Не исключено, что лодка управлялась светом — как только вокруг стало светло, она тут же остановилась. На склоне горы я умирал от холода, но это было ничто по сравнению со здешней стужей. Ветер стих, но я не помню, чтобы самой лютой зимой стоял такой мороз. Когда я попытался сесть, у меня закружилась голова.

Тифон выпрыгнул из лодки.

— Давно я здесь не был. Как хорошо снова оказаться дома!

Мы находились в огромном, как бальная зала, пустом помещении, выдолбленном в цельном камне. Свет проникал через два круглых окна в противоположной стене. Тифон поспешно зашагал к ним. Окна располагались шагах в ста друг от друга, а в диаметре достигали примерно десяти кубитов. Я шел за ним, пока не заметил, что его босые ноги оставляют четкие темные следы. Из окон на каменный пол намело много снега. Я опустился на колени, сгреб его целую горсть и набил им рот.

В жизни не ел я ничего вкуснее. Соприкоснувшись с моим воспаленным языком, снег таял, превращаясь в нектар. В тот миг я свято верил, что почел бы за счастье провести остаток дней вот так, на коленях, с набитым снегом ртом. Тифон оглянулся и, увидев меня, рассмеялся.

— Я и забыл, что ты умираешь от жажды. Пей вволю. Времени у нас предостаточно. Я хотел показать тебе кое-что, но это может подождать.

Пьятон тоже пошевелил губами, и мне показалось, что на лице идиота мелькнуло сострадание. Это привело меня в чувство — может быть, лишь потому, что я уже успел съесть несколько горстей снега. Проглотив еще одну, я, не вставая с колен, сгреб новую и спросил с набитым ртом:

— Ты рассказывал мне о Пьятоне. А почему он не может говорить?

— Ему, бедняге, не хватает дыхания. — У него наступила эрекция, и он помог себе рукой. — Как я уже говорил, я управляю всеми сознательными функциями своего организма, а вскоре смогу управлять и бессознательными. Посему, хоть Пьятон и в состоянии пока шевелить губами и языком, он подобен музыканту, нажимающему на клапаны трубы, играть на которой не в силах. Скажи мне, когда ты утолишь жажду, и я провожу тебя туда, где есть пища.

Я проглотил очередную порцию снега.

— Жажда больше не мучит меня. И я действительно очень голоден.

— Прекрасно, — сказал он и, повернувшись к окнам спиной, подошел к боковой стене комнаты. Я тоже приблизился к ней и увидел, что она вовсе не каменная, как мне до сих пор казалось. Стена была сделана из хрусталя или толстого дымчатого стекла; сквозь нее я увидел хлеба и множество невиданных яств, застывших в идеальной гармонии, словно на натюрморте.

— Ты владеешь талисманом власти, — сказал Тифон. — Дай его мне, и мы сможем открыть шкаф.

— Я что-то не понимаю, о чем ты. Тебе нужен мой меч?

— Мне нужно то, что висит у тебя на шее, — ответил он и протянул руку. Я отпрянул.

— Он не имеет никакой власти.

— В таком случае ты ничего не теряешь. Дай его мне.

Пока Тифон говорил, голова Пьятона едва заметно качнулась из стороны в сторону.

— Это всего лишь бесполезная побрякушка, — сказал я. — Когда-то я думал, что она наделена большой властью, но однажды я попытался вернуть жизнь одной прекрасной женщине, и эта штуковина оказалась бессильна. А вчера мне не удалось воскресить мальчика, с которым я путешествовал. Откуда ты знаешь об этой вещи?

— Я все время за тобой следил. Я забрался повыше, и мне было хорошо вас видно. Когда мое кольцо убило ребенка и ты к нему подошел, я заметил священный огонь. Тебе, собственно, не обязательно отдавать камень мне в руки — не хочешь, не надо, — просто сделай то, что я тебе скажу.

— Ты мог бы нас предупредить, — заметил я.

— А зачем? Тогда вы ничего для меня не значили. Ты хочешь есть или нет?

Я достал камень. Ведь в конце концов его уже видели и Доркас, и Иона, да и Пелерины, говорят, выносили его на обозрение по большим праздникам. Он лежал у меня на ладони, померкший, как простой осколок синего стекла.

Тифон с любопытством склонился над ним.

— Ничего особенного. А теперь встань на колени. Я повиновался.

— Повторяй за мной: «Клянусь могуществом моего талисмана, что в благодарность за пищу, которая будет мне дарована, я навечно стану рабом того, чье имя Тифон…»

Меня затягивало в тенета, по сравнению с которыми сеть Декумана была робкой пробой руки. Тифон опутывал меня столь искусно, что я почти не чувствовал ловушки, однако ощущал тяжесть каждой стальной петли.

— «…и сложу к его ногам все, чем владею теперь и буду владеть в грядущие дни, и себя самого, нынешнего и грядущего, живого или мертвого, ему в угоду».

— Я уже нарушал клятвы раньше, — сказал я. — Если я поклянусь сейчас, то непременно нарушу свой обет.

— В таком случае тебе лучше все-таки поклясться, — ответил он. — Это не более чем формальность. Прими клятву, и я освобожу тебя от нее, как только ты насытишься.

Я не сдавался.

— Ты говорил, что любишь правду. Теперь я понимаю, почему: правда связывает людей.

Я положил Коготь обратно в мешочек. Не сделай я этого, миг спустя камень был бы безвозвратно потерян. Тифон схватил меня, прижав мои руки к бокам так, что я не мог вытащить «Терминус Эст», и бросился со мною к окнам. Я сопротивлялся изо всех сил, но был беспомощен, как щенок в руках силача.

Вблизи огромное окно казалось чем-то совсем иным: в комнату словно врывалась часть внешнего мира, но, вопреки ожиданиям, я увидел не поля и деревья, составлявшие пейзаж подножия горы, но просто кусок неба. Каменная стена комнаты, меньше кубита толщиной, проплыла мимо меня, едва попадая в поле зрения, как смутная демаркационная линия между воздухом и водой, заметная, если плыть с открытыми глазами.

В следующий миг я оказался за стеной. Тифон держал меня за лодыжки, и то ли мои сапоги были слишком толсты, то ли я просто-напросто перепугался, но мне казалось, что меня вообще никто не держит. Спиной я был повернут к телу горного массива. Мягкий мешочек с Когтем болтался у меня под головой, зацепившись за подбородок. Я отчетливо помню глупый минутный страх, что «Терминус Эст» выскользнет из ножен.

Я напряг мышцы живота и приподнялся, как гимнаст, висящий на перекладине, зацепившись за нее ступнями. Тифон опустил одну мою голень, чтобы нанести мне удар кулаком в зубы, отчего я с криком откинулся вниз. Изо рта, застилая глаза, хлынула кровь, и я попытался обтереть ее рукой.

Мною овладело сильнейшее искушение выхватить меч, подняться снова и обрушить его на Тифона; однако я понимал, что у него будет достаточно времени, чтобы разгадать мои намерения и выпустить меня. Даже если бы моя затея удалась, я бы все равно погиб.

— Я повелеваю тебе, — раздался надо мной голос Тифона, показавшийся таким далеким в этом золотом безбрежье, — испросить у твоего талисмана помощь, которую только он способен тебе оказать.

Он умолк, и каждый миг казался мне вечностью.

— Он может тебе помочь?

Я собрался с мыслями и выкрикнул:

— Нет!

— Понимаешь ли ты, где находишься?

— Вижу. На лице. На лице горы-автарха.

— Это мой лик — разве ты не видел? Это я был автархом. И я иду снова. Ты находишься у моих глаз, спиной к радужной оболочке правого глаза. Постигаешь? Ты всего лишь слеза, одна-единственная моя слезинка. Если я захочу, то через миг уроню тебя, и ты запятнаешь мое одеяние. Кто может спасти тебя, владелец Талисмана?

— Ты, Тифон.

— Только я?

— Только Тифон.

Он подтащил меня назад, и я уцепился за него, как когда-то мальчик цеплялся за меня, и держался, пока снова не оказался в огромной зачерепной полости горы.

— А теперь, — сказал Тифон, — предпримем еще одну попытку. Ты должен снова подойти вместе со мною к глазу, но на этот раз — добровольно. Может быть, тебе будет легче, если мы подойдем не к правому глазу, а к левому.

Он взял меня за руку. Думаю, в известном смысле я шел добровольно, коль скоро я переставлял ноги; но еще никогда я не ходил с такой неохотой. От прямого отказа меня удерживала лишь память о только что пережитом унижении. Мы остановились у самого края глаза; Тифон жестом приказал мне выглянуть наружу. Под нами колыхался океан облаков, синий в тени и розовый в солнечном свете.

— Автарх, — спросил я, — как мы оказались здесь? Ведь судно, в котором мы летели, так долго неслось вниз по туннелю.

Он только пожал плечами.

— А почему гравитация должна служить Урсу, если она может служить Тифону? И все-таки Урс красив. Взгляни! Перед тобою мантия мира. Прекрасна, не правда ли?

— Воистину прекрасна, — согласился я.

— Она может стать твоей мантией. Я уже говорил тебе, что был автархом над многими мирами. И снова стану автархом, но на этот раз мои владения будут гораздо обширнее. Я сделал этот мир, старейший из всех, своей столицей. То была моя ошибка, ибо я слишком долго медлил и наступила катастрофа. Когда пришло время бежать, путь к побегу был для меня закрыт: те, кого я поставил командовать кораблями, способными достичь звезд, уже улетели на них, и эта гора стала моей западней. Подобная ошибка не повторится. Моя столица будет в другом месте, а этот мир я дарую тебе, и ты будешь править им как мой вассал.

— Но я не совершил ничего, чтобы заслужить столь высокую честь.

— Никто, даже ты, владелец Талисмана, не вправе требовать от меня оправдания моим поступкам. Лучше взгляни на свою империю.

Пока он говорил, далеко под нами родился ветер. Облака вскипели под его напором, выстроились, словно ратники, в шеренги и поплыли на восток. Под ними я увидел горы и прибрежные равнины, а за равнинами еле различимую синюю полоску моря.

— Смотри! — Там, в горах на северо-востоке, куда Тифон указывал пальцем, что-то блеснуло. — Там применили какое-то мощное энергетическое оружие. Наверное, один из нынешних правителей или его противники. Кто бы то ни был, его местонахождение теперь обнаружено, и он будет повержен. Армии нынешнего века слабы. Наши цепы разобьют их словно мякину.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился я. — Ты же был мертв, пока мы с сыном не обнаружили тебя.

— Верно. Но с тех пор я прожил без малого день и успел объять мыслью далекие страны. В морях тоже обитают силы, которые будут править. Но они станут нашими рабами, а северные орды уже сейчас служат им.

— А жители Нессуса? — Меня бросило в дрожь, и я едва стоял на ногах.

— Нессус будет твоей столицей, если ты этого захочешь. Со своего престола в Нессусе ты будешь присылать мне дань прекрасными женщинами и мальчиками, древними книгами и приборами и всеми ценностями, производимыми на Урсе.

Он снова указал куда-то. Я увидел сады Обители Абсолюта, словно брошенный на траву золотисто-зеленый платок, а за ними Стену Нессуса и сам великий город. Вечный город раскинулся на многие сотни лиг, и даже башни Цитадели терялись в бесконечной череде крыш и извилистых улиц.

— Таких высоких гор не бывает, — сказал я. — Будь сия высочайшей в мире и стой она на вершине другой, столь же высокой, я и то не смог бы увидеть столько, сколько вижу сейчас.

Тифон положил руку мне на плечо.

— Высота этой горы зависит от моей воли. Или ты забыл, чей на ней лик?

Я смотрел на него в недоумении.

— Глупец, — сказал он. — Ты видишь моими глазами. А теперь достань свой талисман. На нем ты присягнешь мне.

Я вынул Коготь — в последний, как мне показалось, раз — из сшитого Доркас кожаного мешочка. Далеко внизу что-то пошевелилось. Зрелище из окна залы по-прежнему восхищало своим великолепием, но это был всего лишь вид, доступный каждому человеку, взобравшемуся на вершину могучего пика: голубая чаша Урса. Сквозь облака я видел колени горы со множеством прямоугольных домов, круглым зданием в центре и катафрактами. Последние медленно поворачивали головы от солнца к нам, наверх.

— Они приветствуют меня, — сказал Тифон. Пьятон тоже пошевелил губами, однако не в такт Тифону. На этот раз я принял это к сведению.

— Недавно ты стоял около другого глаза, — заметил я, — но они не стали тебя приветствовать. Они салютуют Когтю. Ответь, автарх, что станется с Новым Солнцем, когда оно наконец явится? Будешь ли ты преследовать его, как преследовал Миротворца?

— Присягни мне и поверь, что, когда оно придет, я буду его господином, а оно — моим самым жалким рабом.

Я нанес удар.

Есть такой удар — нижней частью ладони в нос, — в результате которого расщепленная кость врезается в мозг. Однако действовать нужно стремительно, ибо, заметив угрозу, человек инстинктивно вскидывает руки, чтобы защитить лицо. Я был не так ловок, как Тифон, но он закрыл руками собственное лицо, я же ударил Пьятона и услышал тот легкий роковой хруст, который означает смерть. Сердце, многие тысячелетия служившее не своему хозяину, перестало биться.

Через миг я ногой столкнул тело Тифона в пропасть.