— Еще.

Стакан громко брякнул по столешнице. С трудом Рене подался вперед всем своим грузным телом и вытянул шею, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами маленького бармена-тибетца.

— Налей-ка мне, Шамар.

Бармен, демонстрируя похвальную твердость характера, покачал головой. Он поставил полупустую бутылку бренди назад на стеклянную полку над баром.

— Мистер Фалкус, я думаю, вы сегодня слишком много пьете.

Рене устало покачал головой. Он повернулся и уставился мутными глазами на европейца, сидевшего напротив него за столом.

— Видишь? В собственный бар я уже войти не могу, а теперь даже в этой дыре выпить не дают. Хуже тюрьмы.

Он начал подниматься на ноги, и его медвежья грудь вздымалась от усилий. Тут вмешался его собеседник.

— Да ладно, Шамар, ты же видишь — ему надо выпить.

Из верхнего кармана рубашки цвета хаки он вытащил пачку засаленных банкнот, отсчитал несколько бумажек по три юаня и положил на стойку. Бармен пожал плечами, повернулся и снял с полки бутылку бренди.

— Вы слишком много пьете, мистер Фалкус, — повторил он. — Мне вас жаль.

Рене тяжело сел, а его друг вернулся с бутылкой.

— Прекрасно. Мне жаль. Тебе жаль. Нам всем жаль. Теперь мне придется лезть в горы и помогать гребаным китайцам искать ребят. Я должен вывести китайцев прямо на них. А ради чего? Я скажу тебе, ради чего. Чтобы спасти то, что и без того, к черту, мое.

Собеседник Рене налил в стаканы на палец бренди и продолжил слушать недовольное ворчание.

— Ты хоть представляешь, как я ненавижу горы? Бесконечные поганые тропинки и жуткие лишайники… с палец размером, черт бы их драл. Но что меня больше всего бесит, так это их сволочной капитан, который глаз с меня не спустит. Уж этот-то лишайник усядется мне прямо на яйца.

Рене покачал головой, внезапно ощутив накатившую усталость. Он провел без сна два дня в штабе БОБ, и даже изрядная доза алкоголя не поднимала ему настроение. Его отпустили на несколько часов, чтобы он собрался в дорогу, а Ану оставили в камере как гарантию его возвращения. Но, придя домой, он увидел, что ресторан закрыт, дверь опечатана и у входа стоит полицейский. В конечном счете он позвонил старому приятелю и коллеге по турбизнесу, который согласился одолжить ему все, что нужно для похода.

— Если ты восемь лет тут отпахал, это ведь что-то должно означать? — спросил он.

Его ярость внезапно сменилась меланхолией.

— Я полагал, это должно означать уверенность в завтрашнем дне. А оказывается, — Рене щелкнул пальцами, — ори все могут отобрать. А теперь мне придется предать людей, которым я хотел помочь.

— Прекрати укорять себя, Рене. Они сами полезли в закрытую зону, с какой стати тебе расплачиваться за их ошибки?

— Да, знаю. — Он устало кивнул. — Но я просто не понимаю, какого черта капитан БОБ занимается такими мелочами. Бессмыслица какая-то.

— Меня это тоже беспокоит. Ты уверен, что ребята ничего от тебя не скрыли?

— Уверен? Да кто тут может быть уверен? — фыркнул Рене, потирая щетину на подбородке.

Он уставился вдаль, прокручивая в памяти последний разговор с Биллом и Лукой в ресторане. Подробности он помнил плохо, но был уверен, что их не ведет ничего, кроме альпинистского азарта. Так какого черта нужно от них капитану БОБ?

— А что, если подбросить им деньжат? — предложил друг. — Ну, ты же знаешь, как тут все делается.

— Капитан Чжу Яньлэй — столичный жмот, перед ним бессмысленно размахивать пачкой купюр.

За все годы, что эти двое устраивали альпинистские экспедиции в Гималаи, ни разу не случалось, чтобы деньги не решали проблем. Камнем преткновения был единственный вопрос: сколько. Тибетские чиновники быстро поняли, на какие траты готовы местные предприниматели, если на них давить.

Рене отставил стакан, уловив сомнение во взгляде приятеля.

— Я серьезно. Я никогда в Лхасе не встречал ничего подобного. Он прежде был кем-то другим, но бог его знает кем. Он смотрел на меня как на червяка. — Рене стиснул зубы, представив лицо Чжу: серая кожа без малейшего намека на щетину и черные немигающие глаза. — Он грозил укатать меня в Драпчи.

— Драпчи? Господи Иисусе!

Рене кивнул. В его глазах неожиданно появился страх. Он снова мысленно вернулся к допросу: Чжу на пластмассовом стуле, сырость камеры, вечный дымок сигареты. Он никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным.

— Давай по порядку, — попросил друг Рене. — Они должны найти твоих ребят, а судя по тому, что ты рассказал, это будет непросто.

— Я знаю. Я понятия не имею, куда они отправились. До меня дошли известия от погонщиков: они не добрались с ними до Макалу, оставили в какой-то сраной деревеньке под названием Менком. А после этого от них ни слуху ни духу. Они уехали из Лхасы почти три недели назад. Еда у них уже почти кончилась, носильщиков нет…

— Так где же они, черт побери?

— Понятия не имею. Но одно знаю наверняка: я либо найду их и сдам Чжу, либо потеряю ресторан и работников… — Рене замолчал, уставившись в стол.

Он еще никому не говорил про Ану.

Последовала пауза — оба прикидывали серьезность ситуации. Наконец приятель Рене пододвинулся ближе к столу.

— В таких местах, как Тибет, ты должен заботиться об одном человеке — о себе самом. — Он ткнул большим пальцем в грудь. — Нам все равно не будет здесь жизни. Это вопрос времени. — Он мрачно ухмыльнулся и поднял стакан. — Давай за нас, тех, кто всегда между двух огней.

Рене поднял стакан, но остановился.

— Я сделаю все, что они потребуют, — сказал он, крутя стакан в пальцах и глядя, как бренди растекается по стенкам. — Но Чжу еще пожалеет, что перешагнул порог моего ресторана. Это, друг мой, я тебе обещаю.

Они одновременно осушили стаканы. Рене отер рот рукавом, глубоко затянулся и выпустил дым в сторону вращающихся лопастей потолочного вентилятора. Он затянулся еще раз, и его сложил вдвое приступ кашля, щеки стали еще краснее. Прокашлявшись, он снова сел ровно, к щекам вернулся естественный цвет. Человек напротив смотрел на него с любопытством.

— Рене, позволь вопрос.

Рене кивнул.

— Пока ты еще не ушел в горы, тебе не приходила мысль, что неплохо бы бросить все это к чертовой матери?

Рене посмотрел на приятеля внезапно протрезвевшим взглядом.

— Ты же знаешь меня, — сказал он. — Я не из тех, кто пасует.