Я не припоминаю более пышной осени, когда земля была такой же красноватой, золотистой и голубовато-серой, а на деревья и траву опускались такие призрачные утренние туманы. После обеда день сверкал чистым золотом, и недвижимый воздух был полон аромата. К вечеру он становился совершенно прозрачным, а собранные под солнцем плоды укладывались для хранения на зиму. Амбары ломились от сена и зерна; груши и яблоки из сада, нарезанные дольками, сушились на полу, а в маслобойне просаливалась последняя порция масла для закладки в погреб над родником.

Ланс не покладая рук работал с миссис Баджер, а управившись с делами, этот невозмутимый человек каждый день отправлялся рыбачить. Иногда и я присоединялась к ним в саду: собирала урожай, готовила землю к зимним вьюгам.

– Зимы у нас суровые, – объяснила миссис Баджер, захватывая полную пригоршню соломы и засовывая ее в матрасы, которые мы набивали заново. – Я уже видела на деревьях ледяную корку – дождь со снегом ломает ветви и морозит корни. Но по крайней мере саксонские полосатые зубатки не будут лютовать.

Ланс дал мне одну из своих лошадей – маленькую симпатичную гнедую кобылу по кличке Флайэвей, – и свежим погожим днем мы отправились вернуть вдове Кимминза пони.

– Их поймали в вересковой пустоши, – сказала она голосом твердым, как земля, на которой жила. – А кости бросили воронам и ястребам. Я насыпала над ними пирамиду из камней. Но это совсем не то, что почитаемая могила рядом с домом. – Женщина с горечью отвернулась и даже не ответила, когда мы ее спросили, не встречала ли она больше тех людей. Не получая вестей из Камелота, мы не могли себе представить, что теперь там делалось.

Когда подошло время осенней ярмарки в Ротбери, мы поехали на нее все вместе. Ланс обсуждал с фермерами погоду и урожай, Лионель показал мастерство в скирдовании, а Борс присел с монахами и начал рассказывать им о граале. Я выбрала несколько больших кулей шерсти и овечьи шкуры. Их я собиралась постелить у кровати, чтобы наступать на мягкое и теплое – единственный остаток роскоши прежней жизни. Пасечник подарил мне бочонок верескового меда после того, как я его спросила, не его ли ульи мы видели на пути через Чевиот-Хиллз.

Я по-прежнему не говорила о том, что отдала Регед, а Ланс не рассказывал о своем визите на Священный остров. Время от времени он удалялся помолиться в пещеру на берегу реки Кокет, где монах выдолбил себе часовню. А я, проезжая по вершине, иногда не могла оторвать глаз от холмов в голубой дымке на юге и думала, что там с Артуром. Но ни один из нас не заговаривал об этом. А когда по вечерам мы садились у очага и смотрели на картины, которые рисовали мерцающие угли, то радовались своему теперешнему счастью.

Отрывочные вести все же просачивались к нам из внешнего мира. К радости некоторых членов Братства, Артур отменил заседания Круглого Стола. Многие говорили, что у него испортился характер и он стал вспыльчив, как, бывало, Утер Пендрагон. Я молилась, чтобы Нимю и Бедивер оставались на его стороне и с их помощью он мог бы обрести некоторое спокойствие.

О Мордреде я ничего не слышала. Так и не узнала, какую роль он сыграл в подготовке западни, а отсюда гадать не было никакого смысла. Беспокойство о них обоих я загнала в самую глубину души – в хозяйстве было достаточно дел, чтобы занять время и ум. К тому же не стоило предаваться размышлениям о том, что не в силах изменить.

Между тем папоротник-орляк на холмах запылал медью, мех рыси стал заметно гуще и в Кокетдейле олени в поисках самок наполнили округу криком и мычанием: так они вызывали на бой соперников.

К нам часто приходил Паломид, и мы ждали его, как самого желанного гостя. Нередко он охотился с нами и радостно говорил, что в Нортумбрии лучшая в мире охота.

Но для меня самым большим развлечением были птицы. Мы видели танцы черных шотландских тетеревов на току, когда они, как сумасшедшие, приседали и прыгали, распушив перья и распластав крылья. Наблюдали, как однажды грачи собрались в огромную стаю, не меньше тысячи птиц, и целый день прилетали все новые и новые. Небо почернело от их крыльев, и воздух звенел от крика. Дни укорачивались, и перелетные птицы сбивались вместе и, прежде чем отправиться на юг, откармливались ягодами и жуками. Первыми улетели стрижи, лесные и береговые ласточки, за ними последовали горихвостки-лысушки и дикие голуби, а потом потянулись и остальные птицы. Луговые шеврицы спустились с холмов, чтобы зимовать у человеческого жилья, и с севера прилетели дрозды-рябинники, свиристели и большие белые лебеди. Небо, казалось, все время было наполнено прилетающими и улетающими птицами.

Ранняя зима принесла неожиданный снежок, и вершины холмов стали черно-белыми. В один из таких дней, когда мы возвращались с котомкой, полной голубых зайцев, Паломид спросил, не слышали ли мы новостей о любовнике Изольды, Тристане.

– Ничего интересного, – ответил Ланс, и араб испытующе посмотрел на меня. Поскольку он питал давнюю и безответную страсть к красивой королеве Корнуолла, я полагала, что он больше интересуется ею, чем Трисом. Поэтому я рассказала о своем визите к Изольде в Касл-Дор и о том, что она упомянула о женитьбе Тристана и его растущей известности как величайшего воина Бретани. Вернуться в Британию для него нет никакой возможности, поскольку это ему запретил Артур из-за его диких выходок после того, как Изольда снова ушла к Марку.

Араб переводил взгляд с Ланса на меня и грустно улыбался.

– Ах, – вздохнул он, без сомнения вспоминая те месяцы, которые мы все вместе провели здесь, в Джойс Гарде. – Вы и не представляете, как вы счастливы! Ведь столько любовных грез остаются лишь сном…

Я поняла, что его замечание потому прозвучало так горько, что он до сих пор любил память об Изольде. Она стала для него идолом. И неизвестно, как бы он вел себя с живой женщиной, если бы они снова встретились.

Вьюги, предсказанные миссис Баджер, держали нас взаперти большую часть января и февраля. Но с полными закромами и в хорошей компании такое испытание не показалось тяжелым. А ночью, когда за окном завывал северный ветер, мы ложились в постель, и от нашей страсти воспламенялся мир.

Это было одно из чудес нашей любви… не важно, как часто мы отдавались друг другу, каждый раз все было по-разному: пронзительно-нежно и нарочито-затянуто; дико и по-дьявольски напористо; игриво и кокетливо; молча и покорно. Я и не представляла, что в наших отношениях может быть столько настроений. И каждый миг нашей любви я берегла в памяти, чтобы сохранить в будущем…

В апреле погода исправилась. Однажды утром, когда мы с Мелиасом пошли в рыбацкую деревню, чтобы посмотреть на дневной улов, я заметила у тропинки примулы и нежные фиалки, а по берегам реки – болотные ноготки. На реке выдра ныряла под воду, видимо, от мест нереста преследуя рыбий молодняк. Так что, несмотря на прохладу утра, признаки весны были уже повсюду.

Возвратясь в Джойс Гард, я нашла в загоне незнакомых лошадей, а за воротами посреди амбара стоял изящный паланкин. Наших лошадей я оставила на попечение Мелиаса и велела ему отнести рыбу на кухню, а сама бросилась через двор в дом – дыхание паром вырывалось изо рта и облаком стелилось следом за мной.

– Еще одна королева, – сообщила миссис Баджер, принимая у меня перчатки и плащ. – Из Корнуолла. Я и раньше слышала о ее красоте. Она и впрямь очаровательна и вежлива, как вы. Она хотела отдохнуть, и я провела ее наверх в переднюю спальню, а приехавший с ней монах с господином у очага. Священник сказал, что вы его знаете, но его имени я не запомнила, – она как-будто извинялась за свою забывчивость.

– Не Гилдас? – переспросила я, чувствуя, как ухудшается настроение.

– Именно он, миледи, – радостно расцвела миссис Баджер. – Как приятно, что вас навещают старые друзья.

«Тоже мне, друзья!» – думала я, выходя из кухни. Сначала я намеревалась встретиться с Изольдой и выяснить, что означает этот визит. Но, проходя мимо дверей, услышала из-за портьер голос Гилдаса. Он что-то выговаривал Ланселоту резким и одновременно снисходительным тоном.

– Но, сын мой, это преступная связь. Она вовлекла тебя в самый страшный плотский грех и не может не вызвать гнева Господнего. Послушайся, порви с ней, пока кара не пала на твою голову и головы твоих сторонников.

– Вы злоупотребляете моим гостеприимством, святой отец, – отвечал Ланс. – Я привел сюда леди Гвиневеру отчасти потому, что ее жизни угрожала опасность, и не намерен сейчас бросать ее среди врагов.

– Она должна возвращаться к мужу, которому принадлежит, – изрек Гилдас, и его голос задрожал от чувства собственной непогрешимости.

– Чтобы меня снова бросили в костер? – спросила я, откидывая портьеры и вступая в комнату. – Ты этого хочешь, Гилдас? Чтобы я вертелась, поджариваемая на помосте, а церковники притворно молились над моими обугленными останками?

– Конечно, нет, миледи. – При моем появлении монах не выказал ни малейшего удивления, и его губы сжались в змееподобной улыбке. – Все, чего я хочу, так это чтобы вы приняли Бога и склонили непокорную голову перед Христом, Его единственным сыном. Нужно лишь отбросить языческие привычки и в надежде на спасение предать себя Его милости.

– У меня нет ни малейшего желания, чтобы меня спасал ваш Бог-Отец, – вспыхнула я. – И я не потерплю, чтобы вы вот так вмешивались в мою жизнь. Достаточно уже того, что вы столько лет укрывали в своем святом доме Маэлгона. Нечего теперь мутить воду в Джойс Гарде.

– Я приехал вовсе не мутить воду, а уберечь от крушения, – теперь он говорил, высокомерно обращаясь только к Лансу. – Если вы не вернете ее мужу, король Артур двинет против вас армию.

Не веря собственным ушам, я уставилась на монаха, а Ланселот побледнел лицом.

– Не может быть. Он сам просил ее спасти. И теперь не может пойти против нас.

– Он пойдет. Слово было сказано пред всеми членами Круглого Стола: Артур выступит на Джойс Гард в мае. Конечно, если миледи прислушается к голосу церкви и вернется к мужу, бойни можно избежать, – губы, произносившие слова, не улыбались, но взгляд был торжествующим. – Сами видите, миледи, жизни и смерти многих людей зависят от того, насколько вы привержены своей упрямой гордости.

– Я не верю! – голос мой взлетел от возмущения. – Артур никогда так не поступит! Ты говоришь это только для того, чтобы разлучить нас. Ты – презренная, испорченная маленькая жаба!

Лицо Гилдаса скривилось в злобной ухмылке, а пораженный Ланс переводил взгляд с него на меня, впервые видя меня такой разъяренной. Я хотела прильнуть к любимому, рассказать, как давно монах питает ко мне ненависть и как несправедливо все, что он говорит. Но присутствие злорадного церковника удержало меня. Я повернулась и в гневе побежала вверх по лестнице к Изольде, чувствуя, что от страха душа уходит в пятки.

В комнату я ворвалась, думая только о себе, но при виде Изольды моментально застыла: худая и бледная, она сидела у окна, завернувшись в одеяло. Скулы выступали из-под молочно-белой кожи, фиалковые глаза окаймляли темные круги.

– Боже мой, Изольда, что случилось? – Я пересекла комнату прежде, чем она успела подняться.

– Так ты не слышала? У меня это уже давно – сильный кашель и кровохарканье. Я думала, все уже знают, что королева Корнуолла умирает.

– Нимю, – вырвалось у меня. – Нимю может помочь. Или моя молочная сестра Бригита. Она почти такой же хороший целитель, как фея Моргана. – Я опустилась рядом с Изольдой на колени, взяла в свои ладони ее хрупкие холодные руки, стараясь влить в нее жизненную силу.

Но Изольда только покачала головой.

– Я сама умею врачевать. И вижу симптомы. Да, честно говоря, и не жалею, что покидаю этот мир… Хотелось бы еще раз увидеть Тристана, завершить несколько незаконченных дел. А в общем-то, пора уходить.

– Вздор, – заключила я, не желая мириться с тем, что она так легко сдалась. – Нужно лучше о себе заботиться: не простужаться, сидеть дома. Что погнало тебя зимой в горы?

– Артур, – просто ответила она, прижимая к губам платок и стараясь сдержать приступ кашля.

– Артур? – я вспомнила угрозу Гилдаса и схватила подругу за руку. – Скажи, что монах лгал, что Артур не хочет войны…

– Очень хотелось бы. Но именно это и привело меня на север. Они выступят, как только трава достаточно подрастет, чтобы служить пищей их лошадям. – Изольда вздохнула, и я, онемев от изумления, глядела на нее. – Потеря тебя и многих соратников вывела верховного короля из себя. Он днями и ночами носится по всему югу с одним лишь уэльсцем Гвином и так же плох, как во время твоего похищения Маэлгоном. Но тогда он жил среди воинственных саксов, а теперь хочет воевать с призраками. Бедивер изо всех сил старается управлять страной, а Кэй и Гавейн в мрачнейшем настроении, но именно они просили меня повидать Артура.

– Так ты ездила в Камелот? – Такая преданность со стороны королевы-затворницы привела меня в смущение.

Изольда в ответ кивнула.

– Но это было не только одолжение другу, но и одно из незаконченных дел, о которых я упоминала. Мне всегда казалось, что мы с Тристаном так и не поблагодарили как следует Артура, когда после нашего бегства из Корнуолла он предоставил нам убежище. Мы проговорили весь вечер – в первый раз за всю жизнь. Он неплохой человек, Гвен. Хотя немногословный и в плену собственной мойры.

Я грустно улыбнулась и подумала, что все стараются защитить в моих глазах Артура Пендрагона, хотя я ни за что его не осуждала и буду любить вечно.

– Поэтому я и приехала сюда… Он хочет, чтобы ты вернулась. И умолял передать тебе: если ты возвратишься, он отменит поход на Нортумбрию и пошлет эскорт, который будет сопровождать тебя домой.

– А Ланселот? Он тоже сможет вернуться? – спросила я, заранее зная, что это невозможно.

– Нет. Ланселота и его сторонников вышлют на континент. Хотя Артур и не считает его ответственным за смерть людей в Карлайле, Гавейн именно так и думает. Поэтому Лансу неразумно – и небезопасно – возвращаться в Камелот.

– Бретань далеко, – прошептала я, и мои глаза наполнились слезами.

– Я знаю, – мягко ответила любовница Тристана. – Лучше, чем кто-либо другой. А теперь лучше, чем кто-либо другой, ты поймешь, каково мне было оставлять Триса в Джойс Гарде и возвращаться к Марку в Корнуолл.

От совпадения у меня перехватило дыхание. Именно в этой комнате я сообщила Изольде, что Марк угрожает войной Артуру, если она не вернется в Корнуолл. А теперь она принесла мне такую же весть, и я покачала головой, заметив, как переплетены наши судьбы.

– Какой путь ни выберешь, он все равно разобьет тебе сердце, – проговорила королева Корнуолла. – А за тебя никто не решит. Но я видела Нимю, когда была в Камелоте, и она просила напомнить тебе о Граале – о Богине и о Граале.

Я рассеянно кивнула, слишком поглощенная необходимостью принятия жизненно важного решения, чтобы беспокоиться о духовных материях.

– И как быстро Артур хочет обо всем узнать?

– Сразу же после моего возвращения к нему. Хотя он понимает, что тебе потребуется несколько дней, чтобы все продумать.

– Если бы это было так просто, – пробормотала я.

Изольда снова закашлялась, и я оставила ее отдыхать, а сама сначала хотела удалиться в спальню, но четыре стены давили и раздражали меня, и вскоре я сбежала в амбар, намереваясь надолго ускакать куда-нибудь без дорог.

После утренней поездки в рыбацкую деревню у Флайэвей от удара камнем образовалась шишка, поэтому я оседлала Инвиктуса и вывела боевого коня из ворот. Ветер дул с моря, и я направила жеребца на запад, вверх по холмам, вдоль отрогов, где проносились лишь стремительные облака и цвела трава. Мы скакали по пустым просторам, перепрыгивали через овраги, сбегали с круч, объезжали стороной места, где перед нами неожиданно возникала обнаженная порода.

Мало-помалу рвущийся в уши ветер и заходящее солнце избавили меня от паники, и я замедлила бег коня, переведя его на рысь. К тому времени, как мы оказались в лесу неподалеку от Джойс Гарда, небо заволокли тучи, и Инвиктус был рад, что тропинку укрывали деревья. На краю леса, там, где от дома нас отделял только сад, я остановила коня, чтобы собраться с мыслями перед тем, как вернуться под кров.

На юге, раздираемый противоречиями, остался Артур, на севере – Увейн. Он обещал прийти мне на помощь, если потребуется. А между ними стоял Джойс Гард – поселение, открытое врагу.

Я не была уверена, что Увейн сдержит обещание. Но если так, то бойня неминуема. Если же нет – а завладев Регедом, Увейн мог вполне отказаться от собственного слова, – то Ланса с его людьми можно считать уже покойниками. Похолодев внутри, я поняла, что, если разгорится сражение, может погибнуть и Артур.

Перед самым заходом солнце все-таки вырвалось из туч и окрасило округу в мрачные пылающие тона. Ветер усилился. Только я подумала, что стоит позаботиться на случай бури, как к моим ногам упал комочек перьев и пуха, как будто посланный богами.

Инвиктус всхрапнул и шарахнулся, я подняла глаза и увидела, что все небо наполнено птицами – тысячи их, насколько хватало глаз, летели над водой. Кажется, это были горихвостки-лысушки, которых нес перед собой ураган: злополучная стая летела весной домой и еще в море была захвачена бурей. Снизу птиц подсвечивало солнце, окрашивая животы и распростертые крылья в красное, как если бы они были забрызганы кровью.

Маленькие и невесомые пред ликом бури, они старались сесть на землю перед тем, как окончательно выбьются из сил. За какую-нибудь минуту они все приземлились вокруг меня, цепляясь за траву и ветви или вжимаясь в землю. Многие жалобно пищали, а некоторых, слишком ослабевших и не способных зацепиться, тащило дальше, кувыркало, и они вскоре умирали на земле. Птицы слишком испугались и устали и не улетали от нас, хотя Инвиктус всхрапывал и становился на дыбы. Я крепко сжимала коленями и бедрами его круп и с ужасом смотрела на царившее вокруг опустошение.

Налетела стая чаек и набросилась на пришельцев, стала разрывать на части еще живых птиц. Из-под деревьев вынырнула лисица и нагло прошествовала у меня на виду с набитой перьями пастью. Возмущение и ярость поднялись во мне, и я погрозила ей кулаком, хотя понимала, что это бессмысленно.

Волна за волной, прилетевшие птицы кувыркались с неба, пока все деревья не оказались усеянными ужасными плодами. У некоторых на клюве, как драгоценность, сверкала капелька крови. Может быть, половина из них и выживет. Но когда пернатые тельца укроют землю, как тростник пол в зале, снова вернется лиса и приведет своих лисят. А крики чаек будут привлекать к беззащитным горихвосткам все новых хищников.

Я села посреди разрушения и смерти. Сердце ныло: хоть сама я ни в чем не была виновата, мне стало не по себе от кровавого птичьего конца. В памяти возник танцующий медведь – медведь, Артур и эти птицы – всех их настигла беда, которую я не могла предотвратить. Она пришла бездумно, безжалостно, а я оплакивала принесенное ею горе. Но насколько страшнее окажется кровь на войне. А войну-то как раз я и могу предотвратить.

Одна из горихвосток ударилась в меня, и я поймала ее, прежде чем птица отскочила в сторону. Легкая и хрупкая, она, еще теплая, лежала на ладони, хотя из-за сломанной шеи у нее набок свисала голова. В отчаянии я ласкала птицу в руках, безнадежно желая вернуть ей жизнь.

Постепенно, с бесконечной печалью я поняла, что требуется сделать. Я знала: время пришло – сделка с богами свершилась. Наша с Лансом идиллия подошла к концу, и я не могла платить чьей-либо кровью, чтобы продлить ее хотя бы на один день.

Инвиктус подо мной дрожал, стремясь выйти из-под этого дождя смерти. Все еще держа мертвую птицу, я соскочила с боевого коня и, нежно уговаривая, вывела из леса на тропу, вьющуюся через сад.

– Я вернусь в Камелот, как только Артур пришлет за мной охрану, – я проговорила это ровным голосом, холодно глядя на Гилдаса. – Ты и королева Корнуолла можете ему это передать, когда окажетесь при дворе.

У жалкого коротышки хватило ума скрыть свое торжество, но Ланс глядел на меня с ужасом.

– Пойдем, дорогой, – обернулась я к нему. – Нам нужно поговорить наедине.

– Ты не должна этого делать, – начал он, как только за нами закрылась дверь в нашу комнату. – Отправимся в Регед. Там тебя с радостью примут. И найдется немало укреплений, где можно безопасно отсидеться.

Я не могла на него смотреть, не могла признаться, что отдала свой народ кому-то другому.

– Дело не только в моем возвращении. Артур приказал тебя выслать, и ты должен покинуть Британию навсегда.

Его удивленный возглас разорвал мне сердце.

– Тогда поедем со мной, – стал упрашивать он. – Направимся в Бретань. Борс будет с нами. И я уверен, Паломид, Мелиас и другие тоже. Ховеллу хорошие люди нужны, и там ты будешь в большей безопасности, чем здесь.

Он обнял меня, говорил о будущем, а по моим щекам катились слезы. Но я была с птицами на гребне и поклялась, если это было в моих силах, предотвратить подобный ужас среди людей.

– У нас было достаточно времени, любимый, – тихо проговорила я, но в моем бесцветном голосе прозвучала решимость. – Не хочу больше становиться причиной войны, тем более в ней предводительствовать. Не могу позволить, чтобы Артур и Увейн уничтожили друг друга, и лучше умру, чем увижу, как ты дерешься с Артуром. Из-за меня кровь пролита не будет.

К тому времени, как мы спустились на ужин, Ланс смирился с моим решением.

Буря вынудила Гилдаса и Изольду задержаться у нас, и, учитывая ее состояние здоровья, я была этому только рада. С монахом мы избегали друг друга, а Изольда много времени проводила с Паломидом: играла в шахматы, слушала его рассказы о путешествиях и приключениях или просто болтала с ним у огня.

Буря стихла к вечеру на третий день. Мы с Изольдой сидели в ее комнате, а девочка-служанка собирала вещи.

– Странно, что мы не обязательно любим тех, кто относится к нам лучше всех? – рассуждала знаменитая красавица. – Паломид – милейший из придворных, а когда рядом был Трис, я его почти не замечала и совсем им не интересовалась. Когда я еще думала как язычница, то свято верила, что из-за выпитого зелья нам с Трисом предстоит вечно любить друг друга. Но теперь я сомневаюсь. Может быть, это наше наваждение, наша разрушительная сила или наша любовь, которая, вероятно, живет и теперь, свершалась по воле богов? Теперь я ничего не знаю.

Я нежно глядела на нее – женщину, которая была готова проститься со всем, чтобы оставаться с любимым. И казалось смешным, что я, которая ничего подобного никогда не замышляла, встала перед тем же выбором, что и она.

– Передай Артуру, что я буду ждать его людей через три недели у колодца Девы в Холистоун, – твердо сказала я, намереваясь не допускать ни малейшей жалости к себе. – Не хочу, чтобы его воины появлялись в Джойс Гарде. А я тем временем свяжусь с Увейном и попрошу его обеспечить безопасный проход посланцам верховного короля, кто бы они ни были.

Изольда смотрела на меня своими обрамленными черными кругами глазами, как будто читала в самой душе. Наконец она со вздохом поднялась и положила мне на руку свою болезненную ладонь.

– От разбитого сердца еще никто не умирал, – пробормотала она. – Людям только кажется, что это может случиться.

Следующим утром Паломид помог ей устроиться в паланкине. Когда все было готово, он склонился и поцеловал ей руку, благодаря за проведенное вместе время.

– Драгоценная память, – просто произнес он. Я улыбнулась про себя, довольная, что на этот раз реальность не разбила его идеал.

Следующие две недели жизнь в Джойс Гарде протекала на грани обыденности и хаоса. Борс и Эктор уехали в Бретань, чтобы сделать там необходимые приготовления, остальные же рассчитывали отправиться туда с Ланселотом, как только я благополучно выеду в Камелот.

Миссис Баджер то пребывала в твердой уверенности, что боги не допустят нашей разлуки, то заламывала руки от того, что никто ничего не делал. Муж ее тем временем вел обычную жизнь и ни о чем не беспокоился до самого кануна моего отъезда.

– Поймал! Поймал! – завопил он с реки, и его крик взметнулся по обрыву к курятнику, где я собирала первые яйца в этом году.

– Что поймал? – в ответ закричала я и ринулась к краю скалы.

– Его самого, – откликнулся мистер Баджер, плескаясь в реке, как мальчишка. Встревоженным он не выглядел, но, учитывая его обычную сдержанность, я решила позвать Ланса.

К тому времени, когда мы вместе вернулись к краю обрыва, мистер Баджер уже поднимался по круче, кряхтя и отдуваясь при каждом шаге. В свой плащ он завернул охапку травы и листьев, из которой высовывалось что-то еще.

– Нужно позвать миссис, – объявил он, как только вышел наверх. – А вы, Ланселот, идите прямо к столу, а то обычаев не знаете и все испортите.

На кухонном дворе мистер Баджер распорядился всем следовать за Лансом в большую комнату.

– И вы тоже, миледи, идите, – добавил он.

Мы собрались вокруг большого обеденного стола: Ланс все еще в земле от огорода, Канахинс со стружкой в волосах, я с полудюжиной яиц в корзине на коленях. Мелиас прибежал из конюшни, а Паломид появился только тогда, когда из кухни показались мистер и миссис Баджер. Женщина отбивала ритм в маленький барабан, а муж нес поднос с прекрасным жирным осетром, покоящимся на листьях кресс-салата.

– Первый в этом году, – объявила домоправительница, и мистер Баджер, встав на одно колено, подал поднос, как награду, Ланселоту.

– Говорят, что тому везет, кто первым поймает его. Но в эти тяжелые времена и рыбу и удачу мы решили отдать вам.

Они стояли перед нами – простые деревенские люди, но гордые тем, что могут помочь попавшим в беду хозяевам.

– Замечательный подарок, – воскликнула я, решив до самой последней минуты наслаждаться маленькими радостями. Ланс наклонился и принял поднос из рук мистера Баджера.

– Отпразднуем это вечером, – предложила я.

И сделаем сладкий крем из яиц. – Я победно подняла корзину над головой.

Все смеялись и поздравляли мистера Баджера, и в общем веселье растворилась тень завтрашнего расставания.

После полудня с небольшой группой воинов на холм прискакал Увейн, который хотел сам отвезти меня в Холистоун.

– Чтобы быть уверенным, что все прошло хорошо и они не замышляют никакой подлости, – проворчал он.

У нас получилась отличная вечеринка. К рыбе миссис Баджер прибавила все, с чем решилась расстаться в курятнике и на кухонном дворе. Присутствовали не только все наши, но и люди из деревни. Пришел кузнец со своей семьей, кожевенник с тремя дочерьми. Остановившийся в местной таверне жонглер, прослышав о празднике, принес мячи и развлекал нас не хуже любого шута. Двое сыновей Баджеров заигрывали с дочерьми кожевенника, а когда Паломид достал маленькую дудочку из бузины и начал наигрывать мотив, Мелиас пригласил на танец третью из девушек.

Я глядела вокруг и думала, что все это похоже на торжества во время встреч рыцарей Круглого Стола, потому что семья есть семья, простая она или знатная. Слезы любви и отчаяния наполнили мои глаза, и я быстро отвернулась, чтобы не портить пирушку другим.

Ночью мы с Лансом сжимали друг друга в объятиях, плакали и любили. То, что он должен был распрощаться и с Джойс Гардом, только добавляло горечи потере.

– Ах, любимая, но и остаться я не смог бы, после того как ты уйдешь, – говорил Ланс. – Здесь каждый уголок напоминает о тебе. И без тебя я здесь сошел бы с ума. Счастливее я не был нигде, поэтому лучше запомнить это место вот так.

Сознание, что он может никогда больше не приехать в Камелот и мы никогда не увидимся, совсем расстроило меня, и я снова начала всхлипывать.

Но к рассвету слезы высохли, и, когда все остальные были в седлах, высокий бретонец помог мне вскочить на Флайэвей.

– С тобой поедет Канахинс, – объяснил он. – Он возвратит мой щит в Камелот. Я пользовался им, чтобы защищать Британию и Круглый Стол, и не хочу его брать в свою новую жизнь. Передай Артуру, что я испытываю к нему лишь любовь и признательность за годы, которые провел в качестве его соратника. И, увозя тебя, не намеревался причинять ему никакого бесчестья, – Ланс тяжело вздохнул и тихо добавил: – Я каждый месяц буду искать глазами молодую луну.

Нестерпимая боль стиснула мне горло, и я лишь молча кивнула, когда Увейн подал знак отъезжать. Одно душераздирающее мгновение мы с Лансом пристально глядели друг другу в глаза, потом, всхлипывая, я направила гнедую кобылу к воротам и, не оглядываясь, присоединилась к другим всадникам.

Даже сейчас я не могу вспомнить дорогу на Холистоун.