Покинув Тилбери-Хаус, Шимп Твист зашагал направо по набережной, так как у него было назначено свидание с коллегами по синдикату в кафе-кондитерской на Грин-стрит у Лей-стер-сквер. Депрессия, накатившая на него после страшного указа Сэма, длилась недолго. Люди, ведущие образ жизни в стиле мистера Твиста, выносливы. Иначе они не могли бы его вести.

В конце концов, рассудил он, при такой сверхъестественной удаче с его стороны не слишком-то красиво еще фордыбачиться из-за единственного смятого лепестка розы. К тому же ему потребуется не больше пары дней, чтобы смыться с кладом «Мон-Репо», а затем где-нибудь в уединении вновь отрастить усы. Ибо в усах, как и в бакенбардах — хотя надо отдать должное мистеру Твисту, в этих последних он никогда повинен не был, — есть нечто такое, от чего они, подобно правде, восстанут вновь, пусть в землю втопчут их. Чуть-чуть терпения, и по ступеням себя былых его усы поднимутся на высоту иную. Да, когда луга забелеют маргаритками, они вернутся вновь. Философствуя так, Шимп Твист бодро прошагал до конца набережной, свернул на Нортумберленд-авеню, добрался до места своего назначения и увидел, что мистер и миссис Моллой ждут его за столиком в дальнем углу.

В этот час кафе-кондитерская пустовала, почему и была выбрана местом встречи. Ибо, по сути, здесь предстояло заседание правления синдиката, а деловые мужчины и женщины не любят, чтобы их дискуссию перебивали посторонние личности, громогласно требуя пищи. И члены синдиката были там совсем одни, если не считать дамы в черном шелковом расшитом стеклярусом платье, которая, как ни невероятно, заказала какао одновременно с шипучим лимонадом и запивала кембриджские сосиски со слойками глотком то одного напитка, то другого в строгой очередности. Елей и его молодая супруга, как подметил Шимп, выглядели мрачно, даже угрюмо, и в процессе приближения к ним между пустыми столиками он придал собственной физиономии созвучное выражение. Он осознал, что никак не следует выдавать бурлящей в нем радости, когда, по сути, предстояло вскрытие охладевшего трупа. Ведь собрание было созвано для обсуждения провала его недавнего плана, и он не исключал возможности, что ему будет вынесен вотум недоверия. А потому он опустился на стул со скорбно сосредоточенным видом и, заказав чашку кофе, ответил на вопросительные взгляды своих компаньонов грустным покачиванием головы.

— Ничего не намечается, — сказал он.

— Ты другого плана не подготовил? — спросила Долли, хмуря брови искусной формы.

— Пока нет.

— В таком случае, — возмутилась дама, — какие тут могут быть шестьдесят пять и тридцать пять, хотела бы я знать?

— И я хотел бы! — с жаром подхватил мистер Моллой.

Шимп заключил, что его сочлены в правлении до его прихода успели побеседовать неофициально, ибо их единодушие было выше всяких похвал.

— Ты тут разводил бодягу насчет мозгов, — сказала Долли прокурорским тоном, — и как ты у нас в мозгах, то и должен получить больше. А теперь заявляешься и сознаешься, что идей у тебя не больше, чем у кролика.

— Куда меньше, — поправил мистер Моллой, который любил кроликов и в детстве держал их.

Шимп задумчиво помешивал кофе. Как самый малый срок может изменить судьбу человека, размышлял он. Не свершись чудо с лордом Тилбери, он явился бы на эту встречу куда в менее радужном состоянии духа. Ведь было совершенно ясно, что акционеры настроены очень воинственно.

— Ты совершенно права, Долли, — сказал он смиренно. — Совершенно права. Я не так хорош, как мне казалось.

Такое благородное признание должно было бы, как говорится, пролить масло на бушующие воды, однако подлило масло в огонь.

— Так чего ж ты вякаешь про шестьдесят пять и тридцать пять?

— Я не вякаю, Долли, — сказал Шимп. — Больше не вякаю. — Смирение этого человека вызывало слезы на глазах. — С этим все. Делимся пятьдесят на пятьдесят. Вот так.

Масло может оказаться бессильным, но цифры — никогда. Долли вскрикнула так, что расшитая стеклярусом дама расплескала какао, а мистер Моллой затрясся словно в лихорадке.

— Теперь ты дело говоришь! — сказала Долли.

— Теперь, — сказал мистер Моллой, — ты говоришь дело.

— Значит, договорились, — сказал Шимп. — А теперь прикинем, что мы можем сделать.

— Я мог бы еще раз сходить к этому типчику, — предложил мистер Моллой.

— Нет смысла, — ответил Шимп, слегка всполошившись. В его планы отнюдь не входило, чтобы его старый друг шлялся в окрестностях «Мон-Репо», пока он будет проживать там.

— Не уверен, — сказал мистер Моллой задумчиво. — В тот раз я не успел развернуться. Типчик выставил меня на тротуар, прежде чем я толком рот раскрыл. Если я еще попробую…

— Ничего не выйдет, — перебил Шимп. — Этот тип Шоттер сам тебе сказал, что у него есть особая причина оставаться там.

— Ты ж не думаешь, что он пронюхал про тырку? — встревожилась Долли.

— Нет-нет, — сказал Шимп. — Ничего похожего. Просто втюрился в соседнюю дамочку.

— А ты откуда знаешь?

Шимп поперхнулся. Он почувствовал себя как человек, который чуть было не шагнул в пропасть.

— Я… смотался туда на разведку, ну и увидел их.

— А зачем тебя туда понесло? — спросила Долли подозрительно.

— Немножко осмотреться, Долли. Только и всего.

— А!

Наступившее молчание было настолько неловким, что впечатлительному человеку оставалось только одним глотком допить кофе и встать, что Шимп и проделал.

— Уходишь? — холодно осведомился мистер Моллой.

— Совсем забыл, что у меня встреча.

— Когда опять соберемся?

— Дня через два, раньше смысла нет.

— Это почему же?

— Надо же пообмозговать. Я позвоню.

— Будешь завтра в своей конторе?

— Завтра нет.

— Послезавтра?

— И тогда, наверное, тоже. Приходится в кое-какие места заглядывать.

— Это в какие же?

— Да во всякие.

— А для чего?

Шимп не выдержал.

— Послушай, что тебя свербит? — спросил он. — Где это ты наловчился совать нос в чужие дела? У человека, что же, и права нет держать свое при себе?

— Есть! — сказал мистер Моллой. — Есть!

— Есть, — сказала миссис Моллой. — Есть!

— Ну, пока, — сказал Шимп.

— Пока, — сказал мистер Моллой.

— Господь с тобой! — сказала миссис Моллой, слегка скрипнув зубами,

Шимп покинул кафе-кондитерскую. Удалился он без всякого достоинства и на каждом шагу ощущал это. И еще он ощущал, как глаза его двух коллег сверлят ему спину. Да какая важность, успокаивал себя Шимп, даже если этот олух Моллой и его жена что-нибудь и заподозрили? Знать они не могут. А ему требуется один день, много два, а потом пусть подозревают, сколько им влезет. И все-таки он очень жалел, что проговорился.

Не успела дверь закрыться за ним, как Долли облекла свои подозрения в слова:

— Елей!

— Что, лапонька?

— Этот прохиндей нацелился нас надуть.

— Святые слова!

— Я все думала, чего это он так вот сразу согласился на пятьдесят и пятьдесят. А когда он проболтался, что околачивался там, все встало на место. Он что-то затеял. Хочет зацапать все, а нас оставить в дураках.

— Подлый пес! — добродетельно вознегодовал мистер Моллой.

— Надо действовать, Елей, не то так и будет. Как подумаю, что этот недомерок Шимп нас околпачит, во мне просто все возмущается. Может, тебе смотаться туда к ночи и опять пролезть в окошко? Тебе же только внутрь попасть, и все тип-топ. Тебе ведь не надо будет шарить по всем углам, как в тот раз.

— Знаешь, дусик, — откровенно сказал мистер Моллой, — тут такое дело. Кражи со взломом не для меня. Не по моей части и вообще не в моем вкусе. Три ночи — не тот час, чтобы шастать по этой хате. Темно, жуть такая, что мороз по коже продирает. Я все время через плечо оглядывался — а вдруг дух старика Финка подкрался ко мне и дышит в затылок!

— Будь мужчиной, дуся!

— Я мужчина, лапонька, но впечатлительный.

— Ну, раз так, — начала Долли, умолкла и погрузилась в размышления.

Мистер Моллой взирал на нее с любовью и надеждой. Ее женская находчивость внушала ему огромное уважение, а блеск в ее глазах подсказывал ему, что котелок у нее варит.

— Нашла!

— Правда? — Да, сэр!

«Ей нет подобных, нет!» — казалось, говорил взор заблиставших глаз мистера Моллоя.

— Выкладывай, детка! — страстно взмолился он. Долли нагнулась поближе к нему и понизила голос. Дама в стеклярусе, осовевшая от лимонада, сидела далеко, но официантка вертелась поблизости.

— Слушай! Надо дождаться, чтобы этот тип, Шоттер, ушел из дома…

— Так у него же есть слуга, ты сама говорила.

— Конечно, у него есть слуга, а ты не перебивай! Дождемся, чтобы этот тип Шоттер ушел из дома…

— А как мы узнаем, что он ушел?

— Позвоним в дверь и спросим! Знаешь что, Елей, заткнул бы ты пасть, Бога ради! Мы идем к дому. Ты идешь к черному ходу.

— Зачем?

— Вот врежу тебе, тогда узнаешь, — в отчаянии сказала Долли.

— Все-все, дусенька. Извини. Я не хотел. Продолжай. Слово предоставляется тебе.

— Ты идешь к черному ходу и ждешь, а сам смотришь на парадную дверь, где буду я. Я позвоню, слуга открывает. Я говорю: «Мистер Шоттер дома?» Если он говорит «да», я войду и наплету чего-нибудь. Но если его нет дома, я подаю тебе знак, ты проникаешь сквозь черный ход, а когда он возвращается на кухню, ты тут же оглоушиваешь его колбаской с песком по голове. Тут ты его связываешь, идешь к парадной двери, впускаешь меня, мы идем на второй этаж и забираем тырку. Ну как?

— Я его оглоушиваю? — с сомнением переспросил мистер Моллой.

— Оглоушиваешь, как миленький.

— Не сумею, лапонька, — сказал мистер Моллой. — Я в жизни никого не оглоушивал.

На лице Долли отобразилась та нетерпеливая досада, которую испытывали, начиная с леди Макбет, все жены на протяжении веков, когда возникала опасность, что их тщательно продуманный план провалится из-за недостойной трусости их мужей.

Слова «Дай, слабодушный, мне мешок с песком!» , казалось, рвались с ее губ.

— Слабак несчастный! — вскричала она в справедливом негодовании. — Тебя послушать, так надо колледж кончить, чтобы набить чулок песком и брякнуть им кого-нибудь по башке. Еще как сумеешь! Ты стоишь за дверью в кухню, понял? А он входит, понял? И ты просто даешь ему по кумполу, понял? Однорукий без обеих ног и то с этим справится. Ну а чтоб подбодриться, вспоминай про тырку в цистерне, которая только и ждет, чтобы мы пришли и выудили ее!

— А! — выдохнул мистер Моллой, веселея.