Я так избаловалась постоянным присутствием папы дома, что когда он начал выходить, страшно затосковала. В один из таких вечеров, предчувствуя папин уход, я принялась ныть и жаловаться на скуку. Тем временем домработница Нюра подавала обед.

— Ну как тебе может быть скучно? — недоумевал отец. — Ты посмотри хоть на Нюру. Это ж одно удовольствие — кофта зеленая, юбка синяя, чулки коричневые, туфли красные. Брови насурьмлены, щеки нарумянены. Судя по всему, она собралась в гости. Вот и вообрази себе, кто ее друзья, как они выглядят, о чем беседуют, как проводят время? Это ж такое развлечение! Разве вообще может быть скучно?

И он тут же, презабвеннейшим образом изобразил как Нюра пьет чай вприкуску и оттопырив мизинец у своей приятельницы Клавы, и жалуется ей на мой нудный нрав.

Так он нас воспитывал. Незначительный пустяк становился поводом к забавным играм, неожиданным обобщениям и выводам. Все было так увлекательно, весело и интересно, что волей — неволей мы начинали по — новому видеть и понимать самые обыкновенные вещи. Была, например, географическая игра. Пана объявлял свою голову глобусом. Макушка — Северный полюс. Лысина — Тихий океан. Надо было совершить путешествие от океана до Альп, которые по условиям игры располагались в районе носа и обратно, через Женевское озеро — правый глаз.

Полагаю, что игра эта была придумана специально для меня, так как я сильно отставала по географии, но отказать себе в удовольствии поиграть в голову — глобус, конечно, не могла.

Между тем, затишье, вызванное трагическими событиями, подходило к концу. В ноябре 1933 года состоялась премьера пьесы Бергельсона» Мера строгости». Эта режиссерская работа Михоэлса оказалась значительно удачней предыдущей. Она отличалась неожиданными смелыми мизансценами, изобретальностью, яркостью и своеобразием приемов. Само собой разумеется, что в результате Михоэлс был подвергнут в прессе резкой критике за формалистическое решение спектакля.

Много дней и бессонных ночей провели отец с Бергельсоном, прежде чем спектакль увидел свет. Они курили, пререкались и пили кофе. Кофе, кофе без конца. Саша Тышлер пишет в своих воспоминаниях: «Михоэлс очень любил свое искусство, театр, свой народ, культуру других народов и многое другое, что должен и может любить такой человек. Перечислить все трудно и не нужно. Но если бы у меня спросили, что же он больше всего любил, я бы ответил: черный кофе!»

И действительно, сколько кофе он поглощал! В конце 1936 года папа заболел и целых две недели просидел безвыходно дома. С утра и до поздней ночи, а то и до рассвета не закрывались двери нашей квартиры. Однажды, мне пришло в голову подсчитать, сколько же чашек кофе я подала за день. Цифра оказалась довольно внушительной, во всяком случае, для частного дома -86 чашек!

Безусловно, наш дом отличался от всех других, которые я знаю. Устойчивость и прочность быта просто претили отцу, и поэтому наш безалаберный бестолковый дом хронически пребывал в состоянии временного устройства, что совершенно не мешало самым разнообразным и интереснейшим людям толкаться у нас с утра до вечера.

Денег никогда не было. Одеты мы все были из рук вон плохо, но ничуть этим не тяготились. В одном из писем папа мне писал:«… если бывают денежные затруднения, то только от моего характера, который не умеет рассчитывать и экономить, как это делают другие люди».

Наверно поэтому весь наш быт строился на слове» пока». Вместо кровати» пока» покупался матрас, затем какой‑нибудь подвыпивший умелец доделывал к нему козлы. Старый Элин сундук заменял собой шкаф, и в него» пока» складывались самые неожиданные и невероятные вещи: старинная бабушкина кружевная накидка и папины стенограммы, разрезной нож из слоновой кости и флакон от маминых духов, рецензии на спектакли и занафталиненные зимние пальто.

Перспектива основательной» генеральной» уборки вызывала неизменный протест, и если за этажерку, служившую» пока» вешалкой, заваливалась вдруг любимая, потертая кепка, папа решительно заявлял: «Нечего лезть, поднимем, когда надо будет!»

Вот это» поднимем, когда надо будет!«было основой основ нашей домашней жизни.

Работа с Бергельсоном заставила отца превозмочь себя, но это стоило ему огромных усилий. Возвращаясь с репетиции, он ложился на мамин диван все с тем же отсутствующим отрешенным выражением лица, которое я наблюдала у него все эти месяцы. Рядовая постановка, какой была» Мера строгости», не могла вывести отца из состояния затянувшейся депрессии.

Не помню, как и когда впервые заговорили дома о» Короле Лире». Вообще, сыграть роль Лира отец мечтал чуть ли не с детства. Его соученики по рижскому реальному училищу рассказывали, как он чуть ли не до слез потряс старого учителя литературы, прочитав на уроке сцену проклятия Гонерильи. Присутствовали они и при том, как учитель предсказал своему ученику будущее великого актера. Так что о роли Лира отец мечтал давно. Вот что он сам рассказывает об этом в своей статье» Моя работа над» Королем Лиром»:

«В тридцать втором году в моей жизни было много горя. Я потерял за очень короткий срок несколько близких мне людей. Эти утраты настолько выбили меня из колеи, что я стал подумывать вообще бросить сцену.

Выходить на сцену и играть свои старые роли стало для меня невыносимым. В этих ролях были комедийные эпизоды, смешившие весь зрительный зал. Мне же этот смех казался чужим. Мне было завидно, что люди могут смеяться. Я сам был тогда внутренне лишен этой возможности. Я твердо решил уйти из театра.

Но мои товарищи по театру, желая вернуть мне интерес к жизни и к работе все чаще и чаще говорили: «Вот вы сыграете Лира…»

Во мне жило первое школьное впечатление о трагедии, я помнил, как плакал мой учитель, когда я читал последний акт. С тех пор я к трагедии больше не возвращался. Детские воспоминания сохранили мне только пессимистическую сторону трагедии. Я помнил, что там происходит катастрофа, гибель. Это как нельзя соответствовало моему настроению. Внутренне я очевидно понимал, что освободиться от тяжести давившего на меня горя можно только с головой окунувшись в работу. И я начал серьезно подумывать о том, чтобы поставить» Короля Лира» у нас в театре.

… Помимо юношеского увлечения за Лира говорило еще следующее: Госет — театр еврейский. Актерам этого театра легче играть в пьесах, которые имеют определенный национальный колорит. В» Короле Лире» такой колорит можно было угадать и обнаружить, ибо, на мой взгляд, эта трагедия Шекспира во многом сродни библейским легендам. Я бы сказал даже, что это притча о разделе государства в вопросах и ответах.

В первые годы моей жизни я учился в еврейской школе, там мне приходилось изучать всякие теологические науки (Библию, Талмуд, комментарии к Талмуду). Кроме того, и быт в доме моих родителей был очень патриархален; он был весь пронизан религиозными представлениями, которыми жил отец. Но повлиять это на меня не могло. Своеобразная поэзия этих книг вошла в мое сознание. Трагедия о Короле Лире была по самому образному строю своему близка этой древней поэзии. И я наконец решился».

Михозлс, действительно, с головой окунулся в работу. Наши крохотные комнаты постепенно разбухали от бесчисленных русских и немецких переводов Шекспира, которые приносили папе старички — букинисты.

Когда бы я ни проснулась, сквозь приоткрытую дверь я видела его расхаживающим по узкому коридору с книгой в руках. Только глубокой ночью он имел возможность сосредоточиться на своей работе, ибо остальное время суток его буквально рвали на части. Дома, на приемах, в театре, на художественных советах, в гостях — всюду люди. Только ночью он оставался наедине с самим собой.

Впрочем, и ночью случались неожиданности.

Однажды, темным зимним утром я проснулась и обнаружила, что папа не вернулся домой. Я бросилась звонить» вниз». К телефону подошел Чечик и попросил меня от папиного имени немедленно спуститься. Он сидел, обложенный подушками на диване у Зускиных и слушал радио.

Передавали сообщение об убийстве Кирова.

Я стояла в полной растерянности: папа сильно кашлял и тяжело дышал. Не рискуя прервать профессионально — траурный голос диктора, я мучительно соображала, что же могло стрястись. Уходил он из дому совершенно здоровый, вернулся больной, когда он успел простудиться и если заболел, то почему не вернулся домой, а находится здесь, внизу, где ему вообще так тяжело бывать?

Выяснилось вот что: возвращаясь в эту снежную ночь домой по морозным пустынным улицам Москвы, он поймал себя на том, что громко читал монолог Лира (на идише), чем, по — видимому, оскорбил слух трех молодчиков, сильно навеселе, которые с традиционным» Бей жидов! Спасай Россию» бросились его избивать. Никогда мы не пытались выяснить случайно или не случайно встретилась ему эта пьяная компания в столь поздний час. Однако, поскольку пьянство — явление нормальное и более чем распространенное на ночных улицах, то ничего подозрительного (во всяком случае тогда) я в этой встрече не усмотрела. В своем рассказе папа скромно умолчал о том, что если бы не его богатырская сила, ему бы не уйти живым.

Ночные побои кончились затяжным плевритом — отцу отбили легкие. Произошло это в роковую ночь на первое декабря тридцать четвертого года — ночь убийства Кирова. Думаю, что и отец отнесся к этому» происшествию» как к случайности, домой же он не поднялся, чтобы не напугать меня своим кашлем и синяками.