Теперь, с двумя вахтенными офицерами на борту, я стал проводить часть времени в своей каюте, где помимо всего прочего осваивался с пистолями и мушкетами из оружейного рундука. У моего отца было два пистолета: большой, с которым он выходил из дома, и маленький, с которым никогда не расставался, даже если просто сидел у бассейна. У обоих были лазерные прицелы — ты сжимал рукоять, и лазерный луч показывал точку, в которую попадет пуля. Я знал про пистолеты, поскольку отец однажды показал их мне, но я тогда был совсем ребенком, и он запрещал мне до них дотрагиваться.

Пистоли и мушкеты в оружейном рундуке нисколько не походили на отцовские пушки. Они были без лазерных прицелов и все до единого однозарядные. В курке у них стоял кусочек кремня, а в специальной сумке хранились запасные куски кремня, вместе с ключом, которым разжимались щечки курка для замены старого кремня на новый. (Там также находились инструменты для раскалывания кремня, но тогда я не знал их назначения.) Ты взводил курок и стопорил предохранительной собачкой. Потом переворачивал оружие дулом вверх и засыпал в него порох из медной пороховницы. Большие пороховницы, содержавшие крупный заряд, предназначались для мушкетов, а пороховницы среднего размера — для пистолей. Потом ты закладывал в ствол пулю и забивал поглубже шомполом — деревянной палкой с медным наконечником, которая крепилась под стволом.

Забив пулю по возможности глубже, ты откидывал крышку полки и насыпал на нее мелкого пороха из маленькой пороховницы. Потом закрывал полку, снимал курок с предохранителя — и был готов стрелять.

Впоследствии я узнал, что опытный стрелок способен производить все эти действия с немыслимой скоростью, но тогда мне потребовалось минут десять, чтобы зарядить один мушкет. Я выстрелил из открытого окна каюты, и, разумеется, половина команды принялась барабанить в мою дверь.

Я ожидал, что мушкет сильно отдаст, но он был слишком тяжелым. Я так и не выяснил, сколько именно весило такое ружье, но будь оно хоть самую малость тяжелее, одному мужчине было бы не под силу постоянно таскать его с собой.

То же касалось и пистолей. Как я уже сказал, у моего отца был большой пистолет, но весил он раза в два — два с половиной меньше. Стволы у пистолей длинные — ближе к двум футам, чем к одному, — и поначалу я подумал, что лучше бы покороче. Позже я обнаружил, насколько полезными становятся такие стволы после того, как ты выстрелил единственной пулей. Я зарядил один из пистолей и засунул за пояс, но вскоре вытащил. По мне, он был слишком тяжелый, чтобы носить с собой весь день.

В конечном счете мы зачислили в команду четырех грометто, как я и планировал, и, таким образом, у нас оказалось достаточно рабочих рук, чтобы поставить люгерные паруса под бушпритом и брамсели — то есть все, что у нас имелось. У нас стояли брамсели на фок-мачте и грот-мачте. Старый «Новый ковчег» даже под всеми парусами развивал не ахти какую скорость, и нам приходилось брать рифы всякий раз, когда ветер хоть немного усиливался. Маху поначалу боялся залезать на мачты, но с нашей помощью преодолел страх.

Существовало два способа продать рабов в Порт-Рояле: либо продать всех сразу одному покупателю, либо ждать очередного аукциона и продать всех с молотка поочередно. Преимущество первого способа заключалось в том, что мы получим деньги быстро. Зато при продаже рабов с аукциона мы можем получить больше.

Первый вариант имел и свои минусы. Как только я продам всех невольников одному покупателю, команда потребует часть денег, а следовательно, ко времени, когда я попытаюсь продать корабль, команды со мной не будет. А команда мне понадобится, чтобы тщательно вымыть и привести в порядок «Новый ковчег», как мы сделали с «Санта-Чаритой» в Испании.

Вот почему я решил дождаться аукциона, который проводился всего через несколько дней. Команда недовольно заворчала, но я поставил всех на работу и заставил трудиться без передыху.

Ожидание имело еще одно непредвиденное преимущество: я мог вывести всех невольников на палубу и немного подкормить. (Я поштучно продал несколько вещей с корабля, чтобы купить продуктов.) После нескольких дней на свежем воздухе и сносной кормежки они стали выглядеть гораздо лучше. Еще один плюс заключался в том, что Лесаж изъявил желание купить Азуку. Я не хотел продавать девушку сразу, поскольку остальные члены команды сказали бы, что я запросил за нее недостаточно высокую цену. В любом случае мне пришлось бы продать ее в кредит, ибо деньги у Лесажа появятся только после аукциона. А тогда все остальные тоже захотели бы приобрести рабов в кредит.

Итак, мы стали ждать, и я купил фруктов на всех. Во фруктах много витаминов, а апельсины и лаймы стоили очень дешево. Мы опасались, что несколько женщин и детей могут спрыгнуть с корабля и вплавь добраться до берега, но никто не попытался бежать. Разумеется, невольников постоянно сторожили два человека с мушкетами. Эту необременительную обязанность я поручал тем, кто усерднее всех трудился.

Другая проблема, возникшая в связи с решением дождаться аукциона, состояла в том, что несколько рабов — пятеро мужчин и четверо мальчишек — не продались с первого раза. Однако я обратил данное обстоятельство нам на пользу. Я заплатил команде. (Они рвались поскорее спустить деньги на берегу и заели бы меня, если бы я не расплатился с ними.) Когда они сошли на берег, мы с Лесажем окончательно привели корабль в порядок с помощью оставшихся мужчин и детей.

Лесаж остался на борту, поскольку мы еще не продали Азуку. Я выставил девушку на торги на следующий день, и он предложил за нее цену и купил. Одного из мужчин Лесаж убил, но я выставил на торги остальных четырех и всех четырех мальчишек по минимальной цене и продал всех.

Затем я продал «Новый ковчег» человеку, который уже поднимался на борт и осматривал корабль. Я назвал цену, немного превосходящую последнюю, им предложенную, и он согласился.

В результате у меня на руках оказалась куча денег, поскольку за корабль мы выручили больше, чем за рабов. Чтобы невольничье судно окупилось, необходимо совершить два-три плавания. Но об этом позже, сначала я расскажу о дележе. Всю добычу надлежало разделить на равные доли. Каждый матрос получал по одной доле. Капитан (я) получал десять Долей. Старшина-рулевой (Рыжий Джек) — семь. Помощник капитана (Лесаж) — пять. Будь у нас в команде брадобрей-кровопускатель, он получил бы четыре доли. Боцман, плотник или парусник получили бы по две. Капитан Берт тоже получал десять долей.

Изначально команда состояла из четырех пиратов, не считая двух офицеров. Прибавляем к ним четырех грометто — итого восемь долей. Семь, пять, десять и десять дают в сумме тридцать два — значит, в общей сложности сорок. На сорок частей я и разделил все деньги, вырученные за рабов. Я отдал каждому причитающуюся ему сумму и купил денежный пояс из мягкой кожи, чтобы носить под одеждой и хранить в нем свои деньги и деньги капитана Берта. Только золото. Серебро и медь я просто положил к себе в карман, как делали все.

С деньгами, вырученными за корабль, дело обстояло иначе, поскольку мне пришлось купить для нас шлюп, снарядить его в плавание и обеспечить продовольствием. Он назывался «Виндворд», и я не стал менять имя. У него был ямайский рангоут, то есть короткая мачта и длинный гик. Его я тоже не стал менять, но я видел в гавани бермудский рангоут и очень впечатлился.

Прежде чем продолжить, я должен сказать, что шлюпы всегда небольшого размера и всегда однопалубные. Гладко-палубные, так принято говорить. Шлюпы относятся к категории ботов, а не кораблей. Если у бота одна мачта, это шлюп. Если две, дело усложняется. Скажем, одна мачта короче другой. Если она располагается ближе к корме, судно называется кеч. Если ближе к носу, мы имеем дело с ялом. Все ясно? Если гладкопалубный бот имеет две одинаковые мачты с прямыми парусами, это бриг. То же верно и для корабля: две одинаковые мачты с прямыми парусами превращают его в бриг. («Санта-Чарита» являлась бригом, пока капитан Берт не установил на грот-мачте гафельный топсель. Тогда она стала бригантиной. Бригантина — это не маленький бриг, а бриг с косым гротом.)

Если первая мачта короче второй, она называется фок-мачта, как первая мачта брига. Такое судно мы называли шлюпом или двухмачтовым шлюпом, но в наше время оно называется шхуной. «Виндворд» имел одну мачту, а значит, являлся шлюпом.

Когда судно будет готово к плаванию, мне понадобится команда. Я убеждал остаться со мной каждого мужчину, являвшегося ко мне за своей долей денег, вырученных от продажи корабля. Большинство не хотели идти в плавание на шлюпе — теперь они были при деньгах и хотели все спустить на берегу. Лесаж единственный берег свои деньги, что наводило на мысль о свойствах натуры, которые я уже подозревал в нем. Он сказал, что останется со мной, если я разрешу взять на борт Азуку. Я сказал «конечно», и таким образом у меня появился человек, который приглядит за «Виндвордом» в мое отсутствие.

Как вы поняли, у меня самого было порядочно денег. Я сошел на берег, осмотрелся там хорошенько и купил кинжал — такой большой, с прочной гардой и рукояткой из слоновой кости. Я пялился во все глаза на девушек, и, по правде говоря, они понравились мне меньше, чем девушки в Веракрусе. Многие веракрусские девушки были особами, от которых жди неприятностей, и обычно ты это сразу видел. Мне кажется, в Порт-Рояле я не встретил ни одной англичанки, которая пришлась бы мне по душе, а вот иные чернокожие девушки производили вполне приятное впечатление. Не всех удавалось раскусить с первого взгляда, но стоило поговорить с любой из них несколько минут, и тебе становилось ясно: от нее жди неприятностей.

Помимо всего прочего, большинство из них я едва понимал. На английском я говорил с раннего детства. На испанском я говорю так хорошо, что кубинцы и мексиканцы принимают меня за соотечественника — конечно, у меня смуглая кожа и темные волосы, что способствует делу. Тем не менее английский остается моим родным языком. Капитан Берт говорил с британским акцентом, однако я прекрасно его понимал. Но некоторых девушек в Порт-Рояле я не мог понять, хоть убей.

Один за другим у нас набирались люди. Рыжий Джек и Бен Бенсон вернулись на борт, а также Большой Нед и Маху. На судно нанялись несколько новеньких. Когда нас стало восьмеро, не считая меня, мы снялись с якоря и вышли в море. Девять человек вряд ли сумели бы управлять «Новым ковчегом», но для «Виндворда» этого было более чем достаточно. Я нанял такое количество людей, поскольку капитан Берт велел мне, если получится, привезти обратно больше людей, чем я взял с собой. Взял я с собой шестерых, и я боялся, что он не пожелает принять Неда и Маху. Если он откажется от них, по крайней мере он ничего не потеряет.

Азука готовила для нас, убиралась и выполняла практически любую работу, когда мы просили. Теперь она ходила в одежде (и носила дешевые побрякушки), но все же из-за нее произошла драка. Лесаж не убил того парня, но избил чуть не до смерти. На маленьком шлюпе с девятью мужчинами и одной женщиной на борту нам приходилось буквально сидеть на головах друг у друга. Я занимал единственную каюту, размером с чулан.

Я уже говорил, как люблю море и небо, безмятежные и прекрасные, и ощущение близости к Богу, которое возникает, когда с упоением любуюсь ими. Сейчас я должен рассказать еще об одной вещи — определившей всю мою жизнь, как мне кажется сейчас. Было время первой вахты, и солнце стояло низко над горизонтом, оранжево-золотое за облаками. Лесаж, командовавший вахтой, поставил одного человека на помпу, а Бена за штурвал. Я сказал, что сам встану за штурвал и таким образом он получит еще одни рабочие руки.

Вскоре стало слишком темно для работы, и все, кроме меня, сели или легли отдыхать, а немного погодя заснули. Наконец я решил, что теперь бодрствуем только мы двое: «Виндворд» и я. Мы шли курсом на Тортугу, грот тянул неплохо, и море было таким спокойным, словно тоже спало. Я знал, что случиться может всякое. Люди могут заварить какую-нибудь кашу, мы можем затонуть во время шторма, капитан Берт может не добраться до Тортуги в ближайшие недели и так далее — в общем, произойти может столько самых разных неприятностей, сколько не доставят и десять веракрусских девушек. Но море было спокойным, погода стояла ясная, и шлюп отзывался на каждое движение моих рук, точно живое существо. Я чувствовал, что могу положиться на Лесажа, Рыжего Джека, Бена Бенсона, Большого Неда и Маху, — итого выходит пятеро против четверых, даже если все остальные взбунтуются. Мы пойдем туда, куда я прикажу, и любому, кому это не понравится, придется добираться до суши вплавь. Здесь нет ни наставника послушников, ни федералов, чтобы действовать с оглядкой на них. Почти все на свете закованы в цепи, даже если они не видят своих цепей, но я — нет. Я могу дышать свободно, как большинство людей не дышит никогда в жизни. Погруженный в такие размышления, я простоял у штурвала всю вахту, и это было неописуемо здорово.

На следующий день я снова встал за штурвал. Ветер начал крепчать, и я решил, что со мной в качестве штурвального вахта Лесажа сумеет справиться с парусами своими силами и мне не придется командовать «свистать всех наверх!». Было славно. Мы поставили шпринтовый парус, грот туго надулся, и мы пошли с хорошей скоростью.

Ветер пел в такелаже, и примерно через полчаса до меня дошло: он пытается что-то сказать мне. На уроках музыки я научился одной (практически единственной) по-настоящему важной вещи: умению слушать слова и ноты гимнов и хоралов и понимать, что они значат. Я на минуту закрыл глаза, и мне показалось, будто я слышу отца Луиса. Не слова, но голос. Я находился за дверью классной комнаты, а он читал лекцию у доски.

Открыв глаза, я увидел, что стою внутри одного из чертежей, какие отец Луис чертил на уроках геометрии. Мачта являлась прямой линией, грот — плоскостью, гик — еще одной линией, и держащие мачту ванты тоже были линиями.

И я мог изменить этот чертеж.

Я много думал о бермудском вооружении, которое видел в Порт-Рояле, и жалел, что у нас не такое, поскольку с ним мы наверняка шли бы быстрее. За неимением более высокой мачты я не мог переоснастить «Виндворд» бермудскими парусами. Я мог бы укоротить гик — у нас имелась пила и несколько других инструментов, — но мне требовалась новая мачта. Тогда я понял, что могу изменить кое-что другое.

Во время следующей вахты я начертил для себя несколько чертежей на чистой странице судового журнала. Во всех углах я поставил буквы, как мы делали на уроках геометрии. Бакштаг тянулся от точки «А» к точке «В», верхушке мачты, и так далее. Остальные детали я опущу, скажу лишь, что конец бушприта обозначался буквой «I».

Потом я показал чертеж Лесажу и Рыжему Джеку и пририсовал треугольный парус, установленный на форштаге, как на обычной мачте. Один угол крепился к верхушке мачты, второй — к концу бушприта, а третий — к крюйсову «J», который надлежало установить.

— Форштаг крепкий, как палка, поскольку натянут очень туго, — сказал я. — Так почему бы нам не сделать это?

Лесаж указал, что нам придется разрезать по диагонали прямоугольный кусок парусины и половина пропадет.

— Не пропадет, — сказал я. — Это будет запасной JIB-парус.

Лесаж сомневался, что мой JIB-парус будет работать, но Рыжий Джек хотел попробовать. Я тоже хотел, а я был капитаном. Парусного мастера у нас на шлюпе не было, но придуманный мной парус имел очень простую конструкцию, и пара матросов выкроила и подрубила его за одну вахту. Мы установили крюйсовы у каждого борта, чуть впереди шкафута, поставили наш новый парус, и он заработал так хорошо, что мы почти перестали пользоваться шпринтовым парусом.

* * *

Когда мы достигли Тортуги, «Уилд» уже находился там. Мы с Недом спустили на воду маленькую шлюпку, единственную на нашем судне, и Нед погреб к кораблю. Я велел ему оставаться в шлюпке до дальнейших моих распоряжений и поднялся на борт. В моей жизни есть вещи, объяснить которые я не в силах, и одна из них — почему отдельные моменты я помню ясно, тогда как многое другое начисто забыл. Один момент я помню очень, очень ясно: я говорю Неду, что вряд ли задержусь надолго, поворачиваюсь и хватаюсь за штормтрап. Больше я никогда не ступал на борт «Виндворда» — и не видел ни одного члена его команды.

Капитан Берт пожал мне руку, провел в свою каюту, налил стаканчик рома и велел доложить о проделанной работе. Я рассказал обо всех имевших место событиях. Под конец я задрал рубаху, снял денежный пояс и отсчитал причитающуюся капитану Берту долю денег, вырученных от продажи рабов и корабля.

Он поблагодарил меня и похлопал по спине:

— Теперь ты капитан, Крис, дружище.

— Знаю, — кивнул я.

— Парней вроде тебя я усиленно ищу повсюду и редко нахожу, ясно? Я рад, что нашел тебя. За время твоего отсутствия мы захватили несколько кораблей лучше «Дукессы». Гораздо лучше. Если добавить твой шлюп и твоих людей к тому, что у нас уже имеется, мы вполне можем попытаться захватить галеон. — Он умолк, ожидая моего ответа.

Я хорошенько подумал, прежде чем говорить. Я знал, что́ я должен сказать, но произнести слова было трудно, поскольку я хотел по возможности избежать неприятностей.

— Однажды вы сказали мне, что я вам нравлюсь, сэр. Вы мне тоже нравитесь, и я надеюсь, вам удастся осуществить все ваши планы. Люди, которых я привез, принадлежат вам, и «Виндворд» тоже. Но я не пойду с вами.

К моменту, когда я закончил, капитан Берт держал руку на рукояти своего пистоля. Однако он его не выхватил, и я навсегда запомнил это. Он сказал лишь одно:

— Я так и знал. Но все же я попытался.

После этого он три дня держал меня в трюме закованным в цепи. Иногда меня забывали покормить, но если кормили, то вполне прилично. На третий день мужчина, принесший пищу, сказал мне, что капитан собирается высадить меня на необитаемом острове. Я так и предполагал с самого начала.

Ошибался я насчет размеров острова. Я представлял маленький островок, какой можно обойти кругом за день, если повезет. Этот же с виду походил на материк: поднимающиеся из моря горы, сплошь заросшие самыми зелеными в мире деревьями. Мы с капитаном Бертом сидели на корме баркаса, и я успел все хорошенько рассмотреть, прежде чем тот пристал к берегу.

Мы вышли из баркаса, только капитан Берт и я. Он отомкнул мои цепи и бросил рулевому, а потом мы с ним двинулись по берегу. Я был босиком, в рубахе и штанах, выданных мне в баталёрке. Он был в синем сюртуке с медными пуговицами, которые никогда не застегивал, и нес на плече мушкет. Я подумал, что он взял оружие на случай, если я вдруг наброшусь на него.

— Умеешь пользоваться таким? — Он снял мушкет с плеча.

— Умею заряжать и стрелять, но стрелок из меня никудышный.

— Меткость дело наживное, Крис. Держи, теперь это твое. — Он вручил мне мушкет и с ним сумку.

Я поставил ружье прикладом на землю и открыл сумку. Там находилась большая пороховница, маленькая пороховница с затравочным порохом, полдюжины пуль, форма для литья пуль, кремни и еще несколько предметов вроде ключа, которым стягиваются щечки курка, и кусочка мягкой кожи, благодаря которой кремень лучше держится в курке.

Занятый разглядыванием острова, я не заметил, что к поясу у капитана Берта прицеплен мой кинжал. Сейчас он отцепил клинок и протянул мне:

— А это и так принадлежит тебе.

Я попытался поблагодарить его. Я знал, что он убийца и грабитель, и тогда это меня по-настоящему беспокоило, но все же попытался.

— И это тоже твое, верно? — Он поднял подол рубахи и снял с себя денежный пояс, купленный мной в Порт-Рояле. — Здесь вся твоя доля, до последнего фартинга. Пересчитай, коли хочешь.

Поскольку у меня не было оснований не доверять капитану Берту, я не стал пересчитывать деньги. Я просто снял рубашку и надел пояс. Он оставался при мне, пока меня не ограбили испанцы.

— Это Испаньола, — сказал он. — Здесь водится дикий скот — в большом количестве, судя по всему. И дикие французы тоже. Буканьеры, как выражаются лягушатники. Они стреляют скот, вялят мясо и продают кораблям, которые останавливаются здесь, чтобы пополнить запасы. — Он ухмыльнулся. — Из них выходят отличные пираты, из этих буканьеров. У меня в команде дюжина таких парней, и я найму еще дюжину при случае. Они скоро выйдут тебе наперерез, если ветер не переменится.

Он страшно удивил меня, когда протянул мне руку. Как только мы обменялись рукопожатием, он принял самый серьезный вид.

— Они опасные друзья, Крис, и дьявольски опасные враги. Подружись с ними, коли получится, но остерегайся подводных камней. Если они увидят твое золото, ты покойник.

Если бы я зарядил мушкет так быстро, как мог (я имею в виду, как мог тогда), возможно, мне бы удалось застрелить капитана Берта, пока он возвращался на баркасе к «Уилду». Такая мысль пришла мне в голову — но имело ли смысл убивать его? Когда твой единственный друг убийца и грабитель, начинаешь смотреть на подобные вещи проще.