На обед миссис Макинтош не без помощи своего супруга умудрилась приготовить куски курицы, запеченные в горшочке и сдобренные многочисленными приправами, для чего не пожалела одну из своих любимых самых крупных кур. Видимо, она понимала: для того чтобы накормить такого здоровенного мужчину, как лорд Сэйвил, требуются значительные затраты. На стол также были поданы ароматная картофельная запеканка в качестве гарнира и свежеиспеченный, покрытый хрустящей корочкой хлеб.

Большую часть курицы я положила на тарелку Сэйвила, оставшееся отдала Никки, сама же вполне удовлетворилась запеканкой.

Никки ел молча, не выказывая намерения возвращаться к разговору о моем отъезде в имение графа, с которым я вела немного натужный разговор.

— Знаешь, Никки, — внезапно обратился Сэйвил к моему сыну. — Подозреваю, твоя мама не слишком хочет оставлять тебя с Макинтошами. Опасается, что им будет чересчур хлопотно. Я напрасно пытался убедить ее — восьмилетний мальчик уже вполне самостоятелен и может многое делать сам, не требуя постоянной заботы.

Все это говорилось добродушным, чуть снисходительным тоном, как бы намекающим на то, что мы-то, взрослые, хорошо знаем, каковы на самом деле они — наши дети.

Разумеется, Никки вскинул голову и взглянул прямо на меня.

— Вовсе нет, мама, — сказал он слегка дрожащим голосом, — со мной никому не будет трудно. Я ведь не ребенок.

— То же самое, слово в слово, я говорил твоей маме, — заверил Сэйвил.

Никки благодарно поглядел на него и выпрямился на стуле.

— Конечно, милый, — сказала я ему, — у тебя будет достаточно много серьезных дел: помогать Тиму с лошадьми, я уж не говорю об уроках с мистером Ладгейтом.

— Да, мама, — согласился мой сын с легким превосходством, свойственным мужчине, который и сам, без напоминаний, прекрасно знает, что ему нужно делать.

С улыбкой я одобрила его мужество:

— Была уверена, ты скажешь именно так.

Он показался мне таким маленьким, доверчивым и беззащитным в эту минуту, что сердце у меня сжалось от любви и нежности. И от беспокойства за него.

После обеда я оставила Сэйвила за бутылкой хереса и поднялась к себе, чтобы уложить вещи в дорогу.

Оглашение завещания, я уже знала, было назначено на девятнадцатое, то есть через день. Я рассчитывала, что мы прибудем в Сэйвил-Касл завтра во второй половине дня и уже рано утром двадцатого я смогу отправиться домой. Выходит, мне предстоит дважды присутствовать там на обеде, а у меня, я вспомнила, всего одно подходящее вечернее платье, купленное в прошлом году перед Рождественским балом, который обычно устраивал наш местный землевладелец для жителей округи.

Вынув платье из шкафа, я придирчиво осмотрела его, разложив на кровати. Оно было из небесно-голубого шелка — как глаза моего Никки, с глубоким квадратным вырезом, короткими рукавами с буфами и оборками на подоле. Наш сельский портной скопировал его с рисунка в «Журнале для женщин», который я принесла ему. Это было мое первое вечернее платье, приобретенное после смерти Томми.

Голубой шелк, подумала я, не будет бросаться в глаза на обеде у графа. Чего, пожалуй, не скажешь о двух моих старых платьях. Одно из них, менее поношенное, я тоже разложила на кровати. Оно было сшито из желтого муслина в простом и строгом «имперском» стиле, вошедшем в моду во время недавней войны с Наполеоном. В сравнении с голубым оно выглядело старомодным и выцветшим.

Я взяла новое платье, подошла к зеркалу, приложила к себе. На меня смотрела — если забыть о напряженном взгляде темно-синих глаз и коротких черных как смоль волосах, которые были когда-то длинными, — молодая женщина, не слишком отличающаяся от того «ведьмина отродья», что девять лет назад стала женой сына леди Сандерс.

Ведьмино отродье — так называли мою сестру Дебору и меня не самые добросердечные обитатели Хатфилда. Этим прозвищем мы были обязаны не каким-то своим действиям, а исключительно нашей тетушке Маргарет, известной в нашей части графства Суссекс травнице и целительнице.

Спешу заверить вас, что тетушка отнюдь не была колдуньей. Никогда не занималась заклинаниями, заговорами, предсказанием будущего и прочими не слишком разумными, на мой взгляд, делами, про которые можно прочесть в пьесе «Макбет». Тетя Маргарет была, в подлинном смысле этого слова, травнице и — собирала, выращивала различные травы и лечила ими.

Впрочем, не могу не признать, что кое в чем тетушка Маргарет могла показаться довольно странной. К примеру, она никогда не выходила за пределы своего дома и сада. Не то чтобы не хотела никуда пойти — нет, просто физически не могла: ей становилось плохо.

Когда мы с сестрой Деборой стали старше, эта особенность или, если хотите, болезнь причиняла нам немало горя. У всех девочек в Хатфилде были матери, которые ходили с ними на прогулки, в гости, на праздники. У нас с Деборой не было никого. Моя сестра, по натуре более серьезная и сдержанная, научилась быть выше этих условностей, если можно так выразиться, но я с трудом мирилась с нашим положением и далеко не всегда, с точки зрения окружающих, вела себя прилично и сдержанно.

В минуты самобичевания я начинала понимать, почему леди Сандерс возражала против женитьбы сына на мне. Впрочем, она не могла ничего поделать: Томми уже исполнился двадцать один год, а тетушка Маргарет не возражала против моего замужества.

Сейчас я стояла перед тусклым зеркалом, рассматривая отражавшуюся в нем двадцатисемилетнюю женщину. Короткий темный локон упал ей на лоб, она нервным движением головы отбросила его.

Да, подумала я потом, платье вполне приличное, мне нравится. Цвет гармонирует с цветом глаз, до того темных, что порой они кажутся не синими, а агатово-черными.

Как удачно, что я недавно решилась обновить свой гардероб: мысль, что пришлось бы появиться в доме графа Сэйвила в старом желтом платье, была неприятной.

Не подумайте, что я желала произвести на графа какое-то впечатление. Дело в элементарном чувстве гордости: мне претила мысль, что родственники Джорджа могут догадаться о степени моей бедности.

Я уже подходила со своей дорожной сумкой к лестнице, когда из коридора меня окликнул граф Сэйвил. Я остановилась, и, приблизившись, он взял багаж из моих рук прежде, чем я успела возразить. Но если мужчина, даже лорд, хочет нести мои вещи, пусть делает это.

Тим Хейнз, мне сообщили об этом, был уже в конюшне и занимался своей работой, поэтому я сочла возможным позавтракать вместе с Никки и графом. Мой сын выглядел веселым и жизнерадостным, и я старалась, чтобы ни он, ни Сэйвил не заметили беспокойства, которое я продолжала испытывать от предстоящей разлуки.

Стойкий Никки сохранял невозмутимость до той самой минуты, когда мы вышли во двор, где уже стояла карета и где нас окутал тихий морозный воздух. Только когда кучер графа подставил мне под ноги лесенку, тень беспокойства мелькнула на милой мордашке сына.

— Я вернусь к двадцатому, — сказала я, притягивая его к себе и целуя в шелковистую макушку. Потом оторвалась от него и по возможности весело и беззаботно добавила:

— Позаботьтесь о нем, миссис Макинтош.

— Уж не беспокойтесь, милочка, — ответила моя верная домоправительница. — Глаз не спущу с моего птенчика!

Я знала, что слышу чистую правду, а потому сравнительно спокойно поднялась в карету, сдерживая готовые хлынуть слезы. Не забывайте, что это был первый случай за все восемь лет, когда я оставляла Никки больше чем на несколько часов.

Кажется, я даже не сразу обратила внимание на то, что граф тоже уселся на подушки примерно в футе от меня.

И вот мы уже на дороге, которая проходит через наше селение и ведет дальше, в графство Кент.

Я долго молчала, уставившись на пустое сиденье перед собой и стараясь не плакать.

Сэйвил заговорил первым.

— С ним все будет в порядке, уверяю вас. — Голос его звучал на удивление мягко. — Многие дети в его возрасте учатся в школах далеко от дома и подолгу не видят матерей.

Я знала, что он прав.

— Все дело в том, — ответила я, — что после смерти отца он всегда был со мной. Это очень сблизило нас.

— Понимаю, — сказал граф так же мягко. — Но не следует растворять его в себе, миссис Сандерс. Ему надо учиться самостоятельности и…

Внезапно жаркая волна гнева буквально окатила меня, в глазах потемнело.

— Меня всегда удивляло, милорд, — резко оборвала я Сэйвила, — с какой легкостью люди, у которых нет детей, дают советы тем, кто их имеет.

— Несомненно, вы правы, мэм, — спокойно согласился он. — Если говорить обо мне, то мой сын и его мать скончались спустя два дня после его рождения. Но, уверяю вас, я имел возможность наблюдать за детьми, поскольку нередко приглашаю их к себе в гости. С родителями и без них.

Господи, как мерзко я себя почувствовала! Бедный Сэйвил — потерял сразу жену и ребенка!

— Прошу прощения, милорд, — с трудом выдавила я после паузы. — Я не имела ни малейшего намерения бередить вашу рану.

— Это произошло восемь лет назад, и, хотя шрам остался, рана уже затянулась и не болит.

— Могу вас понять, — пробормотала я. — Мой муж умер шесть лет назад.

Он не ответил, и мы продолжили путь в молчании.

А потом я вдруг осознала, что мы находимся в тесном пространстве кареты и что нога моего спутника пребывает рядом с моей собственной. Горячая волна прошла по моему телу.

«Ты сходишь с ума, Гейл, — укорила я себя. — С тобой никогда такого не бывало!»

Я тряхнула головой и спросила:

— Кто будет присутствовать при оглашении завещания, милорд?

Сэйвил слегка откинулся на спинку довольно потертого сиденья, расправил плечи, выпрямился — мне почудилось, что в результате этих манипуляций он оказался на несколько дюймов ближе — и, сложив руки на груди, ответил:

— Будет, разумеется, Гарриет в черном, специально заказанном для этого платье. Она была не очень довольна, когда я настоял, чтобы оглашение завещания состоялось не у нее в Девейн-Холле, а в моем доме, куда ей придется совершить небольшое путешествие.

Я не могла не заметить иронических ноток в его тоне, когда он говорил о вдове Джорджа, но никак не выразила своего отношения, хотя, должна признаться, будь леди Гарриет Девейн сущим ангелом, я все равно не могла бы заставить себя питать к ней нежные чувства.

Сэйвил тем временем продолжал:

— Без сомнения, вместе с Гарриет прибудет ее отец. Он повсюду сопровождает дочь. Его имя, как вы, вероятно, знаете, Элберт Коул, и свой немалый капитал он нажил на ткацких фабриках Манчестера, где, как говорят злые языки, нещадно тянут жилы из несчастных ткачей.

Я удивилась вторично — на этот раз ноткам плохо сдерживаемого осуждения, прозвучавшего в его словах. Да, тестя Джорджа граф Сэйвил тоже не слишком привечает.

— Не составляет секрета, — опять раздался голос Сэйвила, — что именно деньги будущего тестя побудили моего кузена жениться на Гарриет. Карманы его отца, сиречь моего дядюшки, были почти пусты, и у бедняги Джорджа не оставалось выхода. Или этот брак, или бегство от многочисленных кредиторов.

На этот раз в его голосе прозвучала симпатия, даже сострадание, что вызвало во мне немедленный протест.

— Если бы бедняга Джордж, — холодно возразила я, — хоть немного сопротивлялся, то, убеждена, его семья сумела бы найти другой выход из финансовых затруднений.

— Не думаю, что вы правы, — сказал Сэйвил. — Мой дядя Джек по доброй воле никогда не поставил бы своего сына в такое положение. И к моменту женитьбы Джорджа их имение было заложено и перезаложено.

У меня не было желания выслушивать эту трагическую в своем роде историю, в которой Джордж представал чуть ли не героем, принесшим добровольную жертву ради благополучия семьи. Я не хотела понимать ничего, что могло бы служить ему оправданием.

— А кто еще будет у вас, милорд, помимо безутешной вдовы и ее отца? — спросила я. Сэйвил охотно продолжил тему:

— Будет другой мой кузен, а ныне новоиспеченный лорд Девейн — Роджер.

Я подумала с противным злорадством, что леди Гарриет вряд ли испытывает особое удовольствие от общения с Роджером, унаследовавшим титул после ее мужа. У бедняжки в браке с Джорджем рождались только дочери. Ни одного сына. Тут уж никакие отцовские деньги не помогут. Потому Роджер и стал новым лордом Девейном.

— …Еще, наверное, прибудет моя старшая сестра, — говорил Сэйвил. — Не потому, что надеется получить что-то по завещанию, а из чистого любопытства.

— А как ее имя? — спросила я.

— Реджи на.

— Я хочу знать, как мне вести себя с ней.

— Ее муж — человек незнатного происхождения. Думаю, он не приедет вместе с ней. Джервез Остин более интересуется звездами, нежели людьми. Это он открыл новую комету, о которой столько говорили в прошлом году.

Признаться, я не слышала ни о мистере Остине, ни о его комете, поэтому мудро решила промолчать, тем более что Сэйвил еще не закончил перечисления.

— И наконец, еще один мой кузен, Джон Мелвилл, непременно будет при сем присутствовать, — Джон живет вместе со мной в Сэйвил-Касле, и я весьма благодарен ему за то, что он согласился взять на себя обязанности управляющего. Просто не знаю, что бы я без него делал.

Видимо, мы подошли к концу недлинного списка, и я позволила себе поинтересоваться:

— А кто же тот поверенный, в руках которого находится завещание Джорджа?

— Старик Миддлмен из фирмы «Миддлмен и Амброуз». Фирма размещается в Лондоне, и это является еще одним основанием для того, чтобы оглашение прошло у меня в Сэйвил-Касле. Он намного ближе к Лондону, чем Девейн-Холл.

Я спросила с осторожностью:

— Кто-нибудь из тех, кого вы перечислили, может знать о том, что Джордж оставил деньги для Никки?

— Трудно сказать, — ответил граф довольно холодно. — Во всяком случае, как я уже имел честь сообщить вам, от меня никто об этом не услышал.

Графа обидел мой вопрос — но ведь я, видит Бог, ни в чем его не обвиняла. И потом, какая разница — знают, не знают? Если он правильно услышал предсмертные слова Джорджа, то через день об этом будут знать все — кому нужно и кому не нужно. И что тогда?

— Извините, милорд, я не имела намерения задеть вас.

Он бросил на меня быстрый взгляд и ничего не ответил.

Я отвернулась к окну кареты. На солнце снежный пейзаж искрился миллионами кристалликов. Весь мир казался безмятежным, ничем не омраченным. Неужели так может быть?

Я глубоко вздохнула, и Сэйвил правильно истолковал мой вздох, потому что тихо сказал:

— Да, очень красиво.

Как видно, он простил мне невольно нанесенную обиду.

— Когда эта красота растает, — заметила я, — мы окажемся по колено в грязи.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

Мы исчерпали еще одну тему для разговора и замолчали.

— Сколько продлится наше путешествие? — спросила я спустя некоторое время.

— Зависит от дороги. Думаю, еще часов пять.

О Боже! Целых пять часов находиться вместе в тесноте кареты, почти касаться друг друга! И не знать, о чем говорить…

Я быстро придумала, как мне казалось, выход из положения и сама себя похвалила за находчивость.

— Мне делается нехорошо, — сказала я жалобно, — если я долго нахожусь внутри кареты. Не могла бы я какое-то время посидеть на козлах рядом с Джоном?

Сэйвил бросил взгляд, я заметила, на мой профиль, но я не поворачивалась к нему и старалась сохранять невозмутимое выражение лица.

— Будет холодно, — коротко сказал он.

Для меня холод на козлах был сейчас куда предпочтительнее внутреннего жара, который я испытывала здесь, в карете.

— Но я тепло одета, — твердо заявила я. — И лучше немного померзнуть, чем чувствовать головокружение и все такое…

Я сама толком не знала, что еще могла почувствовать, но для Сэйвила этого было достаточно.

— Хорошо, — сказал он, открыл окно, высунулся и крикнул Гроуву, чтобы тот остановил лошадей.

Мы вышли из кареты на заснеженную дорогу, где были явственно видны уходящие вперед следы почтового брайтонского дилижанса, которых придерживался наш кучер.

Прежде чем я успела выразить протест, Сэйвил взял меня обеими руками за талию и забросил на козлы. Прикосновение его рук я чувствовала потом очень долго.

Джон Гроув с испугом и недоумением взирал на меня, как на сумасшедшую.

— Вы совсем замерзнете, мэм, — проворчал он. — Ваша одежда не для кучерского ремесла.

Я повторила ему свою ложь по поводу самочувствия.

Его рот недоверчиво искривился, он снял шерстяной плед, которым были укутаны его ноги и протянул мне.

— Нет-нет! — воскликнула я. — Не надо! Я обойдусь. Спасибо, Гроув.

— Накиньте и завернитесь как следует, — повелительно сказал Сэйвил, перед тем как сесть в карету. — Пока будете на козлах, Гроув все равно не воспользуется пледом.

И тот подтвердил эти слова яростным кивком.

— Спасибо, Джон! — повторила я.

Он взял вожжи и, как только дверца кареты захлопнулась за графом, прикрикнул на гнедых, и мы продолжили путь.

Лошади шли умеренной рысью, я куталась в плед и старалась уверить себя, что мне ничуть не холодно — разве я не ездила верхом и в более сильные морозы? Но тогда я и сама была в движении — ноги, руки, поясница, — а сейчас, почти в неподвижном состоянии, я вскоре начала ощущать, как ледяные иглы пронизывают тело. Не прошло и часа, как я готова была молить Гроува остановиться и помочь мне перейти обратно в карету, но, к моему счастью, в это самое время раздался голос Сэйвил а.

— Останови, Джон! — крикнул граф. — Думаю, нам пора поменяться местами. Я давно не держал в руках вожжи.

— Я ни чуточки не замерз, ваше сиятельство, — возразил тот. — Ей-богу!

— Ну, ну, не выдумывай, Джон. Останови и слезай!

Гроув подчинился и с помощью своего хозяина медленно сполз с козел. Я видела, он замерз не меньше, если не больше меня. Мороз был сегодня несильный, но ветер крепчал и дул нам навстречу.

«А я? — пронеслось у меня в голове. — Неужели Сэйвил не снимет меня отсюда? Сама я не попрошу об этом, видит Бог! Лучше превращусь в кусок льда!»

Сэйвил взглянул на меня.

— Вы тоже, миссис Сандерс! — небрежно-повелительно произнес он. — Надеюсь, у вас прошла дурнота?

— Да, — с трудом выговорила я, стуча зубами.

Граф подошел с моей стороны, протянул руки, и я уже без колебаний оперлась о его плечи и затем с облегчением вздохнула, оказавшись на земле. Он придержал дверцу кареты, я села вслед за Гроувом. Сэйвил захлопнул дверцу, и через минуту мы ощутили, как карета закачалась на рессорах, когда граф взгромоздился на козлы. А еще через мгновение мы продолжили путь.

— О Господи! — воскликнула я. — У меня остался плед!

— Держите при себе, — посоветовал Гроув. — Его сиятельство никогда не мерзнет. Помню, он и мальчиком был такой же закаленный… Как-то раз…

Мой спутник пустился в воспоминания о детстве графа, а я с некоторым ожесточением подумала, что если нынешний лорд и вправду был таким героическим ребенком, то мне просто негоже подрывать сейчас его престиж каким-то дурацким пледом.

Я поплотнее завернулась в него, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, намереваясь согреться и заснуть.

И то, и другое мне вскоре удалось. Помню только, что кто-то поправлял на мне плед и я бормотала благодарности, а затем снова проваливалась в сон…

Я открыла глаза, почувствовав, как чья-то сильная рука обнимает меня за плечи, прижимая к большому теплому телу. Щека моя уперлась во что-то мягкое, и я поняла, что это меховой воротник мужского пальто.

Я стремительно выбралась из оков сна, но в голове еще плавал туман сновидений.

— Томми? — проговорила я.

— Боюсь, что нет, миссис Сандерс.

Это был сочувственный голос графа Сэйвила.

Я рывком выпрямилась, с ужасом сознавая, что спала у него на плече.

Казалось, граф не обратил внимания на мою реакцию.

— Вы пробудились как раз вовремя, — сказал он. — Сэйвил-Касл уже перед нами.