КОСТОЧКИ ДЛЯ СОБАК

Ингредиенты:

3 чашки пшеничной муки

1 1/2 чашки кукурузной муки

1 чашка рисовой муки

1 чашка куриного бульона

2 унции топленого масла

1/2 чашки молока

1 яйцо целиком

1 яичный желток

Приготовление:

Смешайте пшеничную, кукурузную и рисовую муку. Соедините бульон, топленое масло и молоко и, помешивая, влейте в муку. Добавьте одно яйцо целиком, затем один желток. Растирайте тесто до тех пор, пока оно не загустеет. Раскатайте лепешку толщиной в 2,5 см и нарежьте в форме косточек. Разложите на вощеной бумаге и поместите в духовку, предварительно нагретую до 325 градусов, на 45 минут. Охладите и храните в закрытой емкости. Получается 24–30 штук печенья.

Я перечитала записку, которую Лили приколола степлером к рецепту: Дорогая Ф., этот рецепт я получила у шеф-повара из «Четырех сезонов» в Лос-Анджелесе. Роскошное угощение. Думаю, оно утешит Грэма после всех злоключений. Я всегда их пеку для Дженнифер после того, как она переживает тяжелое потрясение. Гав-гав! Целую, Л.

Поразмыслив, я решила, что самое тяжелое потрясение для Дженнифер – когда ее заставляют надеть ошейник от Барбери, а не от Гуччи. Но Лили, конечно же, руководствовалась самыми добрыми побуждениями. Что же до Грэма, то ему явно было все равно, какой ошейник надеть. Правда, он все еще не смирился с тем, что его увели с тротуара перед квартирой Питера. По словам соседа, он просидел там двадцать четыре часа.

– Не вздумай больше никогда проделывать со мной такие фокусы, – сказала я ему, замешивая тесто для печенья. – Впрочем, теперь у тебя такой номер не пройдет, потому что я заделала окно. Папочка очень расстроился. Ты же мог погибнуть.

– Да, – поддержал меня Мэтт и погрозил Грэму пальцем. – Ты нам такое устроил.

– Ты поступил безответственно, – серьезно добавила Кейти.

Грэм тяжело вздохнул. Его восторженно встретили дома, обнимали, целовали, плакали от радости, а теперь упрекают.

– Не вздумай больше так поступать, – сухо повторила я. – Можешь перерыть лужайку, линять по всему дому, пусть тебя даже стошнит в машине – но пропадать тебе не разрешается.

Вид у него стал совершенно пристыженный.

– Мы так из-за тебя беспокоились, – проговорил Мэтт.

– Благодаря тебе мы оказались в ситуации повышенной эмоциональной напряженности, – добавила Кейти. – Мы все тут сбились с ног, стараясь тебя найти, – даже Джос.

– Вот именно, – поддакнула я. – Даже Джос. Между прочим, это было очень великодушно с его стороны.

На Грэма мои слова не произвели никакого впечатления.

– Но как он нашел квартиру Питера? – вслух проговорила я.

– Он был там один раз, на Пасху, – ответил Мэтт. – Наверно, запомнил дорогу.

– Ему помогло обоняние, – высказала свое мнение Кейти. – Обоняние собак, говорят, во много тысяч раз сильнее нашего. Они могут обнаружить каплю уксуса в сорока тысячах галлонов воды.

– А вот и не все, – запротестовал здравомыслящий Мэтт. – Дженнифер Анистон ни за что не сможет обнаружить уксус даже в заливной рыбе и свиной отбивной. Наш Грэм такой умный. – Он погладил псу голову. – Хотя немного непослушный. Верно?

– Думаю, мы все достаточно высказались, – заметила я, ставя печенье в духовку. – Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается.

В ту же секунду зазвонил телефон.

– Это твой адвокат! – пронзительно крикнула Кейти.

– Здравствуйте, миссис Смит, – произнес приятный женский голос. – С вами говорит секретарь мистера Читем-Стэбба. Он просил меня выяснить, получили вы бумаги, которые он отправил вам в июне, или нет.

– Что за бумаги?

– Письменные показания истца в поддержку заявления, которые должны быть подписаны в присутствии юриста и отосланы обратно. Там же вы должны подтвердить, что подпись на официальном заявлении вашего мужа – его собственная.

– С какой стати я должна это подтверждать?

– Это делается для того, чтобы женщины не смогли подделать подпись мужа с целью получить развод.

– А они так делают?

– Безусловно, пытаются. Мы послали вам документы три месяца назад, – продолжала женщина. – Теперь, когда мистер Читем-Стэбб вернулся из отпуска, он намерен запустить дело в производство.

– Да, конечно, – вздохнула я.

– Странно, что вы ничего не получили, – добавила женщина. – Они были в большом коричневом конверте.

– Ах, этот. Знаете, я никогда не открываю коричневые конверты, – объяснила я. – Наверно, это своего рода фобия. Я всегда оставляла их мужу, но он вернется из Штатов только на следующей неделе.

– В таком случае я пришлю вам дубликат. В белом конверте.

– Хорошо, – согласилась я. – Это было бы… замечательно. Но, знаете, я не тороплюсь. Можете прислать, когда вам удобно. У вас наверняка есть множество других дел.

Белый конверт упал на дверной коврик на следующий день в восемь утра. Я вскрыла его, но была слишком занята, собирая детей в школу, и несколько дней бумаги лежали непрочитанными. Но в воскресенье я наконец села в кухне и просмотрела анкету, напечатанную на кремовой бумаге. Она состояла из простых вопросов и ответов. ВОПРОС: Укажите в краткой форме, на чем основывается ваше утверждение, что ответчик нарушил супружескую верность. ОТВЕТ: Он сознался сам. ВОПРОС: Укажите дату, когда вам стало известно, что ответчик нарушил супружескую верность. ОТВЕТ: В Валентинов день. ВОПРОС: Вы находите невозможным жить с ответчиком? ОТВЕТ: Да, вероятно, это так.

Бог мой, это было ужасно. Ужасно. Я отложила анкету. Заполнять ее сейчас я была не в состоянии – настолько была подавлена. Дети только что вернулись в школу, а Джоса я не видела почти неделю.

– Дорогая, прости, что не балую тебя своим вниманием, – сказал он, когда позвонил мне ближе к вечеру. – Боюсь, так будет и дальше – пока не пройдет премьера «Мадам Баттерфляй».

– Все в порядке, – отозвалась я. – Я все понимаю. Я знаю, что ты работаешь день и ночь.

– Почему бы тебе завтра не заехать ко мне в театр? – предложил Джос. – Ты можешь немножко понаблюдать за нашей работой, а потом мы сходим куда-нибудь выпить чаю.

На следующий день я села в подземку, доехала до станции «Ковент-Гарден», прошла через служебный вход со стороны Флорал-стрит, села и стала ждать Джоса. Сюда доносились стук и грохот со сцены.

– Репетиция продолжится через двадцать минут, – услышала я. – Через двадцать минут весь технический персонал прошу вернуться на сцену.

В ожидании Джоса я начала просматривать программку, которую он как-то мне оставил. Сначала я прочитала его имя и биографию, и мое сердце наполнилось гордостью. Затем я открыла краткое содержание оперы. Там говорилось, что 15-летняя гейша Чио-Чио-сан, что переводится на английский как Баттерфляй, то есть Бабочка, вступает в «брак» с красивым американцем, лейтенантом Пинкертоном. Для него это ничего не значащая связь, а она влюбилась в Пинкертона до безумия, даже принимает ради него христианскую веру.

Когда корабль отплывает в Америку, Чио-Чио-сан уверена, что ее возлюбленный вернется. Три года спустя Пинкертон действительно возвращается, и она радостно готовится к встрече, не зная, что тот женился на американке по имени Кейт. Пинкертон посылает к Чио-Чио-сан консула Шарплесса с сообщением. Но Шарплесс выясняет, что она по-прежнему любит Пинкертона. Более того, она родила ему ребенка, сына. Консул не решился открыть Баттерфляй страшную правду. На следующее утро Пинкертон приходит в дом, где Чио-Чио-сан заснула, прождав его всю ночь. Когда Пинкертон видит ребенка, который так похож на него, он потрясен и испытывает угрызения совести. Но Пинкертон слишком труслив, чтобы самому поговорить с Чио-Чио-сан. Он предоставил все объяснения Кейт и Шарплессу. Когда Чио-Чио-сан просыпается и видит Кейт, стоящую в саду, она интуитивно понимает ужасную правду. Кейт объясняет, что они с Пинкертоном хотят усыновить мальчика. Чио-Чио-сан соглашается, но с условием, что Пинкертон придет за ним сам. Оставшись одна, она целует сына на прощанье, а потом убивает себя: ей незачем больше жить.

– Ужасно, – прошептала я. По коже побежали мурашки, на глаза наворачивались слезы. – Ужасно, – прошептала я снова.

– Фейт!

Внезапно стеклянная дверь отворилась, и на пороге появился улыбающийся Джос.

– Эй, что случилось? – спросил он, целуя меня.

– Ничего не случилось.

– У тебя такой серьезный вид. Улыбнись!

– Уже улыбаюсь.

Я действительно заулыбалась. Трагическая история Чио-Чио-сан как-то сразу забылась. Было такое ощущение, будто снова засияло солнце. Рядом был улыбающийся Джос, и мне стало радостно на душе. Он стоял со взъерошенными вьющимися волосами, рубашка в клеточку выбилась из брюк, он зарос щетиной за долгие часы напряженной работы. Но даже теперь он оставался красивым. И я снова влюбилась в него после того, как он помогал искать Грэма. Мне повезло, сказала я себе после этого. Наши отношения нельзя назвать идеальными и – да, признаюсь, – порой меня одолевают сомнения… но Лили права. Мне невероятно повезло, что в моей жизни есть такой мужчина, как Джос.

Он расписался в журнале, с гордостью представил меня вахтеру: «Фейт, моя очаровательная подруга» и повел внутрь. Сначала мы шли по коридорам, выкрашенным в серый цвет, а потом поднялись вверх по лестнице на два пролета.

– Мне нужно забрать кое-какие записи – я оставил их в модельной, – объяснил Джос. – А потом мы спустимся в зрительный зал, как раз к началу второго акта. Модельная, – добавил он, – называется модельной, потому что все мы там чертовски привлекательны.

– Про тебя мне это точно известно, – улыбнулась я. В действительности модельная напоминала мастерскую архитектора. Склонившись над кульманами, стояли чертежники, они аккуратно проводили линии на листах кальки или вырезали ножом какие-то образцы. С одной стороны стояло несколько крошечных макетов, изображающих декорации к операм и балетам. На одной из них была табличка с надписью «Коппелия», на другой – «Кавалер роз», а на третьей я разглядела «Мадам Баттерфляй». Казалось, будто перед тобой кукольный домик.

– Мы делаем макеты в 1/25 натуральной величины, – пояснил Джос, роясь у себя на столе. – Здесь точно воспроизведены все детали, вплоть до цветочных гирлянд, которыми Чио-Чио-сан украшает свой дом к возвращению Пинкертона. К счастью, в «Мадам Баттерфляй» обошлось без проблем, макет как видишь, довольно простой.

Я присмотрелась к макету. На сцене стоял домик Баттерфляй – маленькое строение с белыми жалюзи из марли. Внутри лежала циновка, а в углу стоял американский флаг и рядом – ваза с цветами. Было не забыто даже крошечное зеркало на стене. Дом окружала веранда из планок шириной не больше чем палочки от леденцов; перед домом раскинулся сад с прудиком, где цвели кувшинки, и мостиком через него. Здесь же, у вишневого дерева, находилась фигурка самой Чио-Чио-сан, высматривающей своего любимого Пинкертона. А в глубине сцены вместо залива Нагасаки, заполненного лодками и кораблями, стоял уродливый высотный дом.

– Нравится? – спросил Джос.

– Да. Только это здание не вяжется со всем остальным.

– Так и было задумано, – ответил Джос. – Оно подчеркивает, насколько Баттерфляй слепа и не видит жестокой правды жизни. Сначала режиссер сомневался, нужно ли, но в конце концов я его убедил. Когда Чио-Чио-сан встречается с Пинкертоном, жизнь для нее – словно ветка цветущей вишни. Но она вынуждена признать, что обманывалась, когда верила в это.

– Бедная Баттерфляй, – прошептала я. – Как же она страдала.

– Да она просто маленькая дурочка, – откликнулся Джос.

Я изумленно взглянула на него:

– Ты не находишь, что это слишком сильно сказано?

– Нет, потому что это правда. Она сама навлекла на себя беду, – продолжал он с мрачной усмешкой. – Все предупреждают ее, что глупо хранить верность Пинкертону, но она отказывается слушать. Я хочу сказать, она же знала правила, – с раздражением продолжал он, левой рукой разрезая воздух. – Она знала, что это всего лишь временное соглашение, поэтому ей некого винить, кроме самой себя.

– Да, но знать и чувствовать – разные вещи, – заметила я. – А потом, она очень молода.

– Она настоящая дура, – заявил он, не обращая внимания на мои слова. – Дура вдвойне, потому что японский вельможа предложил жениться на ней, но она, тупица, не захотела.

– Она не пошла на компромисс, – возразила я. – Она просто не могла. Ради любви она готова даже умереть.

– Ее самоубийство – акт чистого эгоизма, – презрительно заявил Джос. – Она совершила его, чтобы наказать Пинкертона.

– Но Пинкертон полное ничтожество. Его следовало наказать.

– Я не согласен, – возразил Джос. Он явно разозлился, и я внезапно подумала: он сошел с ума. Мы так горячо спорим из-за женщины, которой даже не существовало в природе!

– Я считаю, что ее самоубийство – трагедия, – тихо проговорила я. – Она отрекается от такой жизни. Это благородный и красивый поступок.

– Прости, Фейт, – живо сказал он, поднимая папку, – я просто не могу лить слезы над этой жалкой идиоткой, которая безропотно согласна стать жертвой.

Меня поразили его бессердечные слова, но я решила убрать их подальше в подсознание. Порой – да, да! – порой его высказывания меня просто поражают. Тогда все внутри меня приходит в напряжение. Поэтому я решила, что лучше всего не обращать на них внимания, а думать о том, что в нем есть замечательного. В любом случае, убеждала я себя, спускаясь по лестнице, невозможно всем одинаково смотреть на мир. Это невозможно хотя бы потому, что все мы обладаем разным жизненным опытом. Поэтому если ему хочется злиться по поводу «Мадам Баттерфляй» – пусть злится, говорила я себе. В конце концов, он работал над этой оперой столько времени, поэтому имеет право на свою точку зрения. Мы заглянули на сцену, где небольшими группками стояли звукоинженеры и осветители. Я прошла за кулисы, а Джос расхаживал по сцене. Он что-то обсуждал с осветителями, режиссером и продюсером. Тут же суетились люди, на которых были наушники; задрав голову, они глядели на колосники. Плотник подправлял жалюзи на домике Чио-Чио-сан, а трое художников-декораторов – они выглядели такими молодыми – клали последние мазки на задник.

Это совершенно другой мир, размышляла я, проходя в зал. Я села в роскошное кресло красного бархата, а Джос расхаживал по сцене, словно повелитель и творец в одном лице. Все смотрели на него. Всем нужно было поговорить с ним. Все хотели знать его мнение. Судя по всему, все относились к нему с огромным уважением.

Вот это и запомнят зрители, поняла я, глядя на сцену. Кто-то запомнит голоса исполнителей, возможно, игру оркестра, но для большинства людей в памяти останется то, как все это выглядело и в какие костюмы были одеты артисты.

Мне повезло, снова подумала я, глядя, как гаснет свет в зале и начинается прогон спектакля. Да, мне повезло, повторяла я, как мантру. Мне очень, очень повезло.

* * *

– Тебе очень повезло, – заявил Питер несколько дней спустя. – И ты это знаешь, верно?

Он опустился в кухне на колени и смотрел прямо в глаза Грэму, который нервно махал хвостом. – Тебе, псина, дьявольски повезло. Так что знай меру. – Грэм лизнул его в нос. – В следующий раз, когда захочешь прошвырнуться ко мне, звякни сначала по телефону, договорились? Вот и хорошо. Лекция окончена. Давай пять! – Грэм протянул ему правую лапу. – Я страшно переживал, что не могу помочь тебе в поисках, Фейт, – сказал Питер, вставая.

– Ну что теперь говорить об этом, – отозвалась я. – Мы все искали как могли. Джос тоже помогал.

– Молодец, – признал Питер. – Ничего не скажешь, молодец, особенно если вспомнить, что они не очень-то ладят друг с другом.

Я налила ему кофе.

– Я сейчас просмотрю все это. – Питер махнул в сторону коричневых конвертов. – Знаешь, тебе все-таки нужно постараться преодолеть этот страх.

– Знаю, – согласилась я, – но не могу.

– Возможно, придется, – заметил Питер. – Потому что как только мы разведемся, – он провел по горлу воображаемым ножом, – я уже не смогу делать это для тебя.

Я кивнула. Он был прав.

– Как у тебя дела с Джосом? – внезапно спросил Питер.

Я была несколько ошарашена и самим вопросом, и дружеским тоном, с каким он был задан. Мне казалось, что Питер ничего не захочет знать о Джосе, так же как я ничего не хотела знать об Энди.

– Все в порядке, да? – добавил он каким-то небрежным тоном.

– Да, все в порядке, – ответила я. – Все в порядке. В порядке.

Мне было неловко обсуждать своего бойфренда с мужчиной, за которым я все еще была замужем. – Все просто… в полном порядке, – повторила я со вздохом.

– Вот и хорошо, – кивнул Питер. – Вот и хорошо.

Мы в молчании пили кофе.

– Значит, у вас все складывается хорошо, – оживленно добавил он.

– В общем, да, – проговорила я, вертя в руках ложечку. – Все хорошо. Хотя…

– Что?

– Хотя он очень занят в театре.

– Ну конечно. У него там действительно интересная работа.

– Ммм, – кивнула я. – Интересная.

– Значит, все обстоит действительно хорошо?

– Ну да. Очень. Хорошо. По большей части.

– По большей части? – недоуменно переспросил Питер.

– Ну да. По большей части, – подтвердила я. – То есть, я хочу сказать, у нас все отлично, действительно отлично. Но не идеально.

– Не идеально? – переспросил Питер, водя пальцем по сахарнице.

– Нет, не идеально.

– В каком смысле?

– В общем-то ничего особенного. Ерунда.

– Ну например? Грэм?

– Нет, нет, как раз здесь дело, кажется, пошло на лад. Просто всякая мелочь, пустяки.

– Пустяки?

– Я имею в виду кой-какие конфликты.

– Конфликты? Ничего себе.

– Я имею в виду – разницу во мнениях. Вот и все. Расхождение в каких-то мелочах. Причем совершенно незначительных. Вот и все. Я считаю, что это нормально, верно?

– Нормально? – повторил он.

– Ну да. Я хочу сказать, мы ведь тоже не всегда соглашались друг с другом. Сначала.

– Разве?

– По-моему, да. Наступило молчание.

– Да, – сказала я. – Я в этом совершенно уверена.

– Например?

– Ну… – я рассеянно взглянула на него. Мне ничего не приходило на ум. – Нужно подумать. Это было так давно.

– Действительно, – согласился Питер. – Это было давно. А вот одно я точно помню! – торжествующе провозгласил он. – Ты никогда не одобряла моего пристрастия к популярной музыке.

– Разве?

– Точно. Все время меня поддразнивала.

– Правда?

– Да-да. Из-за того, что мне нравились «Gladys Knight & The Pips».

– О да, это я помню.

Мы посмотрели друг на друга и заулыбались.

– Ты – лучшее, что было в моей жизни, – негромко сказал Питер.

– Что? – выдавила я. У меня загорелись щеки и пульс зачастил, как бешеный.

– «Ты – лучшее, что было в моей жизни», – повторил он.

– Правда?

– Правда. Я думаю, это их лучшая песня.

– А. Ммм, пожалуй. Хотя мне они не очень нравились.

– Да. Ты предпочитала Тома Джонса, этого любимца женщин.

Я кивнула и заметила:

– В этом нет ничего странного.

– А мне это всегда казалось странным, ведь он был популярен десятилетием раньше.

– Да нет, «В этом нет ничего странного» – моя любимая песня, – пояснила я. – Между прочим, он и сейчас популярен. Он из тех певцов, кого любит не одно поколение.

– Да, пожалуй что так. Значит, с Джосом у тебя все в порядке? – доброжелательно переспросил он.

Я кивнула.

– Ну и хорошо. Значит, тебя ничего особенно не тревожит?

– Господи, конечно, нет.

– Никаких серьезных проблем?

– Никаких.

– Или разногласий?

Я затрясла головой.

– А с чего ты вдруг спрашиваешь?

– Видишь ли, ребята звонили мне из Франции, и Кейти намекнула, что, возможно, между вами есть – ну, ты понимаешь, – кое-какие пустяковые недоразумения.

– Вот как? Хм, боюсь, она ошибается. А потом, ты и сам знаешь, как она любит все анализировать, не зная меры.

Питер кивнул.

– Что верно, то верно. Тогда, значит, ты действительно счастлива с Джосом? – добавил он.

– Да. Раз уж зашел разговор на личные темы, скажи, а как у тебя?

– У меня?

– Есть проблемы?

– Проблемы? С Энди?

Я кивнула.

– Нет, нет, – покачал он головой. – Как и у тебя, всего лишь так, кое-какие… – я слышала, как он втягивает воздух сквозь зубы, – пустяки.

– А именно? – задала я вопрос. Не то что бы мне было любопытно, разумеется.

Он с шумом выдохнул воздух через губы.

– Да чепуха, ерунда, ничего серьезного, – ответил он. – Всего лишь крохотные, мелкие недоразумения, правда.

– Например?

– Ну…

– Что?

– С моей стороны было бы непорядочно рассказывать об этом.

– Да, это верно. Я с тобой согласна.

– И потом, это всего лишь мелочи.

– Ну что ж… отлично.

– Да.

– Как прошел твой отдых? – поинтересовалась я.

– О… Прекрасно, – Питер снова принялся размешивать кофе. – Отдых… Великолепно. Знаешь, это очень интересный уголок Штатов.

– Да, я слышала.

– В Вирджинии появилось первое поселение европейцев.

– В 1607 году, – подтвердила я.

– Его назвали Вирджинией в честь Елизаветы I, королевы-девственницы.

– Конечно.

– Его еще называют Старый Доминион.

– Ммм. Я слышала, это ведущий поставщик табака.

– Да, верно, – подтвердил Питер. – И арахиса. А еще яблок и помидор.

– Помидоров!

– Ну конечно! – рассмеялся Питер. – И строевого леса.

– Насколько мне помнится, угольные шахты тоже имеют немаловажное значение.

– Верно. Верно. И еще там много исторических городов. К примеру, Норфолк, Ричмонд конечно, и Джеймстаун. Вот это действительно интересное место.

– Н-да, похоже, ты отлично отдохнул.

– А как твоя мать? – спросил Питер.

– Ну… мама раскаивается, – осторожно ответила я. – Она загладила свою вину тем, что в самом деле много занималась с Мэттом. Кажется, он подогнал свои хвосты. Теперь у него порядочный запас французских слов. А еще она научила ребят играть в бридж.

– Похоже, они тоже отлично провели время. Я бы хотел забрать их на ближайшие выходные, ведь мы не виделись почти два месяца. Хочу сводить их в Тейт в зал современного искусства.

– Прекрасно.

– Или в Королевскую академию искусств.

– Замечательно.

Мы неловко улыбнулись друг другу.

– Ну ладно, пожалуй, мне лучше просмотреть все это, – добавил Питер, забирая кучку коричневых конвертов.

– Счета за газ, – объявил он. – Семьдесят три фунта шестьдесят. Держи. А это от твоего бухгалтера. Это напоминание из департамента внутренних налогов, а это, – проговорил он, вскрывая конверт, – это от… ооо… компании по производству освежителей для тела «Импульс». Поздравляю! Фейт, ты выиграла еще один приз. Выходные в Риме на двоих.

– Правда? – я схватила письмо. – Вот это да!

– Позвони им сразу и скажи, что принимаешь выигрыш. Скажи, какой ты предложила девиз?

– Так вот в чем дело! Не помню. А, кажется вот какой: «Если мужчина внезапно дарит вам цветы – значит, он реагирует на импульс».

– Понятно, – отозвался Питер. – Блестяще. Отличный приз. Хотя не сравнить с разводом, а? – оживленно добавил он. – Кстати, о разводе. В этом конверте какие-то отвратительного вида документы от Роури Читем-Стэбба.

Он просмотрел листы бледно-желтой бумаги с пометкой: «Письменные показания истца в поддержку ходатайства».

– Да, я уже знаю, – отозвалась я. – Мне прислали дубликат.

– Ты заполнила? – как бы между прочим спросил он.

– Да, – коротко ответила я.

– Когда? – Он смотрел в окно. На улице шел дождь.

– Вчера. Сегодня утром я попросила Карен быть свидетельницей. Постановление о разводе будет оформлено в конце ноября.

– Ну и ну, – проговорил он.

– Ты о чем?

– Я про погоду. Вот это осадки так осадки! Ведь так говорят твои метеорологи?

– Сейчас это слово почти не употребляется, – объяснила я. – Теперь обычно говорят: «Вероятность того, что сегодня утром пойдет дождь, равна шестидесяти процентам» или «Вероятность того, что сегодня выпадет снег, соответствует десяти процентам».

– А еще существует вероятность того, что мне влетит, если я опоздаю к Энди. – Питер уже вскочил с места. – Так что я, пожалуй, пойду. До свиданья, душа моя. Я тебя люблю, ты это знаешь.

– До свиданья, дорогой, – ответила я, захваченная врасплох таким признанием, но внезапно поняла, что Питер обращается к Грэму. – До свиданья, малыш, – проговорил он, обнимая пса. – Больше никаких самостоятельных прогулок, ясно? Скоро увидимся.

Мне показалось, что Питер и меня поцелует на прощанье. Но нет. Он лишь чуть улыбнулся и вышел из дома.

– Пока, Фейт! – бросил он мне уже у дверей.

– Пока! – ответила я. Вот сейчас я услышу, как щелкнет замок на двери, но было пугающе тихо. Очень странно. Питер оставил дверь приоткрытой.

– Десять, девять, восемь…

– Поэтому картина складывается не слишком ясная, погода, скорее, неустойчивая, – этими словами я завершила свой прогноз погоды в девять тридцать утра в понедельник.

– Семь, шесть…

– …а не ясная и сухая, какую можно обычно наблюдать в это время года.

– Пять…

– Ожидаются обильные дожди.

– Четыре…

– Острые линии на изобарах указывают на фронт окклюзии.

– На что? – услышала я в наушниках.

– Окклюзия возникает в том случае, когда в области циклона сталкиваются фронты теплого и холодного воздуха, что обычно приводит к периоду сильной облачности – именно это нас и ожидает в ближайшие несколько дней.

– Три, два…

– Вероятность дождя составляет пятьдесят процентов.

– Один…

– Но с другой стороны, это означает, что и вероятность солнечной погоды также составляет пятьдесят процентов.

– И ноль…

– Я прощаюсь с вами до завтра.

– Спасибо, Фейт.

– Благодарю всех телезрителей, – с улыбкой произнес Терри. – Завтра в программе вас ожидает интервью с учредительницей агентства «Двух страшил», – именно в нем устраиваются свидания для самых уродливых людей, а также встреча с некоторыми из ее клиентов.

– Кроме того, – добавила Софи, – вы услышите еще одну историю о неудачной внутренней отделке дома и станете участниками беседы с авторами «Большой книги искусства мастерить из чулок» – полного руководства по изготовлению полезных вещей из старых чулок. Но перед тем как расстаться с вами, – добавила она, – я хочу поблагодарить всех, кто прислал мне письма. Простите за то, что не все получили ответ, но, как оказалось, с моей почтой произошло небольшое недоразумение, которое теперь улажено.

С этими словами Софи ослепительно улыбнулась, высидела до тех пор, пока не закончились титры, перечисляющие всех участников передачи, после чего решительным шагом вышла из студии. Я сняла грим, еще раз проверила диаграммы и направилась на еженедельное совещание по планированию. Терри лениво ковырял во рту зубочисткой, Татьяна вполголоса разговаривала по мобильному телефону. Здесь же сидели продюсеры и аналитики с блокнотами и папками. И конечно же, здесь был Даррил. Пока мы ждали, когда все соберутся, я просматривала журналы. В самом низу стопки оказался новый, июльский номер журнала «Я сама». Я открыла раздел светских новостей в конце журнала, и тут же, на самом верху страницы, увидела нашу с Джосом фотографию, снятую во время игры в поло. Надпись под ней гласила: Джос Картрайт и миссис Питер Смит. Джос обнимает меня за плечи, мы улыбаемся друг другу. Я получилась очень удачно. Правда, я заметила, что, несмотря на счастливое лицо, глаза не улыбаются. Ничего удивительного, ведь в то самое утро Джос накричал на Грэма. Отношения в тот день были немного натянутыми. Но сейчас… сейчас все очень даже хорошо. В целом. То есть, я хочу сказать, идеальных отношений не бывает, верно? Идеальных людей не существует в природе. Когда вступаешь в близкие отношения, особенно если это произошло не так давно, следует быть терпимее. Внезапно мои мысли прервал резкий стук карандаша по столу. Стучал Даррил. Вид у него был явно недовольный.

– Где Софи? – раздраженно спросил он. – Пора начинать.

– Иду-иду! – отозвалась она и вошла в комнату – улыбающаяся и слегка запыхавшаяся, прижимая к себе большущую картонную коробку: – Простите за опоздание.

– Что это? – поинтересовался Даррил.

– Сейчас покажу, – ответила Софи.

Она улыбнулась Терри с Татьяной, одним движением опрокинула коробку на стол, и оттуда посыпались письма – море писем. Они падали из коробки сплошным потоком, густым и медленным, точно лава. Белые, розовые, желтые, коричневые конверты, телеграммы на голубой бумаге с красивыми иностранными марками; всевозможные открытки – всех цветов и размеров. Мелькали зеленые и синие чернила, разноцветные фломастеры. Одни были напечатаны, другие написаны от руки – и каракулями, и аккуратным старательным почерком. Многие были украшены наклейками – сердечками и звездочками и разрисованы узорами. Должно быть, здесь было более пятисот писем, и все адресованы Софи.

– Моя почта от телезрителей, – весело объявила она. – Я нашла ее сегодня утром. Ну разве не смешно? Я решила, что вам всем будет интересно это увидеть.

– Ну и ну! – вымолвил Даррил. – Где же они были?

– Вот это самое странное, – простодушно заявила она, не сводя глаз с Терри и Татьяны. – Перед самым выходом в эфир я искала маркер и заглянула в шкаф. В самом низу стояла эта коробка. Представьте мое изумление, когда я открыла ее! Здесь собрана почта за шесть месяцев.

– Терри, – обратился к нему Даррил. – Ты можешь нам это объяснить?

– При чем тут я? – отозвался Терри.

– Может быть, ты догадываешься, кто мог это сделать? – задал ему вопрос Даррил.

– Эээ… разносчик писем? – высказала предположение Татьяна. – Ему, знаете ли, страшно хотелось стать ведущим.

– Да что вы? – Софи широко раскрыла глаза. – Давайте спросим у него самого.

– Не получится, – ответил Даррил. – Он уволился на прошлой неделе.

– И куда он пошел работать?

– По-моему, в отель «Савой».

– Не думаю, что это поможет его продвижению по службе в качестве телеведущего, – заметила Софи. – Верно, Татти?

Татьяна пожала плечами.

– Таинственная история, – спокойно изрек Терри. – А поскольку нам вряд ли удастся докопаться до истины, предлагаю начать совещание.

Но Даррил его не слышал. Он читал письма, которые ему передавала Софи.

– Я, конечно, не успела прочитать все, – объяснила она. – Здесь их столько – у меня просто не было времени. Но позвольте мне кое-что прочитать. Я уверена, Терри с удовольствием послушает, что обо мне думают телезрители.

Дорогая Софи, – начала она, – я считаю, что в утренней программе вы лучше всех. Без вашей солнечной улыбки и остроумных замечаний наступающий день был бы скучным и серым. Дорогая Софи, я встаю рано только для того, чтобы увидеть вас. Софи, вы гораздо умнее старого пройдохи, который сидит рядом с вами. – Прости, Терри, – по-театральному громко произнесла Софи, – я не хотела быть бестактной.

Дорогая Софи, – читала она, взяв в руки следующее письмо. – Почему главным ведущим назначили не вас?

Софи вскрыла небольшой коричневый конверт: Дорогая Софи, почему вы ведете эту нелепую утреннюю программу? Вы можете украсить собой вечерние новости!

К этому времени рот Терри сложился в жесткую тонкую линию.

– Что ж, приятно узнать о твоей популярности, – сказал Даррил. – Но не хочешь ли ты продолжить разговор об этом происшествии – думаешь, это преднамеренное воровство? Софи покачала головой.

– Я не хочу никаких разборок, – заявила она, не сводя глаз с Терри. – Мне только хотелось, чтобы все узнали об этом.

– Прекрасно, – произнес Терри. Он скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, высокомерно улыбаясь. – Ты права: все должны узнать, – повторил он ее слова со страстью, – о тебе.

Температура в комнате от точки кипения моментально упала до минус двадцати.

– Софи, существует кое-что, о чем всем следует узнать, – вкрадчиво добавил Терри.

Они взглянули друг на друга с неприкрытой ненавистью. По сравнению с этим выпады и колкости, которыми они обменивались последние десять месяцев, были всего лишь мелкими стычками. Сегодня война была объявлена в открытую.

– Любопытно, есть ли здесь письма от мужчин? – с невинным видом спросил Терри. Взяв в руки одно из них, он тут же бросил его на груду цветных конвертов. – Или ты больше нравишься женщинам?

– Судя по всему, я нравлюсь всем, – резко бросила Софи, но ее шея пошла красными пятнами.

– Да? – со скептической усмешкой протянул Терри. – Разве? А я вот в этом не уверен.

– Гм, – кашлянул Даррил. Он нервно сглотнул, и его кадык заметно дернулся вниз. – Софи, спасибо за то, что сообщила нам о случившемся, а теперь… э… приступим к делу. Итак, у кого какие предложения, идеи? И не забывайте – это передача для семейного просмотра.

* * *

В пятницу вечером приехали ребята. Я встретила их на станции «Чаринг-Кросс». На следующее утро они на метро отправились к Питеру и вернулись только в восемь вечера.

– Как прошел день? – спросила я, промывая листья салата.

– Здорово, – откликнулся Мэтт. – Утром мы ходили в галерею Тейт смотреть современное искусство.

– А после обеда?

Дети молчали.

– Что вы делали после обеда? – повторила я вопрос.

– Да в общем, ничего, – ответил Мэтт.

– Чем-то же вы занимались, – заметила я. – Вас не было целый день.

– Ну, мы пошли выпить чаю. Вот и все. Ничего особенного.

– И где же вы пили чай? – не отставала я. – Ну давайте, выкладывайте.

– Да тут и рассказывать нечего, – пожал плечами Мэтт.

– Ладно, хватит загадки загадывать, – вмешалась Кейти. – Мам, мы были у Энди.

– Вот как, – удрученно пробормотала я. – Понятно.

– Слушай, если Джос часто заходит сюда, не понимаю, почему папа не может ходить к ней.

– Да, наверно, – согласилась я. Но как же мне было больно. Я знала, что Питер бывает у нее. Конечно, бывает. Но мне по-прежнему была отвратительна мысль о том, что у нее бывают и мои дети.

– Мама, ты должна принять все как есть, – проговорила Кейти. – Прошло шесть месяцев с тех пор, как вы с папой расстались.

Я посмотрела на нее и вздохнула. Она была совершенно права. Нужно смотреть правде в глаза.

– Ну и как она живет? – спросила я, проглотив комок в горле.

– Роскошно! – воскликнул Мэтт.

– Ничего удивительного. А где?

– В Нотингхилле.

– Тоже ничего удивительного.

– У нее пять спален! – продолжал он, округлив глаза.

– Верю.

– А еще у нее громадная двуспальная кровать!

Я почувствовала тошноту.

– Знаешь, кого она кладет с собой в постель?

– Не знаю и знать не…

– Мягкие игрушки! – воскликнул Мэтт.

– Что?

– Кучу мягких игрушек, – повторил Мэтт. – Просто ворох. И у каждой свое имя.

– Странновато для тридцатишестилетней женщины, – заметила я.

– Мам, ей не тридцать шесть, – сказала Кейти.

– А по-моему, именно столько.

– Нет, ей больше.

– Да? Откуда ты знаешь?

– Я видела ее паспорт. Он лежал в кухне на столе, вот я быстренько и заглянула.

– Кейти! Вот это действительно некрасиво! Так сколько же ей?

– Сорок один.

– Ну и ну! А папа в курсе?

– Не знаю. Я не спрашивала.

– Но она жутко смешная, – заметил Мэтт.

– Смешная? Что-то не верится, – отозвалась я, вспоминая блондинку, лишенную чувства юмора, которую видела по телевизору.

– Ну, я хотел сказать, она чудная. Представляешь, она начала называть папу всякими малышовыми именами, – прыснул сын.

– Как это?

– Ну, например, – Мэтт захихикал, – она зовет его «мой сладкий мальчик».

– Да ты что!

– И «мой пирожок»!

– Боже!

– И «мой заинька-паинька».

– Кошмар.

– И «мой малыш-глупыш».

– Фууу! – Грэм встал передними лапами мне на колени. – Я его так никогда не называла. Верно, мой щенуля-лапуля? А как папа реагировал?

– Вроде улыбался, – сказал Мэтт.

– А он как ее называет?

– Энди. Но она называет себя…

– Нет, не говори!

– Да, да, – закивала Кейти. – Энди Пенди! Тут у меня глаза совсем полезли на лоб.

– Папе это не очень нравится, – продолжала Кейти. – По-моему, он считает такое сюсюканье глупостью. Думаю, он не понимает, зачем она это делает. А я знаю. Это форма самоинфантилизации, – совершенно серьезно объяснила мне дочь. – Энди очень болезненно воспринимает свой возраст. А еще она пытается выглядеть по-детски беззащитной и скрыть свой сильный и решительный характер. Мягкие игрушки тоже связаны с этим. Ну конечно, на более глубоком психологическом уровне все это, вместе с пятью спальнями, говорит о ее явном желании…

– Минуточку, – перебила я ее. – Эта женщина – трезвый «охотник за головами». Ей не нужно, чтобы ее воспринимали как маленького ребенка.

– Ей хочется этого дома, – убежденно сказала Кейти. – Ей хочется быть папиной малышкой, чтобы он заботился о ней, потому что она знает, что мужчинам нравится в женщинах беспомощность. Потому и Лили остается одинокой. А еще это форма манипуляции. Она называет папу всякими малышовскими прозвищами, чтобы им помыкать. Это способ ослабить его бдительность, – заключила Кейти, – чтобы она смогла добиться своего.

– Ну и ну, – проговорила я. – Бедный папа.

– А еще это способ продемонстрировать инстинкт собственницы, – сказала Кейти. – Перед всеми детскими прозвищами стоит слово «мой». Оно ее и выдает – это явный признак отчаянного положения.

– Мой бог, ну просто фантастика, – сказала я. – Кейти, ты уверена, что не переусердствовала в своем психоанализе? Я хочу сказать, что папа вполне счастлив. Он сказал мне, что в целом нет причин для беспокойства, а он всегда говорит правду.

Дети молчали.

– Он ведь счастлив, так?

Мэтт пожал плечами:

– Не знаю.

– Мы его вот так прямо не спрашивали, – осторожно сказала Кейти, – поэтому говорим только о том, что видели. Я бы сказала, что папа приблизительно так же счастлив с Энди, как ты с Джосом.

– Я совершенно счастлива с Джосом, – сухо сказала я. – И говорю это, как вы знаете, серьезно.

– Да, – лукаво ответила Кейти, – мы знаем. При этом она посмотрела на меня со странной улыбочкой – эту ужасную привычку она унаследовала от своего отца. Все-таки она во многом похожа на Питера.

В этот вечер слова Кейти беспрестанно крутились в моей голове, мешая уснуть. В какой-то миг я все-таки заснула, и мне приснился странный сон про айсберг. Но, видимо, сон был неглубоким, потому что меня разбудил стук падающей в почтовый ящик газеты. Мы с Грэмом в полусне спустились на кухню. Я приготовила ему чай – не слишком крепкий, с молоком, но без сахара – и начала просматривать «Санди Таймс», держа газету сантиметрах в трех от лица, потому что была без линз. Я сразу перешла к страницам с новостями культуры, рассчитывая увидеть небольшую заметку о предстоящей премьере «Мадам Баттерфляй». К моему изумлению, газета поместила огромную – на разворот – статью, посвященную Джосу. Она была озаглавлена «Портрет художника в полный рост». Он улыбался мне с фотографии: взъерошенные волосы и божественное обаяние. В выражении больших серых глаз нечто такое, что притягивает тебя к этому человеку. Статья получилась хвалебная – журналистка явно была очарована. Откровенно говоря, эта статья была очень похожа на ту, что в «Индепендент», напечатанную шестью месяцами раньше. Безусловно, мне очень повезло… – цитируются собственные слова Джоса. – Я со страстью отдаюсь всему, что делаю… Замечательные работы Стефаноса Лазаридиса… Самое главное – внимательно прислушиваться к пожеланиям режиссера-постановщика.

Последняя фраза поразила меня. Я вспомнила, что говорил мне Джос, когда водил меня по театру: «Сначала режиссер сомневался, но в конце концов я его убедил». Очень странно. Но я тут же забыла об этом, потому что с изумлением прочитала собственное имя. Последнее время имя Картрайта связывают с именем Фейт Смит, ведущей передачи о погоде в утренней программе, – писала журналистка. – Не знаю, что бы я делал без Фейт, – признавался Джос. – Шесть месяцев назад я был пленен ее солнечным обаянием и теперь покорен окончательно. По-моему, я прочитала это предложение девяносто пять раз. И стала читать дальше. Он заговорил о самой «Мадам Баттерфляй». Самая значительная опера Пуччини… Я хотел показать ранимость Чио-Чио-сан… Ее милый домик кажется крошечным по сравнению с огромными уродливыми домами, на их фоне она выглядит хрупкой и одинокой… Да, думаю, это самая удивительная героиня Пуччини, – продолжал Джос. – У этой Бабочки – Баттерфляй стальные крылья. Она отрекается от всего ради человека, которого любит… Ее благородство и мужество невозможно забыть. Ее трагическая жертвенность внушает благоговейный трепет. Я рот открыла от изумления. Поднялась в спальню, вставила линзы и прочитала еще раз, чтобы удостовериться, не ошиблась ли, и после долго глядела из окна кухни на флюгер соседнего дома, поворачивающийся на утреннем ветру. Потом снова перевела взгляд на газету и посмотрела на фотографию Джоса. Я не понимала, как он мог такое сказать. Внутри у меня все сжималось. Как это можно – с таким презрением отзываться о Чио-Чио-сан в личной беседе, а потом превозносить ее в разговоре с журналисткой? Ничего не видя, я смотрела вдаль, пытаясь разобраться. Внезапно зазвонил телефон. Какого дьявола понадобилось кому-то звонить мне в семь утра в воскресенье?

– ФЕЙТ! – завопила Лили. – НЕМЕДЛЕННО ВСТАВАЙ И БЕРИ В РУКИ «САНДИ ТАЙМС»!

– Успокойся, я уже встала и держу ее в руках.

– Видела статью про Джоса?

– М-да, видела, – пробормотала я.

– Статья просто невероятная, верно?

– Да, – тихо сказала я, – вот именно.

* * *

Премьера «Мадам Баттерфляй» должна была состояться завтра в торжественной обстановке в присутствии многочисленных знаменитостей – это было значительное событие в театральной и светской жизни города. Мне полагалось испытывать радостное возбуждение, но вместо этого я чувствовала себя подавленной. Я была мрачной и унылой, как это слоистое облако, размышляла я, глядя на небо. Мне было бы гораздо легче, если бы со мной пошла Лили, но ей нужно было отправляться на какой-то благотворительный бал. Я еще даже не решила, что надеть, и начала перебирать одежду. Вот мое старое выходное платье, которое я купила в «Принсиплс»: элегантное, из черного бархата. Пожалуй, лучше всего его и выбрать, но я так давно его не надевала. Рядом висело хорошенькое платье из «Некст» – я его купила, поддавшись минутному порыву, но оно мне не очень к лицу. Потом шло, только не смейтесь, шелковое платье из магазина «То, что ей надо» – хоть и дешевое, но довольно славное. Но я понимала, что для этого мероприятия оно не годится. Пересмотрев свой гардероб, я поняла, что у меня нет ничего подходящего, и позвонила Лили с просьбой – не могу ли я еще раз одолжить ее розовое платье от Армани.

– То платье, в котором ты была в Глайндборне? – уточнила Лили.

– Да, его.

– Не смеши людей. Конечно, не можешь.

– Ну прости.

– Об этом не может быть и речи, потому что кто-нибудь мог его запомнить, – продолжала Лили. – Разве можно на премьеру в Ковент-Гардене надеть платье, в котором тебя уже видели?

– Но оно изумительное, да и вряд ли туда придут все, кто меня знает.

– Фейт, – твердо заявила Лили, – ты просто не имеешь права рисковать. Завтра будет настоящее шоу. Все будут на тебя смотреть и фотографировать. И не потому, что ты в некоторой степени знаменитость, а потому, что ты будешь с Джосом. Знаешь, у меня есть роскошный туалет от Климента Рибейро. Его-то я тебе и одолжу.

Платье мне привезли на машине из редакции во вторник за пять часов до начала спектакля. Оно было из темно-серого шелковистого трикотажа, скроенного по косой, на тонких блестящих лямочках. Изумительное платье: сверкающее, но в меру, эффектное, но в то же время скромное.

– Лили знает, о чем говорит, – сказала я Грэму, глядя на свое отражение в зеркале.

Я позвонила Джосу и сказала, что доеду до центра на метро, но он категорически воспротивился.

– Дорогая, на метро ты не поедешь.

– Почему? Я могу встретиться с тобой у театра.

– Потому что мы приедем вместе на лимузине. Вероятно, ты забыла, я говорил тебе на прошлой неделе.

В шесть пятнадцать перед домом остановился громадный сверкающий «мерседес» цвета воронова крыла. Я шагнула внутрь, и мы направились к Бернаби-стрит. Джос вышел из дома в белом смокинге, точно герой какого-нибудь фильма.

– Ты выглядишь очаровательно, – объявил он, садясь в машину.

Я сжала ему руку:

– Ты тоже.

– Это самое важное событие в моей жизни, – сказал он. – Ты читала статью в «Санди Таймс»?

– Да, – шепнула я. – Замечательная статья. Он несколько раз с беспокойством смотрел на часы, пока мы медленно двигались в сплошном потоке транспорта, заполнившего улицы в час пик. К тому времени, когда мы ехали по Хеймаркет, было десять минут восьмого. Но вот мы уже медленно продвигались по Стрэнд, потом свернули влево на Веллингтон-стрит, потом на Боу-стрит, и наконец показался коринфский портик оперного театра и массивные окна Флорал-холла. Лили была права – папарацци суетились вовсю. Кого они снимали? Я слегка подалась вперед, чтобы разглядеть: Анна Форд с новым мужем, звезды кино Эмма Томпсон и Грег Уайз, а это, кажется, Стивен Фрай?

– Сегодня будут сиять все звезды, – проговорил Джос, словно прочитав мои мысли. – Ну, сделай глубокий вдох. Наша очередь.

Водитель остановил машину, обежал кругом, открыл дверцу, и я вышла.

– Фейт! Сюда! Фейт! Вот сюда! – Мы остановились у нижней ступени лестницы, повернулись и улыбнулись. Я почувствовала руку Джоса на талии. – Еще раз, – прошептал он. – Очень хорошо. А теперь входим.

Фойе сверкало светом, отраженным от бриллиантов, хрусталя и золота. Воздух был чувственно-сладострастным от аромата неведомых мне духов, стойкого запаха дорогого одеколона. Мы поднялись по широкой лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, и заняли места в бельэтаже. Я смотрела на огромный колышущийся занавес из красного бархата, расшитый золотом и украшенный королевским гербом. Прямо под нами располагались кресла партера; ярусы, словно палубы океанского лайнера, возносились вверх на головокружительную высоту. Я незаметно смотрела направо и налево. К нам на студию приходили знаменитости, но тут было нечто другое. В конце нашего ряда сидела Кейт Бланшетт с мужем, я видела ее в фильме «Талантливый мистер Рипли», а прямо перед нами я увидела известного юриста Уильяма Хейги с женой. Слева по нашему ряду я разглядела Майкла Портилло, тоже с женой, а гораздо правее – чету Блэров. В одной из лож я заметила Джоанну Ламли, которую знала по фильмам, а в другой – Майкла Берка, ведущего с телеканала Би-би-си. Вокруг было столько известных людей, что у меня внезапно возникло желание устроить мексиканскую волну.

– Как твой итальянский? – с улыбкой спросил Джос.

– Боюсь, не слишком caldo, – призналась я. – Буду читать бегущую строку.

Огни на мгновение вспыхнули ярче и начали медленно гаснуть. Зал благоговейно затих. Затем под гром аплодисментов вышел дирижер. Он прошел по оркестровой яме, поднялся на подиум, поклонился, после чего повернулся лицом к оркестру и поднял палочку. Всего на долю мгновения наступила полная тишина. Затем внезапно, словно вихрь, зал заполнили звуки скрипок, и тяжелый занавес поплыл вверх. На сцене стоял Пинкертон в день своей «свадьбы». Нежная, роскошная, прекрасная музыка с самого начала являла полнейший контраст его циничным словам. «Я женюсь по японскому обычаю, – пел он. – И могу освободиться в любой момент…» Потом он поднял тост: «Пью за тот день, когда я по-настоящему женюсь на американке». И тут из-за кулис донесся голос Чио-Чио-сан, высокий и мелодичный, – вместе со служанками она подходила к дому.

«Я самая счастливая девушка в Японии, – пела Чио-Чио-сан. – Это великая честь». Вот она в церемониальном кимоно, с цветами в волосах, вышла и приветствует Пинкертона.

«Бабочка больше не улетит, – запел Пинкертон, когда их поженили. – Я тебя поймал и теперь ты моя».

«Да. На всю жизнь!» – восторженно откликнулась она.

Я вся дрожала от жалости к ее трагической участи. Должно быть, я вздохнула, потому что внезапно Джос легонько пожал мне руку. Уголком глаза я уловила, что он поднес палец к губам. Но я ничего не могла с собой поделать. Не могла, и все. Я так ей сочувствовала. Когда полчаса спустя завершился первый акт и опустился занавес, у меня саднило в горле от сдерживаемых слез.

– Дорогая, надеюсь, ты не собираешься проплакать всю оперу, – сказал Джос, пока мы шли в буфет.

– Наверно, нет. – Я попыталась улыбнуться.

– Пожалуйста, постарайся. Это очень мешает.

– Хорошо. Но все так печально. Нужно к каждой программке подкалывать по паре бумажных платочков, – пошутила я. Джос не засмеялся, но сейчас у него были другие заботы. В конце концов, сегодняшний спектакль значил для него так много, а я все время забывала об этом.

– Декорации замечательные, – снова заговорила я, когда он вернулся с бокалами шампанского. – Джос, ты такой талантливый. Я так тобой горжусь.

Наконец-то он улыбнулся.

Буфет Флорал-холла был заполнен зрителями в туалетах от известных кутюрье и в черных смокингах.

– …у него поразительный голос.

– …предпочитаю «Лоран Перье».

– …я никогда его не слышала. Он хорош?

– …потрясающее местечко недалеко отсюда.

– …либретто, конечно, не ахти.

– …наши младшие сейчас в Стоу.

Прозвенел один звонок, потом другой, и мы вернулись на свои места. Но от шампанского у меня закружилась голова. Пока мы сидели в ожидании, когда погаснет свет, у меня все плыло перед глазами. Нельзя плакать, внушала я себе, потому что Джосу это не понравится. Чтобы как-то отвлечься, я снова стала разглядывать зал. Сначала пристально рассматривала ложи, потом перевела глаза на ряды партера. Вдруг сердце у меня забилось, чуть ли не выскакивая из груди. Где-то в середине зала по правой стороне сидел Питер – с Энди. У меня было такое ощущение, словно меня только что столкнули с самолета.

– Фейт, что с тобой? – спросил Джос, когда мое сердце грохнулось оземь.

– Ничего-ничего, – прошептала я. – Все в порядке.

У меня горело лицо, во рту пересохло, шея покрылась гусиной кожей. В животе все скрутилось, как в бетономешалке. Я чувствовала, что кто-то настойчиво всаживает мне в грудь тупой нож. Боже мой. Боже мой! Я никогда раньше не видела их вместе. И вот теперь они сидели рядом, бок о бок, – муж, с которым я прожила пятнадцать лет, и она. Чувствуя себя совершенно несчастной, я все смотрела и смотрела на них. Это был чистой воды мазохизм, но я не могла отвести взгляд, хоть и не желала видеть. Питер был в смокинге, а она в красном шелковом платье. Она что-то сказала ему, сняла с его воротника ворсинку и внезапно положила голову ему на плечо. Мне хотелось встать и крикнуть: «Ты, стерва, убери свои загребущие руки от моего мужа!» Но я заставила себя опомниться. Я словно побывала в аду. Какого дьявола они пришли в театр сегодня? И почему Питер ничего мне не сказал? Он наверняка догадывался, что я буду здесь. Свет начал медленно гаснуть. В этот момент Энди взяла его за руку. Интересно, что она ему шепчет, злобно думала я. «Ах, мой сладкий, тут так темно; плисмотли за Энди Пенди, потому сьто малыш немносько боится». Меня замутило, я почувствовала слабость на грани обморока. Шампанское ничуть не помогало. В это время заиграл оркестр и начал подниматься занавес. Горький вздох вырвался из моей груди.

– Шшш! – прошептал Джос.

Музыка отвечала моему настроению. Она была заунывной, даже скорбной, с ритмичными медленными ударами барабана. Перед нами появилась Чио-Чио-сан, три года спустя, одна в домике, в бедной одежде. Вместо кимоно она была одета в европейское платье и разворачивала американский флаг. Ее служанка Судзуки убеждала госпожу, что Пинкертон никогда не вернется.

«Он вернется, – не соглашалась с ней Чио-Чио-сан. – Скажи: он обязательно вернется!»

Потом она исполнила арию «Одним прекрасным днем»: бедняжка мечтала, как однажды корабль Пинкертона войдет в гавань и любимый поднимется в ее домик на холме.

«Он назовет меня своей женой и благоуханием вербены, как называл раньше».

Чи-Чио-сан все еще так его любила и так обманывалась – нужно было иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать ей. Потом явился Шарплесс с письмом от Пинкертона. Было ясно, что это означает. Но Чио-Чио-сан упрямо верила, что Пинкертон по-прежнему любит ее. Шарплесс мягко пытался открыть ей правду, но она не желала ничего слышать. Консул уже готов был сдаться – а музыка нарастает, переходит в зловещее крещендо, – когда она внезапно бросилась в дом. И вынесла на руках ребенка. Крошечного мальчика. Она стояла и держала его на руках с гордым взором. Музыка поднимается до невыносимо высоких нот. Вступают тромбоны, фаготы и валторны, а потом раздается оглушительный звук большого гонга.

«А как же он? – поет Чио-Чио-сан и проходит вперед с ребенком. Ее голос стремительно поднимается ввысь, к самому небу. – Неужели он забыл и о нем?»

Шарплесс потрясен.

«Это его ребенок?» – слабым голосом спрашивает он.

«Кто видел японского ребенка с голубыми глазами? – поет она. – Взгляните на его рот, на его золотые волосы».

Я почувствовала, как Джос замер рядом со мной. Я бросила на него взгляд, но он не плакал. Ни одной слезинки. Я поняла, что все его внимание сосредоточено на декорациях и костюмах, а не на музыке и сюжете. А потом я машинально взглянула вниз, стараясь разглядеть в темноте Питера. Я спрашивала себя, плачет ли он – скорее всего, плачет – он такой же сентиментальный, как и я. Уж он бы не бросил Чио-Чио-сан, с чувством подумала я. О нет. Он бы поступил порядочно. Теперь Чио-Чио-сан, все еще убежденная, что Пинкертон – ее, украсила свой домик цветами, надела свадебное кимоно и принялась ждать. В конце концов она уснула. Я чувствовала, что по мере того, как усиливается драматическая ситуация, зал следит за тем, что происходит на сцене, все с большим напряжением.

Наконец появляется Пинкертон, со своей женой и Шарплессом. Шарплесс напоминает ему: он всегда знал, что Чио-Чио-сан будет испытывать к Пинкертону глубокую привязанность.

«Да, – запел Пинкертон. – Я понимаю свою ошибку. И боюсь, что никогда не буду свободен от этой муки. Никогда! Я – трус!»

Да, думала я, ты действительно трус.

«Я трус!» – пел Пинкертон. Увидев, что Чио-Чио-сан зашевелилась, он убегает.

Как может мужчина, кто бы он ни был, а уж тем более храбрый морской офицер, – думала я, – убежать от женщины и от маленького ребенка? До меня со всех сторон доносились приглушенные всхлипы, когда Чио-Чио-сан осознала страшную правду.

«Все умерло для меня! – рыдала она. – Все кончено!»

Наступил ужасный момент прощания с сыном.

«Это ты, мой маленький? – ласково поет она. – Надеюсь, ты никогда не узнаешь, что Чио-Чио-сан умерла ради тебя… Прощай, мой родной. Ступай поиграй».

Повсюду вокруг меня раздавались всхлипы. Я сама старалась удержать слезы, но в какой-то момент они все-таки полились из глаз. Я не могла смотреть, как она взяла ритуальный меч отца и вонзила в себя. Послышались сдерживаемые рыдания и вздохи. Музыка, снова зазвучав громогласно, постепенно начала стихать и смолкла совсем.

После того как опустился занавес, скрыв безжизненное тело Чио-Чио-сан, тишина длилась секунд тридцать или около того. А затем публика начала хлопать. Аплодисменты становились все громче и громче, пока не стали оглушительными. Теперь люди кричали «Браво!» Я тоже хотела, но не могла – чувствовала себя совершенно опустошенной. Я вытерла мокрые щеки накидкой. Тяжелый занавес разошелся в стороны, и один за другим на сцену стали выходить исполнители.

– Браво! Браво! Бис! Внезапно Джос поднялся.

– Меня тоже ждут на сцене, – шепотом объяснил он мне. – Встретимся в фойе.

Теперь кланялась Чио-Чио-сан, она широко раскинула руки, с благодарностью принимая аплодисменты и розы, дождем падающие к ее ногам. Публика, стоя, хлопала и выкрикивала одобрительные возгласы, но мои глаза все еще были полны слез. Еще долго не смолкал гром аплодисментов. Затем на сцену вышли дирижер, режиссер и Джос, и аплодисменты возобновились с новой силой. Они поклонились, заулыбались и захлопали музыкантам оркестра, еще не покинувшим оркестровую яму.

Когда приветствовали первую скрипку, я взглянула в партер и увидела, что Питер вытирает глаза. Постепенно аплодисменты стихли, и в зале снова зажгли свет. Возвращаясь к реальности, я чувствовала, что меня охватывает паника. Что мне делать? Оставаться в зале, пока не схлынет толпа? Я не вынесу, если встречусь на выходе с Питером и с ней. Я решила остаться, но вскоре всех зрителей попросили покинуть зрительный зал. Пришлось идти к выходу в общем потоке. Я смотрела на лица вокруг себя – все были расстроены и измучены. Многие явно плакали во время спектакля. Пережитые на сцене события были такими значительными, такими трагичными – все равно что наблюдать за распятием приговоренного к смерти. Мы спускались по лестнице в фойе; мои глаза по-прежнему были полны слез. Одолев лестницу, я беспокойно оглянулась, боясь увидеть поблизости Питера и Энди.

Я повернула голову на долю мгновения, не больше, но и этого оказалось достаточно, чтобы контактная линза выскочила из глаза. Боже! Она исчезла. Перед глазами все поплыло, я почувствовала, как она падает, краями легонько коснувшись щеки. Господи! Для полного счастья только этого мне и не хватало! Вокруг толпились люди. Испугавшись, что кто-нибудь сейчас на нее наступит, я опустилась на колени и начала ощупью искать на ковре, поскольку почти ничего не видела. Вокруг меня толпа расступилась, и кончиками пальцев я с удвоенной энергией принялась ощупывать пол.

– Вы потеряли линзу? – спросил какой-то мужчина. Я кивнула. – Позвольте вам помочь.

– Большое спасибо.

– Жесткая или мягкая? – спросила женщина.

– Жесткая, – ответила я. Все расплывалось перед глазами, но я все-таки разглядела, что мне помогают искать линзу несколько человек.

– Слава богу, что она не мягкая, – вступил в разговор еще один голос. – Потерять мягкие – совершенный кошмар.

– Правда?

– Да. Они высыхают и рассыпаются, да и отыскать их гораздо труднее.

– …с другой стороны, их легче носить.

– …ну, я так не считаю.

– …нет, их можно носить гораздо дольше.

– …лично я предпочитаю твердые.

– …нашел! Нет, это блестка с платья.

– …еще немного, глядишь, и найдется.

– …мои с затемнением.

– …перейти на очки – в любой день.

– Вы давно их носите? – спросил меня кто-то.

– Не один год, – ответила я. – Я их редко теряю. Но сегодня она взяла и выскочила…

Приятно, конечно, что мне помогают, но я себя чувствовала абсолютной дурой. Джос обязательно разозлится. Спустится сюда после своего оглушительного триумфа и обнаружит, что его подруга ползает по полу.

– Надеюсь, у вас есть запасные, – обратилась ко мне женщина.

– Увы, нет, – с сожалением ответила я.

– Тогда ее обязательно нужно найти – иначе вам не позавидуешь.

– Нужен фонарик, – заявил мужчина в смокинге. – Ни у кого не найдется с собой?

Я вздохнула. Мы никогда ее не отыщем. Завтра придется идти на работу наполовину слепой. Боже мой, какой ужасный вечер! И каким фарсом кончается.

– Сдаюсь, – проговорила я. – Огромное всем спасибо за помощь, но думаю, мы ее не найдем.

Внезапно где-то внизу я различила протянутую руку, и мне на ладонь кто-то положил крошечную линзу.

– Слава богу, – выдохнула я. Держа линзу двумя пальцами, я чуть-чуть поплевала на нее и быстро вставила на место.

– Большое вам спасибо, – моргая, я взглянула вверх. – Я…

– Все в порядке, – сказал Питер.

– Ну что, нашлась или нет? – услышала я чей-то вопрос.

– Да, да, большое спасибо. Спасибо, Питер. Мы оба с трудом выпрямились. Толпа огибала нас и двигалась дальше. Питер улыбался мне, но я заметила, что глаза у него припухли и покраснели.

– Как тебе опера? Понравилась? – спросил он.

– Да. Нет. В общем, нет. Слишком грустная.

– Полностью согласен, – сказал он. – Тяжелая.

– Верно. Тяжелая. – Мы слабо улыбнулись друг другу.

– Я не знала, что ты будешь здесь, – тихо добавила я.

– Я тоже не знал. Это был сюрприз.

– Что ж, это приятно, – весело проговорила я, хотя чувствовала себя такой же унылой и мрачной, как йоркширские болота. Нервы были натянуты как струны в ожидании Энди. Питер снова улыбнулся. Печальной улыбкой. И схватил меня за руку.

– Фейт, – произнес он. И с трудом сглотнул. Сжал обеими руками мою руку. – Фейт, это безумие, – заговорил он снова. – Я этого не вынесу. То, что мы делаем, – просто безумие. Фейт, – умоляюще проговорил он, – я не хочу разводиться.

– Да, – едва слышно отозвалась я. – Я понимаю. Где она? – быстро добавила я.

– В туалете. Сейчас выйдет. А где он? Джос?

– Он тоже сейчас придет.

– Фейт, у нас мало времени, – заговорил Питер. Он с такой силой сжимал мою руку, что я боялась, он сломает мне пальцы.

– Фейт, нам нужно серьезно поговорить. Понимаешь, у нас остается мало времени. Нам нужно… – Внезапно он выпустил мою руку, словно она раскалилась докрасна.

– Питер, дорогой! – Это была Энди. Она мчалась по лестнице, точно гарпия, – похитительница человеческих душ, явившаяся за добычей. – Идем, заинька, – проговорила она глухим скрипучим голосом. – Я хочу, чтоб ты отвез меня домой. Внезапно она увидела, что я стою рядом с Питером, и застыла как вкопанная. Потом холодно мне улыбнулась, круто повернулась ко мне спиной и увела Питера прочь.