Командующий войсками округа генерал-полковник Тулупов прошел долгий служебный путь от взводного до командующего и хорошо знал, сколько суматохи подчас вызывает весть о его прибытии в полк, сколько людей отрывают от боевой подготовки наводить, как говорится, марафет, и потому всегда старался захватить жизнь части в ее будничном течении, без искусственного лоска, когда люди делают свои дела так, как привыкли делать, и смотрят на тебя так, как привыкли смотреть. А если его пытались убеждать, что ожидание начальника подтягивает командиров и солдат и тем укрепляет порядок, он отвечал: «В таком случае моим подчиненным придется быть подтянутыми всегда, а не только по телефонному звонку».

И в этот раз Тулупов не изменил себе — приехал на полигон в старом запыленном газике дежурного городской комендатуры, никого не предупредив. Еще издали приметил около вышки высокую тяжелую фигуру полковника Степаняна. Перед ним стоял навытяжку командир танкового полка подполковник Юргин. По жестам Степаняна можно было заключить, что беседа шла односторонняя, и Тулупов посочувствовал Юргину, назначенному на должность полкового командира всего месяц назад.

Тулупов приказал шоферу ехать прямо на площадку колесных машин. На газик танкисты не обращали внимания — мало ли их шныряет по полигонным дорогам?

Приоткрыв дверцу, Тулупов явственно услышал:

— Если не научили своих офицеров пристреливать оружие, садитесь за пульт сами. Безобразие! Командующий едет на полигон, а вы двойки тут… сшибаете.

Генерал недобро усмехнулся: чья-то услужливая рука все же подняла телефонную трубку — сообщили, куда направился командующий. Не зря и Степанян и Юргин примчались на ротную стрельбу.

— Откуда мне знать про командующего? — виновато спросил подполковник.

— Знали — не знали, какая разница? Организовать стрельбу, как положено, вы обязаны или нет?

«А вот это вопрос резонный», — подумал Тулупов. Врио комдива всем корпусом повернулся к вышке:

— Капитан Ордынцев, прикажите вывести на исходный резервную машину, а эту, с непристрелянным оружием, снять!

Тулупов вышел из автомобиля:

— Вы что же, и на войне собираетесь резервные танки таскать за каждым экипажем?

Офицеры растерянно обернулись на его голос. Степанян с неожиданной для его тучной фигуры ловкостью подошел к командующему с рапортом. Потом заговорил Юргин:

— На третьем направлении два экипажа подряд не выполнили упражнение. Наводчики утверждают: прицел плохо выверен, явно с большой ошибкой.

Юргин объяснял тоном школьника, позабывшего урок, и это не понравилось Тулупову, но, не склонный составлять о людях заключения по мгновенным симпатиям и антипатиям, подумал: «Может, он к новому положению еще не привык? Ничего, почувствует вес полковничьих погон, станет уверенней». А вслух сказал:

— Так вы считаете, все дело в прицеле?

Юргин неопределенно пожал плечами.

— Ну а случись неувязка перед атакой, что же, не посылать экипаж в бой?.. Продолжайте-ка стрельбу без всяких замен.

Тулупов вошел в помещение вышки, легко взбежал по деревянной лестнице. Пока сзади медленно скрипели ступени под сапогами Степаняна, он поздоровался с руководителем стрельбы капитаном Ордынцевым и молодым высоким офицером — дежурным.

Ордынцев стоял навытяжку около пульта управления мишенями. Лицо его, обветренное, в твердых складках, казалось каменным, и лишь на жилистой шее нервно двигался кадык.

— Чего резину тянете? — резко спросил Степанян. — Сказано: продолжайте стрельбу!

Тулупов посмотрел на Степаняна, потом на Ордынцева. По годам они почти ровесники. Командующий знал: Ордынцеву уже недолго оставаться в строю, и собирался приехать на проводы. Не часто кадровые офицеры уходят в запас командирами рот, и люди эти в своем роде особенные: в армии трудно найти должность хлопотливее, чем должность ротного командира. Отчасти Ордынцеву не повезло: он начинал службу в те годы, когда отдать десять лет взводу и столько же роте считалось явлением обычным. И все же ровесники Ордынцева далеко опередили его. Еще по совместной службе в другом округе Тулупов слышал, как говорили об Ордынцеве в кадрах: лучше иметь отличного командира роты, чем посредственного комбата, который может стать однажды плохим командиром полка. И Тулупов с этим соглашался: Ордынцев, казалось, рожден быть исполнителем.

И все же Тулупов уважал Ордынцева, уважал за то, что капитан честно тянул свою лямку, никто из старших не слышал, чтобы он сетовал на невезение или предвзятость начальников. Может, и плохо, что он вроде и не мечтает стать комбатом, но на своем месте Ордынцев был хорош.

— Разрешите продолжать, товарищ генерал-полковник? — медленно, с достоинством спросил Ордынцев.

Степанян безнадежно махнул рукой и занялся биноклем. Тулупов кивнул капитану, потом присел к дальномеру, щурясь, принялся настраивать окуляры.

И серая строгая вышка, и знаки рубежей, и танки, выстроенные в линию, и фигуры солдат в темных куртках, и терпкие запахи сухой земли, горючего и железа — все на полигоне было знакомо Тулупову, дорого его сердцу. Здесь он чувствовал себя лучше, чем в просторном кабинете с мягким ковром, полированной мебелью, робкими или требовательными звонками телефонов. Тулупов помнил себя взводным и ротным командиром, знал: присутствие высокого начальства не может пройти для танкистов неощутимо, однако был уверен — справятся с первым волнением, и все вернется в привычную колею. Сам-то он при старших начальниках лишь воодушевлялся, чувствовал дерзостное желание отличиться, становился решительней и удачливей. Если есть тут такие же, при генерале, они, пожалуй, лучшим образом выйдут из огорчительной ситуации с прицелом.

— К бою! — громыхнуло в раструбах усилителей. Танкисты бросились к машинам, легко, будто тела их лишились веса, взлетели на броню и нырнули в люки. Опустились длинные стволы пушек, и танки, за минуту до того сонные с виду, вдруг набычились, стали угрюмее, приземистее, они словно потяжелели. Враз стрельнули дымом выхлопные трубы, враз напряглись гусеничные ленты, враз все три машины сорвались с исходного рубежа, наращивая скорость. И орудия их грохнули почти одновременно, но если ближние два экипажа сразу положили цели, то третьему, дальнему, пришлось слать в мишень снаряд за снарядом, а она так и ускользнула за маску целехонькой. За пулеметными целями на третьем направлении можно было не следить — преврати их теперь наводчик даже в мелкое сито, это все равно ничего бы не измелило: самая опасная, пушечная цель осталась непораженной.

— Эх! И мой срезался, — услышал генерал за спиной приглушенное восклицание и догадался, что вырвалось оно у красивого офицера с повязкой дежурного.

— М-да, — сердито проворчал Степанян, и тотчас деревянный настил площадки заскрипел под его тяжелыми шагами.

— Кто готовил машины к стрельбе? — спросил Тулупов.

— Лейтенант Ермаков, товарищ командующий, — мгновенно отозвался молодой офицер.

Тулупов поморщился:

— У меня есть звание, товарищ старший лейтенант.

Тулупов не любил, когда его именовали «товарищ командующий», как бы отделяя от других подчиненных ему генералов. И все же он вряд ли бы сделал замечание, не улови в голосе дежурного торопливое желание отвести возможную угрозу от самого себя и присутствующих на вышке.

Старший лейтенант Линев виновато покраснел. Ордынцев окатил его ледяным взглядом, осведомился:

— Прикажете вызвать, товарищ генерал-полковник?

— Да, пожалуй, — кивнул Тулупов, хотя вызывать никого не собирался и согласился теперь лишь ради возможности познакомиться с одним из молодых офицеров, который служил в подчиненных ему войсках.

В ответ на громовой зов усилителей к вышке бегом кинулся танкист в черной летней куртке. По лестнице дробно простучали сапоги, и на площадке возник он сам; ремень и портупея стягивали его фигуру так, что она казалась отлитой из темного металла, черный нимб шлемофона оттенял бледноватое, едва тронутое загаром лицо, а брови и ресницы были отбелены солнцем, и потому глаза казались неправдоподобно синими.

Ладонь у лейтенанта была маленькая, но такая сильная, что Тулупов, усмехнувшись, спросил:

— Какой у вас разряд?

— Первый. По многоборью.

— Ого! Значит, в тире вы бьете точнее, чем на полигоне?

— Не понимаю, товарищ генерал-полковник. — Лейтенант смотрел по-прежнему твердо, и спокойный взгляд его, видимо, вывел полковника Степаняна из состояния внешнего равновесия.

— «Не понимаю»! Ишь какой недогадливый! Кто выверял прицелы и пристреливал пулеметы?

Лейтенант смутился, но лишь на мгновение.

— Дело не в пристрелке и выверке, а в беспомощности некоторых наводчиков, товарищ полковник.

— Ишь ты! За наводчиков спрятался. Есть на кого вину свалить! — кипел Степанян, не замечая укоризненных взглядов командующего.

Тулупов не хотел осаживать врио комдива в присутствии его подчиненных, хотя он очень не любил, когда начальники демонстрируют свое плохое настроение. У полковника достаточно власти над лейтенантом, чтобы не прибегать к силе голоса.

— Так в чем же, по-вашему, беспомощность наводчиков? — перебил Тулупов.

— В чем?.. Да вот в чем, товарищ генерал-полковник. Мы все время ведем борьбу за то, чтобы поразить мишень первым выстрелом. Отличное дело — ничего не скажешь. Если к нему с головой подходить. А мы к натаскиванию сползаем. Полигон у нас один, расстояния на нем до метра выверены, все бугры и лощины наперечет известны. И ничего удивительного, если наводчики наши за одну-две стрельбы привыкают прямо от линии красных столбиков первым снарядом сносить мишень. Хлоп — и вся пушечная стрельба, А попади они в незнакомую обстановку? Сбейся прицел в атаке? Хватит у них соображения в один миг огонь скорректировать?.. Я так понимаю: борьба за первый поражающий выстрел — это борьба за каждый поражающий выстрел. Вот я и решил хотя бы на одном танке проверить, чего стоит натаскивание, если первый снаряд пойдет за молоком… Стрельба-то сегодня тренировочная, а не зачетная.

— Значит, вы умышленно сбили прицел? — озадаченно спросил Тулупов.

— Так точно.

Степанян раздраженно пристукнул ладонью по перилам площадки.

— И он говорит об этом, как о невинной шалости ребенка! Вам что, танкострелковых тренировок мало?

У Ордынцева губы сомкнулись в тонкую полоску, кадык нервно шевельнулся на темной шее.

«Ну, держись, лейтенант», — подумал Тулупов.

— На танкострелковой, товарищ полковник, каждый наводчик знает, что ошибки могут вводиться умышленно, там он скорее сообразит, в чем дело. А не сообразит, тоже сильно не опечалится: там можно повторить. Здесь не повторишь, и урок лучше запомнится.

Тулупов смотрел на лейтенанта с возрастающим интересом:

— Вы хоть командира-то роты поставили в известность?

— Никак нет, товарищ генерал-полковник, не поставил.

— Почему?

— С третьего направления должен был стрелять только мой взвод. Но в последний момент нас в конец отодвинули.

Ордынцев кивнул, подтверждая.

— И все же в таких случаях командира роты, к тому же и руководителя стрельбы, предупреждать вы обязаны.

Лейтенант молчал.

— Ясно, — сказал Тулупов неопределенно, и в слове этом присутствующим послышалось только одно: ясно, Ермаков — своевольник. А между тем самому Тулупову ясно было совсем другое: доложи лейтенант Ордынцеву, тот наверняка отверг бы затею Ермакова, да еще взгрел бы в придачу. Рассчитывал ли Ермаков, что его поймут и без слов, или ему все равно, раз дело сделано, но Тулупов оценил молчание.

— А скажите-ка, товарищ лейтенант, — подал голос несколько отошедший Степанян, — вы готовы взять на себя ответственность, если рота сегодня срежется и получит двойку? Хотя и не зачетная, а все же стрельба!..

— Я, товарищ полковник, готов отвечать за все последствия моих поступков. Другому меня не учили. Только никто больше не срежется, если с третьего направления разрешат стрелять моему взводу.

— Обождите хвастать, — перебил Степанян уже без прежнего раздражения в голосе. — Можно, товарищ генерал-полковник, посмотреть на этого молодца в деле? А то языком чесать все мастера.

— Раз просит, почему не разрешить? — улыбнулся Тулупов и заговорщически подмигнул лейтенанту.

Генерал думал сейчас о том, что в словах Ермакова, видимо, есть здравый смысл. Он и сам воевал против того, чтобы точность стрельбы достигалась в привычной, выверенной обстановке. Значит, не вытравлено это зло, и стоит, быть может, проверить огневиков в других полках. И насчет борьбы за каждый поражающий выстрел тоже стоит подумать… А в штабе еще удивляются: и чего командующего носит на ротные занятия?

— Кто стреляет первым? — спросил генерал у Ермакова.

— Разрешите мне самому?

— Не разрешаю. Я не сомневаюсь, что вы умеете корректировать огонь. Назначайте первым одного из наводчиков взвода.

— Ефрейтор Стрекалин.

— Это ваше дело. Действуйте.

Когда сапоги Ермакова простучали вниз по лестнице, Степанян посмотрел на генерала.

— Каков… а? — спросил не то осуждающе, не то восхищенно. — Ну, завали он мне стрельбу!

В душе генерала шевельнулось чувство симпатии к этому вспыльчивому, колючему человеку, который сейчас так откровенно желал удачи дерзкому лейтенанту.

Теперь все на вышке следили только за третьим танком. И когда трасса первого снаряда хлестнула по земле недалеко от цели, у многих вырвался вздох.

— Опя-ать! — огорченно воскликнул старший лейтенант Линев.

Но тут же второй раскаленный шарик стремительно выкатился из пушечного ствола, сверкнул в пыльном воздухе, вошел в самую середину бегущей мишени, ударил в бугор, круто подскочил и потерялся в просторном небе полигона. Степанян выразительно крякнул:

— Вот это корректировочка! Ай да лейтенант!

Танки танцевали на расплющенных суглинистых трассах, вздымая пыль, приседали в рытвинах, грозно вздыбливались над краями глубоких ям, а стволы орудий завороженно тянулись к линии переднего края «противника» — туда, где чернели остовы разбитых, обгорелых машин и густые длинные метелки пулеметных трасс одну за другой смахивали возникающие цели…

Потом из третьего танка стреляли другие наводчики взвода Ермакова, и все повторялось с поразительной точностью, словно за орудийным пультом находился один и тот же человек.

— Жаль, не сообщил он им величину отклонения, — заметил Степанян. — При такой подготовке они бы и на пятерку вытянули.

— А не кажется ли вам, — спросил Тулупов, — что нынешняя их четверка дороже иных пятерок? — Оставив дальномер, он повернулся к Ордынцеву: — Павел Прохорович, не найдется ли у вас запасного комплекта спецодежды? Хочу посостязаться с вашими огневиками.

Генералу предложили первый танк, однако он выбрал третий. Юргин вызвался поехать командиром экипажа, но тут Тулупов отказал, попросил кого-нибудь из сержантов. И дело было не только в том, что командующему хотелось посмотреть, как молодые командиры управляют экипажами в атаке. По временам Тулупов испытывал странное желание хоть час побыть на месте рядового, как бы свалив тяжесть генеральских погон, почувствовать над собой уютную сержантскую власть.

Со стрельбы Тулупов привез четверку — пятерка на третьем направлении исключалась — и возвращался к вышке подобревший. Что ж, будь ты хоть прославленным полководцем, а солдата в тебе признают лишь по умению стрелять, от этого никуда не денешься. Хотя, конечно, вслух не скажут…

Командир полка встретил командующего на исходном рубеже и шел рядом, приотстав на полшага.

— Какие выводы из нынешней стрельбы сделали, товарищ Юргин?

— Вывод один, товарищ генерал-полковник: подучить командиров и наводчиков корректированию огня.

— Подучить? А надо ли подучивать взвод Ермакова? Сколько вы таких взводов в полку знаете?

Юргин замялся.

— Я же недавно полк принял, — начал было он, но Тулупов оборвал:

— Знаю, с какого числа вы полком командуете. Но сегодня не первая стрельба в вашу бытность командиром. Извольте отвечать.

Подполковник молчал, ускорив шаг, пошел вровень с генералом. Тот нетерпеливо скосил глаза на спутника, и Юргин заговорил:

— Выдумывать и предполагать не хочу, товарищ генерал-полковник. А сказать честно — не знаю. Две недели сроку — доложу в точности.

«Эге, да ты не столь уж робкий мужик», — подумал Тулупов.

— Хорошо, — кивнул он. — Через полмесяца возьму по одному наводчику из каждой роты, вывезу на незнакомую местность и прикажу стрелять в самых сложных условиях, какие сумеем создать. Если эта сводная команда получит низкую оценку, буду считать: выводов вы не сделали… Позор! Три экипажа подряд не могли сообразить, какое отклонение дает пушка, и лупили до конца на одной установке прицела. Вот я еще с Ордынцевым поговорю!..

Степанян встретил их у вышки, сказал Юргину:

— Этот самовольник-то ваш, оказывается, башковитый, чертяка. Вы поинтересуйтесь, какую он там систему тренировок для своих наводчиков изобрел. Я не во все вник, но, по-моему, дело стоящее. Выходит, и у нынешних лейтенантов можно иногда нам с вами поучиться.

Тулупов сощурился, насмешливо рассматривая полковника:

— Между прочим, командира, который перестает учиться у своих подчиненных, опасно назначать даже отделенным.

Полковник смолчал.

Втроем они направились к полевым классам. И тут увидели, как рослый танкист прикреплял к деревянному щиту цветастый боевой листок. Заметив начальников, он выпустил листок из рук, и тот, приколотый лишь в одном углу, свернулся в трубку.

— Комсомольский секретарь? — спросил Тулупов.

— Бывший групорг. Секретарь занят, так я по привычке. — И, спохватясь, представился: — Наводчик орудия ефрейтор Стрекалин.

— Как стреляли, товарищ Стрекалин?

— Хорошо, товарищ генерал-полковник.

— Что ж не отлично?

— Пушка отклонение дала, внес поправку — вторым срезал мишень.

— А может, руки дрогнули и пушка ни при чем?

Танкист покачал головой, вывернул наружу широченные ладони, словно хотел доказать, что в таких руках пульт не дрогнет и от прямого попадания снаряда в танк.

— Это ж наш нарушитель спокойствия, — заметил Юргин. — Спорторгом‑то вас оставили, Стрекалин?

— Так точно, товарищ подполковник.

— Ну, тогда у вас двойная возможность поскорее оправдаться.

Генерал понятливо сощурился:

— Стало быть, комсомольской должности лишили, потому и бывший групорг?.. Что ж… было бы только желание поправить дела.

Тулупов с интересом следил, как солдат, расправив на щите боевой листок, по углам его вместо кнопок вдавил в доски короткие гвозди.

— Какой грех за ним? — спросил Тулупов, когда солдат ушел.

— Да вы слышали, наверное, — ответил Юргин. — Это же он в казарме, когда дневальный задремал ночью, привязал его к табуретке. Тот очнулся, грохнулся на пол с перепугу, всю роту переполошил…

Тулупов усмехнулся:

— Как же, слышал!

— Так вот, Стрекалин получил увольнительную в город. Спешил, видно, на свидание и боялся, что за проделку его лишат отпуска, ушел, никому ничего не сказав. Построили роту: «Чьих рук дело?» Люди молчат. Вы знаете Ордынцева, он трусами всех обозвал, и тогда дружок Стрекалина — механик-водитель — взял вину на себя. А через два часа сам Стрекалин возвратился, своего взводного Ермакова подводить не захотел: «Виноват я». Что там поднялось! Ордынцев уж было решил наказать обоих, Стрекалина и его дружка, а заодно и взводного: мол, покрываете друг друга, истины от вас не добьешься!

— Зато теперь дневальные спать на службе не будут.

— Это точно. Только вот отношения у Ордынцева с Ермаковым испортились. Ордынцев и раньше не баловал лейтенанта, а тут вроде начал личные счеты сводить. Может, в другую роту Ермакова перевести?

— Не торопитесь, — сухо ответил генерал. — У Ермакова, знаете сколько еще будет Ордынцевых, Юргиных, Степанянов, да и Тулуповых тоже! И если первый въедливый начальник затуркает его, значит, он того стоит. Да и не верю, чтобы Ордынцев стал счеты сводить.

Разговаривая с подполковником, Тулупов посматривал на боевой листок и вдруг сделал шаг к щиту, засмеялся:

— Ах, стервецы! Купили генерала. Ну как их теперь станешь ругать?

Оказывается, среди отличившихся на стрельбе в боевом листке называлась и фамилия командующего:

И странно было генералу, что коротенькая солдатская похвала оставила в душе праздничное чувство, словно написали о нем в центральной газете.