Поначалу идти было легко — высокие потолки, сухо, уклон оказался пологим. Фонарь освещал путь на три-четыре аршина вперед. Улисс чертил на стене стрелки предусмотрительно захваченным куском извести и посвистывал.

Вдруг вдоль стены метнулась тень. Я вскрикнула и отшатнулась.

— Тише, тише, Полин, — взял меня за руку Улисс. — Крысы — это, конечно, неприятно, но они ничего плохого нам не сделают. Не бойся, просто не обращай на них внимания. Сейчас мы дойдем до первой развилки, и там я посмотрю план.

Так в тишине и темноте мы шагали около десяти минут, пока не подошли к большому плоскому камню. За ним коридор разветвлялся на три рукава.

— Давай присядем, — предложил Улисс, и я с удовольствием опустилась на прохладную поверхность.

Улисс поставил фонарь на камень и развернул план.

— Где мы находимся? — спросила я.

Вот тут, — он показал мне трезубую вилку, на одном из концов которой был изображен череп. Это было художество старого алхимика — нарисованный углем оскал успел размазаться.

— Понятно. А куда надо прийти?

— Сюда, в это пятно ярко-желтого цвета. — На картине оно находилось в правом верхнем углу.

— Улисс, мне страшно. Мы не заблудимся?

— Не бойся, Полин. Мне не первый раз приходится путешествовать по катакомбам. И правило правой руки меня всегда выручало.

— Что это за правило?

— Проходя лабиринт, всегда держись правой стороны. Если попадешь в тупик, надо вернуться назад и идти по другому коридору, держась правой рукой стены. Тогда точно выберешься. Вставай, у нас мало времени.

Улисс помог мне подняться, и мы вошли в один из трех узких коридоров.

Теперь идти стало намного труднее. Штольня резко пошла вниз, под ногами начало хлюпать, похолодало. Улисс не забывал чертить на стенах стрелки и еще дважды сверялся с планом. Мы поворачивали то налево, то направо, иногда приходилось преодолевать небольшие груды щебня, осыпавшегося с потолка. В общем, я окончательно потеряла счет времени.

За очередным поворотом Улисс поднял фонарь, и я обмерла от страха: на меня смотрели сотни пустых глазниц и щерились безгубые рты.

— Что это? — зажмурилась я. — Боже мой, я никуда больше не пойду, я хочу назад! Я боюсь!

— Бояться надо живых, Полин. — Улисс обнял меня и легонько прижал к себе. — От этих костей вреда не больше, чем от чурок для растопки камина. Ты только посмотри. Это же просто кучи скелетов, наваленных друг на друга.

Собравшись с духом, я приоткрыла сначала один глаз, потом другой и остолбенела — передо мной были сложенные из черепов пирамиды с гранями из берцовых костей. А еще черепа были вмурованы в стену. Приглядевшись, я поняла, что это настоящие барельефы, изображающие распятия, четки и кубки для причастия.

— Эти картины создали могильщики, перетаскивавшие останки умерших от чумы. Надо же было что-то придумать, чтобы не сойти с ума от такой работенки. Вот и получился оссуарий, — сказал Улисс.

— Что получился? — пролепетала я.

— Оссуарий. Так древние римляне называли вместилища для костей покойников. Они складывали останки предков в керамические горшки, а потом поклонялись им.

— Горшкам?

— Нет, предкам в горшках.

У меня закружилась голова, и я чуть пошатнулась.

— А давно была чума?

— В средние века. Потом, при Людовике Шестнадцатом, обыватели, жившие вокруг «Чрева Парижа», стали роптать.

— «Чрево Парижа» — это парижский рынок? Я читала о нем у писателя Золя.

— Верно, — кивнул Улисс. Он соорудил из кучи щебня и камня нечто вроде табуретки и усадил меня на нее. — Но дело не столько в «Чреве Парижа», сколько в Кладбище праведников около рынка. На это кладбище в течение тысячи лет свозили мертвых. Ты себе представляешь, Полин, тысячу лет в одно и то же место сваливаются трупы! Там же уже земли не осталось — одна органика! Вокруг стоял смрад от гниющих останков, люди болели, умирали и в результате пополняли собой груду костей.

— И что, ничего нельзя было сделать? Рынок рядом с кладбищем — это же прямой путь к эпидемиям! Разве властям не было до этого никакого дела?

Улисс покачал головой.

— Полин, Париж не всегда был таким, каким ты его видишь сейчас: с широкими цветущими бульварами, просторными площадями, красивыми домами. Такому Парижу всего полвека — только при префекте бароне Османе началось крупное строительство. А до этого в Париже были узкие улочки, куда прямо из окон выплескивались помои и нечистоты, и люди не имели никакого понятия об элементарных правилах гигиены.

— Какой ужас! — воскликнула я. — Мне бы не хотелось жить в те времена.

— Как ты думаешь, почему стали так популярны знаменитые французские духи? По простой причине: нужно было перебивать чем-то вонь от смердящих трупов и нечистот, вываленных на улицу.

— Улисс, неужели это правда?

— Именно так, сударыня. Когда из каменоломен вырубили камни для строительства зданий Парижа, в опустевших штольнях закипела своя жизнь: там обосновались клошары, не имевшие собственного жилья, контрабандисты; там воры прятали награбленное, а убийцы — тела своих жертв. И вот Государственный Совет решил положить этому конец, но… помешала революция. А за революцией последовала резня, потом еще одна, и еще… Изобретение мэтра Гильотена действовало бесперебойно, а свежие обезглавленные трупы свозились сюда, в катакомбы. Тут нашли свой последний приют не только князья и герцоги, но и великие граждане свободной Франции — Робеспьер, Дантон и другие.

— Улисс, да ты республиканец! — удивилась я.

— А что в этом плохого? По крайней мере, люди верили в идеалы, лелеяли мысль о свободе, равенстве и братстве…

Что не мешало им отправлять на гильотину тысячи своих собратьев, — оборвала я его. — Ты еще «Марсельезу» здесь спой. Самое место. Ведь, как ты сказал, именно тут находятся останки Дантона и Робеспьера.

— Не сердись, Полин. Если ты отдохнула, давай двигаться дальше, а то мы тут в спорах и так много времени потеряли, — примирительно ответил он. — Смотри, мы уже приближаемся к цели.

Но мы еще долго карабкались по мокрым, склизким камням. Два раза мы попадали в тупик и выходили из него по правилу правой руки; один раз я оступилась и упала в лужу; Улиссу на голову спланировала летучая мышь, и я, превозмогая отвращение, вытаскивала дрожащее животное из его длинных, спутанных волос. И при всех обстоятельствах он не забывал отмечать на стенах направление нашего движения.

В какой-то момент мне послышались шаги. Я остановилась, и мы долго прислушивались к шорохам в катакомбах. Потом мой спутник сказал, что меня сбила с толку капель.

Дальше нам пришлось двигаться чуть ли не на четвереньках. Я старалась не думать, под какой толщей земли мы находимся, — иначе просто умерла бы от страха. К горлу подступала тошнота, сердце колотилось, как сумасшедшее, а Улисс все подталкивал меня к темному проему высотой не более двух-трех локтей.

— Я не могу, Улисс, я боюсь! У меня клаустрофобия! — Я вспомнила слово, которое когда-то услышала от Лазаря Петровича. Он всегда так говорил, выходя из кладовки с пыльными папками, которую приспособил под архив судебных документов.

— Не бойся. Полезу первым, а ты за мной.

Только он собрался лезть в узкий проем, как вдруг остановился.

— Полин, посмотри, что это?

Улисс поднял с земли сложенный вчетверо клочок бумаги, заляпанный грязью и пометом летучих мышей, развернул его, и я вскрикнула — узнала свое письмо к Андрею.

— Дай его мне! — мой голос предательски задрожал. — Это я написала. Улисс, Андре подает нам знак!

У меня в руках оказался пустой надорванный конверт, но и этого было достаточно, чтобы возродить во мне надежду: мы шли по следам Андрея, и вот-вот я узнаю, что стало причиной его гибели.

— Лезь! — решительно сказала я Улиссу. — Я за тобой.

Было страшно. Я оказалась в полной темноте, так как фонарь Улисс проталкивал впереди себя и закрывал собой его свет, но я ползла вперед, не думая, как буду возвращаться.

Наконец лаз расширился, можно было уже встать на четвереньки, потом сделать несколько шагов, согнувшись, и наконец тоннель закончился.

— Обопрись на мою руку, Полин, — предложил Улисс.

— Где мы? — спросила я.

— В какой-то пещере, внутренней полости. Я сейчас посвечу, посмотрим, что тут есть.

— Полость, полость… — задумалась я, и тут меня осенило: — Каверна! Так вот о какой каверне он говорил!

— Кто говорил?

— Жан-Люк, приятель Андре, старый колдун и алхимик, который теперь в клинике для душевнобольных. Это он исчертил картину Андре так, что получился план.

Улисс присвистнул:

— Интересно… Я думал, что эту карту нарисовал Андре. Но если это дело рук алхимика, то он обладает острым умом и отменной памятью. Зачем его держат в сумасшедшем доме?

— Он там скорбит…

— Понятно.

Улисс поднял фонарь повыше, и я заметила на стенах факелы. Показав на них моему спутнику, я предложила их зажечь. Всего в пещере оказалось около двадцати факелов. Вскоре она озарилась ярким светом.

— Что-то в этом роде я и предполагал, — пробормотал Улисс, выйдя на середину пещеры.

— Боже мой! — воскликнула я.

Пещера была разделена на две части. В одной половине стоял грубо сколоченный стол, уставленный колбами, ретортами, и штативами с пробирками. Под столом оказались большая спиртовка и змеевик Возле стены грудой лежали старые одеяла.

В другой половине пещеры я увидела картины. Большие и маленькие, натянутые на подрамники и свернутые в трубку, — их было достаточно много, я насчитала около двух дюжин. Я взяла одну из картин — портрет девушки. «Франсуа Буше», — прочитала я подпись в углу. Другие картины, такие же старые, с потрескавшейся краской, были подписаны не менее известными именами: Ватто и Шарден.

— Что это, Улисс? Я ничего не понимаю. Подобные картины я видела в галерее Кервадека и даже купила одну из них — одалиску Энгра. А теперь я нахожу такие же картины тут, среди камней и реторт. Уж не зря ли я потратила пять тысяч франков?

— Есть два ответа, — подумав, сказал он и взял одну из картин, чтобы лучше ее рассмотреть. — Либо это фальшивка, картины приносили сюда в пещеру и искусственно старили с помощью химических реактивов, либо, наоборот, картины подлинные, но ворованные, а химия нужна была только для реставрации. Смотри, Полин, какие они старые и потрескавшиеся. Наверняка хранились где-нибудь на чердаках и в подвалах.

— Если картины подлинные, зачем лезть с ними глубоко под землю, чтобы реставрировать? Неужели нельзя устроить лабораторию в обычном доме, чтобы приводить их в порядок? И старить фальшивые картины можно там же. Зачем рисковать жизнью, лазать по жутким пещерам? Что-то тут не сходится, Улисс.

— Посмотрю, что в этих колбах, — вместо ответа сказал он и принялся исследовать стол с химическими реактивами. — Насколько мне известно, для старения картин используют соли лития и обработку специальными парами. От них трескается новая краска, и картина приобретает нужный вид.

— Откуда ты это знаешь?

— Я ведь не всегда был художником, Полин. Несколько лет я учился у профессора Нильсона в Упсальском университете — изучал сернистые и хлористые соединения мышьяка, потом занимался редкими землями.

— Ты еще и путешественник?

— Нет, — засмеялся Улисс. — Редкоземельными называются элементы, редко встречающиеся в земной коре. Сейчас их соединения называют солями, а полстолетия назад было принято название «земли». Это скандий, иттрий, лантан… Многие элементы были открыты в Швеции учителем моего профессора — Йенсом Якобом Берцелиусом. Поначалу я так увлекся химией, что мне хотелось встать вровень с гигантами. Но потом… — он осекся и посмотрел на меня. — Вижу, Полин, я совсем заморочил тебе голову. Ты меня совсем не слушаешь…

— Я поняла! — воскликнула я и схватила его за руку.

— Что ты поняла?

— Мне Мона, танцовщица из кабаре, рассказывала, что Жан-Люк говорил с Андре о покупке каких-то земель. Я еще удивилась, откуда у них на это деньги, а оказывается, они хотели приобрести препараты для химических опытов! Теперь понятно. А в колбах эти самые земли? — спросила я, увидев жидкость винного цвета.

— Раствор перманганата калия, но не это меня интересует, а вот что. — Улисс взял раскрытый фолиант, лежавший рядом со штативом, и протянул мне: — Прочитай, мне трудно разобрать старофранцузскую вязь.

Водя пальцем по строчкам, я прочитала: «Возьми философской ртути три унции и прокали ее. Возродится Зеленый Лев, но не прекращай прокаливание, как бы он ни рычал на тебя. Получишь Красного Льва. Добавь унцию кислого виноградного спирта и нагрей, получишь сахар и флегму. От них отойдет горючая вода — пригорелоуксусный спирт и, наконец, явится Черный Дракон. Дай ему укусить свой хвост, и он вновь превратится в Зеленого Льва. Так происходит вечный круговорот из двух начал: мужского без крыльев внизу и крылатого женского наверху. Это сера и меркурий, сырость и теплота, солнце и луна…»

— Улисс, что это? Я ничего не понимаю.

— Все давным-давно известно. — Он махнул рукой и присел на кадку с зеленоватой землей. — Философской ртутью алхимики называли свинец, Зеленый Лев — это массикот, или желтая окись свинца. Красный Лев — красный сурик, сахар — ацетат свинца, если я не ошибаюсь, флегма — кристаллизационная вода, а то, что в книге называется пригорелоуксусным спиртом, — ацетон. После всех манипуляций в реторте остается свинец, который можно прокаливать еще раз. Вот тебе и дракон, кусающий себя за хвост. Обычная химическая реакция. К реставрации картин не имеет никакого отношения.

— Значит, тут не старили картины химическим способом?

— Конечно, нет. Скорее, здесь по старинным рецептам изготовляли краски. — Улисс улыбнулся и щелкнул пальцами. — Или вот еще догадка: искали философский камень. Чтобы обрести вечную молодость и превратить свинец в золото. Ты что выбираешь, Полин?

От факелов воздух в пещере нагрелся. Я взглянула на Улисса и обмерла: его лицо покрывала мелкая сеточка морщин, складки, идущие от носа к губам, углубились и потемнели. Он и раньше выглядел не вполне здоровым человеком, а сейчас мне показалось, что Улисс мгновенно постарел лет на десять.

— Что-то я устал, жарко тут и пить хочется. — Он потер лоб и вздохнул. — Надо возвращаться. Возьмем по картине, а наверху рассмотрим их внимательнее. Потом надо будет прийти сюда с полицией и все как следует обыскать.

Я достала из сумочки коробку с бальзамом и принялась втирать его в лицо и руки. Страшно было подумать, что и я теперь выгляжу так же. Я предложила бальзам Улиссу, но он только отмахнулся и полез в тоннель.

Мы не проползли и половины пути, когда раздался страшный грохот. На меня посыпались песок и мелкие камешки. Я вся сжалась и замерла, ожидая обвала. Но этого не произошло. Я попробовала продвинуться вперед и наткнулась на сапоги Улисса. Он не двигался.

— Улисс, Улисс, почему ты не ползешь вперед? Что случилось? — Я теребила его за ногу, но он не отвечал.

Мне стало страшно. Я поползла назад и снова оказалась в пещере. Времени на размышления не оставалось. Я решила: что бы ни произошло, надо вытащить Улисса из этой дыры. Набравшись смелости, я вновь полезла в тоннель, доползла до Улисса и принялась тянуть его за ноги. Мои усилия увенчались успехом, и вскоре я втащила его в пещеру.

Улисс был мертв. Во лбу его зияла страшная рана, лицо заливала кровь. Я истошно закричала и в ужасе заметалась по пещере, сшибая картины и опрокидывая колбы с растворами. Потом меня долго рвало и трясло от страха. Боже мой! Я на очереди! Сейчас убьют и меня. Что же делать? Как спастись? Есть ли выход из этого каменного мешка? Вытащив Улисса, я дала понять убийце, что знаю о его существовании, и, более того, открыла ему путь в пещеру.

Самообладание далось мне с неимоверным трудом. «Хватит паниковать, Аполлинария! Возьми немедленно себя в руки!» — приказала я себе и стала двигать тяжелую кадку с рудой к проему. Откуда только силы взялись?! Приподняв непосильно тяжелую кадку, я закупорила ею проход. Потом оттащила бездыханное тело Улисса за алхимический стол, накрыла его валявшейся поблизости рогожкой и принялась искать что-нибудь тяжелое, чтобы использовать в качестве оружия. И, кажется, нашла! Это был латунный пестик из ступки.

Присев на землю около проема, я стала прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи. Было тихо, как в могиле. Иногда мне слышалось какое-то царапанье, но я относила эти звуки к шуму в голове. Факелы догорали, воздух прогрелся еще сильнее, и все больше хотелось пить. Фонарь я прикрутила так, что он еле светил. У меня не было спичек, поэтому тушить его было нельзя — не зажгу, если понадобится.

Итак, я в западне, из которой нет спасения. Сколько мне еще тут придется сидеть? Может, там, наверху, выход из катакомб уже замуровали? Скоро наступит кромешная тьма. А где-то в лабиринте катакомб меня поджидает убийца.

Постепенно страх притупился, и я начала размышлять о том, что произошло. Как ни крути, а оказалась я в такой ситуации по своей вине, из-за своего безмерного любопытства и самоуверенности. Ну не лезут девушки и дамы из благородных семей в подобные авантюры. А я сама недавно пыталась убедить министра иностранных дел в том, что женщины ни в чем не уступают мужчинам. Еще восхищалась Мэй Шелдон ! Вот это леди! Она не спасовала бы перед препятствиями.

Не поворачиваясь спиной ко входу, я встала, подошла к столу и обнаружила под ним оловянную бутыль с наклейкой «Aqua destillata» . Пить теплую безвкусную воду, отдающую жестью, было противно, но она кое-как утолила жажду, и я принялась рассматривать картины.

Какая-то мысль крутилась у меня в голове, но мне никак не удавалось ухватить ее за хвост. И вдруг меня словно пронзило — я вспомнила слова Улисса о купленном мною эскизе Энгра: «Ты все же сделала удачное приобретение. И сможешь рассказывать своим гостям, чем эскиз Энгра отличается от большой картины, — вот тут парча другой расцветки, и у одалиски нос поменьше».

Покрывало, на котором лежала одалиска, было из той самой золоченой парчи с песлийским узором, которую Андрей принес из мебельной мастерской своего отца. Абсурд в том, что у Энгра на парче от генеральши Мордвиновой лежит одалиска, похожая на меня! Тогда получается, что я купила не Энгра, а подделку, написанную Андреем и, вполне вероятно, состаренную здесь, в этой пещере. Выходит, во всем виноват Кервадек! А я ему поверила! Боже, как я глупа! Он заставлял Андрея рисовать копии, а Жан-Люка Лермита старить их химическим способом. Затем продавал их за большие деньги, а когда Андрею надоело это делать, то Кервадек убил его. Потом он пришел за картинами в мансарду и наткнулся на нас. Сесиль и девушку-соседку убили лишь потому, что они оказались свидетельницами преступления. Опасность также подстерегала меня и Плювинье. А теперь и Улисс пал жертвой Кервадека.

Вдруг кадка с рудой задрожала и начала раскачиваться. Факелы уже потухли, прикрученный фитиль от лампы почти не давал света, и я с трудом различала в темноте выход из пещеры. Крепко сжав в руке тяжелый пестик, я прислушалась к стуку, доносившемуся из тоннеля. Прижавшись к стене, я приготовилась дать отпор. Будь что будет!

Кадка с рудой сдвинулась, посыпалась земля, и я услышала приглушенный голос: «Полин…». Мужчина не успел договорить, так как пестик со всего размаху обрушился ему на голову. От моего удара непрошеный гость ввалился в пещеру и замер, растянувшись на глиняном полу.

Я спряталась за стол алхимика. Кажется, я убила человека.

— Николя, где вы? Я иду за вами! — раздался знакомый голос.

— Кто тут?

— Полин, ты здесь? Жива? Это я, Доминик.

Затеплив фонарь, я подняла его над поверженным противником и с ужасом обнаружила, что приложила пестиком по лбу не подлого Кервадека, а Николая Ивановича Аршинова.

В проеме разлился свет и показался репортер. В руке у него был фонарь. Я отпрянула, закрыв глаза рукой.

— Что с тобой, Полин? Ты в порядке?

— Со мной все ладно, а вот он… — Я показала на лежавшего Аршинова. Тот издал слабый стон.

— Он упал?

— Я бы так не сказала. Это я ударила мсье Аршинова пестиком по голове. Надеюсь, не сильно.

— Ты не убила его? — Репортер принялся поднимать Аршинова. Потом осмотрелся по сторонам и спросил: — А где Улисс? Он ушел, а тебя оставил здесь одну?

— Улисс убит, Доминик.

— Что?! — Он резко выпрямился, и несчастный Николай Иванович вновь повалился на землю. От вторичного падения он пришел в себя, схватился за голову и застонал.

— Как это случилось? — спросил Доминик Мы решили выйти отсюда. Улисс полез первым, потом раздался шум, и, когда я втащила его за ноги обратно в пещеру, у него зияла дыра во лбу.

— Ты знаешь, кто его убил?

— Если бы я знала, — вздохнула я. — Я боялась нос высунуть. Потом немного пришла в себя и взяла вот этот пестик для самозащиты. Когда Николай Иванович появился в пещере, я подумала, что это убийца за мной лезет, и ударила его по голове.

— А где тело Улисса?

— Вон там. Я оттащила его в сторону.

Аршинов и Плювинье подошли к телу и откинули рогожку. Потом Доминик внимательно посмотрел на меня и произнес:

— Полин, мы не видели никого, пока шли сюда. Ты ничего не путаешь?

— Как я могу путать? Улисс убит в упор. Я ползла за ним. Пистолета здесь нет, хоть все обыщи.

— Но если мы были с другой стороны и никого не видели, то как все это могло произойти?

— Может, ты думаешь, это я застрелила Улисса?!

— Нет, ну что ты, — поторопился ответить Плювинье, однако некое недоумение от положения, в которое я попала, явно читалось в его глазах.

— А как вы нас нашли? — спросила я Аршинова.

— По белым стрелкам на стенах. И не только по ним, стрелки могли быть и старыми. А вот следы ваших сапог хорошо отпечатались.

— Надо немедленно осмотреть путь сюда! Думаю, мы найдем следы, отличные от наших. Они наверняка принадлежат убийце! — воскликнула я.

— Пусть лучше этим займется полиция, — сказал Плювинье. — А пока расскажи нам, что здесь происходит? Уверен, из этого выйдет хороший репортаж для «Ле Пти Журналь».

— Ты настоящий репортер, Доминик, — произнесла я с сарказмом. — Далеко пойдешь.

— Работа такая. — Плювинье вовсе не выглядел смущенным.

— Ну что ж, слушайте, — кивнула я.

И я рассказала ему и Аршинову о картинах, о том, что Андрей и Жан-Люк старили их с помощью химических реактивов, о том, как потом эти холсты оказывались у Кервадека и как тот продавал их, выдавая за подлинники. Плювинье строчил, не отрывая карандаша от блокнота.

— Это сенсация, — приговаривал он и требовал от меня новых и новых подробностей.

— Пора выбираться отсюда, — тронул его за плечо Аршинов. — Жарко тут.

Он многозначительно кивнул в сторону трупа Улисса.

— Да, верно, пойдемте отсюда, — заторопился Доминик.

Не помню, как я выбралась наружу. Я шла в натирающих ноги сапогах, цепляясь то за Аршинова, то за Доминика, и твердила себе: «Только бы выйти на белый свет!..» Меня не пугали ни летучие мыши, ни черепа, ни извилистые закоулки, — я брела и молилась за погибшего Улисса!

К моему великому разочарованию, света я так и не увидела — стояла глубокая ночь. Наверху нас ждали взволнованная Сара Бернар, каменщики, полицейские и пожарные.

— А где ваш спутник? — спросила мадам Бернар.

— Остался внизу. Он убит, — ответил Доминик.

— Как это произошло?

— Неизвестно.

— Я должен немедленно послать за следственной полицией. Попрошу всех оставаться на местах, — сказал пожилой полицейский.

Мне стало плохо, силы оставили меня, голова закружилась, и дальнейшего я не помню. В конце концов, дама я или нет? Положено мне хоть иногда падать в обморок?