В этот вечер ко мне пришел еще один посетитель – один из бритоголовых рабов. Я сидел на койке и пытался беседовать с асцианином. Бритоголовый подошел и устроился рядом.

– Ты помнишь меня, ликтор? – спросил он. – Меня зовут Виннок.

Я покачал головой.

– А ведь я купал тебя, ухаживал той ночью, когда тебя привели. Я ждал, когда ты поправишься настолько, что сможешь разговаривать. Я подошел бы к тебе вчера вечером, но ты был занят разговором с одной из наших послушниц.

Я спросил его, о чем он хотел поговорить.

– Секунду назад я назвал тебя ликтором, и ты не возразил. Ты действительно ликтор? В тот вечер ты был одет, как ликтор.

– Да, я был ликтором, – ответил я, – и другой одежды у меня нет.

– Но теперь ты больше не ликтор?

– Я пришел на север, чтобы завербоваться в армию.

– Вот, значит, как… – Он посмотрел в сторону.

– Другие тоже так поступают.

– Совсем немногие. Большинство присоединяются к войскам на юге. Или их вербуют насильно. Лишь некоторые вроде тебя идут на север, потому что хотят служить в конкретном подразделении, где у них уже есть друг или родственник. Ведь солдатская жизнь…

Я подождал, пока он договорит.

– По-моему, солдат – это все равно что раб. Я сам никогда не был солдатом, но со многими разговаривал.

– Твоя жизнь такая несчастная? Мне показалось, что Пелерины добрые хозяйки. Тебя бьют?

Он расплылся в улыбке и повернулся, выставив на обозрение свою спину.

– Ты был ликтором. Что ты думаешь о моих шрамах? При бледном свете я едва различил рубцы, поэтому провел по ним пальцами.

– Могу сказать только, что шрамы старые и остались от Ударов бичом, – сказал я.

– Меня высекли, когда мне не было еще двадцати лет. Сейчас мне почти пятьдесят. Их оставил один человек в черном одеянии, как у тебя. Ты долго был ликтором?

– Нет, недолго.

– Значит, ты не очень хорошо знаком с обязанностями ликтора.

– Достаточно, чтобы их исполнять.

– Всего лишь? Человек, который оставил эти шрамы, сказал, что он из гильдии палачей. Может быть, ты слышал о такой гильдии?

– Да, слышал.

– Так она и вправду существует? Мне говорили, что эта гильдия отмерла уже много лет назад. Это не совпадает с тем, что говорил мне палач, бичевавший меня.

– Гильдия по-прежнему существует, – подтвердил я, – насколько мне известно. Ты помнишь имя человека, который тебя бил?

– Он называл себя мастером Палаэмоном. О, ты знаешь его!

– Да, знаю. Он был моим учителем некоторое время. Теперь он старик.

– Но ведь он еще жив, да? Ты увидишься с ним?

– Не думаю.

– Я хотел бы с ним повидаться. Может, еще доведется. В конце концов, все в руках Предвечного. Вы, молодые люди, ведете бесшабашную жизнь. Я знаю, сам был таким в твои годы. Но знаешь ли ты, что именно он придает форму всем нашим деяниям?

– Возможно.

– Поверь мне, так оно и есть. Я повидал гораздо больше, чем ты. Может быть, мне никогда не удастся снова свидеться с мастером Палаэмоном, а тебя забросило сюда, чтобы ты стал моим посланником.

И в тот момент, когда я уже ожидал услышать от него некое послание, он вдруг замолчал. Соседи по палате, которые так внимательно слушали историю асцианина, сейчас беседовали между собой. В этот миг в стопке грязной посуды, которую собрал старый раб, одна из мисок сдвинулась и негромко звякнула. Я отчетливо расслышал этот звук.

– Что ты знаешь о рабовладельческих законах? – спросил он меня. – Я имею в виду, как мужчина или женщина могут в законном порядке стать рабами?

– Я очень мало знаю об этом. Один мой друг (я подумал о зеленом человеке) назывался рабом, но он был лишь невезучим иноземцем, которого схватили бессовестные люди. Я знаю также, что это было сделано незаконным путем.

Бритоголовый согласно покачал головой.

– Он был темнокожим?

– Пожалуй – да, так можно сказать.

– В стародавние времена рабов определяли по цвету кожи так мне рассказывали. Чем темнее кожа, тем в большей степени он был рабом. Я понимаю, что в это трудно поверить, но у нас в Ордене была одна шатлена, которая прекрасно знала историю. Это я слыхал из ее уст, а она была правдивой женщиной.

– Несомненно, темный цвет кожи был первоначально связан с рабством, потому что рабам приходилось много трудиться под палящим солнцем, – заметил я. – Многие обычаи прошлого кажутся нам теперь причудами.

При этих словах он немного рассердился.

– Поверь мне, молодой человек, я пожил в стародавние времена, пожил и в нынешние и куда лучше тебя разбираюсь в жизни.

– Так рассуждал мастер Палаэмон. Как я и рассчитывал, упоминание о мастере Палаэмоне вернуло раба к главной теме разговора.

– Существует три способа порабощения мужчины. Хотя в случае с женщиной все несколько по-иному: брак и тому подобные обстоятельства.

Если мужчину привели в Содружество из чужих земель, а до этого он был рабом, то он рабом и останется, и хозяин, который пригнал его, может при желании его продать. Это первый путь. Военнопленные – вот как этот асцианин – рабы Автарха, господина господ и раба рабов. Автарх может их продавать, если захочет. Часто он так и делает, и поскольку большинство асциан ни к чему, кроме монотонной работы, не пригодны, их часто можно видеть в качестве гребцов на Речных судах. Это второй путь.

Есть и третий: мужчина может продать сам себя кому-то в Услужение, потому что свободный человек – хозяин своего тела и, таким образом, есть собственный раб.

– Рабов редко истязают палачи, – заметил я. – Какой в этом смысл? Ведь хозяин сам всегда может побить своего раба.

– В те времена я не был рабом. Вот об этом я и хотел бы поговорить с мастером Палаэмоном. Я был просто молодым парнем, которого поймали на воровстве. Мастер Палаэмон пришел поговорить со мной утром того дня, когда я должен был подвергнуться бичеванию. Я подумал, что это добрый поступок с его стороны, хоть именно тогда он и сообщил мне о своей принадлежности к гильдии палачей…

– По возможности мы всегда подготавливаем клиентов, – перебил я.

– Он посоветовал мне не пытаться сдерживать крики. Как он сказал, бичевание не столь мучительно для наказуемого, если тот кричит, когда опускается плетка. Он пообещал, что не сделает ни одного лишнего удара сверх того, что определил судья. Поэтому при желании можно считать удары, и тогда будет точно известно, когда наказание закончится. И еще он пообещал бить не сильнее, чем необходимо, чтобы рассечь кожу, но не поломать кости.

Я кивнул.

– Я спросил, не окажет ли он мне услугу, и он согласился. Тогда я попросил его зайти ко мне после бичевания, чтобы продолжить разговор. Он ответил, что постарается навестить меня, когда я немного приду в себя. После этого явился священник прочитать молитву.

Меня привязали к столбу, заломив руки над головой. На столб они прикрепили приговор суда. Вероятно, ты сам делал так не один раз.

– Да, довольно часто, – согласился я.

– Сомневаюсь, чтобы в моем случае было по-другому. На мне до сих пор остались шрамы, но, как ты сам заметил, они давным-давно зажили. Видал я шрамы и пострашнее. Тюремщики доволокли меня до камеры, как у них заведено, но, думаю, я мог бы добраться и самостоятельно. Когда отнимают руку или ногу, гораздо больнее. Мне не раз приходилось помогать хирургам при ампутации.

– В то время ты был худым? – спросил я.

– Очень худым, можно было все ребра пересчитать.

– Тогда тебе крупно повезло. Плеть глубоко врезается в спину толстого человека, и кровь хлещет, как из поросенка. Люди говорят, что торговцев мало наказывают за обвес покупателей, но они не знают, насколько сильнее те страдают от плетей.

Виннок согласно кивнул.

– На следующий день я уже чувствовал себя почти таким же сильным, как прежде. Ко мне пришел мастер Палаэмон, как и обещал. Я рассказал ему о себе – как жил и всякие подробности и расспросил о его жизни. Полагаю, тебе странно, что я стремился поговорить с человеком, который только что избивал меня.

– Нет, не странно. Мне доводилось сталкиваться с такими случаями.

– Он рассказал мне, что совершил некое преступление против своей гильдии. В чем именно был его проступок, он не сказал, но за это он на некоторое время отправился в изгнание. Он говорил о своих переживаниях и о своем одиночестве. Сказал, что старался думать о других людях, лишенных поддержки гильдии, стремясь найти в этих мыслях утешение. Но ему очень скоро становилось жаль этих людей, а потом и самого себя. Он сказал, что, если я хочу обрести счастье и больше не подвергаться таким наказаниям, я должен найти для себя какое-нибудь братство или товарищество и стать его членом.

– В самом деле? – переспросил я.

– Да, вот я и решил последовать его совету. Когда я вышел на свободу, то стал разговаривать с мастерами разных гильдий, чтобы подобрать подходящую для себя. Потом просто обращался к тем, кто мог бы принять меня, – к мясникам, изготовителям свечей. Но никто не пожелал брать себе в ученики человека моего возраста, тем более не имеющего денег или с дурным характером. Понимаешь, стоило им посмотреть на мою спину, и они сразу решали, что я возмутитель спокойствия.

Думал я завербоваться моряком или поступить в армию и До сих пор иногда жалею, что не завербовался, хотя, возможно, поступи я на службу, я жалел бы об этом сейчас, если бы вообще остался жив, чтобы испытывать какие-нибудь эмоции. Потом, не знаю почему, я вбил себе в голову, что должен иступить в один из религиозных орденов. Я поговорил с разными людьми, и двое согласились принять меня даже после того, как я признался, что не имею денег, и показал им свою спину. Но чем больше я узнавал об их жизни в этих орденах, тем меньше она мне нравилась. Я сильно попивал, любил женщин и вовсе не собирался что-нибудь менять.

Однажды я стоял на углу и заметил человека, который, казалось, принадлежал к доселе незнакомому мне ордену. В то время я уже решил завербоваться на борт одного корабля, но он отплывал только через неделю. А какой-то моряк рассказал о тяжелой работе, которая предстоит до поднятия якоря, и посоветовал мне выждать денек-другой. То была ложь, но тогда я поверил ему.

Так вот, я пошел следом за тем человеком. Когда он остановился – видишь ли, его послали купить овощей, – я подошел к нему и расспросил об Ордене. Он рассказал, что служит рабом у Пелерин. Якобы это почти то же самое, что состоять членом Ордена, только лучше. Можно разок-другой глотнуть горячительного, и никто не будет поднимать шум, если ты выполняешь свою работу на трезвую голову. Можно и с женщиной переспать, и даже есть дополнительные преимущества: девушки думают, что ты – своего рода святой человек, да и повидать белый свет представляется возможность.

Я спросил, возьмут ли меня, по его мнению, и предположил, что он сильно приукрасил свою жизнь у Пелерин. Он ответил, что меня непременно возьмут, и хоть он не может доказать правдивость своих слов относительно девушек немедленно, но на счет выпивки – хоть сейчас. И предложил пойти и распить с ним бутылку красного вина.

Мы отправились в таверну, что возле рынка, и сели за стол. Все вышло так, как он говорил. Еще он сказал, что его жизнь похожа на жизнь моряка, ведь лучшее в профессии моряка – возможность повидать свет, а именно это дает работа у Пелерин. Его служба похожа и на солдатскую, потому что приходится носить оружие, когда Орден путешествует по диким, неосвоенным местам. К тому же еще и получаешь деньги при вербовке. Повсюду принято, что Орден взимает плату с каждого, кто присягает ему на верность. Если потом этот человек решает выйти из Ордена, ему возвращают деньги, но не полностью, а с учетом времени, проведенного в Ордене. Но для нас, рабов, объяснил мне тот знакомый, все иначе. Рабу платят, когда он нанимается на службу. Если потом он захочет уйти, то должен выкупиться. Если же он продолжает служить, то все деньги остаются у него.

У меня была мать, и хотя я никогда не навещал ее, я знал, что у нее нет ни аэса за душой. Размышляя о вступлении в какой-нибудь религиозный орден, я и сам стал более религиозным, но не знал, как мне служить, имея на совести нищую мать. В общем, я подписал бумаги. Естественно, Гозлин, тот раб, который привел меня к Пелеринам, получил наградные, а я отвез матери остальные.

– Уверен, и ты, и она были очень счастливы, – предположил я.

– О, сначала она подумала, что здесь какой-то подвох, но я все-таки оставил ей деньги. Мне надо было срочно возвращаться в Орден, ведь они, разумеется, отпустили меня с сопровождающим. И вот уже тридцать лет я служу здесь.

– Надеюсь, тебя можно поздравить.

– Не знаю. У меня была довольно тяжелая жизнь, но ведь у всех жизнь нелегкая, судя по тому, что я наблюдаю вокруг.

– Да, согласен. – Честно говоря, меня клонило в сон, и я хотел, чтобы он ушел. – Благодарю тебя за рассказанную историю. Это было интересно.

– Хочу кое о чем попросить тебя, – сказал Виннок. – Не мог бы ты задать один вопрос мастеру Палаэмону, если тебе доведется встретиться с ним?

Я кивнул, приготовившись выслушать бритоголового.

– Ты сказал, что, по-твоему, Пелерины – добрые хозяйки. Пожалуй, ты прав. От некоторых из них я видел немало добра, и меня никогда не секли здесь, так – иногда получал пару тумаков. Но ты должен знать, как они управляются. Рабов, которые плохо себя ведут, продают, вот и все. Может, ты не понял меня?

– Кажется, не совсем.

– Много мужчин продают себя в рабство этому Ордену, полагая, так же как и я когда-то, что здесь легкая жизнь, полная приключений. Так оно чаще всего и есть, да и приятно думать, что ты лечишь больных и выхаживаешь раненых. Но тех, кто не устраивает Пелерин, они перепродают, причем за гораздо большую цену, чем первоначально заплатили. Понимаешь теперь, что получается? Вот почему у них нет необходимости бить рабов. Худшее наказание – это отправиться чистить выгребные ямы. Но стоит только попасть в немилость – живо окажешься где-нибудь на рудниках. Вот что я хотел спросить у мастера Палаэмона все эти годы… – Виннок замолчал и закусил губу. – Ведь он был палачом, верно? Он так сказал, да и ты подтвердил.

– Верно, он и сейчас палач.

– Я хотел бы знать: то, что он сказал, имело целью помучить меня, или же он дал совет от чистого сердца? – Виннок отвернулся, и я не мог разглядеть выражения его лица. – Ты спросишь его от моего имени? А там, быть может, и мы с тобой когда-нибудь еще свидимся.

– Он дал тебе лучший совет, какой только мог дать, – ответил я. – Я убежден в этом. Если бы ты остался таким, каким был, тебя давно казнил бы либо он сам, либо другой палач. Ты когда-нибудь видел казнь? Но ведь и палачи не всеведущи.

Виннок встал.

– Рабы тоже. Благодарю, молодой человек. Я удержал его, взяв за руку.

– Могу ли теперь я задать тебе вопрос? Я сам был палачом. Если ты в течение стольких лет опасался, что мастер Палаэмон говорил с тобой только для того, чтобы причинить тебе дополнительную боль, откуда ты знаешь, что я не сделал бы то же самое сейчас?

– Потому, что ты сказал бы другое, – ответил раб. – Спокойной ночи, молодой человек.

Некоторое время я размышлял над словами Виннока и над тем, что когда-то посоветовал ему мастер Палаэмон. Он тоже был скитальцем, возможно, лет за десять до моего рождения. И тем не менее он вернулся в Цитадель и стал мастером гильдии. Я вспомнил, как Абдиес (которого я предал) хотел сделать меня мастером. Конечно, какое бы преступление ни совершил мастер Палаэмон, его скрыли братья гильдии. Теперь он ходил в мастерах, но, как я сам видел, хоть никогда и не задумывался об этом, всеми делами гильдии заправлял мастер Гурло, несмотря на то что был гораздо младше Палаэмона.

Снаружи с крепежными канатами палаток играл теплый ветер северного лета, а мне казалось, что я вновь взбираюсь вверх по ступеням Башни Сообразности и слышу завывание холодного ветра среди твердынь Цитадели.

Наконец, в надежде отвлечься от тяжелых воспоминаний, я встал, потянулся и подошел к койке Фойлы. Она не спала, и мы проговорили с ней несколько минут, потом я спросил, могу ли теперь рассудить участников конкурса. Но она ответила, что мне придется подождать еще один день, прежде чем вынести окончательное решение.