Примерно об эту же пору Билл Холлистер входил в галерею Гиша.

– Заметьте, тик в тик, – сказал он мисс Элфинстоун, – если вы извините это несколько жаргонное выражение. Вчера я вернулся рано и проспал полных восемь часов. Отсюда блеск в глазах, румянец и упругая походка, и отсюда же, без сомнения, то, что вы смотрите на меня с обычной приветливостью, а не как вчера, желтушным китайцем. Я пришел к выводу, о, Элфинстоун, что оба мы, и вы, и я – дураки. Мы не знаем своей пользы. Где вы живете?

– У тетки, в Кэмден-тауне.

– Если это можно назвать жизнью. А я прозябаю в Челси, на Кингс-род. Вот почему я сказал, что мы дураки. Жить надо в Вэли-Филдз. В этом благословенном месте можно устроиться по первому разряду, по-царски, лучше не придумаешь и так далее. Я знаю, что говорю. Я там ужинал.

– Вы часто бываете в гостях!

– Да, я всеобщий баловень. Вероятно, дело в моей обходительности. Ужинал я у клубного знакомого, Твайна, или Цвайна, как вы предпочитаете его называть. Человека, простите, чертовски бедный, но не успел я переступить порог, как из каждой щели полезли роты дворецких. Вы бы не ошиблись, сказав, что Твайн обитает в мраморных хоромах, где ему прислуживают вассалы и челядинцы. Мало того, его кухарка – настоящая cordon bleu.

– Чего-чего?

– Так я и думал, не проходили. Я хотел сказать, бесподобная повариха. Готовит – пальчики оближешь. Жуткая несправедливость! Твайн – последняя спица в колесе мироздания, а его кухарка трудится, не покладая рук, я же занимаю важный пост в прославленной картинной галерее, на меня смотрит вся Бонд-стрит – и что же? Я питаюсь объедками и бутербродами.

– Сегодня вам не придется есть бутерброды. Мистер Гиш сказал, чтобы вы кого-то угостили.

– Кого?

– Не знаю. Покупателя.

– Клиента, моя милая, клиента. Ладно, – сказал Билл, нимало не удивляясь, ибо мистер Гиш, чье пищеварение испортилось еще в 1947, частенько отправлял его кормить потенциальную жертву. – Отлично. Замечательно. Надеюсь, есть будем у Баррибо. Я не был там с тех пор, как папа Гиш продал Матисса в шесть раз дороже настоящей цены, и так ошалел на радостях, что пригласил меня спрыснуть. Как вы думаете, клиент достаточно важный, чтоб его там кормить?

– Спросите мистера Гиша. Он хотел вас видеть.

– Меня все хотят видеть. Ладно, уделю ему пять минут. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что какое-то время вам придется обойтись без меня. Ну же, ну, не рыдайте! Я вернусь, когда в полях забелеют ромашки.

В самой галерее мистер Гиш, видом и характером напоминающий саламандру, стоял перед статуэткой голой дамы, которая, судя по всему, разучивала чечетку, и метелочкой стряхивал с нее пыль. Билл галантно приподнял шляпу.

– Мадам, он вам часом не досаждает? – спросил он учтиво.

Звук знакомого голоса подействовал на владельца галереи как укус крокодила. Он повернулся вокруг своей оси, блеснул очками в роговой оправе, и, подобно мисс Элфинстоун в похожем случае, сказал: «Ха!»

– Соизволили явиться?

– И, как вы можете заметить, в положенный час.

– Где вас вчера черти носили?

Билл поднял руку.

– Забудьте про вчера. Как сказал поэт: «Каждым утром – свежее начало, каждый день миры творятся вновь». Сегодня – это сегодня, и я перед вами, бодрый, расторопный, готовый узнать, что вы затеяли.

При разговоре с молодым помощником мистер Гиш разрывался между двумя противоречивыми чувствами – желанием сейчас же указать ему на дверь и неприятными угрызениями. Двадцать шесть лет назад, в щедром 1929 году, отец Билла, не знавший, куда девать деньги, предоставил мистеру Гишу начальный капитал, а человек совестливый не забывает таких обязательств. К тому же Билл – хороший помощник, если научиться терпеть его обходительность, много лучше кретинов с деревянными лицами, работавших здесь до него. Когда даешь ему поручение, он не разевает рот, словно слабоумная рыба, а идет и исполняет, мало того – не путает все на ходу. Он прекрасно рассказывает о картинах и нравится клиентам. Что-то в его честном, открытом лице, даже в искареженном ухе (память о боксе) внушает доверие.

Взвесив все это, мистер Гиш решил не выкладывать, что у него на сердце, и Билл продолжал.

– Я слышал, вы хотели, чтоб я накормил кого-то из местных прокаженных. Кого на этот раз?

– Большой человек! Производство лаков и красок. Фамилия – Маккол. Я продал ему Будена и надеюсь, что он купит Дега.

– Купит, если поддастся очарованию застольной беседы. Думаю, меньше чем Баррибо тут не обойтись.

– Да, отвезите его к Баррибо. Попросите мисс Элфинстоун заказать столик.

– Всенепременно. Кстати об этой мисс. Она сказала, мне надо было взглянуть на какие-то картины.

– Да. Есть что-нибудь стоящее?

– Я еще не смотрел.

Мистер Гиш вздрогнул.

– Как не смотрели? Вы не ездили?

– Не смог. Здоровье не позволило. Кажется, я в последнее время переработал. Расскажите мне о них.

На мгновение показалось, что кормчий галереи Гиша забудет об обязательствах перед Холлистером-старшим, но лучшие стороны его натуры взяли верх, и он усилием воли сдержал беспощадные слова.

– Они принадлежат лорду Аффенхему. Вчера заходила девушка…

– Так и летят, так и летят! Трепетные мотыльки.

– Мисс Бенедик. Его племянница. Она сказала, что он просит меня их продать. Они в его поместье Шипли-холл, возле Тонбриджа.

– Рад служить, но вы ошибаетесь. Шипли-холл – вотчина моего старого приятеля, Роско Бэньяна. Он совсем недавно говорил об этом в клубе. Вы не знакомы? Он напоминает карикатуру на Капитал. Видимо, дело в деревенском масле. Лопает его фунтами. Где, спросите вы? В Шипли-холле, который, как я сказал, принадлежит ему, а не вашему лорду Аффенхему.

– Лорд Аффенхем сдал ему Шипли-холл.

– Понятно. Тогда другое дело.

– Угостите Маккола и езжайте посмотреть на эти картины.

– Почему не вы?

– Я должен быть в Брайтоне.

– Вечно вы где-то гуляете. Ах, так всегда! Все работают, кроме папочки.

Мистер Гиш медленно сосчитал до десяти. Вновь лучшие стороны его натуры чуть не дали слабину.

– На распродаже, – холодно сказал он.

– На распродаже?

– На распродаже.

– Хороший предлог, – признал Билл. – Ладно, пока вы кутите, я распрощаюсь с Макколом и поеду в Шипли-холл, о котором столько наслышан. Где вас найти?

– С четырех часов я буду в отеле «Метрополь».

– Ясно. В баре, конечно.

– В зале. Я пью чай с клиентом.

– С клиенткой, надо понимать. В чем, часто думаю я, секрет этой привлекательности? Как вы мне, однако, доверяете!

– Никак я вам не доверяю. Мнение, видите ли! Попросите Мортимера Байлисса, чтоб он о них высказался.

– Мортимера Байлисса? Он в Шипли-холл? Я его вчера встретил.

– Значит, встретите еще и сегодня. Узнайте, как они ему. Самый лучший эксперт на свете.

– И на каком! – подхватил Билл. – Вот, пожалуйста. Оглянешься вокруг…

Однако мистер Гиш, не способный долго задерживаться на одном месте, особенно – беседуя с обходительным помощником, уже исчез.

Утро прошло как всякое утро. Миссис Уэстон-Смидт увидел, в перечисленном порядке, «Подражание Эль-Греко», «Натюрморт», «В духе мастера…» и, когда окончательно пала духом – самого Бернардо Дадди, которого и купила. В час Билл взял шляпу, прошелся щеткой по визитке и приготовился отбыть к Баррибо, вдохновленный перспективой угоститься за счет фирмы.

В предбаннике мисс Элфинстоун говорила по телефону.

– Ой, минуточку, – сказала она, завидев Билла, потом, прикрыв ладонью трубку: – Какая-то девушка.

– Несчастное созданье!

– Вы знаете что-нибудь о каких-то картинах?

– Я знаю о картинах все.

– Это мисс Бенедик. Насчет картин. Она говорит, заходила к мистеру Гишу позавчера. Ну, ее дяди, лорда Баффенхема.

– Боже, что за синтаксис! Я полагаю, вы хотели сказать, что мисс Бенедик звонит в связи с вопросом о неких полотнах, принадлежащих ее дяде, лорду Аффенхему – отнюдь не Баффенхему – о продаже которых она беседовала третьего дня с моим нанимателем. Да, я в курсе. Кстати, дайте, я сам разберусь. Алло! Мисс Бенедик?

– Доброе утро. Я звоню по поручению своего дяди, лорда Аффенхема, -сказал голос, и Билл чуть не выронил трубку.

Голос был единственный на миллион – тот самый, который завораживает слух, проникает в сердце и бередит его десятифутовым шестом. Билл в жизни не слышал подобного; и странный трепет пробежал по его спине.

– Это насчет картин? – с трудом выдавил он.

– Да.

– В Шипли-холл?

– Да.

– Вы заходили к нам на днях?

– Да.

Биллу захотелось, чтоб она отвечала не так односложно. Он мечтал о длинных, восхитительных фразах.

– Сейчас я еду в Шипли-холл на них поглядеть.

– Прекрасно. Кто вы?

– Я работаю у Леонарда Гиша. Да замолчите вы!

– Простите?

– Виноват. Я обращаюсь к безмозглой секретарше, которая сидит тут рядом. Она утверждает, что я не произнесу «работаю у Леонарда Гиша» десять раз кряду.

– А вы произнесете?

– Не уверен.

– Ладно, попробуйте. И спасибо вам большое. Я передам дяде.

Билл ошалело повесил трубку. Он чувствовал себя так, будто испытал сильнейшее потрясение – как, впрочем, оно и было – и дивился, что мисс Элфинстоун, которой тоже посчастливилось слышать волшебный голос, сидит спокойно и невозмутимо, хуже того, продолжает жевать резинку.

У Билла Холлистера был необыкновенный слух на голоса. Он предпочитал реже видеться со Стэнхоупом Твайном отчасти и потому, что тот, увлекшись, имел обыкновение вопить, словно римские привидения перед убийством Юлия Цезаря. И еще Биллу казалось, что он легче перенес бы сравнение с лохматой собакой, распоряжающейся выносом тела, если бы голос мисс Мерфи меньше напоминал о павлине.

Голос, который он только что услышал и который по-прежнему отдавался в коридорах его души, был волшебный, округлый, тягучий. Такой голос растрогал бы дорожного полисмена и усмирил налогового инспектора. Биллу чудилось, что он вступил в телефонный контакт с ангелом, вероятно – солистом небесного хора, и перед его глазами возникла дивная картина: церковь, он сам в визитке и полосатых брюках идет по проходу рука об руку с обладательницей серебряного голоса, орган играет «О, Совершенная Любовь!», а публика на скамьях перешептывается: «Какая очаровательная пара!». Епископ и причетники отстрелялись, все нужные «да» произнесены, и она с ним… с ним… с ним… в беде и в радости, в болезни и в здравии, покуда смерть их не разлучит…

Тут он вспомнил, что не знаком с ней и вряд ли когда-нибудь познакомится. Вечно эти препятствия! В мрачном расположении духа Билл вышел на Бонд-стрит, направил стопы на восток и вскоре сидел с мистером Макколом за столиком в сияющем зале Баррибо.

Обед не задался, хотя у Баррибо, как всегда, не пожалели усилий. Билл не имел возможности проверить, насколько общительны крупные производители лаков и красок, но час в обществе мистера Маккола убедил его, что тот, вероятнее всего, не дотягивает до статистического уровня. Он молчаливо поглощал пищу, что же до пиршества ума и общения душ – лишь изредка сопел, припоминая, видимо, последнюю партию краски или вчерашние поставки лаков. Словом, Биллу пришлось потрудиться сильнее, чем он желал, особенно в такие минуты, когда сердце опечалено, а голова занята невеселыми мыслями. Когда гость наконец встал, Билл с радостью проводил его к вращающимся дверям и препоручил заботам руританского маршала, который подает такси посетителям Баррибо.

Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнанно, что самый горький удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и, вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость при звуках фагота, страдания его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит.

На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в ресторан – забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь махарадже.

Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней взглядом и отметил про себя «симпатичная», когда она заговорила, обращаясь к мальчику с тележкой.

– Пожалуйста, позовите метрдотеля, – сказала она, и Билл вздрогнул, как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл, словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже, огрели его по голове полным носком сырого песка.