Февраль-апрель 1780 г.

Флот Родни стоял на якоре в Гибралтарской бухте, зализывая раны и наслаждаясь чувством выполненного долга. Доказательства победы находились здесь же: испанские корабли, на которых поверх родных знамен развевались британские.

Эскадра Хуана де Лангары была буквально уничтожена в сражении. Четыре линейных корабля капитулировали в полночь. Сам адмирал сдал Родни свой флагман «Феникс», но «Сэндвичу» этого оказалось мало. Около двух часов ночи семнадцатого числа он догнал и одним могучим залпом заставил спустить флаг меньший по размерам линкор «Монарка». Ко времени, когда «Циклоп» взял на буксир «Санта-Тересу», флоты попали на мелководье. Два испанских семидесятичетырехпушечных корабля, «Сан-Хулиан» и «Сан-Эухенио», оказались выброшенными на мель и погибли, унеся в пучину ужасное количество жертв. Остальные корабли, как испанские, так и британские, стали с трудом лавировать против ветра. Пока англичане старались спасти призы, один испанский линейный корабль и фрегат скрылись. За исключением их и «Сан-Доминго» вся эскадра де Лангары оказалась в руках Родни. Это был удар по гордости испанского флота, удар тем более жестокий, что ему уже пришлось пережить подобное унижение, когда в конце предыдущего года идущий из Индии «золотой флот» попал в лапы английских рейдеров.

Теперь могучие испанские линкоры стояли на якоре. «Фениксу» предстояло остаться в Гибралтаре, а остальных ждал путь в Англию. Их присутствие изрядно укрепило дух находящегося в затруднительном положении гарнизона генерала Элиота, и заставило осаждающих серьезно призадуматься. Следом за флотом в гавань вошли транспорты, и сухопутные офицеры получили возможность угостить обедом своих морских коллег. Впрочем мичманам, уж по крайней мере, с «Циклопа», обеды на берегу не светили, и им приходилось довольствоваться жестким гороховым пудингом и солониной.

Во время стоянки в Гибралтаре «Циклоп» чувствовал себя счастливым кораблем. Его вклад в победу флота был значительным, а полученный опыт сделал из экипажа настоящую команду. Потери же оказались сравнительно невелики: четверо убитых и двадцать один раненый, по большей части щепами или обломками рангоута. Каждое утро, едва звучала побудка, все без исключения «циклоповцы» обращали взоры на «Санта-Тересу». Испанский фрегат служил теперь их собственным, особым знаком отличия.

Матросы с подъемом работали над устранением полученных «Циклопом» повреждений. Эта работа нравилась Дринкуотеру. Его первоначальные навыки морского дела быстро развивались, пока он знакомился с высоким искусством оснащения корабля, а когда лейтенант Дево переключился на «Санта-Тересу», это познание продвинулось еще дальше. После их совместной вылазки на захваченный фрегат Дево проникся симпатией к Дринкуотеру. В оправившемся от своей слабости юноше первый лейтенант нашел толкового и старательного помощника – если его вовремя покормить.

Команда «Циклопа» не жалела сил, исправляя повреждения, причиненные «Санта-Тересе» их же пушками, так чтобы фрегат предстал перед призовым судом в самом лучшем виде. Сей высочайший орган, заседавший под председательством Адама Дункана, вице-адмирала во флоте Родни, производил предварительную оценку состояния призов прежде чем отправить пригодные в Англию. Зная о грядущем испытании, моряки работали с яростной энергией.

Такая занятость экипажа «Циклопа» подразумевала, что мичманы часто находились в отсутствии и редко собирались вместе на борту фрегата. Впервые Дринкуотер почувствовал относительную свободу от Морриса. При такой нагрузке старшим мичманам представлялось совсем немного возможностей потиранить своих младших собратьев. Предвкушение огромной суммы призовых денег действовало на всех как наркотик, и даже такой извращенный тип как Моррис отчасти поддался общему воодушевлению.

И тут, в один злополучный для Дринкуотера момент, все это блаженство закончилось.

«Циклоп» стоял в Гибралтаре одиннадцать дней. Повреждения были исправлены, и работы на «Санта-Тересе» тоже подходили к концу. Подошло время ставить на нее новые стеньги. Для работы на талях и блоках Дево перевел на борт «испанца» почти весь экипаж «Циклопа». На рангоутных работах были заняты все как один – и марсовые и шкафутные, и баковые, и канониры, и морская пехота.

Капитан Хоуп вместе с лейтенантом Кином отправился на берег, и на палубе осталась лишь горстка людей во главе со штурманом. Свободные от вахты спали или отдыхали внизу. На корабле царила атмосфера блаженной дремы, следуя которой мистер Блэкмор и хирург Эпплби уютно расположились на квартердеке, восстанавливая потраченные недавними хлопотами силы.

Дринкуотера отправили на баркасе передать распоряжения по походному ордеру на дюжину транспортных судов, стоящих в дальней бухте. Им предстояло отправиться в Порт-Маон, а «Циклопу» – сопровождать их. Возвращаясь на «Циклоп», он проходил мимо «Санта-Тересы». Над спокойной водой бухты плыли звуки скрипки О’Молли. Было видно, что на борту кипит работа. Слышался скрип блоков, с помощью которых на две заново установленные мачты поднимали тяжелые стеньги. Пока баркас огибал корму фрегата, Дринкуотер помахал мичману Билу. Висящий под британским посрамленный красно-желтый испанский флаг почти обмел гребцов в шлюпке. Дринкуотер направил баркас к грот-русленю «Циклопа».

Блэкмор полусонно кивнул в ответ на его доклад. Дринкуотер отправился вниз. Страстно желая избежать встречи с Моррисом в кокпите, он в глубине души надеялся, что тот окажется на палубе. Его отвращение по отношению к Моррису было таково, что он предпочел бы вернуться на палубу, чем остаться в его компании внизу. Было в этом человеке нечто, чего Натаниэль не мог определить, но вызывающее желание держаться от него подальше.

На главной палубе «Циклопа» было сумрачно и тихо. Привычное поскрипывание корпуса не резало слух Дринкуотера. За расставленным между пушками столом расположились несколько человек, ведя неспешный разговор. Кое-кто покачивался в койках, сопровождая проходящего мимо Дринкуотера ленивым взглядом. Один из матросов, малый с лисьей мордой, которого звали Хамфрис, толкнул соседа локтем. Верзила-марсовый обернулся. Дринкуотер не заметил злорадного выражения, промелькнувшего в глазах Треддла.

Мичман спустился на орлоп-дек и повернул к корме, где за парусиновой ширмой располагалось обиталище «юных джентльменов». К счастью, Дринкуотер уже привык к его зловонной атмосфере. Насыщенность испарениями дополнялась еще и темнотой: ее лишь слегка рассеивали далеко друг от друга подвешенные к бимсам фонари, тускло мерцавшие в затхлом воздухе. Дринкуотер приоткрыл парусиновую занавеску, служившую мичманам в качестве двери. И застыл на месте.

Поначалу он не совсем понял, что происходит. Потом смутные проблески и догадки соединились воедино. Ему стало дурно.

Моррис был без штанов. Молодой симпатичный матрос с грот-марса склонялся перед ним, опершись на мичманский сундучок. Все сомнения рассеялись.

На несколько секунд Дринкуотер буквально прирос к палубе, бессильно наблюдая за телодвижениями Морриса. Потом Натаниэль заметил инициалы на рундуке: «Н.Д.». Он повернулся и сломя голову помчался по орлоп-деку, стремясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе.

Врезавшись на полном ходу в Треддла, он отлетел назад. Прежде чем он успел прийти в себя, Треддл и Хамфрис подхватили его и поволокли назад. Дринкуотер брыкался, холодея от мысли, что придется снова войти в этот вертеп. Треддл с силой втолкнул его, и Натаниэль не удержался на ногах. На мгновение он закрыл глаза, но пинок в почку заставил его открыть их. Над ним стоял полностью одетый Моррис. За его спиной расположились Треддл и Хамфрис. Симпатичный морячок забился в угол. Он рыдал.

– И че мы будем с ним делать, мистер Моррис? – спросил Хамфрис многозначительно.

Моррис нахмурившись глядел на Дринкуотера. Картинно облизнул губы. Но то ли он прочитал что-то на лице Дринкуотера, то ли его желания временно ослабли, то ли испугался быть обнаруженным, но Моррис принял, наконец, решение и склонился над Натаниэлем.

– Если, – Моррис словно выдавливал слова, – проболтаешься кому-нибудь, тебе не жить. Это будет просто – несчастный случай, и все. Ты понял? Или ты предпочитаешь, чтобы наш приятель Треддл… – тут моряк выступил вперед, держа руку на ремне, – дал тебе понять, что значит, когда тебя имеют?

Во рту у Дринкуотера пересохло. Он с трудом сглотнул и пробормотал:

– Я… Я понял.

– Тогда иди куда шел, сосунок.

Дринкуотер побежал. Увиденная сцена потрясла его. Когда он поднялся на шкафут, к нему подошел Тригембо. Моряк как-то странно посмотрел на него, но мичман был настолько испуган, что не обратил внимания.

– Мистер Блэкмор хочет вас видеть, сэр, – сообщил матрос пробегающему мимо Натаниэлю.

Дринкуотер пошел на корму. Его сердце отчаянно билось; он старался, чтобы штурман не заметил, как он весь дрожит.

Спустя неделю испанцы вновь плотно обложили Гибралтар. Родни отослал транспорты на Минорку, а подразделения флота Канала отправил обратно в Англию под командованием контр-адмирала Дигби. Пустые транспорты ушли вместе с ним. Выполнив здесь свою задачу, адмирал отплыл в Вест-Индию с подкреплениями для расквартированных там сил.

От Гибралтара до Порт-Маона пятьсот миль. Краткому затишью в погоде пришел конец. Свирепый «левантинец» оскалил зубы, и «Циклопу» вместе со своим консортом «Метеором» приходилось немало потрудиться, чтобы удержать порядок среди вверенных им транспортов. Конвой пробивался на ветер, постоянно меняя галсы. Поначалу они уклонились далеко на юг, избегая неблагоприятного течения, идущего вдоль испанского берега и крошечного островка Альборан, но из-за сильного сноса на восток взяли курс на север, пока в виду не показались украшенные снеговыми шапками пики Сьерра-Невады, и обогнули мыс Капе-де-Гата. Получив больше пространства для маневра, конвой рассредоточился, еще более усложнив кораблям эскорта их роль пастухов при стаде.

Погода все портилась. «Циклоп» представлял собой унылую картину. Влага проникала во все закоулки корабля. В сырых местах появилась плесень. Все люки были задраены, но сквозь закрытые крышки орудийных портов вода просачивалась в таких количествах, что ее приходилось постоянно откачивать. Отсутствие вентиляции между палубами привело к такой спертости воздуха и скоплению испарений, что у человека, спустившегося сверху, перехватывало дыхание.

Вахта сменяет вахту. Четыре часа сна, четыре часа бодрствования. Огни на камбузе погашены, и только ежедневная порция грога заставляет людей работать. Она и линьки. Но даже сейчас происходят срывы: случаются драки и имена виновных заносятся в журнал наказаний.

Облегчения не наступило и когда «Метеор» просигналил, что он один сопроводит конвой в гавань Порт-Маона, а «Циклопу» предстоит нести крейсерство у берега, ожидая, пока транспорты разгрузятся. Капитан «Метеора», хоть и был вдвое моложе Хоупа, являлся старшим по выслуге. О нем шла слава как о любителе хорошего вина, смуглых красоток и изысканных блюд. Поэтому «Метеору» предстоит мирно покачиваться у причала в Ласаретто, а «Циклопу» болтаться на волнах у побережья с зарифленными парусами и впередсмотрящими, затершими до дыр глаза в поисках испанских рейдеров.

На четвертый день после входа конвоя в гавань Маона Хамфрис упал за борт. Никто не видел, как это произошло, его просто не оказалось на перекличке, а поиски на корабле не дали результата. При этой вести Дринкуотер внезапно ощутил страх. Моррис бросал на него угрожающие взгляды.

На седьмой день шторм начал слабеть, но с присущим ему коварством, море приготовило им напоследок еще один сюрприз. К вечеру ветер стих совершенно, оставив «Циклоп» беспомощно раскачиваться на огромных волнах, накатывающих с юго-востока. Так что ад продолжался, истязая фрегат и переполняя чашу страданий мичмана Дринкуотера. Ему казалось, что того счастья, которое он пережил в Гибралтаре, не было никогда, что это чувство являлось иллюзией, не имеющей ничего общего с реальностью. Он понимал, что стал жертвой собственной наивности. Впечатление было такое, что грязные флюиды Морриса и его дружков-извращенцев с нижней палубы просачиваются через весь корабль как влага и трюмная вонь. То событие настолько стало ассоциироваться в его сознании с запахом немытых тел, собранных в непроветриваемом помещении, что стоило этому аромату коснуться его ноздрей, как в воображении тут же всплывал образ Морриса. Надо называть вещи своими именами: Моррис гордится собой. При одном воспоминании Дринкуотера прошиб пот. Ему начинало казаться, что все вокруг замешаны, хотя по правде лишь около дюжины из экипажа в двести шестьдесят человек были гомосексуалистами. Но Дринкуотер, еще совсем юноша, отовсюду ощущал угрозу, олицетворявшуюся для него в непрестанной тирании Морриса, подкрепляемой силой мордоворота Треддла и его дружков. Натаниэль замкнулся в кокон страха. Его терзало знание, которым он не смел поделиться ни с кем.

С окончанием шторма «Циклоп» провел следующую неделю крейсерствования при благоприятных условиях. Вместе с теплыми ветрами апрель шел на смену марту. Атмосфера между палуб фрегата стала более приятной по мере того, как свежий воздух заполнял жилые помещения. Уксусного раствора не жалели, и под надзором Дево матросы драили и красили так, что ватервейсы приняли ярко-бардовый цвет, панели на квартердеке отливали золотом, а вся медь горела огнем на весеннем солнце.

В последнее воскресенье марта капитан Хоуп, вместо обычной англиканской службы, зачитывал Свод законов военного времени. Дринкуотер стоял рядом с другими мичманами, внимая голосу Хоупа, оглашавшему суровый катехизис Адмиралтейства. Когда Хоуп добрался до статьи 29, мичман почувствовал, что краснеет: «Если кто-либо на флоте окажется причастен к неестественному и позорному преступлению мужеложства и содомии, будь то с человеком или скотом – повинен смерти…». Натаниэль прикусил губу и усилием воли подавил овладевший им животный страх, но по-прежнему избегал встречаться глазами с теми, кто, как он знал, пристально на него смотрит.

После этого впечатляющего напоминания о капитанской власти, матросы остались смотреть наказание. За время прошедшего шторма два человека оказались повинны в постоянных проступках. Хоуп не относился к жестоким командирам, а Дево, в силу свойственного аристократам убеждения в силе своего авторитета, никогда не стремился утверждать его строгостью. По его мнению, помощники боцмана вполне могли справиться с задачей удержания экипажа «Циклопа» в рамках дисциплины. Но между теми двумя разгорелась вендетта, и ни капитану, ни первому лейтенанту не оставалось иного выбора.

Раздалась барабанная дробь, морские пехотинцы строились, пока решетки от люков привязывали к снастям грот-мачты. Вызвали наказуемого. Прежде чем огласить приговор, Хоуп попытался выяснить у него причину ссоры, но не получил ответа. У нижней палубы свои законы, и ее секреты охраняются очень тщательно. Человек подошел к помощникам боцмана, которые схватили его и привязали за руки к решетке. Через рот пропустили кожаный ремешок, не дающий жертве прикусить язык. Человеком был Тригембо.

Снова загремел барабан, еще один помощник боцмана взялся за плетку-девятихвостку и отмерил первую дюжину ударов. На вторую дюжину он был сменен, третью снова отвесил сам. После того, как на исполосованную спину вылили бочонок воды, ремни отвязали.

Пошатываясь, Тригембо занял свое место в строю среди притихших собратьев. Вывели второго. Могучая спина Треддла пестрела знаками предыдущих порок, но свои три дюжины он вынес так же стойко, как Тригембо. Когда его отвязали, он поднялся без помощи других. Глаза матроса блестели от слез и ярости. Он смотрел прямо на Дринкуотера.

Мичман привык к жесткости таких публичных наказаний: странно сказать, но это зрелище произвело на него намного меньшее впечатление, чем высокопарный стиль статьи 29 Свода законов военного времени. Как и большинство офицеров и матросов, он старался занять мысли чем-нибудь другим, и сконцентрировал внимание на ряде пожарных ведер – с тщательно вырисованном на каждом королевским вензелем, – раскачивающихся в такт движениям корабля. Способ казался ему эффективным, помогая отвлечься от беспокойства, вызванного безжалостной фразой. Он так погрузился в себя, что оказался совершенно не готов, встретив взгляд Треддла.

Злой импульс этого взгляда был настолько силен, что Дринкуотер вздрогнул, как от удара. Мичман вдруг ощутил, что он каким-то образом причастен к вражде, возникшей между двумя матросами и проявляющейся в их бесконечных схватках. Натаниэлю едва не стало дурно. А вот одному из моряков стало. Им оказался тот молоденький марсовый, которого совратил Моррис.

Несколько часов спустя Дринкуотеру пришлось проходить мимо Тригембо, сосредоточенно сплеснивающего концы.

– Жаль, что тебя высекли, – тихо сказал он.

Моряк поднял голову. На лбу у него застыли капли пота – свидетельство того, как тяжело ему было выполнять работу со спиной, превращенной недавно в кровавое месиво.

– Вам нет нужды беспокоиться, сэр, – ответил он. А потом добавил, говоря как бы сам с собой. – Нельзя было допустить этого…

Дринкуотер пошел дальше, размышляя, что какой смысл может иметь это непонятное замечание матроса.

К ночи ветер посвежел. В четыре часа утра Дринкуотеру пришло время заступать на вахту. Спеша к трапу, он с беспокойством думал о том, не придется ли «Циклопу» снова метаться по волнам.

– Скоро начнут убавлять паруса, – пробормотал он сам себе, на ходу надевая непромокаемый плащ. Ночь была холодной и темной. Фонтан брызг, долетевших из-за борта, обрушился ему на лицо. Натаниэль сменил мичмана Била, встретившего его дружеской улыбкой.

В четверть пятого последовала команда взять на марсах второй риф. Дринкуотер отправился наверх. Проворно карабкаясь к своему почетному месту на рее, он выбросил из головы все отягчающие мысли. Спустя десять минут огромный парус уменьшился в размерах, и моряки стали спускаться по фордуну вниз, один за другим исчезая в темноте. Подошла очередь мичмана, тот уже почти перенес вес тела на фордун, когда кто-то схватил его за руку.

– Какого черта! – воскликнул он, едва не потеряв равновесие. Из темноты вынырнуло лицо. Это был тот самый смазливый марсовый с грот-мачты. В глазах у парня застыло отчаяние.

– Сэр! Ради Бога, помогите мне!

Дринкуотер, хотя и раскачивался в доброй сотне футов над палубой «Циклопа», едва не дернулся из-за отвращения. Но даже в полутьме он заметил слезы в глазах матроса. Натаниэль попытался высвободить руку, но его положение наверху не позволяло сделать этого.

– Я не из них, честно, сэр! Они заставили меня… Вынудили силой, сэр. Если бы я не согласился, они грозили оторвать мне…

На Дринкуотера накатил приступ тошноты.

– Оторвать? Что ты имеешь в виду? – он с трудом мог расслышать собеседника из-за ветра, сносящего звуки.

– Мои шары, сэр… – всхлипнул матрос. – Умоляю, помогите мне…

Хватка ослабла. Дринкуотер вырвался и спустился на палубу. Оставшееся до конца вахты время, когда на востоке уже занимался рассвет и небо принимало серый оттенок, он размышлял над проблемой. И не находил решения. Если доложить кому-нибудь из офицеров про Морриса, поверят ли ему? Это серьезное обвинение. В голове у него звучал голос Хоупа, читающего 29 статью Свода: наказание за содомию – смерть. Это серьезное, страшное обвинение, и Дринкуотеру делалось не по себе при мысли, что в результате его действий могут повесить человека… Конечно, Моррис – негодяй, и дело даже не только в его извращенности, поскольку заодно с ним этот верзила, старший матрос Треддл, и что если тот не остановится?

Натаниэль чувствовал страх и беспомощность. Он не мог помочь марсовому. Он провалил свой первый экзамен на офицера… Что же ему делать?

И тут он вспомнил слова Тригембо. Что тот сказал? Мичман попытался выудить тот разговор из закоулков памяти: «нельзя было допустить этого». Чего? А что сказал Тригембо перед тем? «Вам нет нужды беспокоиться», – вот что.

Он хотел сказать, что ему, Дринкуотеру, нет нужды волноваться. Однако мичмана вновь обуяло сомнение. Ведь он всего лишь высказал сожаление, что матроса наказали за драку. И тут Натаниэль догадался. Тригембо высекли за драку с Треддлом, и он говорит, что мичману не о чем беспокоиться. Значит, Тригембо знает о чем-то. О том, чего Дринкуотеру стоило бояться, «нельзя было допустить». Получается, у нижней палубы есть свое жестокое правосудие? Не там ли был вынесен и приведен в исполнение приговор Хамфрису?

В эту секунду он понял все. Во время порки злобный взгляд Треддла был направлен именно на Натаниэля, и Дринкуотер не мог не признаться себе, что несет ответственность за боль, причиненную Тригембо. Он решил поговорить с ним.

Перехватить матроса удалось только во время второй собачьей вахты, когда тот готовился бросать лаг по поручению мистера Блэкмора.

– Тригембо, – осторожно начал он, – почему ты подрался с Треддлом?

Тригембо ответил не сразу.

– Вам то это к чему, а, сэр? – со вздохом сказал моряк.

Дринкуотер набрал в грудь побольше воздуха.

– К тому, что, по моему мнению, это дело столько же касается мичманов, сколько парней с нижней палубы…

Натаниэль заметил, что недоверчиво нахмуренный лоб Тригембо разгладился.

– Понимаю, сэр, – тихо сказал матрос, и, поглядев Дринкуотеру прямо в глаза, добавил, – Я видел, что они сделал с вами в Гибе, сэр… – Теперь пришел черед Тригембо говорить недомолвками. – Поганое дельце, сэр, – продолжил он, покраснев. – Вот почему я обошелся так с Амфрисом.

– Ты убил Хамфриса? – изумился Дринкуотер.

– Он поскользнулся, а я малость ему подсобил, – пожал плечами Тригембо. – Свалился с утлегаря, сэр. И не он первой, – добавил матрос, от чего испуг Дринкуотера превратился в настоящий ужас. Сказанное доходило до сознания мичмана постепенно. Вопреки надеждам, отягощавший его груз не облегчился, а стал вдвое тяжелее. Впитанное с молоком матери уважение к закону подвергалось сейчас страшному испытанию. Образ действий Тригембо – разбойный, беззаконный и отчаянный – совершенно обескуражил юношу. Лицо выдало испытываемое им замешательство.

– Да не тряситесь вы так, мистер Дринкуотер. Мы этих педиков и их ухватки знаем. Они есть на большинстве кораблей, и их не трогают, пока они сами собой живут… – Он кивнул в сторону того молодого матроса, занятого работой со снастями на миделе судна. Тот посмотрел на них в ответ. Во взгляде его читались отчаяние и мольба о помощи, как будто с расстояния в добрых шестьдесят футов он мог слышать, о чем идет разговор.

– Молодой Шарплз был бы отличным марсовым, если бы не попал им в лапы. Не удивлюсь, если вам довелось увидеть, что они сделали с ним… – Тригембо залез в карман, вытащил плитку табаку, отломил от нее кусок и сунул его в рот. – Ему и проходу-то не дают, – задумчиво заявил он.

Дринкуотер пристально посмотрел на Тригембо.

– Мы-то, на нижней палубе, со своими разберемся, но вот мистер Моррис – это дело кокпита, сэр. У джентльменов с кокпита, как водится, свои законы, сэр. – Матрос остановился, чувствуя, что Дринкуотер не совсем понимает его. – Вы же его числом можете задавить, разве не так, сэр?

Лаглинь был аккуратно уложен в бухту. Тригембо встал и отправился на нос, откозыряв по пути первому лейтенанту. Дринкуотер остался на корме. Он стоял, опершись на планширь, и смотрел вперед невидящим взором. Его не смутил намек на то, что ему в одиночку не под силу справиться с Моррисом, но стало горько при мысли, что Моррис сумел затерроризировать не только своих собратьев-мичманов, но и беззащитного бедолагу Шарплза… В мире оказалось столько вещей, которых он не мог понять, о которых ни слова не было в учебниках и книжках, служивших пищей для ума юного Натаниэля. Что ж, может и так. Но нельзя допустить… Дринкуотер повернулся и пошел вперед. Весь «Циклоп» был перед ним. Дево и Блэкмор расположились у подножья бизань-мачты, под надутыми парусами. Корабль, этот плод человеческого гения и совершенное орудие убийства, был прекрасен. Это рукотворное создание мчалось вперед, не зная, что ждет его впереди, и не взирая на опасности. Следуя примеру, поданному фрегатом, мичман решил неуклонно исполнять то, что считал правильным.