Бен читал письмо Уезерби уже десятый раз, но ничего нового не узнал. Все равно это было скверное известие. Как и третий свиток, десятый кувшин сильно пострадал, и стихия добралась до папируса. Две тысячи лет разложения сделали свое дело. Последний свиток погиб.

Плакать уже не было сил. Наступил самый скверный день в жизни Бена. Предыдущим вечером, когда Джуди сообщила ему эту весть, Бена охватила такая ярость, что он начал швырять вещи о стену, и она в страхе выбежала из квартиры. Обессилев, он погрузился в глубокий сон праведника, почти в кому, и проснулся утром, чувствуя себя так, будто провел какое-то время в царстве мертвых.

Значит, последний свиток Давида погиб навсегда и уже никак не узнать, что на нем было написано. А это означало, что теперь все зависит от девятого свитка. Бен отчаянно молился, чтобы тот оказался длинным и неповрежденным папирусом, на котором Давид расскажет достаточно много для прояснения тайны. Иначе…

Бен уставился на призрак, возникший перед ним, призрак Давида бен Ионы.

Иначе… он никогда не уйдет. Он не догадается, что последний свиток не придет, и никогда не отстанет от Бена.

Джуди робко постучала и, открыв дверь, Бен тут же обнял ее и нежно поцеловал в лоб.

– Извините меня за прошлый вечер, – пробормотал он, прильнув устами к ее волосам. – Я действительно очень сожалею об этом. Я швырялся вещами в вас, бесился. Даже не пойму, что…

– Пустяки, Бен, – сказала она, опустив голову ему на грудь. Тот вечер и для нее был нелегким. Решение вернуться потребовало от Джуди огромных усилий. По любовь помогла преодолеть все опасения.

– Я бы ни за что не обидел вас, – сказал Бен.

– Подождите. – Она коснулась его уст кончиками пальцев. – Не говорите об этом. Мы больше не станем возвращаться к этому. Договорились?

Он кивнул, но ничего не сказал.

– Я зашла вместе с вами дождаться следующего свитка.

Джуди приготовила обед. Они ели не разговаривая, затем стали наводить порядок в кабинете – он был усеян листами бумаги с переводом. Их предстояло собрать, разложить по порядку и напечатать для Уезерби. Мысль о том, что он, вероятно, получает отличные переводы от остальных двух палеографов, им не пришла в голову. Они даже не подумали о том, что большая группа археологов в Иерусалиме работает над подлинными листами папируса. Для Бена и Джуди это была особая встреча, в которой участвовали только они и Давид, и мысль о том, что сотни других людей работают над свитками Магдалы, даже не возникла у них.

Бен твердил, что они должны спуститься вниз в два часа, хотя почту всегда исправно приносили в четыре. Они сидели на ступенях, ждали, и оба по разным причинам молились, чтобы последний свиток принесли сегодня.

Когда свиток доставили, Бен чуть не потерял сознание от напряженного ожидания. Он так сильно дрожал, что Джуди пришлось расписаться за получение и помочь Бену подняться в квартиру.

– Вы потеете, – сказала она, когда они вошли. – А там ведь было холодно.

– Я боялся, что свиток так и не придет. Я боялся, что его никогда не принесут.

– Сейчас он здесь. Последний свиток. Бен, давайте прочтем его.

На этот раз фотографии пришли без сопроводительного письма, и, к безграничной радости Бена, беглый взгляд подтвердил, что папирус длинный и в довольно хорошем состоянии.

– Вот тут разорваны края, но мы, вероятно, сможем довольно точно угадать, что здесь было написано. Хуже, когда не хватает целых кусков. А теперь почитаем. Боже мой… я подумал, что никогда не получу его. – Бен ощупью нашел руку Джуди и крепко сжал ее. – Молитесь, Джуди. Молитесь, чтобы с этим свитком все закончилось.

«Я надеюсь на это, – отчаянно подумала она. – Боже, как я надеюсь на это!»

Мы с Ревекой были женаты уже месяц, наслаждались блаженством новобрачных и открывали друг в друге все новые черты. Она была нежной любящей женой и лежала в моих объятиях, как послушный ребенок. Ревека каждый день благодарила Господа за свое везение. Я тоже выражал Богу удовлетворение, думая, что буду так жить вечно, рядом с застенчивой Ревекой. А оливковые деревья всегда будут приносить плоды.

Но однажды вечером, когда мы были женаты уже месяц, к нам в гости на ужин пришел Саул. Я пригласил его несколько дней назад, а он сказал, что нас ждет приятная неожиданность, когда он придет.

Эта неожиданность заключалась в следующем: Саул был помолвлен. И он привел с собой свою будущую жену.

Мой сын, тогда я никак не ожидал, что подобное случится. Ни один мужчина не может подготовиться к такому заранее. Как это однажды случится с тобой, точно так же произошло со мной в тот вечер, когда я отворил дверь перед своим другом.

Я тут же потерял дар речи. Меня будто громом поразило. Глаза Сары встретились с моими и тут же пронзили меня насквозь, разбили мою душу на кусочки. Я не стану даже описывать чувства, охватившие меня в то мгновение, ибо это не смогут сделать никакие слова. В то самое мгновение, как Саул приветствовал нас и гордо показывал свою невесту, я влюбился в Сару. И когда ее глаза погрузились в мои, а лицо застыло и уста приоткрылись, я догадался, что Сара влюбилась в меня.

Такое мы узнаем из мифов и легенд, но никогда не думаем, что и с нами может произойти нечто подобное. Я вымыл руки и ноги друга и разделил с ним бурдюк вина, разбавленного водой, а Сара и Ревека трудились на кухне. Саул все время рассказывал о том, что происходит в городе, а я не слышал и не видел его. Мои мысли были поглощены Сарой, красотой и тайной, которые являются мужчине лишь в сновидениях.

В тот вечер я чувствовал себя неловко, но Саул и Ревека ничего не заметили. Мы ели, разговаривали, смеялись и радовались, что дружно собрались вместе. Я боялся взглянуть на Сару, ибо понимал, что превращусь в огненный столп, если сделаю это. Однажды или дважды наши взгляды встретились, и мы тут же застыли во времени и пространстве. Она смело глядела на меня, ее влажные уста чуть раскрылись, будто пытаясь безмолвно передать мне что-то.

Когда Саул и Сара наконец ушли, я онемел всем телом. В ту ночь я не прикоснулся к Ревеке, притворившись, что сплю.

Всю ночь пред моими глазами стояла Сара: большие испытующие глаза, полные губы, лоснившиеся черные волосы и грациозное тело. Она была не просто красавицей – она стала таинственной девой, явившейся нарушить мой покой.

Я долго не мог выбросить Сару из головы. Я почти забыл свою работу, часто с первого раза не слышал, когда со мной заговаривали. Если Ревека и заметила это, она ничего не сказала. Но ведь Ревека была тихой и послушной женой, она никогда бы не стала подвергать мои действия сомнению.

Однажды мне все это стало невыносимо. Вместо того чтобы отправить своего управляющего к банкирам, я оставил его дома присматривать за садом. Я надел лучшую тунику и плащ, надушил бороду и в приподнятом настроении отправился в Иерусалим.

Учеба Саула близилась к концу и поэтому он больше не жил в доме Елеазара. Он снова вернулся к отцу и будет жить у него с новой женой до тех пор, пока не сможет приобрести собственный дом.

Саула не оказалось дома, но его семья тепло встретила меня.

Когда через некоторое время Саул вернулся из храма, он обрадовался, увидев меня, и в своем рвении не заметил, как на моем лице мелькнула тень разочарования. Сары здесь не было.

И чего же я ожидал? Разумеется, до свадьбы она не часто будет проводить время в его обществе. Мне пришлось пойти на хитрость.

Вот что я придумал: я снова пригласил обоих на ужин в субботу и предложил переночевать у меня.

Я сказал: «Ревеке одиноко в доме у фруктового сада, ибо она редко встречается с молодой женщиной своего возраста. Ей будет приятно провести это время в обществе Сары».

Саул охотно согласился.

Мой сын, я прибег к обману и использовал друга для достижения собственных целей. Сгорая от желания снова увидеть Сару, я даже не подумал об этом. Мужчина, оказавшись в сетях любви, сгорающий от всепоглощающей страсти, теряет разум. Мне показалось, будто я устраиваю Ревеке нечто особенное.

Когда до заката пришли Саул и Сара, я был вне себя от радости. Я наблюдал, как они приближаются по дорожке. Я слышал, как среди деревьев звенит смех Сары. Я видел, как в ее роскошных, развевающихся на ветру волосах, отражаются блики солнца. Однако, подойдя к дому, она снова начала вести себя робко и скрытно. Ее черные глаза сверкали, глядя на меня, и я чувствовал, как у меня подкашиваются ноги.

Никто не способен объяснить чувства влюбленного, откуда они являются, почему они нужны и что их порождает в роковое время. Известно лишь, что это самые возвышенные чувства.

Твои губы, о моя возлюбленная, раскрываются, словно медовые соты. Под твоим языком тает мед с молоком, а запах твоих одежд подобен ароматам Ливана.

Не знаю, что чувствовал Соломон, когда писал эти строки, ибо в присутствии Сары меня охватывала слабость, я весь горел в огне и думал только о том, как заключить ее в свои объятия.

На следующий день Саул вернулся в город, дабы посетить храм, но я не пошел с ним, ибо настал день после субботы. А мы, из Бедняков, молимся именно в субботу. Я вызвался показать Саре фруктовый сад, дабы она могла взглянуть на все, чем я владею, и подышать утренним горным воздухом. Ревека предпочла остаться дома, а мы с Сарой углубились в оливковые заросли.

Сначала мы не разговаривали, между нами царило напряженное молчание. Но пока мы гуляли под ветвями и восхищались теплым днем, я догадывался, что Сара чувствует то же самое, что и я.

Вскоре мы подошли к последнему дереву, остановились у края сада и любовались прекрасным видом. Цвели кроваво-красные анемоны, озаряя все вокруг своими яркими соцветиями. Воздух был насыщен ароматом халебской сосны, а трава пестрела белыми лилиями, похожими на спящих голубок.

Наконец я не выдержал и рассказал Саре о том, что творится у меня на душе. Я признался, что не чувствую за собой вины, что я только что стал мужем, но не могу больше думать о жене, ибо моя смертная душа бессильна обуздать огонь, пожиравший меня.

К моему удивлению и восторгу, Сара поведала мне то же самое – с нашей первой встречи она потеряла покой и чувствовала, как у нее болит сердце.

– Как это могло произойти? – вопрошала она. – Разве возможно, чтобы такая любовь расцвела мгновенно? Разве могут двое, взглянув друг на друга, безнадежно угодить в сети такой великой страсти, что воды Силоама не способны охладить ее?

Я сказал, что пусть оно так и будет, если подобное случилось с нами. Я был готов тут же поцеловать ее, но во мне еще сохранилась толика здравомыслия. В Пятой книге Моисея заповедано, что мужчина должен увеселять невесту один год. Я еще не выполнил эту заповедь. А я ведь человек Закона.

Мы тихо разговаривали, стоя на вершине холма, и когда легкий ветер сдул покрывало Сары, освободив ее волосы, мне показалось, будто мое сердце возопит собственным голосом.

Я очень люблю Саула. За восемь лет, прожитых в Иерусалиме после того, как я покинул Магдалу, Саул стал моим братом и другом. Клянусь перед Богом, нет ничего такого, чего я бы не сделал ради него. Вот почему я воздержался и не приблизился к Саре. Моя любовь к Саулу взяла верх над моей любовью к его невесте. Я из тех, кто хранит верность.

Я также человек Закона, однако, по иронии судьбы, не Закон обуздал меня в тот день. Я знал, что меня побьют до смерти камнями в наказание за то, что лягу с невестой другого мужчины. А если невеста придет к мужу, потеряв девство, и он обнаружит это в первую брачную ночь, ее могут побить камнями до смерти. Как бы строги и грозны ни были Законы Пятой книги Моисея, именно дружба Саула вооружила меня силой духа.

В последующие дни я стал другим человеком. Когда Салмонидес явился ко мне с новыми прибылями и сказал, что боги благоволят мне, я пропустил его слова мимо ушей. Мою грудь разрывала боль, которую нельзя было унять. Моя любовь к Саре разгоралась с каждым часом.

Мы с Ревекой продолжали навещать друзей в доме Мириам в Старом городе, а поскольку они были набожными евреями, я всячески старался проявить к ним внимание.

Я еще не сказал тебе ни слова об Иакове, которого ты знаешь. Теперь я расскажу о нем.

Иаков был назареем, человеком самых твердых убеждений, давшим самые строгие обеты. Находясь рядом с Симоном, он помогал руководить Бедняками. Оба постоянно были в трудах, ибо им не терпелось умножить ряды сторонников до возвращения Мессии. Иаков часто повторял: «Нам велели пойти и собрать заблудших овец Израиля и проповедовать им о том, что скоро наступит Царство Божье».

Но этой причине Симон и его сторонники ходили по стране, проповедуя свой Новый Завет и провозглашая возвращение нашего Царя. Пройдет немного времени, старые пророчества осуществятся, и Израиль займет заслуженное место правителя мира. Для того чтобы это произошло, все евреи должны подготовиться, а задача Симона и Иакова заключалась в том, чтобы, выполняя свой долг, побывать во всех домах Израиля.

Однажды я спросил их: «Куда вы идете, братья?».

И Иаков ответил: «Мы должны побывать во всех городах Израиля и поговорить с каждым евреем. Нам велено избегать путей неевреев и не входить в города самаритян. Ибо грядущее царство предназначено только для евреев».

Тут возник спор. Симон и Иаков получали из Антиохии письма от своих братьев, которые читали проповеди евреям. Они рассказывали об одном человеке, Сабле из Тарса, который утверждал, будто разговаривал с Мессией на дороге, ведущей в Дамаск. Тот якобы получил наставление проповедовать неевреям.

Однако Симон и Иаков, руководившие Бедняками во всем, настрого велели им не общаться с необрезанными, ибо те, пока не станут евреями, то есть не пройдут обряд обрезания и не дадут обещания соблюдать Тору, не смогут, подобно нам, следовать Новому Завету.

В этом месте возник еще один спор, который сначала казался несерьезным, но в последующие годы был непомерно раздут. Ты знаешь, что Симон был лучшим другом Мессии и его первым апостолом. Ты также знаешь, что Иаков приходился Мессии братом. Из-за этого произошло некоторое расхождение во взглядах. Между Симоном и Иаковом разгорелось соперничество из-за того, кто из них получит верховенство над Бедняками. Если они в чем-то не соглашались, возникал горячий спор, и каждый боролся за право сказать решающее слово. Сначала это не создавало больших трудностей, однако позднее, когда взгляды Симона и Иакова стали расходиться, борьба за верховенство над Бедняками обострилась.

Однако в то время Симон и Иаков были очень заняты. Вот-вот должен был вернуться Мессия. Это могло произойти на следующий день, и оба боялись, что не сумели убедить достаточное количество евреев до того, как наш Мессия пройдет через ворота как Царь. Симон и Иаков выступали против того, чтобы допустить неевреев в свою секту. Между обоими шло соперничество за то, кто овладеет абсолютной властью над общиной.

Как ни печально, но как раз в это время мы взялись за мечи. Зелоты в Галилее и Иудее все больше нагнетали политическое напряжение, выступая против римских повелителей, и мы, опасались, как бы не разгорелся большой конфликт еще до того, как вернется наш Мессия.

Симон сказал: «Господь велел нам – у кого нет меча, тот должен продать свои одежды и купить его».

Те времена, мой сын, не были столь опасны, как те, которые наступили позднее. Но ты знаешь об этом. Зарождались лишь редкие семена сопротивления, подули недобрые ветры. Когда тлевшее недовольство вырвалось наружу, ты стал свидетелем этого события.

Моя любовь к Саре разгоралась. Я не мог укротить ее. Когда наконец посчитали, что Саул готов к тому, чтобы самому преподавать Закон, и когда Елеазар даровал ему звание раввина, Саул решился назначить день свадьбы. Моя душа опустошалась, будто в ней бушевали голодные львы.

Ревека так волновалась, будто сама стала невестой, и провела несколько дней вместе с Сарой, готовясь к предстоящему событию. Саул и Сара часто приходили в наш дом, ибо мы были их лучшими друзьями. Мне стало плохо, точно захворавшему щенку. Я томился по ней. Никогда раньше я так не желал ни одну женщину, как ее. Моя любовь переросла в страсть, затем в похоть и, сколько бы я ни потел под солнцем в своем фруктовом саду и сколько бы ни молился, стоя на покрывшихся мозолями коленях, непреодолимое желание овладеть Сарой лишь росло.

Но ее глазам было видно, что она страдает не меньше, чем я. И однажды, когда наши руки случайно прикоснулись, я заметил, как ее щеки залились яркой краской. Я мечтал о ней далеко за полночь, я беспокойно метался в постели, как больной лихорадкой. Молился, чтобы ко дню ее свадьбы я смог бы очистить свое тело и душу от этого наваждения.

Случилось так, что однажды Ревека отправилась в Иерусалим навестить свою мать и сестер, а я остался давить оливки. Я знал, что Саул уже находится в храме, ища учеников, чтобы создать собственную школу. Мой управляющий отправился в Иерусалим со свежевыдавленным оливковым маслом, а несколько моих рабов устроили сиесту в тени.

Видно, в тот день сама судьба привела Сару в мой дом. Будто наши звезды были нерасторжимо связаны с первых часов рождения. Я вышел из тени под ярким солнцем, с трудом веря своим глазам. Казалось, будто ко мне приближается видение.

Лицо Сары прикрывала вуаль, она опустила глаза. Сара пожелала мне хорошего дня и объяснила, что принесла корзинку с медовыми коврижками для Ревеки и меня. Она их только что испекла, коврижки еще горячие.

Когда я сказал ей, что Ревеки нет дома, а я остался один, Сара взглянула на меня, и мое сердце возликовало.

«Возьмите коврижку», – сказала она, протягивая мне корзинку. Коврижки были выпечены с медом, пудрой робинии и вкусными орехами.

Но я не мог есть. У меня пересохло во рту и перехватило в горле. Мое сердце билось, словно у юноши.

«Присядем в тени», – предложил я и взял у нее тяжелую корзинку.

Мы шли некоторое время, наслаждаясь жарким летом и свежим воздухом. Временами мы останавливались, наблюдали за птицами и вдыхали аромат цветов.

«Здесь так тихо, – сказала Сара, когда мы прошли уже довольно большое расстояние. – Здесь не так, как в городе, где полно народу и шумно. Здесь, среди деревьев, так спокойно».

Мы решили немного посидеть в тени сосны, тяжелые ветви которой опускались низко и распростерлись, словно руки, протянутые к небу. Когда мы сели, я заметил, что отсюда дом не виден.

«У Саула уже появился один ученик, – сказала Сара, опустив глаза. Она сидела, скромно подобрав маленькие ножки под себя. – Это сын бедного торговца, которому не по карману отправить своего отпрыска к более известному раввину».

Я ответил: «Все знаменитые люди начинают скромно. Придет время, когда Саул станет не менее известным, чем Елеазар».

Какое-то время мы сидели молча.

Я спросил ее: «Сара, на какой день назначена свадьба?»

«Она состоится через два месяца, когда Саул сможет купить небольшой дом в городе. Это скромный домик, но он будет принадлежать нам».

«Через два месяца, – подумал я. – Станет ли мне легче бороться с этой страстью, когда она выйдет замуж, или же это ничего не изменит?»

Пока мы наблюдали, как резвятся белки, Сара рассмеялась и у нее соскользнула вуаль. Когда я увидел ее черные волосы, ниспадавшие на плечи и грудь, моя страсть разгорелась еще больше.

«Сара, – сказал я, – мне трудно бывать с тобой вместе вот так».

«Мне тоже», – ответила она.

«Саул – мой лучший друг и брат, я не могу предать его».

Она прошептала: «Знаю».

Несмотря на это, я ничего не мог поделать с собой. Я весь дрожал, в моей душе шла отчаянная борьба с вожделением, завладевшим мною. И я не мог противостоять. Уступая порыву чувств, я взял красивые волосы Сары и поцеловал их.

В ее глазах выступили слезы. Вдруг она натянутым голосом сказала: «Саул ни о чем не догадается».

Меня словно громом поразило. «Однако, моя любовь, – возразил я, – ты должна пойти к мужу девственницей. Закон не допускает двух мнений. В нем также ясно сказано: если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города и побейте их камнями до смерти».

Я сказал: «В Законе все ясно сказано. Не за себя я боюсь, а за тебя, моя любовь».

Она коснулась моей руки, и вся верность Саулу испарилась. Сара присела ближе ко мне, она вся дрожала, ее уста раскрылись.

И я сказал: «В Пятой книге Моисеевой также говорится: если же кто в поле встретится с остроковицею обрученною и, схватив ее, ляжет с нею, то должно предать смерти только мужчину, лежавшего с нею».

Но Сара ответила: «Нет, моя любовь! Если нас застигнут, тогда мы будем наказаны вместе. Забудь про Закон, город и поле. Выхода нет. Мы должны покориться своей судьбе. Если нас уличат, то справедливость восторжествует. Если все обойдется, тогда нам придется вечно жить с тем, что у нас на совести».

Никто нас в тот день не видел, и никто ничего не узнал. В то мгновение я будто в рай заглянул. Но затем проходили вечера и дни, приводившие меня в отчаяние. Не было более низкого и презренного в своем обмане существа, чем я. Я предал свою жену Ревеку, я предал лучшего друга Саула, и я предал Бога. Моему поступку не было оправдания, да я и не пытался оправдаться. Я украл у своего лучшего друга то, что ему принадлежало по праву. Я никогда не смогу посмотреть ему в глаза без чувства глубокого стыда.

Я уже два раза за свою жизнь осквернил Тору. Как же я мог рассчитывать на то, что окажусь среди избранных, когда вернется Мессия, если я нарушил священный Закон Бога? На Сионе в любой день появится Царь, а я стал недостойным его.

Испытывая душевные муки, я отправился к Симону за советом. Я не раскрыл подробности, а всего лишь признался в том, что совершил преступное деяние. Я бросился на колени и спросил, что мне делать. К моему удивлению, Симон ответил: «Уже тем, что ты ищешь очищения, ты, стал чистым, ибо Бог видит в твоем сердце. Если ты искренен в своем раскаянии, тогда прощение придет незамедлительно». Тогда я сказал: «Как еврей я не заслужил права встречать Мессию».

Симон ответил: «Вспомни притчу о свадебном пире. Не садись на почетное место, ибо может случиться так, что хозяин уже пригласил человека более важного, чем ты. Тогда он может сказать тебе: «Пожалуйста, освободи ему это место». И ты будешь опозорен, тебе придется занять не столь почетное место. Если тебя пригласили, то занимай менее почетное место, дабы хозяин мог сказать тебе: «Мой друг, подойди и садись здесь, ближе ко мне». Так тебе окажут честь в присутствии других гостей. Ибо всякий, кто хочет возвеличить себя, будет унижен. А всякий, кто ведет себя скромно, возвеличится».

Я долго размышлял над советом Симона, и, хотя мне казалось, что он, возможно, прав, это не избавило меня от отчаяния.

А беды мои множились, ибо, хотя я добился, чего так желал, и после этого стал несчастным, я все еще любил Сару всем сердцем и душой.

Мой сын, это изменило меня. Хотя Симон успокаивал меня, говоря, что мне всего девятнадцать лет, я слишком строг к себе и со временем смогу простить себя, я все время чувствовал себя недостойным перед Богом. Случилось так, что я заставил себя дать зароки: молиться в два раза чаще и в два раза дольше, чем того требует Закон; носить тфилин на руке и лбу; чтить и Ветхий Завет, и Завет ессеев; удвоить усилия, дабы стать достойным этого Мессии.

Только так мог я примириться со своей жизнью. Я продолжал тихо и тайно любить Сару, но я также стал проявлять больше любви к Ревеке, чтобы она не страдала из-за моей слабости. Я не изменил своего отношения к Саулу, но всегда испытывал неловкость в его присутствии и старался не встречаться с его женой наедине.

Сославшись на болезнь, я не пошел на их брачный пир и отравил туда Ревеку вместе с ее матерью и сестрами. После женитьбы у Саула и Сары уже не оставалось времени приходить к нам в гости, как бывало раньше. А я всегда находил отговорки, чтобы отказаться от приглашений наведаться к ним.

Однажды, ко мне пришел Салмонидес и предложил купить соседнее хозяйство, которое обеднело и не давало прибыли, и превратить его в процветающее дело. Я по достоинству оценил это предложение, которое могло отвлечь меня от тяжелых дум, и тут же нанял новых работников, купил крупный пресс для отжима оливкового масла и придумал лучшую систему орошения. Салмонидес оказался прав, ибо соседнее хозяйство вскоре начало окупаться, а затем приносить прибыль. Пока мои оливковые деревья плодоносили сочными оливками, а мой пресс выжимал лучшее масло Салмонидес увеличивал мои доходы посредством вложения денег и другими способами.

К началу следующего года, когда мне исполнилось двадцать лет, из города пришел посыльный с письмом от Саула. Сара собиралась родить их первенца.

Спустя восемь дней мы пришли на обряд обрезания. Я увидел Сару впервые после ее свадьбы и поразился тому, как у меня тут же стали подкашиваться ноги, сердце забилось быстрее. Сара была бледна и слаба, ибо роды получились трудными, но столь же прелестна, какой запомнилась мне. Пока могэль совершал обрезание и произносил необходимые в таких случаях слова, я видел только Сару.

Они назвали первенца Ионафаном, ибо он был сыном Саула. Я стану его дядей, а он станет моим племянником. Мы произнесли особые молитвы над новорожденным, и я тайно позавидовал Саулу. У меня до сих пор не было своего сына.

Я благословил Ионафана, пожелал ему долгой жизни, затем безмолвно в своем сердце молился, чтобы он дожил до возвращения Мессии. Тогда он возмужает в подлинном Царстве Израиля.

Джуди ушла на кухню, готовить гамбургеры. Она занималась этим машинально, не думая. Хотя Джуди телом находилась в этой кухне двадцатого века, где все приводилось в действие при помощи электричества, ее мысли все еще пребывали в Иерусалиме.

Бен неподвижно сидел за столом. Он целиком погрузился в чтение свитка, переживал жизнь Давида бен Ионы. Неожиданное осознание того, что больше свитков не будет, оставило его с таким чувством, будто он витает в воздухе.

«Этого не может быть, – безрадостно подумал он. – Не может быть, что это все».

Бен опустил руки на фотографии и растопырил, пальцы. Он сидел неподвижно, ощущая слова Давида бен Ионы под своими ладонями, чувствуя дышащее жаром лето Иерусалима и мгновение любовной страсти, испытанной под халебской сосной. Он слышал шум и ощущал давку на космополитическом иерусалимском рынке. Здесь пахло рыбой, привезенной из Капернаума, Магдалы и Бетесды. Он пробовал на ощупь шелка из Дамаска, льняное полотно из Египта, слоновую кость из Индии. Он вдыхал экзотические благовония, слышал крики лоточников и торговцев. Он слышал лязг мечей римлян в ножнах, когда те проходили мимо. Он вдыхал пыль, запах животных, горячий воздух и пот Иерусалима…

– О боже! – вскрикнул Бен, вскакивая на ноги. Джуди тут же подбежала к нему, вытирая полотенцем руки.

– Бен, что случилось?

Он смотрел на подрагивавшие кончики своих пальцев.

– Что произошло?

– Давид… – начал он. – Давид был…

Она обняла его за плечи.

– Пойдемте, Бен. Вы совсем не жалеете себя. Я скоро приготовлю обед, затем можно будет передохнуть. А что, если нам пока выпить немного вина?

Джуди повела Бена в гостиную, затем, обходя пурпурное пятно на ковре, подвела его к дивану. Как только он сел, Поппея запрыгнула ему на колени, стала мурлыкать и тереться о его грудь. Но Бен не обращал внимания на ласки кошки. Он опустил голову на спинку дивана, открыл рот и уставился на потолок.

Что же тогда случилось в кабинете? Нечто новое, совсем другое. Будто Давид был…

– С чем вы обычно едите гамбургер? – спросила Джуди, заглянув в дверной проем.

– Что? – Он резко поднял голову. – С горчицей…

Пробормотав что-то, она скоро появилась с тяжелым подносом в руках. Девушка поставила поднос перед ним на кофейном столике, положила салфетку ему на колени и открыла огромный пакет с картофельными чипсами. Гамбургеры получились пухлыми и сочными.

– Давайте же. Вы обещали, что будете есть.

– Я обещал?.. – Он оттолкнул Поппею от тарелки и поднес гамбургер к губам.

Что же именно Давид собирался делать в кабинете?

Оба некоторое время ели не разговаривая. Тишину временами нарушал хруст картофельных чипсов. Съев почти все, Бен сказал:

– Меня приводит в замешательство то… что Давид все еще находится здесь.

– Почему это приводит вас в замешательство?

– Я подумал, что он уйдет, когда мне нечего будет переводить. Видно, я ошибся. А что, если он будет терзать меня всю оставшуюся жизнь, ведь ему неведомо, что последний свиток так и не придет?

Они доели гамбургеры, вытерли руки и губы, сели удобнее и принялись за вино. Поппея начала подбирать крошки.

– Эта кошка настоящая сучка, – сказал Бен. – Она строит из себя классную и разборчивую девочку, но в душе она все равно блудница.

– Наверно, как и ее тезка.

Время текло медленно, в тишине и раздумьях. Затем Бен задумчиво сказал:

– Знаете, он смотрит на вас. Давид смотрит на вас. Джуди подняла глаза и уставилась на тусклые тени в глубине комнаты. Она не видела ничего, кроме очертаний мебели, растений и картин, висевших на стенах.

– Почему? Как вы думаете?

– Не знаю. Может, вы напоминаете ему Сару.

Джуди тихо рассмеялась:

– Вряд ли!

– Ну… я не знаю…

Джуди почувствовала себя неловко. Она сказала:

– Итак, больше свитков не будет.

– Да, похоже на то. – Бен перестал смотреть вдаль, его лицо стало серьезным. – Думаю, мы многому научились. – Его голос звучал монотонно и совершенно бесстрастно. – Давид подтвердил подлинность некоторых изречений Иисуса, что может лишь порадовать. Подтвердились и слова, сказанные Симоном. И цитаты Иакова. А также притча о брачном пире.

– Вы говорите об этом без особой радости.

– Мне не до радости. Меня волнует лишь одно – что именно произошло с Давидом. – Бен то сжимал кулаки, то разжимал их.

Джуди наблюдала за ним с растущей тревогой. Она уже привыкла к его непредсказуемому поведению и распознавала признаки, предвещавшие, что наступит неожиданная перемена настроения. Однако ей это не нравилось. Такая неуравновешенность тревожила ее.

– Что это за страшное преступление, в котором Давид хотел исповедаться перед сыном? Он имел в виду то, что произошло между ним и Сарой?

– Вполне возможно. В восьмом свитке он пишет, что день его позора настанет лишь через шестнадцать лет. Он считал, что связь с Сарой неизбежно приведет к тому, что этот день наступит в семидесятом году новой эры.

Бен заволновался. Джуди заметила, что он снова теряет власть над собой.

– А это значит, что в последнем свитке, которого мы не увидим, говорится о причине, по которой он вообще взялся за эти папирусы. Вероятно, он написал о том, как и почему он собирается умереть так скоро. В этом свитке охвачены шестнадцать лет…

– Бен!

Бен вскочил:

– Я больше не вынесу этого! Моя жизнь лишится смысла, если я не узнаю, что произошло с Давидом. Я сойду с ума. Он отнимет у меня разум! – И Бен укачал на незримого еврея, будто стоявшего перед ним. – Думаете, он теперь оставит меня в покое? Только взгляните на него! Видите, он стоит там и смотрит на меня! Почему он молчит? Почему он застыл на месте? – Голос Бена перешел на пронзительный крик. Он трясся всем телом. – Боже правый! – завопил он. – Не стой же так! Делай что-нибудь!

Джуди схватила Бена за руку, пытаясь усадить его на диван.

– Бен, пожалуйста. Бен, умоляю вас…

– Взгляните на него! Боже, жаль, что вы не видите его. Если бы я только мог сразиться с ним! Если бы только я мог бы добраться до него! Боже! Он доведет меня до безумия! – Руки Бена сжались в кулаки. – Иди сюда, проклятый еврей! А ну-ка посмей! Скажи, чего ты добиваешься?

Бен вдруг умолк. Он дышал тяжело и покрылся потом, глаза вылезали из орбит. Нервная дрожь пальцев прекратилась. Бен напоминал кадр на ролике кинопленки – он застыл в тот момент, когда перестал работать проектор.

Джуди уставилась на него, она не могла вымолвить ни слова.

И вдруг тихо, едва слышно зазвучал его голос:

– Постой, постой… Похоже, теперь я знаю, чего именно ты добиваешься…