Чтобы ее успокоить, я, любя, погладил ее по макушке.

– Дживс сейчас придет,- сказал я,- и одним взмахом волшебной палочки сразу наведет полный порядок. Поделитесь со мной, моя престарелая дрожащая осинка, в чем дело?

Тетя Далия сглотнула, как обиженный бульдожий щенок. Редко мне доводилось видеть таких перепуганных теток.

– Это все Том!

– То есть дядя, так именуемый?

– А что, скажи на милость, разве у нас в доме имеются еще и другие Томы? – набросилась она на меня в своей прежней наступательной манере.- Да, Томас Портарлингтон Трэверс, мой муж.

– Портарлингтон? – переспросил я, пораженный.

– Он недавно забрел в мою комнату.

Я понимающе кивнул. Я вспомнил, что он мне об этом уже рассказывал. Тогда он как раз заметил, как она прижимает ладонь ко лбу.

– Пока все ясно. Сцена: ваша комната; при поднятии занавеса вы сидите. Забредает дядя Том. Что дальше?

Тетя Далия немного помолчала. А потом проговорила приглушенным – для нее – голосом. Иначе сказать, вазы на каминной полке задребезжали, но штукатурка с потолка не посыпалась.

– Я, пожалуй, расскажу тебе все.

– Расскажите, старая прародительница. Ничто так не облегчает душу, как чистосердечное признание, о чем бы ни шла речь.

Она сглотнула, как второй бульдожка.

– Это короткая история.

– Ну и прекрасно,- кивнул я, так как час был поздний, а за день чего только со мной не произошло.

– Помнишь, мы с тобой говорили, когда ты только приехал… Берти, безобразное ты чучело,- вдруг отвлеклась она от темы,- такое гадкое зрелище, как эти усы, только в кошмарном сне могло привидеться. Будто очутился в параллельном, страшном мире. Для чего ты их отпустил?

Я строго покачал головой.

– Мои усы тут ни при чем, единокровная старушка. Не троньте их, и они вас не тронут. Так, значит, мы с вами говорили, когда я только приехал?..

Она приняла мой укор и мрачно кивнула.

– Да, не надо отклоняться. Будем держаться темы.

– Обеими руками.

– Когда ты только приехал, мы разговаривали у меня, и ты удивился, как я сумела раздобыть у Тома деньги на сериал Дафны Долорес Морхед. Помнишь?

– Помню. Я и теперь удивляюсь.

– Все очень просто. Я их и не раздобыла.

– То есть?

– От Тома я не получила ни гроша.

– Тогда как же вы?..

– Сейчас объясню. Я заложила жемчужное ожерелье.

Я вытаращился на нее, как говорится, в благоговейном ужасе. Из знакомства с этой леди, восходящего ко дням, когда я младенцем пищал и пускал слюни (прошу простить за выражение) на руках у няньки, я вынес впечатление, что она руководствуется девизом: «Годится все»; но это уже было чересчур даже для нее, ни в чем не знавшей удержу.

– Заложили ожерелье?

– Заложила.

– Сдали в ломбард? Снесли ростовщику?

– Именно. Другого выхода не было. Мне во что бы то ни стало нужен был ее роман, чтобы посолить шахту, а Том не соглашался пожертвовать ни пятерки на удовлетворение алчности этой пиявки Морхед. Он только твердил: «Какие глупости. Совершенно исключено. И речи быть не может». Ну, я съездила украдкой в Лондон, отнесла ожерелье в ювелирную лавку «Эспиналь», заказала там копию и пошла в ломбард. Правда, это только так говорится – ломбард, на самом деле классом выше, вернее будет сказать: взяла ссуду в банке под залог.

Я высвистал обрывок какого-то мотивчика.

– Значит, те жемчуга, что я получил для вас сегодня утром,- поддельные?

– Культивированные.

– Надо же! Ну и жизнь у вас, у теток! – Я не сразу решился задать вопрос, который неизбежно должен был ранить ее нежную душу, тем более – во взволнованном состоянии, но, с другой стороны, долг племянника требовал от меня указать ей на слабое место: – А что если… боюсь, вам будет неприятно это слышать, но что если дядя Том узнает?

– В этом-то все дело.

– Я так и подумал.

Она сглотнула, как третий бульдожка.

– Если бы не это чертово невезение, он бы и за миллион лет не узнал. Том, дай Бог ему здоровья, не способен отличить Кох-и-нор от стекляшки из универсального магазина.

Тут она была права. Дядя Том, как я отметил выше,- страстный собиратель старинного серебра, в подсвечниках, орнаментах, завитках и венчиках он даст фору любому, но дамские украшения для него, как и для большинства представителей сильного пола,- книга за семью печатями.

– Но теперь завтра к вечеру ему все станет известно. Объясняю, почему. Он, как я тебе уже сказала, зашел в мою комнату, мы с ним немного поболтали весело и дружески, и вдруг он… О, Господи!

Я опять ласково похлопал ее по макушке.

– Ну-ну, старая родственница, успокойтесь. Что он такое сделал вдруг?

– Он вдруг обмолвился, что лорд Сидкап, который будет у нас завтра к обеду, не только знаток старинного серебра, но и специалист по драгоценностям, и Том хочет заодно показать ему мое ожерелье.

– Ух ты!

– По его словам, он не вполне уверен, не воспользовались ли бандиты, продавшие ему жемчуга, его неосведомленностью и не взяли ли с него чересчур большую цену. Теперь Сидкап развеет его сомнения.

– Ну и ну!

– И «Ух ты!», и «Ну и ну!» – и то и другое верно.

– Значит, вот почему вы покачнулись и схватились за голову?

– Ну да. Сколько времени, по-твоему, уйдет у этого врага рода человеческого, чтобы заметить подмену и сообщить об этом Тому? Секунд десять, а то и меньше. И что тогда? Удивительно ли, что я покачнулась?

Чего уж тут удивительного? Будь я на ее месте, я бы тоже покачнулся, да еще как. И менее прозорливый человек, чем Бертрам Вустер, сообразил бы, что моя тетка, которая сейчас сидит передо мной, судорожно вцепившись в свой перманент, попала в беду. Ей угрожает крупная неприятность, и от ее друзей и доброжелателей сейчас требуется серьезно пошевелить мозгами, иначе дом ее с грохотом рухнет.

Я в свое время довольно тщательно изучил семейные отношения и знаю, какие бывают последствия, когда голубок или горлица имеют друг против дружки зуб. Мне объяснял Бинго Литтл, что если миссис Бинго узнает про него некоторые вещи, которые от нее все равно не скроешь, луна в небе станет кроваво-красной, и содрогнутся основания цивилизации. Нечто подобное я слышал и от других мужей, и, само собой, та же картина наблюдается, если проштрафится милая женушка.

До сих пор хозяйкой в Бринкли-Корте была тетя Далия, она осуществляла в доме сильную единоличную власть. Но стоит дяде Тому узнать, что она заложила жемчуга, чтобы купить роман с продолжениями для журнала, который он, дядя Том, с самого начала невзлюбил и прозвал «Пеньюаром светской дамы», и она разделит судьбу тех монархов и диктаторов, которые, проснувшись в одно прекрасное утро, узнают, что подданные с бомбами в руках их свергли. Дядя Том – добродушный старикан, но и добродушные стариканы могут быть трудно переносимы, если создать для этого подходящие условия.

– М-да,- сказал я.- Плохо дело.

– Хуже некуда.

– Этот тип Сидкап, вы говорите, приезжает завтра? Нет времени ничего исправить. Неудивительно, что вы шлете сигналы SOS Дживсу.

– Один он может избавить меня от судьбы, которая страшнее смерти.

– Но сможет ли даже и Дживс спасти положение?

– Я на него рассчитываю. В конце концов, он же знаменитый спасатель.

– Это верно.

– Тебя он в свое время из каких только переделок не вызволял.

– Да-да. Я часто говорю, что второго такого, как он, не найдешь на всем свете. Сейчас придет. Он вышел на минуту принести мне кружку живительного напитка.

Теткины глаза странно блеснули.

– Чур, я первая!

Я похлопал ее по руке.

– Ну, конечно! Считайте вопрос решенным. Неужели вы думаете, что Бертрам Вустер способен присвоить все наличное питье, когда рядом, высунув язык, умирает от жажды любимая тетя? Твоя нужда больше моей, как кто-то там такое сказал раненому на носилках [ …кто-то там такое сказал раненому на носилках. - Имеется в виду английский знатный рыцарь и поэт сэр Филип Сидней (1554-1586), который, как рассказывают, будучи смертельно ранен, с этими словами отдал свою фляжку раненому солдату.]. А вот и Дживс!

Верный слуга более чем своевременно внес поднос с эликсиром. Я принял от него долгожданный кубок и широким жестом передал престарелой родственнице. Она произнесла: «Тьфу тебе в глаза!» – и одним духом осушила добрую половину. Остальное допил я.

– Ах, да, Дживс,- переведя дух, сказал я.

– Сэр?

– «Ко мне склоните слух» [ Ко мне склоните слух.- Фраза из монолога Брута над телом убитого Цезаря. У. Шекспир. «Юлий Цезарь». Акт 3, сц. 2.].

– Слушаю, сэр.

Мне довольно было одного взгляда на сестру моего покойного отца, чтобы понять, что растолковывать Дживсу ситуацию должен я, больше некому. Родимая старушка, увлажнив свой организм, погрузилась в оцепенение, уставясь перед собой невидящими глазами и тяжело дыша, как олень, загнанный песьей сворой. И ничего удивительного. На свете отыщется мало женщин, способных сохранить бойкость, когда у них под ногами Фатум подорвал такую шашку тринитротолуола. Выслушав от дяди Тома сообщение о Сидкапе, она, я думаю, испытала примерно те же ощущения, что, бывало, и во времена своей охотничьей молодости, когда лошадь выбрасывала ее из седла, да еще сама наваливалась сверху. Хотя бурный поток румяной Ипокрены [Ипокрена - согласно древнегреческому мифу, источник на горе Геликон, пробитый копытом Пегаса; он посвящен музам и питает вдохновение поэтов.], из которого она только что испила, дарит вдохновение, на этот раз он оказал лишь самое поверхностное действие.

– Дживс, тут у нас встретилось некоторое затруднение, и мы были бы рады услышать ваше мнение и получить от вас совет. Дело вот какого рода. У тети Далии имеется жемчужное ожерелье, рождественский подарок дяди Тома (второе имя которого – Портарлингтон, чего вы, держу пари, не знали). То самое ожерелье, которое вы сегодня утром забрали в «Эспинале». Помните?

– Да, сэр.

– Ну, так вот. Дальше интрига усложняется. Это ожерелье – не жемчужное, если вы меня понимаете. По соображениям, входить в которые нам сейчас незачем, то, рождественское, подаренное дядей Томом, она снесла в заклад. А это, что у нее имеется теперь,- подделка и никакой – или почти никакой – ценности не представляет.

– Да, сэр.

– Вы как будто бы не удивлены?

– Нет, сэр. Я это понял, когда получил его сегодня утром. Я сразу увидел, что у меня в руках культивированный жемчуг.

– Бог ты мой! Неужели это видно с первого взгляда?

– О нет, сэр. Я не сомневаюсь, что неопытный глаз легко обманется. Но я в свое время несколько месяцев изучал ювелирное дело под руководством моего родственника, профессионального ювелира. У натуральной жемчужины нет зерна.

– Нет – чего?

– Зерна, сэр. У нее внутри. А у культивированного жемчуга есть. Культивированная жемчужина отличается от натуральной тем, что является результатом внесения в раковину инородного тела, каковое тело раздражает и побуждает моллюска одевать зерно слоями перламутра. Натуральный раздражитель бывает так мал, что его не видно, тогда как зерно культивированной имитации можно различить на глаз просто на ярком свету. Именно так я и поступил с жемчугами миссис Трэверс. Эндоскоп мне не понадобился.

– Что не понадобилось?

– Эндоскоп, сэр. Особый инструмент, позволяющий заглянуть внутрь культивированной жемчужины и разглядеть зерно.

Сердце мое на минуту сжалось от сострадания к моллюскам – ну и жизнь у них, у этих бедных двустворчатых, сплошь одни неприятности за другими – но главным моим чувством было изумление.

– С ума сойти, Дживс! Вы что же, знаете все на свете?

– О, нет, сэр. Просто ювелирное дело у меня нечто вроде хобби. С алмазами, разумеется, используют другой способ. Чтобы удостовериться в подлинности алмаза, нужна грамофонная игла с сапфировым концом, или, иначе говоря, корундовая 9-й степени твердости. Ею надо попытаться нанести маленькую царапину на скрытой поверхности испытываемого камня. Настоящий алмаз, как вы, несомненно, знаете,- это уникальное вещество, имеющее показатель твердости 10 по шкале Моса. Большинство твердых предметов вокруг нас имеют твердость около 7 единиц. Вы что-то хотели сказать, сэр?

Я только хлопал глазами. Дживс, если уж заведется, часто приводит меня своими объяснениями в такое состояние. Но я поднапрягся и продолжил рассказ:

– Коротко говоря, дело в следующем. Ожерелье тети Далии, то, что у нее теперь, представляет собой, как открыли вам ваши натренированные чувства, сплошные зерна и не стоит даже бумаги, на которой это можно записать. Так. Но тут вот какая загвоздка. Если бы не появились дополнительные обстоятельства, все сошло бы ей с рук, сам дядя Том, сколько бы ни старался, нипочем не смог бы отличить поддельного ожерелья от настоящего. Однако возникло колоссальное осложнение. Завтра приезжает его приятель, и ему покажут эту вещь, а он, подобно вам, является экспертом по ювелирным вопросам. Вы понимаете, что будет, стоит ему только бросить взгляд на дешевую подделку? Разоблачение, крах, погибель, безнадежность. Дядя Том, узнав правду, взбесится, и репутация тети Далии резко пойдет на понижение. Вы понимаете, Дживс?

– Да, сэр.

– Тогда скажите, что вы по этому поводу думаете.

– Положение внушает беспокойство, сэр.

Я и не думал, что какие-то слова могут так взбудоражить мою опечаленную тетушку, но от этих слов Дживса она, сидевшая с поникшей головой, взвилась из кресла, как вспугнутый фазан.

– Внушает беспокойство?! И только-то?

Я понимал ее чувства, но поднял руку, призывая к сдержанности.

– Прошу вас, родственная старушка. Да, Дживс, положение, как вы заметили, внушает некоторое беспокойство, но есть надежда, что вы предложите собравшимся приемлемый выход. Мы будем рады услышать ваше предложение.

Уголок его рта удрученно дернулся.

– Боюсь, сэр, что не смогу предложить решение такой сложной задачи прямо, как говорится, не сходя с места. Мне понадобится некоторое время на размышление. Не позволите ли мне немного походить по коридору?

– Ну конечно, Дживс! Ходите сколько вашей душе угодно.

– Благодарю вас, сэр. Я полагаю вскоре возвратиться с удовлетворительным ответом.

Я закрыл за ним дверь и обернулся к пострадавшей старушенции, которая, вся побагровев, все еще бормотала: «Внушает беспокойство! Подумать только!»

– Мне понятно ваше возмущение, родная плоть и кровь,- сказал я ей.- Мне следовало заранее предупредить вас, что Дживс никогда не подскакивает к потолку и не вращает глазами, какую бы сногсшибательную сенсацию вы на него ни обрушили. Он всегда остается невозмутим, как чучело лягушки.

– «Внушает! Внушает беспокойство»!

– Сам-то я привык не придавать этому значения, хотя порой, как, например, сегодня, могу и взорваться, но опыт научил меня, что…

– «Внушает беспокойство», представьте себе! «Беспокойство»!

– Я знаю, знаю. Эта его манера болезненно действует на нервные центры, кто же спорит. Но, повторяю, опыт научил меня, что за этим выпадом с его стороны всегда следует здравое решение поставленной задачи. Как это говорится? Если появляется чучело лягушки, значит, недалеко и решение.

Тетя Далия встрепенулась. В глазах ее затеплился огонек надежды.

– По-твоему, он в самом деле что-нибудь придумает?

– Я в этом совершенно убежден. Он всегда что-нибудь да придумывает. Хотелось бы мне получить столько фунтов стерлингов, сколько он придумал выходов из разных затруднительных положений с тех пор, как служит под вустеровскими знаменами. Вспомните, например, как он помог мне обставить Родерика Спода в Тотли-Тауэрс.

– И в самом деле, правда?

– Еще бы не правда. Только что передо мной был страшный, грозный Спод, и вот он уже не он, а трясущийся кусок студня у моих ног, лишенный всех своих клыков. На Дживса можно без колебаний положиться. А вот и он,- сказал я, увидев, что дверь приоткрывается,- на плечах у него голова с выпирающим назад затылком, в глазах – сияние ума, ну, и так далее. Придумали, Дживс?

– Да, сэр.

– Я так и знал. Я только что сказал тете, что вы всегда находите выход. Валяйте, выкладывайте.

– Имеется способ, как может миссис Трэверс выбраться из моря смут [ «Море смут» - слова из монолога Гамлета «Быть или не быть». Акт 3, сц. 1 (перев. М. Лозинского).]. Шекспир.

Я не понял, почему он называет меня Шекспиром, но попросил его продолжать. И он обратился к тете, которая пожирала его глазами, как дрессированный медведь в ожидании сладкой булочки.

– Если, как сообщает мистер Вустер, мэм, этот эксперт по ювелирному делу ожидается здесь в ближайшее время, по-видимому, лучше всего, чтобы ваши жемчуга до его приезда пропали. Говоря яснее, мэм,- разъяснил он в ответ на вопрос вскипевшей владелицы, не считает ли он ее, черт побери, индийским факиром,- надо инсценировать вторжение грабителей, в результате какового драгоценность исчезнет. Как вы понимаете, мэм, если джентльмен прибудет сюда с целью освидетельствовать жемчуга, но обнаружит, что их нет на месте, то и…

– …то он их и не сможет освидетельствовать?

– Именно так, мэм. Rem acu tetigisti [«Попала в самую точку» (лат.). ].

Я покачал головой. Я ожидал чего-то получше. Похоже, великий ум дал в конце концов слабину, и это меня огорчило.

– Но, Дживс,- заметил я тактично,- где вы возьмете грабителя? Купите в магазине армейских излишков?

– Я думал, может быть, вы бы взяли эту роль на себя, сэр.

– Я?

– Ну да! – воскликнула моя тетушка, и лицо ее осветилось, как луна на театральном заднике.- Вы правы, Дживс. Ты ведь не откажешься сделать для меня такую малость, Берти? Конечно же, не откажешься. Ты понял мысль Дживса? Берешь лестницу, приставляешь к моему окну, влезаешь, хватаешь ожерелье и задаешь стрекача. А я утром прихожу к Тому вся в слезах и говорю: «Том! Мои жемчуга! Они пропали! Какой-то подлый злодей влез ночью и украл их, пока я спала». Так ведь, Дживс?

– Именно, мэм. Мистеру Вустеру осуществить это будет очень легко. Я заметил, что со времени нашего предыдущего приезда в Бринкли-Корт с окон сняли защитные решетки.

– Да, я распорядилась после того случая, когда мы все оказались ночью в саду, а двери заперты. Помните?

– Вполне отчетливо, мэм.

– Так что у тебя не будет никаких препятствий.

– Кроме только…

Я не договорил. Я собирался сказать: «Кроме моего решительного и бесповоротного отказа браться за это дело в какой бы то ни было форме». Но осекся, прежде чем эти слова слетели у меня с губ. Я сообразил, что преувеличиваю воображаемые опасности и препятствия, связанные с осуществлением задуманного предприятия.

В сущности, подумалось мне, что тут страшного? С ловкостью и проворством Вустеров – это просто игрушки. Некстати, конечно, что придется встать ни свет ни заря, но я готов на такую жертву ради того, чтобы вновь зацвели розы на щеках женщины, которая в мои младенческие лета часто качала меня на коленях, не говоря о том, что однажды она спасла мне жизнь, когда я подавился резиновой

соской.

– Да нет, ничего,- сердечно заверил я ее.- Все так. Вы обеспечиваете ожерелье, остальное предоставьте мне. Которое окно ваше?

– Последнее с левой стороны.

– Право, я…

– Не правая, а левая, дурень. Я иду туда и все приготовлю. Господи, вы сняли такой груз с моей души, Дживс. Я словно заново родилась. Вас не покоробит, если вы услышите, что я пою?

– Нисколько, мэм.

– Наверное, я завтра с утра, как проснусь, так и запою.

– В любое время, в какое вам будет угодно, мэм.

Когда он закрывал за нею дверь, на губах у него мелькнуло нечто близко напоминающее улыбку.

– Приятно видеть миссис Трэверс в такой радости, сэр.

– Да. Вы подняли ее настроение, как хороший тоник. Лестницу, надеюсь, не трудно будет добыть?

– Нисколько не трудно, сэр. Я видел лестницу у стены огородного сарая.

– Я, кстати, тоже ее видел, как я теперь вспомнил. Она, надо думать, и теперь там, так что пошли… Что делаешь вовремя… Как это говорится?

– Что надо сделать вовремя, лучше делать, не откладывая, сэр.

– Верно. Нет смысла стоять и топтаться на месте.

– Никакого, сэр. В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха [ …с приливом достигаем мы успеха.- Цитата из «Юлия Цезаря» Шекспира. Акт 4, сц. 3 (перев. М. Зенкевича).].

– Вот именно,- подтвердил я. Лучше мне бы и самому этого не выразить.

Все пошло как по маслу. Я нашел лестницу, она и правда стояла у стены огородного сарая. Приволок ее по пересеченной местности в нужную точку. Приставил. Вскарабкался. В два счета влез в окно и бесшумно двинулся по комнате.

Собственно, не совсем бесшумно, так как наткнулся на столик, который возник у меня на пути, и он опрокинулся с некоторым грохотом.

– Кто там? – спросил из темноты испуганный женский голос.

Ну, надо же, сказал я себе, тетя Далия до того вошла в роль, даже от себя добавила немного краски, чтобы обеспечить полный аншлаг. Какая актриса!

Но голос повторил: «Кто там?» – И ледяная рука страха сдавила мне сердце.

Потому что он принадлежал никакой не тете. Это был голос Флоренс Крэй.

В следующее мгновение комнату залил свет, и я увидел ее воочию – она сидела в постели, и на голове у нее был розовый ночной чепец.