От Берлина на юг. Эльба. Тяжёлый бой за автостраду Дрезден-Лейпциг. Обходим Дрезден. Половина этой груды развалин ещё у немцев. За Дрезденом начинается сплошной лесной массив. На юг! Там Судеты, а за ними Чехословакия.

— Куда идём? — спрашивают бойцы у офицеров.

— Куда идём? — спрашивают офицеры у генерала.

— На юг! — басит генерал, и голос его слышен в грохоте моторов.

Город Фрейберг.

— Не сдаются немцы?!

— Уничтожить, и на юг!

За Фрейбергом начинаются Судеты.

Это отчаянный, неповторимый по своей стремительности и талантливому замыслу марш.

Удар настолько стремителен, что немцы в панике разлетаются по окрестным лесам, бросая технику и склады.

— Не ввязывайтесь в бой, старайтесь обойти противника и… на юг! Спать не разрешаю никому!

Заправляемся по дороге немецким горючим, благо его здесь много.

С ходу сбиваем немецкие засады и заслоны и вгрызаемся в горы.

Ливень. Обходим укреплённый городок. Машины вязнут в грязи. Разбираем полуразрушенные дома, пилим деревья, валим всё в грязь и на руках выволакиваем машины к шоссе. Моторы нагреты докрасна. Смеркается.

— Зажечь фары! — такая команда раздаётся впервые за всю войну, и тысячи фар режут сырой мглистый воздух.

Какой-то танкист запускает ракету, чтобы осветить своему танку путь через переправу.

Один кричит:

— Ты что, ошалел или древесного напился?!

— Свети! Лучше ехать! — кричат другие.

Один из танкистов застревает, и его пытаются вытащить. Колонна встала.

— Лейтен-а-ант Вульфович! — пищит радистка, и у меня такое впечатление, будто её кто-нибудь ошпарил.

Прыгаю в радийную машину. Она протягивает мне один наушник. Слушаю.

— Говорит Прага! Говорит чешская Прага! Слушай, Красная Армия! Слушай, Красная Армия! В Праге восстание. В городе баррикады. У нас мало оружия. Немцы убивают женщин и детей, разрушают город. Братья, спешите! Мы ждём ваших танков и самолётов! Братья русские, помогите Праге!

Так вот куда мы рвёмся третьи сутки, так вот почему генерал не разрешает никому спать.

А по эфиру несётся:

— Говорит Прага! Говорит Прага! Говорит Чесская Прага! Радиостанция Прага една! Слушай, Красная Армия! Слушай, Красная Армия!

Цинвальде и Альтенберг — вот они два последних немецких города. Вот они ключи к перевалу через Судеты. Но немцы держатся за них, как утопающий за соломинку.

— Шалишь, скотина-фриц, — сипит уже генерал и поворачивает колонну с шоссе на железнодорожное полотно.

Танки медленно и с лязгом ползут по железнодорожному проходу, обваливая края насыпи. Не приведи бог, чтобы машина здесь встала! Ведь всё остановится.

Прыгая как лягушки, раскачиваясь из стороны в сторону, медленно едут по шпалам автомашины и транспортёры. Лопаются камеры, летят рессоры, громыхают бочки, сваливаются ящики со снарядами. Из машины вываливается радистка, дежурившая у рации. Так натрясло, что её тошнит, и, кося глазами, она валится на землю.

— А руки у вас зачем?! — кричит за генерала адъютант. — Все вперёд, и поддерживать кузова!

Каждую машину сопровождает 15–20 человек, поддерживая кузов.

Спуском машин с насыпи в лесную чащу занимается группа в 40–50 человек. Машины спускают, цепляя тросом за раму и за деревья.

Через несколько часов различаются «неприступные» укрепления Альтенберга, обстрелянные с тыла и захваченные врасплох этим головокружительным манёвром.

Генерал тихо смеётся:

— Вояки-дойчи! Хлопот мне с вами.

— Ну, на юг, товарищ генерал, — говорит адъютант.

— На Прагу, товарищ капитан! — отвечает генерал и садится в транспортёр. — Раздать карты до Праги!

«На Прагу!» — уже написано на флагах и на броне танков.

«На Прагу! На Прагу!» — стучит в сердце каждого воина.

Начинается рискованный спуск по южным кручам гор. Командиры машин бегут впереди, выбирая удобные дороги и следя за тем, чтобы танк не сорвался в пропасть. Одно неосторожное движение водителя, и не найдёшь обломков машины.

Приходится подменять механиков-водителей и шоферов. Ведь четверо суток не смыкали глаз. Подменённые валятся на броню и засыпают. Люди придерживают автомашины с плохими тормозами и подкладывают камни под колёса. Ведь сорвётся тормоз, и несколько машин полетит вниз.

— Вон, вон, смотрите, деревня внизу!

Въезжаем в деревню, и на выезде из неё начинается прекрасное шоссе.

— Включай четвёртую!

— Вперёд!

И огромный запас энергии выплёскивается наружу.

Отпускай тормоза! Вот она братская славянская земля — ЧЕХОСЛОВАКИЯ!

На Прагу! На Прагу! На Прагу! — тарахтят гусеницы танков.

На-а Пра-гу-у-у! — свистит ветер на штыре антенны.

К дорогам, по которым движется наша танковая армия, выходят десятки тысяч жителей и забрасывают цветами пролетающие мимо машины. Группа молодых людей скандируют:

— На Прагу! На Прагу! На Прагу!

— Наздар! — несётся из рядов чехов.

— Наздар! (Здравствуйте!) —

Несётся в ответ с советских машин.

— У-Р-РА!!!

— Ать жие Руда Армаде!

Ать жие Чехия!

Вот дьявольщина! Просто не везёт.

Вынужденная остановка. Надо заправить машину горючим и перемонтировать заднее колесо. Съезжаем на обочину.

Собирается толпа чехов. Нас тащат от нашей машины. Водитель заправляет машину, а несколько чехов монтируют колесо. Стол, покрытый белой скатертью, появляется на улице. Нам дают умыться и сажают за стол. Угощают щедро и шумно…

Возле каждого бойца усадили по девушке, и трудно сказать, какая из них краше.

— Ой, дорогие, вы мне здесь всех бойцов пережените, — смеюсь я.

— Да, — говорит старик за моей спиной, — обязательно переженим, вот только вашу свадьбу мы наметили первой.

И впрямь, по обе стороны сидят такие hezky sĺečni (красивые девушки) что глаз не оторвёшь.

А люди хохочут и требуют, чтобы я поцеловал ту, которая мне больше нравится. Целую обеих. Они обе замечательные. Восторг всеобщий.

И старик замечает:

— О! этот хлопец не промах.

Машины готовы к отъезду. Идём к шоссе.

Где-то справа, по параллельным дорогам отступает на Прагу большая немецкая группировка. Если они первые войдут в город, то нас ждут тяжёлые бои, чехов — смерть, Прагу — разрушение.

Шоссейная дорога становится всё лучше и шире, и, наконец, переходит в автостраду. Мелькают километровые указатели:

— До Праги 100 км, 82, 61.

Нога водителя до отказа вдавила педаль акселератора, и на сидении уже не трясёт, а мерно качает.

Скорость 50, 52, 65, 72 км.

Ничего не слышно кроме свиста ветра. Гибкие штыри антенны и те ломаются.

До Праги 40, 36, 28, 17 км.

Нет, фриц, не обгонишь!

Вот она Прага! Это блиц!

Защитники пражских баррикад приготовились к смерти, когда узнали, что огромные танковые колонны движутся с севера на столицу. Многие прощались с родными и близкими. Почти никто не мог себе представить, что это советские танки.

Марш с боями от Берлина до Праги в течение 5 суток казался немыслимым и фантастическим.

Не верили ни слухам, ни телефонным звонкам. Поверили только своим глазам. По широкому северо-западному шоссе со стороны аэропорта на город неслась бронированная лавина, и красные флаги рвались на ветру и говорили сами за себя.

Это было утром 9 мая.

Прошло четверо суток с того момента, как голос радиостанции «Прага 1» посылал в эфир клич о помощи:

— Слушай, Красная Армия!

— Адь жие Руда Армада! — неслось с баррикад и в ответ:

— Наздар! Родные, скорее расчищайте проходы в баррикадах.

Автоматчик-доброволец, доктор медицины, журналист и актриса с ожесточением отбрасывают булыжник.

Я пытаюсь оттащить большое бревно, но оно не поддаётся. С помощью повстанца оттаскиваю бревно в сторону, утираю пот. Передо мной стоит молоденькая девушка с повязкой на рукаве. Светлые волосы выбились из-под яркого платка. Тёмная короткая курточка и брюки. Её живые глаза смотрят на меня хитрым прищуром. Наконец она выговаривает, стараясь не ошибиться:

— Как тебья зовут?

Ой, как смешно у неё получается.

— Меня зовут Теодор, а тебя?

— Меня зовут Квета, — отвечает девушка и убегает на окрик одного из командиров.

Вот первые танки переползают через остатки баррикад и мчатся к центру города, где всё ещё идут бои, а оттуда в восточную часть к рабочим районам.

6 лет серые крысы ползали по телу Чехии. 6 лет она была немецким протекторатом. И вот, наконец, долгожданный час наступил. Люди срывают немецкие таблички, бьют стёкла с немецкими вывесками, выкидывают на помойку бумаги с немецкими штампами.

Всех немцев и немок гонят на площади.

Немцы раздеты, на лбу крест, на спине фашистский знак.

— Вы хотели быть заметными, вы везде кричали «Ich bin Deutsch», ну вот вам теперь, каждому видно.

Немок стригут наголо и с ними заодно тех немногих шлюх, которые променяли родину и честь на оккупационное удовольствие.

— Всех немцев работать!

Бывшие господа города разбирают баррикады, мостят улицы, укладывают трамвайные рельсы.

Подъезжаю к баррикаде, которую разбирают немцы. Раздаётся команда: «Ложись!», — и все немцы падают ниц. Спрашиваю чеха:

— Зачем это вы делаете?

— Слишком большая честь для немцев смотреть на победителей и их технику. Пускай теперь в землю смотрят. Это для них подходящий объект.

Пытаюсь убедить молодого чеха, что это уж слишком, да и бесцельно.

— Э, нет, товарищ, — говорит чех, и в его глазах пробегают искры гнева, — мы вам этих немцев не отдадим. Вы слишком милосердны и отходчивы. У нас с ними свой счёт.

— Ну, свой, так свой. Вы тут хозяева.

На улицах толпы празднично разодетых людей. Нельзя остановить машину. Тут же осаждают с вином и угощениями.

Из подъезда выбегает пожилой чех в шляпе, сбитой на затылок, и преграждает путь машине. У него в руке — литровая бутылка, в другой — несколько рюмок:

— Zučastne se našeho veseli (Примите участие в нашем веселье).

Останавливаюсь.

— Я эту бутылку 6 рокив зарыл в землю на день победы. Я должен с вами её выпить.

Собирается толпа вокруг машины.

— За победу!

Пью сам и бойцы пьют по одной.

— Ну и палинка! Прямо так и укладывается.

Толпа хором требует, чтобы мы выпили ещё. Отказываюсь, а Медведев смотрит на меня умоляющими глазами. Он умудряется на радостях опрокинуть две рюмки, а я предлагаю тост:

— За ваше здоровье, дорогие друзья! За нашу дружбу!

Только к вечеру в районе сбора я чувствую, что ноги меня больше не держат.

Нет, это не палинка. Это смертельная усталость и бессонные ночи. А тут ещё столько впечатлений. Всё это как чудесный сон. Сон?.. Скорее спать, спать, спать. И на 14 часов всё проваливается в небытие.

Спят все. Первый и единственный раз спим без охраны.

На следующий день к вечеру друзья приводят меня в дом, где собирается большая компания наших офицеров и чехов, жителей города. Вместе со мной идёт Наум Комм. Принимают нас как самых родных и близких. Усаживают, готовят угощение. Недостатка ни в чём не будет. Мы предусмотрительные гости и захватили с собой всё необходимое. Постепенно сходятся все приглашённые. Я сижу в углу просторной комнаты в мягком удобном кресле.

С шумом и приветствиями входит изящно одетая девушка. Светлые волосы в гладкой, строгой причёске. Я с трудом узнаю в ней ту самую девчушку, которая обратилась ко мне на баррикаде.

Она подходит ко всем по очереди, протягивает руку и спрашивает:

— Как тебья зовут? — И услышав ответ, повторяет, чтобы не забыть:

— Майор Льоша, подполковник Женя, сержант Виктор, просто Наум. — Каждый получает по дополнительному вопросу:

— А у тебья жена есть?

Конечно, жён ни у кого не оказывается, и, лукаво улыбаясь, движется дальше. Моя очередь была последняя, и я поднялся.

— Я знаю, как тебья зовут, — заявила девушка после небольшой паузы, — товарищ старший лейтенант, а у тебья жена есть?

В компании оказалось 11 холостяков, и я для разнообразия заявил:

— Есть хорошая жена и двое детей.

— Очень хорошо, — заявила удовлетворённо Квета, но села почему-то рядом с майором Лёшей.

Пригласили всех к столу. Были замечательные тосты, речи и рассказы.

Каждые полчаса Квета подходила ко мне и говорила:

— Теодор, у тебья дома жена и…

— Четверо детей, — заканчивал я её обращение.

Каждые полчаса у меня прибавлялось по ребёнку, и когда начали танцевать, у меня их было уже 12.

Вы знаете, что такое Победа; вы можете себе представить, что такое освобождение Праги; вы знаете, что такое 22 года?! Я был без памяти влюблён в эту белокурую девушку и с горя отчаянно ухаживал за полноватой шатенкой Властой и танцевал со всеми по очереди, кроме Кветы.

Нельзя сказать, чтобы она на это не обращала внимания.

Приказ Верховного Главнокомандующего отмечает заслуги нашего соединения в освобождении столицы Чехословакии.

Нашему батальону присваивается имя «Пражского». За приказом следует большое награждение.

За Берлинско-Пражскую операцию получаю награду и я.

Батальон стоит в 40 км от города, но я каждый вечер езжу в Прагу.

Меня уже знают на КПП, но поймать меня не так-то легко. У меня хорошая машина, и я отлично знаю объездные дороги, а когда тороплюсь, то иду на хитрость и проскакиваю контрольные пункты.

Большой компанией едем в город отметить полученные ордена.

Поздравления, шум, шутки и песни. Мы уже хором поём чешские песни, а наши чешские друзья прекрасно поют русские.

За столом распевают:

Напий, братишечку, напий, Напийся с глубока. А можно же се не сейдеме Однешка до рока. А можно же се, А можно же не, А можно же се не сейдеме

С террасы разносится по всему саду и приобретает новое, особое звучание:

Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек

На тёмное, усеянное звёздами пражское небо со стороны Градчан выплывает огромная мирная луна. По-моему она счастлива и тихо смеётся…

«Всюду жизнь привольна и широка, Точно Волга полная течёт…»

Иду вместе с Кветой по дальним аллеям сада.

Разве в такое время что-нибудь выговоришь? Подходим к калитке. Луна! Да разве это луна? Это же лунища! Я такую никогда не видел.

Квета совсем рядом. Лунный свет мягко освещает её лицо и глубокие ласковые глаза. Наклоняюсь к ней, её лицо совсем, совсем близко. Она почти не дышит. Вижу только большие глубокие, искрящиеся счастьем глаза и в уголках рта еле заметное, девическое, тревожное — «Не надо, сейчас не надо». Это всё луна виновата, эта огромная лунища над Пражским Кремлём.

Эй, луна! Ну что ты смеёшься?! Не надо мной ли? Что ты понимаешь? Всё равно я видел в её глазах, видел. Я сам могу с тобой посмеяться.

— Как хорошо!

— Что хорошо?

— Да всё хорошо! Победа, Прага, Кветушка, вот эти деревья, вон те люди, все звёзды, песня «Широка страна моя родная»…

Поднимаются тучные хлеба первого мирного урожая. В стране разгорается ожесточённая политическая борьба. Приближаются выборы.

Пора нашим войскам оставить землю гостеприимной Чехословакии.

Много ли нам надо на сборы?!

Несколько часов.

29 июля 1945 года в районе Смихов на площади Ростислава Штефаника скопление народа.

Лёгкий ветерок играет красным полотнищем. Полотнище огромно и под ним скрыт памятник героям-танкистам, павшим при освобождении города Праги.

Вся площадь украшена Чехословацкими и Советскими флагами.

Мерно и торжественно проходит церемония открытия памятника.

На трибуне наш командарм дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Лелюшенко.

— Сегодня мы открываем памятник героям-танкистам, павшим в боях за освобождение Праги, за свободу и независимость нашей родины.

В абсолютной тишине над головами присутствующих летят слова командарма. Доносится эхо с прилегающих улиц, и, кажется, что древний город повторяет эти слова, чтобы запомнить их не многие годы.

— Спите спокойно, герои. Мы клянёмся твёрдо стоять на страже завоёванного мира.

Танкисты спускают натянутый на монумент красный шёлк, и взорам столицы открывается высокий гранитный пьедестал. На пьедестале устремлённый ввысь покрытый бронзой тяжёлый танк «Иосиф Сталин». На броне цифра 23 и пятиконечная звёздочка.

Надпись:

«Вечная слава героям,

Гвардейцам-танкистам

Армии генерала Лелюшенко,

Павшим в боях за свободу

И независимость нашей

Великой Советской Родины.

9 мая 1945 года.»

И надпись на чешском языке:

«9 мая 1945 года

Гвардейцы-танкисты свободили от немецких захватчиков Прагу.

Из числа особо отличившихся пали смертью храбрых….»

Следуют имена.

Тысячи глаз устремлены на памятник, и над площадью в гуле и рокоте воскресают имена погибших:

— Но-во-жи-лов Бо-рис И-ва-но-вич, — толпа колышится как прибой, и по площади несётся, — Е-го-ров Па-вел И-ва-но-вич…

Голос командарма, усиленный динамиками, покрывает рокот площади:

— Вам, воины Чехословацкой армии, вам, жители города Праги, передаю под охрану памятник героям-танкистам.

Происходит смена караула, и воины Чехословакии принимают охрану памятника у гвардейцев-танкистов.

Я слышу за спиной:

— Никогда не увянут цветы на этой могиле!

Оборачиваюсь. Женщина в трауре. В руках у неё огромный букет красных цветов. Она медленно движется вперёд, и перед ней расступаются люди. Разрывается цепь почётного караула. Женщина Праги подходит к памятнику и рассыпает цветы у его подножья.

Десятки, сотни, тысячи людей устремляются к постаменту и кладут венки, букеты, корзины с цветами.

Постамент утопает в цветах.

Это уже не церемониал, это народное шествие к могиле своих освободителей.

Смотрю, и крепнет вера.

— Нет. Нас здесь никогда не забудут. Это родство скреплено кровью и жизнями лучших из лучших.