Кто-то однажды сказал, что молитвы – это просто повзрослевшие мечты, и, вероятно, был прав. Во времена нашей юности окрепла мечта Мерлина, и идея единой страны под рукой справедливого короля наполнила нас бесстрашным воодушевлением. Но наш пыл усмирили годы и понимание того, что человек может погибнуть так же легко в стычке, как и в большом сражении. Смерть Герайнта показала, как мы все хрупки, и я ежедневно молилась, чтобы дело Артура у союзных племен котилось благополучно и он поскорее бы вернулся домой.

Я молилась и за других: за Ланса, по какой бы земле он ни скитался, за Мордреда, который даже не представлял, какие тени к нему подкрадывались, за Борса и Лионеля, с замечательным мужеством погнавшихся за сверхъестественным. Всех старых богов – Бригантию и Цернунну, Мапоносу и даже конную богиню Эпону – всех их я в то лето преследовала своими мольбами.

И вот, когда осень накинула на землю золотую вуаль и папоротник-орляк на холмах стал цвета меди, мои молитвы были услышаны.

– Дорогу! Дорогу людям короля!

Стража бросилась открывать тяжелые ворота, и за мной послали пажа. Он нашел меня на кухне, где я на зиму заворачивала сыры в вощеную ткань.

– Быстрее, миледи! Возвращаются Борс и Лионель, а между ними какой-то связанный дикарь. Лютый, как зверь!

Я бросила работу и побежала по ступеням в зал, на ходу вытирая руки о передник. Изо всех дверей выныривали люди: женщины из прядильни, конюхи из конюшни. Даже повариха гналась за мной по пятам. Мы спешили к дорожке, где любопытные сгрудились вокруг прибывших. Небольшая толпа металась туда и сюда, а потом разделилась надвое, когда оруженосцы бретонцев растолкали ее по сторонам, и вся честная компания появилась в просвете.

Первыми по крутому склону поднимались Борс и Лионель. Лошадь они вели между своими конями и постоянно оглядывались на тащившуюся сзади повозку. Рядом, держа ладонь на рукоятке меча и посматривая на толпу, шел Ламорак из Рекина. Я удивилась, неужели он опасался, что Гавейн с братьями способен напасть на него даже в вотчине короля?

– Злой дух! Они поймали злого духа! – закричал самый возбужденный из пажей. – Это, наверное, Зеленый Человек!

– Но оно вовсе не зеленое, – заспорил его товарищ. – Просто грязное и в крови.

– Осторожнее! – предупредил кто-то, когда затрепетали узлы на повозке. – Он может порвать путы!

От страха и изумления зеваки притихли и стали творить все знаки от зла, которыми снабдили их боги. Когда я приблизилась к небольшому отряду, все другие почтительно отступили и жадно наблюдали, что произойдет дальше.

– Ламорак обнаружил его в Кланском лесу, – объявил Борс, спрыгивая с седла. Он взял меня за руку и проговорил почти шепотом: – Ужасное зрелище, миледи. Может быть, вы хотите, чтобы мы его сначала слегка отмыли?

Но неведомая сила притягивала меня к этому существу. Вонь была удушающей – не только от грязи и неухоженности. На одной ноге гноились болячки, на руке чернели ужасные синяки. Треугольное лицо перекрещивал шрам; оно распухло и было покрыто запекшейся кровью. Он безумно выл и мотал головой, а когда открывал глаза, то не мог остановить их на чем-нибудь одном. Но меня ослепила их голубизна.

– Ланс… Ах, Ланселот, что с тобой случилось? – Ноги у меня подкосились, и Борс крепче сжал руку на моем запястье.

– Скорее всего, медведь, – объяснил он. – Наверное, несколько дней назад. Когда Ламорак наткнулся на него во время охоты, он уже был в таком состоянии. Мы их встретили на дороге. Все время рвется – только так его и можно везти.

Слезы радости и муки заструились по моим щекам, и я бросилась к несчастному умирающему существу, но Борс резко отстранил меня.

– Он не в себе, миледи, и может вас покалечить. Придется затащить его в конюшню и привязать в стойле, пока не придет в чувство – или в полное изнеможение, а тогда осмотрим раны.

Сказано было правильно, но я тут же стала спорить.

– Глупости! Это лучший воин в королевстве. Личный защитник королевы. Неужели вы думаете, Артур потерпит, чтобы его держали в амбаре? – Я совершенно овладела собой и переводила взгляд с Борса на Лионеля и Ламорака. – Отведите его в зал. Мы разожжем огонь и позаботимся там о нем.

Долю секунды мужчины колебались, и тут ко мне с нижнего пастбища подоспел Гавейн:

– Вы слышали, что сказала ее величество? – проревел он, особенно сурово поглядывая на Ламорака.

Не без труда мы оказались в зале. Там я распорядилась принести чистый тюфяк и переставила один из столов поближе к огню.

– Повариха мигом его разыщет, – предложила Линетта.

– Она уж мигом, – бросила я в ответ, неспособная думать ни о чем, кроме Ланса. Он был так же огромен, как и Ламорак, и почти настолько же силен, поэтому потребовались усилия всех присутствующих мужчин, чтобы поднять и удержать его на новом ложе, где его спеленали широкими кожаными ремнями.

– Лекарь на юге с Артуром, – напомнил мне Гавейн. – Нужно найти другого врачевателя.

Я уже было раскрыла рот, чтобы распорядиться привезти фею Моргану, но тут же его закрыла. «Ах, если бы ее коварные планы не сделали нас врагами», – подавленно думала я.

Потом я подумала о Нимю, но и она уехала с Артуром, желая показать людям, что ученица Мерлина по-прежнему хранит царство Пендрагона.

– Бригита, – решительно произнесла я, оглядываясь в поисках Грифлета. – Моя сестра в монастыре. Она – прекрасная целительница. За ней нужно послать немедленно. – Потом я вспомнила, что члены святого Братства уже не подвластны королю, и смягчила команду: – Попросите ее во имя любви, которую она питает к Господу, позаботиться об этом человеке.

Грифлет кивнул и выбежал из комнаты. Я могла рассчитывать, что через полчаса он уже будет на дороге.

– А где Паломид? – На поле брани араб часто помогал лекарю, и я была уверена, что он привез с Востока порошки и мази, которые могли бы сейчас пригодиться. Он выступил вперед, и я попросила дать Ланселоту какое-нибудь снотворное. Паломид скрылся и через секунду вернулся с густым сиропом с тяжелым запахом мака.

– Опиум, – объяснил он, с сомнением глядя на Ланса, который по-прежнему стенал и время от времени принимался вырываться из надежно стягивающих его пут. – Но это нужно проглотить…

Я оторвала от сорочки лоскут полотна, свернула его в тампон и пропитала, насколько возможно, сиропом, потом повернулась, устроилась на краешке стола и склонилась над Ланселотом.

Под спутавшейся бородой губы высохли и потрескались, глаза лихорадочно блестели, но каплю за каплей я вливала успокаивающее ему между губ. Ланселот отворачивался, жидкость текла по бороде, но я давала еще, уверенная, что рано или поздно средство подействует. Время не имело никакого значения, и я сидела рядом с любимым, полная решимости спасти его от смерти.

Когда равномерное дыхание показало, что он уснул, я сама омыла его раны, стерла грязь и гной с огрубевшей кожи, приложила пиявки, которые Линетта принесла из пруда. Отвратительные лохмотья, приставшие к телу, были отброшены в сторону, каждый порез ухожен, каждый синяк смазан. Работа была долгой и трудной, но я сосредоточивалась на одном участке, без устали трудилась над ним и, лишь полностью обработав, переходила к другому. Я думала, что прошли дни и ночи.

Наконец Ланселот был чист и обихожен, насколько это оказалось в моих силах. И тогда я приказала, чтобы с помоста принесли мой резной стул и установили рядом с кроватью. Валясь с ног от усталости, я рухнула на него. Инид хотела, чтобы я поднялась поспать наверх, но я лишь отмахнулась от нее, не в силах даже говорить. Когда повариха вложила мне в ладони чашу с бульоном, я стала медленно пить возвращающую силы жидкость, но мысли мои блуждали далеко.

Мне представилась мама в последние дни перед смертью. В год, когда разразилась чума и голод, она ухаживала за больными и умирающими, которые в надежде на помощь приходили в наш зал, и отдавала им каплю за каплей всю свою энергию, а потом отдала и жизнь – людям, которые в ней нуждались. У нее было много страждущих, а у меня лишь один больной, но я вложу в него столько же сил, сколько она во всех, кто на нее надеялся. Ее усилия питало соглашение между монархом и подданными, мои – любовь и долг. Но мы обе достигли редкостных глубин человеческих возможностей. И я впала в забытье, вспоминая ее последние слова: «Если ты знаешь, что нужно делать, ты это просто делаешь».

Сколько продлилось это бдение, я не имела ни малейшего представления. Меж сном и явью я двигалась, будто в трансе, едва ли понимая, день сейчас или ночь. Бедивер управлялся со двором, Гавейн занимался людьми, отправляя их на охоту или к тем, кому требовалась помощь в уборке урожая. Инид с поварихой распоряжались женщинами. А Ламорак, как мне сообщили позже, как только убедился, что Ланс в безопасности, отправился обратно в Рекин.

Если раньше я молилась только вечером, то теперь непрестанно посылала мольбы всем богам, о которых когда-либо слышала, упрашивая их сохранить жизнь Ланселоту.

«Пусть он останется жить, о, пусть он живет», – просила я. Что будет со мной – неважно. Пусть он меня не любит. Пусть даже совсем не вспомнит. Только бы жил. Я стану держаться от него в стороне, ничего не попрошу, кроме прощения за то, что была так жестока. Если захочет, может уходить к Элейн и своему ребенку в Карбоник. Я не встану между ними. Только бы он жил, о Боже, только бы он жил!

Снова и снова я принималась молиться, а лихорадка Ланса становилась сильнее, забытье глубже.

Бригита приехала как раз перед тем, как наступил кризис. С ней были все ее знания и полная сумка порошков и мазей. Она внимательно исследовала Ланселота и заметила, что, ухаживая за ним, я прекрасно все проделала.

– Теперь воистину все в руках Божьих, – добавила она, кладя руку поверх моей ладони. – Попробуй помолиться Христу.

Это был единственный раз, когда она попыталась обратить меня в свою веру. Я безнадежно посмотрела на нее и ответила:

– Я уже пробовала – и Ему, и его Матери.

– Я должна была догадаться, – Бригита ободряюще сжала мне пальцы.

В ту ночь наступил кризис, и к утру бред прошел. Я оставила Ланса в опытных руках ирландки и бросилась в постель, не в силах даже раздеться. Думаю, за меня это сделала Инид, потому что на следующий день я проснулась под одеялом хорошо отдохнувшей.

И все же потребовалось еще время, прежде чем Ланселот пришел в сознание. Я сидела подле него иногда с рукоделием, а иногда просто вспоминая часы, когда он находился рядом с моей кроватью, пока я поправлялась после насилия. В ту пору он был моим связующим звеном с реальным миром, а сама я блуждала в ночных кошмарах. Теперь наступила моя очередь сделать то же самое для него.

Жизнь вокруг нас в зале продолжалась своим чередом, оставляя пространство для больного и королевы, как воды реки, омывающие камень. Ворчала одна повариха, потому что он лежал близко от ее кухни. Но я замечала, что она то и дело поглядывала на него и качала головой, удивляясь, что Ланс еще жив. Как-то ясным днем посреди бабьего лета она ворвалась с кухни, принеся с собой аромат свежего воздуха и только что скошенной травы.

– Чтобы он окреп, фермеры принесли ему кукурузную куклу, – объявила женщина, забираясь на стул и подвешивая талисман на один из крючьев в стене. Я кивнула в знак благодарности и посмотрела на древний символ завершения сбора урожая. Все, от языческой крестьянки до христианки-монахини, переживали за Ланса и вливали в него капли своей энергии, которая поддерживала его жизнь. Мне пришло в голову, что по-своему они любят его не меньше моего.

И тогда я почувствовала на себе его взгляд: легкий, как ласку на щеке. Я повернулась, но голубые глаза не закрылись, а впитывали мое присутствие с тихой торжественностью.

«Боже, – подумала я, – а что, если он ненавидит меня за все, что я сказала перед его уходом?» Эта мысль заставила мое сердце заледенеть, и я посмотрела на него, едва осмеливаясь дышать.

Подобие улыбки коснулось сначала его глаз, потом полных, чувственных губ, наполовину скрытых бородой. Не говоря ни слова, я схватила его руку и прижалась губами к нашим сплетенным пальцам. Ни один из нас не проронил ни звука, не отвел Глаз, но годы страха и разлуки растаяли в этом молчаливом продолжительном взгляде. Ужас и ноша потери умчались прочь, осталось лишь знание, что наша любовь не умрет никогда. Одна-единственная слеза скатилась с моей щеки.

– Хороший знак, – радостно проговорила Бригита, вставая между мною и залом. Она принесла мне чашу с бульоном, но вместо того, чтобы дать ее мне, склонилась над Лансом, приподняла его голову с подушки и поднесла чашу к его губам. – Давайте-ка подкрепимся, сэр.

Он выпил немного, потом снова откинулся на подушку и закрыл глаза. Но перед тем, как уснуть, нашел мою руку, и мы просидели с ним рядом весь вечер.

Так началось долгое выздоровление. Мало-помалу раны заживали, от ссадин от медвежьих когтей остались лишь едва приметные шрамы, а повязка из корня окопника со временем помогла срастись сломанным ребрам. Сначала он был рад просто лежать без сна: смотреть на огонь или слушать, как я говорю о разных пустяках – о том, какого кабана принес из леса Иронсид, о том, что скоро должен вернуться Артур, и о встрече Гарета с Иронсидом.

Дни шли друг за другом, и Лансу уже не терпелось сесть в кровати, и вскоре его постель стали окружать друзья и соратники – каждый спешил сообщить какую-то новость за то время, пока он отсутствовал. Я по-прежнему сидела рядом, когда вокруг начинали сгущаться тени ночи, и приходила, чтобы провести минуту-другую наедине сразу после пробуждения. А в остальном жизнь начинала входить в нормальную колею. Когда приехал Артур, Ланс, хотя и осторожно, был уже способен ходить.

– Лучшее зрелище за долгие годы, – воскликнул муж, бросаясь к опиравшемуся на палку Лансу. – Не могу сказать, как это для всех нас отрадно!

– Для меня не меньше, – ответил рыцарь, пытаясь преклонить колени.

– Ни в коем случае! – вскричал Артур. – Ты хоть наполовину и уморил себя голодом, но все еще слишком велик, чтобы я мог тебя легко поднять. – На секунду мне показалось, что муж хлопнет друга по спине, но очевидная слабость бретонца заставила его руку остановиться, и вместо этого он обнял Ланса за плечи. – Давай садись со мной за стол и расскажи, где пропадал все это время.

Этой темы никто другой еще не касался, и, когда я села рядом с Артуром, у меня возникло двойственное чувство: любопытство подхлестывало узнать, где он был и что делал и что сам из этого помнил. Но удовольствие просто находиться с ним рядом и опасение, что он может припомнить, что источником всех его бед послужила я, заставляли надеяться, что Ланс сохранит молчание. Но Ланс только покачал головой.

– Я начал с поисков чего-то – то ли души, то ли смысла жизни, после стольких лет сейчас уже не могу ясно вспомнить. Но не отправился в Египет, где такими исканиями занимаются в пустыне. Я сделал другую, не худшую вещь – удалился в дремучий лес. Там почти так же опасно, и человек не менее оторван от людей. Но какие бы духовные вопросы я перед собой ни ставил, прежде всего необходимо было выжить. Может быть, я заболел или сошел с ума, но одна мысль, что я могу встретить другое человеческое существо, приводила меня в ужас, и я углубился в чащу, спал в пещерах и выходил из них только по ночам. Из того времени я мало что помню, кроме медведя. Это была огромная разъяренная самка, решившая, что я слишком близко подошел к ее детенышам. Она ударила меня в бок, и прежде, чем я успел подняться на ноги, заключила в свои смертельные объятия… – Ланс содрогнулся и криво улыбнулся мне. – Определенно не такие дружеские, как у танцующего медведя в Карлионе.

Жалость на мгновение пронзила меня, и я поняла, что он не может знать, что несчастное животное уже мертво.

– А потом… потом я ничего не помню, пока не оказался здесь, в Камелоте, и не подумал, что вознесся на небо, о котором говорят христиане.

– Так добро пожаловать, мой друг. – Артур поднял рог с вином и провозгласил тост: – За пару замечательных соратников, которые отправились искать приключения во славу Круглого Стола, а нашли кузена. За вновь обретенную после возвращения моего помощника целостность Братства. За мир на юге, где за союзными племенами наблюдают новые управляющие. И за наше будущее – чтобы все мы продолжали расти и процветать.

Все выпили за это, хотя сама я проглотила больше воды, чем вина, которым щедро делился со всеми Кэй. Пришел конец долгому мучительному испытанию. Это было счастливым началом новой жизни не только для меня и Ланса, но и для всего Братства.