Насекомые ели поедом. Вот первое, что я должен сказать об Испаньоле, поскольку, если я не скажу этого с самого начала, Испаньола покажется вам истинным раем. Насекомые не давали житья. Там были кусачие мошки, такие маленькие, что и не разглядишь толком. И красные мухи, так и норовившие ужалить в лицо. Когда они налетали роем, приходилось отламывать ветку и махать ею у лица по несколько часов кряду. Сильнее всего докучали москиты. На Испаньоле было много всего хорошего, но я не провел там ни единого дня, когда бы не мечтал вернуться обратно в монастырь или на «Санта-Чариту».

Я не знал про насекомых, когда капитан оставил меня на берегу. Дул свежий ветер, а при ветре насекомых на взморье не было. Я знал только, что Испаньола обитаемый остров. Там постоянно жили люди, как на Кубе или Ямайке. Я решил, что для меня самое лучшее найти местных жителей и попробовать обратиться к ним за помощью. На «Новом ковчеге» были испанские карты, и я провел много времени, разглядывая их. Крупный город на Испаньоле назывался Санто-Доминго и располагался на южном побережье острова, ближе к восточной оконечности. Я не знал, нахожусь я ближе к восточной оконечности или к западной (оказалось, к западной), но по положению солнца в небе понял, что меня высадили на северном побережье.

Будь я умнее, я бы двинулся на восток вдоль берега. Вместо этого я попытался пересечь остров по диагонали, двигаясь на юго-восток с таким расчетом, чтобы выйти на южное побережье неподалеку от Санто-Доминго. Знай я про Испаньолу больше, я бы понимал, насколько дурацкая эта идея.

Я пустился в путь с надеждой встретить одного из животных, упомянутых капитаном Бертом. Я думал убить его и поджарить себе мяса. Примерно через час ходьбы я хотел лишь одного: спастись от насекомых. Наконец я нашел на горе место, свободное от мелкой летучей живности, — подобие широкого каменистого плато, открытого с трех сторон, кроме западной, — и там я переночевал. На следующее утро я нашел родник, напился воды от пуза и зашагал дальше. О размерах острова я имел самое смутное понятие и не знал, какое расстояние прохожу за день. Я полагал, что доберусь до противоположного побережья дня за три, а то и за два. Просто для вашего сведения: Испаньола имеет в поперечнике семьдесят пять миль, а по диагонали так и все сто. Для меня, ориентировавшегося по солнцу и шагавшего по сильно пересеченной местности, десять миль в день были хорошим результатом.

Просто для вашего сведения еще одно: впоследствии я никогда не разглядывал карты просто так. Я их внимательно изучал.

На «Магдалене» тоже были карты, подробные и точные, и ко времени, когда я разобрался с ними, я мог нарисовать любую из них по памяти.

Сейчас мне кажется, что я шел целую вечность, но вероятно, уже на второй или третий день пути я встретил Валентина. Я вышел из джунглей на полосу прерии и увидел голого парня на противоположной стороне. Я крикнул «Bonjour!», и он мгновенно скрылся за деревьями. Я подошел к месту, где он стоял прежде, и заговорил на французском, используя все слова, приходившие на ум. Сказал, что я заблудился, что я никому не желаю зла, что заплачу за помощь и так далее.

Немного погодя кто-то сказал: «Ты не француз». Он говорил по-французски, разумеется, и голос у него звучал испуганно.

— Да, — крикнул я. — Я просто немного говорю по-французски. Я американец.

— Испанец?

— Американец!

— Не испанец?

— Итальянец! Сицилиец!

— Ты не застрелишь меня?

Я хотел проорать: «Нет, черт возьми!» — но побоялся испортить дело. Поэтому я просто сказал: «Non, non, non!» — и положил мушкет на землю. Потом я поднял руки, предполагая, что он видит меня, хотя я его не вижу.

Мы еще долго переговаривались, прежде чем он наконец вышел. Он был примерно моего возраста, явно давно не брился и не стригся и прикрывал свою наготу лишь узким куском кожи спереди, который крепился к тонкому ремешку, завязанному на талии. На ремешке висел нож в самодельных ножнах. Я протянул руку и представился: «Крис». После минутного колебания он взял мою руку так неловко, словно обменивался рукопожатием впервые в жизни, и назвал свое имя. Немного погодя из леса выбежала собака. Ее звали Франсина. Франсина была славной псиной, но признавала только своего хозяина. Она никогда особо не доверяла мне.

С момента, когда я в последний раз ел на «Уилде», до момента встречи с Валентином я съел только пару диких апельсинов и был достаточно голоден, чтобы съесть Франсину. Я спросил Валентина, нет ли у него какой пищи, а он сказал, что у меня есть ружье и он покажет мне место, где водится дичь.

Мы прошли мили три, прежде чем Франсина спугнула дикую свинью. Я выстрелил и промахнулся, но Франсина обогнала свинью, выскочила наперерез и погнала обратно к нам. Свинья пронеслась мимо нас с поразительной скоростью (я и не думал, что эти животные так быстро бегают), но Валентин все же успел нанести удар ножом. Франсина побежала за свиньей, время от времени лаем давая нам знать о своем местонахождении, а мы прислушивались и старались идти по кровавому следу, оставленному раненым животным.

В скором времени Валентин остановил меня и указал пальцем: «Там». Он указывал на густые заросли тростника, но я с минуту напряженно прислушивался и удостоверился, что он прав. Я услышал рычание Франсины и какие-то щелкающие звуки, происхождения которых не понял. Когда я перезарядил ружье — забил в ствол пулю, насыпал на полку затравочного пороха и все такое прочее, — я снял курок с предохранителя и вошел в заросли, стараясь держать мушкет дулом вниз и продолжая повторять себе, что, если я случайно застрелю собаку, Валентин наверняка набросится на меня с ножом.

Франсина отвлекала свинью, уворачиваясь от коротких стремительных выпадов и пытаясь обойти ее сзади. В момент выстрела я находился так близко к свинье, что при желании мог бы, наверное, дотронуться до нее концом ствола.

Думаю, никогда впоследствии я не сознавал столь остро, что после нажатия спускового крючка выстрел происходит с некоторым опозданием. Речь идет всего лишь о доле секунды, но именно тогда я начал понимать, что этот крохотный промежуток времени является основным ключом к меткой стрельбе. Человек, считающий, что ружье выстрелит в момент нажатия спускового крючка, непременно промахнется. Довольно скоро я научился дожидаться, когда курок ударит по бойку, порох воспламенится и ружье выстрелит. Все это происходит очень быстро, разумеется. Но в течение этой четверти секунды человек, нажимающий на спусковой крючок, должен точно прицелиться в точку, куда хочет послать пулю. Когда я научился делать это каждый раз, я стал хорошим стрелком.

Тогда я стрелять еще не умел, но со свиньей мне повезло. Я пытался попасть ей в плечо, думая повредить какую-нибудь кость, чтобы животное не могло бежать. Я промазал мимо плеча, но пуля прошла рядом с сердцем, и свинья повалилась на землю. Она не умерла, но билась в конвульсиях, пока Валентин не всадил ей нож в горло.

Мы вытащили тушу из тростниковых зарослей и разделали. У меня был кинжал, но я не умел разделывать туши. Валентин умел и работал раз в пять быстрее меня. Мы выпотрошили свинью и отдали Франсине сердце и печень, а также всю прочую требуху, которую она пожелала съесть. Мы отрезали голову, все четыре ноги и содрали шкуру. Затем ремнями, нарезанными из свиной шкуры, привязали тушу к шесту, вырубленному из ствола молодого деревца, чтобы нести добычу на плечах. Я извлек пулю из убитого животного и, пока мы коптили мясо, положил ее на камень и обстукивал маленьким молоточком для колки кремня, пока она не приняла прежнюю круглую форму.

Но прежде мы развели костер. Валентин сказал, что самую большую сложность для человека, живущего в джунглях, представляет разжигание костра. Он делал это, ударяя тупой стороной ножа по камню нужной разновидности, чтобы высечь искры. Разведя костер, он пытался его поддерживать, но обычно безуспешно — ко времени, когда в костре снова возникала необходимость, от него оставались лишь угли да зола. Но с моим появлением все изменилось, и мы разожгли костер, насыпав немного затравочного пороха на кусок трута и спустив кремневый курок моего мушкета.

Мы поджарили мяса и поели, а потом Валентин показал мне, как натираться свиным салом в излюбленных москитами местах, чтобы отгонять кровососов. Ходить измазанным в сале было противно, и в скором времени оно начинало дурно пахнуть, но выбора не оставалось, ибо в противном случае москиты сожрали бы тебя заживо. Даже когда я обильно мазался салом, они все равно кусали меня, но гораздо меньше.

Потом Валентин показал, как соорудить из веток решетку, чтобы закоптить остальное мясо. (По-французски «коптить мясо» — «boucaner».) Нам пришлось следить за костром, не давая языкам пламени подниматься слишком высоко. Дело оказалось довольно трудным, поскольку растопленный жир постоянно стекал вниз и огонь разгорался сильнее. Мы то разгребали горящие головешки палками, то снова сгребали в кучу.

Тем не менее у нас нашлось время поговорить. Мы разговаривали на французском, и я не помню точных слов Валентина, но я спросил у него, как он здесь оказался.

— Я был слугой на большой ферме в Лангедоке. Я подписал бумагу, в которой давал согласие, чтобы компания отвезла меня за океан. Я должен был служить здесь три года, а потом получить свободу — в смысле, право на собственную землю и ферму. Здесь компания продала меня Лесажу, охотнику и жестокому человеку. Он сказал, что купил меня на пять лет. Я сказал: «Нет, на три», и он избил меня. После этого он часто меня бил. Он не кормил и не одевал меня, хотя в бумаге, которую я подписал, говорилось, что мой хозяин обязан обеспечивать меня пищей и одеждой. Моя одежда износилась в клочья, и я питался жалкими крохами, которые мне удавалось найти, когда Лесаж уходил на охоту, или своровать где-нибудь. Иногда другие охотники давали мне что-нибудь съестное. А иногда ничего не давали. У некоторых из них тоже были слуги. С иными слугами обращались плохо, но со всеми обращались лучше, чем со мной. Когда мы коптили мясо для наших хозяев, я тайком ел, когда мог. Если я попадался за этим делом, меня избивали. Однажды решетка прогорела насквозь, и несколько кусков мяса упали в огонь. Я знал, что хозяин изобьет меня до смерти за это. Я взял обгорелое мясо и нож, выданный мне для разрезания мяса, и убежал в джунгли. Франсина увязалась за мной. Она была одной из собак Лесажа. Возможно, она поступила так, поскольку я иногда ласкал ее, а возможно, просто потому, что у меня было мясо. С тех пор я живу в джунглях. Здесь не так хорошо, как дома, но лучше, чем у Лесажа, где тебя морят голодом и бьют. Здесь много съедобных диких фруктов, и я знаю все их. Я подбиваю птиц палкой — некоторые из них очень вкусные. Иногда охотники стреляют диких лошадей забавы ради и оставляют туши гнить. Я жду, когда они уйдут, а потом ем мясо. Конина, она вкусная. На берегу можно найти и другую пищу, но я редко хожу туда. Я боюсь, что Лесаж увидит меня и заберет обратно к себе.

Не помню, как долго мы с Валентином оставались вместе. Скорее всего, недели две, но возможно, и три или даже четыре. Заслышав поблизости выстрелы, мы убирались подальше оттуда. Кажется, такое случалось дважды. Мы обходили стороной места, где красные мухи и москиты свирепствовали особо сильно. Валентин сказал, что на юго-восточной оконечности острова, где местность более ровная, много ферм. Мы туда не совались.

На нашей оконечности острова тоже было несколько ферм. Там выращивали главным образом табак и держали мало домашнего скота. Валентин сказал, что на нашей стороне острова фермы французские, а на противоположной — испанские. Испанские фермеры иногда пытаются прогнать французов, сказал он. У них больше людей, но французы лучше дерутся.

Иногда мы охотились на птиц. У меня не было мелкой дроби для мушкета, только круглые пули диаметром с подушечку большого пальца, поэтому я стрелял птиц только на земле и на воде, стараясь испортить по возможности меньше мяса. Там водились утки, дикие гуси и крупные птицы, которых Валентин называл индейками, хотя это были не индейки. Эти крупные были самыми вкусными. Утки и дикие гуси были такими жирными, что казалось, они просто полностью растопятся на огне при жарке. Когда я стрелял их на воде, Франсина плыла за ними и приносила нам. Опасаться там было нечего, поскольку водяные птицы не садятся на воду в местах обитания крокодилов. Когда Валентин сказал мне, что крокодила из мушкета не застрелить, потому как пуля не пробьет крокодилью броню, я пару раз попробовал и убедился, что он прав. На Испаньоле хотелось постоянно держаться прозрачной воды, чтобы видеть крокодилов, если появятся.

Главным образом мы охотились на дикий скот и диких свиней. Свиньи опасные животные, порой они сами нападают на тебя и могут убить. Если их много, они чаше разбегаются в разные стороны, но иногда пытаются наброситься на тебя всем скопом. Если их лишь несколько, они всегда разбегаются, но какая-нибудь одна все равно может накинуться на тебя. У них есть клыки, которыми они щелкают в ярости, — именно этот звук я слышал, когда мы в первый раз убили свинью.

Поэтому безопаснее было охотиться на дикий скот, но завалить такое животное было весьма непросто. Приходилось долго выслеживать и подкрадываться, и в трех случаях из четырех ты возвращался с охоты с пустыми руками. За все время, пока я оставался с Валентином, я убил дикую лань, оленя и еще одну свинью. У нас всегда с избытком хватало еды, а также мяса для копчения.

А вот с хранением мяса возникали проблемы. Если оно намокало, то начинало гнить, как любое мясо, и вдобавок там водились дикие собаки, готовые сожрать любые наши съестные припасы, оставленные без присмотра. Поначалу мы прятали мясо в какой-нибудь сухой расселине, которую прикрывали плоским камнем, чтобы собаки не добрались. Позже Валентин сказал, что знает одну сухую пещеру, которую можно использовать в качестве хранилища.

Мы пошли взглянуть на нее, и там валялись кости — кости по меньшей мере сотни людей. Я спросил, кто они были такие, и Валентин сказал: «дикари» — другими словами, коренные американцы. Они прятались в той пещере, но их нашли и убили всех до единого. Мы сгребли кости в глубину пещеры и оставили там наше копченое мясо. Перед уходом мы заложили вход в пещеру камнями. Входное отверстие было небольшим, но сама пещера имела весьма значительные размеры. Я удивился, что там нет летучих мышей, но Валентин сказал, что для них у пещеры слишком низкий потолок, они любят спать гораздо выше. Я сказал, что для меня тоже потолок слишком низкий, поскольку я не мог там выпрямиться во весь рост, хотя Валентин мог.

На следующий день, насколько помню, я завалил дикого быка. Он загнал нас на скалы, и таким образом я получил возможность перезарядить мушкет и выстрелить еще раз. В общей сложности я выстрелил пять раз. Я знаю это, поскольку считал выстрелы. Когда мы разделывали тушу, я нашел всего три пули. То есть средний результат.

После этого я начал беспокоиться о том, что же будет, когда у меня иссякнут запасы пороха. Пули я мог вернуть обратно (иногда) и использовать снова. Но когда я израсходую весь порох, мне придется туго. Вдобавок рано или поздно я истрачу и последнюю пулю тоже. Я подумал, что надо бы изготовить луки и стрелы. Я почти не сомневался, что у нас получится, но я совершенно ничего не знал о стрельбе из лука. И если лук не хуже ружья, почему люди перестали пользоваться луками с появлением ружей?

И вот однажды, когда мы готовили обед, я снова принялся расспрашивать Валентина про охотников. Я сказал, что жизнь в Джунглях вполне меня устраивает, но охотники, вероятно, живут лучше. Во-первых, они могут покупать порох и пули у моряков, которым продают мясо.

— И еще ром, Кристоф. Швейные иглы и суровые нитки для парусного шитья, с помощью которых они шьют одежду. А когда они получают деньги за мясо, они отправляются на Тортугу, чтобы напиться и переспать с женщиной.

— Тогда почему бы нам не присоединиться к ним? Мы умеем охотиться.

— Они вернут меня Лесажу, и он забьет меня до смерти.

— Не вернут, если не узнают тебя. Здесь ведь наверняка много разных группок. Капитан, оставивший меня тут, сказал, что на острове полно буканьеров.

— О да.

— В таком случае мы можем присоединиться к каким-нибудь другим, а если Лесаж тебя увидит, я помогу тебе отделаться от него. Когда он видел тебя в последний раз?

Валентин пожал плечами:

— Год назад, наверное. Может, два.

— Думаю, тебе уже нечего опасаться. Ты тогда уже был такой заросший?

Он помотал головой.

— Отлично. Бороду сбривать не надо, просто подровняешь. Назовешься новым именем, а если кто-нибудь скажет, что ты беглый слуга Лесажа, говори, что он злонамеренно лжет и что ты видел, как он убил человека здесь, в джунглях. Это ж все детсадовские приемы, Валентин, — мой отец научил меня таким вещам, когда я был еще малым ребенком.

— Охотники не примут меня без мушкета. Для охоты нужен мушкет.

Именно тогда я понял, почему капитан Берт дал мне мушкет. Я немного подумал, а потом сказал:

— Ладно, вот как мы поступим. Я пойду один. На Тортуге можно купить мушкет?

— Наверное. Я там не был.

— Наверняка можно. Ружья у буканьеров изнашиваются, как любые вещи. До выпивки я не охоч, и вряд ли там найдется хоть одна девка, которую мне захотелось бы трахнуть. Поэтому я куплю тебе мушкет, когда раздобуду порох и пули для себя. — Тут мне в голову пришла новая мысль. — Еще я куплю ножницы и расческу, а также маленькое зеркало. Может, какую-нибудь одежду. Я оставлю все вещи в пещере, где мы храним копченое мясо. Ты найдешь их, когда заглянешь туда в следующий раз. И потом мы с тобой снова станем ходить парой, как сейчас.

— И я смогу вернуться домой…

— Верно! Если ты не будешь спускать все деньги на Тортуге, а сбережешь часть, ты сможешь оплатить дорогу домой, или, может, мы найдем для тебя какое-нибудь идущее во Францию судно, где требуются матросы.

На самом деле убеждать Валентина пришлось гораздо дольше, но в конце концов он признал мою идею дельной.

Если вы дочитали досюда, наверняка уже гадаете относительно Лесажа, и поверьте мне, я просто голову сломал. Я попросил Валентина описать своего хозяина, и он сказал, что Лесаж сильный мужчина, ростом пониже меня, но повыше его, с крупным носом и заурядным лицом. Под такое описание подходила не одна сотня парней. Мой Лесаж был пиратом, а Валентинов Лесаж — охотником, и мне представлялось, что Лесаж — довольно распространенное имя во Франции. В общем, я так ничего и не выяснил, и мне оставалось только гадать, не один ли и тот же это человек.

Потом мы отыскали лагерь буканьеров, и я вошел туда один. Я думал, что мне зададут кучу вопросов, и заранее продумал все ответы, по большей части лживые. Однако меня не стали допрашивать с пристрастием. Когда я сказал, что меня ссадили с корабля на берег, я ожидал, что они спросят, почему капитан решил избавиться от меня. Но они не спросили. Они поинтересовались, охотился ли я прежде. Я сказал, что убил двух свиней, лань и оленя, пока искал людей на острове, и накоптил мяса. (Я показал несколько кусков копченого мяса.) Вот и все. Я не был французом, и буканьеры наверняка это поняли, но последние две или три недели я много разговаривал с Валентином, а некоторые из них сами плохо говорили по-французски. В лагере жили пятеро охотников, свора псов и пара слуг. Слуги всю ночь поддерживали костры, чтобы отгонять москитов, а остальные спали.

На следующее утро мы отправились на охоту. Я выстрелил в оленя с близкого расстояния и промазал. К концу дня у нас было две лани, одна косуля и один олень — все не мои. Мы выпотрошили убитых животных и отнесли в лагерь, где слуги освежевали туши чуть ли не быстрее, чем я написал эту фразу, и начали нарезать мясо для копчения.

Я спросил, не оставим ли мы часть мяса на ужин, и парень, к которому я обратился, плюнул мне под ноги. Его звали Ганье. На башмак мне он не попал, да и не метил в него, полагаю, но мне такое поведение не понравилось. Потом мужчина по имени Мелин объяснил мне, что, по обычаю Берегового братства, никто не ест, пока охотничий отряд не убьет столько животных, сколько в нем людей. Ночью, когда все спали, я хотел съесть немного копченого мяса, которое принес с собой, но в последний момент удержался.

На следующий день мы добыли шесть животных, и я опять не убил ни одного. Когда мы вернулись в лагерь и слуги принялись готовить ужин для нас, Ганье попросил меня показать мой кинжал. Я вытащил клинок и отдал ему. Он с восхищением рассмотрел его и попросил показать ножны. Взяв у меня ножны, он вложил в них кинжал и засунул себе за пояс.

Когда я попросил отдать кинжал, он просто послал меня подальше. Тогда я сбил парня с ног, крепко пнул пару раз и отобрал у него клинок.

В следующий миг охотники схватили меня и сказали, что мы с Ганье должны драться на дуэли. Мелин объяснил, что это будет честная дуэль, на мушкетах.

Дальше произошло следующее. Мелин отмерил двадцать шагов неподалеку от лагеря. Мы с Ганье встали на этом расстоянии друг от друга и выстрелили из мушкетов в воздух, чтобы заново зарядить оружие для дуэли. Потом заложили в ствол пороховой заряд, забили шомполом пулю, насыпали затравочный порох на полку и так далее. Ганье управился гораздо быстрее меня и стоял, поставив мушкет прикладом на землю, пока я заканчивал. Мелин велел мне встать точно так же.

— Теперь я буду считать до трех, — сказал нам Мелин по-французски. — Насчет «три» стреляйте. Если вы оба промахнетесь, можете перезарядиться и снова выстрелить, коли пожелаете. Поединок ведется до первой крови.

Это означало, что я должен был одержать победу с первого выстрела, поскольку Ганье заряжал ружье гораздо быстрее меня. Я решил, что целится и стреляет он тоже гораздо быстрее. Поэтому я вот как придумал: выстрелить первым, очень быстро, бросить мушкет и дать деру. Уже сгущалась тьма, все здорово устали за день, и я рассудил, что у меня есть хорошие шансы убежать. Я попробую забрать обратно свой мушкет, когда все заснут. Если не получится, буду жить в джунглях, как Валентин, пока не подвернется еще какой-нибудь случай.

Мелин откашлялся. Я не смотрел на него. Ганье тоже. Мы смотрели друга на друга.

— Un.

Казалось, прошла целая вечность.

— Deux.

Я приготовился — мой противник тоже. Я видел ненависть в его глазах даже с расстояния двадцати шагов. Я знал, что я собираюсь сделать.

— Trois!

Я вскинул мушкет, прицелился в Ганье и выстрелил. Мушкет сильно дернулся вверх и назад, но я чудом удержал его в руках.

Пару секунд я не видел Ганье из-за дыма. А когда увидел, он стоял сложившись пополам. Мушкет он выронил, я мог лишь таращиться на него, не веря своим глазам. На его месте должен был быть я.

Мелин подошел к упавшему Ганье и присел на корточки. Спустя несколько мгновений он встал, сообщил, что Ганье мертв, и сказал, что теперь нам следует поужинать и лечь спать. Ганье был первым человеком, которого я убил, и той ночью я молился за него.

На следующее утро он по-прежнему лежал там, когда мы отправились на охоту. В тот день я завалил оленя одним выстрелом, хотя Жуару пришлось добить его выстрелом в голову в упор. Ко времени нашего возвращения в лагерь слуги убрали тело Ганье. Я так и не узнал, что они с ним сделали.

Я охотился с буканьерами пару месяцев. Иногда я стрелял метко, а иногда промахивался даже с близкого расстояния — если вы охотник, то знаете, как такое случается. Ко времени, когда мы отправились на Тортугу, я крепко подружился со всеми четырьмя парнями.

Там был захудалый городишко, сплошь лачуги, построенные из подручных материалов и крытые пальмовыми листьями. Ты мог купить там практически все, включая белых слуг вроде Валентина и чернокожих рабов. Мне сказали, что с рабами хозяева обычно обращаются лучше, чем со слугами. Это потому, что раба ты берешь на всю жизнь. Если покупаешь белого слугу на три года и он помирает через два года одиннадцать месяцев — какое тебе дело? Если подумать, ты только сэкономил на еде для него! Я посетил несколько аукционов с мыслью, что, если разница в ценах на Ямайке и Тортуге значительна, оборотливый делец может хорошо заработать на перепродаже. Цены были чуть ниже, возможно, но в целом такие же.

Я купил для Валентина мушкет и мушкетную сумку. А также штаны и рубаху. Мы ходили главным образом в кожаной одежде, но я решил, что Валентину нежелательно выглядеть человеком, проведшим на острове долгое время. Я хотел купить для него медную пороховницу вроде моей, но там продавались только роговые. На широком конце рога находилась крышка, которую ты откидывал, чтобы его наполнить, а на узком конце имелась заглушка, которую ты вытаскивал, чтобы засыпать порох в ствол. У всех буканьеров были только такие пороховницы. Недостаток пороховых рогов заключался в том, что тебе приходилось отмерять заряд на глаз или использовать отдельную мерную емкость.

Я спросил насчет затравочного пороха, и у лавочника имелись в продаже маленькие рога для него. Но он сказал, что для затравки можно использовать крупнозернистый порох, надо лишь растирать его пальцем прямо на полке. Никаких металлических предметов, чтобы случайно не высечь искру. Поэтому я купил только большой пороховой рог. В мушкетную сумку он не помещался. Его носили через плечо на шнуре.

Вы уже, наверное, поняли, что́ я чуть не забыл купить. Я спохватился только утром последнего дня нашего пребывания на Тортуге и бросился в ближайшую лавку, где приобрел зеркало, расческу и ножницы для Валентина.

Я смог купить все необходимое (и еще разную всячину для себя) на деньги, заработанные охотой. Денежный пояс я по-прежнему носил под рубахой. Я прятал его от посторонних глаз и никогда не прикасался к золоту. Незадолго до отъезда с Тортуги остальные охотники стали приходить ко мне один за другим с просьбой одолжить немного денег на разные необходимые покупки. Главным образом на порох и свинец для отливки пуль. Все деньги, заработанные за несколько месяцев охоты, они промотали за считанные дни — пропили, или проиграли, или потратили на женщин. Чаще — первое, второе и третье сразу. Желая покрепче подружиться с ними, я дал каждому в долг, но немного. Они пообещали вернуть деньги до нашей следующей поездки на Тортугу.

По правде сказать, я сомневался, что мне доведется побывать на Тортуге еще раз. Наверняка в скором времени какой-нибудь славный корабль, где требуются рабочие руки, придет на наш остров за копченым мясом. Так я тогда думал. Я постоянно вспоминал «Виндворд» и чудесные дни плавания на нем. К тому времени я был хорошим моряком и знал это.

Мы погребли обратно к Испаньоле — я с мыслью о хорошей должности на корабле, а мои товарищи с мыслью о дальнейшей охоте, насколько я понимаю. Несколько дней мы не охотились, но, прежде чем продолжить повествование, мне следует сказать, что у нас была пирога — большая лодка, выдолбленная из ствола дерева, какими пользуются коренные американцы. Пироги очень легки в управлении, хотя у них нет киля, позволяющего установить мачту и идти под парусом. В любом случае парус на них не станет хорошо тянуть, если команда не будет постоянно работать веслами, чтобы пирогу не сносило ветром слишком сильно.

В день нашего возвращения в лагерь я отправился в глубь острова и отыскал в горах пещеру, где мы с Валентином прятали наше копченое мясо. Я оставил там мушкет с мушкетной сумкой, зеркало и все прочее. Я оставил также свою большую медную пороховницу, поскольку к тому времени привык к пороховому рогу и не хотел с ним расставаться. Если бы меня спросили тогда, я бы с уверенностью сказал, что Валентин присоединится к нам через несколько дней. Он так и не появился, и в самом скором времени я порадовался этому. Сейчас я жалею, что он не пришел.

Уже на второй или третий день после нашего возвращения к острову подошли испанские военные корабли. Один имел на борту примерно шестьдесят пушек, второй — около сорока, а третий, гладкопалубный трехмачтовик, — двадцать. Поначалу мы решили, что испанцы хотят купить у нас мясо.

Офицер, высадившийся на берег, заговорил с нами на испанском с кастильским пришепетыванием. Я его понимал единственный из всех, но притворился дурачком. Тогда он перешел на французский, такой же скверный, как мой.

— Это остров его католического величества, — заявил он. — Вы находитесь здесь без разрешения, которого вы не получите. Вы должны немедленно покинуть остров. Иначе поплатитесь жизнью за неповиновение.

— И кто же убьет нас, месье? — спросил Мелин. — Вы?

Офицер помотал головой:

— Его католическое величество.

— Видать, он отличный стрелок, месье, раз собирается стрелять в нас аж из Мадрида.

Мы рассмеялись, но офицер нахмурился, а люди, доставившие его к берегу, всем своим видом выразили готовность убить нас. В баркасе я насчитал двадцать два гребца помимо рулевого. Похоже, каждый из мужчин имел при себе пистоль и абордажную саблю.

— У его католического величества длинные руки, — сказал офицер. — Возможно, вы в этом сами убедитесь. Однако он добрый и милостивый король. Вот почему он послал меня предупредить вас. Вы должны покинуть Испаньолу до захода солнца, все семеро. Вам запрещается переправляться отсюда на принадлежащий его католическому величеству остров Тортуга. И запрещается соваться в любое другое место во владениях нашего короля. А так можете отправляться, куда пожелаете. Покиньте остров — и вас никто не тронет. Останьтесь — и будете убиты или взяты в рабство, коли сдадитесь.

Мелин начал говорить, что мы никому не причиняем вреда и снабдили продовольствием много испанских кораблей, но офицер перебил его.

— Я не собираюсь спорить с тобой, поскольку это бессмысленно. Решение принял его католическое величество, а не я. Вы умрете или будете взяты в рабство, если останетесь здесь.

— Мы никуда не уйдем, — заявил Мелин, — и убьем каждого, кто попытается нас прогнать.

Настоящий француз пожал бы плечами. Испанский офицер развел руками. Разговор продолжался еще несколько минут, но я уже написал обо всем, что имело значение.

Как только офицер уселся в баркас, я начал пятиться к джунглям. Я знаком призвал остальных следовать за мной, но никто не сдвинулся с места.

Баркас подошел к большому галеону, и я наблюдал, как сначала офицер, а за ним гребцы забираются по штормтрапу на палубу и баркас поднимают на борт. Галеон развернулся и пушечные порты открылись.

Тогда я крикнул буканьерам разбегаться в стороны и падать на землю, но никто не пошевелился, пока орудия не выкатили в порты. Тогда Мелин крикнул всем отступать.

Никто не успел сделать и пары шагов, когда испанцы дали бортовой залп. Я находился на «Уилде», когда он дал бортовой залп по «Дукессе», но там было гораздо меньше пушек, причем далеко не таких мощных. Вдобавок тогда я стоял позади орудий, что сильно меняло дело. На несколько секунд показалось, будто на берег налетел яростный ураган. Валились деревья, ломались ветки, огромные столбы воды вырастали над нашей маленькой бухтой, и от грохота закладывало уши.

Потом вдруг снова воцарилась тишина.

Один буканьер погиб, и его слуга тоже. Имени буканьер я не помню, а слугу звали Харви. Ему оставалось работать по контракту всего три или четыре месяца, и он постоянно говорил о свиноводстве. Он знал о свиноводстве больше меня, а я знал много. Жуару оторвало руку. Мы сделали для него все, что могли, но он умер ночью.

Тяжелее всего я переживал из-за собак. У нас было около дюжины собак, и четыре из них погибли или получили столь тяжелые увечья, что нам пришлось их убить. Все они были отличными охотничьими собаками. Той ночью мы ушли глубоко в джунгли и похоронили Жуара на следующий день.

Потом мы снова стали охотиться, но держались подальше от берега и поставили второго слугу наблюдать за морем. Он должен был сообщить нам, если появится какой-нибудь корабль.

Но в действительности появились другие буканьеры, человек сорок — пятьдесят, которые плыли вдоль побережья в пирогах. Они сказали, что на остров высадилось испанское войско. Они вступили в бой и потерпели поражение — и теперь направлялись на Тортугу, чтобы отсидеться там, пока на Испаньоле не восстановится спокойствие. Они не смогли взять с собой свое копченое мясо и другие съестные припасы.

Мы накормили их, и все долго разговаривали тем вечером. Я сказал, что нам следует уйти в глубь острова и спрятаться в горах. Мелин сказал, что это не поможет. Индейцы пытались укрыться там — и посмотри, что с ними случилось. Возможно, мы продержимся какое-то время, но, когда у нас иссякнут запасы пороха, испанцы перебьют нас.

— Все равно, что стрелять лошадей забавы ради, — заметил я, но никто меня не понял.

Наконец мы улеглись спать, единогласно приняв решение отправиться на Тортугу завтра утром.