– Мне кажется, вас что-то тревожит, госпожа, – проговорила Элизабель; беспокойство сделало ее необыкновенно дерзкой. Эта женщина была моей служанкой и доверенной. На место Инид я выбрала ее отчасти из-за сильного северного акцента, который напоминал мне детство в Регеде, а еще потому, что возраст делал ее советы весомее. – Я жажду это услышать, если, конечно, вам будет угодно говорить, – продолжала Элизабель.

Мы отправились за лекарственными травами – наступало лучшее время для заготовки лугового сивца и корней алтея. По дороге домой мы свернули в сторону, чтобы нарвать колючей ворсянки, которую ткачи используют для валяния, но только приблизились к высоким высохшим растениям, как обнаружили, что их обсыпали очаровательные щеглы. Усевшись на утыканные шипами ветки, маленькие птички деловито выклевывали глубоко упрятанные семена, суетились и выводили друг другу трели, не обращая на нас никакого внимания. Я смотрела на них и мечтала так же весело выбраться из своего тернистого положения.

На лице Элизабель я прочитала озабоченность и дружеское участие, и меня так и подмывало излить ей душу по поводу вероломства Элейн. Но осторожность сковала язык. А что, если слух несправедлив? Если Элейн не едет ко двору? Если она даже не беременна? В таком случае нет никакого смысла упоминать об этом гнусном происшествии. Я ведь не хочу ставить Ланселота в неловкое положение, если этого можно избежать.

Слова застряли в моем горле, и я молча покачала головой. Буду и дальше бороться с демонами ревности и злости сама.

Для остального света я всегда оставалась деловитой королевой – быстрой, знающей, не тревожимой бурями, разыгрывающимися при высоком дворе. Даже Артур видел меня такой, и я сомневалась, что он заметил раздражение в моем голосе. Он не видел, как я ворочаюсь и мечусь в постели одну бессонную ночь за другой. Мужа, кроме угрозы Британии, ничто не способно разбудить.

Только Ланс, который держался со мной так же отчужденно, как и я с ним, мог догадаться, какое во мне царило смятение – невыплаканные слезы, раздирающие сердце молитвы, обращенные к богам, то ярость, то приходящая ей на смену печаль.

Чем больше я думала об Элейн, тем больше проклинала ее, Ланселота, а потом и богов. Сначала я пыталась посмотреть на случившееся снисходительно, но мысль о том, что девчонка может подарить Ланселоту сына, навевала слишком много горечи из прошлого.

По крайней мере, он признался сразу, как только новость дошла до него, и мне не придется узнавать о его сыне так, как я узнала о Мордреде. Тогда меня не предупредили, потому что Артур ото всех хранил свою отвратительную тайну отцовства, кроме Бедивера и Мерлина. И злорадные откровения Моргаузы застали меня врасплох и потрясли.

Мне никогда не приходило в голову, что Артур может иметь ребенка от какой-нибудь другой женщины, тем более от своей единоутробной сестры. Тогда он не знал, кто она такая. Но Моргаузе было хорошо известно, кого она завлекала в постель – молодого, ослепленного триумфом великой победы верховного короля. Правду он узнал немного позже. Моргауза позаботилась об этом, играя секретом его отцовства, как ненадежно подвешенным над его головой мечом. А когда приблизилось одиннадцатилетие Мордреда, она привезла его ко двору, чтобы он мог служить Артуру вместе со своими братьями Гавейном, Гахерисом и Агравейном.

Существование Мордреда проясняло суть ненависти Артура к Моргаузе, но свои планы на будущее мальчика муж тщательно скрывал. Все выяснилось сразу же после смерти матери. В семье Артура ничего не делалось наполовину.

Смерть Моргаузы избавила нас от беспокойств по поводу ее возможных интриг и заговоров. Но в то же время она оставила Мордреда наполовину сиротой, а в глазах всего света – полным сиротой, ведь считалось, что король Лот зачал его накануне великой битвы. Несчастный малыш не был виноват, что оказался порожденным на свет из целого клубка запутанных связей, и я не могла позволить, чтобы от него так жестоко отмахнулись.

Я настояла на том, чтобы мы взяли мальчика. Поскольку никто не догадывался о его родственной связи с Артуром, я не имела представления, знает ли он, кто его отец. Об этом, так же, как и о смерти его матери, мы не говорили. Так обстояли дела, и все могло оставаться по-прежнему, тем более что сам Артур был не склонен просвещать юношу.

Но сын Ланселота – совсем другой вопрос. Если об отцовстве Артура молчали, то об отцовстве Ланселота, вероятно, раструбят по всему королевству. И если я приложила руку к воспитанию Мордреда, то Элейн и близко не подпустит меня к ребенку. Скорее всего, она попытается заманить бретонца в Карбоник, и я убеждала себя в том, что это гораздо лучше, чем иметь их обоих у себя под боком. Ланс был прирожденным отцом – часто останавливался, чтобы посадить себе на плечи какого-нибудь малыша, утешить карапуза с разбитой коленкой, ребенка со сломанной игрушкой или упустившего воздушный змей. Нередко я видела, как он выходил к амбару, окруженный ватагой сорванцов, которые задавали ему несметное число вопросов, выкрикивали загадки или просто во все глаза смотрели на своего кумира – только Бедивера так же сильно любили подростки. Поэтому я не верила, что он может отвернуться от собственного сына.

Но и отпускать его без борьбы я не хотела. То, что случилось, исправить невозможно. Но я умоляла богов избавить нас от публичных сцен, Надеялась переговорить с девушкой тайно и отклонить требования, которые, я была уверена, та будет предъявлять Ланселоту.

Однако случайно ли или по умыслу, но моя Немезида прибыла ко двору когда все домашние собрались на обед.

Привратник Лукан вышел на середину зала и, светясь своим круглым лицом, громко объявил:

– Элейн из Карбоника просит соизволения впустить ее и ее сына Галахада.

Среди собравшихся послышались удивленные восклицания, а я застыла, меня попеременно бросало то в жар, то в холод. Артур, грызший куриную ножку, послал мне вопросительный взгляд. Я постаралась справиться с волнением и выдавила из себя улыбку, а привратнику велела провести нашу гостью в зал.

Элейн проскользила по полу, точно несущийся над землей призрак. Несмотря на то, что она приехала из разоренного края, одета она была вполне прилично. Бледно-зеленая накидка из мягчайшей шерсти имела капюшон. Он ниспадал сзади на плечи, а впереди локоны и завитки рыжих волос прикрывали пышную грудь. В руках она несла изрядной величины сверток из одеял и держала его очень осторожно, чтобы не разбудить скрывавшегося внутри младенца. Убедившись, что овладела всеобщим вниманием, Элейн нарочито повременила, глядя в лицо отпрыску. Святость молодого материнства осеняла ее и ребенка, точно нимб, и, вполне насладившись своим сиянием, Элейн, подняла мягкий прозрачный взгляд на Ланселота.

Несмотря на все мои усилия, гнев бушевал за маской королевского достоинства. Девушка же ни взглядом, ни словом не показывала, что замечает мое присутствие. Она медленно повернулась к Артуру и, вся сияя от счастья, сделала глубокий реверанс:

– Ваше величество, я принесла вам воина, который будет служить вам так же, как служит его отец.

Артур снисходительно улыбнулся молодой красотке:

– И кто же его отец?

– Я думала, об этом знает весь свет. – На щеках Элейн появились скромные ямочки. – Это Ланселот Озерный.

– Ланс!

Удивление Артура, точно эхо, прокатилось по залу, и все головы повернулись к отчаянно покрасневшему бретонцу.

– Клянусь Рогатым, вот это сюрприз! – воскликнул муж. – Почему ты нам не рассказал?

Мое сердце оборвалось, когда поднялся Ланселот. Он сильно побледнел и, избегая смотреть на меня и Элейн, обращался только к Артуру:

– Потому что я и сам не знал. Эту даму, милорд, я не видел целых два года, и она мне ничего не сообщала.

– Ну что ж, неважно. Вот весть наконец к нам и прибыла. – Сжатые в кулак руки Артур положил на стол, а сам откинулся на спинку резного стула и радостно улыбнулся своему помощнику. – Великолепная весть. Просто великолепная. О том, что ты завел семью.

Ланс судорожно сглотнул. В моей голове роились тысячи возражений, но я лишь сжала челюсти и покраснела. Гавейн, больше всех кричавший при этом известии, стал поздравлять отца ребенка, и все мужчины одобрительно захлопали и затопали ногами.

– Ты должна помочь с устройством свадьбы, – заявил Артур, поворачиваясь ко мне. Его слова и движения были настолько порывисты, что можно было подумать, он всю жизнь мечтал об отцовстве. – Организуем ее по-королевски. И, – он вновь повернулся и широко улыбнулся девушке, – если твой отец еще слишком слаб для путешествия, я заменю его и благословлю невесту сам. Конечно, если ты этого хочешь.

– О да, ваше величество, – Элейн задохнулась от радости и в благодарность трепетно улыбнулась.

Ярость во мне вырвалась из силка, и, не успев ни о чем подумать, я помимо своей воли вскочила на ноги. Один из пажей подлетел, чтобы отодвинуть стул, и, пробормотав торопливые извинения, я бросилась к двери на кухню. Зал внезапно притих, но сила гнева уже выносила меня в ночь, заставляя позабыть о причинах. Если чувствам суждено меня раздавить и разметать на части, пусть это случится не на людях.

Я направилась к конюшням, безотчетно выбрав спокойное, пахнущее сеном стойло Фезерфут, кобылы моей матери, она всю жизнь была моим дорогим спутником, не раз мне приходилось плакать у нее на шее. Но смех конюхов заставил меня распрощаться с этим раем, я оказалась в саду.

Какой бы эффект ни произвел мой внезапный уход, шумок в зале возник вновь, и за спиной у меня послышались веселые поздравления и гогот. Без сомнения, бесценная красотка из Карбоника как раз передавала Галахада отцу. Мысленно я видела, как мальчик просыпается и смотрит на Ланса заспанными, но любопытными глазами… а великий защитник припал к этому источнику невинности, захваченный чудом созерцания собственного потомка. И когда мальчуган рассмеется и потянется к искоркам глаз Ланселота, как тот сможет удержаться и не улыбнуться в ответ?

На дереве надо мной вдруг запел дрозд, пленяя звезды своей магической трелью, и мое сердце переполнила боль понимания собственной никчемности, горесть несбывшейся мечты. Никогда я не познаю радости материнства. А теперь у меня уводит Ланселота та, кому это дано.

Опустившись на мраморную скамью, я глядела в ночь, ожидая благословенных слез, приносящих облегчение. Но мука сковала горло, и из него не вылетало ни звука, ни стона. Раздавленная, задушенная, я не могла рыданиями облегчить горе и сидела прямо, как статуя, не имея в товарищи даже луны.

Постепенно звуки из зала превратились в тихое бормотание, и я все больше погружалась в черную ночь. Потерянная, одинокая, отстраненная от ликования двора из-за любви, которую теряла, и бесплодия, с которым ничего не могла поделать, я дрожала от горя и едва поняла, что ко мне обращается Ланс.

– Это ты, Гвен? Я думал, ты ушла к себе в комнату.

При звуке хриплого шепота я затряслась и съежилась, предугадывая принесенную им новость.

Он остановился передо мной – темная фигура среди теней. Мы смотрели друг на друга, понимая, как расстроен был каждый из нас, и все же не в силах перекинуть мост через бездну обстоятельств. Между нами расстилалась ужасная пустыня. Я с трудом поднялась на ноги, прикрываясь щитом из слов в отчаянном усилии сохранить подобие гордости. Лучше назвать неизбежное, чем покорно его дожидаться.

– Что вы здесь делаете, сэр? Разве у вас нет семьи, о которой надо заботиться? Разве у вас нет сына, которого вы обрели вместе со смазливой женой? Разве вы не должны поддерживать очаг и качать колыбель? Что за милая сцена, и как все разумно! Каждую осень – новый ребенок. И вот уже зал в Карбонике звенит от смеха грядущих поколений. Как славно для всех… даже для вашего несчастного тестя, короля Пеллама. Бедняга лежит на одре страданий, Не имея мужества покончить счеты с жизнью и не в силах поправиться. Смахивает на то, что за одну ночь работы они обрели спасителя для всех. Ланселот Озерный дарит на всю жизнь Элейн любовь и защиту и обеспечивает целым выводком детей. Могучий зять сдерживает на побережье врагов увечного тестя. И как знать, может быть, вам еще удастся стать королем Карбоника и возродить Мертвую землю…

Когда я запнулась, заговорил Ланселот, упорно стараясь не замечать яда моих нападок.

– Я сказал Артуру, что не женюсь на этой девушке, что ребенок – результат обмана и я не собираюсь связывать себя браком без любви.

Он потянулся ко мне, будто, заключив меня в объятия, мог избавиться от последствий других поцелуев, стереть во мне мучительную горечь.

– Не прикасайтесь ко мне, – прошипела я и наугад ударила в темноту. Боль пронзила руку, когда она обрушилась ему на щеку. Я молча смотрела на него в ужасе от того, что совершила. Но горе еще не выразило себя, и слова снова сорвались с моих губ: – Убирайтесь! Наберитесь вашей проклятой гордости и выметайтесь отсюда. Я не могу видеть ни вас, ни вашу хитрую госпожу. Уезжайте – сейчас же, сию же минуту!

Даже во тьме я видела, как он дрожит, сжимая кулаки и сверкая полными слез глазами. Внезапно с разрывающим сердце рыданием он повернулся на каблуках и бросился из сада. Проникающий в душу стон замер, я рухнула на скамью, и золотой обруч с тихим позвякиванием скатился с моей головы.

– Миледи? Что с вами, миледи? – надо мной склонилась Нимю и пыталась меня приподнять, а за ней по дорожке сада стучали сапоги Артура и Кэя. Факел бросал мерцающий свет на хмурящиеся лица.

– С вами все в порядке? – рука Кэя потянулась к кинжалу.

Я молча кивнула, не в силах встретиться ни с кем из них взглядом.

– Кто же тогда кричал? – спросил Артур.

– Ланселот, – прошептала я. – Он потерял рассудок…

– Тише, – Нимю стала укачивать меня, как испуганного ребенка, а сама заговорила с королем: – Я дам ей успокаивающее и отведу наверх, милорд. Она слишком переволновалась, чтобы оставаться ночью на открытом воздухе.

– Конечно, без всяческих сомнений, – согласился король и посмотрел на крепостную стену. – Нужно навестить Ланса. Он, может быть, в своих покоях. – Муж опустил на меня глаза. – Ты уверена, девочка, что здесь был только бретонец? Никакого недруга в кустах?

«Одна лишь я, которая его любит», – мрачно подумала я, а сама покачала головой.

Нимю помогла мне подняться на ноги и, подобрав золотой обруч, осторожно повела через зал, а потом вверх по лестнице. В голову пришла смутная мысль: «А где же Элейн?» Но, чтобы разбираться с ней, не осталось уже сил. Для этого скоро наступит завтра.

Когда я проснулась, было далеко за полдень. Часы забытья без сновидений, казалось, компенсировали неделю бессонных ночей. Но пробуждение воскресило память и принесло жестокое отчаяние. В горе я сама приблизила то, чего больше всего боялась – отъезд Ланселота. И я громко застонала.

Вошла Нимю и пристально посмотрела на меня.

– Он ведь уехал? – прошептала я.

– Кажется, что так, – кивнула она и села подле меня. Его лошадь по-прежнему в конюшне, одежда висит в шкафу, но самого нигде не могут найти! На рассвете часовой обнаружил веревку, свисающую с парапета. Думают, что Ланс спустился по ней со стены.

– А Элейн?

– Трагически голосит над своей разбитой жизнью. Она считает, что ты из ревности, ей назло отослала Ланселота.

– А Артур? Что думает он?

Нимю вздохнула и устало улыбнулась мне:

– Верховный король уже слышал утверждение Ланселота, что тот никогда не женится на этой девушке. Смерти, расставания и старые обычаи временных браков приводили к тому, что принцессы часто сами воспитывали царственных сыновей. Об этом Артур не очень беспокоится. Его больше тревожит, что пропал его первый помощник, и он послал команды прочесать окрестные леса.

Я села в кровати и взяла Нимю за руку; горести совсем ослабили мой голос.

– Ты ведь знаешь, что Элейн права. Хоть и не назло ей, но это я прогнала Ланса.

– Ты, жизнь или его собственная судьба… – Нимю красноречиво пожала плечами. – Мы все проигрываем свои судьбы, Гвен. А его пролегает между ним и богами так же, как между ним и тобой.

Без сомнения, она сказала это, чтобы меня утешить, но ее слова вызвали в памяти видение, которое когда-то уже было у меня – Ланселот в образе священника: суровый и непреклонный, связанный тысячами христианских ограничений, которых я не понимала и которым не верила. Воспоминание заставило меня содрогнуться.

– Я буду молить старых богов помочь его найти, – пообещала Нимю. – А сейчас надо подниматься и одеваться. Внизу весь двор хочет узнать, что же произошло прошлой ночью.

Я изумленно посмотрела на нее, охваченная ужасом, что вскоре мне предстоит встреча с придворными.

– Не теперь, – принялась умолять я, вцепившись в одеяла и пытаясь натянуть его до подбородка. – Никого не могу сегодня видеть.

– Конечно, можешь, – слова Нимю отозвались эхом в глубинах моей жизни. Так могли сказать мама, Винни или моя первая детская любовь, Кевин. Все они пытались посвятить меня в первый закон королевской власти: делать, что положено, чего бы это ни стоило.

– В конце концов, ты их королева, – добавила Нимю.

Я изумленно посмотрела на нее: неужели она не понимает, как мало я сейчас дорожу своим монаршим положением?

– Все знают, как тепло Артур и ты относитесь к Ланселоту, и понимают, что у тебя с твоим защитником особая связь, – терпеливо продолжала Нимю. – Но, если ты сейчас не спустишься, завтра весь двор будет гудеть от слухов. Будут судачить, правильно ли поступила Элейн. О, я знаю, у королевы есть право на любовника. И все это не имело бы значения, если бы вместо Ланса был кто-нибудь другой. Но он – первый помощник короля, самый близкий, если и не по крови, ему человек. И вот слухи породят рассуждения, а рассуждения страх, что ты не хранишь верность Артуру, что ты слишком издергана, чтобы править, что трон в опасности. Ты ведь знаешь, как быстро распространяются такие вещи.

Конечно, она была права. Я устало вздохнула и выбралась из постели, а она подбирала мне украшения и одежду. Я не только должна была совершить выход, но он должен быть еще королевским.

Мне как-то удалось дотянуть до вечера, выслушивая озабоченные слова, но сама я не раскрывала рта. Но неожиданно после ужина Элейн из Карбоника внезапно пошла ко мне через зал. В ее миловидных глазах стояли слезы, и она охрипла от плача:

– Злобная женщина! Вы просто ревнуете, потому что Ланселот любит меня, а не вас, – в зале все притихли, и Элейн обратилась к присутствующим. – Она не может перенести, что он больше не желает оставаться ее защитником… постоянно дожидаться ее оклика, как будто он ее волкодав.

Винни возмущенно зашипела на девушку:

– Как ты можешь так разговаривать с королевой, – упрекнула она ее и попыталась вывести прочь.

– Еще как могу, – объявила красотка, отбрасывая всяческую осторожность. – Я всему миру покажу, какая она жестокая, какая кичливая и самовлюбленная. Только и думает о своих удовольствиях. Если бы вы только знали, о чем мне рассказывал Ланселот…

– Довольно! – я поднялась со своего стула. – Вы слишком возбуждены, чтобы понимать, что вы говорите. Я приказываю вам возвратиться в Карбоник и оставаться там до тех пор, пока не придете в себя.

Видимо, мои слова пробились сквозь девичью истерику, ее «праведный гнев» стал утихать – она уже не обращалась к изумленно взиравшей на нас публике, а сосредоточилась на мне.

– У вас есть власть, чтобы наказать меня, миледи… но мы обе знаем, что это несправедливо. Если бы не вы, мы с Ланселотом жили бы вместе и растили сына. Я была бы здесь и каждый раз приветствовала бы его возвращение. А сын давал бы ему радость отцовства… радость, которую не может понять тот, кто ее никогда не изведал. Отнимать эту радость у сына и отца, стоять между Лансом и его судьбой – жестоко, мерзко и несправедливо, – от собственной убежденности ее голос окреп, она расправила плечи и уверенно посмотрела на меня. – Какие бы несчастья ни случились с бретонцем, они на вашей совести, немилостивая, недобрая королева!

Вызывающе поглядев на меня, Элейн повернулась и прошествовала из зала, а я стояла, дрожа, и не могла выговорить ни слова.

Винни засеменила следом, надеясь успокоить молодую мать. Удалось ей это или нет, я так и не узнала, потому что Карбоникская дева на рассвете оставила двор, посылая мне проклятия и уверяя всех, что будет ждать, когда к ней вернется Ланселот.

Бедняга Элейн – у нее не было магического дара феи Морганы, но, как и верховная жрица, она стала жертвой самообмана и лишь себя должна была винить в своей судьбе.

Если бы она не сыграла такой злой шутки с бретонцем, я посочувствовала бы девушке… Ведь, повстречав Ланселота, забыть его было уже невозможно.