В конце 1944 года дипломатический представитель Швеции в Берлине Дитлеф неоднократно предпринимал попытки добиться освобождения удерживаемых в Германии пленных шведов, датчан и норвежцев. Вместе с графом Бернадоттом он в течение многих месяцев пытался установить контакт с Гиммлером, который старательно избегал этой встречи, ибо она могла осложнить его отношения с Гитлером. В январе—феврале 1945 года, уже по официальным каналам, для таких переговоров была предложена кандидатура графа Бернадотта. Дипломату было трудно связаться с Генрихом Гиммлером или деятелем национал-социалистической партии, лицами, в ведении которых находились узники концлагерей. Пришлось обратиться в Министерство иностранных дел. Процедура оказалась затяжной и утомительной, с проблематичным исходом. А это было недопустимо, ибо дело не терпело отлагательств.
22 января 1945 года мне было велено явиться в ведомство Шелленберга. Я туда прибыл в половине второго пополудни. Среди тем, подлежавших обсуждению, была названа и миссия графа Бернадотта. Шелленберг объяснил обстановку: «Керстен пытается вывести Бернадотта на Гиммлера. Не могли бы вы, изучив это дело, сообщить мне, каков ожидаемый исход? Бернадотт достаточно энергично добивается своих целей, и я надеюсь, это нам поможет вернуться к нашему первоначальному плану. Давно пора. Вам известно о предпринятых мной шагах, чтобы устроить эту встречу, но я ничего не могу делать в тайне от Гиммлера, не подвергая себя риску, так что встреча между Бернадоттом и Гиммлером крайне важна. Мы должны поторапливать события». Всякий раз, когда Шелленберг обсуждал план устранения Гитлера, он редко называл его по имени. Его отвращение к Гитлеру было так велико, что ему стоило труда произнести имя фюрера.
Керстен впервые услышал о миссии Бернадотта в середине декабря. Теперь Шелленберг известил меня, что он решил связаться с Бернадоттом на более или менее официальном уровне. Обсуждая безобидный вопрос о передаче военнопленных, он смог бы затронуть все важнейшие аспекты мирных переговоров. Шелленберг упомянул о том, что граф Бернадотт просил о личной встрече с Гиммлером. Так что возложенную на меня задачу получить астрологическую информацию относительно возможности мирного урегулирования следует считать крайне важной и первоочередной.
В Ялте полным ходом шла конференция глав союзных держав, а население Берлина готовилось к обороне города. По всей Германии вооружались и обучались ополченцы фольксштурма, дабы защитить гитлеровский «тысячелетний рейх».
Керстен начал проталкивать дело Бернадотта через Гиммлера с конца 1944 года, а во время отъезда Керстена за границу этим занимался Шелленберг. Общими усилиями им удалось на 17 февраля 1945 года устроить встречу графа Бернадотта с Кальтенбруннером на вилле Хоршнер на берегу Ванзее. Накануне, 16 февраля, Бернадотт приехал в Германию под предлогом инспекции конвоев Красного Креста, а на самом деле, чтобы встретиться с Гиммлером. 19 февраля, два дня спустя после переговоров с Кальтенбруннером, его принял Шелленберг, и они обсуждали предполагаемую встречу с Гиммлером. Граф Бернадотт путешествовал по Германии в машине и на пути в Берлин воочию смог убедиться, что Третий рейх вступил в заключительную фазу своего существования.
По завершении моего разговора с Шелленбергом один из его людей проводил меня на вокзал Лертер, где я встретился с доктором Говертсом, только что вернувшимся из Стокгольма. Это была приятная встреча, ибо мы могли вместе отправиться в Гамбург и по дороге обменяться новостями.
Вокзал являл собой картину ужасающего бедствия, которое еще больше усугублялось январским морозом. Все помещения были забиты беженцами. Больные и раненые лежали на полу посреди умирающих в ожидании мест в переполненных поездах. И мы до своих мест в вагоне смогли добраться лишь через опущенные окна — совсем как молодые кавалеристы. Это путешествие, как и все путешествия в те дни, было сущим мучением и пыткой.
Говертс по приезде в Берлин не появился у Шелленберга, а предпочел сначала поговорить со мной. По правде сказать, нас с ним уже не слишком волновало, как будут развиваться события. Из-за постоянных колебаний Гиммлера момент устранения Гитлера и создания нового правительства был упущен. Народу Германии в ближайшем будущем предстояло до конца испить горькую чашу поражения.
В Гамбурге мы узнали, что Гиммлер серьезно болен. Сначала говорили, что у него всего-навсего грипп. Его личный врач, профессор Гебхардт, тоже заболел. Но, как оказалось, у Гиммлера было нервное истощение, и он отлеживался в Хоэнлихене. Главной причиной его болезни были все ухудшавшиеся отношения с Гитлером.
С конца 1944 года между Гиммлером и Гитлером стала нарастать напряженность, а Мартин Борман делал все возможное, чтобы ее усилить. Гиммлер боялся интриг Бормана и подозревал, что тот намерен его свергнуть. А когда группенфюрер СС Герман Фегелейн, офицер связи Гиммлера в ставке Гитлера, женился на сестре Евы Браун — из чисто практических соображений, разумеется, — Гиммлер и впрямь заподозрил что-то недоброе. В ту пору чуть ли не каждую неделю доктор Рудольф Брандт или Шелленберг заваливали меня вопросами относительно разлада между Гиммлером и Борманом. Восемнадцать месяцев назад я уже составил гороскоп Бормана, теперь же Гиммлер счел необходимым получить его с подробнейшими комментариями.
Отношения между этими людьми прежде были вполне доброжелательными, но в 1943 году, когда Гиммлер был назначен министром внутренних дел, отношения стали натянутыми. Борман почувствовал возможного соперника, и вскоре между этими нацистскими сатрапами начались раздоры. Преемник Гесса и лидер партии Борман имел огромное влияние на Гитлера, и вскоре ему удалось стать между фюрером и Гиммлером.
Гиммлер очень боялся Бормана и перед каждой встречей с ним выспрашивал меня, не существует ли опасности, что он будет арестован своим соперником. Из-за Бормана Гиммлер не решался сократить своих телохранителей, хотя солдаты нужны были фронту. Очередной уловкой Бормана с целью удалить Гиммлера из Берлина, а следовательно, отдалить от Гитлера, стало его назначение командующим группой армий «Вейхзель» на Восточном фронте. Борман прекрасно понимал, что вновь созданная группировка слишком слаба, чтобы остановить натиск превосходящих сил противника, но он воспользовался ее отчаянными и безуспешными действиями, чтобы убедить Гитлера в полной некомпетентности Гиммлера.
Примитивность мышления Гиммлера была поразительна. Хотя он и боялся Бормана, но так и не сумел до конца разгадать его плутней. Поначалу ему в голову не приходило, что Гитлер может его отрешить от всех дел. Он пребывал в полной уверенности, что фюрер лоялен к нему, до того момента, пока тот не назначил своим преемником Деница. И это тоже была хитрость Бормана с целью держать на безопасном расстоянии дивизии СС, многие из которых все еще сохраняли боеспособность. Пока Гиммлер был вхож к Гитлеру, он представлял угрозу для Бормана. После назначения Деница его можно было сбросить со счетов.
Единственным реальным соперником теперь был только Геббельс. И Борман не остановился бы и перед физическим его устранением, если бы в том появилась нужда.
Гиммлер потерял покой, узнав, что он еще с 20 июля 1944 года подозревается в том, что закрыл глаза на готовившийся заговор полковника Штауфеберга. За этой «клеветой» также стоял Борман, пытавшийся убедить Гитлера не только в некомпетентности Гиммлера, но и в его неблагонадежности.
До поры до времени Гиммлер отказывался верить, что Борман настолько подл и низок, хотя давно уже знал из его гороскопа, что тот представляет для него реальную опасность. Казалось бы, враждебность Бормана должна была продемонстрировать Гиммлеру непрочность его положения и побудить его осуществить свой план — арестовать Гитлера и приступить к переговорам. Но вместо этого, после неудач на Восточном фронте, Гиммлер лежал в Хоэнлихене, как считалось, с гриппом. На самом деле он был совершенно подавлен и постоянно плакал. Он просил Феликса Керстена немедленно приехать к нему. Но Керстен был поглощен своими делами в Стокгольме и не спешил на выручку Гиммлеру. Прошло четыре, а то и пять недель, прежде чем Керстен прибыл со своим «судьбоносным для Германии планом». Он убеждал меня отправиться с ним к Гиммлеру, рассчитывая на мою помощь в осуществлении своих корыстных замыслов. Мирные переговоры уже не интересовали Керстена. Он привез из Швеции длинный список лиц, находившихся в заключении, и теперь хлопотал об их освобождении. Вопрос об освобождении шведов и евреев уже обсуждался вместе с вопросом о возможности перемирия — 19 февраля, когда Шелленберг с согласия Гиммлера принимал графа Бернадотта. Керстен же преследовал свои сугубо личные интересы — он стремился обрести за границей друзей, которые смогли бы поддержать его деловые начинания.