая разница? Все равно со студентов денег не брали.

Не найдя кассы, я стал искать животных.

Я вертел головой, пытаясь различить в тумане снежного барса или гориллу.

Вдруг я увидел старика. Он сидел на дереве и сердито смотрел на меня сверху. Старикан был совершенно голый. При этом тело его покрывала серая заячья шерсть. Невероятно длинные седые волосы на голове опускались чуть не до земли. Длинные сухие руки он смиренно держал коленях. Он смотрел на меня глазами черными и крупными как ягода-смородина. В глазах читалось осуждение.

— Не нравится, что через черный ход зашел, — сообразил я.

Старик смотрел на меня так упорно, будто бы хотел взглядом вытолкнуть обратно через калитку на луг.

Не справившись с этим делом, дед плюнул на руки и полез на какое-то дерево. Стало видно, что сзади у старика имеется хвост. Забравшись повыше, он накрыл ладонями коленные чашечки и смежил веки.

Это, конечно, был не обычный дед. А если присмотреться получше, то стало бы видно, что это африканская обезьяна колобус, или, по-другому — гвереца.

Неподалеку я увидел и других обезьян. Все они сидели, накрыв ладонями коленные чашечки и молчали. Полуприкрытые их глаза ничего не видели. Они медитировали.

На цыпочках я отошел от клетки.

Колобусы — одни из первых животных, которых Даррелл привез в свой зоопарк. Было это около пятидесяти лет назад.

— Сколько с той поры воды утекло, — думал я. — Вода утекла, а колобусы-то остались.

Гранитная мостовая зоопарка, отполированная каблуками и подошвами, блестела как рыбья чешуя. Много лет посетители полировали ее сапогами, башмаками и простыми сандалиями. Особенно, конечно, старались школьники. Возле клеток, наиболее у них популярных, дорожки были гладкими как ледяной каток. Скользя по розовому граниту, я пересек небольшой двор, обнесенный стеной, нырнул в туман и вдруг попал в тоннель.

Самое странное, что я не увидел здания, сквозь которое он должен бы был проходить.

— Тоннель? Откуда?

— Куда, куда, куда…

— Что за шутки!

— Шутки, шутки, шутки…

Рассердившись, я вернулся в начало тоннеля и огляделся.

Все правильно. Тоннель действительно проходил сквозь дом. Но дом так плотно был укутан туманом, что с трех шагов его уже не было заметно.

Его стены чуть подкрашивали туман красным. Лиловая крыша висела облаком.

Приглядевшись, я увидел на стене дома табличку.

«Через этот проход неоднократно проходил Джеральд Даррелл».

— Не кисло! — решил я и вошел в тоннель, ощущая всем существом значительность момента. Сквозь такой замечательный проход хотелось проходить подольше.

Каменный коридор оказался длинным. Но скучать не приходилось. На его стенах, висели освещенные стенды, общий смысл которых можно было выразить словами: «Наши достижения». При знакомстве с ними, становилось понятно, что за пятьдесят лет зоопарк достиг многого. Человек в таком возрасте уже задумывается о пенсии, а для зоологического сада это возраст юношеский. Он только встал на ноги, но уже мечтает о подвигах и о большой славе. Кто-то может подумать, какая же слава у зоопарка?

А слава у зоопарка, между прочим, может быть громадная. Мы все, например, знаем Московский зоопарк, его белых медведей и моржей. Юбилей его отмечаем всей страной. Также в мире особой известностью пользуются Лондонский зоологический сад, зоопарк Сан-Диего. Джерсийская коллекция в этом почетном списке занимает не последнее место. А вскоре, может быть, станет самой лучшей.

Фотографии на стендах изображали, как сотрудники Джерсийского Треста идут по болотам, пересекают леса, сидят у костра в окружении туземцев. По лицам туземцев было видно, что они восхищены работой Джерсийского Треста и просят принять их в члены организации.

Ознакомившись с работой зоопарка, я двинулся дальше и вышел из тоннеля.

Передо мной лежала лужайка, с которой приятно было взглянуть на поместье Лез Огр. Оно разворачивалось перед зрителем со всеми подробностями.

Видна была речка, вдоль берегов которой, как рыбаки с короткими удочками, стояли японские журавли. Можно было увидеть лошадей Пржевальского, без отдыха скакавших вдоль своего загона, брыкающихся и подкидывающих в воздух осенние пламенные листья. Можно было подумать, что они находятся в родных монгольских степях.

Вдалеке я увидел гориллу. Она поднялась на холм и принялась зачем-то махать огромной палкой.

— А вот из-за Нила горилла идет, — сказал я. — Горилла идет, крокодила ведет.

Помахав палкой, горилла спустилась с холма и исчезла в овраге.

Как я узнал позже (уж так выходит, что все сразу узнать нельзя), так вот, позже я узнал, что на той лужайке, где я стоял, когда-то пил чай король Карл Стюарт. Тот самый, который подарил острову самый большой в Европе жезл.

Пил, наверное, он чай и думал.

— Чего они, там, в Лондоне бунтуют? Совсем с ума посходили? Сидели бы, чай пили.

Лужайка была охвачена гранитным барьером и украшена узором из желтых фиалок.

Дорога вправо вела на приусадебное хозяйство зоопарка. Дорога влево проходила под аркой, над которой торчал каменный крест. Крест будто бы намекал на то, что ходить по этой дороге небезопасно.

И все-таки другого пути не было. Не на приусадебное же хозяйство идти!

На всякий случай я плюнул три раза через левое плечо и двинул под арку.

За аркой дорога понемногу пошла вверх и вдруг сразу встала дыбом. Казалось, по ней можно взойти на самые облака.

Поднимаясь по дороге, мне пришлось так уклониться, что руки мои почти задевали мостовую, а булыжники проплывали невдалеке от лица.

На самом пике стояла высокая клетка, которая как бы поднимала возвышенность еще выше.

Три ее стены обтягивала сетка-рабица. Четвертая — гранитная, была утыкана какими-то полочками. На каждой полочке стояло по серпоклювому ибису. Они обстоятельно вертели клювами из стороны в сторону и были похожи на пограничников, которые наблюдают границу в кривые подзорные трубы:

— Спокойно ли у нас на границе? Не нарушает ли ее кто-нибудь?

Нет. Никто не нарушает.

Мундиры ибисов были черными с военным зеленым отливом. Красные ноги напоминали лампасы. Фуражки ибисов также были из красной кожи.

Вдруг один ибис хлопнул крыльями, как будто выстрелил из пистолета:

— Тревога! Нарушитель прошел границу!

Последовали еще выстрелы. Иногда они сливались в целые очереди, которые ибисы пускали сквозь сетку-рабицу.

— Елки-моталки! — сказал я от страха и сиганул в кусты.

Отстреливаясь из воображаемого автомата, на полусогнутых, я добежал до поворота и выглянул в чистое пространство:

— Нет ли засады?

Тыча в разные стороны автоматом, я добрался до пустой вроде бы вольеры со стеклянными стенами.

Осторожно я заглянул за стекло. В вольере стояли суковатые ветви, а с потолка свисали березовые, словно бы, веники.

К стеклу, огромному, словно магазинная витрина, была прилеплена табличка: «Алаотранский лемур».

Лемуры и березовые веники в первый раз встретились в моей голове одновременно. Левое полушарие заполнили лемуры, правое — веники. Но соединиться они не смогли.

— Веники! — соображала одна половина мозга.

— Лемуры! — кричала другая.

Эти две вещи разрывали ум и тормозили общую работу тела.

Спасти мозг можно было только, переключив его внимание на более привычный предмет.

Я оглянулся, пытаясь направить соображение по проторенной колее, и увидел красную стрелу. Можно было подумать, что индеец выпустил ее из-за кустов жасмина, и теперь она летит над газоном, чтобы ранить неосторожного посетителя в самое сердце. На самом деле она была нарисована на табличке. Над нею имелась надпись: «Выход».

— Какой-такой выход? Я же только зашел!

И я зашагал в сторону противоположную той, куда указывала стрела. В моем движении, конечно, чувствовалась уверенность и независимость от всяких табличек и указателей.

Мозг мой, вошедший в колею, работал четко как часы «Полет».

Выход, который, как я узнал позже, был и входом в зоопарк, остался за моей спиной.

Лавируя между кустами жасмина, я принялся поворачивать налево и направо. Почему-то кусты пахли мужским одеколоном «Шипр».

Я миновал две клетки, каждая из которых напоминала очертаниями знаменитый замок Тауэр. Под самым потолком в них орали и хлопали крыльями попугаи, большеголовые, как разводные ключи. Вечерний воздух сделал их желтое и зеленое оперенье серым. Можно было подумать, что в клетках сидят вороны, но кричат отчего-то попугаями.

Это были амазоны с острова Сент-Винсент, которых в мире осталось, кажется, не больше сотни.

— Вам бы поберечь себя, — сказал я попугаям. — А вы орете.

Попугаи тут же замолкли, видимо, решили поберечься.

В этот момент я вышел из лабиринта кустов и увидел клетку, в которой сидел человек. Но это только так говорится, что человек сидел, на самом-то деле он стоял. Однако стоять ему было неудобно, потому что потолок клетки опускался ниже роста человека. А расстояние между стенками было уже его плеч. Он напоминал артиста, который демонстрирует цирковой номер «человек в кубе».

Чтобы не развалить клетку на части, человеку приходилось подгибать ноги, горбиться и прижимать плечи к телу словно крылья. Двигаться в клетке незнакомцу было чудовищно неудобно. А двигаться надо было, потому что он чистил клетку граблями. Под ногами незнакомца с воплями бегали два фазана и пытались не попасть под горячие грабли. Иногда голова или плечо человека упиралось в клетку изнутри, и тогда снаружи на ней вздувался огромный пузырь.

Собрав мусор в кучу, человек ссыпал его в сито и стал внимательно просеивать. Песок сыпался вниз, а обертки и веточки оставались в сите. Человек напоминал золотоискателя, который моет песок на берегу американской реки, выискивая самородки.

Но какие же тут самородки? Только оберточки да веточки.

«Человек в кубе» поднял голову и посмотрел на меня. Его лоб надавил на потолок и тот поднялся железным пузырем.

Гигант оказался бородат и усат.

Глаза его были таким голубыми, что еще немного и их можно было бы назвать белыми.

На носу его покачивались очки, напоминающие гимнаста на перекладине.

В почти белых глазах человека читался примерно такой вопрос:

«Кто это пришел?»

На вопрос этот нужно было ответить.

— Станислав Востоков. Приехал учиться.

— Студент? — догадался гигант.

— Студент.

То, что я оказался студентом, человека сильно обрадовало.

— А ведь и я студентом был!

— Да что вы?

— Ага. В Летней школе учился. Но началось все не с нее.

— С чего же?

— Не хочешь помочь мне убрать клетку? — вдруг предложил гигант. — Ты ведь уходу за животными приехал учиться? Тут и поговорим!

— А чего, неужели мы клетку убрать не сумеем?

И я стал обходить клетки, которые стояли длинным рядом, напоминавшим рыночный. Только вместо продавцов за прилавками булькали фазаны — белые, красные, а также бело-красные.

Среди кустов я обнаружил проход и вошел в него, потряся плечами жасминовые ветви.

Человек ждал меня возле двери, ведущей в клетку к белым фазанам. Расправивший плечи и выпрямившийся он был подобен памятнику Петру Великому на Москве-реке. Не хватало ему под ноги только корабля со зданиями Санкт-Петербурга.

Да и зачем они бы здесь?..

— Можешь грабить? — спросил вдруг незнакомец.

— В смысле похищать?

— В смысле клетку убирать граблями.

— Тогда, конечно, могу. Чего ж тут не мочь?

— Ага. А меня зовут Крис, — сказал кстати гигант. — По фамилии Хейнс.

— Очень приятно, — ответил я. — Где будем грабить?

Незнакомец задумался. В его очках блеснуло сразу два заходящих солнца. Зрачки его сделались как у собаки из сказки «Огниво».

— Эту клетку я ограбил. Значит, следующую.

Мы зашли в следующую клетку.

Здесь тоже бегали фазаны. Но красного было в них больше, чем в предыдущих. Только зеркала на крыльях были белыми. Хотя в свете заката их вполне можно было принять за розовые.

Крис и один-то едва помещался в клетке. Вместе мы заполнили ее до невозможности. Фазаны, припертые к стенкам, вопили дурным голосом. Можно было подумать, что их режут ножом.

— Сначала соберешь мусор граблями, потом просеешь сквозь сито. Только старайся, чтоб следы от грабель ложились красиво.

— То есть как? На пробор что ли?

— Можно волнами. Главное, чтоб глазу было приятно.

Крис вышел из клетки в тамбур. Тамбур — такая штука, которая предохраняет от вылета фазанов наружу. Коли уж вылетят, то в тамбур.

Птицы отлипли от стен и задышали, стали приходить в себя.

— Волнами, так волнами, — сказал я и стал водить граблями, превращая песок в желтое застывшее море.

В тот момент я понял, что служитель зоопарка должен быть художником. Просеянный песок я насыпал как бы речной отмелью. А кормушки поставил так, чтобы уравновесить пятно куста справа.

Крис моей работой остался доволен.

— Ага, — сказал он. — Задатки есть.

— Задатки надо развивать, — поддержал я. — Так с чего же началась ваша работа на Джерси?

— Давно это было. И притом в графстве Эссекс.

— Да ну?

— Ага. Я как раз университет закончил. И очень любил читать книги Джеральда Даррелла.

— Так и мне они нравятся.

— Начитавшись этих книг, я захотел работать в джерсийском зоопарке. Ну, как же, знаешь, экспедиции, приключения!

— Знаю, знаю. Но что было дальше?

— Написал я ему письмо.

— Кому?

— Даррелу.

— Ну да?

— Ага. Так, мол, и так, мол. Хочу работать у вас в зоопарке. Парень толковый, вредных привычек не имею и хочу принести пользу хорошему делу.

— Какому делу? — не понял я.

— Охране животных, в смысле. Андерстенд?

— Андерстенд. А потом?

— А он пишет, в штате пока мест нет, но вы приезжайте поучится в Летнюю школу юных биологов, а там, может, чего и подвернется. Представляешь? Намекает!

— Представляю. Подвернулось?

— Нет, тогда не подвернулось. Закончил я школу и уехал в Эссекс. А через три месяца получаю письмо с Джерси. «Ага, — думаю, — подвернулось-таки!» И точно. Зовут работать.

— Здорово, — говорю. — Как в кино. В жизни так не бывает.

— Иногда бывает, — возразил Крис.

— Случается, — согласился я. — Но редко.

Болтать мы болтали, но между делом и клетки убирали. Почти весь ряд прошли. Только последняя вольера осталась. Фазаны в ней были уже вроде бы и не красными и не белыми, а пепельными. Потому что солнце скрылось за гранитными стенками и опустилось на самое дно пролива Ла-Манш.

— И как у вас там в России? — спросил Крис, — зоопарки есть?

— Зоопарки у нас в России есть, — ответил я. — Но не везде.

— Холодно, — догадался Крис, — не климат.

— Климат, конечно, у нас прохладный, — согласился я. — Но главная причина не в этом.

— А в чем? Уай, то есть?

— Потому что у нас традиции другие. У нас больше колхозы приняты и заповедники. Очень у нас охраняемых территорий много. В одной Якутии — половина края.

— А что же в другой половине?

— В другой — нефть ищут.

— А нефтевики животным не мешают?

— Нет. Они тихо работают и белыми халатами маскируются. У нас главный лозунг в государстве знаете какой?

— «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» — вспомнил Крис.

— Нет, «Берегите природу — мать нашу».

— Здорово.

— Хорошо, — согласился я. — Только не все его придерживаются.

— А вот это плохо. Правда, у нас еще хуже.

— Что такое?

— У нас в Англии ни одного натурального леса не осталось. Даже за грибами сходить некуда. Все вырубили. Волков перетравили, медведей, тех перестреляли. Потом за голову схватились, да поздно. Ни один крупный хищник не выжил. Теперь думают их завозить откуда-нибудь. Вот у вас, к примеру, медведей не осталось?

— Да осталось, — говорю. Но я вообще-то на такие вопросы не могу отвечать.

— А кто же?

— Минприроды.

Тут мы как раз и последнюю клетку доубирали.

— А время-то уже позднее, — заметил Крис.

— Как у вас тут рано темнеет.

— А у вас позже? — удивился Крис.

— У нас в Архангельске один день полгода идет. А потом еще ночь столько же.

— О май год! — сказал Крис.

— Ну, до свиданья, — сказал я.

Возвращаясь домой, я думал, что при следующей встрече обязательно расскажу Крису, что в Москве находится самое красивое в мире метро и что самый великий писатель на свете был Лев Толстой.

— А то вдруг не знает? — думал я.

В потемках уже ничего не было видно и я перепутал ворота выхода и входа.

— Выход через соседний проход, — сказала кассирша.

— Да вы не волнуйтесь, — ответил я. — Я быстро пройду. Никто и не заметит.

— Вы из России, что ли? — догадалась кассирша.

— Да, — признался я.

— Тогда проходите.

Через полчаса я сидел за своим столом и ел крупную желтую тушеную кукурузу.

— Никто не опоздал, — сказала Олуэн, — надо же.