Это произошло так. Два предшествующих дня Чарли, Тео и Никки изображали из себя Робина Гуда и его вольных стрелков, и какую-то часть времени я проводила с ними в лесу, потому что была полна беспокойства, хотя понимала, что мальчикам мое присутствие не слишком по душе. На третий день Джинни попросила поехать с ней в ближнее селение, и я не могла отказать.

Впрочем, я была совершенно спокойна за детей и за Никки, так как видела, что играют они. соблюдая осторожность, — я имею в виду обращение с луком и стрелами. Мальчики выпускали их только по назначенным мишеням, а не в сторону друг друга. И вообще, помимо меня, за ними, сменяя друг друга, следили мистер Уилсон и служанки, приносившие им еду прямо в лес, туда, где мальчики разбойничали и выслеживали своего главного врага — шерифа Ноттингемского с его стражниками.

В день, когда произошло несчастье, мальчики встретили в лесу не шерифа, а Джонни Уэстера, своего ровесника, ехавшего с отцом на мельницу. Чарли предложил Джонни присоединиться к ним и вместе отправиться в «Шервудский лес», на что тот, получив разрешение отца, с радостью согласился.

Где был в это время их вездесущий наставник мистер Уилсон, я не знаю — кажется, поехал с разрешения Джонни в Хенли, чтобы встретиться там со своим родственником, но не думаю, что его присутствие могло бы предотвратить несчастье. У того, кто совершил преступление, было, как видно, все продумано до мелочей, иначе бы он не решился на такое. Впрочем, с мальчиками находился и взрослый мужчина — слуга, которого Чарли, наш Робин Гуд, уговорил сыграть роль своего любимого подручного Маленького Джона. Правда, роль Джона не была слишком важной — он должен был оставаться в разбойничьем лагере и как бы готовить пир на весь мир, ожидая возвращения вольных стрелков с очередной победой.

Ну и конечно, какой же это Робин Гуд с его добрыми молодцами без луков и стрел, каковые они поклялись выпускать только по стволам деревьев!

И все же несчастный Джонни Уэстер, который вместе с другими мальчиками наступал на врага и стрелял по деревьям, был убит стрелой, пронзившей ему грудь.

После того как слуга принес в замок раненого Джонни, после того как стало ясно, что бедняга умер, и послали за его родителями, Ральф попытался выяснить у трех перепуганных мальчиков, что же произошло. Мы с Джинни к тому времени уже вернулись из поездки в деревню.

— Это не мы, дядя Ральф! Не мы! — крикнул Чарли. — Как мы могли? Он стоял рядом с нами!

— Мы все вместе атаковали людей шерифа, — подтвердил Тео.

— Джонни был рядом со мной, — сказал Никки. — Справа… нет, слева от меня. Мы все кричали, но я слышал, как хрустят сухие ветки под его ногами. А потом… потом вроде был какой-то звук, и он крикнул… Джонни крикнул… Один раз.

Никки чуть не плакал. Остальные мальчики тоже.

— Думаете, это мы? — повторил Чарли. Он, как старший, видимо, больше разбирался в случившемся. — Ведь ему попали в грудь. А как мы могли?..

— Можешь поклясться, что никто из вас не заходил вперед? — спросил Ральф у Чарли.

— Ну как же? Как? — снова крикнул тот. — Мы же все были в одном отряде, стреляли в наших врагов. И Джонни тоже.

— Но ведь кто-то выстрелил в него? — устало произнесла Джинни. — Не он сам.

Мальчики замолчали, бледные, испуганные. Они в ужасе смотрели на нас и друг на друга, словно только сейчас поняли, что стрела не могла попасть в грудь Джонни сама по себе, а была пущена чьей-то рукой.

— Да, мама, — тихо сказал Чарли. — Кто-то был в лесу. С той стороны… Только не мы! — Опять его голос поднялся до крика.

— Ужасные игры, — сказала Джинни. — Стрельба, война. Ни до чего хорошего это не доводит. Сколько раз я говорила!

За банальными словами тщетно она пыталась скрыть свою беспомощность перед случившимся, перед страшной трагедией, разыгравшейся столь внезапно в этот яркий летний день.

— Мы больше не будем, — шепотом произнес Тео столь же бесполезные слова.

— Никакие сожаления уже не помогут, — безжалостно подвела итог Джинни.

— А не мог это быть браконьер? — пришло мне в голову. — Который вышел на охоту не с ружьем, а с луком, чтобы не производить шума?

— Браконьер, который охотится на детей? — спросила Джинни.

— Браконьер, который принял Джонни за… за оленя, — продолжала я не совсем уверенно.

— Все местные знают, — сказал Ральф, — что в этом лесу играют дети. И вообще никакой охоты здесь нет уже, наверное, несколько сотен лет.

— Мы так кричали… так кричали, — снова заговорил Никки. — Ведь у нас шел настоящий бой. Разве олени могут так кричать?..

Обстоятельства случившегося начинали представляться все более ужасными. Если это не дети и не случайный браконьер, то кто? И зачем? Какой-то одинокий безумец?

Вошел дворецкий и доложил, что приехали родители Джонни, Ральф немедленно пошел их встречать. Мне хотелось пойти с ним, хотелось выразить свое искреннее сочувствие несчастным и как-то помочь Ральфу найти слова утешения, которые, я понимала, совершенно тщетны. Но я не имела никакого права на подобный поступок, а потому промолчала.

— Я иду с тобой, Ральф, — сказала Джинни. с трудом вставая с кресла.

Я осталась наедине с мальчиками.

Мои чувства были в смятении. До боли в сердце я жалела родителей Джонни, и в то же время не могла избавиться от страшной мысли, что, если бы их сын случайно не включился в игру, жертвой стрелы мог бы стать мой Никки. И тогда он бы лежал без дыхания там, под деревьями, его бы принес слуга на порог замка.

Необходимо, решила я, как можно больше узнать о том, что произошло, и снова стала расспрашивать и без того несчастных, ошеломленных мальчиков.

— Вы не заметили, кроме вас в лесу еще кто-то был? Попробуйте вспомнить. Напрягите память.

Мальчики посмотрели один на другого и дружно покачали головами.

— Мы играли, миссис Сандерс, — ответил за всех Чарли. — Были очень заняты. Я не говорю, что там никого не было, но мы никого не видели. Верно?

Тео и Никки подтвердили его слова. Я поняла, что нужно оставить детей в покое.

— В жизни порой случаются страшные вещи, — сказала я, стараясь говорить как можно мягче, — которые трудно не только перенести, но и понять. Думаю, вам следовало бы поговорить в эти дни с вашим священником, дети. Никки и я делали так в трудных случаях, когда жили у себя дома.

— Да, миссис Сандерс, — отвечал Чарли. — А теперь мы пойдем наверх, можно? Если дядя Ральф спросит, мы будем там.

— Конечно, идите.

Я видела, что Никки хочет побыть со мной, и подозвала его. Когда мальчики скрылись за дверью, он обнял меня и спрятал лицо на моей груди.

— Как страшно, мама, — дрожащим голосом проговорил он. — Жалко Джонни. Он лежал, а из груди стрела торчала… А мы не знали, что…

Он громко зарыдал.

Я сжала сына так крепко, что, наверное, сделала ему больно, а перед глазами стояла картина, которую он в двух словах описал. Только стрела торчала из его груди…

Я вспомнила, что когда тело Джонни внесли в дом, я обратила внимание на его сходство с Никки: те же рост, сложение и волосы того же цвета.

Мои руки, сжимавшие Никки, ослабли. Страшное предположение заставило меня похолодеть. Нет, это уже не предположение, а уверенность. Мишенью неизвестного стрелка был мой сын!.. Или опять случайность, как два предыдущих раза? Нет! И еще раз нет!..

— Послушай меня, дорогой, — сказала я, когда его рыдания начали стихать. — С этой самой минуты я прошу… умоляю тебя никуда не отходить во время прогулок от мистера Уилсона и мальчиков. Слышишь меня? Никуда!

Он высвободился из моих рук и взглянул на меня округлившимися глазами:

— Я в опасности, мама? Но почему?

Я молчала, не зная, что ответить.

— Скажи! — повторил он.

Положение, я чувствовала, становилось настолько серьезным, что было необходимо, чтобы и Никки это понимал.

Я честно ответила:

— Я и сама не могу разобраться, дорогой. Но некоторые обстоятельства, и особенно то, что случилось с бедным Джонни, пугают меня. Поэтому, умоляю, будь осторожнее. Никуда не ходи один во время прогулок.

— Хорошо, мама.

— Вот и умница. — Я улыбнулась дрожащими губами. — А теперь отправляйся к себе. Увидимся утром.

— Мама, — сказал вдруг Никки, — можно я сегодня буду с тобой?

Я согласилась.

После обеда, когда мы с Ральфом прохаживались по розарию, он, как я и ожидала, не одобрил того, что я разрешила Никки ночевать у меня в комнате.

— Как это можно, Гейл? Мальчику уже восемь лет.

Я не стала просвещать его насчет того, что в большинстве бедных семей дети и родители спят в одном помещении чуть ли не всю жизнь. Я сказала о другом:

— Ты говоришь так, потому что хочешь, чтобы я была с тобой. Тебе нет дела до того, что мальчик в смертельной опасности, — лишь бы получить желаемое.

Он ответил сухим, оскорбленным тоном:

— Какое право ты имеешь так думать обо мне?

Мой голос от страха за Никки и от невольного чувства вины перед Ральфом задрожал, когда я заговорила снова:

— Почему ты не хочешь понять, какая угроза нависла над моим сыном? Да, знаю, многие годы вы тут жили спокойно, и тебе трудно представить, что вокруг замка, а может, и в самом замке бушуют страсти, ведущие к преступлениям. Разве не преступление история с мостом? А отравление моей лошади? Я уж не говорю о подлом убийстве мальчика… Мальчика, издали похожего на Никки…

Я замолчала. Какое-то время молчал и Ральф, потом сказал:

— Ты считаешь, что стрела предназначалась твоему сыну?

— Да.

— Господи! — проговорил Ральф, и это слово прозвучало в его устах как проклятие убийце.

Странная тишина окружала нас. Страшная и гнетущая, но заполненная нежным ароматом роз и трелями соловья, доносящимися откуда-то из-за стены замка. Не тот ли это соловей, что пел свои песни в нашу с Ральфом первую ночь любви?

Мгновенное воспоминание об этом смягчило меня, и, стараясь говорить спокойно, довольно неудачно я спросила, как прошел разговор с родителями убитого мальчика.

Взглянув на меня с неодобрением, Ральф ответил:

— Ужасно. А как могло быть иначе? Я все время чувствовал свою вину, хотя эти несчастные люди и в мыслях не имели в чем-то меня обвинять.

Я вдруг подумала, что говорю с человеком, находящимся как бы между двух огней. В его доме, в его владениях происходит одно преступление за другим, но он не хочет, не может признать их таковыми, ибо не в силах согласиться с тем, что Сэйвил-Касл стал местом, где творятся черные дела. И в то же время он понимает, что это именно так, сочувствует пострадавшим и полон гнева по отношению к преступникам, однако бессилен воспрепятствовать им.

А если так, то он заслуживает и сочувствия, и поддержки. Но чем я могу его поддержать? Тем, что проведу ночь с ним, а не с сыном?

Однако, с другой стороны, одернула я себя, чья жизнь сейчас в опасности — его или Никки?.. Хотя, кто знает, что последует в дальнейшем.

Ральф устало повел плечами и сказал:

— Я уж пытался говорить об этом, Гейл, попробую еще раз… Прошу, ответь, если можешь, почему Никки в опасности? От кого она может исходить?

Луна, прячущаяся до этого за облаками, внезапно полностью открылась и озарила сад бледным, восковым светом, под которым цветы вокруг показались какими-то неживыми.

— До того, как вы с Никки приехали сюда, — продолжал Ральф, — с мальчиком ничего не случалось? Никаких нежелательных происшествий?

— Ничего, — нервно ответила я.

Его лицо в лунном свете утратило смуглый оттенок и выглядело странно бледным, непроницаемым.

— Значит, — с обреченностью спросил он, — причину случившегося надо искать здесь, в замке, в тех людях, которые в нем сейчас живут?

Я сорвала цветок, хотя не хотела этого делать, и пальцы мои сами начали обрывать лепесток за лепестком.

— Ральф, мне неудобно первой начинать этот разговор, но уж раз ты спросил… Меня беспокоит Роджер. На днях он поинтересовался, действительно ли я откажусь от завещанных Никки денег, если он сумеет уговорить тебя отдать эти двадцать тысяч ему. Он разговаривал с тобой?

— Да. Я ответил, что не согласен.

— А что будет… — У меня перехватило дыхание от того, что я собиралась сказать. — Что будет с этими проклятыми деньгами, если Никки… если он умрет?

— Они вернутся в общую сумму наследства.

Я уколола палец о шип розы и поднесла ко рту.

— И будущий лорд Девейн станет их обладателем.

— Да.

Я отняла палец ото рта, взглянула на Ральфа, как бы заранее прося извинение за то, что собиралась сказать о его ближайшем родственнике, сыне лорда и, возможно, будущем лорде.

— Ты ведь знаешь, что Роджер нуждается в деньгах, он весь в долгах, много пьет из-за этого, на всех злится. Разве не естественно предположить, что он и есть то самое заинтересованное лицо, которое… прости, но элементарная логика подсказывает именно такой вывод.

Ральф поднял руку, мизинцем стер каплю крови у меня на губе от уколотого пальца.

— Нет, — сказал он, покачав головой. — Логика логикой, но я не верю этому, зная Роджера. Кроме всего прочего, он очень слабый человек. — В последних словах Ральфа слышалось легкое презрение. — И потом, еще неизвестно, станет ли он лордом Девейном. Так что скорее уж преступные действия следовало направить против Гарриет. И наконец, деньги Никки — сумма немалая, но никак не решающая для него.

Я была не согласна, но молчала, считая, что и так уже сказала немало.

Ральф обнял меня за плечи, я не могла не прижаться к нему — только так я чувствовала себя в относительной безопасности.

— Гейл, — сказал он, — почему Джордж вообще оставил твоему сыну эти двадцать тысяч? Ответь, дорогая.

Я отпрянула от его груди, тело мое напряглось.

— Не знаю.

— Но пойми, — настаивал Ральф, — я не смогу тебе помочь, если ты мне не доверяешь. Клянусь, я сохраню твою тайну и не воспользуюсь ею ни в каких целях. Но если ты ждешь от меня помощи, то…

Я окончательно высвободилась из его рук.

— Оставь меня в покое! Рождение Никки не окружено никакой тайной. Я понятия не имею, почему твой Джордж завещал ему эти деньги! И не хочу их! Они мне не нужны! Я с самого начала твердила об этом! А теперь дошло до того, что они стали причиной охоты на моего сына… И могут стать причиной его смерти!.. Думаю, самым правильным будет, если я немедленно увезу его отсюда! Как я раньше об этом не подумала?

Мягкость и теплота исчезли из голоса Ральфа, когда он спросил:

— Позволь узнать, куда ты поедешь?

— К тете Маргарет.

Его лицо окаменело.

— Думаю, несмотря на все что уже случилось, — твердым голосом сказал он, — я все-таки смогу лучше защитать тебя и твоего сына. Я уже решил нанять людей для охраны Никки и других детей и, возможно, не только для охраны, пока все не прояснится. Для этого я не пожалею ни сил, ни денег, Гейл, обещаю тебе. Чем бы это ни обернулось для меня и для нашей семьи… Его обещание прозвучало как угроза.

— И ты проверишь, насколько глубоко Роджер увяз в долгах?

— Конечно.

— Тогда я скажу еще вот что… В гостинице «Черный лебедь» о нем спрашивал человек по имени Уикем. Этот же человек, я случайно услышала, когда мы останавливались там с Джинни, собирается продать Коулу какие-то важные для того сведения.

— Я велю узнать, кто он такой, этот Уикем… И что связывает его с Роджером и Коулом.

Розы вокруг нас продолжали так же немыслимо благоухать; соловей продолжал петь свою романтическую песню; мы стояли все так же, в некотором отдалении друг от друга… Что-то сломалось, остыло в моей душе — так я чувствовала. Быть может, страх пересилил страсть? Превозмог любовь? А у него? Наверняка он обижен на мое упрямство. Оскорблен недоверием…

— Пора идти к вечернему чаю, — произнес Ральф с любезностью гостеприимного хозяина дома.

— О да, — ответила я. — Конечно.

Я видела, он не ждет… не хочет, чтобы я обняла его, и первая пошла к выходу из розария.

Молча мы вошли в дом.

Когда после чая я поднялась к себе в комнату, то первым делом увидела, что в коридоре перед моей дверью восседает слуга, человек огромного роста, который слегка улыбнулся мне.

Никки был уже в постели, однако еще не спал. Я поставила принесенную с собою свечу на столик и внимательно вгляделась в лицо сына, заметив следы обиды.

— Чарли и Тео назвали меня ребеночком за то, что я хочу спать в твоей комнате, — сказал он, предваряя расспросы.

— Не каждый день убивают мальчиков, — ответила я ему, как взрослому. — Нет ничего особенного в том, что человек думает о своей безопасности.

— Но они-то спят в детской, мама, — возразил Никки.

— Они там вдвоем, — довольно непоследовательно отреагировала я, на что он ответил, приподнявшись на постели:

— Они звали меня тоже… к себе… Тогда не будут дразнить ребеночком, верно?

— Никки, — сказала я, — ты хочешь спать в детской?

— Да, мама. Только не думай, что я не хочу быть с тобой.

Моего бедного сына раздирали противоречия. Я молчала, не зная, что сказать. Выходит, Ральф как в воду глядел, когда говорил, что такому большому мальчику уже зазорно спать в одной комнате с матерью.

— Что ж, — проговорила я, собравшись с духом, — если тебе веселее с мальчиками, я не против. Ступай наверх.

— А тебе ничего одной?

Я чуть было не рассмеялась, несмотря на серьезность ситуации.

— Не тревожься, мой милый. Я ведь привыкла.

Он начал выкарабкиваться из-под одеяла.

— Тогда я пойду. Да, мама?

— Я провожу тебя, дорогой.

Слуга, сидевший у дверей, пошел за нами на третий этаж, где я увидела другого рослого мужчину, охраняющего вход в спальню детей.

— Мы никого чужого не пропустим, — сказали они мне.

Я не зашла с Никки в детскую, так как понимала, что он этого не хочет, и медленно отправилась восвояси. Теперь уж я буду там совсем одна — с моими бесконечными мыслями, с моими страхами и сомнениями.

Да, Никки уже выходит из детского возраста, и что же будет дальше с ним, со мной? Раньше я как-то не заглядывала вперед, жила настоящим с его насущными заботами, но сейчас, в этом полутемном коридоре мне стало тревожно не только за сегодняшний день, но и за будущее.

Это чувство не исчезло и тогда, когда я улеглась в постель и задула свечу.

Может быть, следует, пока не поздно, ответить на предложение Сэма Уотсона и начать с ним новую жизнь? Потому что, как сказал Шекспир, — строки вдруг пришли мне на ум:

…Ведь это все равно, Что полюбить далекую звезду, Мечтать о сочетанье с ней.

Но та звезда настолько высоко…

Да, Шекспир, как всегда, прав: не нужно иллюзий, к чертям миражи…

Ральф обижен на меня, считает, что я не доверяю ему, но дело совсем не в этом, убеждала я себя. Просто я уверена, что обстоятельства, связанные с рождением Никки, не имеют никакого отношения ни к одному из нынешних обитателей Сэйвил-Касла, а значит, нет нужды ворошить прошлое.

И все же чувство вины перед Ральфом разрасталось у меня в душе, я уже готова была пойти к нему в комнату, извиниться, объяснить… Впрочем, вполне вероятно, его там нет, а натолкнуться на слугу… это было бы ужасно.

Я лежала с открытыми глазами, сон не шел, и я снова стала думать об обитателях замка, перебирала их душевные качества, известные мне, пыталась представить, как могут эти люди относиться к моему сыну.

Ральфа и Джинни, решила я сразу, не следует брать в расчет.

Роджер и так уже определен мной на роль главного подозреваемого.

А у кого еще могут быть основания видеть в Никки препятствие на своем пути?

Конечно, у Гарриет. Она его ненавидит, перво-наперво потому, что считает незаконным сыном Джорджа. Но достаточно ли этого, чтобы желать его смерти и содействовать ей? Если так, найти исполнителя совсем нетрудно. После недавней войны в стране полным-полно людей, готовых на любое преступление ради куска хлеба.

Ну а во-вторых, опять же деньги. Разумеется, двадцать тысяч фунтов могли быть завещаны кому угодно, помимо Никки, — тому же Роджеру, слугам или на благотворительные нужды. Но ведь отец Гарриет с присущей ему грубой простотой орал, что эти деньги принадлежат ему и должны к нему вернуться. И его дочь, безусловно, придерживается того же мнения.

Так что Гарриет тоже нельзя сбрасывать со счетов.

А ее отец?

Он и не скрывает своей враждебности к «незаконнорожденному», да еще получившему немалую сумму. Но опять же, может ли это чувство толкнуть старика на убийство? Если бы все, кто ненавидит, тут же убивали своих врагов, население земли заметно поубавилось бы и без всяких войн. Кроме того, в отличие от Роджера мистер Коул достаточно богат, а теперь еще пребывает в твердой уверенности, что у него непременно будет внук, который станет наследником титула и Девейн-Холла, — так зачем идти на убийство и дрожать потом от вечного страха разоблачения?

Правда, неплохо бы выяснить, какую роль во всем этом играет таинственный и малосимпатичный Уикем.

И, наконец, Джон Мелвилл, надежный помощник Ральфа, управляющий его домом.

Единственное слабое место Джона, если мне будет позволено так выразиться, — это то, что он в данных обстоятельствах является законным наследником Ральфа. Я вспомнила, как один раз он мимоходом дал мне понять, что Ральф больше никогда не женится, и, хотя я не думала, что Джон всерьез полагает, будто я могу оказаться избранницей его кузена, он все же упорно рассказывал мне, насколько тот любил свою жену и как страдал и страдает до сих пор, потеряв ее и ребенка.

Неужели, с сомнением думала я, Джона могло испугать явное расположение Ральфа к моему сыну, и он решился на страшное преступление — избавиться от Никки навсегда?

Но я сразу же отбросила эту мысль как совершенно нелепую.

Итак, единственным и наиболее вероятным человеком, способным задумать и осуществить с чьей-либо помощью то, что произошло, остается Роджер Мелвилл — вполне вероятно, будущий лорд Девейн.

Как ужасно!.. Как страшно!..

Что еще он предпримет и как его остановить?

Возможно, следует все-таки пренебречь советами Ральфа и немедленно увезти Никки из замка? Но тогда, без сомнения, где бы мы ни находились, мальчик будет еще более уязвим для негодяев, покушающихся на его жизнь…

Что же делать?.. Как поступить?..

В результате я решила пока остаться в замке и умолять Ральфа поторопиться с наймом охранников для моего Никки. И для остальных детей — потому что рядом с ним и они подвергаются опасности…

О Боже, в какую переделку я попала!