Иногда мне кажется, что молодые общаются с будущим так же, как мы вспоминаем прошлое. Может быть, оттого, что их глаза не видели, сколько наши, они воспринимают мир иным, и старшим он способен показаться угрожающим. Естественно, первой реакцией Артура на донесение Мордреда было опасение, когда юноша предложил включить представителей дружественных племен в число членов Круглого Стола.

– Что? – Изумление верховного короля словно переполнило комнату. – Ты просишь, чтобы я предоставил им место в своем Совете?

– Но, ваше величество, они уже двадцать лет признают в вас сюзерена. Никакого продвижения на запад, никаких захватов британских ферм или вытеснения британских подданных. Какого еще доказательства верности и мирных намерений вы требуете?

– Мирных до времени, уверяю тебя, – ответил Артур. Его потрясение начинало проходить. – Но подчинение моим приказам еще не даст им права занять место за Круглым Столом.

Мордред подошел к окну, и на его голове в холодном зимнем свете сверкнул обруч, подаренный ему саксами. За месяцы, проведенные среди союзников, он усвоил многое из их манеры одеваться: его красная туника оказалась украшенной затейливой тесьмой, к ножнам меча привязан отполированный хрустальный шарик из тех, что там нарекли камнем жизни. Солнечный луч отразился в резной булавке на плече, когда юноша отвернулся от окна и принялся расхаживать по комнате.

– Но таким образом они полнее сольются с вашим королевством. Начнется обмен мыслями, философскими идеями; многие из них я считаю и интересными, и полезными.

Энтузиазм Мордреда был очевиден. Он говорил со сдерживаемой страстью человека, который нашел свое дело. Именно так разговаривал Артур, когда старался привлечь союзников за Круглый Стол или выдвигал идею свода законов. – Прислушайтесь к их просьбе, ваше величество, признайте их основные права. Пусть это будет подтверждением искренности ваших намерений.

– Искренности моих намерений? – Изумление Артура переросло в гнев, и его кулак опустился на стол с такой силой, что плошка с чернилами чуть не перевернулась. – Я должен доказывать искренность своих намерений? Что за чушь ты несешь?

Озадаченный, Мордред перестал ходить по комнате и посмотрел в упор на отца:

– Я их заверил, что вы человек чести, и пообещал, что рассмотрите просьбу.

– Ты слишком много взял на себя, Мордред.

Холодная ярость на лице Артура заставила сына опустить глаза. Я видела, что он ищет способ направить спор по более конструктивному пути.

– А чем они могут заслужить ваше признание? – спросил юноша, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал ровно.

– Я об этом не думал, – проворчал король, утихомиривая свой гнев.

– Тогда, ваше величество, я просил бы вас, чтобы вы об этом задумались. – Просьба была простой, открытой и честной, без всяких подводных камней. Я не могла сдержать вздох материнского восхищения: мальчик вырос в настоящего государственного мужа.

Артур долго и пристально смотрел на Мордреда, затем коротко кивнул:

– Мы рассмотрим этот вопрос, Во всем остальном твой доклад был удовлетворительным. – Он давал понять, что покончил с этим вопросом, и переключил внимание на список новых податей, который лежал перед ним.

– Не говори ничего, Твен, – предостерег он меня, как только Мордред вышел. – Я уверен, представляя нас, он проделал прекрасную работу. Но что он знает о предательстве саксов? Он забыл, как они нарушали договоры, которые я с ними заключал, сколачивали тайные союзы и восставали против моего правления? Клянусь Юпитером, жизни моих воинов окажутся отданными напрасно, если я включу их убийц в члены Братства.

– Он был тогда совсем ребенком и рос на Оркнейских островах вдали от центра событий. Он может и не понимать, что такое предательство, – я говорила мягко, не желая слишком акцентировать сказанное: жизни людей, потерянных в битвах, тяжелым грузом висели на душе Артура.

– Предательство есть предательство, – мрачно пробормотал он, завершая разговор.

Но на следующее утро, когда мы возвращались с прогулки, Мордред вернулся к нему снова. Мы взяли с собой волкодавов. Август был еще щенком, все время пытался заставить Брута играть и покусывал предка за задние ноги.

– Неужели нельзя достучаться до короля? – спросил юноша, призывая к порядку молодую собаку. – Или я прошу чего-то неразумного?

Я взглянула на него, размышляя, как объяснить поведение Артура.

– Нет, я не считаю это неразумным. Но Артур – человек, которому пришлось вести людей против саксов. И он видел, как они живьем сдирали кожу с мирных жителей за то, что те не переходили на их сторону, находил скальпированных и изувеченных воинов, которых оставили истекать кровью. Такие воспоминания тяжелы для любого короля, Мордред. Ты грамотно поставил вопрос. Дай ему время обдумать его, и, скорее всего, он поймет ценность твоего предложения.

Юноша внимательно и оценивающе посмотрел на меня: что из того, что он услышал, было сказано искренне, а что из чувства* верности и солидарности с мужем. Перед его глазами будто опустился занавес, и я не смогла понять, к какому выводу он пришел. Наконец Мордред улыбнулся и поставил в разговоре последнюю точку:

– Но саксы больше никуда не уйдут, миледи, как никуда не денусь и я. И лучше ему это понять.

Ах, Артур, если бы ты был способен увидеть, как формируются новые мечты, новую реальность вокруг нас! То были неплохие мечты, добротные мысли о будущем. Но ты продолжал цепляться за славное прошлое, как и за свое недоверие к Увейну. И энергия, которую мы могли бы обуздать, начала искать себе иные выходы…

Позже, той же весной, из Нортумбрии возвратился Талиесин. У Уриена он стал знаменитым бардом, и господин щедро наградил его: великолепными лошадьми, золотыми браслетами, красивой одеждой и замечательной новой арфой. Но, хотя он прибыл во славе, его лик был печален, потому что он принес весть о смерти Уриена, короля-ворона северных земель.

– Отравлен завистливым союзником, который сам рассчитывал захватить власть на севере, – сообщил Талиесин, качая головой. – Увейн положил этому конец – выследил человека и изрубил его на куски. После этого продолжателем дела отца воины избрали Увейна, и теперь он носит титул короля Нортумбрии.

Новость молниеносно распространилась по нашему дому, и после обеда все собрались, желая узнать подробности от самого Талиесина, хотя в детстве считали его слабоумным. Я помню, как из его уст тогда лились странные причудливые слова.

Физически Талиесин был теперь не намного привлекательнее, чем в юности, – среднего роста и телосложения, с неопределенного цвета волосами и невыразительным ртом. Но когда он прикасался пальцами к струнам, когда в зале раздавались первые звуки его голоса, людям начинало казаться, что на него снизошла сила богов.

Тем вечером он пел погребальную песнь, хвалебную песнь, увековечивающую историю жизни убитого короля, песнь скорби народа, потерявшего господина, поддерживавшего своих людей и в горе и в радости:

Последняя строка прозвучала в абсолютной тишине, чуть слышное эхо струн вызвало бурю горя. По лицам старых рыцарей катились слезы, а Гавейн открыто рыдал, узнав о потере дяди.

Талиесин отложил инструмент и заговорил обычным голосом. Он объявил, что жизнь и царствование в Нортумбрии продолжается, несмотря на смерть великого короля.

– Да здравствует его сын и продолжатель его дела Увейн, рыцарь щита льва, гордый и великодушный, как отец, и верный вашему величеству.

– За что я ему признателен, – ответил Пендрагон и спросил Талиесина, не согласится ли он стать нашим бардом, поскольку Ридерик умер уже год назад.

Талиесин обвел глазами зал, задерживая взгляд на знакомых ему с детства воинах: Гавейне и Гахерисе, Агравейне, Бедивере, Ланселоте и Кэе… и наконец улыбнулся. Когда он отвечал, его лицо приняло высокомерное и злое выражение.

– Почту за честь служить верховному королю. А я подумала, не пожалеем ли мы о том, что пригласили барда – ведь певец так же легко может разрушить славу героя, как меч расколоть стекло. Но в конце концов Талиесин не столько уничтожил старую мечту, сколько посеял семена новой. Это было в Карлионе, когда мы проводили Круглый Стол на христианский праздник Пятидесятницы. Как всегда, город шумел и был полон красок.

– Не припоминаю, чтобы когда-нибудь дела шли лучше, – признался Кэй, когда в последнюю минуту мы проверяли с ним запасы еды и приготовленные для гостей комнаты. – Все воодушевлены, и местные жители устраивают базар, чтобы воспользоваться таким количеством приезжих.

Хотя горожане теперь и не могли похвалиться танцующим медведем, оставалось достаточно развлечений, мимов и музыкантов, чтобы порадовать рыцарей. В таверне молодые воины похвалялись своими заслугами и дружбой со старшими товарищами – легендарными героями. А в многочисленных окрестных лагерях на лугах и в лесах оруженосцы присматривали за лошадьми и доспехами хозяев и мечтали о том дне, когда и их тоже пригласят в отборное войско Артура.

В претории молодые правители слушали рассказы старых королей и военачальников. А Вортипор из Демеции, как бы ни был высокомерен, все же снизошел до того, что поблагодарил меня за предоставленные апартаменты. Я еле сдержалась, чтобы не сказать, что они полагались ему по положению, а не по заслугам – в сравнении с дядей, Агриколой, племянник был настоящим тираном и не пользовался уважением своего народа.

За прошедшие годы Кэй сотворил с базиликой чудо. Сумел приостановить разрушение, починил провалившийся угол крыши, добавил недостающие камни в пол. Огромные колонны и невероятно высокий потолок с верхним рядом окон делали здание особенно удобным для заседаний Круглого Стола.

В первый праздничный вечер длинный неф наполнился весельем и смехом. Закругленные столы образовали полный круг. Их покрыли белым полотном и осветили масляными лампами на стойках. По обеим сторонам от входа стояли вазы с цветами, а хорошо пропитанные факелы давали огромному помещению ровный и яркий свет.

По всему залу друзья приветствовали друзей и обменивались новостями за месяцы и годы с момента своей прошлой встречи. Люди кружились, как ярко раскрашенные, подхваченные ветром листья, а в центре всех находился Артур. На нем была новая зеленая туника, на руках золотые браслеты, которые он собирался жаловать подданным. Он улыбался, смеялся, слушал, кивал, озабоченно хмурился и дружески протягивал руку подходившим к нему вождям.

Наблюдая за ним, я подумала о солнце, которое в его собственной стихии окружают менее значительные звезды, и сравнение заставило меня улыбнуться. Если бы только Мерлин мог видеть, как хорошо все обернулось!

Время для серьезной работы наступит в следующие несколько дней, когда соберется Совет. А тем вечером в зале царила дружеская атмосфера. Провозглашались тосты за былую вассальскую верность, слышались намеки, что младшая дочь Ламорака становилась по годам невестой, представили недавно приехавшего из Девона Петрока, брата Гвинллива и, по слухам, лучшего копьеносца на всем юге. Сестры Колгреванса уже вышли замуж, но, как я заметила, это не мешало им безрассудно флиртовать, и даже Пеллеас, такой спокойный муж Нимю, казался оживленнее обычного.

Сидящий рядом Ланс отпускал шутки в адрес рыцарей Круглого Стола. Я рассказала ему о заклинании Нимю, и мы вместе выпили за нарождающуюся луну и выбрали символом своей любви полумесяц.

Праздничный стол был великолепен, и я приказала, чтобы перемена блюд проходила под торжественные и гордые звуки шотландской волынки. Проследовал целый парад подносов и блюд с жареным, отварным, тушеным и запеченным мясом – олениной и свининой, бараниной и говядиной. Отваренная целиком семга покоилась на ложе из листьев кресс-салата, а из птицы подали уток, гусей и даже лебедей. Еще были пудинги, заливное, паштеты и маринады и пироги со специями, полные изюма, сушеных фиников и редчайшей пряности – имбиря.

После окончания трапезы гости ополоснули пальцы в ароматной розовой воде и, прежде чем засунуть за пояс ножи, тщательно вытерли их льняными полотенцами. Я видела, как в свете ламп сверкает серебро и золото, и улыбнулась, когда мальчик принес египетский кувшин с голубой эмалью, чтобы наполнить водой мой кубок. Этот кувшин был частью моего приданого, и когда-то в нем держали вино, которое при первой нашей встрече я наливала Артуру.

Мне показалось, что все сокровища и все мои труды предстали на этом торжестве. Я подняла руку и дотронулась до торка – золотого обруча на моей шее, снова почувствовав его вневременную связь с великими событиями прошлого и будущего, и порадовалась, что и сегодняшний вечер станет звеном в цепочке истории.

Вечерние развлечения должны были вот-вот начаться, как у дверей возникло необыкновенное волнение, а затем на середину зала вылетел Лукан, как будто его забросил туда следующий по пятам крепкий юноша.

– Персиваль из Уэльса просит позволения войти, – объявил не слишком радостно дворецкий. Прежде чем Артур успел что-либо ответить, Лукан оказался отброшенным в сторону, и после короткого кивка королю и мне новый гость принялся рассматривать собрание.

Младший сын Пеллинора сильно раздался с тех пор, как Артур отправил его на воспитание к королю Пелламу. Он по-прежнему был скорее приземист, чем высок, скорее грузен, чем гибок, а выражение полнощекого лица выдавало детскость человека, не часто бывающего в свете. На этот раз грива его вьющихся каштановых волос была расчесана. Поверх туники он надел кольчугу и вместо пращи вооружился копьем. Но его глаза остались такими же беспокойными, и он переводил мрачный взгляд с одного члена Круглого Стола на другого. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда он увидел Паломида. «Неужели, – подумала я, – юноша забыл, что убил его сокола?»

Закончив изучать Братство, Персиваль широко расставил ноги, повернулся к Артуру и сложил руки на груди. Даже причудливая одежда не скрывала его грубой натуры, а когда юноша заявил, что прибыл, чтобы занять место среди рыцарей Круглого Стола, в зале раздались сдавленные смешки.

– Тебя учили учтивости и кодексу чести? – спросил муж с доброй улыбкой.

– Всему. – Молодой человек сделал усилие, чтобы сосредоточиться, и поклонился, неестественно размахивая руками. – Я жил с дядей Пелламом и изучал всякие манеры и прочее. Бедная мать, скрываясь в чаще у святого колодца, не знала и половины. Но король Пеллам, хоть и изувечен, но кое-что знает.

– И как себя чувствует король Карбоника? – спросил Артур.

– Не очень хорошо, милорд. – Широкое лицо Персиваля сделалось серьезным: как воды озера отражали любое облачко на небе, оно немедленно выдавало его чувства. – Я бы сказал – плохо. Сколько уж лет старик лежит в постели с той раной, которая никак не проходит. Земли опустошает чума, потому что у них нет настоящего хозяина; он не живет и не умирает, и подданные ворчат.

Послышался сочувствующий шепоток, и многие сотворили знаки против зла – все знали историю короля, который был так тяжело изувечен, что не мог поправиться, и слишком слаб, чтобы принести жертву, согласно королевской клятве.

Голос Персиваля сделался едва слышным, а глаза заблестели от слез:

– Несправедливо все это, ваше величество. Пеллам, как и любой другой монарх, горит желанием отдать свою жизнь за людей, но древние боги не желают его прибирать. Поэтому он и уверовал в Христа. По крайней мере, Бог-Отец каждый день посылает ему еду и надежду, и они величественной процессией шествуют через зал. Так вот, – глаза юноши засверкали, а в голосе послышалось изумление, – я сам однажды видел. Потрясающее зрелище: арфисты, певцы и много священников. А какие девушки! – На мгновение в его восклицании мне послышалось восхищение Пелли женщинами. – Вы не поверите, сколько там было девушек, и каждая несла какое-нибудь сокровище: копье, с которого сочилась кровь, серебряный поднос с черепом, драгоценная шкатулка с камнем. Удивительные, святые вещи. А посреди прекрасная дева с едой для больного короля под покрывалом из венецианской парчи. Как она была красива! Милорд, я потерял дар речи, когда увидел ее.

Звучало так, как будто Персиваль перепутал какое-то величественное торжество в Карбонике с тринадцатью сокровищами Британии. Без сомнения, юноша с поэтической душой слышал эту древнюю легенду от барда и решил, что видел все своими глазами.

– Я пытался выяснить имя этой девушки, но никто его не знал, – продолжал он. – Но живет она, несомненно, там, потому что каждый вечер, как говорит Галахад, участвует в этом ритуале.

При упоминании имени Ланс напрягся рядом со мной, и я поняла, что это был его сын.

– Галахад? – переспросил тут же заинтересовавшийся Артур.

– Мой кузен, – объяснил Персиваль и указал рукой на гибкого юношу, показавшегося из полумрака под хорами. – Позвольте мне представить Галахада, сына Элейн Карбоникской и королевского рыцаря Ланселота.

Мальчику было около пятнадцати. Он показался мне хорошо сложенным, но еще не вполне возмужавшим. Цвет его рыжеватых волос напоминал скорее материнские, чем черные локоны Ланселота. И черты лица были более утонченными и правильными, но не такими цельными. Из всех присутствующих мужчин он превосходил любого красотой, но, критически думала я, юноша никогда не станет таким привлекательным, как его отец.

– Не могу выразить, как я рад, что ты приехал ко двору. – Ланселот поднялся, чтобы заключить мальчика в отеческие объятия, но тот продолжал колебаться, ведь они не виделись с тех пор, как Элейн так поспешно появилась при дворе, а тогда он был еще ребенком у нее на руках.

– Ну что, разве я поступил неправильно, привезя вам лучший цветок Карбоника? – с пылом вмешался Персиваль. – Стоило таких трудов, чтобы мать разрешила ему поехать со мной… – Он покачал головой при мысли об упрямстве матерей.

Ланселот тут же оставил меня и пересел к сыну, и весь остаток вечера они знакомились друг с другом, а я исподтишка наблюдала за ними и надеялась, что все идет хорошо. Но на следующее утро Ланс вздохнул и покачал головой:

– Мы и в самом деле чужие, Гвен.

Мы прогуливались мимо лотков на базарной площади города. Совет начинался только в полдень, и я воспользовалась временем, чтобы купить подарки наиболее видным рыцарям Круглого Стола, поэтому и попросила бретонца пойти со мной.

– После первых радостей встречи, – продолжал он с оттенком грусти в голосе, – нам стало не о чем говорить друг с другом.

– Наверное, этого и следовало ожидать. Ведь он знает тебя только по песням барда, да по тому, что рассказывала о тебе Элейн.

Ланселот печально улыбнулся.

– Удивительнейшая вещь. Я здесь со своим сыном… сыном, которого мечтал узнать, и считал, что и он хочет познакомиться со мной. Но он наделяет меня такими заслугами, о которых я и не мыслил. Не имею представления, откуда берутся эти рассказы.

Я усмехнулась – так часто мне приходилось удивляться тому, как добрые подвиги обрастают самыми невероятными фантазиями. – Это случается с самыми лучшими из нас, – рассмеявшись, я задержалась, чтобы полюбоваться красивым шерстяным одеялом. – Сейчас он чтит в тебе героя, и от этого ему придется избавляться, но я уверена: в конце концов, вы поймете друг друга. Только позволь всему идти своим чередом. – Глаза Ланса осветились улыбкой благодарности за мое понимание, и мы долго смотрели друг на друга, выражая взглядом то, что никогда бы не решились высказать вслух. В следующую минуту я повернулась к продавцу.

Во время турнира Галахад и Персиваль вызывали бурный интерес, и там и сям разгорались бесконечные споры, насколько похожи мальчики на своих родителей. Как Пеллинор, Персиваль слишком увлекался и, когда сбил Кэя с ног, случайно задел руку сенешаля. Юноша тут же извинился, и Кэй принял его извинения с понятным раздражением. Персиваль, казалось, еще не знал меры своей силе.

Но вот Галахад по-настоящему завоевал сердца публики. Состязания шли, и становилось ясно, что он удивительно владеет мечом и когда-нибудь не уступит в этом искусстве отцу. К тому же у него были прекрасные во всех отношениях манеры. Когда турнир завершился, он стал уже любимцем Круглого Стола.

– Между нами больше официального уважения, чем настоящей любви, – заметил потом Ланселот. – Он пропитан насквозь безумным идеализмом и все время бормочет о кельтском достоинстве и христианской чистоте.

– Христианской? – мои брови взлетели. Насколько я помню, Элейн так же не доверяла этой религии, как и я.

– Это у него от деда, – задумчиво кивнул Ланс. – Но все перемешалось со знанием друидов и языческими обрядами; королевская клятва и прочее.

Принимая во внимание положение Пеллама, меня не удивило, какая каша образовалась в его голове, и беспокойство по этому поводу Ланса.

Родственники из Британии – в особенности Эктор де Марис, Лионель и Борс – обрадовались Галахаду, видя в нем новое, уже зреющее поколение. Все испытали семейную гордость и счастье, когда чествовали завоевавшего приз турнира юношу. Но в разгар праздника я перехватила взгляд Мордреда, который взирал на Ланса и Галахада с такой завистью, что мое сердце сжалось от боли. «За многое я люблю тебя, Артур Пендрагон, – горько подумала я, – но не могу простить за то, что ты сделал с собственным ребенком».

Пир закончился, столы убрали, и нашим вниманием завладел Дагонет. Его наряд был необыкновенно расцвечен, шутовской колпак венчал бренчащий колокольчик. Он загадал несколько загадок, спел песню, а когда гости, пресытившись вином, развеселились, объявил выход Талиссина – сказителя необычайной славы. Послышался восхищенный шепот – многие уже слышали о репутации барда, – и среди многочисленных возгласов кто-то попросил снова рассказать о его путешествии в иной мир.

Вспомнив о происхождении этой истории, мы с Бедивером переглянулись. Это однорукий воин спас тогда слабоумного ребенка: он неминуемо бы утонул, после того как лодка перевернулась в заливе. Мальчик лежал на гальке – жалкое промокшее тельце, – а Бедивер яростно старался выжать из его легких воду и вернуть к жизни. Придя в себя, Талиссин клялся, что побывал на Анноне и видел зал короля иного мира, и потом хвастался об этом всем и каждому. Я подалась вперед, заинтересовавшись, как случившееся с мальчиком преломилось в голове взрослого человека.

– То явилось первым проявлением моей мойры-судьбы, – начал бард. – До того я был еще ребенком и слышал лишь странные отголоски прошлых жизней. Влекомый извечным предначертанием, я не мог их понять.

Его веки упали на глаза, пальцы неслышно пробежали по струнам, пробуждая проникающую в душу торжественную мелодию, а голос начал вить замысловатую магию песни:

Лежащий рядом волкодав Брут, завороженный музыкой голоса Талиссина и кружевом слов, положил мне на колени свою тяжелую голову. Зал притих – все внимали рассказу.

Бард пропел, как нес значок впереди войска Александра, как руководил возведением дома Нимрода и был в Индии еще до закладки Рима.

При упоминании о священном источнике его вдохновения и знаний многие перекрестились или сотворили знак против зла. Но Талиесин, захваченный волшебством собственной песни, уже проник в иные королевства, царство Аннона, перевитое тяжелой голубой цепью моря. Там были мрачные гробницы, вращающаяся башня, Хрустальный замок Совершенных, где Повелитель мертвых собирал свой двор. Там же он увидел горшок, в котором не варилось мясо нечестивых, но который, подобно рогу Брана, насыщал желанной сдой любого, кто был смел и чист сердцем. Его согревало дыхание девяти дев, а пурпурный ободок был украшен жемчужинами.

Внезапно нить повествования Талиесина была прервана громким возгласом, и Персиваль вскочил на ноги:

– Грааль! Он пост о граале! Мама рассказывала мне о нем – источнике жизни, поддерживающем наше существование…

Галахад поспешил усадить кузена на место, и пораженные его выходкой рыцари все как один повернули к нему головы. За столом послышался раздраженный ропот, и Галахад поспешил подняться.

– Простите деревенщину, добрые воины. Его ум стремится познать, как нужно вести себя среди членов Братства, но сердце все еще подле материнского колодца в лесу. Любовь к тому, о чем пост бард, а не отсутствие уважения к вам, заставила его так закричать.

Персиваль и в самом деле как будто бы впал в транс – лицо осветилось внутренним сиянием, глаза видели то, чего никто из нас не замечал. Заинтересовавшись прозрением юноши, Талиесин отложил инструмент, а Персиваль продолжал:

– Самое священное из всех сокровищ Британии – самое древнее и самое бесценное – сосуд обновления, надежды и Вечности.

Голос Персиваля дрожал. Он сам превратился в сосуд, посредством которого боги передавали свои послания, и, глядя на святого юродивого, мы замерли в благоговейном страхе.

– Все эти годы он был укрыт от взглядов, ожидая, чтобы за ним отправились самые чистые, самые отважные. Мама знала, она говорила, он там… где-то в лесу… в келье отшельника… в замке Грааля… там его и найдут. Вот что она рассказывала мне у источника. Но лишь самые отважные и чистые сердцем смогут его отыскать…

Рыцари застыли в нерешительности, когда по телу юноши пробежала дрожь и речь прервалась. Но как только Персиваль упал на руки кузена, со стула вскочил Гавейн.

– Вы слышали?! – закричал он, и безумие Персиваля отразилось на его челе. – Вы должны это чувствовать! Иные присутствуют здесь и поведали нам о скрытой тайне. Персиваль сказал, что это одно из тринадцати сокровищ, и назвал его Граалем – священным предметом, который может найти лишь храбрейший и достойнейший из людей. Поистине его поиски и установление его связей с небом могут стать самым важным испытанием жизни. – Принц Оркнейский торжественно вытащил из ножен кинжал и перевернул его рукоятью вверх, чтобы превратить в символ христианской веры. – Клянусь крестом, не успокоюсь, пока не отыщу грааль. Пусть длится мое путешествие, пока я не прирезу его в Камелот, где он на веки вечные воссияет во славу Круглого Стола.

– Я с тобой, отец! – воскликнул Гингалин и встал рядом. Не желая, чтобы их опередили, с кубками в руках поднялись Гахерис и Агравейн и тоже поклялись последовать за братом. Я смотрела на оркнейцев широко раскрытыми глазами и начинала понимать, что происходило.

– Но вы еще не сказали, что собираетесь искать, – взволнованно заметил Артур. – До сир пор никто не назвал сам предмет. Как вы сможете определить, что это он, даже если и обнаружите его?

– Душа подскажет, – впервые вмешался Галахад, и его спокойный, уверенный тон был так не похож на вдохновенную вспышку Гавейна. – Каждый человек знает степень своей чистоты, и божественное откроется по его достоинствам.

Слова юноши были встречены всеобщим одобрением, лишь Паломид и Ланселот не проронили ни звука. Когда шум стих, поднялся араб.

– Прежде чем отправляться в путь, я думаю, надо решить, что вы собираетесь искать, – трезво предложил он. – Если это реальный предмет, все могут разыскивать сокровище. Но если речь идет о чем-то божественном… это личное дело каждого и требует вдумчивой подготовки. Духовные испытания нельзя устраивать так, словно это охота на лису.

На мгновение воцарилась тишина, пока каждый прикидывал все «за» и «против», потом головы одна за другой повернулись к Персивалю.

– Духовное, – провозгласил сын Пеллинора, и его лицо просияло. – Духовное испытание… Мама сказала, что оно должно быть таким.

Волна воодушевления прокатилась по залу и подняла на ноги даже самых здравомыслящих рыцарей.

– Я с вами, – воскликнул Борс.

– И я тоже, – ответил его брат Лионель.

– Я и сам не вернусь, пока не обрету Грааля, – изрек старый Иронсид, стуча кружкой по столешнице. – Позвать сюда оружейника! Для такого дела нужна новая кольчуга.

Аплодисменты сопровождали каждую новую клятву, и я взглянула на Артура. Верховный король Британии наблюдал, как поток возбуждения захватывает все больше и больше его людей. Такого мы не видели уже многие годы. Благородное дело, его цель и направление поисков были сотканы из воздуха песней барда и деревенским простачком, с которыми сладить не в силах оказался даже Пендрагон.

Короли-вассалы и союзнические члены Круглого Стола с изумлением наблюдали, как Артур, хотя и нехотя, согласился благословить каждого, кто решил испытать себя тем, что стало у нас называться поисками Святого Грааля.

– Честно говоря, идея показалась мне просто ужасной! – воскликнула я, когда вечером мы с Артуром очутились в тишине наших покоев. – Кто знает, к какому расколу это может привести и как отнесутся христиане к нашим поискам. Не начнут ли они сетовать, что ты ставишь древние предания выше их веры?

– Возможно. Хотя, наверное, и у них есть легенда о своем священном сосуде. Никто не знает, что такое грааль, поэтому им может быть все, что угодно.

– М-м-м, – с сомнением протянула я.

– Я больше обеспокоен числом людей, которые пожелали принять участие в испытании, – заметил Артур, беспокойно прохаживаясь по комнате. – Если уедет слишком много, саксы могут решить, что наступил подходящий момент для восстания или прямого нападения.

Он постоял, рассматривая Эскалибур. По ночам меч висел на подставке у нашей кровати – изящная золотая рукоять мерцала в свете лампы. Артур дотронулся до аметиста, украшавшего головку эфеса. Материальный символ его власти был так же великолепен, как и он сам. Наконец король со вздохом отвернулся.

– Нельзя бороться силой с религиозной идеей, какое бы заклятие ни нес на себе клинок, – грустно проговорил он. – Я лишь молю о том, чтобы все это укрепило, а не ослабило наше королевство.

Так он облек в слова то, что чувствовала и я сама.