П.Г.ВУДХАУЗ

КИВАТЕЛЬ

Когда в кинотеатре "Сладостные грезы" пошел новый фильм "Мой малыш", у нас начались бурные споры. Четыре зрителя явились в "Привал рыболова" после первого же сеанса, и разговор, естественно, обратился к малолетним звездам.

-- Я так думаю, -- сказал Ром, -- это все карлики.

-- Да, говорят, -- поддержал его Виски-с-Содовой, -- на каждой студии есть специальный человек, который ездит по циркам. Найдет хорошего карлика -- хапц! -- и в Голливуд.

Почти непроизвольно мы обернулись к мистеру Маллинеру, как-то чувствуя, что этот кладезь премудрости даст окончательный ответ. Ответил он не сразу, сперва отхлебнул горячего виски с лимоном.

-- Проблема эта, -- сказал" он в конце концов, -- волнует умы с тех самых пор, как малолетние полипы вошли в моду. Одни полагают, что ребенок не может быть таким противным, другие -- что приличный карлик так низко не опустится. Но кто сказал, что карлики приличны? Сложный вопрос...

-- Возьмем хоть сегодняшнего... -- сказал Ром. -- Этого Джонни Бингли. Чтоб мне треснуть, если ему восемь лет!

-- В данном случае, -- признал мистер Маллинер, -- интуиция вас не подвела. Джонни пошел пятый десяток. Я точно это знаю, так как он играл важную роль в судьбе одного из Маллинеров.

-- Ваш родственник -- тоже карлик?

-- Нет. Он -- киватель.

-- Кто-кто?

Мистер Маллинер улыбнулся.

-- Нелегко объяснить мирянину тонкости кинопроизводства. В общих чертах, киватель -- вроде поддакивателя, но ниже рангом. Поддакиватель сидит на совещаниях и говорит "Да". Ему вторят второй поддакиватель и третий, иначе -- младший. А уж после них вступают в дело киватели. Есть и неприкасаемые, так называемые "запасные киватели", но их я касаться не буду. Мой дальний родственник Уилмот был кивателем в самом чистом виде. Конечно, он хотел подняться выше, особенно -- когда влюбился в Мейбл Поттер, секретаршу Шнелленхамера, возглавлявшего корпорацию "Перфекто-Зиззбаум".

Огромную разницу в их положении смягчала любовь к птицам. Уилмот вырос на ферме, Мейбл начинала творческий путь, изображая птичье пение.

Общность интересов обнаружилась в то утро, когда, проходя мимо съемочной площадки, Уилмот услышал взволнованный голос своей богини.

-- Конечно, это не мое дело, -- говорила она, -- но я просто потрясена...

-- Ладно, ладно, -- успокаивал ее режиссер.

-- ...что вы м н е объясняете про кукушек! Я куковала по всей Америке. Не говоря о гастролях в Англии, Австралии и...

-- Я знаю, -- вставил режиссер.

-- ...Южной Америке. Подождите, съезжу домой, привезу вам рецензии из...

-- Знаю, знаю, знаю.

Мейбл выскочила с площадки, и Уилмот обратился к ней с почтительным умилением:

-- В чем дело, мисс Поттер? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Мейбл тряслась от рыданий.

-- Нет, вы послушайте! -- вскричала она. -- Они меня попросили озвучить кукушку, а этот неуч говорит, я неправильно произношу!

-- Какая подлость!

-- По его мнению, кукушка выговаривает "Ку-ку". Нет, вы представляете? Да всякий знает, что это "У-ку"!

-- Естественно! Одно "к", два "у".

-- Как будто у нее что-то с нёбом.

-- Или с горлом.

-- Ъ-ку, ъ-ку. Вот так.

-- Именно.

Прелестная Мейбл с интересом поглядела на него.

-- Вы их хорошо знаете.

-- Я вырос на ферме.

-- Меня просто мутит от этих режиссеров!

-- И меня, -- поддержал ее Уилмот и решился: -- Мисс Поттер, а не зайти ли нам в буфет?

Она охотно согласилась. Так началась их дружба. Каждый день, улучив минутку, они сидели в буфете или на ступеньках какого-нибудь дворца. Уилмот смотрел на нее, а она, нежно сияя, как всякий творец в минуты творчества, выводила песню иволги или более грубой птицы "африканский канюк". Иногда, напрягая горло, она куковала "Ъ-ку, ъ-ку".

Однако на вопрос, согласна ли она стать его женой, она ответила: "Нет".

-- Ты мне нравишься, -- продолжала она. -- Может быть, я тебя люблю. Но я не выйду замуж за холуя.

-- За кого?

-- За холуя. За раба. За пеона. Ну, что это -- кивать Шнелленхамеру! Поддакиватель, и то противно, а уж киватель... По привычке Уилмот кивнул.

-- Я горда, -- продолжала Мейбл. -- Я не довольствуюсь малым. Тот, за кого я выйду, должен быть царем среди людей... ну, хотя бы директором картины. Чем выйти за кивателя, я лучше умру в канаве.

Тут бы заметить, что при голливудском климате в канаве особенно не умрешь, но Уилмот вместо этого взвыл, как дикий селезень, и начал с ней спорить. Ничего не вышло.

-- Останемся друзьями, -- подытожила беседу она и, бросив "Ъ-ку", скрылась.

Человеку в такой ситуации остается один выбор -- или уехать на Запад и начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе, а потому все больше склонялся ко второму варианту.

Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом, но сейчас требовалось что-то другое.

Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты постучишься дважды и засвистишь "О ты, моя страна", выглянет усатая физиономия. Она скажет: "Да", ты ответишь "Мир и дружба", после чего тебе откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.

Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд истинного Фаунтлероя, а точнее -- того самого Джонни Бингли, которого вы, господа, сегодня видели.

Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: "Здрасьте".

-- Здрассь, -- отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. -- Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.

-- Кому не говорить?

-- Шнелленхамеру.

-- Как пишется?

-- Не знаю.

-- И я не знаю, -- признался Уилмот. -- Но сказать -- не скажу.

-- Что?

-- Да вот это.

-- Кому?

-- Ну, ему.

-- А чего не скажете?

-- Забыл.

Они помолчали; каждый думал о своем.

-- Вы не Джонни Бингли? -- поинтересовался Уилмот.

-- Кто?

-- Вы.

-- Что?

-- Бог его знает.

-- Так чего надо?

-- Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.

Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь -- расплывайся. Главное -- сердце, я так считаю.

Мысли эти побудили сказать:

-- А вы хороший парень.

-- И вы.

-- Значит, оба?

-- Ну!

-- Один и один -- два, -- уточнил скрупулезный Уилмот.

-- Точно.

-- Два, -- повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-леме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое... Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.

-- Ну!

-- Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.

-- А чего такое?

Уилмот решил открыться замечательному ребенку.

-- В общем, так...

-- Как?

-- Ну, вот так.

-- А чего?

-- Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.

-- За кого?

-- За меня.

-- Не выйдет?

-- Нет!

-- Ну, дела, -- сказал чудо-ребенок.

-- Да уж...

-- Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.

-- Точно. Хуже некуда, -- признался Уилмот, тихо плача. -- Что делать?

Джонни поразмыслил.

-- Вот что, -- сказал он. -- Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.

-- Пошли, -- согласился Уилмот. -- И в Санта-Монику.

-- Это потом. Сперва -- в местечко, потом -- в Монику. Увидим новые лица...

-- Уж этого там хватает.

-- Значит, пошли.

Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.

-- Знаете что? -- сказал он.

-- Нет. А что?

-- Приходил Джонни Бингли.

-- Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.

-- Прибавки! Да ему и этого много!

-- Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?

-- Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости...

-- Кроме нас с вами, не знает никто.

-- Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.

-- Какой это киватель?

-- Маллинер.

-- Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.

-- Вот именно!

-- Что нам делать?

-- Если б я знал!

Мистер Левицкий подумал.

-- Надо выяснить, что известно Маллинеру.

-- Но спросить нельзя!

-- Мы за ним последим. Какой он?

-- Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на "п"...

-- Поганый?

-- Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.

-- Ну, тогда все просто! Если он будет... ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: "Знает!"

-- А дальше что?

-- Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.

-- Хорошо, -- сказал он, когда боль утихла. -- Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.

-- Значит, следим за ним, как рысь.

-- Кто?

-- Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.

-- Да? Ну ладно. Я думал, рысь -- это что-то такое, у лошади.

Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.

Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.

-- Видели?

-- Что?

-- Его. Трясется, как одержимый.

-- Да?

-- Еще бы.

Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.

Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.

-- Не нравится он мне.

-- Мне тоже, -- поддержал его мистер Шнелленхамер.

-- Смотрите, закрывает лицо руками.

-- Видимо, знает все.

-- Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.

Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так -- сидел очень прямо и смотрел перед собой.

Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.

-- Простите, -- осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, -- как вы сказали, "Лео Пард"? Это новый актер?

-- Нет-нет, -- спохватился шеф. -- Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?

-- Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.

-- Какие?

-- Вы не сказали.

-- Ну, вот и выясним, -- сказал шеф. -- Что там у него проплывает?

Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.

-- При чем тут пупсы? -- рассердился шеф.

Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.

-- Чушь! -- воскликнул мистер Шнелленхамер. -- Он миллионер, а не торговец.

Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.

-- Ерунда, -- сказал шеф, -- Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?

-- Да, -- сказал Первый Поддакиватель.

-- Да, -- сказал Второй.

-- Да, -- сказал и Третий.

Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.

-- Видели, какой взгляд?

-- Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим.

Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф.

-- Придумал, -- сообщил он. -- Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?

-- Да.

-- Да.

-- Да.

Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.

Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:

-- Итак, одно видение -- поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.

Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?

Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

-- Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза -- да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава... э... зеленеет. Почки... э-э...

-- Краснеют? -- подсказал мистер Левицкий.

-- С чего им краснеть? Ну, почки...

-- Варятся? -- проснулся один сценарист.

-- Простите, -- заметила секретарша, -- почки не варят, а тушат.

-- Это не те!

-- Да-да, конечно, -- огорчилась Мейбл. -- Тут совсем запутаешься. Почки, птички...

-- Будут и птички, -- радостно пообещал шеф. -- Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим "Ку-ку! Ку-ку!" Так?

-- Да.

-- Да.

-- Да.

Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос:

-- Простите, мистер Шнелленхамер, не так.

Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало.

-- Что-вы-сказали? -- выговорил он.

Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк -- на инквизиторов.

-- Кукушка, -- объяснила она, -- произносит не "Ку-ку", а "У-ку". Особый звук, между "ъ" и "у".

Сценаристы затрепетали. Многие чуть не плакали. И то -- такая слабая, такая юная...

Мистер Шнелленхамер, уже ничуть не радостный, громко дышал носом. Наконец он произнес:

-- Вы уволены.

Мейбл вспыхнула.

-- Это нечестно! -- сказала она. -- Это несправедливо! Я же признала, что напутала с почками. А кукушки... Да я выступала с этим номером от Орегана до Мэна! Кого-кого, а их я знаю. Не верите -- вон мистер Маллинер, он вырос на ферме. Мистер Маллинер, что они произносят?

Уилмот вскочил, глаза его сияли. Да, был миг слабости, он любил Мейбл отчаянно и безумно, но чеки подписывал шеф. Самая мысль о том, что кассир станет не золотым прииском, а просто дядькой с моржовыми усами, едва не привела к предательству. Но это ушло. Глядя на нее, он обрел былую силу.

-- Ъ-ку! -- вскричал он. -- Какие "Ку-ку"? Нет, какие еще "Ку-Ку"? Ясное, четкое "Ъ". Я понимаю, это обычная ошибка, если "кукушка" -- значит, так она и говорит. Но нет! Она говорит "Ъ-КУ".

Раздался странный звук. Это Мейбл, разрезая воздух, кинулась в его объятия.

-- О, Уилмот! -- рыдала она.

Глядя поверх ее волос на магната, родственник мой с удивлением увидел, что тот, вместе с компаньоном, выгоняет всех из комнаты. Сценаристы текли в коридор пенящимся потоком. Вскоре остались только шефы и влюбленные. Мистер Левицкий запирал дверь. Мистер Шнелленхамер направлялся к Уилмоту, заискивающе улыбаясь.

-- Ну-ну, -- говорил он, равно как и мистер Левицкий. -- Я вас понял. Знающему человеку очень тяжелы такие ошибки. Я вижу, вы преданы нашей корпорации.

-- И я это вижу, -- поддержал мистер Левицкий.

-- Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.

-- Очень дороги! (Левицкий).

-- И небольшие тайны, хе-хе?

-- Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.

-- В правление? -- удивился мистер Шнелленхамер.

-- В правление. Присвоим вне очереди звание... ну, скажем, в ранге зятя.

Мистер Шнелленхамер немного помолчал.

-- Верно, -- сказал он после недолгой борьбы. -- Я прикажу там, пусть составят контракт.

-- Вы согласны, Маллинер? -- поинтересовался мистер Левицкий. -- Вас устраивает эта работа?

Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал -- но Мейбл приникала к его груди.

-- Д-д... -- начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.