Эздемир, наместник султана Сулеймана II, прозванного Великолепным, восседал в своем кресле и молча слушал доклад Ибрагима, «мастера суповой миски». Эздемир никогда не мог привыкнуть к обычаю янычар давать своим офицерам кухонные титулы. Ничего, кроме улыбки, такое странное звание у него не вызывало. Он всегда представлял себе, как Ибрагим, облачившись в фартук и поварской колпак, командовал своими янычарами и заботился о том, чтобы лук был порублен достаточно мелко, а зелень была действительно свежей. Но от сегодняшнего доклада Ибрагима смех так и застрял в горле наместника.

– Мои люди прочесали всю округу храма Гроба Господня, обыскали каждый дом, каждую квартиру, вплоть до самой убогой каморки, и ничего не нашли, – произнес мастер. – Никакого намека на этого проповедника Джакомо, ни малейшего следа его появления. Ничего.

Эздемир протер глаза. Он устал и измучился. Груз ответственности за этот город порой тяжко давил на него. Так же как когда-то, полторы тыщи лет назад, давил на плечи прокуратора Понтия Пилата. Настолько тяжко, что иногда он мечтал просто сбросить его и вернуться домой. Домой, в горы, туда, где была одна-единственная мечеть, где все мужчины и женщины знали суры Корана и никто ни с кем не спорил о достоверности их содержания. Но это желание было не так-то легко осуществить. Одному Сулейману Великолепному было дано решать, когда Эздемир может сложить с себя полномочия наместника Иерусалима и может ли вообще. Наместник вздохнул.

– Либо этот патер Джакомо чрезвычайно умный человек, которому ловко удается уходить от наших розысков, – продолжал Ибрагим, чье лицо при этом стало мрачнее тучи, – либо его последователи так боятся его, что готовы лучше навлечь на себя тяжелую кару, нежели предать его. Или же...

Эздемир вскинул глаза.

– Почему ты замолчал, друг мой?

– Прошу прощения, наместник, но я не имею права забывать, кто донес нам на этого таинственного проповедника.

Эздемир пожал плечами:

– Разве это играет какую-нибудь роль?

– Если копать неглубоко, то нет. Тогда он всего лишь простой человек, – хмуро произнес Ибрагим. – Голодный гончар, который после утомительного дня, проведенного на базаре, заглянул в харчевню и там случайно стал свидетелем того, как два приверженца проповедника пытаются настроить хозяина-христианина против его иудейских и мусульманских гостей. – Он щелкнул языком. – Но если знаешь, что гончара зовут Мелеахим, дело выглядит иначе.

– Мелеахим, говоришь? Так этот горшечник – еврей. Ну и что? – Эздемир недоуменно покачал головой. – Я тебя не понимаю, Ибрагим. Куда ты клонишь?

– В той истории, которую преподнес нам этот Мелеахим, кое-что не сходится. – Он поднял руку и начал считать: – Первое. Почему именно он – еврей – доложил об этом происшествии, хотя в харчевне якобы обедали и мусульмане, ни один из которых к нам не обратился? Второе. Он утверждал, что видел этого отца Джакомо с его спутником несколько месяцев назад по пути в Иерусалим. Разговор якобы шел о «последнем крестовом походе», который они замышляют. Если это так, почему он не явился к нам сразу? Почему только сейчас решил рассказать о тех паломниках? И третье. Почему, объясни мне, пожалуйста, еврей идет обедать в христианское заведение, когда через улицу еврейских шалманов что собак нерезаных? Насколько мне известно, у евреев требования к пище гораздо строже, чем запреты Корана. По словам этого Мелеахима, он обычно не ходит обедать в городские заведения и поэтому не слишком хорошо ориентируется в Иерусалиме. Туда он якобы забрел случайно и уже не отважился уйти. И все это, разумеется, происходит именно в тот день, когда парочка учеников Джакомо решает выступить с проповедью в харчевне этого христианина. – Он яростно затряс головой. – Я просто отказываюсь верить этому. Слишком много случайных совпадений.

– Вместо этого ты решил, что этот жалкий гончар замыслил заговор?

– Может быть, не он один. Но среди евреев есть тоже неблагонамеренные по отношению к нам. Они все еще утверждают, что Иерусалим принадлежит им. Считают нас чужаками, захватчиками и мечтают изгнать из города и нас, и христиан. Этот проповедник мог бы быть им полезен. Благодаря ему все наше внимание переключилось только на христиан. Мы их подозреваем, обыскиваем их дома, кого-то бросим в темницу, многие предпочтут бежать – но при этом... – Ибрагим помедлил. – При этом таинственный проповедник Джакомо окажется не более чем тенью, сказкой, выдуманной фигурой. А тем временем евреи могут безнаказанно замышлять новое восстание.

– Ну, по крайней мере эти двое приверженцев проповедника не были вымышленными персонажами. Хозяин вышвырнул их на улицу на глазах всех своих постояльцев.

Ибрагим презрительно фыркнул:

– Это мне известно. В конце концов я сам допрашивал его. Но почему-то среди посетителей харчевни не нашлось ни одного, кто мог бы подтвердить рассказ Мелеахима о двух возмутителях спокойствия. Кроме того, и это для меня самый весомый аргумент, жена хозяина – еврейка. Она даже дочь раввина, с которым мы не раз имели дело из-за его чересчур радикальных взглядов. Но, может, тебе не доложили об этом.

Эздемир вздохнул. Этот факт действительно был ему неизвестен. Конечно, это представляло историю гончара в ином свете. И все же ему не верилось, что старый горшечник солгал.

– Ты ведь знаешь, Ибрагим, что Сулейман, да благословит Аллах его и его потомков, стремится к мирной совместной жизни верующих в единого Бога. Мы должны доверять иудеям и христианам и во всем их... – Он оборвал себя на полуслове и махнул рукой. Как никто другой, он понимал, насколько пустыми были эти слова. К тому же Ибрагим был не из числа писарей, библиотекарей, переводчиков и министров, перед которыми он был обязан тщательно взвешивать свои слова. С Ибрагимом он мог позволить себе быть откровенным. Они хорошо знали друг друга и поддерживали почти дружественные отношения, с тех пор как Сулейман Великолепный вот уже почти десять лет назад послал их обоих в этот город блюсти его интересы. И так же как он сам, Ибрагим знал правду. Желанием султана было создать царство, в котором все – иудеи, христиане и мусульмане – могли мирно уживаться друг с другом. Все в конце концов верили в единого Бога, были детьми одного и то го же Господа, почитали одних и тех же пророков. Но то, что срабатывало в других частях империи, оказывалось невозможным в Иерусалиме. В этом городе иудеи, христиане и мусульмане непрестанно враждовали друг с другом. И задачей Эздемира и Ибрагима было заботиться о всеобщем мире, к которому стремился Сулейман. Каким бы путями они его ни достигали.

– Прости за откровенность, Эздемир. Быть может, Сулейман – великий правитель, но, к сожалению, он еще и великий мечтатель, слишком охотно закрывающий глаза на действительность. Мы с тобой знаем это не понаслышке, на своей шкуре испытали. Я ни в коем случае не собираюсь запрещать евреям и христианам верить в своего Бога или тем более изгонять их из города. Пусть вешают свои кресты на стену или читают свои молитвы у Стены Плача. Но мне кажется целесообразным держать под большим контролем их собрания и не предоставлять им те же привилегии, которыми пользуются магометане. С гяурами надо обращаться осторожнее. И я бы начал с евреев.

Наместник помолчал, обдумывая услышанное. В душе он считал, что Ибрагим прав. Как все янычары, тот с детских лет был солдатом. Знал все уловки мошенников и обманщиков, тонко чувствовал грозящую опасность, предательство и ложь. Под его мудрым руководством за последние годы янычарам удалось задушить в зародыше не один бунт, о которых Сулейман Великолепный даже не подозревал, сидя в своем дворце в далеком Стамбуле. Без него и его людей совместная жизнь трех конфессий вряд ли протекала бы так мирно на протяжении нескольких лет. Поэтому к его оценке, несомненно, нужно было прислушиваться. И если им действительно угрожал новый мятеж иудеев, то заботы, которые угнетали его сейчас, не шли ни в какое сравнение с тем, что ему еще предстояло.

– Возможно, ты прав, Ибрагим, возможно, – произнес Эздемир и неторопливо кивнул. – Поэтому тебе непременно надо разыскать гончара Мелеахима и еще раз допросить его. Пусть будет установлено наблюдение и за его окружением. А еще за хозяином харчевни и его женой-еврейкой. Может, там обнаружится раввин-подстрекатель, или сам горшечник принадлежит к какой-нибудь еврейской секте, враждебно настроенной к нам. А может, старика просто использовали другие, кто поумнее, чем он сам. Выясни все это.

– Будет исполнено.

Ибрагим мрачно кивнул. На его лице было написано, что он уже раздумывал, кто из его солдат лучше всего подойдет для выполнения этой задачи.

– Но в то же время не будем упускать из виду и другую возможность, – продолжил Эздемир. – А именно, что гончар не хотел обмануть нас, что таинственный патер Джакомо в самом деле существует, и цель его – ни больше ни меньше как собрать вокруг себя достаточное число приверженцев, с тем чтобы начать новый крестовый поход. На этот раз не извне, а в самом сердце Иерусалима. – Ибрагим хотел что-то возразить, но наместник поднял руку, повелевая тому помолчать. – Я знаю, что ты хочешь сказать, Ибрагим. Если этот патер Джакомо реально существует, янычары напали бы на его след. Но он может быть весьма умен. Или очень ловок. И собрал уже достаточно адептов, безоговорочно преданных ему, готовых защитить его даже ценой собственной жизни. Или же – я понимаю, что этот довод тебе наименее приятен, – твои янычары не проявили достаточного усердия и внимания, как бы тебе того хотелось.

У Ибрагима кровь отлила от лица, глаза засверкали раскаленными угольями, крылья носа раздулись. В этот миг Эздемир понял, что допустил ошибку.

– Не хочешь ли ты этим сказать, что...

– Знаю-знаю, Ибрагим, твои люди поклялись в верности Аллаху и султану. Это ставит их вне всяких подозрений, но...

Эздемир поднялся со своего кресла и принялся ходить по залу. Мысль о возможном предательстве среди янычар претила ему самому. Однако чем больше он об этом думал, тем вероятнее это ему казалось. Разумеется, янычары были слугами Аллаха, и не только Сулейман полностью доверял им. Наместник тоже ни разу не усомнился в их верности и честности. Но ведь и янычары были всего лишь людьми, в чем бы они ни присягали. А человеческие сердца могут и размягчиться. По разным причинам. Месть, ненависть, жадность, сочувствие. А может быть, и любовь...

– Пожалуйста, не пойми меня превратно, Ибрагим, но так ли это на самом деле? Действительно ли твои люди все до единого настолько преданы Аллаху и султану, как бы нам этого хотелось? Мы-то с тобой знаем, какая кровь течет в жилах большинства из них. И одному лишь Аллаху ведомо, не вспоминает ли кто-нибудь из них о своем происхождении и не предпочитает ли следовать голосу крови, а не слову Корана. Ибрагим заскрежетал зубами:

– Может быть, у тебя есть конкретные подозрения против одного из моих солдат? Эздемир покачал головой:

– Нет, ни в коем случае. Это было всего лишь предположение. Я только хотел напомнить, что мы не имеем право исключать и эту возможность.

Ибрагим немного помолчал, потом согласно кивнул. Наместник видел, что друг делает усилие над собой. В черных омутах его глаз вспыхнула искра, ни разу доселе не виданная им у мастера суповой миски, и она ему не понравилась. Совсем не понравилась.

– Хорошо. Я поговорю с мастерами поварешки и подвергну своих людей обстоятельной проверке. Будут ли еще приказания?

– Да, – кивнул Эздемир и вновь опустился в свое кресло. Он чувствовал себя неуютно, но старался не подавать виду. – Вчера янычары прочесывали христианский квартал в поисках этого отца Джакомо. Но кто сказал, что он должен скрываться у простых горожан? А может, он нашел пристанище у какого-нибудь состоятельного купца? Может, он вообще один из них, благородный, влиятельный человек, дни напролет занимающийся своей торговлей? Так что проверьте заодно и дома торговцев-христиан. Само собой разумеется, это задание потребует большей деликатности, обходительности и вежливости. Не будем понапрасну восстанавливать против себя купцов. Это наверняка противоречило бы помыслам Сулеймана, да благословит Аллах его имя, а при некоторых обстоятельствах означало бы гибель этого города. Поэтому выбирай для этой операции особенно надежных и благоразумных солдат. Ничто не нанесет большего вреда нашему делу, если мы разозлим одного из влиятельных купцов неосторожным, вызывающим поведением и заставим его бежать из города, а то и прямо направим его к этому таинственному отцу Джакомо.

– Если он существует, этот отец Джакомо...

– Правильно, если он существует. Но если честно, я в этом не сомневаюсь.

Ибрагим набычился.

– Хорошо, – произнес он таким ледяным тоном, что у наместника по спине побежали мурашки. – Если у тебя нет других пожеланий, я позволю себе удалиться, что бы передать твои приказания моим людям.

Он поклонился и пошел к выходу с высоко поднятой головой. Эздемир провожал его взглядом, пока створки двери не закрылись за ним. Оставшись один, он долго не мог отключиться от разговора с Ибрагимом. В памяти всплыло странное выражение, мелькнувшее в его глазах. Пусть то была всего лишь мимолетная искра, но у него было такое ощущение, что в этот миг он заглянул в душу предводителя янычар. И то, что он увидел там, заставило наместника содрогнуться. Там бушевала ненависть, холодная, неприкрытая ненависть. «О Аллах, неужели мои трудности никогда не кончатся?» – пронеслось в голове у Эздемира. Сейчас он больше чем когда-либо желал бы переместиться в другое место. Иерусалим... Какой злой колдун забросил его сюда? Он встряхнулся и позвал своего секретаря. Тот немедленно вошел.

– Уважаемый Эздемир, отец моей обворожительной жены, дед моих детей, – сладко произнес он с легким поклоном, – вы позвали меня. Чем могу быть полезен?

– Мой дорогой Саади, прошу тебя, принеси мне все законы и указы за последние десять лет, касающиеся янычар. И еще все, что о них было написано.

Саади изумленно вскинул брови:

– Я прошу великодушно простить меня, дражайший тесть, но ведь это необозримое множество свитков и книг. Нет ли чего-нибудь более определенного в ваших поисках? Это помогло бы сузить круг интересующих нас трактатов.

Эздемир покачал головой и потер лоб. У него опять начались мучительные головные боли, как всякий раз, когда он чувствовал, что не справляется с ситуацией. В последнее время такое происходило все чаще и чаще. Он постепенно старел.

– Нет, я не ищу ничего конкретного. Просто... – Он прерывисто вздохнул. – Хочу быть честным с тобой, Саади. Я только что говорил с Ибрагимом, мастером суповой миски. И у меня закрались сомнения, действительно ли янычары заслуживают нашего безграничного доверия, как нам раньше всегда казалось. Я знаю, что Сулейман Великолепный, да благословит Аллах его и его потомков, возлагает на них большие надежды. Они опора его империи. Но не слишком ли мы верим в их преданность? Не могу избавиться от впечатления, что они пользуются большими правами, чем им полагается. – Он немного помолчал. Головная боль все нарастала. – Янычары весьма многочисленны, и они вооружены, Саади. Если они нападут на нас, от их сабель нам придется обороняться кинжалами и голыми кулаками. А Стамбул далеко, глаза и уши Сулеймана до нас не достают, и пока подоспеет помощь... – Он махнул рукой. – Мною овладела тревога, сын мой. Глубокая тревога. Это была бы не первая империя, закат которой начался с солдатского бунта.

Саади кивнул с серьезным лицом:

– Понимаю, достопочтенный тесть. Стало быть, я принесу вам все, что смогу найти об янычарах. Не обессудьте, если поиски займут какое-то время.

– Трактаты нужны мне не сегодня, Саади. И не завтра. Важно, чтобы я их вообще получил. Благодарю тебя, сын мой. И ни с кем не говори об этом, слышишь? Это должно остаться между нами.

– Разумеется.

Саади поклонился и быстро вышел. Эздемир в изнеможении откинулся на спинку кресла. Казалось бы, он мог сейчас успокоиться. Ибрагим займется евреями и христианами, Саади – янычарами. Все необходимые распоряжения он сделал. Можно было не сомневаться, что Саади выполнит его просьбу быстро и надежно. В конце концов он был его зятем. Человеком, которому он мог слепо доверять.

«Хотя бы одному, – подумал наместник. Головная боль разрослась с такой силой, что у него началась дурнота. – Есть хотя бы один человек в этом городе, которому я действительно могу доверять. Это ли не повод для радости?»

Анна и Рашид

Анна сидела в удобном кресле в библиотеке. В очередной раз Козимо и Ансельмо погрузили ее в непролазные дебри, которыми ежедневно и еженощно была опутана жизнь Иерусалима. Близился обед, и у нее голова шла кругом. Оба опять попытались рассказать ей все трех религиях, которым приходилось уживаться на маленьком пространстве внутри городских стен. Они просветили ее, в каком квартале жили евреи, где преимущественно обитали христиане, а какие улицы находились в крепких руках мусульман. Теперь она знала, где могла показаться только под чадрой, по каким дням ей как женщине лучше не покидать дом, а куда ей как христианке не стоит ходить за покупками. Жизнь в этом городе балансировала между запретами, обязанностями и уважением к обычаям других, которые своими указами пытался насаждать султан. Либо Иерусалим был чересчур мал, либо человеческая душа чересчур мелкой, чтобы обеспечить трем великим религиям мирное сосуществование – вот и все, что усвоила Анна после многочасовых объяснений. Постепенно она начала понимать Ансельмо.

– Если нас послушать, так покажется, что Иерусалим – сплошной сумасшедший дом, – с улыбкой произнес Козимо, словно угадав ее мысли, – но со временем к этому привыкаешь. Большинство живущих здесь людей – мирные жители, единственное желание которых – чтобы их оставили в покое, независимо от того, к какой конфессии они принадлежат.

– Но вот к кому вы действительно должны быть предельно внимательны, – продолжил Ансельмо, – так это к янычарам.

– К янычарам? – Анна закатила глаза. Еще одна часть населения, заслуживавшая особого внимания. Еще до своего отъезда она в Гамбурге прочитала про янычар в интернете. Это были христианские дети из провинций, которых Османская империя силой угоняла во время своих завоевательных походов. Этих мальчиков подвергали обрезанию, обращали в ислам, из них воспитывали солдатскую элиту, образовывавшую закрытое, почти монастырское сообщество. – И что же с этими янычарами?

– Султан Сулейман – мудрый и справедливый человек, – пояснил Козимо. – И хотя многие христиане утверждают нечто другое, именно он заботится о том, чтобы и евреи, и христиане могли свободно совершать свои религиозные отправления в Иерусалиме. Янычары – это, так сказать, его длинная рука. Однако...

– Кстати, они мусульмане, – перебил его Ансельмо. – Многие из них терпеть не могут ни евреев, ни христиан. И если что-то приходится им не по вкусу, они могут стать весьма неприятными.

– Но я читала, что они следят за соблюдением законов и за порядком, и еще...

– Разумеется, – опять не дал досказать ей Ансельмо с мрачной улыбкой, – янычары следят за соблюдением законов и за порядком, но это их законы. И порядок, который устраивает их. А это подразумевает, что они придираются к еврейским или христианским гражданам, когда им этого захочется.

– Но ведь Сулейман...

– Сулейман в Стамбуле, а это очень далеко, синьорина Анна, – возразил Козимо. – Он не может видеть, что творится здесь на самом деле. Так что лучше обходите янычар. А теперь пойдемте, синьорина Анна, самое время сделать перерыв. Мы опять заговорились, и у вас утомленный вид.

«Еще бы», – хмыкнула про себя Анна. Она еще в Гамбурге пыталась подготовиться к ситуации в Иерусалиме. Но быть здесь в действительности да еще мириться с реалиями XVI века – это было нечто совсем другое. К тому же у нее складывалось впечатление, что с течением столетий некоторые детали ускользнули от историков. К примеру, произвол янычар и отсутствие терпимости у них, о чем рассказывал Ансельмо.

– Уже настало время обеда, синьорина, – произнес Козимо. – мы поедим, а потом можем совершить не большую прогулку по нашему кварталу. Мы с Ансельмо часто вынуждены отлучаться из дома по делам, так что будет лучше, если вы будете ориентироваться здесь и без нас.

Эти слова прозвучали музыкой для Анны. Она была зверски голодна, голова ее гудела. Обильная еда и свежий воздух ей сейчас были крайне необходимы.

Все вместе они прошли в столовую, и Анна заняла свое место за длинным столом. Элизабет как раз поставила на стол огромное блюдо с восхитительно благоухающими колбасами, которые она уже подавала несколько дней назад, но тут в дверь постучали и вошел Махмуд.

– Простите за беспокойство, господин, – произнес он с поклоном в сторону Козимо. – Два янычара стоят у двери и желают войти.

Козимо нахмурился и бросил на Ансельмо строгий взгляд. Тот вытаращил глаза, воздел руки в знак своей невиновности и энергично затряс головой. Козимо шумно выдохнул воздух:

– Ну хорошо, Махмуд, проводи их в библиотеку. Я сейчас приду. – Он сердито швырнул на стол свою салфетку. – Ансельмо, не натворил ли ты чего-нибудь? Признавайся!

Ансельмо вновь яростно затряс головой, его глаза метали молнии.

– Нет. К тому же вам следовало бы лучше знать меня, отец. Если я что-нибудь вытворяю, как вы изволили выразиться, я никогда не попадаюсь. Никому. А уж тем более этим...

– Ну хорошо, хорошо, – быстро перебил его Козимо. – Но тогда возникает вопрос, что янычары забыли в нашем доме. – Он встал.

– Не нужно ли нам... – начал Ансельмо и тоже поднялся.

Но Козимо отмахнулся:

– Нет, оставайтесь здесь. Если возникнет необходимость, я прикажу вас позвать. Тут не может быть ничего важного. Вероятно, это какая-то ошибка. Или сообщение о неправильно доставленном товаре.

Он вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Ансельмо мрачно сверлил ее глазами, словно пытаясь силой своего взгляда прожечь дыру в дереве и заглянуть внутрь.

– Что тут позабыли янычары? Чего им от нас надо? – бормотал он себе под нос, словно жонглер, ловко вращая в руке нож. – Если бы я только знал...

В этот момент дверь распахнулась, и опять появился Козимо. Но не один. По пятам за ним шел один из янычар, бдительно следивший за каждым его движением. У Анны запершило в горле. Она вдруг представила себе, что они находятся в Берлине, а на дворе 1937 год, несмотря на то что на янычаре был не кожаный плащ гестаповца, а пестрая, яркая форма и высокая шапка, богато украшенная золотыми шнурами и кисточками, что при других обстоятельствах, несомненно, вызвало бы ее улыбку. Ансельмо дал знак Анне, и они оба поднялись. Козимо сказал что-то на иврите солдату, низкорослому полноватому мужчине с пушистыми черными усами и равнодушным выражением лица. Тот кивнул.

– Позвольте кратко перевести, – произнес Козимо. – Янычары пришли обыскать наш дом.

– Но почему? – взорвался Ансельмо. – Что они ищут? В чем наша вина?

Козимо сделал предупреждающий жест рукой. Ансельмо гневно нахмурил брови и так тесно сжал зубы, что на его щеках и висках напряглись мускулы. Но он молчал.

– Они не сказали мне, что именно ищут. Похоже, нас ни в чем конкретном не подозревают. – Это прозвучало как утешение, и все же страх сдавил Анне горло. Ей показалось, что она задыхается. А вдруг... Вдруг кто-то из обитателей дома рассказал о ее загадочном появлении в библиотеке? Что, если янычары ищут ее? – Сохраняйте спокойствие и раскрывайте рот только тогда, когда вас о чем-нибудь спросят. С одним из них у меня недавно была стычка у городских ворот из-за моей лошади. Но пока они ведут себя корректно. Быть может, парень уже забыл об инциденте. И если мы не будем раздражать их – так я, во всяком случае, надеюсь, – ничего страшного не случится. – Козимо еще раз предостерегающе взглянул на Ансельмо, потом сделал шаг в сторону и пропустил янычара мимо себя в столовую.

Глаза солдата скользнули сначала по Ансельмо и Анне, потом по столу. Это был поверхностный взгляд, как если бы он полагал, что все это пустая безделица, докучливая и ненужная рутина. Пожав плечами, он что-то сказал Козимо и развернулся, чтобы выйти. Козимо улыбнулся, и пульс Анны почти пришел в норму. Все было позади. Что бы ни искали янычары, похоже, здесь этого не было. Она вздохнула. Наверняка они сейчас испарятся, и она вновь обретет покой.

В этот момент в комнату вошел второй янычар. Он был более высоким и стройным, чем его товарищ, и из-под высокой шапки выбивались светлые, почти белокурые пряди. Мужчины перекинулись несколькими словами, и блондин покачал головой. Неожиданно что-то привлекло его внимание. Он отодвинул в сторону товарища, быстро подошел к столу и поднял крышку блюда, на котором все еще лежали горячие колбасы. Пытаясь что-то вспомнить, он смерил испытующим взглядом сначала Ансельмо, потом Анну.

«Этого не может быть», – сверкнуло молнией в голове у Анны, а потом у нее замерло все – сердцебиение, дыхание, мысли. Словно раскаленная стрела пронзила ее сердце, и она стояла, парализованная и пригвожденная к полу. Время? Да что время... Она целую вечность могла бы стоять здесь и смотреть в эти глаза. Это были самые голубые глаза, которые она когда-либо видела в своей жизни.

– Рашид!

Второй янычар деликатно теребил товарища за рукав. Медленно и неохотно, словно пробуждаясь ото сна, он оторвал взгляд от лица Анны. Его товарищ сказал еще несколько слов Козимо, и они попрощались.

Анна снова опустилась на свой стул, подивившись, что ноги держали ее все это время. Ей показалось, что прошли часы. Она чувствовала себя скованной оцепенением, оглушенной, как будто ее подмял под себя грузовик. Единственной мыслью, сверлившей ее затуманенное сознание, было: «Как я смогу снова увидеть этого юношу?»

– Думаю, нам нечего опасаться. – Козимо вскоре вернулся в столовую, с довольным видом снова занял свое место и пригладил волосы. – Напротив, оба были на удивление вежливы. Извинились за причиненное неудобство, попросили меня войти в их положение и сказали, что мы можем претендовать на компенсацию, если их визит нанес нам финансовый ущерб.

– Я растроган, – сыронизировал Ансельмо. Он все еще кипел от злости. – Ну и что же они искали? Они вам это тоже сообщили по дружбе?

Козимо покачал головой:

– Понятия не имею. Сначала я опасался, что они прознали про синьорину Анну, но, к счастью... Анна? Синьорина Анна?

Медленно, словно возвращаясь из забытья, Анна приходила в себя.

– Что?

– С вами все в порядке?

– Да, конечно, а в чем дело?

Козимо и Ансельмо переглянулись, смысл их взглядов был непонятен Анне. Козимо тяжело вздохнул и опять провел рукой по своим густым непокорным волосам, имевшим обыкновение стоять торчком во все стороны. Вид у него был не слишком счастливый.

– Дело может принять веселый оборот, – пробормотал он, и Ансельмо угрюмо кивнул. Глаза его метали искры.

– Так в чем же дело? – растерянно спросила Анна. – Я что-нибудь сделала неправильно?

– Нет. Думаю, вы тут не виноваты, синьорина Анна, – ответил Козимо, выпустив воздух, как тяжеловес, поднявший особенно тяжелую штангу. – Но есть силы, над которыми человек не властен.

Рашид вышел на улицу словно в трансе. Легкий ветерок дунул ему в лицо и остудил пылающие щеки. Его трясло как в лихорадке. И тем не менее разум его был на редкость ясен, а тело таким легким, что он почти не чувствовал камней под ногами. Ему вдруг показалось, что все изменилось в городе, с тех пор как он переступил порог этого дома. И воздух вокруг начал благоухать, будто повсюду цвели розы и жасмин. Рашид глубоко втянул носом воздух и вновь увидел перед собой ее лицо. Ее глаза. Это была она. Он это твердо знал, так же твердо, как то, что его зовут Рашид. Та единственная, за которой он отправился бы на край света, бился бы с чудищами или достал золотое яблоко с древа жизни. Ради нее он был готов на все.

– Опять по нулям, – радостно возвестил Юсуф. – Ничего необычного, никаких следов этого злополучного проповедника. – Да, ты прав.

Ответ механически слетел с губ Рашида, и все же его дивный сон дал трещину, будто к окружавшему его благоуханию примешалась другая, дурнопахнущая нотка. Совсем незначительная, всего лишь намек, но сердце забилось быстрее, а в животе появилось ощущение, чуточку напоминавшее тошноту.

– Да, друг мой, – Юсуф положил ему руку на плечо и посмотрел на него сияющими глазами, – на сегодня мы свою норму выполнили. Зайдем к мастеру поварешки, доложим ему обо всем, а потом поедим. Как тебе эта идея?

– Хорошая мысль, – ответил Рашид. Неприятное ощущение усилилось. Юсуф произнес то, что усилило это ощущение. Но что именно? Он сказал что-то про еду. Колбаса! Точно, вот что это было. Запах колбасы в столовой, в той комнате, где была она. Теперь он все вспомнил. Это был тот же запах, который он почувствовал пару ночей назад на улице, правда, тогда запах смешивался с испарениями потного человека, который был не слишком щепетилен в отношении ежедневного мытья. Значит, он все же не ошибся? И действительно видел кого-то, прятавшегося от янычар и пахнувшего колбасой? Такой, которую ели в этом доме – ее доме? Но тогда...

– Да что с тобой, Рашид? – озабоченно спросил Юсуф. – У тебя такое странное лицо... – Нет, ничего, – покачал головой Рашид.

Может, Юсуф тоже это заметил? Исподтишка он метнул быстрый взгляд на друга. Нет, наверняка нет. Иначе он продолжил бы обыск в доме и немедленно допросил бы всех обитателей. Но теперь? Что ему теперь делать? У него зародились подозрения, что кто-то из этого дома точно крадучись шел той ночью по улице. Безусловно, это не могла быть она. Возможно, она совсем невиновна. Да, она ни о чем не знала. Совершенно точно. Эти глаза не могли лгать.

– Мы сегодня свободны до вечера, дружище, – произнес Юсуф, когда они поравнялись со зданием, где были расквартированы янычары. – Может, сыграем партию в шахматы? Или сходим в баню?

– Может быть, – бросил Рашид. – Я еще не знаю. Он запнулся и остановился как вкопанный. Его вдруг как громом поразило. Оглушительно и безжалостно. Словно чей-то огромный кулачище неожиданно грохнул его по лицу. Сердце его остановилось. Он больше не мог дышать, и лишь огромным усилием воли ему удалось сохранить равновесие. Он увидел перед собой ее глаза, эти дивные глаза на прекрасном лице. Ему показалось, что в ней живет утраченная частичка его души. А потом он увидел перед собой казарму, свою кровать, свое место за столом среди товарищей. На короткий миг блаженства он забыл обо всем этом, но тем более горьким и болезненным было прозрение. Он был янычаром. А в жизни янычара нет место для любви к женщине.

Флорентийский купец

Зал, где ели янычары, был полон. Рядом с Рашидом и напротив него на узких лавках теснились товарищи – Юсуф, близнецы Хасан и Джамал, Али, Кемал и Малик. Они болтали, говорили о каком-то споре и дружно хохотали над шутками Малика, который бесподобно умел подражать некоторым из их начальников. При этом они огромными порциями уплетали еду, словно заключили пари, кто из них больше всех съест пшенной каши с бараниной.

Рашид активно участвовал в разговорах. Смеялся шуткам, вместе с товарищами бранил их предводителя и отправлял в рот ложку за ложкой, хотя это стоило ему больших усилий. Вкус пшена был для него сегодня немногим лучше, чем смешанный с водой песок пустыни, а мясо осело в желудке расплавленным свинцом. Но ему нельзя было выдавать себя. Не приведи Аллах, кто-нибудь заметит, что он не в своей тарелке, и начнет расспрашивать, что с ним... Тогда Юсуф может вспомнить, что Рашид заинтересовался блюдом с колбасами. А Хасану или Джамалу может прийти в голову мысль, что они тоже недавно учуяли запах колбасы в том узком проходе между домами. Им будет легко совместить эти два события, и они захотят снова обыскать дом флорентийского купца, ее дом. Рашид рассмеялся очередной шутке и проглотил омерзительный комок, в который слиплась у него во рту пшенная каша.

Ему было ясно, что он не имеет права молчать, что он обязан поговорить с кем-нибудь о своем подозрении – может быть, даже с кем-нибудь из командиров. Он был янычаром, он присягал на верность Сулейману Великолепному. Это был его долг – расследовать любой намек, который может вывести на след того таинственного проповедника со странным именем Джакомо. Сначала, разумеется, надо было пойти к мяснику и спросить его, готовил ли он колбасы, запах которых он учуял в ту ночь на улице. Быть может, христиане тоже покупали у него, и все было не больше чем простой чередой случайных совпадений. А если нет? У него мелькнула мысль, не может ли он самостоятельно провести расследование? Таким образом он уберег бы ее от массы неприятностей и в то же время исполнил бы свой долг. Но что делать, если его подозрение подтвердится? Тогда ему, конечно, надо будет обо всем доложить мастеру суповой миски. Или не надо?

– Ну так как, Рашид? – спросил в этот момент Юсуф, поглаживая свой живот. – Идешь с нами в баню?

– Да, – ответил Рашид с улыбкой, которая ему самому показалась фальшивой. Но другие этого, кажется, не заметили. Тогда он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, будто только сейчас его осенило. – Э, нет! Я совсем забыл, что моя бритва затупилась. Мастер суповой миски сегодня утром уже напоминал мне, что пора подстричь волосы, иначе грозился сделать это собственноручно. Если не хочу нажить еще и эту неприятность, надо обязательно купить новую. – Он утешал себя тем, что это было ложью лишь отчасти. Его бритва действительно оставляла желать лучшего, и мастер суповой миски действительно сделал ему замечание по поводу чересчур длинных волос. Правда, он не планировал покупать новую бритву именно сегодня. Ибрагим так часто придирался к нему, что он уже привык к этому. И кому какое дело до длины его волос, пока они, во всяком случае, не доросли до плеч? Таково было его собственное мнение. Рашид с сожалением пожал плечами. – Очень жаль, друзья, но вам придется пойти без меня.

– Мне тоже жаль, – откликнулся Джамал. – Но ты можешь прийти попозже, после базара.

– Хорошая мысль.

Выйдя из казармы на улицу, они попрощались, и Рашид проводил взглядом друзей, удалявшихся в сторону бань. Не успели они исчезнуть из его поля зрения, как он развернулся и зашагал в другом направлении – к мяснику Ибн-аль-Саиду.

У мясника Рашид уяснил две вещи. Первое – что его подозрение подтвердилось. Ибн-аль-Саид не делал колбас, запах которых хотя бы отдаленно напоминал тот, который он почувствовал в доме флорентийского купца и той ночью на улице. И второе – что он не будет докладывать об этом мастеру суповой миски. Пока, во всяком случае. Быть может, в городе был другой мясник, который изготавливал такие колбасы. Может, многие христиане ели в этом городе такие колбасы. Сначала он это проверит. А потом... Да, потом будет видно.

Он пошел на базар, чтобы купить бритву, как сказал друзьям. Рашид был скор не только на всплески гнева, но и на свои решения, поэтому на покупку новенькой острой бритвы ему понадобилось времени не больше чем на затягивание пояса вокруг талии. Собственно говоря, теперь он мог бы последовать за товарищами в баню. Но что-то удерживало его от этого. Против своего обыкновения он принялся бесцельно бродить по узким переулкам, разглядывал витрины торговцев медью и оружейников, оценивал разнообразные керосиновые лампы и перепробовал весь товар у торговца маслинами. И лишь оказавшись у дверей флорентийского купца, он заметил, что ноги сами привели его к ее дому. Или это Аллах вел его? Ну, если уж он один раз побывал здесь...

Недолго думая он позвонил в колокольчик на двери и стал ждать. Открылось окошечко, и появилась физиономия привратника.

– Что вы желаете, господин?

– Я должен поговорить с твоими хозяевами, – ответил Рашид. Он, правда, еще не знал о чем, но не сомневался, что удастся придумать что-нибудь.

– Сейчас?

– Разумеется, сейчас, – буркнул Рашид. – Если бы я хотел прийти завтра, я пришел бы завтра.

– Но вы уже были здесь днем и...

– ... И я распоряжусь, чтобы ты схлопотал десять ударов палкой по подошвам, если немедленно не откроешь мне дверь.

Лицо привратника побледнело. Оконце захлопнулось, и Рашид услышал, как изнутри отодвигали засов. Тяжелая дверь медленно отворилась.

– Ну вот, сразу бы так. Как тебя зовут?

– Махмуд, господин, – ответил присмиревший слуга.

– На этот раз я не буду тебя наказывать, Махмуд, – произнес Рашид, – но твое сегодняшнее поведение я запомню. А теперь веди меня к твоему хозяину.

– Будет исполнено, господин. Пожалуйте, – сказал слуга и зашаркал впереди. – Я проведу вас в библиотеку.

Рашид шел тем же путем, который проделал сегодня в полдень, и ему не верилось, что это было всего несколько часов назад. Эти часы показались ему неделями. Он вдруг начал нервничать, и сердце его забилось учащенно.

– Обождите здесь, – произнес слуга с поклоном, составлявшим смесь привитой вежливости и страха. – Я доложу хозяину.

Прошло какое-то время, прежде чем вернулся слуга. Когда же дверь опять открылась, вошел не купец и не его сын – вошла она. Втайне он надеялся вновь увидеть ее, однако теперь, когда она вдруг очутилась перед ним, к тому же одна, без мужского сопровождения, он растерялся. Но лишь на миг. Рашид тут же понял, какое счастье ему выпало. Он мог говорить с ней, услышать наконец ее голос. Никто не помешает им. По всему его телу разлилось тепло, и сердце опять подсказало ему, как и несколько часов назад: это была она, единственная.

Она сказала что-то слуге на языке, непонятном Рашиду, но звучавшем весьма мелодично. Ее голос был мягким, как тончайший шелк. Слуга кивнул, закрыл за собой дверь и ушел, опять шаркая ногами. Они остались одни.

Как и днем, Рашид не мог отвести от нее глаз – от ее красивых теплых глаз, нежного лица, обрамленного темными волосами, легкой улыбки, словно капельки росы застывшей в уголках губ. Впрочем, на этот раз он смог разглядеть и другие детали ее облика. Волосы ниспадали ей на плечи, под одеждой угадывалась стройная фигура.

Рашид закрыл глаза. Он попытался заставить себя вспомнить, что был янычаром. Существовали вещи, думать о которых он не имел права, которые были ему запрещены. Он давал клятву, ему нельзя... Наплевать.

Открыв глаза, он улыбнулся, увидев, что его чувства отражаются в ее глазах и на ее лице. Хвала Аллаху! Она разделяла его ощущения.

Она что-то сказала, и он с улыбкой покачал головой. Они смущенно глядели друг на друга молча, потому что говорили на разных языках. Но их взгляды передавали больше, чем могли бы выразить тысячи слов. Да, они были одним целым.

Когда открылась дверь, оба вздрогнули, как от удара плетью. Вошли купец и его сын. Женщина опять произнесла что-то на своем мелодичном языке, которого Рашид не понимал. Он был готов внимать ей вечно. И не только ради языка.

– Что привело вас к нам? – спросил купец на иврите. Он был вежлив, но от Рашида не укрылось напряжение на его лице. Может, ему все же есть что скрывать?

Или он просто нервничал, потому что за один день его во второй раз посещал янычар?

– У меня к вам есть еще один вопрос, который я не выяснил в прошлый раз, – нашелся Рашид. Хотя теперь он повернулся к ней спиной, он чувствовал на себе ее теплые взгляды, ласкающие его, словно солнечные лучи, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы не расплыться в блаженной улыбке. Купец и его сын вряд ли поняли бы его. – Вы тогда как раз обедали. На столе стояло блюдо с колбасами. Откуда у вас эти колбасы?

Сын купца, молодой человек привлекательной наружности со сверкающими карими глазами, насмешливо поднял брови:

– Вы хотите есть? Вас плохо кормят в вашей казарме? Если желаете, мы охотно...

Однако строгий взгляд отца заставил его замолчать.

– Простите. Мой сын Ансельмо порой бывает чересчур горяч. Полагаю, вам знакома эта черта характера, и поэтому надеюсь на ваше понимание.

Рашид улыбнулся. Разумеется, купец намекал на их недавнюю встречу у городских ворот. Он еще в первый раз понял, что это тот самый купец, который чуть до смерти не загнал свою лошадь.

– Я его прекрасно понимаю, – произнес он, четко осознав, что сейчас, когда она смотрит на него, он ни на кого и ни на что не способен злиться. Его душа ликовала. – Я прощаю его. Но он ошибается. Задать вопрос об этой колбасе меня заставил отнюдь не голод. Может быть, вы уже слышали, что недавно в нашем городе появился ранее никому не известный христианский проповедник. Сам по себе этот факт не вызвал бы нашего беспокойства, в конце концов таких много. Нас тревожит содержание его проповедей. Согласно нашей информации, он планирует ни больше ни меньше чем новый крестовый поход. И с каждым днем он собирает вокруг себя все больше приверженцев.

Рашид слыл человеком, способным на необдуманные поступки. Некоторые его товарищи порой считали его одержимым. Раньше ему казалось, что все они просто большие тугодумы, слишком медлительные и нерасторопные, чтобы уследить за его мыслями и поступками. Теперь, стоя в доме флорентийского купца, он уже не был так уверен в этом. Неужели его товарищи все-таки были правы? Пожалуй, что да, другое объяснение не приходило ему в голову. Должно быть, он лишился рассудка, если одного взгляда незнакомой женщины было достаточно, чтобы развязать ему язык перед посторонними и выболтать секреты, которые полагалось хранить в тайне. А если бы она прикоснулась к нему, что было бы тогда? Впрочем, он не жаждал сейчас ничего сильнее, чем этого.

– Мы знаем всего лишь его имя – он называет себя «патер Джакомо». И теперь мы прочесываем весь город, чтобы найти его.

– Тысячу извинений, но как это связано с нашей колбасой? – У купца был недоуменный вид.

– Тут я должен начать издалека, – произнес Рашид, чувствуя по своим пылающим щекам, что покраснел. – Несколько ночей назад во время патрулирования города со своими товарищами я увидел какую-то тень. Это был какой-то толстый неуклюжий человек, не похожий на вора, но явно пытавшийся спрятаться от нас. – И почему он только рассказывает им все это? Он говорил с купцом как с другом, вместо того чтобы допросить его. Если бы об этом узнал Ибрагим, мастер суповой миски, янычар неминуемо угодил бы на несколько дней в темницу. – Поскольку мои товарищи ничего не заметили, я решил, что обознался, или что это кошка, перебежавшая через улицу. Но от этой тени пахло вашей колбасой. Теперь, я думаю, вы поймете, почему я интересуюсь происхождением ваших колбас. Женщина сказала что-то на своем мелодичном языке.

– Она не говорит ни по-арабски, ни на иврите? – спросил Рашид купца.

– Синьорина Анна? – Он покачал головой. – Нет, к сожалению, нет. Но ей очень интересно узнать, о чем вы нам рассказываете. С вашего позволения я переведу ей.

Синьорина Анна... Никогда он не слыхал более красивого имени. Сердце опять запрыгало у него в груди. Он кивнул.

Купец быстро начал переводить. Глаза женщины расширились, и она побледнела.

– О Боже, – тихо проговорила она по-немецки, – значит, это правда? Он действительно здесь.

Ее слова поразили Рашида как гром среди ясного неба, его начал трясти озноб. Что это было? Что задумал с ним Аллах? Теперь синьорина Анна говорила не на языке купца. Это был другой язык, более твердый. Он никогда раньше не слышал его – только в своем странном сне. И тем не менее каким-то загадочным образом этот язык был настолько близок ему, что он понял каждое слово. Это было невероятно.

– Что... – Он откашлялся и заговорил снова: – Какой это был язык?

– Германский, – с готовностью ответил купец. – Собственно говоря, моя кузина живет не у нас во Флоренции, а гораздо севернее, по другую сторону реки, называемой Рейном. Она приехала с важными новостями к нам и... Впрочем, вы об этом уже знаете.

– Да, я в курсе, – медленно ответил Рашид, не спуская глаз с Анны. Какая таинственная судьба связала их? – Попросите ее еще что-нибудь сказать на этом языке.

Сын купца нахмурил брови. Судя по его виду, он был уверен, что янычар спятил. Ну и пусть. Рашид уже и сам сомневался в здравости своего рассудка. Купец искусно скрывал свое мнение о нем, но, похоже, перевел просьбу Рашида, потому что теперь Анна тоже вопросительно посмотрела на него. Ему казалось, что ее взгляд проникает в самые потаенные уголки его души, и она хотя бы приблизительно знает ответ на многие мучившие его вопросы. Он бы отдал свое годовое жалованье, чтобы прочесть ее мысли. Женщина улыбнулась.

– Меня зовут Анна, – медленно произнесла она и сделала шаг в его сторону. – А как твое имя?

– Рашид. – Сомнений больше не было. Он так же хорошо понимал этот язык, как арабский или иврит. – Меня... меня зовут Рашид. – Язык его ворочался медленно и неуклюже, как старый проржавевший ключ в таком же старом ржавом замке. Чужие звуки оказались знакомыми. И вдруг в памяти начали всплывать слоги и целые слова, будто строчки стихотворения, которое он учил когда-то очень давно и уже целую вечность не повторял. – Я рад познакомиться тебя... с тобой.

Теперь они стояли друг напротив друга так близко, что ему стоило всего лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до ее волос. Ее чудесных волос, блестевших, словно полированное дерево, в бликах льющихся в окна солнечных лучей.

– Я тоже рада, Рашид, – сказала она. В ее глазах вспыхивали искорки. – Ты очень хорошо говоришь по-немецки.

– А те... тоже? – осторожно спросил он.

Анна покачала головой:

– Нет, они нас не понимают.

Он улыбнулся. Как прекрасно было стоять здесь, разговаривать с ней и точно знать, что он мог все сказать. Например, какая она красивая, что он любит ее... И никто другой не понял бы их. Анна... Аллах милосердный и всемогущий подарил им собственный язык. На короткий миг он задумался, как такое могло получиться. Откуда он, проведший всю свою жизнь среди янычар, понимал этот странный язык? Он отбросил эти мысли, об этом он будет ломать себе голову потом. Сейчас это не имело никакого значения. Сейчас он стоял перед ней, и только это было важно.

– Я могу еще прийти?

– Да, – ответила она. – Я буду рада видеть тебя в любое время.

– Спасибо. – Внутренний голос подсказывал ему, что пора наконец распрощаться, пока он не нарушил все мыслимые правила вежливости и приличия, однако он никак не мог заставить себя сделать это. Ее взгляд приковывал его к себе. На коротком расстоянии он мог чувствовать возбуждающий аромат ее кожи. И почему ему нельзя просто остаться здесь, с ней?

«Потому что ты обязан выполнять свой долг, – напомнила ему совесть. – И потому что ее брат сейчас по праву удивится и потребует у тебя ответа за твое странное, непристойное поведение».

– До... свидания, – заставил себя произнести Рашид. Ему наконец удалось отвернуться от нее. Словно из теплых солнечных лучей он вступил в темную, сырую, холодную пещеру.

– С вами все в порядке? – спросил сын купца с таким насмешливым видом, что у янычара вскипела кровь.

– Разумеется, – злобно прошипел Рашид. – А если даже нет, вряд ли вы имеете право спрашивать об этом.

Молодой человек отпрянул на пару шагов назад, и вовсе не из уважения или страха, а только из осторожности. И Рашид мог поклясться, что случись им повстречаться не в доме его отца, а в безлюдном переулке, парень выхватил бы нож.

– Простите, – миролюбиво произнес купец, опять бросив сыну строгий, отрезвляющий взгляд. – Мы ни в коем случае не хотели вас обидеть. Заверяю вас, нам тоже крайне важно положить конец проискам этого проповедника.

У Рашида на затылке волосы встали дыбом, и он мгновенно отбросил всякую мысль об Анне. Как уже не в первый раз, предчувствия не обманули его. В доме купца он был на верном пути. Эти люди что-то знали о патере Джакомо.

– Почему? – спросил он, не спуская глаз с купца, чтобы от него не укрылся любой, самый замаскированный жест. – Вы же сами христиане. Вы не можете не понимать, что проповедника в лучшем случае ждет тюрьма, а скорее всего, даже смерть, если нам удастся его поймать. И тем не менее вы тоже хотите, чтобы наши поиски увенчались успехом. По какой причине?

– Потому что... – Купец нахмурил брови и внимательно посмотрел на Рашида, словно все еще не был уверен, что тот заслуживает его доверия. – Вы искренний человек и были честны с нами, а посему мы тоже будем с вами откровенны. Мы, – он показал на сына и на Анну, – также ищем этого отца Джакомо.

Рашид недоверчиво уставился на купца:

– Вы знаете его? Кто он такой? Откуда родом и что...

Купец поднял руку, и Рашид замолчал.

– Может быть, мы знаем его. Может быть. Пока что мы лишь предполагаем, что отец Джакомо, о котором шла речь, и один наш соотечественник – это одно и то же лицо. Он носит то же самое имя, и все, что вы о нем рассказали, подходит к его образу. Но тот ли это человек на самом деле, еще предстоит выяснить. – Он помолчал и так серьезно и пристально посмотрел на Рашида, что у того по спине побежали мурашки. – Если это тот самый человек, которого мы так долго ищем, то он очень опасен. Гораздо опаснее, чем вы можете представить себе в самом страшном сне. И вам потребуется любая помощь, чтобы схватить его. Мы сами уже не один год охотимся за ним – но безрезультатно.

– Он что же, демон? – спросил Рашид, пытаясь стряхнуть с себя ужас, вцепившийся ему в затылок мертвой ледяной хваткой.

– Отнюдь нет, – ответил купец. – Он такой же человек, как мы с вами. Но исходя из моего опыта, чтобы совершать дьявольские дела, демоны не нужны. Человек в этом отношении гораздо изобретательнее.

– Понимаю, – кивнул Рашид. Ему почему-то вдруг стало жаль купца. – Стало быть, у вас есть счет к этому проповеднику. И вы жаждете заставить его заплатить по этому счету.

– Да, пожалуй, можно было бы выразиться и так, – согласился купец.

Рашид ни секунды не сомневался в правдивости слов хозяина дома. И даже не удивлялся этому.

– То есть вы хотите что-нибудь предпринять, чтобы как можно быстрее изловить этого Джакомо?

– Да.

– Тогда разузнайте, откуда взялась колбаса, которую вы ели на обед. Это всего лишь мое подозрение. Даже меньше, скорее слабое предчувствие. Не исключено, что человек, приготовивший эти колбасы, смог бы рассказать нам о том, кого я видел тогда ночью. Кто бы это ни был, у него должна быть веская причина прятаться от янычар. И если нам повезет, то за этой причиной могут таиться другие сведения, вплоть до места пребывания проповедника.

Купец кивнул головой:

– Можете не беспокоиться, мы займемся этим.

– Хорошо. Завтра я опять зайду. И... – он пристально посмотрел на хозяина, – пусть все сказанное здесь останется между нами. Вы убережете себя от многих неприятностей.

– Даю слово. – Купец хлопнул в ладоши, и появился привратник. Несколько раз подобострастно поклонившись янычару, тот бросил на него боязливый взгляд. – Махмуд, проводи нашего гостя.

Рашид ушел. Пока он шел по коридору вслед за слугой, он буквально парил. Ноги его, казалось, едва касались пола. Он снова увидел ее. Анна... Какое чудесное имя! Он разговаривал с нею. Она подарила ему свою несравненную улыбку. И он уже завтра опять увидит ее. Интерес купца к поимке проповедника давал ему более чем достаточно оснований каждый день заходить к ним.

– Вы что, не в своем уме? – взорвался Ансельмо, как только дверь за янычаром закрылась. Он даже побелел от гнева. – Что это вам вдруг пришло в голову выкладывать все этому парню? С таким же успехом вы могли изложить ему всю историю своей жизни.

Козимо бросил многозначительный взгляд на Анну. Ансельмо кружил по комнате, как разъяренный бык.

– Ансельмо, ты прекрасно знаешь, что я рассказал ему не все.

– Ах да, конечно. Вы забыли упомянуть про эликсир вечности. Почему бы вам не догнать его и не доложить еще и об этом?

– Ансельмо! – Из голоса Козимо исчезла мягкость. – Кто дал тебе право так разговаривать со мной? Некоторые вещи предоставь решать мне.

– Разумеется, высокочтимый господин. Но, к сожалению, ваши решения могут привести на эшафот не только вас. Нас повесят на одной виселице.

– Ансельмо, ты преувеличиваешь.

– Я преувеличиваю? – Глаза Ансельмо метали молнии. – Ну и как вы думаете, что предпримет этот парень, когда вернется в свою казарму? Он доложит своему начальству о некоем итальянском купце, который знает патера Джакомо. И может быть, даже настолько хорошо, что связан с ним общим делом. А потом...

– Даю гарантию, что он не сделает этого.

– Да? И почему же?

– Я наблюдал за ним. Разумеется, он хотел пойти по следу, о котором рассказывал нам, но на самом деле это был всего лишь удачный предлог. В действительности он пришел сюда ради нее. – Он показал на Анну. – И можешь мне поверить, он не предпримет ничего, что подвергло бы ее опасности.

– Хорошо, согласен, у меня сложилось такое же впечатление. Парень растаял, как влюбленный кот. Но вы же знаете этих янычар...

– Вот именно. Знаешь, что сделали бы с ним его сотоварищи, узнай они об этом? Поверь мне, Ансельмо, лучшей защиты не придумаешь. С этих пор он будет использовать любую возможность, чтобы прийти к нам. И таким образом мы будем обеспечены самыми последними сведениями о Джакомо.

Анна подняла глаза. Взгляды Козимо и Ансельмо теперь были устремлены на нее. Ее щеки невольно залились румянцем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Все в порядке, синьорина Анна. – Козимо с улыбкой положил ей руку на плечо. – Вам незачем стыдиться ваших чувств. Я прекрасно вас понимаю. Парень симпатичный, у него есть шарм, особенно если учесть, что он янычар. К тому же не будем забывать, что моего кузена Джулиано уже более полувека нет в живых. Траур давно прошел, вы молоды и красивы, не связаны никакими брачными узами. И все же вам следовало бы быть осторожной. Связываться с янычаром небезопасно.

Анна не находила слов. Ей хотелось обрушить на Козимо шквал брани, защитить себя, но единственное, что у нее получилось, было жалобное: «Почему?»

– Потому что янычары приносят обет безбрачия. Они не имеют права иметь женщин.

– А если они нарушают клятву, то оказываются в тюрьме. А женщина... – Ансельмо полоснул ребром ладони себе по шее, сопровождая жест отвратительным звуком. – Чему вы так удивлены, синьорина? В конце концов ведь именно Ева протянула яблоко Адаму, а не наоборот. Женщины всегда несут львиную долю вины во всем зле, что происходит на Земле.

Анна с омерзением посмотрела на Ансельмо. Она хотела было начать обвинительную речь про женоненавистничество и шовинизм, но тут заметила насмешливые искорки в его темных глазах.

– Картина, которую нарисовал Ансельмо, пожалуй, немного резковата, синьорина Анна, – серьезно произнес Козимо. – Но в принципе она попадает в самую точку. К сожалению. Здесь, как и в других местах, мужчины и женщины находятся в неравном положении перед господствующим законом. И, кстати, не только у мусульман. В нашей родной Флоренции едва ли царят другие законы. Можете ли вы назвать мне хотя бы одну убедительную причину, по которой женщинам запрещено изучать медицину, философию или иные искусства в наших университетах? Ваше мнение как женщины, знакомой с далеким будущим, очень интересует меня. Дело в том, что... – Он осекся и заморгал, словно только сейчас заметил, где находится. Козимо провел рукою по волосам и горестно вздохнул. – Но эту тему мы обсудим в другой раз. Сейчас важно одно: если вы действительно влюбились в этого молодого янычара, вы должны знать, что рискуете гораздо больше, чем он. Намного больше. Только это и хотел вам сказать Ансельмо. И я сделал то же самое. Ибо... – Он помедлил, и Анна, к своему удивлению, заметила, что Козимо слегка покраснел, – ваше благополучие нам не безразлично.

– Благодарю. Я ценю вашу заботу, – ответила Анна, спрашивая себя, как ей истолковывать этот румянец. Он волновался, потому что она нравилась ему, он был к ней неравнодушен? Или он всего лишь беспокоился о ее безопасности, потому что ей предстояло выполнить его задание, и у него хватало совести и приличия, чтобы стыдиться этого? Что вообще было известно Козимо о будущем? Прибегает ли он, подобно Джакомо ди Пацци, к эликсиру вечности, чтобы нанести самому себе визит в прошлом и дать парочку советов? Она внимательно посмотрела на него. Стройная фигура, худощавое бледное лицо с темными выразительными глазами, от одного взгляда которых мороз пробегал по коже. Несомненно, Козимо был немного сумасшедшим – как любой художник, не традиционный в своих мыслях и своем вкусе; конечно, он во многих отношениях на столетия опередил свое время. Но был ли он при этом безумцем, психопатом, шизофреником? Нет, этого она не могла утверждать.

– Пожалуйста, будьте осторожны, синьорина Анна, – тихо произнес он.

Она с улыбкой коснулась ладонью его руки. В этот момент она чувствовала, что он ей нравится.

– Будьте уверены, Козимо, я учту ваше предостережение, – мягко ответила она. – Не забывайте: я здесь потому, что ищу своего сына. И я ни за что не забуду о своей цели.

Сон в летнюю ночь

Была глубокая ночь. Анна лежала в постели и никак не могла уснуть. Полночь давно миновала, а она была бодра как никогда. Просто лежала, набросив на себя легкое шелковое покрывало, и не мигая смотрела в свод балдахина над своей кроватью. Это был тот самый балдахин, который украшал ее ложе в доме Джулиано во Флоренции. Вероятно, Козимо сохранил его, только для чего? Или он знал, когда и где снова встретит ее?

Но сколько бы Анна ни вглядывалась в звезды, которыми была заткана ткань, из них все время складывалось одно и то же лицо – лицо с голубыми глазами и улыбкой голливудской кинозвезды. Рашид... Неужели такое бывает? Неужели существует любовь с первого взгляда? Она видела его всего два раза, и оба в один и тот же день. Ничего не знала о нем, кроме имени. И тем не менее не могла дождаться, когда он придет снова. Сказал: «завтра». Завтра наступит уже через несколько часов. Когда он может зайти? В обед? А может, раньше? Скорее всего, вряд ли раньше вечера, ведь он должен нести свою службу – у городских ворот, на городской стене или еще где-нибудь в городе. Анна повернулась на бок, положив руку под голову. Может, ей стоит прогуляться к городским воротам? Никто не имеет права запретить ей это, а у нее был бы шанс встретить его. А вдруг он в это время придет сюда? Она опять беспокойно перевернулась на спину. Да, такое вполне могло случиться. Она облазит все ворота в поисках Рашида, а он будет напрасно ждать ее здесь. Нет, так рисковать нельзя. Значит, она целый день проторчит дома, слоняясь от окна к окну, вместо того чтобы выполнять свое задание и искать своего сына и рецепт противоядия. Ах, если бы Рашид уточнил время своего прихода. А если он и вовсе не придет? Если просто посмеялся над ней?

В этот момент она услышала под своим окном какой-то шорох. У Анны замерло сердце. Она приподнялась на локте и уставилась на открытое окно. Ветерок тихонько колыхал портьеры. Полная луна висела над крышей противоположного дома и так ярко освещала ее окно, что за струящейся тканью явственно проступили очертания человеческой фигуры. Кто-то взбирался по стене. Она увидела, как человек медленно, сантиметр за сантиметром, подтягивался все выше, потом на миг замер на оконном карнизе и наконец с кошачьей гибкостью бесшумно перемахнул через подоконник. Застывшая Анна только сейчас спохватилась – почему она не зовет на помощь? А если это вор? Или Джакомо ди Пацци? Она потянулась к столику в надежде нашарить там какой-нибудь предмет, которым она в случае опасности могла бы обороняться. Но столик был пуст – ни вазы, ни бокала.

– Анна?

Голос был тихим, не громче дуновения ветерка, надувавшего шторы. Она едва услышала бы его, если бы не бодрствовала и изо всех сил не напрягала все свои чувства. Голос она узнала сразу. Он поверг ее в сладкий трепет.

– Рашид!

Анна села на постели. Она не верила своим глазам. Посреди ее комнаты стоял Рашид! Может, она все-таки заснула и грезит? Это мог быть только сон, сон в теплую летнюю ночь.

– Можно мне подойти ближе? – мягко поинтересовался он.

– Конечно, раз ты уже здесь, – ответила Анна и натянула одеяло до подбородка. Надо соблюсти хотя бы чуточку приличия.

Ее ощущения метались между безграничным восторгом и возмущением. Как он посмел вот так запросто залезть к ней в комнату? А если бы она крепко спала? Он что, тогда просто набросился бы на нее? Он уже был рядом.

– Я разбудил тебя?

– Что ты здесь делаешь? – перешла в наступление Анна, не обращая внимания на его вопрос. Как сознаться, что она не могла заснуть, потому что все время думала о нем? – Как ты сюда пробрался?

– Через окно. Под ним растет смоковница. У нее такие крепкие ветви, что могут выдержать мужчину.

В лунном свете она увидела его белозубую улыбку. Если даже он смущался или стыдился, то хорошо это скрывал. Напротив, вид у него был достаточно самоуверенный, словно он имел право посреди ночи вторгаться в ее комнату.

– А как ты узнал, что это моя комната? Ты ведь мог залезть к кухарке. Или даже к моему кузену...

– Я ведь уже был здесь, разве ты забыла? Вчера, когда Юсуф допрашивал вас, я обыскивал ваш дом. Каждую комнату. И эту тоже. – Он окинул взглядом все помещение и задержался на комоде, где аккуратно были выложены ручное зеркальце, гребешки, серьги и флакончики с духами. Он опять устремил глаза на нее. – Согласись, эта обстановка вряд ли подходит для каморки служанки или покоев хозяина дома.

– Но почему ты пришел именно сейчас, ночью? Ведь это...

– Я знаю, это не совсем прилично. Но я пришел, воспользовавшись твоим приглашением. Ты сказала, что я могу снова прийти. В любое время. Если ты не имела в виду ночь, ты должна была сказать мне об этом. – Он влюбленно улыбнулся. – Ты должна простить меня. Я просто не мог ждать до завтра.

Анна все еще была в полном замешательстве.

– А если тебя кто-нибудь видел или слышал?

– Никто меня не видел, – уверенно ответил Рашид и сел рядом с ней на постель. – Я был очень осторожен. К тому же я знаю, что Аллах хранит нас.

Теперь он был так близко, что она ощущала исходившее от него тепло. На нем не было ни формы, ни высокой шапки, а всего лишь простые штаны и просторная рубаха. Его светлые, в лунном свете отливающие серебром волосы были немного длиннее, чем у других мужчин-мусульман. Кончики завивались на висках и на затылке, и она с трудом подавила в себе желание намотать себе его завиток на палец. Растительность на его лице тоже выглядела необычно – не темная и пушистая, как у других, а тонкая щеточка усов и аккуратная бородка. Он вообще выглядел не как солдат-мусульманин, а скорее как отчаянный герой какого-нибудь пиратского фильма.

– Почему ты так решил, Рашид? Почему ты думаешь, что Аллах хранит нас?

– Потому что мы с тобой одно целое, Анна. Это Его воля. Иначе он не подарил бы нам наш собственный язык, и наши пути никогда бы не пересеклись. – Он протянул руку и нежно погладил ее по лицу. – Аллах защищает влюбленных. А я знаю, что ты испытываешь такие же чувства, как я.

– Ты сошел с ума.

– Знаю. Ты не единственная, кто так говорит. – Он равнодушно усмехнулся. Потом наклонился вперед и поцеловал ее.

Анна закрыла глаза и попыталась вспомнить все аргументы против ее связи с Рашидом, которые только можно было придумать: он был мусульманин, янычар. Он дал обет. Ей надо было выполнить задание, и у нее оставалось совсем немного времени для этого. Через тридцать дней, и ни на день позже, она исчезнет из Иерусалима и из этого времени тем же путем, каким попала сюда. К этому моменту она должна разыскать противоядие или хотя бы намек на рецепт его изготовления. И непременно найти сына. Ей вспомнились слова из напутственного письма Козимо: «И что бы ни произошло с Вами за время Вашего присутствия в прошлом, неустанно ищите рецепт противоядия». Кого имел в виду Козимо? Рашида? Бестия ведь прекрасно знал обо всем, что случится с ней в прошлом. В конце концов он сам пережил это. А не лучше ли было подготовить ее к этим событиям? Тогда сейчас ей бы хватило силы духа просто вышвырнуть Рашида из своей комнаты.

Анна ощутила его губы на своих и ответила на поцелуй. Именно в этот момент все аргументы и весь здравый смысл куда-то улетучились.

Примерно через час они лежали, тесно прижавшись друг к другу, в постели. Простыни были скомканы, часть его одежды в трогательном единении висела вместе с ее ночным пеньюаром на спинке кровати, остальные вещи были разбросаны на полу.

– Это чудо, – шепнул Рашид, глядя с улыбкой на балдахин, словно пытаясь разглядеть средь звездных узоров любимое лицо.

– Что чудо? – не поняла Анна.

– Мы с тобой. Мы две половинки одного целого. Мы понимаем друг друга. Хотя я никогда раньше не слыхал твоего языка и тем более не говорил на нем, я за несколько часов освоил его как свой родной. Это и есть настоящее чудо.

Анна промолчала. Она догадывалась, что Рашид, скорее всего, был родом из каких-нибудь германских земель, порабощенных Османами. Его акцент носил четкий австрийский оттенок. Вероятно, его не всегда звали Рашидом, но по какой-то причине он забыл свое прошлое. Она не знала, в какой мере ей позволено просвещать его насчет его происхождения, и предпочла промолчать. На одном из соседних дворов прокричал петух.

– Я сейчас должен уйти, – тихонько сказал Рашид, в то время как его рука ласково скользила по ее спине. – Когда мы снова увидимся?

– Через несколько часов. Сегодня мне на службу только в полдень, и до этого я зайду к вам, чтобы поговорить с твоим кузеном. – Его слова неожиданно больно отозвались в сердце Анны. Ведь Рашид не знал правды о ней. Не знал, что Козимо вовсе не ее брат. Не знал, что она родом из будущего и у нее есть взрослый сын. Он вообще ничего не знал о ней. Она обманула его.

– Я могу доверять ему?

– Кому?

– Твоему кузену и его сыну, – насмешливо ответил Рашид. – Ты что, спишь в моих объятиях?

Анна смущенно пригладила волосы. Разве можно открыть ему то, что только что пронеслось в ее голове?

– Ты можешь доверять Козимо. Почему ты сомневаешься?

– Ну... – Рашид замолк и пожал плечами. – Сам не знаю. Он вроде производит приятное впечатление, но в нем есть что-то зловещее. Его глаза такие... старые. А выглядит так, будто он старше своего сына всего лет на десять.

«Который вовсе ему не сын», – подумала Анна. Одна ложь тянула за собою другую. Ложь на длинных ногах. Паутина, свитая из корабельных канатов.

– Да, я знаю. Козимо всегда производит на людей такое впечатление. Может, это оттого, что он не такой, как большинство его... наших родственников, – быстро поправилась она, не смея взглянуть на Рашида, хотя было еще довольно темно и он вряд ли мог бы распознать в ее глазах нечистую совесть. Но как она могла сказать ему правду? Как? Рашид кивнул:

– Я так и подумал, но... – Улыбка осветила его лицо. – Но я рад услышать это от тебя.

Петух прокричал во второй раз. Рашид поцеловал ее в лоб и плавно отодвинулся в сторону. Потом встал и собрал свою разбросанную одежду. Анна наблюдала за ним с неожиданным привкусом разочарования. Она спрашивала себя, что будет с ними дальше. Это что, останется просто любовным приключением на один раз, одной-единственной ночью страсти? Или они теперь будут тайно встречаться каждую ночь? Прятать свою любовь от чужих глаз, как подростки или как...

Комок застрял у нее в горле. Пришедшее на ум сравнение ей вовсе не понравилось. Одна из самых красивых любовных историй в мировой литературе имела безнадежный, трагический конец. А об этом ей не хотелось думать. Ни сейчас, ни в другое время. Рашид уже оделся и еще раз присел на край ее кровати.

– Что с тобой? – спросил он, нежно проведя рукой по ее щеке. – Твои глаза сверкают, словно ты сейчас заплачешь. Почему ты такая грустная? Анна покачала головой:

– На самом деле я не грустная, Рашид. Я... У меня все смешалось в душе. Это просто...

– Безумие? – Он взял ее руку и ласково провел своим указательным пальцем вдоль каждого ее пальчика. – Янычар и христианка влюбляются друг в друга. Да, это действительно безумие. Даже больше. Этого просто не может быть. Но Аллах велик, более велик, чем способно представить себе человеческое воображение. Если на то будет Его воля, ночь станет днем, вода потечет вспять в гору, а звезды упадут с неба. Что такое обет перед лицом Его невообразимого могущества! Мы называем это «кисмет», судьба. Человек с его планами тут бессилен. – Он погладил ее по волосам, притянул к себе и поцеловал.

– Рашид, – прошептала Анна, закрыв глаза, – как бы я хотела побыть с тобой подольше.

– Ты же знаешь, мы должны соблюдать осторожность, – выдохнул он ей в ухо. – Пока еще. Но мы увидимся днем. И я приду к тебе ночью, если ты мне позволишь.

– Конечно. – Анна блаженствовала, ощущая близость его теплого молодого тела и вдыхая запах его кожи. Видела его улыбку и страстный взгляд, хотя по-прежнему глаза ее были закрыты. Она точно знала, что будет мечтать о следующей встрече, что ей будет недоставать его.

Рашид мягко убрал ее руки со своей шеи и поцеловал в лоб. А потом вдруг исчез, почти так же стремительно и бесшумно, как и появился.

Анна сидела на кровати, поджав под себя ноги, и с тоской смотрела вслед гибкой фигуре, с легкостью вскочившей на подоконник. Свет поменял свои краски. Лунное серебро уступило место золотистому мерцанию утренней зари. Скоро наступит день, и муэдзин с минарета заведет свою монотонную песню, созывая мусульман к утреннему намазу. Она встанет, оденется и позавтракает, как каждое утро, как вчера и позавчера, как всегда. И все-таки сегодня все было по-другому. Ведь сегодня она будет ждать Рашида. И считать она будет не только часы.

Неужели она только вчера впервые увидела его? Она мало что знала о нем и его предыдущей жизни. И в то же время у нее было такое ощущение, будто она знает его гораздо лучше, чем всех других мужчин в своей жизни. Даже лучше, чем Джулиано, которого любила больше всего на свете. Как могла она, еще несколько дней назад уверенная, что после смерти Джулиано не сойдется ни с одним мужчиной, вдруг очертя голову влюбиться в незнакомого человека? Конечно, он был привлекателен, у него был шарм, но этим обладали многие мужчины. Гормоны у нее, что ли, взбесились после родов? Это было правдоподобное объяснение, но Анна отбросила его. Рашид пробудил в ней нечто большее, чем всплеск каких-то там половых гормонов, названия которых она даже не знала. Встреча с ним была подобна землетрясению. Нет, неправильное слово. Он не потряс ее, а... Скорее, это было похоже на совпадение шестеренок цифрового замка в сейфе. Вместе они образовали правильную комбинацию.

Анна обхватила колени руками. Они с Рашидом идеально подходили друг другу. Это был очевидный факт, сила природы, которой она не могла противостоять. Некоторые люди всю свою жизнь ищут вторую половинку своей числовой комбинации и никогда не находят ее. Она и в самом деле могла считать себя счастливой. То, что она вскорости вернется в свое время и никогда больше не увидит Рашида, было, очевидно, иронией судьбы, доступной пониманию только высших сил. Да, судьба сыграла с ней злую шутку, это была странная ирония.

Она зарыла лицо в подушку и заплакала. Почему именно Рашид? Ведь так много мест, где можно встретить свою вторую половину – в супермаркете, на светофоре, во время уличного праздника, в кафе, на площадке для гольфа, в парке... Почему именно здесь, в Иерусалиме, в 1530 году? И никакого выхода не было. Как это несправедливо...