Дядя Уильям и тетя Мэй решили бросить вызов туману и ненадолго заглянуть к нам. Это обрадовало бабушку, у которой к вечеру немного испортилось настроение. Она была недовольна, что сегодня к дедушке никто не приедет. Однако Уильям и Мэй, нисколько не боясь плохой видимости, решили вечером обязательно поехать в больницу.

— Хочешь поехать с нами, Андреа?

Я энергично закивала, проглотила свой бутерброд с сыром и запила молоком. Мне хотя бы на время надо было выбраться из этого дома. Побыть вдали от бабушки на свежем воздухе, пообщаться с другими людьми. Впервые я по достоинству оценила своих родственников.

— Ну, не знаю, Андреа, — протянула бабушка, прижав ладонь к моему лбу. — Думаю, у тебя начинается простуда.

— Я чувствую себя прекрасно!

— У нее сегодня весь день болела голова, и вчера тоже. Наверно, это от сырости.

Тетя Мэй тоже позволила себе дотронуться до моего лба.

— Кажется, у нее ничего нет. Дорогая, хочешь поехать с нами?

— Очень хочу.

— Тогда замечательно, — вздохнув, уступила бабушка. Но обязательно оденься потеплее. По радио объявили, что приближается буря.

— Я пойду и включу обогреватель в машине, — сказал дядя Уильям, надевая тяжелое пальто и шарф, после чего он стал похож на эскимоса с Аляски. — Не выходи из дома, пока не оденешься, я подержу для тебя дверцу машины открытой. Ты даже не почувствуешь холода.

Но вся беда была в том, что я к этому времени уже привыкла к холоду и мне не нужна была одежда, без которой бабушка меня не отпускала. В самом деле, в гостиной весь день было душно, и не раз хотелось встать и открыть дверь. Тем не менее я терпела трогательные заботы бабушки и позволила напялить на себя свитер, пальто, шерстяную шапочку, шерстяной шарф и шерстяные варежки. Мне уже почти нечем было дышать, поскорее бы выйти на туманную улицу. Но меня остановили у выхода. Не успела я переступить порог, как почувствовала такое страшное головокружение, что пришлось ухватиться за дверной проем, чтобы не упасть.

— Что случилось, дорогая? — словно издалека донесся голос тети Мэй.

Туманная улица кренилась и вращалась, вздымалась и убегала от меня. Вдалеке у миниатюрного «рено» я увидела крохотного дядю Уильяма, теперь похожего на крысу, вставшую на задние лапки. Будто я смотрела на него через вогнутые линзы. Тетя Мэй подбежала ко мне, и я видела, как беззвучно шевелятся ее губы. Пол подо мной трясся, как при землетрясении. Розовые кусты вращались вокруг меня, мне стало плохо, к горлу подступала тошнота. Когда деревянный пол, словно молотком, ударил меня по затылку, головокружение прекратилось и я тупо уставилась на потолок.

— Боже ты мой! — услышала я крик бабушки. — Она потеряла сознание!

Надо мной склонились три озадаченных лица, словно проводя совещание на футбольном поле. В следующий миг крепкие руки дяди Уильяма заключили меня в медвежьи объятия, поставили на ноги, и я повисла на нем, словно тряпичная кукла. Бабушка и тетя Мэй, не жалея сил, размахивали руками и все время причитали «О боже!», пока меня спиной вперед волокли по коридору в гостиную. В мягком кресле без всяких церемоний с меня стащили верхнюю одежду. Придя в себя, я увидела, что сижу перед газовым обогревателем, пламя которого горело на всю мощь, ноги укутаны в тяжелое стеганое одеяло, а в руках чашка с горячим чаем. Надо мной снова склонились мои родственники, ожидая, когда я заговорю.

— Сейчас со мной все в порядке, — слабым голосом сказала я. — Это все от спешки. Знаете, когда торопишься, чтобы успеть к машине…

— Да что ты такое говоришь! — воскликнула бабушка, хлопнув меня по руке. — Это у тебя грипп, и все тут! Пей чай и будь послушной.

— Андреа, с тобой правда все в порядке? — спросила тетя Мэй. — Мы можем съездить за доктором…

— Не надо! Мне… хорошо. Правда, мне хорошо. Я просто разволновалась. Как здесь жарко!

Хотелось сбросить стеганое одеяло, но бабушка не позволила и еще больше укутала меня.

— У тебя жар! — выпалила она.

Но тетя Мэй, потрогав мой лоб и щеки, сказала:

— Мама, у нее нет жара. Ты же знаешь, что ей страшно холодно. Уильям, что ты думаешь об этом?

Дядя приподнял свои массивные плечи.

— У людей кожа становится холодной, когда случается обморок, верно? Так что это не грипп. Это что-то другое.

— У нее простуда! — стояла на своем бабушка. — Ей нельзя выходить из дома!

Я опустилась поглубже в мягкое кресло и печально уставилась на остатки чая в своей чашке. Бабушка даже не догадывалась, как близки к истине ее слова. Нельзя выходить из этого дома, потому что он ни за что меня не выпустит. Я стала его пленницей. Какая бы сила здесь ни затаилась, она со мной еще не разделалась, и, хотя меня три раза выпустили навестить дедушку, сегодня мне это запретили делать. Быть может, завтра…

Наверно, последние слова я сказала вслух, ибо сейчас заговорил дядя Уильям.

— Посмотрим, дорогая, станет ли тебе лучше. Я сейчас думаю, что мама права. Тебе надо попить горячего чаю и хорошо выспаться. Мэй, а мы поедем дальше, пока время для посещений не истекло.

— А что если ей не станет лучше! Уилл, здесь ведь нет телефона!

— Тогда мы заедем после того, как навестим дедушку. Если Андреа к тому времени понадобится доктор, она нам скажет. Правда, дорогая?

Я еле кивнула в знак согласия.

После того как они уехали, бабушка сняла одеяло с дивана и набросила его мне на плечи. Я уже начала изнемогать от жары и подумала, что закричу. Мне очень хотелось, чтобы бабушка оставила меня и не спугнула следующее «пришествие» из прошлого. Если бы только я могла распоряжаться этими пришествиями. Если бы только можно было вызвать их силой воли и покончить с этим! Но я не могла, так же как не могла не смотреть на сцены прошлого, даже если бы захотела этого.

Вечер тянулся мучительно долго. Бабушка с довольным видом вязала, иногда посматривая на меня и кладя руку мне на лоб. Когда вернулись дядя Уильям и тетя Мэй, я воспользовалась случаем и сбросила с себя одеяла. Бабушка налила им чаю, а они рассказывали о том, как прошел визит к дедушке.

— Сегодня он был очень оживлен. Мы с ним мило поговорили. Конечно, понять ничего не удалось…

Я прошлась по гостиной и собрала одежду, которую выстирала в это утро. Благодаря тому, что бабушка предусмотрительно развесила одежду по гостиной и все время горел обогреватель, она высохла, и я уже собиралась отнести ее наверх.

— Постой, постой! — воскликнула бабушка. — Куда это ты собралась?

— Моя одежда высохла. Я только отнесу ее наверх…

— Ни в коем случае! Уильям отнесет, а ты оставайся у огня.

— Но, бабуля…

— Андреа, дорогая, — ласково сказала Мэй, — с тобой ведь случился обморок.

— Но сейчас уже все в порядке.

Словно защищаясь, я крепко прижала к себе сложенные джинсы и футболку.

— Послушайте, — сказал дядя Уильям, — если девушка чувствует себя хорошо, не держите ее. Она хочет подняться наверх. Ей не помешает немного размяться.

— Хорошо… — неохотно согласилась озабоченная бабушка.

Пока она не передумала, я подбежала к двери и, открывая ее, услышала, что бабушка сказала Уильяму:

— Скажи мне, что говорит врач? Когда Роберт сможет вернуться домой?

Мой дядя подался вперед, собираясь ответить. Он открыл рот, но не издал ни звука. Я бросила взгляд на часы. Они перестали тикать. Плотно прижавшись к двери, я ждала появления остальных. Я огляделась, ожидая увидеть, как исчезнут бабушкины вулвортские покрывала и вместо газового обогревателя покажется ревущий камин. Но этого не произошло.

Где же они?

Бабушка, Уильям и его жена сидели за столом и пили чай, будто беседуя, но они не разговаривали и не двигались.

Я еще раз отчаянно посмотрела на часы. Они молчали.

Однако ничего не происходило.

— Где же вы? — шепотом спросила я.

Наконец я резко открыла дверь и бросилась в темный коридор. Споткнувшись о первую ступеньку, я упала и выронила одежду.

— Подождите… — прошептала я. — Подождите меня!

Я быстро подняла одежду и стала взбираться вверх по лестнице. По пути я дважды падала. Оказавшись наверху, я прислонилась к стене и тяжело дышала. Хотя изо рта шел пар, холод не чувствовался. Я пошарила в темноте и нащупала выключатель. В бледном свете было видно, что дверь ближней спальни приоткрыта. Я настороженно посмотрела на нее и решилась.

Дойдя до порога, я остановилась и заглянула внутрь: холодный мрак и ничего зловещего. Я включила свет. В комнате все предметы остались на своих местах, туалетные принадлежности лежали на стуле.

Я застыла. Платяной шкаф. С ним было что-то не так. Я осторожно направилась к нему, не в силах оторвать взгляд от его дубовой поверхности, отличной отделки и маленьких медных креплений.

Меня вдруг охватил ужас. Я ощутила перемену в комнате. Мне не надо было видеть все, чтобы понять. Это вошло какое-то существо, секунду назад его здесь не было, оно присоединилось ко мне. Воцарилась та же зловещая атмосфера, что и предыдущей ночью. Она просачивалась из всех щелей платяного шкафа в виде зловония. Повеяло духом могил и склепов. Он окутывал меня, вынуждая вздрагивать не от холода, а от страха.

Теперь мне захотелось бежать от дьявольской силы, которая держала этот дом в своей власти, но я не могла сдвинуться с места.

Я уставилась на платяной шкаф и прислушалась, мои глаза напряглись до такой степени, что, казалось, они выскочат из глазниц. Тело напряглось, била дрожь.

Внутри платяного шкафа послышался какой-то шум.

— О боже… — запричитала я. — Пожалуйста…

В шкафу что-то зашевелилось. И вдруг я почувствовала, что моя рука поднимается.

— Не надо…

Я с ужасом наблюдала, как моя рука потянулась к медной ручке и застыла. По велению присутствовавшей в комнате силы она взялась за медную ручку. Мне все стало ясно. Что бы ни скрывалось по ту сторону, я выпущу это…

— Боже, помоги… — простонала я, чувствуя, как по щекам льются слезы.

Моя рука чуть не повернула ручку платяного шкафа.

— Андреа!

Рука вдруг безжизненно опустилась, пульс сильно бился. Я тут же отшатнулась и упала на кровать, будто порвались узы, приковавшие меня к этому месту. Растянувшись на своем чемодане, я ощущала, как со лба падают большие капли пота.

— Андреа! — снова раздался голос дяди Уильяма. Он стоял внизу лестницы и звал меня. — С тобой все в порядке?

— Да… — едва слышно прошептала я. Я откашлялась и снова попыталась отозваться: — Да, дядя Уильям! Сейчас иду.

— Мы уезжаем, дорогая!

— Хорошо. Иду.

Мне удалось собраться с силами, подняться с кровати и встать на ноги. То, что на мгновение завладело моим телом, лишило его всех сил. Футболка прилипла к телу.

Пытаясь собраться с мыслями, я быстро сняла промокшую футболку и через голову надела сухую. Оставив высохшую одежду там, где она лежала, я выскочила из спальни, выключила свет и захлопнула дверь. Сломя голову я побежала вниз по лестнице и встретила дядю и тетю в коридоре как раз в тот момент, когда они застегивали пальто.

— Если туман завтра рассеется, мы, возможно, навестим вас. Если только нас не застанет сильная гроза, которая надвигается с севера, — говорила тетя Мэй, повязывая шею шарфом. — Послушай, Андреа, если тебе захочется побывать у нас, знаешь, посмотреть телевизор, воспользоваться нашим телефоном или еще чем-нибудь, мы всегда рады. Понять не могу, как ты только терпишь этот холодный дом, где гуляют сквозняки.

— О… мне здесь хорошо, правда…

Я подумала о телефоне и своей матери. Вдруг у меня пропало желание разговаривать с ней. После того как Уильям и Мэй ушли, я заперла входную дверь и пододвинула к ней валик. Затем я последовала за бабушкой в гостиную. И тут же на меня навалился удушающий жар. Я посмотрела на газовый обогреватель и не могла поверить, но бабушка до предела убавила огонь. На спирали обогревателя сверкал едва заметный голубой кружочек. А дядя Уильям говорил, что на улице температура упала до минус трех градусов!

— Здесь становится холодно, — сказала бабушка, потирая руки и направляясь к обогревателю.

— Нет, — поспешила я возразить. — Здесь хорошо.

— Что? Здесь совсем холодно, а на мне ведь четыре джемпера. Только посмотри на себя, ты в одной тонкой рубашке без рукавов. Как ты только в ней не замерзла там, наверху?

Наверху. Платяной шкаф. Жуткий страх…

— Бабуля…

— Да, дорогая?

— Я…

Она повернулась ко мне, глядя своими затуманенными глазами, над которыми нависли кустистые брови. Похоже, с тех пор как я последний раз глядела на бабушку, морщин на ее лице прибавилось. Казалось, будто она постарела на сотню лет.

— Как дедушка? — наконец спросила я.

— Не очень хорошо, дорогая. Не знаю, что с ним. Доктор это как-то называет. Он называет это сосудистой недостаточностью. Говорит, что состояние всех его вен и артерий ухудшилось. Вот почему дедушка больше не может ходить и плохо понимает. В больнице не могут сказать, поправится ли он когда-нибудь и увидим ли мы его снова здесь, дома.

— Как жаль.

Мне действительно было жаль. Одиночество и тревоги сказывались на моей бабушке. Трудно поверить, что она так состарилась за те несколько дней, которые я здесь провела.

— Видишь, дорогая, мы с твоим дедушкой никогда не расставались целых шестьдесят два года. Ну, с того времени, как случилась большая война. Помни, ни одного дня, а теперь мы не видимся уже несколько недель. Без него я чувствую себя такой потерянной.

Она стала рыться в своих многочисленных карманах, ища носовой платок, и, найдя один, высморкалась.

— Что ж, уже поздно, дорогая, и я устала. Пойдем спать?

— Конечно, бабуля.

Она поцеловала меня и пожелала спокойной ночи. Придвинув валик к двери, я вернулась к мягкому креслу и выключила газовый обогреватель. Затем села, чтобы немного подумать.

Одно мгновение я была готова все рассказать бабушке, выдать все, что видела, все свои страхи и подозрения. Но когда увидела печаль в ее глазах, морщины усталости на лице, мне не хватило духу еще больше огорчить ее. Но была еще одна причина, почему я в последнюю минуту решила не говорить бабушке о том, что происходило. Мне очень хотелось еще и еще раз видеть своих давно умерших родственников. Желание выяснить, что с ними случилось, крепло, как и любопытство узнать, чем все кончилось. А страх развеять «чары» тем, что я все расскажу бабушке, заставил меня молчать. Казалось, будто я посвящена в тайное братство, секреты которого другим не положено знать. Я и в самом деле стала бояться, что расстрою ход разворачивавшихся событий и больше не увижу Джона, Гарриет и Виктора.

Действительно, попав во власть их переживаний, я чувствовала их страсти, стала свидетельницей их радостей и горестей. Умершие Таунсенды передавали мне свои чувства. Как же мне не ощущать кровного родства с ними? Во всем этом таилось нечто особенное, не имевшее отношения ни к этому миру, ни к современной жизни. И я начала дорожить Таунсендами. Буду ли я все еще любить Виктора, — печально думала я, — после того, как стану свидетельницей его ужасных преступлений?

Мне не хотелось думать об этом. Пока не хотелось.

Вдруг мое сердце дрогнуло. Передо мной был Виктор Таунсенд. Он стоял у камина, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Мой прадед покачивался на каблуках и разговаривал с тем, кто сидел в кресле рядом со мной.

— Мне пришлось идти на риск, Джон. Мне пришлось еще раз вернуться домой, до того как ехать в Эдинбург. Через пять месяцев я получу диплом, и тогда из Лондона отправлюсь прямиком в Эдинбург. И кто знает, когда мы снова увидимся!

— Ты рискуешь тем, что войдет отец и вышвырнет тебя отсюда.

— Да, я знаю. Но он редко возвращается из пивной до восьми часов, так что я смогу некоторое время побыть с семьей.

— Мать тоже не хочет видеть тебя.

— Да, я знаю. — Виктор мрачно посмотрел на ковер. — Ей хотелось бы, но она боится отца.

— Виктор, мы все, кроме тебя, боимся его. Ты думаешь, что мне не хотелось бы поехать в Лондон, как и тебе, и стать джентльменом? Ты сейчас даже говоришь чертовски правильно. Ты знаешь это? Никто не скажет, что ты из ланкаширских парней! Правда, Виктор, только у тебя хватило смелости пойти против его воли. И поэтому я восхищаюсь тобой.

Я смотрела на лицо Джона, пока он говорил. В его глазах мелькнула тень печали.

— Да, я восхищаюсь тобой. Меня не радует работа клерка на заводе. Но мне приходится довольствоваться этим, правда? Отец выгонит меня, если я пойду против него, а мне некуда податься. Тогда как ты, братец, все-таки получил эту чертову стипендию!

Виктор поднял голову и рассмеялся. Его глаза загорелись, и при виде его красивой улыбки у меня поднялось настроение.

— Брат, ты вполне доволен восемью фунтами, которые тебе платят каждую неделю, и ты знаешь это. К тому же не я, а ты станешь наследником отца. Я уже не числюсь среди Таунсендов.

— Но ты можешь постоять за себя. В Англии ведь существует право старшего сына на наследование недвижимости…

Виктор покачал головой.

— Я так не поступлю, и ты знаешь это. Джон, этот дом перейдет к тебе. Мне он не нужен. Мне понадобится лишь микроскоп и последователи из круга преданных студентов. И я найду их в Шотландии.

Дверь отворилась, и вместе с холодным воздухом в комнату вошла Гарриет. А позади нее, развязывая тесемки своей шляпы, следовала Дженнифер. Я невольно выпрямилась.

Обе девушки быстро вошли, закрыли дверь. Гарриет подбежала к Виктору и обняла его.

— Джон говорил, что ты придешь! — задыхаясь, воскликнула она. — Спасибо, Виктор, за то, что пришел. Спасибо за то, что проявил такую смелость!

Виктор выдерживал ее объятия, смеясь, и лишь весело смотрел, пока сестра, не прекращая быстро говорить, осыпала его поцелуями. В его глазах прыгали веселые искорки, в уголках глаз появились морщинки. Ложбинка меж бровей разгладилась и почти исчезла.

И тогда это случилось.

Виктор отвел глаза от сестры, увидел другую девушку, и его лицо застыло. Глаза перестали искриться, и в них тут же загорелся другой, более напряженный свет. Словно ошарашенный, он смотрел на нее, не обращая внимания на болтовню Гарриет и редкие остроты Джона. Дженнифер заметила Виктора в тот момент, когда снимала шляпу, и тоже застыла. Они уставились друг на друга.

Только я заметила это, ибо Гарриет и Джон вступили в отчаянный спор о новом экипаже О'Ханраханов, впервые проехавшем по Уоррингтону без лошадей. Я стала единственной свидетельницей этого чуда, которое случилось в тот день 1890 года, я единственная видела, как Виктор и Дженнифер стали невольными жертвами судьбы, которой никто из них не мог избежать.

Неужели имеют в виду именно это, когда говорят о любви с первого взгляда? Конечно же, как раз это я чувствовала, наблюдая, как оба неотрывно смотрят друг на друга. Внезапное смятение души Виктора охватило и меня.

А Дженнифер… Что поразило ее так вдруг? На ее испуганном лице тоже отразился неожиданный прилив чувств, которых еще мгновение назад и в помине не было. Я ощутила то же смятение и отчаяние, ибо эти чувства были ей незнакомы и вызвали тревогу.

Наконец Виктор заговорил.

— Моя сестра забыла о манерах, — тихо произнес он. — Похоже, мне самому придется представиться. Виктор Таунсенд, — он чуть поклонился.

Гарриет обернулась.

— Скоро он станет доктором Таунсендом! О Виктор, прости меня! Мне так хотелось увидеть тебя, и я забыла, что привела Дженни. Виктор, это Дженнифер Адамс. Она живет на Марина-авеню, недалеко от пустоши.

Виктор подошел к ней и взял ее руку в перчатке. Я почувствовала как взрыв чувств охватил их обоих. Как они были красивы, он такой привлекательный, она прелестна и миниатюрна, любовь не могла не вспыхнуть между ними. И все же, зная, какое будущее их ждет, я загрустила. Мне казалось несправедливым то, что им уготовила судьба, ведь они к такому не стремились. Я видела их жертвами и, что бы ни случилось в этих стенах в скором будущем, могла лишь молиться, чтобы короткое время, которое оба проведут вместе, было счастливым.

Джон встал и предложил Дженнифер свой стул. Он вел себя, как подобает настоящему джентльмену. По их поведению я догадалась, что они уже знают друг друга. Гарриет взяла плащ Дженнифер и вместе со своим унесла из комнаты. Виктор продолжал стоять и смотреть на нее, его лицо помрачнело и стало тревожным. Дженнифер нервным движением рук пригладила свою юбку, простой предмет одежды со скромным турнюром, на который ушло меньше материала, чем на юбку Гарриет, и грациозно уселась перед камином. Я всем сердцем полюбила ее, ибо знала, что она чувствует.

— Все же, — сказала Гарриет, вернувшись в комнату, — это замечательная штука. Правда, Дженнифер? Поднимает страшный шум, выбрасывает тучи дыма. Зато едет сама.

Теперь Виктор, явно борясь со своими чувствами, покачал головой и хмуро взглянул на сестру. Он вернулся к действительности и сказал:

— О чем это ты говоришь?

— О самодвижущемся экипаже О'Ханраханов! Мы с Дженни сегодня ходили посмотреть на него. Виктор, он сам едет!

— Это двигатель внутреннего сгорания, — спокойно пояснил Виктор, его глаза снова остановились на молодой женщине, сидевшей рядом со мной. У меня возникло впечатление, будто он хотел убедить себя в том, что та действительно находится здесь и что ему не померещилось. — Рано или поздно это должно было случиться. Наступил век изобретений, Гарриет. Появляются всякие новшества.

— У О'Ханраханов теперь даже телефон есть! И они говорят, что скоро все начнут пользоваться электричеством. Почему у нас нет электричества?

Джон пожал плечами и прислонился к камину.

— Бьюсь об заклад, этот самодвижущийся экипаж долго не продержится. Слишком дорог, чересчур шумен, с ним много возни, и он загрязняет воздух. Это просто новая игрушка, модная штучка, но она не заменит лошадей. Просто у О'Ханраханов слишком много денег, и они не знают, что с ними делать. И к тому же тебя предупреждали насчет этих людей.

— Но Джон…

— Гарриет, — сказал Виктор, будто вспомнив о чем-то, — чуть все не забыл. У меня есть подарок для тебя.

Он показал маленькую коробочку, которую прятал за спиной.

— Виктор! Спасибо тебе! — Гарриет осторожно развернула внешнюю обертку и сняла крышку с коробочки. Ее глаза округлились от изумления. — Что это?

— Это часы, которые ты будешь носить на руке.

Джон подался вперед, чтобы взглянуть на них.

— Что за черт… да ведь они не больше карманных часов!

— Однако их носят на руке. Они сделаны для леди, видишь, у нее же на платье нет кармана. Ну-ка, Гарриет, дай мне свою руку.

Я смотрела, как Виктор осторожно прижал крохотные часики к ее руке ниже рукава и застегнул ремешок.

— Вот так. Теперь ты ничем не отличаешься от модных дам Лондона.

Гарриет сияла как ребенок. Она поднесла часы к уху, мгновение слушала, затем с восторженным криком обняла Виктора.

— Со мной уж точно так никто не станет носиться, — дразнился Джон, хотя мне показалась, будто в его голосе прозвучал оттенок недовольства.

Я видела, что Дженнифер сейчас смотрит в огонь, сложив изящные руки на коленях. В волнах густых рыжеватых волос отражались золотистые и медные блики от огня в камине. Во взгляде сквозила томность. Она смотрела с тоской и изумлением. Ее профиль завораживал меня, изящный изгиб носа, маленькие, словно бутон розы, губки, миниатюрный острый подбородок. Дженнифер была еще красивее, чем на фотографии, и я с гордостью вспомнила, что она приходится мне прабабушкой.

Эта мысль также испугала меня, ибо она в это мгновение казалась такой настоящей, такой близкой, маленькая грудь едва заметно поднималась и опускалась, будто она дышала во сне, и мне пришло в голову, что я смогу коснуться ее, если протяну руку.

А что случится, если я так поступлю? Эти люди из прошлого не подозревали о моем присутствии, и тем не менее они казались мне живыми. Такими настоящими…

— Я должна обязательно показать их маме! — воскликнула Гарриет, устремляясь к двери. — Она ведь никогда не слышала о наручных часах!

В комнату ворвался ветер, дверь открылась и закрылась, сейчас тишину нарушало лишь потрескивание дров в камине.

Я посмотрела на Виктора. В его глазах отражалась буря, в душе бушевал шторм, лицо исказилось, взгляд стал злым. И я услышала, как он спросил себя: «Почему так случилось?»

Этот вопрос глубоко тронул меня, захотелось обратиться к нему, обнять его так, как дозволялось Гарриет. Однако мне приходилось довольствоваться ролью наблюдателя. Я чувствовала муки потревоженной души Виктора.

Я не могла отстраниться от страстей этих людей. Меня окружало множество человеческих переживаний: Дженнифер нервно думала о том, как странно Виктор подействовал на нее, Джон никак не мог примириться с тем, что его брат находится в центре внимания, а Виктор влюбился в девушку, которую увидел лишь несколько минут назад, и спрашивал у бога, почему так произошло.

— На улице стемнело, — вдруг сказал Джон. — Отец удивится, что наверху не горит свет. Извините меня…

Он улыбнулся Дженнифер, но та смотрела на него отсутствующим взглядом. Джон прошел мимо меня и покинул комнату. Наконец я осталась наедине со своими прабабушкой и прадедушкой.

Сначала воцарилось гнетущее молчание. Дженнифер теребила пальцы и глядела в камин, Виктор в глубокой задумчивости стоял перед ней. Мне хотелось, чтобы они говорили, открыли свои чувства, свои сердца друг другу.

Словно откликнувшись на мои невысказанные мольбы, Дженни подняла голову и заговорила:

— Мистер Таунсенд, Гарриет говорит, что вы через несколько месяцев едите в Эдинбург.

Виктор обратил свой мрачный взгляд на Дженнифер. Выражение его лица изменилось, появилось удивление. В его мозгу промелькнула мысль: «Ах, уж все эти лондонские женщины, сколько их было? Безликие, безымянные, они раньше что-то значили для меня на день, на неделю. Они были хороши для развлечений. Но эта женщина совсем другая…»

— Да, это правда. После того как я получу диплом, сразу поступлю в королевскую больницу.

— Вы там долго пробудете? — Ее голос звучал робко, она говорила почти шепотом. Сидя рядом с ней, я чувствовала, как неистово трепещет ее сердце.

— Трудно сказать, мисс Адамс. Быть может, я вовсе не вернусь.

Она широко раскрыла глаза.

— О! Какое несчастье, сэр, для… вашей семьи!

— У меня нет настроения жить в Уоррингтоне. Моя цель — найти лекарства для лечения болезней. В Шотландии сейчас ведутся широкие исследования, а с письмом от мистера Листера я встречу нужных людей.

— Как это замечательно.

Она опустила голову и снова принялась смотреть на свои руки.

Пока Виктор стоя смотрел на нее, удивляясь ее миниатюрности, я снова почувствовала, что его обуревает желание. Он чуть вздрогнул.

— Мисс Адамс, сколько времени вы уже в Уоррингтоне?

Она ответила, не поднимая головы:

— Уже год, мистер Таунсенд. Мы приехали из Престатина, что в Уэльсе…

— Да, я уже подумал…

— Мой отец получил хорошее место на фабрике. Видите ли, он управляющий…

Голос Дженнифер стал совсем тихим, она подняла глаза на Виктора, в них читалось почти нескрываемое обожание. Я чувствовала, как вспыхивает ее любовь к нему, отчего она вздрогнула, будто сопротивляясь физической силе. Губы Дженни чуть раздвинулись, невысказанное слово не слетело с них, в широко раскрытых, как у голубки, глазах читался вопрос.

Я услышала, как ее разум шепнул: «Как могло так случиться?..»

Виктор сказал охрипшим голосом:

— Мне было приятно с вами познакомиться, мисс Адамс, хотя очень жаль, что это случилось так поздно.

Она приоткрыла рот от изумления.

— Если бы мы встретились хотя бы год назад, — спокойно сказал он, — тогда…

— Да, мистер Таунсенд? — прошептала она.

Этот мужчина, воплощение силы, поддался слабости.

— Тогда мы, быть может, стали бы друзьями.

— Мы сейчас не друзья? Я знаю Гарриет уже год. Мы часто бываем вместе. И она много рассказывала о вас. Я чувствую, будто мы не просто встретились, а я уже знакома с вами, мистер Таунсенд.

На его губах появилась нервная улыбка.

— Вам надо когда-нибудь приехать в Эдинбург.

Дженни снова опустила глаза, ее плечи поникли.

— Шотландия очень далеко. Боюсь, что я никогда…

— Дженнифер, если мне дозволено так обращаться к вам… Быть может, я когда-нибудь наведаюсь в Уоррингтон. Я вас застану здесь?

Испуганная настойчивостью в голосе Виктора, Дженни взглянула на него с некоторой тревогой.

— У моего отца нет намерений снова куда-нибудь переезжать. Надеюсь, что Уоррингтон станет нашим постоянным домом. Но вы вернетесь? Вы сможете вернуться?

Обуреваемый страстью, Виктор сердито отвернулся от нее и, положив обе руки на каминную полку, сдавленно произнес:

— Я никогда не смогу вернуться. До тех пор, пока этот дом принадлежит отцу, у меня нет пути назад. Он больше не считает меня своим сыном. Если вы настоящий друг Гарриет, как утверждаете, и если она рассказывает обо мне, тогда вы должны знать все, знать о вражде между отцом и мною…

— Да, она…

— Тогда вы должны знать, что даже сейчас мне не положено находиться здесь, ибо это снова разгневает его и он вышвырнет меня из дома, если застанет здесь. Даже сейчас… — Его голос напрягся, он не владел собой. — Он может вернуться в любую минуту, и мне пора уходить. Мне жаль, что, едва встретив вас, приходится столь неожиданно уходить. Однако я этого не хочу. Я должен уезжать в чужую страну, не обняв мать и не получив благословение отца. У меня никого не осталось, кроме брата и сестры. Надеюсь, что в Шотландии удастся завести друзей. Я должен оставить своих лондонских друзей и тех, кого здесь знал. Ради собственной амбиции я должен вступить в новую жизнь в полном одиночестве.

Он обернулся, в его глазах светились гнев и бессилие. Почему сейчас? — стонала его душа. — Почему я, взглянув на эту девушку, так влюбился? Как это могло случиться? Какие муки меня ждут впереди?

— Виктор… — вдруг я прервала его, мое сердце забилось в одном ритме с его сердцем.

— Нам не стать друзьями, Дженнифер, — продолжал он, — потому что мы больше не увидимся. Я никогда не смогу вернуться в этот дом.

Я вскочила на ноги и протянула руку.

— Виктор, послушай!

Но моя рука повисла в пустоте, и я снова очутилась в старой комнате бабушки.