Звуки тихой печальной музыки, доносившиеся из-за двери гостиной, отнюдь не способствовали поднятию духа, а когда я вошел и увидел Мадлен Бассет у пианино, за которым она сидела, поникнув как цветок, мне сразу захотелось дать деру. Однако я сдержал порыв и запустил пробный шар, спросив, как делишки.
Она будто и не слышала, судя по виду. Поднялась с табурета, постояла, грустно глядя на меня, совсем как Мона Лиза, когда в одно прекрасное утро почувствовала, что ей не перенести все скорби мира. Я уже хотел перебить это настроение, заговорив о погоде, но тут она произнесла:
– Берти...
Но это была лишь искра во тьме. Видно, предохранитель перегорел. Снова воцарилось молчание.
– Берти...
Очередное фиаско. Ничего не получалось. Я начал немного нервничать. Мы уже однажды изображали с ней свидание глухонемых, это было летом, в "Бринкли-Корт", но тогда во время длиннейших пауз мне удавалось маскировать неловкость сценической пантомимой. В последний раз мы беседовали, как вы, возможно, помните, а может быть, и нет, в столовой "Бринкли-Корт", где был подан холодный завтрак, время от времени можно было взять яйцо под соусом карри или тертый сыр, и это очень помогало. Сейчас в отсутствие закусок нам оставалось лишь смотреть друг на друга, а это вызывает замешательство.
Ее губы приоткрылись. Сейчас слова вырвутся наружу. Она сделала глотательное движение, готовясь к новой попытке.
– Берти, я хотела видеть вас... я просила вас прийти, потому что хотела сказать... хотела сказать вам... Берти, я порвала с Огастусом, мы больше не жених и невеста.
– Знаю.
– Как, вы все знаете?
– Да, он мне рассказал.
– Тогда вы знаете, зачем я просила вас прийти. Я хотела сказать...
– Что сказать?
– Что я согласна.
– Согласны?
– Подарить вам счастье.
Казалось, у нее болит горло, она опять заболела ангиной, как в детстве, но, сделав еще несколько глотательных движений, она все же произнесла:
– Берти, я выйду за вас замуж.
Наверно, после такого признания большинство мужчин сочли бы, что бессмысленно противиться неизбежному, но я не сдался. Когда на карту поставлено самое дорогое, что у вас есть в жизни, нужно бороться до последнего, иначе потом будешь рвать на себе волосы.
– Как это благородно с вашей стороны, – вежливо отозвался я. – Я высоко ценю оказанную мне честь, и так далее. Но хорошо ли вы подумали? Все ли взяли в соображение? Вам не кажется, что поступили слишком жестоко с нашим бедным Гасси?
– Жестоко? После того, что случилось нынче вечером?!
– Вот-вот, именно об этом я и хотел с вами поговорить. Я всегда считал, и уверен, вы разделяете мое мнение, что в подобных случаях, прежде чем сделать решительный шаг, стоит обсудить все с мудрым, знающим жизнь человеком и составить как можно более полную картину случившегося, вплоть до мельчайших деталей. Неужели вы хотите ломать потом руки и с рыданиями восклицать: "Ах, если бы я только знала!" Я считаю, что все нужно рассмотреть заново и подробнейше обсудить. Если вас интересует мое мнение, скажу, что вы несправедливы к Гасси.
– Я? Несправедлива? После того, что я видела собственными глазами...
– Ах, да вы смотрели не с того угла. Позвольте мне объяснить.
– Нечего здесь объяснять. Берти, не будем больше об этом. Я вычеркнула Огастуса из моей жизни. До нынешнего вечера я смотрела на него сквозь золотой туман любви, считала его идеалом. А сегодня он показал свое истинное лицо, я увидела сатира.
– Вот-вот, к этому я и веду. Именно тут вы жестоко ошибаетесь. Дело в том...
– Оставим эту тему.
– Но...
– Прошу вас!
– Как вам угодно.
Я заткнулся. Можно сколько угодно твердить, что tout comprendre, c'est tout pardonner, но если женщина не желает вас слушать, слова остаются лишь словами.
Она отвернулась от меня, – без сомнения, пытаясь скрыть безмолвную слезу, и снова наступило молчание, она промокала глаза платочком, а я стал перелистывать стоящие на пюпитре рояля ноты – чего там только не было. Наконец она снова заговорила:
– Все напрасно, Берти. Конечно, я знаю, почему вы пытаетесь меня разубедить. Это все ваша прекрасная, благородная натура. Ради того, чтобы помочь другу, вы готовы на все, даже пожертвуете своим собственным счастьем. Но что бы вы ни сказали, я не изменю своего решения. У меня все кончено с Огастусом. С нынешнего вечера он для меня лишь воспоминание, и с каждым годом это воспоминание будет бледнеть и бледнеть, а мы с вами будем становиться все ближе и дороже друг другу. Вы поможете мне забыть. С вами я смогу со временем развеять чары, которыми околдовал меня Огастус... А сейчас, я думаю, следует все сказать папе.
Я отпрянул. Перед глазами до сих пор маячила искаженная ужасом физиономия хрыча Бассета, как же он испугался, что я вдруг стану его племянником. Его душа все еще содрогается при мысли, что он был на волосок от катастрофы, а теперь дочь собирается представить меня как будущего зятя, – нет, это слишком жестоко. Я терпеть не могу папашу Бассета, но нельзя же поступать так бесчеловечно.
– О Господи! – вырвалось у меня. – Прошу вас, не надо?
– Но как же, я должна. Он должен знать, что я выхожу за вас замуж. Он ведь думает, что через три недели я стану женой Огастуса.
Н-да, положеньице. Конечно, я ее понимаю. Родителя надлежит извещать о том, что происходит. Если не держать его в курсе, старикан заявится в церковь в цилиндре и с цветком в петлице, а никакого венчания нет, только никто не подумал, что ему надо сообщить.
– Не говорите ему хотя бы сегодня, – умолял я. – Пусть он немного остынет. Он только что пережил мучительное потрясение.
– Потрясение?
– Да. И сейчас еще не в себе.
В ее глазах появилось встревоженное выражение, отчего они слегка выпучились.
– Значит, я не ошиблась. Когда он сейчас выходил из библиотеки и я его встретила, мне именно показалось, что он не в себе. Он вытирал лоб и словно бы задыхался. А когда я спросила, что случилось, он ответил, что все мы в этом мире должны нести свой крест и что он не имеет права жаловаться, все могло обернуться гораздо хуже. Я не поняла, о чем он. Потом папа сказал, что примет сейчас теплую ванну, выпьет три таблетки аспирина и ляжет спать. Почему он так вел себя? Что произошло?
Не стоит посвящать ее во все подробности, решил я, это осложнит и без того запутанное положение. И потому лишь слегка приподнял перед ней занавес.
– Стиффи только что сказала ему, что хочет выйти замуж за священника.
– Стефани? Хочет выйти за священника? За мистера Пинкера?
– Ну да, за моего старого друга Пинкера. Он здорово расстроился. Видно, у него на священников аллергия.
Мадлен взволнованно дышала, прямо как пес Бартоломью после того, как слопал свечку.
– Но... Но как же...
– Что – как же?
– Разве Стефани влюблена в мистера Пинкера?
– По уши влюблена. Нет никаких сомнений.
– Но тогда...
Я понял, что у нее в мыслях, и тут же сформулировал:
– Между ней и Гасси ничего не может быть, хотели вы сказать? И вы совершенно правы. Вот вам и подтверждение. Именно это я с самого начала пытался вам втолковать.
– Но он...
– Да, я знаю, что он сделал. Однако мотивы его поступка были чисты как горный снег. Даже чище. Сейчас я открою вам все, и когда вы выслушаете меня, клянусь: вы согласитесь, что он достоин сострадания, а не порицания.
Если надо рассказать интересную, увлекательную историю, поручите это Берти Вустеру, уж он не подкачает. Начав с того, какой цепенящий ужас охватывал Гасси при мысли, что он должен произнести спич за завтраком после венчания, я шаг за шагом описал ей во всей последовательности развернувшиеся события, и должен признаться, я был чертовски красноречив. Когда я дошел до последней главы, глаза ее глядели в разные стороны, но она почти верила мне.
– И вы утверждаете, что Стефани спрятала блокнот в папину серебряную корову?
– Прямехонько в нее и засунула.
– В жизни не слышала ничего более удивительного.
– Согласен, очень странно, но правдоподобно, сами рассудите. Надо исходить из особенностей психологии индивидума. Вы скажете, что ни за какие деньги не согласились бы поменяться характером со Стиффи, но такова уж ваша кузина.
– Берти, вы уверены, что не придумали эту историю?
– Да зачем бы?
– Я слишком хорошо знаю, как вы бескорыстны.
– А, вот вы о чем. Нет, я ничего не придумал. Все чистая правда. Вы мне верите?
– Поверю, если найду блокнот там, куда его положила Стиффи, как вы утверждаете. Надо пойти посмотреть.
– Я бы на вашем месте пошел.
– Иду.
– Великолепно.
Она побежала за блокнотом, а я сел за рояль и стал наигрывать одним пальцем "Вы вернулись, счастливые дни". В сложившихся обстоятельствах это был единственный доступный мне способ самовыражения. Я предпочел бы съесть пару яиц под соусом карри, потому что напряжение, в котором я прожил вечер, отняло у меня немало сил, но, как я уже заметил, яйца под соусом не наличествовали.
Меня переполняла радость, Я чувствовал себя точно участник марафонского бега, который много часов обливался потом и наконец первым достиг финиша. Единственное, что мешало мне безраздельно предаться радости, была смутная мысль, что в этом злополучном доме каждую минуту может случиться что-то неожиданное и испортить счастливый конец. Не верилось мне, хоть убей, что "Тотли-Тауэрс" так легко сдался, он только делает вид, а сам исподтишка готовит какую-нибудь пакость.
Так и оказалось. Мадлен очень скоро вернулась, но блокнота в ее руках не было. В означенном месте ей не удалось обнаружить ни малейших его следов. И, как я понял по ее репликам, она решительно отказывается верить, что блокнот вообще когда-либо существовал.
Не знаю, выплескивали ли на вас когда-нибудь ведро ледяной воды. Мне довелось испытать такое в детстве по милости конюха, с которым мы не сошлись во мнении по какому-то вопросу. Вот и сейчас мне показалось, что я лечу в пропасть.
Поди попробуй что-нибудь понять. Полицейский Оутс говорил, что, когда происходит что-то подозрительное, опытный сыщик первым делом старается определить мотив, а уж каким мотивом руководствовалась Стиффи, когда утверждала, что блокнот в корове, хотя его там не было, мне вовек не постичь. Эта авантюристка нагло обвела меня вокруг пальца, только зачем? Зачем ей было обманывать меня? Вот что обескураживало. Нет, так это оставить нельзя.
– Вы действительно его там искали?
– Конечно.
– Хорошо смотрели?
– Еще бы.
– Стиффи клялась, что он там, она меня не разыгрывала.
– Вы так считаете?
– Что значит – я так считаю?
– Вас интересует мое мнение? Пожалуйста: я убеждена, что никакого блокнота и в помине никогда не было.
– Вы мне не поверили?
– Нет.
После такой отповеди говорить, разумеется, больше не о чем. Возможно, я произнес: "Ну что ж" – или издал какое-нибудь междометие, не помню, во всяком случае, я считал себя свободным. Приблизился к двери и словно в тумане распахнул ее. Я был поглощен своими мыслями.
Вам, безусловно, знакомо это состояние поглощенности своими мыслями. Вы глубоко ушли в себя, сосредоточились. Не замечаете того, что происходит вне вас. Я прошел чуть не весь коридор, ведущий к моей спальне, и только тогда мое сознание зарегистрировало страшный шум где-то рядом. Я остановился, стал осматриваться и слушать.
Этот шум на самом деле был стук, кто-то с грохотом колотил по чему-то. "Какой хулиган!" – возмутился я и тут же увидел самого хулигана. Хулиганом оказался Родерик Спод, он словно старался разнести в щепы дверь в комнату Гасси. Когда я подошел, дерево уже еле выдерживало канонаду ударов.
Зрелище мгновенно оказало успокаивающее действие на мои истерзанные нервы. Я будто родился заново. Сейчас объясню почему.
Наверно, всем знакомо приятное чувство облегчения, когда злая судьба упорно преследует вас и вдруг вы встречаете человека, на ком можно выместить долго подавляемую досаду. Коммерсант, у которого плохо идут дела, срывает злость на конторском служащем. Конторский служащий отыгрывается на посыльном. Посыльный дает пинка кошке. Кошка выскакивает на улицу и задает трепку котенку, котенок, замыкая круг, убегает в поле и принимается ловить мышь.
Именно это и произошло со мной. Доведенный до белого каления папашей Бассетом, Мадлен Бассет, Стиффи Бинг и иже с ними, преследуемый безжалостным Роком, я с отрадой подумал, что сейчас-то я сквитаюсь с Родериком Сподом.
– Спод! – властно крикнул я.
Он замер с поднятым кулаком и обратил ко мне горящее багровое лицо. Увидел, что это я, и в глазах погас кровожадный блеск. Казалось, он вот-вот угодливо завиляет хвостом.
– В чем дело, Спод, что все это значит?
– А, это вы, Вустер, здравствуйте. Какой приятный вечер.
Ох и потешу я свою душеньку, слишком долго мне пришлось копить досаду.
– При чем тут вечер – приятный он или нет. Честное слово, Спод, вы перешли все границы. Это была последняя капля, придется принять против вас самые суровые меры.
– Но как же так, Вустер...
– Как вы посмели устроить в доме этот немыслимый тарарам? Переполошили всех. Неужто вы забыли, что я приказал вам сдерживать свой необузданный нрав и не носиться с оголтелым видом, точно взбесившийся гиппопотам? Я-то думал, что после моих слов вы проведете остаток вечера, уединившись в своей комнате с хорошей книгой. А вы? Возобновили попытки напасть на моих друзей и нанести им увечья, за этим я вас и застал. Вынужден предупредить вас, Спод, что мое терпение не безгранично.
– Эх, Вустер, Вустер, ничего вы не понимаете.
– А что я должен понимать?
– Не знаете, что меня на это толкнул сам лупоглазый Финк-Ноттл. – На лице Спода появилось тоскующее выражение. – Я просто должен свернуть ему шею.
– И не мечтайте.
– Ну, вытрясу из него душу.
– И душу не вытрясете.
– Он назвал меня напыщенным ослом.
– Когда Гасси это сказал?
– В общем-то он не говорил. Он написал. Вот, смотрите. Он вынул из кармана небольшой блокнот в коричневом кожаном переплете. Вот так сюрприз!
Мне снова вспомнился Архимед; короткий рассказ Дживса о том, как он открыл закон о действии выталкивающей силы, произвел на меня глубокое впечатление, я словно видел это собственными глазами. Вот он пробует ногой воду в ванной... входит в нее... ложится. Мысленно я повторял за ним все его движения – намыливал губку, мыл шампунем волосы, потом запел...
И вдруг, когда он легко взял высокую ноту, его голос умолк. Наступила мертвая тишина... Сквозь мыльную пену видно, какой необыкновенный свет горит в его глазах. Губка падает из рук, он этого не замечает. С уст срывается торжествующий возглас: "Ура! Я открыл! Открыл закон Архимеда!" И он выскакивает из ванной вне себя от счастья.
Точно такое же действие оказало на меня чудесное появление блокнота. Миг ошеломленного молчания, потом торжествующий возглас. И я не сомневаюсь, что, когда я властно протягивал руку к блокноту, в моих глазах горел необыкновенный свет.
– Давайте сюда блокнот.
– Да, Вустер, я очень хочу, чтобы вы прочитали. Тогда вы меня поймете. Он попал мне в руки случайно. Я подумал, что сэру Уоткину Бассету будет спокойнее, если я возьмусь приглядывать за коровой. В округе сейчас то и дело кого-нибудь грабят, – торопливо пояснил он, – а эти стеклянные двери так ненадежны. И поэтому я... ээ.. пошёл в гостиную, где размещается коллекция, и вынул сливочник из горки. Меня удивило, что внутри что-то перекатывается. Я открыл крышку и увидел этот блокнот Смотрите, – он ткнул своим похожим на банан пальцем, – вот что он пишет о том, как я ем спаржу.
Наверно, Родерик Спод решил, что мы с ним будем вместе читать, переворачивая страницы. Но я сунул блок нот в карман и увидел, как сильно он разочарован.
– Вы что же, Вустер, хотите забрать блокнот?
– Да.
– Но я собирался показать его сэру Уоткину. Там и о нем много.
– Спод, зачем же понапрасну огорчать сэра Уоткина?
– Может быть, вы и правы. Тогда я снова займусь дверью, буду ее высаживать?
– Ни в коем случае, – категорически запретил я. – Вы можете сделать только одно: испариться.
– Испариться?
– Да, испариться. Оставьте меня, Спод, я хочу побыть один.
Вот он скрылся за углом, и тогда я сам принялся колотить в дверь.
– Гасси!
Ни звука в ответ.
– Гасси, выходи!
– Не дождетесь, скорее сдохнете.
– Да выходи ты, балда, это я. Берти.
Но и это на него не подействовало. Позднее он мне объяснил, что ему показалось, будто Спод искусно подделывается под мой голос. В конце концов я все-таки убедил Гасси, что это и в самом деле друг его детства, он, и никто другой, после чего услышал шум отодвигаемой мебели, дверь открылась, и он осторожно высунул голову, точно улитка, пожелавшая разведать обстановку после того, как кончилась гроза.
Не буду описывать в подробностях последовавшую бурную сцену. Вы, несомненно, не раз видели что-то подобное в кино, когда в последнюю минуту появляется десант американской морской пехоты и спасает осажденный гарнизон. Скажу только, что от радости он чуть ли не скакал вокруг меня, как собака. У него сложилось впечатление, что я одержал победу над Родериком Сподом в кулачном бою, и я решил не разубеждать его. Сунув ему в руку блокнот, я велел идти к Мадлен и показать ей, а сам вошел в свою комнату.
Дживс был там, занимался какими-то делами.
Я собирался, как только увижу его, выдать ему по первое число за нервотрепку, которую мне пришлось пережить по его милости, когда я беседовал с папашей Бассетом. Но сейчас я лишь рассиялся самой сердечной улыбкой, никаких злобных взглядов. Ведь в конце концов его план увенчался успехом, и вообще сейчас не время сводить счеты. Разве Веллингтон распекал своих солдат после Ватерлоо? Он хлопал их по плечу и ставил выпивку.
– А, Дживс, вы здесь.
– Да, сэр.
– Ну что ж, Дживс, можно начинать складывать вещи.
– Простите, сэр?
– Возвращаемся домой. Завтра и уедем.
– Значит, сэр, вы не предполагаете продлить ваш визит в "Тотли-Тауэрс"?
Я от души рассмеялся.
– Дживс, не задавайте глупых вопросов. Неужели человек по доброй воле захочет продлить свой визит в "Тотли-Тауэрс"? Меня здесь ничто больше не задерживает. Я свой долг выполнил. Завтра проснемся и сразу в путь. Так что начинайте укладываться, рванем как можно раньше, не будем терять ни минуты. Ведь это не займет много времени?
– Нет, сэр. У нас всего два чемодана.
Он извлек их из-под кровати и, открыв тот, что побольше, принялся укладывать в него пиджаки, брюки и прочее, а я, расположившись в кресле, начал вводить его в курс последних событий.
– Так вот, Дживс, ваш план сработал без сучка и задоринки.
– Чрезвычайно рад это слышать, сэр.
– Конечно, этот ужас будет долго преследовать меня по ночам в кошмарных снах. Умолчу о том, что это вы меня в него втравили, скажу лишь, что заговор удался. Благословение вылетело из дядюшки как пробка из шампанского, теперь ничто не помешает Стиффи и Пинкеру предстать перед алтарем.
– Чрезвычайно удачный поворот событий, сэр. Значит, реакция сэра Уоткина оказалась именно такой, как мы ожидали?
– О, Дживс, такого мы и не ожидали. Вам доводилось наблюдать, как могучая шхуна становится игрушкой разъяренной стихии?
– Нет, сэр. Я предпочитаю бывать на побережье в тихие дни.
– Именно такая злосчастная шхуна возникла в моем воображении, когда я сообщил, что желаю стать его племянником, женившись на Стиффи. Он был ну в точности гибнущий "Геспер". Помните? Он плыл по бурному морю, а капитан еще взял с собой юную дочь, чтобы одному не скучно было.
– Да, сэр. Ее глаза – цветущий лен, лицо – нежнейший рассвет, а грудь бела, как ландыша цвет.
– Совершенно верно. Так вот, я говорил, ветер перевернул шхуну, и во все щели хлынула вода. А когда появилась Стиффи и сказала, что это ошибка и что на самом деле жених Растяпа Пинкер, его радости не было границ. Он тут же дал согласие на их брак. Так спешил, что даже заикался. Но зачем я все это рассказываю вам, Дживс, только время трачу на пустяки. Сейчас вы услышите настоящую сенсацию. После таких событий правительства подают в отставку. Я раздобыл блокнот.
– Неужели, сэр?
– Да, это святая истина. Я увидел его в руках у Спода, отобрал, и в эту самую минуту Гасси показывает его мисс Бассет и смывает со своего имени грязь. Не удивлюсь, если они уже заключили друг друга в пылкие объятия.
– Это ли не цель желанная, сэр.
– В самую точку, Дживс.
– Стало быть, вам не о чем больше тревожиться, сэр.
– Абсолютно не о чем. Я чувствую несказанное облегчение. Будто у меня на шее висел жернов, и вот я его сбросил. Я готов петь, танцевать. Не сомневаюсь, что Мадлен будет довольно увидеть проклятущий блокнот – и все уладится.
– Думаю, так и случится, сэр.
– Ты должен знать, Берти, – произнес Гасси, который появился в этот миг в дверях, похожий на привидение, которое к тому же пропустили через пресс для отжимания белья, – случилось непоправимое. Свадьбе не бывать.