Видения Аритона

Это место он выбрал сам. Здесь, вдалеке от глаз новых подданных, Аритон мог управлять своим магическим восприятием, усиливая его внешне незаметной природной магией окружающего леса. Постепенно он перестал чувствовать пульсацию солнечного света, трепет листьев и течение соков в оживших корнях, которые после сокрушения Деш-Тира пробивались из теплой почвы новыми побегами. Аритон перестал слышать щебетание птиц, усердно таскавших веточки для гнезд. Он как будто исчез из окружающего мира, и даже чуткая рысь, спавшая вместе с потомством в норе, не почуяла его присутствия.

Его разбудило пение дроздов. Сквозь дымку пробивалось утреннее солнце. Наследный принц Ратана отсутствовал со вчерашнего дня, когда он, едва успев принять клятвы верности у бойцов кланов и принести свои, покинул березовую рощу. Аритон потянулся, разминая затекшие плечи и спину. Тревога, не покидавшая его все эти дни, пробудилась вместе с ним. На людях ее приходилось тщательно скрывать за маской несвойственной ему беззаботности. Но сейчас Аритон был один, и никто не видел его обеспокоенного лица.

Двенадцать часов подряд он провел в глубоком трансе. Аритон хотел окончательно убедиться, что выбранное им место на берегу ручья достаточно защищено от людского вторжения и годится для предстоявшего ему небезопасного проникновения в будущее. Кажется, он не ошибся. Олени, ходившие поблизости, не чуяли охотников. Дети из кланов, отправлявшиеся в лес за хворостом и съедобными травами, ни разу не забрели сюда.

Аритон встал. От длительной неподвижности мышцы свело судорогами. Одеревеневшие ноги отказывались повиноваться. Аритон нахмурился, понимая, что расплачивается за безалаберное отношение к себе, ведь, покинув Раувен, он часто пренебрегал столь необходимой магу жесткой самодисциплиной. Ощущая покалывание и дрожь в ногах, Аритон опустился на колени на берегу ручейка — одного из десятков таких же ручейков, журчащих среди могучих дубов и густых зарослей орешника и впадавших в Талькворин.

Холодная, почти ледяная вода обожгла голодный желудок, вызвав дрожь. Ожидая, пока она утихнет, Аритон слегка улыбнулся. Его неожиданное ночное отсутствие в лагере лишь укрепляло за ним репутацию завзятого бездельника, каковым он усиленно стремился выглядеть в глазах этих людей. Пусть думают, что отправился в лес развеяться от скуки. Если бы он не ускользнул от наблюдательной Дэнии и не в меру любопытного Халирона, как бы он объяснил им, что ему необходимо поголодать? Едва ли шутки или вежливые отговорки помогли бы ему соблюсти необходимые для этого вида магии условия. И правду сказать нельзя: если кланы узнают, что он маг, конец всей его свободе. К счастью, ему удалось скрыть свою цель и найти уединенное место для ее достижения. Теперь Аритону предстояло должным образом настроить свою волю.

Если северные кланы были полны решимости воевать против итарранской армии, принесенная им клятва верности обязывала его сделать все возможное, чтобы понапрасну не рисковать ничьей жизнью. Маги Раувена научили Аритона заглядывать в будущее. Одним из способов была тинелла, которую он перед побегом из Итарры украл у Сетвира. Нельзя сказать, чтобы Аритон не испытывал страха, приподымая завесу будущего. Он открыл коробочку, где кроме высушенных листьев тинеллы лежала каменная трубка. Аритон набил трубку серебристыми, резко пахнущими листьями, запах которых разительно отличался от запахов окружающего леса.

Ядовитое зелье обостряло все чувства и раздвигало сознание. Аритону требовалось проверить, годятся ли стратегические замыслы Каола для отражения атаки Лизаэра. Все сопутствующие опасности, связанные с природой тинеллы, он знал, и знал очень хорошо. До тех пор пока не ослабнет действие снадобья, все его чувства будут предельно обострены и напряжены и любое вмешательство извне чревато серьезными последствиями. Аритон находился не в Раувене и не в Альтейнской башне, где помимо толстых крепостных стен распахнутый ум ясновидца был бы окружен несколькими слоями надежной магической защиты. Отправившись сюда, Аритон пренебрег и еще одним непременным условием, которое, казалось, дед прочно вбил ему в голову, обучая магии: нельзя применять тинеллу, находясь в одиночестве. Если он утратит железное самообладание и заблудится в лабиринте призрачных видений, некому будет вернуть его в привычный мир.

Аритон плотно набил трубку. Он решился на подобное испытание не ради надежд на собственное счастье — в сложившейся ситуации это был единственный способ проявить свойственное ему сострадание. Но ощущение опасности не исчезало, Аритона не покидала мысль о том, что его клятва кланам Дешира будет недолговечной; щупальца Деш-Тира по-прежнему таились в нем, угрожая его личности. Он должен хоть чем-то облегчить участь людей, поверивших ему, и одновременно бороться с самим собой. В сердце Повелителя Теней вгрызалось искушение использовать доверие бойцов Стейвена в качестве оружия и ударить им по Лизаэру. Только чутье мага позволяло ему отличать это чужеродное побуждение от проявлений собственной воли. А сколько сил ежедневно забирала у него такая борьба! Пока он не освободится от обязательств престолонаследия и не снимет с себя все властные полномочия, ему придется тащить на себе двойной груз.

Сейчас же ему важнее всего сохранять образ хрупкого и слабого принца. Правда, Халирон явно догадывается об этой уловке, не случайно он пытался вызвать его на откровенность. Но меньше всего Аритону хотелось сближаться с менестрелем. Поддаться на его уговоры и бежать вместе с ним из леса, чтобы посвятить себя музыке... все это звучало заманчиво, но грозило увести в ложном направлении.

Закончив необходимые приготовления, Аритон встал. Он прислонился спиной к старому раскидистому дубу и вздохнул полной грудью, вбирая в себя аромат свежей листвы и терпкий запах хвои, в надежде исполниться умиротворенностью окружающего леса. В тени замшелых валунов весело журчал ручей, возле упавшего дерева суетились бурундуки... Подождав, пока в душе улягутся сомнения, Аритон высек искру.

Из трубки потянулся серебристо-синий дым, змеясь и изгибаясь от легкого ветра. У Аритона защипало в ноздрях. Вздрогнув в предчувствии того, что произойдет с ним в ближайшие минуты, он собрал свою волю и, поднеся черенок трубки к губам, глубоко затянулся.

Он сразу же ощутил головокружение, но был готов к нему и посильнее уперся в ствол, чтобы дерево помогло ему сохранить равновесие. Его обдало жаркой волной — тинелла воспламенила буквально все жилы. Сумеет ли он справиться с дурманом в одиночку? Аритон сдавленно застонал: вращаясь в бешеном вихре, откуда-то хлынули образы, ощущения и запахи.

Как хорошо, что у него пусто в желудке. Тинелла, высушенная Сетвиром, была без примесей и потому обладала исключительно сильным действием.

Негромкое журчание ручья превратилось теперь в рев водопада, крик сойки — в оглушающий вопль, словно хлыстом бьющий по голове. Чтобы удержать рассеивающееся внимание, Аритон стиснул правую руку, вонзив отросшие ногти в мякоть ладони, на которой еще не до конца зажили ожоги. Едва почувствовав, что вновь может сконцентрироваться, наследный принц Ратана начал просматривать пестрый расклад грядущих событий.

... В воздухе стояла плотная стена дыма, разрываемая сполохами огня. Аритон слышал душераздирающие крики умирающих в огне деревьев. Он что-то кричал им в ответ, охваченный невообразимым состраданием. Потом он стал пробираться сквозь паутину перемежающихся видений и наконец вычленил причину буйства огненной стихии. Армия Лизаэра, дождавшись сухих, жарких дней середины лета, подожгла Страккский лес. Расчет был прост: ветер быстро разнесет пламя во все стороны, заставив кланы выбраться из укрытий туда, где итарранцы окружат их и перебьют... Почерневшие стволы мертвых деревьев, мертвые люди в грудах пепла, над которыми роятся тучи пирующих мух. Взятые в плен дети кланов; их, точно скот, гонят в Итарру и казнят под свист и улюлюканье беснующейся толпы, заполонившей главную площадь. В нос Аритону ударил тошнотворный запах пота итарранского палача, возбужденного и захваченного потоками крови, заливающей помост.

Повелитель Теней преодолел ужас и отвращение. Захлестывающие чувства только мешали, и он заставил себя превратиться в холодного, отрешенного наблюдателя, чтобы не терять контроля над событиями. Они перестали мелькать, но совсем ненадолго, стоило только его обостренному восприятию пошатнуться под напором новой страшной картины.

Он увидел склон холма, усеянный мертвыми телами. Тут же валялись знамена, разорванные и втоптанные в землю копытами обезумевших лошадей. И на деревьях были трупы: они висели вниз головами на крюках, куда обычно цепляют мясные туши. Почти у всех были вспороты животы. Итарранцы, деширцы... подданные наследного принца Ратанского.

— Нет! — в ужасе закричал Аритон.

Он принялся тереть руками глаза, потом сделал несколько глубоких вдохов. Видения не отпускали его. Аритон старался прорваться сквозь этот кошмар, восстановить равновесие ума и найти хотя бы одну ниточку, подтверждавшую верность бесшабашно смелой стратегии Каола.

Он утратил власть над происходящим.

Терзаемый жестокими картинами, которые захлестывали его разум, Аритон скрючился. Во рту горчило, словно он наглотался желчи, ручейки пота заливали лоб, щеки, текли за шиворот. Обостренная чувствительность заставляла его кожу ощущать каждую соленую капельку. Воздуха не хватало, и он сделал новый отчаянный глоток, глубже предыдущих. Наконец в мозгу немного прояснилось, Аритону удалось разъединить сознание с лавиной картин будущего. Его страхи не были следствием трусости, просто он воочию увидел: достаточно одного неправильного решения, одного бойца, поставленного не в том месте, одной преждевременной атаки — и все эти видения станут реальностью.

Аритон приказал себе сосредоточиться на просмотре волновавших его последствий. Дрожащей рукой он поднес к губам трубку и затянулся. На этот раз он был готов к кровавым видениям, вновь хлынувшим в его сознание, и потому сразу же вычленил нужный ему поток.

Каол собирался заманить итарранскую армию туда, где река вбирала воды многочисленных ручьев и ручейков. Но еще раньше, вверх по течению, итарранцы должны будут выйти к мелководью. Там Талькворин дробится на несколько рукавов, разделенных заболоченными полосами земли и густыми зарослями камышей. Противникам, как бы ни старались они этого избежать, придется рассредоточить свои ряды. Дальнейшее продвижение еще больше собьет порядок построения итарранцев, а две параллельные гряды каменистых холмов в конечном счете вынудят наступающую армию разделиться на две или три части. Аритон намеренно заставлял сцены грядущих сражений разворачиваться как можно медленнее, борясь при этом и с собственным сознанием, которое тинелла наводняла бесконечными ответвлениями мелких эпизодов, показывая возможный исход каждого из них. Каол предполагал, что природные и рукотворные преграды задержат большую часть итарранской армии, а теми, кто успеет проскользнуть, займутся его лучники.

Аритон перевел дух; ему нужно было обдумать увиденное. Увы, усилий лучников не хватит — тинелла ясно ему это показала, развернув мрачную цепь дальнейших событий. Итарранские солдаты безжалостно крушили деширских бойцов прямо на берегу, пока карканье отяжелевших от пиршества ворон не начало заглушать крики и стоны умирающих людей. Аритон увидел и причину этой победы: левым флангом командовал человек, отдавший всю свою жизнь борьбе с кланами. Он знал многие тонкости тактики и стратегии деширцев.

У этого убийцы были седеющие волосы и узкие, выразительные кисти рук. Его испещренное шрамами лицо с выступающей тяжелой челюстью хорошо знал каждый итарранец: то был Пескиль, командир Северной Лиги наемников. Это он послал армейских офицеров, точно сторожевых псов, прикрывать вершины уступов. Западный полк копьеносцев разделился надвое, а затем ударил по бойцам кланов с обеих сторон уступа. После этого маневра полк легкой кавалерии ринулся через лощину к восточному склону, чтобы окружить долину, перекрыв доступ с севера. Кавалеристы разбили правый фланг бойцов Стейвена и вовремя устремились на подмогу Гнадсогу — вызволять основные части итарранской армии, застрявшие в приречных топях.

Ни одному бойцу клана не удалось выбраться из долины живым. Аритон видел, как итарранские солдаты сгоняли уцелевших «лесных варваров» в одно место и убивали, точно скот.

Попытки незаметно подкрасться и убить Пескиля стоили жизни трем бойцам. Их замучили насмерть. Редкая удача или особое благоволение Дейлиона — но главный итарранский головорез оставался цел и невредим.

Вскоре Аритон убедился, что никакая магия, никакие его ухищрения с тенями не помогут одолеть Пескиля. Как и все итарранцы, тот панически боялся магии и постоянно таскал на шее талисман, предохранявший от колдовства. Талисман был старинным, времен восстания против верховных королей.

Аритон страстно желал увидеть иное развитие событий и иное будущее. Теперь, убедившись в иллюзорности своих надежд, он плакал от собственного бессилия. Кланы не выстоят против итарранской армии и неизбежно будут уничтожены. Он может покинуть их прямо сейчас, может остаться и продолжать разыгрывать изнеженного слабака или даже сражаться бок о бок со Стейвеном — это ничего не изменит. Если он будет воевать с итарранцами как обычный человек, а не как маг, то лишь пополнит список убитых деширцев.

Аритон напряг всю свою волю, только бы не видеть еще раз казнь детей на главной площади Итарры. Его сотрясала дрожь; горе и чувство вины буквально выкручивали ему все жилы. В чашечке трубки не осталось ничего, кроме серого пепла. Тело отчаянно требовало отдыха, но Аритон знал, что другой возможности заглянуть в будущее ему не представится.

Соленый пот на губах смешался еще с чем-то влажным и соленым; возможно, то были слезы. Руки почти не слушались. Кое-как Аритон открыл жестяную коробочку и набил трубку новой порцией тинеллы. Он знал, что этого ни в коем случае нельзя делать: употребление двойной порции было чревато непредсказуемыми последствиями для тела и разума. Но иного выхода не было: он только что видел, какими последствиями грозило вторжение итарранской армии в Страккский лес. Ход событий не изменить. Значит, надо попробовать поменять стратегию и тактику будущих сражений.

Аритон вернулся к начальной точке и еще раз просмотрел замысел Каола по размещению сил кланов. Только на этот раз действиям опытного и изощренного Пескиля Аритон противопоставил свои. Не слишком искусный воин, он избрал главным своим оружием магию теней и все прочие магические способности, которыми обладал. Тинелла делала его неистощимым на выдумки и изобретения. Все, чему когда-то учил его дед, было обращено Аритоном на безжалостное уничтожение врага. Теперь он не был пассивным зрителем кровавых расправ с бойцами Дешира. Он просматривал свои изобретения: хитроумные, неожиданные и многообещающие. Он проверял тактические ловушки, в которых было все, кроме сострадания к врагу. Аритон знал: стоит ему хотя бы на долю секунды вспомнить, что итарранские солдаты — тоже люди, он вновь окажется беспомощным наблюдателем. Нет, совесть ему сейчас не советчик. Перед его воспаленными глазами проносились сотни возможных исходов и тысячи вариантов развития событий. Аритон оставался предельно собранным. Он оценивал и перепроверял результаты, подсчитывая возможные потери с обеих сторон, хладнокровно прикидывая число убитых и раненых. Воля стерегла другую часть его личности, не позволяя ей вырваться наружу. Да, он играл чьими-то жизнями, обрекал на страдания тех, кто еще только двигался к Страккскому лесу, уповая на легкую и внушительную победу. Совесть сейчас была для Аритона непозволительной роскошью; один ее шепот — и все его чудовищные, но действенные замыслы пойдут насмарку. Неизвестно, что будет потом. Возможно, он лишится рассудка от непомерного груза ответственности за чужие судьбы. Впрочем, нет, лишаться рассудка он не имеет права, ведь тогда все эти замыслы останутся бредом... Аритон вздрогнул, сделал новую затяжку и стал еще раз просматривать цепь событий, чтобы обнаружить возможные ошибки и грубые просчеты.

Он валился с ног, испытывая ломоту во всем теле. Какой-то невидимый палач методично выворачивал ему суставы. Зато теперь он обладал стратегией, продуманной до мельчайших подробностей. Она не избавляла от потерь, но уменьшала число жертв. Аритону казалось, что он предусмотрел все, преодолел все мыслимые преграды и обошел все возможные препятствия. Если только не возникнет чего-то сверхъестественного и непредвиденного, задуманное должно удаться.

Увы, он не обладал способностями Сетвира. Тому ничего не стоило бы просмотреть жизнь каждого из почти тысячи бойцов, не выпуская из поля зрения целостную картину и все изменения отдельных ее частей. Аритон и так достиг предела своих возможностей.

Коробочка была пуста; он израсходовал весь запас украденной тинеллы.

Аритон выдохнул из легких последние остатки дыма. Упираясь спиной в ствол, он сполз на землю, отбросив пустую жестянку под ноги. Истерзанное восприятие уже ловило первые сигналы «прощания» тинеллы с его телом. Их надо заглушить и подавить, иначе ему вывернет все внутренности. Аритон застыл, стараясь не шевелиться. В отличие от зелья, которым его опаивали по пути в Амрот, тинелла хотя и была ядовитой, не вызывала болезненного привыкания. Достаточно восстановить внутренний покой, и тогда его знаний и способностей хватит, чтобы нейтрализовать действие отравы. Разумеется, легким недомоганием ему не отделаться, но худшего он сможет избежать. Аритон стал терпеливо ждать, пока утихнет буйство ощущений, разбуженных тинеллой. Усилием воли он успокаивал их, постепенно переводя свое восприятие в привычное русло.

Над рощей переливчато запел жаворонок. Лежа с закрытыми глазами, Аритон слушал его печальную песню. Двойственное чувство владело сейчас Повелителем Теней. Казалось бы, там, где судьба обрекала кланы Дешира на неминуемую гибель, он нашел иной путь. И что же обещал этот путь бойцам Стейвена? Сознание того, что примерно треть из них останется в живых? Конечно, это лучше, чем полное уничтожение. Но какой принц, маг он или простой смертный, легко смирится с подобными жертвами среди подданных? И можно ли утешаться тем, что потери итарранцев будут намного больше? К тому же любая оплошность, любая случайность могут стоить бойцам кланов дополнительных жертв.

Никакая магия не в состоянии предусмотреть и предотвратить все возможные неудачи. А после того как солдаты Итарры вступят в пределы Страккского леса, гарантировать что-либо может только безумец.

Аритон выбил из трубки пепел. Малейшее движение сразу же пронзало голову острой болью. Верный признак того, что ему необходима вода. Аритону захотелось скинуть с себя измятую и насквозь пропотевшую одежду. Но сначала он должен напиться. Если этого не сделать, яд тинеллы, проникший внутрь, его погубит.

Аритон нагнулся и зачерпнул воды из ручья. Первый же глоток ударил по желудку, спровоцировав рвотный позыв. Аритон зачерпнул еще и поднес сложенные чашечкой ладони к губам. Пить, он должен пить. Проталкивая воду в горло, Аритон в очередной раз осознал всю легкомысленность своих действий. Ему ни в коем случае нельзя было выкуривать такое количество тинеллы да еще в одиночестве! По-настоящему сейчас ему нужны настой целебных трав, постель и присутствие другого мага, который оберегал бы его разум, все еще остававшийся уязвимым. Лишенному такой помощи Аритону оставалось только одно: ждать. Со временем действие тинеллы ослабеет и беспорядочное мелькание картин перед его мысленным взором прекратится. Вода не в состоянии вымыть из организма всю отраву. Для этого понадобится помощь разума. А пока нужно терпеливо ждать и даже радоваться тому, что он один. Сейчас он бы не вынес общества других людей.

Лес окутали сумерки, потом совсем стемнело. Затихли птичьи трели. Сквозь черное кружево ветвей проглядывали ранние звезды. Прислонившись спиной к дубу и слегка запрокинув голову, Аритон по-прежнему сражался с последействием тинеллы. Черная одежда делала его неотличимым от лесных теней. Последним всплеском действия яда была картина гибели младшего брата Дэнии, которому принадлежала эта одежда. Сам того не желая, Аритон узнал, что в пятнадцать лет ее брат участвовал в одном из налетов и был ранен. «Удар милосердия», нанесенный Каолом, оборвал его страдания, обеспечив несчастному так называемую чистую смерть. Аритон замотал головой, силясь прогнать видение: капли крови, падающие на зеленые листья папоротника. В ноздри ударяли пронзительные запахи, но не окружающего леса, а того места, где пал брат Дэнии. Чтобы потушить видение и хоть как-то упорядочить мысли, Аритон заставил себя вспоминать слова длинных баллад.

Лучше всего для этой цели подходила любимая застольная баллада Дакара. Длинная и весьма непристойная по содержанию, она вызывала смех только тогда, когда и певец, и слушатели были изрядно пьяны. Аритон прошептал несколько первых строк. Язык заплетался, однако он не прекращал усилий, рассчитывая, что дальше дело пойдет лучше. Где-то на шестом куплете он сбился, умолк и вдруг обнаружил, что его уединение нарушено.

Он почувствовал, как зазвенело в ушах, как напряглись все мышцы, отзываясь на чужое присутствие. В отличие от почти мистического спокойствия, исходящего от птиц и зверей, такую взбудораженность мог вызвать только человек. В еще не до конца оправившееся сознание Аритона ворвались чужие ощущения: возбуждение, неуверенность и целый поток сбивчивых мыслей.

— Выходи, чтобы я мог тебя видеть, — хриплым голосом потребовал Аритон.

Хорошо, что в темноте не видно, в каком жалком состоянии он находится. Произнеся эти слова, он стал ждать.

Послышался хруст веток. Потом из зарослей орешника вынырнул Джирет. Вид у мальчишки был довольно испуганный.

— Как вы узнали, что я здесь? — обиженно спросил Джирет.

Он-то думал, что действует как заправский дозорный и уже научился подкрадываться бесшумно. Джирет подошел ближе, нагнулся и поднял валявшуюся на берегу ручья пустую коробочку. Втянув ноздрями сохранившийся там незнакомый терпкий запах, мальчишка выпятил губу и искоса поглядел на Аритона.

Сын Стейвена ожидал, что ему сейчас попадет, и Аритон знал об этом. Одновременно Джирета подмывало спросить, а не страдает ли принц пагубным пристрастием к какому-нибудь зелью. Обрадованный тем, что Аритон не стал его отчитывать, Джирет тактично пожал плечами и отбросил коробочку. Потом он уставился на принца, все еще недовольный, что его разоблачили. Зря, что ли, он густо покрыл свою рубаху мокрыми листьями, скрадывающими звуки?

— Я не шумел, — угрюмо сказал Джирет. Аритон усмехнулся.

— Тебя выдали комары, — беззастенчиво соврал он.

— Но я ведь не прихлопнул ни одного! — возразил Джирет.

— В следующий раз постарайся не чесаться, — посоветовал Повелитель Теней.

Он невольно вздрогнул, когда мальчишка громко расхохотался.

— А вы почти все подмечаете, ваше высочество.

Аритон уловил невысказанный смысл этих слов: ведь зелье и выпивка должны притуплять чувства.

— Обращайся ко мне без титула, — сказал он Джирету. — Ты же не приносил мне вчера клятвы верности, а потому не обязан оказывать никакого почтения.

— Просто взрослые думают, что я еще слишком маленький! — Джирет опустился на колени. — Вот. — Он вытащил из-за пояса нож, которым мастерил игрушки для младших сестер. — Возьмите этот нож. Через год я стану взрослым.

У Аритона кружилась голова, но он заставил себя улыбнуться. Сознание, еще не до конца освободившееся от пут тинеллы, подсказало ему: просьба Джирета продиктована не мальчишеским желанием поклоняться герою. Джирету нельзя было отказать в уме и наблюдательности. Он нашел свой способ проверить отвагу принца, которого взрослые осуждали чуть ли не в открытую.

Пробиваясь через вереницу совершенно посторонних мыслей, Аритон подыскивал слова, чтобы ответить мальчику как молено мягче.

— Джирет, пройдет еще не менее десяти лет, прежде чем ты сможешь перечить отцовской воле. Если Стейвен не позволил тебе принести клятву верности, я должен считаться с его решением. Поставить под сомнение волю твоего отца значило бы оскорбить его. Если хочешь, мы будем друзьями. Иных обещаний я дать тебе не могу.

Слова эти все же обидели Джирета. Он убрал нож обратно и только потом сказал:

— Через каких-то восемь лет мне будет двадцать. Таэшка говорит, что и сейчас я очень рослый для своего возраста. Правда, она хоть и моя сестра, но все равно девчонка. А что девчонки в этом понимают?

Джирет заносчиво задрал подбородок. «Наверное, если бы Дэния сейчас увидела своего сына, она бы заволновалась», — почему-то подумалось Аритону.

— Когда итарранская армия вторгнется в наш лес, я буду сражаться рядом с вами, ваше высочество.

Кровавые видения все еще прорывались в сознание Аритона. Силясь оттеснить их, он сказал:

— Я тебе запрещаю.

— Но у нас такой обычай! — Джирет вскочил на ноги. — Друзья всегда сражаются рядом. Недавно Халирон побился об заклад с Эльведом, что вы владеете мечом лучше Каола.

— Тогда почтенному менестрелю придется раскошелиться, — резко ответил Аритон и тут же пожалел о своей вспышке. Это все из-за головной боли. Он попытался вновь нацепить на себя прежнюю маску скучающего принца. — А ты не забыл про младших сестер? Кто защитит их, как не ты?

Джирет досадливо усмехнулся.

— Каол прав: вы рассуждаете как горожанин. Наши девчонки не нуждаются в защите, а дочери предводителя клана — тем более. Конечно, Идаль и Меара еще малы, но две другие мои сестры обязательно будут на поле боя. Дела им хватит: собирать оружие убитых, вражеских лошадей ловить, которые остались без всадника.

Аритон тихо застонал. Ему показалось: если бы не дерево, он сейчас провалился бы в пучину захлестнувших его кровавых видений. И вдруг все они померкли. Их заслонила картина, заставившая оцепенеть сердце и разум. Аритон даже прекратил дышать. Он увидел тела зверски убитых женщин, девушек и даже девочек. Тишину лесного вечера взорвали крики и стоны будущих жертв. Из глаз Аритона хлынули слезы, его охватила бессильная ярость. Он силился вырваться из этого кошмара. Пальцы лихорадочно зарывались в мох, а он видел их погруженными в лужи еще теплой крови. Расправа итарранцев над женщинами клана произошла совсем недавно.

Никакие волевые усилия не помогали: сознание ускользало. Аритон хватал ртом воздух, и оттуда вырывались сдавленные крики. Потом что-то помогло его разуму вернуться из будущего в настоящее. Аритон обнаружил, что Джирет трясет его за руку.

— Ваше высочество, вам плохо? — с тревогой спрашивал мальчик.

— Нет, — ответил Аритон и вздрогнул.

У него хватило выдержки, чтобы под напором видений осторожно высвободиться из пальцев Джирета.

— Если я и настаиваю на защите твоих сестер, то лишь потому, что беспокоюсь и о них, и обо всех других детях ваших кланов. А сейчас, Джирет, отведи меня к отцу. У меня для него есть очень важная информация.

С настороженностью, свойственной любому дозорному, Джирет смотрел, как Аритон склонился над ручьем и судорожными глотками стал пить воду. Принц выглядел совсем больным и весь дрожал, словно от страха. Джирет не стал спорить. Как-никак, он самовольно вторгся туда, куда его никто не приглашал. Вздохнув, он мысленно согласился с тем, что проспоренная Халироном монета действительно осядет в кошельке Эльведа.

Вода и ходьба благотворно подействовали на Аритона. Дыхание его стало свободнее; кровь быстрее заструилась по жилам, что помогло ему преодолеть наиболее тяжкие последствия дурмана. За час пути до лагеря ему удалось восстановить хотя бы видимость привычного состояния.

Это было как нельзя кстати. Оказалось, Джирет удрал в лес, никого не предупредив, и мать ожидала его отнюдь не в благодушном настроении. Дэния стояла у полога семейного шатра. Она сменила повседневный наряд на сиренево-голубое платье с облегающими рукавами. Волосы цвета красной меди, которые Аритон привык видеть заплетенными в тугую косу, были распущены и ниспадали с плеч. Столь откровенная женственность Дэнии так поразила Повелителя Теней, что он остановился, не зная, о чем говорить.

Но его скованность моментально улетучилась, когда он услышал сердитый голос Дэнии:

— Джирет! Где тебя носило? Мне стыдно, что мой двенадцатилетний сын ведет себя как несмышленый ползунок!

— Мальчик был со мной, и с ним ничего не случилось, — вмешался Аритон, которого Дэния не сразу заметила в темноте.

Она бросила на принца гневный взгляд.

Пораженный внезапной переменой в настроении матери, которая вдруг прекратила его отчитывать и велела немедленно отправляться спать, Джирет понял, что материнский гнев изольется на Аритона. Похоже, Дэния забыла, кто стоит перед ней. Предпочитая не искушать судьбу, Джирет ретировался за занавеску, отгораживающую детскую часть шатра.

Дэния отпустила полог, продолжая сердито поглядывать в сторону виновника, застывшего в темноте. Ладно Джирет, тот еще мал, но наследный принц! Что ж, она получила лишнее подтверждение словам о тяжелом и непредсказуемом характере Аритона. Вспомнила она и слова Каола, утверждавшего, что его высочеству после клятвы верности потребовалось успокоить взбудораженные чувства выпивкой или иной прихотью. Вот он и сбежал в укромное местечко. Дэния молча принялась зажигать свечи.

Пламя осветило лиф ее платья, украшенный по краям затейливой вышивкой, и заиграло на ее волосах, придав их цвету приятную теплоту. Дэния спрятала недовольство за приторной улыбкой.

— Стейвен скоро придет, — сообщила она, стараясь говорить любезным тоном.

Аритон по-прежнему молчал и не входил в шатер.

— Входите же, — уже настойчивее предложила Дэния. — Садитесь поудобнее, чтоб приятнее было ждать.

Аритон чувствовал, скольких усилий стоит ей удержаться от недовольного ворчания. Наблюдательная Дэния конечно же заметила, в каком состоянии его одежда и он сам, и сделала определенные выводы. Не желая испытывать терпение хозяйки, Аритон прошел внутрь шатра. Обычно Дэния стремилась сделать все, чтобы принц чувствовал себя как можно удобнее. Аритон улыбнулся: на этот раз жена Стейвена избрала другую тактику. В шатре не осталось ни одного неосвещенного угла, где можно было бы укрыться. Аритон в отместку не стал никуда садиться. Когда Дэния удалилась на детскую половину, чтобы взглянуть, лег ли Джирет, а если еще нет, то насильно загнать сына в постель, наследный принц дал выход своему беспокойству и стал расхаживать взад-вперед.

Внутреннее убранство шатра было по-походному скромным; шпалеры, яркие ковры и мебель остались в хранилище. И все же язык не поворачивался назвать это жилище варварским. В одном углу громоздились куски дерева и коры — там Джирет мастерил игрушки для сестер. На камышовой подстилке лежала открытая книга. Рядом стояла наполовину сгоревшая свеча в простом подсвечнике. Подойдя ближе, Аритон увидел на странице красочный рисунок, вспыхнувший позолотой. Стена шатра была искусно расписана красками и изображала сцену охоты на оленя. В углу, на другой подстилке поверх елового лапника лежала драгоценная лиранта Халирона.

Серебряные струны отражали пламя свечей множеством крошечных переливающихся огоньков. Аритон стиснул зубы, но так и не смог отойти от лиранты. Инструмент завораживал его невероятным изяществом линий. Маленькими лунами мерцали топазы на грифе лиранты, зелеными солнцами вспыхивали изумруды. Вся лиранта — от богато инкрустированной деки до строгих черных колков — была воплощением гармонии иного мира, столь же далекого теперь от него, как и Дасен Элюр.

И Аритон не удержался. Прежде чем в нем заговорил разум, он уже сидел на подстилке. Рука сама собой потянулась к лиранте, и он слегка тронул струны.

Лиранта ответила, и этот звук ранил ему сердце, в точности напомнив голос другой лиранты, оставшейся в Итарре. Аритон не стал переворачивать инструмент, чтобы посмотреть знак мастера; звук был лучшим доказательством того, что перед ним — еще одно творение рук Эльшаны. Искушение оказалось слишком велико. Прислонившись к расписной стенке шатра, Аритон взял лиранту в руки и тихо заиграл.

Ожоги, оставленные рукотворным светом Лизаэра на ладони и запястье правой руки, только-только начали заживать. Раны сразу же заныли, отчего первые аккорды получились нестройными. Закусив губу, Аритон взял несколько громких и резких нот. Раздраженный и еще не вполне преодолевший головокружение, он чувствовал, что больше всего на свете ему сейчас хочется музыки. Аритон согнул одеревеневшую руку, тихо выругался по поводу треснувшей коросты на ране и взял первые аккорды одной из любимых мелодий. Музыка стремительно понеслась, сметая заднюю стену шатра, как ветер сметает с небес облака.

Трели уносились в вечернюю темноту. Красотой музыки Аритон стремился заглушить свою боль и неуверенность в ближайшем будущем.

Дэния, вернувшаяся от постели Джирета, была застигнута врасплох этим водопадом звуков. Возможно, Аритон вообще забыл о ее существовании. Чуткая женщина сразу догадалась: музыкальная исповедь принца — не для публики. Оказавшись невольной слушательницей, она застыла, комкая в руках край занавески.

Череда звуков, окончившихся самым высоким, какой только позволяла извлечь лиранта, была предвестницей смены настроя. Мажорный тон уступил место минорному. Теперь лиранта рассказывала о том, о чем Аритон никогда бы не решился поведать словами. Он скрывал боль за самоиронией, и переливы струн чем-то напоминали взлеты меча во время поединка. Дэния, взволнованная музыкой, дрожала от удовольствия. Этот принц мог бы околдовывать людей своей музыкой. Ее чары придали Дэнии смелость, и женщина шагнула вперед, выпустив из рук край занавески.

Занавеска с шумом упала, но Аритон даже не обратил внимания. Он был поглощен сотворением звуков. Он смешивал их и выпускал в пространство, приникнув щекой к поющему дереву деки. Глаза наследного принца были закрыты; он купался в звуках, вбирая их всем своим существом.

Внезапно соскользнувший палец разрушил чары. Лиранта умолкла, потом раздалось несколько тяжеловесных аккордов, как будто инструмент оказался в руках совсем другого человека, лишенного музыкального слуха.

Аритон торопливо заглушил лиранту и тут увидел, что потревоженная рана вскрылась и оттуда капает кровь.

Дэния не понимала, что заставляет ее сдерживать дыхание, но от этого у нее начала кружиться голова. Она сделала еще один шаг, и в тот момент принц поднял голову.

Чувства, что отражались в его глазах, ударили по Дэнии с силой морской бури, соединившейся с летней грозой. Она поспешно села напротив Аритона.

— Я ненароком услышала, как вы играете. Должна сказать, что у вас такой дар, которому и Халирон позавидовал бы.

Услышав имя менестреля, Аритон раздраженно сощурился. Не будь лиранта драгоценным творением Эльшаны, он наверняка отшвырнул бы инструмент прочь, будто тот жег ему кожу.

— Любезная, ты слишком щедра в своих похвалах.

Увидев знакомую прореху на куртке, Дэния вздрогнула. Может быть, он каким-то образом узнал, что эта одежда принадлежала ее погибшему брату? Аритон вновь поднял на нее глаза, и Дэния поняла: своей интуицией она способна проникать в его замыслы.

Она попыталась сгладить неловкость момента, принявшись поправлять платье на коленях. Сиренево-голубая ткань заструилась, потом опала, и руки Дэнии, словно две птицы, одновременно опустились на колени. Аритон поспешно склонил голову, надеясь, что упавшие волосы скроют его лицо. Скрыть прерывистое дыхание было труднее. Невзирая на тяготы лесной жизни и располневшее тело, даже выносив пятерых детей, жена Стейвена оставалась удивительно красивой и притягательной. Мысль о том, что ей удалось беспрепятственно проникнуть в его разум, вызвала хаос в чувствах Аритона, все еще обостренных после тинеллы. Его потянуло пуститься в откровенность.

Ощутив на себе ее быстрый робкий взгляд, Аритон отвернулся.

— Вас что-то тревожит, — не вопросительно, а утвердительно сказала Дэния. — Вы из-за этого хотите видеть моего мужа?

В ее голосе был тот бархатистый оттенок, какой бывает у ветра, колышущего высокую траву. Аритона охватила мелкая дрожь. Он быстро закрыл глаза, ощущая жар последних волн, вызванных тинеллой.

— Кое-что лучше не будоражить, — ответил он уклончиво.

Аритон рассчитывал погасить видение, но опоздал. Он увидел то, чего совсем не хотел видеть, особенно сейчас, и едва не задохнулся... Дэния лежала на черных листьях, кожаная одежда, которую она надевала для повседневных работ, была располосована в клочья, перепачканные землей бедра — обнажены. В горле женщины зияла кровавая дыра — след от удара мечом.

Откуда-то издалека до него донесся голос Дэнии:

— Будь у меня власть, я бы утопила все итарранское оружие в болотах Англифена, а вас сделала бы главным менестрелем Дешира.

Аритон открыл глаза и бросил на нее взгляд, горячий, как медь, кипящая в плавильном тигле. Он молча схватился за лиранту как за единственное средство спасения.

Но Дэнию было не обмануть. Она понимала, что сегодня Аритону почему-то не удается скрыть свою истинную, мягкую и ранимую натуру. И музыка была для него лучшим избавлением от необходимости говорить.

Аритон с благодарностью принял молчание Дэнии. Как и в первый раз, он начал с мажорной мелодии, затем незаметно перешел на минорный тон, заиграв что-то, умиротворяющее своей певучей безмятежностью. Лиранта помогала ему успокаиваться и коротать время. Страдающий от физического недомогания и ужасающих видений, все еще мелькавших перед внутренним взором, Аритон больше всего жаждал появления Стейвена. Тогда, переговорив с предводителем, он смог бы остаться один. Аритону хотелось уйти в ночной лес, где в темноте шумят ручьи и кричат козодои. Там никто не помешал бы ему сосредоточиться и окончательно освободиться от последствий тинеллы. Уйти... и унести с собой страшную картину расправы над женщинами клана? Почему она вспыхнула перед ним только здесь, в шатре?

Чтобы не изводить себя мыслями, Аритон вновь погрузился в музыку, но шаги за пологом шатра заставили его прерваться.

— Неужели это нужно было делать за моей спиной?

Сердитый вопрос Халирона разрушил все чары музыки, не дав отзвенеть последним аккордам.

Дэния встрепенулась, освобождая место для менестреля.

— И давно ты развлекаешься здесь музыкой и услаждаешь слух хозяйки?

Аритон заглушил струны и подал инструмент Халирону. Тот с негодованием едва ли не вырвал лиранту у него из рук.

— Я все слышал. Все, с самого начала.

Лицо менестреля было бледным, глаза неприязненно буравили принца.

— Голос своей лиранты я знаю лучше, чем голос собственного ребенка. Тебе бы стоило догадаться, что лиранта позовет меня. Неужто у тебя не хватило смелости загодя рассказать мне об этом?

— Прости меня.

Аритон позабыл про вскрывшуюся рану и про то, что от напряжения у него из-под ногтя сочится кровь.

— Я поступил необдуманно. Обещаю тебе, что больше не дотронусь до твоей лиранты.

— Не дотронешься? — Дэния еще не слышала, чтобы мелодичный голос Халирона становился хриплым от ярости. — Высокомерный молодой глупец! Не считай и меня таким же идиотом, поймавшимся на твою ложь. У тебя же талант от Эта, и преступно его скрывать.

Аритон выпрямился. На его лице отражалось все, что творилось у него внутри. Старый менестрель нанес ему удар, которого он еще никогда и ни от кого не получал. Сил на учтивый разговор у Аритона не было.

— Говорю тебе, я сам не рад, что дотронулся сегодня до лиранты. Я польщен твоей похвалой, но мне было неловко раздражать твое ухо несовершенной игрой.

Сарказм в очередной раз послужил ему ширмой для сокрытия душевных мучений.

— Вчера, если помнишь, я принял клятвы верности от бойцов клана и принес свои. Для защиты интересов королевства в моих руках должен быть меч, а не лиранта.

Халирон, казалось, не слышал его возражений.

— Недостатки твоей игры легко можно выправить упражнениями.

Менестрель прижал лиранту к плечу и повторил отрывок из мелодии, сыгранной Аритоном. В его мастерском исполнении музыка заставила сердце сжаться от сладостной боли.

Дэния поднесла пальцы к губам, чтобы не вскрикнуть, а наследный принц Ратанский весь побелел.

Халирон резко заглушил лиранту, и ее дека отозвалась чем-то похожим на крик.

— При достаточном усердии ты сумеешь превзойти меня. Учись, не ленясь постоянно упражняться, и тогда никто не сравнится с тобой.

Менестрель передал инструмент Аритону.

— Эт милосердный, сколько условий! — Аритон резко отстранил от себя лиранту, которая жалобно застонала. — Где Стейвен? — спросил он.

— Перестань увиливать, — не сдавался разгневанный Халирон. — Я всю жизнь ищу себе настоящих учеников и не встретил ни одного с таким природным даром, как у тебя.

Аритон, сам натянутый как струна, порывисто вскочил, забыв про личину лени и праздности.

— Если Каол ничем не занят, я буду говорить с ним, — хрипло объявил он Дэнии.

Дэния инстинктивно попыталась его удержать.

— Вы же еще не ели, ваше высочество. Сейчас я принесу вино и свежий хлеб.

Аритон упрямо замотал головой, хотя прежде редко прибегал к жестам, предпочитая изъясняться словами. Обеспокоенная Дэния вгляделась в его лицо.

— Вы неважно себя чувствуете.

— А это уже не ваша забота, любезная хозяйка.

Он схватил ее руки и поцеловал пальцы. Аритоном двигал безжалостный расчет: его липкие и слегка дрожащие руки приведут ее в замешательство и она прекратит дальнейшие попытки удержать его в шатре.

— Мне все равно, с кем говорить — с Каолом или твоим мужем. Но с кем-то из них я должен поговорить, и немедленно.

Установилось напряженное молчание. Наконец Халирон не выдержал. Добрая Дэния явно не заслуживала быть мишенью непредсказуемых скачков настроения, свойственных Фалениту.

— Стейвен и Каол в арсенале. Они что-то там проверяют и, скорее всего, не будут против твоего появления.

Аритон одарил менестреля ослепительной улыбкой. Потом еще раз поцеловал пальцы Дэнии.

— Спасибо, любезная хозяйка, за все твои хлопоты.

Отпустив ее руку, принц поспешно ушел. Хлопнул полог шатра, наполняя пространство ароматом росистых ночных сосен. Дэния оцепенело глядела на залитый светом шатер, ставший вдруг пустым.

— Он из кожи вон лезет, пытаясь нас убедить, что мы всегда и во всем будем ему подчиняться.

Сочувствуя Дэнии, Халирон осторожно взял ее за плечи, развернул к себе, усадил на подстилку и подал чашу с вином. На этот раз ему не хотелось прибегать к испытанному средству — музыке, чтобы успокоиться. Вторую чашу он налил себе.

— Враги ему не мы, главный его враг — сама судьба, — печально проговорил Халирон.

Он осушил чашу почти залпом, чтобы хоть немного приглушить собственную печаль. Многие мечтали стать его преемниками, но он им отказывал. А только что перед ним был достойный преемник, но судьба избрала ему другую жизненную стезю.

При свете единственной свечи Каол, склонившись над корзинами, подсчитывал неоперенные стрелы, а Стейвен записывал результаты подсчета в реестре. Каол первым поднял голову, когда полог шатра отодвинулся и пахнуло влажным ночным воздухом.

— Ну и ну, — ухмыльнулся он. — Гляди-ка, кто к нам пожаловал.

Аритон вошел в шатер, нагруженный пергаментными свитками. По-настоящему ему бы сейчас нужно было заняться собой, но он так ничего и не предпринял, если не считать короткой остановки у реки, где он пил воду. Вода помогла, но не слишком. Аритон ясно сознавал: времени у него совсем немного и он должен изложить все, что намеревался, прежде чем свалится от усталости. Пытаясь скрыть возобновившиеся судороги, он быстро подошел к столу, заваленному мечами, которыми поутру предстояло заняться оружейнику. Он смахнул мечи на пол, и грохот заставил Стейвена встрепенуться.

— Ваше высочество? — удивился Стейвен.

Позабыв про Каола и про свой реестр, предводитель кланов поспешил навстречу принцу. Каол, отбросив стрелу, взял подсвечник и двинулся следом. Его неприязнь только усилилась, когда Аритон бесцеремонно развернул на столе принесенные свитки. То были военные карты, содержащие схемы всех тактических операций грядущей войны с итарранской армией. И Стейвен, и Каол помнили, сколько времени они провели в ожесточенных спорах, сколько трудов положили на то, чтобы поход итарранцев на Страккский лес оказался первым и последним.

Нарочито резкие движения Каола выдавали его раздражение, которое, впрочем, он и не собирался скрывать.

— Если ваши прогулки по лесу закончились, не потрудитесь ли вы теперь назвать нам имя нынешнего командира запасного полка итарранских лучников?

Ухватившись за стол, чтобы унять головокружение, Аритон попытался ответить, но в горле у него совсем пересохло. Воды, выпитой из реки, было недостаточно для окончательного избавления от последействия тинеллы. Он в который раз мысленно проклинал себя за беспечность. Еще немного — и он просто свалится здесь без сознания. Хотя бы сесть на что-нибудь. Но в шатре ни стульев, ни скамеек не было.

— Или дурное настроение подействовало на вашу память? — не унимался Каол. — Но можете не волноваться. Мы уже все обсудили и знаем, как нам действовать.

Аритон нетерпеливо тряхнул головой.

— Командира зовут Хэдиг. А тактику вам придется менять.

Каол хмыкнул и сразу же накинулся на Стейвена:

— Этот изнеженный мечтатель утверждает, что все наши военные советы, где мы спорили до хрипоты, были напрасной тратой времени. Не бросить ли нам пересчет стрел и не поучиться ли у его высочества военному искусству?

Аритон проигнорировал оскорбительный выпад Каола и не стал дожидаться, пока удивленный Стейвен заметит его более чем странное состояние. Усилием воли уняв дрожь в руке, он ткнул в цепь нанесенных чернилами значков, за которыми ему виделись истерзанные, застывшие в лужах крови тела.

— Вот здесь, — хватая ртом воздух, сказал Аритон. — И здесь тоже. Я не допущу, чтобы женщины и дети оказались на пути итарранских частей.

Каол презрительно скривил губу.

— Вы, видно, перепутали нас с горожанами. Робкие здесь не выживают.

— Я поклялся вас защищать, — ответил Аритон, встретившись с ним взглядом. — Меня заботит безопасность женщин и детей.

Каол опустил подсвечник и склонился над картой.

— Послушать вас — ни дать ни взять, городской управитель.

— А тебе придется меня слушать, — возразил Аритон, и в его голосе зазвучали повелительные ноты. — Неужели из-за неумеренной гордости ты согласишься погубить соплеменников? Я возражаю отнюдь не из-за сентиментальности.

— Сентиментальность? Даркарон вас побери, у вас что, глаз нет?

Каол со всей силой грохнул по столу. Пламя свечи заметалось, горячий воск разлился прямо на пергамент.

— У нас на северо-востоке девятьсот шестьдесят крепких бойцов, в том числе и те, кто даже с помощью Эта не сумеет вовремя поспеть нам на подмогу, потому что их кланы слишком далеко от нас. Каждому нашему бойцу будут противостоять десять итарранских, и хоть сам Даркарон вмешайся, ему ничего не изменить. И после такого расклада сил вы еще лезете с возражениями?

— Каол! Не забывай, что ты говоришь с наследным принцем!

Стейвен вынырнул из темноты, неся с собой три складных стула. Он расставил их вокруг стола и обратился к Аритону хотя и вежливо, но не менее резко:

— Ваше высочество, если вы настаиваете на переменах, изложите ваши доводы. Спорами мы ничего не добьемся.

Предводитель кланов сел, устремив все внимание на карты. Если ночь, проведенная в лесу, вывела Аритона из апатии, Стейвен не будет насмехаться над такой переменой. Он помнил, что этот принц сражался против Деш-Тира, и, если силы, помогавшие Аритону тогда, способны поддержать его и сейчас, надо внимательно выслушать его предложения. Однако видя, с какими усилиями принц пододвигал к себе стул и усаживался, Стейвен начинал думать, что Каол оказался прав. Похоже, его высочество действительно исчез из рощи, чтобы основательно напиться в одиночку.

Аритон упер подбородок в кулаки.

— Я получил предостережение, — начал он. — Если женщины и дети окажутся на пути армии Лизаэра, они все погибнут. Это будет настоящая бойня — более точного слова здесь не подберешь. Иного развития событий я не увидел.

Хорошо, что Каол молчал. Стейвен воспринял предвидение с осторожностью, словно перед ним был не принц, а раненый олень, поведение которого неожиданно и не всегда можно предсказать.

— А поподробнее нельзя? — спросил он.

— К сожалению, нет, — ответил Аритон. У него опять зазвенело в ушах. — Твой сын нарушил мое уединение. Мы заговорили о его сестрах, и после этого я увидел страшные картины. Присутствие мальчика мешало просмотреть их подробнее. Но и увиденного мне хватило, чтобы ужаснуться. Я настаиваю, чтобы вы со всей серьезностью отнеслись к моим словам и уберегли ваших женщин и детей.

Стейвен слушал принца, отчаянно пытаясь отделаться от терзающей его мысли: достаточно того, что он связал клятвой верности себя. Но почему тейр-Фаленит должен распоряжаться судьбой его жены и пятерых детей?

— Вы настаиваете, чтобы я удалил женщин и малолетних детей с места сражений?

— Это самое малое, на чем я настаиваю, — ответил Аритон, которому становилось трудно говорить.

— Самоубийство, — вмешался Каол.

Он засунул большие пальцы рук за поясной ремень и облизал губы.

— Мы не можем сражаться с оглядкой на то, что кто-то из нас погибнет. Если начнем кого-то прятать, к чему мы придем? Зачем нам мудрить, если рано или поздно итарранцы прорвут нашу оборону и наши бойцы полягут на поле битвы?

— Есть возможность это предотвратить, — перебил его Аритон.

Едва он договорил, как свеча погасла, хотя никто из собравшихся ее не задувал.

Когда Каол потянулся, чтобы пощупать фитиль, Стейвен инстинктивно его удержал.

— Не трогай. Погасшие свечи обязательно дымят, а сейчас я не чувствую запаха дыма. Значит, она продолжает гореть.

— С такой же легкостью можно заслонить даже солнце, — послышался голос Аритона. — Я полностью владею искусством рукотворных теней. Подобные уловки могут быть смертельно опасными, и я ненавижу с их помощью убивать людей, все-таки темнота способна стать грозным оружием.

Он освободил плененное пламя. Свет заиграл на шлемах и кольчугах дюжины бойцов, появившихся неизвестно откуда и вставших за стулом принца.

Каол вырвал руку из руки Стейвена, вскочил на ноги и стал рыться в груде мечей, силясь разыскать хотя бы один пригодный для сражения.

Вызывающий смех Аритона остановил его.

— Всего лишь иллюзия, — пояснил принц.

Воины растаяли в воздухе. Одураченный Каол продолжал таращить глаза, вцепившись руками в рукоять старинного, изрядно покореженного палаша.

— Я не такой уж зеленый юнец, каким вы меня представляли, — с ледяным спокойствием произнес Аритон. — Стараниями моего деда я кое-чему научился. В моих руках находится единственная возможность спасти жизни всех вас. Я требую: либо вы примете мои условия и станете делать то, что я скажу, либо я отступлюсь, возьму назад свои клятвы, верну вам ваши и исчезну из вашей памяти.

Повелитель Теней улавливал затаенное бешенство Каола, способного одним движением располосовать ему кишки. Их взгляды скрестились. Лицо боевого командира пылало откровенной ненавистью. Несколько мгновений они глядели друг на друга, и Стейвен заподозрил, что принц вовсе не пьян, а просто дразнит Каола.

— Каол, убери палаш, — велел он. — Даже если ты считаешь, что над тобой подшутили, я не потерплю жестокости по отношению к гостю, поклявшемуся у моего очага.

Каол отступил, тяжело сопя, будто сторожевой пес, которому указали место. Горящими глазами он следил за тем, как Аритон, взяв кусочек древесного угля, стал набрасывать на карте иное расположение сил деширских кланов. Но по мере того как тонкие пальцы принца обозначали новую стратегию, разгневанный боец все более убеждался в необходимости пересмотреть свои представления о Фалените. Если Аритон и слаб телом, то в блестящем уме ему не откажешь. Руки принца дрожали, а зеленые глаза блестели, словно он весь был охвачен лихорадкой. «Ему бы очень пригодился боевой опыт, — подумал Каол. — Сражения сделали бы из него настоящего правителя». Но эту мысль он оставил при себе.

Аритон почти закончил чертить, когда в шатре появился вооруженный дозорный. Он остановился на пороге и торопливо сказал:

— Простите, что помешал. Стейвен, твоя жена просила тебя немедленно прийти. У Джирета опять был страшный сон, и его никак не успокоить.

Пробормотав извинения, Стейвен вскочил и бросился к выходу.

Дозорный, исполнив поручение, вошел в шатер и уселся на стул, на котором недавно сидел предводитель. Глядя на Каола, он, словно извиняясь, пожал плечами.

— Бедный мальчишка, да облегчит Эт его страдания. — Потом добавил, обращаясь к Аритону: — У Джирета, как и у его отца, бывают видения.

— Так Джирет обладает природным даром?

Аритон стремительно выпрямился, сверля взглядом дозорного.

— Почему никто не подумал рассказать мне об этом?

Каол с циничной усмешкой барабанил пальцами по ремню и молча наблюдал. Дозорный вздохнул.

— Честно сказать, для малолетнего парня это тяжелый дар.

Теперешнее видение буквально разбило ему сердце.

— Я вам скажу, что он видел, — объявил Аритон, зло сверкнув глазами на Каола. — Он видел, как итарранцы убивают ваших жен и дочерей. Если бы я только знал, что у мальчика бывают видения, я бы немедленно прогнал его прочь от себя. Когда он появился, я все еще находился в полубессознательном состоянии, заглядывая в будущее. Все мои защитные преграды были сняты. Раз он наделен таким даром, он видел те же картины, что и я. Если это причинит ему вред, вина будет целиком лежать на мне.

Ни магические трюки, ни непонятные слова не произвели никакого впечатления на Каола. Он терпеть не мог бурных проявлений чувств. Достав из-за голенища сапога тонкий и острый нож, он быстро и умело срезал мешавший ему заусенец.

— Зря беспокоитесь, — бросил он Аритону. — Дети деширских кланов — не городские слабаки. Здесь все сильные, иначе нас бы давно истребили.

Кажется, эти слова успокаивающе подействовали на Аритона. Во всяком случае, когда Каол закончил возиться с заусенцами и взглянул на него, принц спал. Темные волосы разметались по руке. Другая рука была неестественным образом вытянута, как будто он намеревался встать, а затем сон одолел его.

Если заглядывание в будущее измотало принца в той же степени, как и его недавнее бегство из Итарры, глупо было трясти его за плечо и пытаться разбудить. Так дозорный и заявил Каолу, недовольно наблюдая за действиями бравого командира.

Надо отдать должное Каолу: пусть неохотно, но он признал разумность предложенной Аритоном стратегии и потому не стал распространяться о слабости принца, а сказал лишь, что надо отнести спящего в шатер Стейвена.

— Опять нам придется таскать его? Он не из легких, — проворчал дозорный.

Отпихнув ногой стул, он встал и подхватил Аритона под мышки.

— Фу ты! Чем это провоняла его одежда? Запах такой, словно жгли пряности.

Каол пожал плечами. Привычки и причуды разных там заглядывателей в будущее были ему непонятны, а потому он молча подхватил принца за ноги.

Пока Аритона несли к выходу, дозорный тихо засмеялся:

— А он ростом-то не вышел. И не тяжелый, слава Эту. Вообще я бы предпочел служить наследному принцу, не таская его, как мешок, а убивая итарранцев.

— Пока их тут нет, ты послужишь ему, стоя во внеочередном дозоре! — огрызнулся Каол.

Наконец-то он получил возможность излить досаду и раздражение, которые сдерживал, чтобы не сердить Стейвена.

— Возвращайся на свой пост, а с этим большим ребенком я как-нибудь сам справлюсь.

Сердитый командир взвалил Аритона на плечо, словно оленью тушу, и зашагал к шатру Стейвена.

Из множества свечей, зажженных Дэнией, почти все успели догореть, а две или три оставшиеся, колеблясь от проникавшего в шатер ветра, тонули в лужицах расплавленного воска. Дэния заменила сгоревшие свечи новыми, но пока не зажигала их, и они горделиво белели в сумраке шатра. Свечи стоили дорого, и Каол, памятуя об этом и о своем живом грузе, постарался пронести Аритона так, чтобы не задеть ни одну. Он опустил принца на ту самую подстилку у стены, где по-прежнему лежала лиранта Халирона. Менестрель даже не убрал ее в чехол. Наверное, сейчас ему было не до инструмента.

Уложив принца и расправив ему смятую куртку, Каол счел долг исполненным. Он поднес руку ко лбу, чтобы отереть пот, потом вдруг принюхался к рукаву камзола и едва не сплюнул. В нос ему ударил странный, раздражающий запах. Возможно, принц чем-то пользовался для своих магических штучек. Запах показался Каолу настолько мерзким, что ему захотелось поскорее уйти из шатра. Он поспешил к выходу, но остановился на полпути, увидев, что с детской половины вошел Стейвен.

Желая предупредить расспросы насчет принца, Каол спросил:

— Как Джирет? Успокоился?

Стейвен вздохнул, обогнул разбросанную его сыном бересту и подошел туда, где стояла бутылка вина. Дэния принесла ее для Халирона.

— Более или менее, — кивнул предводитель и сделал глоток. — Халирон сейчас рассказывает ему сказку. Если старик догадался выбрать что-нибудь поскучнее, Джирет быстро утомится и заснет.

— Так это был не просто страшный сон, а видение?

Каол по привычке оперся спиной на центральный столб шатра и внимательно поглядел на Стейвена, которого когда-то растил и воспитывал и которому теперь преданно служил. Они привыкли уважать друг друга; каждый выполнял свой долг, предназначенный ему судьбой, и между ними никогда не вставал вопрос, кто из них главнее.

— Джирет хоть рассказал, что он видел?

Вино булькнуло в горле Стейвена. Он отнял бутылку от губ и покачал головой.

— Дэния говорит, что ничего. Только несколько раз назвал имя маленькой дочери Фетгурна. Один Дейлион знает, какое отношение эта Тиния может иметь к сути видений Джирета. Что бы он там ни увидел, пока это остается в его душе. Но груз тяжкий, как и мой когда-то.

Стейвен замолчал, сознавая, что Каол прекрасно помнит, как своими шершавыми руками гладил ему плечи в ту ночь, когда он увидел будущую гибель отца. Ему тогда было столько же лет, сколько Джирету сейчас.

Дрожь пробежала по телу Стейвена. Они с Каол ом поняли друг друга без слов: видение Джирета лишь подтверждало, что очень скоро войска Итарры вторгнутся сюда.

Каол молча потянулся к бутылке. Стейвен следил за ним, и в глазах предводителя была такая тревога, какой Каолу еще никогда не приходилось видеть.

— Мы должны послушаться Аритона и держать женщин и девочек подальше от поля боя, — сказал Стейвен. — Ясновидец он или нет, но его слова и сон Джирета слишком уж похожи, чтобы посчитать их простым совпадением.

— Но мальчишки старше десяти лет понадобятся нам, чтобы подбирать оружие убитых, — возразил Каол.

Ближайший к нему огарок погас, и теперь его глаза под густыми бровями казались двумя темными провалами.

— Нам без них никак не обойтись.

Стейвен кивнул, забрал у него бутылку, но не торопился подносить горлышко к губам. Словно ожидая дальнейших возражений Каола, предводитель оглядел сумрачное пространство шатра.

— А где принц? — спохватился он. Каол указал подбородком на подстилку.

— Вот он. Заснул прямо на картах. Пришлось нести его сюда.

Из-за занавески вышли Дэния и Халирон. Каол скрестил на груди руки, ожидая, что сейчас ему достанется от Дэнии.

— Ладно, — вздохнул Стейвен, понимая, сколь мало действуют упреки его жены на сурового Каола. Отхлебнув еще, он отставил бутылку в сторону. — Пусть спит. Небось, вчерашней ночью комары в лесу не дали ему вздремнуть.

Дэния, шурша платьем, подошла к мужу.

— Его высочеству обязательно надо выспаться, — согласилась она с мужем. — Когда он отправился к вам, он уже неважно выглядел.

Каол усмехнулся. Халирон направился к подстилке, чтобы взять лиранту. Каол схватил бутылку, сделал несколько глотков и, чтобы подразнить Дэнию, сказал:

— Мужчина может неважно выглядеть и при этом совсем не быть больным.

Он бросил взгляд на Дэнию, но та сделала вид, что ничего не слышала. Она подозревала, что за грубой остротой скрывается ревность. Во всяком случае, пока Дэния не вышла замуж за Стейвена, Каол никогда не позволял себе подобных шуток.

Подойдя к Каолу, Дэния бесцеремонно забрала у него бутылку, словно этот суровый седой человек был ее младшим братом.

— Ты хочешь, чтобы его высочеству пришлось довольствоваться водой из ручья?

Каол закашлялся, подавляя неуместный сейчас смех.

— А может, наш наследный принц просто слаб на голову? Или на желудок?

Их прервал крик Халирона:

— Эт милосердный, сколько времени он находится в таком состоянии?

Стейвен поспешил к подстилке. Каол тоже подошел, но не торопясь. Едва заметный в сумраке угла, Халирон склонился над принцем, прощупывая ему пульс. Лицо менестреля было встревоженным.

— Ну что там еще? — зевнул Каол, растирая воспаленные от усталости глаза. — Ты так суетишься, как будто он умирает. Заснул его высочество, только и всего.

— Да поймите же, что он действительно может умереть, — с непривычной суровостью ответил Халирон. — Неужели никто из вас не почувствовал, чем от него пахнет?

— А что случилось? — забеспокоился Стейвен. Дэния сразу же направилась зажигать свечи. Халирон тем временем молча собрал несколько подушек и подсунул их под голову принца, чтобы приподнять ее. Расстегнув Аритону манжеты на рубашке, старый менестрель с упреком спросил:

— Вы что, никогда не слышали о магии трав? И о горном цветке, называемом тинеллой, тоже не слышали?

— Трава ясновидцев? — воскликнул Стейвен. Ошеломленный словами Халирона, он выхватил у Каола бутылку и сам не заметил, как оказался на другом конце шатра.

— Эт милосердный, пощади нас. Значит, он — маг?..

Стейвен вернулся к подстилке и, опустившись на колени, коснулся руки принца, липкой от пота. Обрывки воспоминаний начали складываться в цельную и безрадостную картину. Ведь принц говорил о ясновидении. Если сюда оказалась примешанной тинелла, Аритон и в самом деле побывал во власти видений. Стейвен где-то слышал, что тинелла является сильной отравой и противоядия от нее нет. Разъяренный скрытностью принца и собственной несообразительностью, Стейвен в сердцах выругался, чего никогда не позволял себе в присутствии жены.

— Он уверял нас, что обучен таким вещам, — возразил Каол.

— Так оно и должно быть. С какой стати ему доводить себя до самоубийства?

Видя, как Каол расхаживает взад-вперед, Стейвен удержался от дальнейших слов сочувствия.

Халирон продолжал хлопотать возле принца, и только Дэния понимала, насколько он огорчен и встревожен состоянием Аритона. Ее руки дрожали, и ей не сразу удалось высечь огонь, чтобы во второй раз за эту ночь зажечь свечи.

— Я все-таки хочу знать, как долго вы позволили ему находиться в этом состоянии? — не унимался менестрель. — Или вас больше занимало обсуждение его мужских достоинств?

— Хватит вопросов, — вмешался Стейвен, забывший про учтивость. — Лучше скажите, что нам теперь делать.

Усмешка на побелевших губах Халирона была настолько безжалостной, что даже Каол замер.

— Разбудите его и спросите, — предложил менестрель. — Я же не маг. Мои баллады и ваша храбрость бессильны против яда.

— В таком случае, его высочество решил добровольно пожертвовать собой, — огрызнулся Каол. — Только не заставляйте меня похлопывать его по спине, чтобы привести в сознание. Меня так и подмывает сломать ему шею.

Собравшиеся оставили его вспышку без внимания. Дэния стояла, сжимая в руках огниво, Халирон приподнял голову принца, а Стейвен, наклонив бутылку, стал насильно вливать ему в горло вино.

Аритон проснулся. Скрючившись в приступе кашля, он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Кое-как ему удалось попросить воды и еще какую-нибудь лохань. Дэния поспешно принесла и то и другое. Аритон начал пить, и его тут же вытошнило. Переведя дыхание, он снова припал к воде. Заметив, как он стиснул от боли руки, Дэния не удержалась от слез.

В конце концов его желудок принял воду. Когда Повелитель Теней поднял зеленые глаза, которые, казалось, были устремлены не на собравшихся вокруг людей, а куда-то в видимые ему одному дали, никто из присутствующих уже не сомневался в том, что под маской лени и безразличия скрывается подлинная отвага.

Невзирая на боль, Аритон всем своим видом стремился показать Каолу, что сожалеет о неудавшейся шутке. Когда их глаза встретились, суровый командир, стоявший на коленях возле подстилки, молча вцепился в лохань, куда вывернуло Аритона. Судя по его лицу, можно было подумать, что Каол опасается, как бы из лохани не выросла рука с кулаком и не ударила его в живот.

В глазах Фаленита не мелькнуло ни искорки, но губы тронула мимолетная улыбка.

— Завтра мы с тобой устроим состязание на мечах, — подзадорил он Каола, приготовившись услышать какую-нибудь грубость в ответ на свою заведомую ложь.

Каол, которому вновь пришлось менять мнение о принце, нехотя пробубнил:

— Поберегите ваш меч для итарранских гвардейцев.

Аритон восстанавливал силы, постепенно оправляясь после сокрушительного удара, нанесенного ему тинеллой. Деширские кланы безостановочно продолжали готовиться к войне. Разумеется, ни о каком состязании с Каолом не могло быть и речи. Стейвен строго приказал принцу не вставать с постели. Из обрывков разговоров принц узнал, что мальчишки старше десяти лет будут участвовать в сражении и здесь он не властен что-либо менять.

Аритон спокойно воспринял это известие, но прореагировал на него по-своему. Улучив время, когда Дэнии не было в шатре, он подозвал к постели Джирета, попросил нож, которым тот мастерил игрушки, и надрезал себе левое запястье. Так был совершен ритуал братания на крови между наследным принцем и единственным сыном его кайдена.

Когда через несколько минут в шатер влетел разгневанный Стейвен, Аритон поднял на него взгляд, исполненный печали и сострадания.

— Это все, что я смог сделать для тебя, Стейвен, ибо я люблю тебя как брата. Я постараюсь, чтобы твой сын уцелел в грядущей войне, унаследовал твой титул и продолжил род Валерьентов.

Онемев от захлестнувших его чувств, Стейвен покинул Аритона. Зная, что его собственная смерть уже предрешена, предводитель кланов Дешира хотел лишь одного: за оставшееся у него время жизни как можно лучше узнать душу человека, оказавшегося столь милосердным к нему.

— Да облегчит Эт твою ношу, мой принц, — прошептал он.

Потом, шатаясь, он побрел за занавеску и оказался в объятиях жены.

Дэния удивленно воскликнула, ощутив на лице Стейвена соленые слезы. Она прижала мужа к себе, потом осторожно переместила его руку на завязки своего лифа.

Стейвен откликнулся на ее призыв. В прогретом солнцем пространстве их спальной половины Дэния тихо ласкала его, пока ее горячее тело не приняло в себя всю его страсть, перемешанную с горечью. Но блаженство этой минуты омрачалось тем, что каждый понимал без слов: их любовное слияние могло оказаться последним.

Заточение

Дакар остановился, отер струящийся со лба пот и хмуро глянул вниз. Там, похожая на лоскутное одеяло, лежала долина. Правильнее сказать, она была втиснута между высокими, отвесными черными скалами. Безумного Пророка вновь прошиб пот. Напуганный непривычной высотой, он пожаловался в пустоту:

— И это вы называете тропой? Я бы сказал, что это просто западня со смертельным исходом. Надеюсь, вы уже закончили со своей магической защитой? Если эта бестия сумеет найти лазейку и выбраться, мне наверняка несдобровать.

Дакар продолжал брюзжать, не получая ответа. Потом схватился за лямки заплечного мешка, свисавшего у него со спины наподобие большой расплющенной черепахи.

— Думаю, маги давно позабыли про человеческое отношение к ближним. Я поминутно рискую свалиться в пропасть да еще должен тащить на спине вот этот хлам, а вам наплевать. И вообще, я не нанимался к Содружеству в качестве вьючного животного. Это вы хоть слышите?

Прошелестел ветер, качнув неяркие цветы под ногами Дакара. А может, вернулся Харадмон, не желающий принимать зримый облик. Так оно и есть.

— Наконец-то! — встретил его Дакар. — Надсмотрщик в работном доме, и тот добрее. Почему бы не признать, что тебе заранее было известно, зачем Асандир заставил меня тащить этого проклятого Деш-Тира на самую высокую вершину Рокфальских гор?

— Желаешь поупражняться? — насмешливо предложил Харадмон, не обращая внимания на сетования Безумного Пророка.

Откуда-то сверху упал цветок с желтыми лепестками и зацепился за левое ухо Дакара. Тот сердито отшвырнул цветок прочь. Прижимаясь плечом к скале, он побрел дальше, пока узкая лента тропы опять не нырнула вниз, наполовину скрывшись под валунами. Здесь Дакар не преминул воспользоваться возможностью устроить привал, избрав для этого мшистый пятачок. Ему очень хотелось пить, но от воды, пробивавшейся сюда с ледяного источника, сразу заломило зубы. Ругнувшись, Дакар распрямился и сбросил мешок, внутри которого, опоясанный незримыми слоями магической защиты, лежал каменный сосуд с плененным Деш-Тиром.

— Мне бы надо кинуть его в ближайшую расщелину и поглядеть, как вы забегаете, вытаскивая его назад, — сердито заявил пророк.

— За чем же дело стало? Попробуй, — предложил бестелесный маг.

Дакар вспыхнул.

— Последний ийят способен лучше понимать шутки, чем ты.

— Хотелось бы надеяться, — ответил Харадмон.

Внизу крошечным пятнышком виднелся брошенный Дакаром цветок; он все еще падал. Через мгновение в воздухе возник зримый облик Харадмона.

— Иначе я бы славно пошутил, — сказал маг. — Я бы швырнул тебя вниз и посмотрел, как далеко ты улетишь и сколько раз подскочишь на камнях.

— Что ж, давай шути, — вздохнув, тоном жертвы произнес Дакар. — Я переломаю себе кости и проваляюсь полгода, а то и целый год.

Харадмон поскреб окладистую бороду. Ветер ерошил его начинающие редеть волосы и уносился вверх — туда, где на склонах лежал снег. Зеленые глаза мага хитро вспыхнули.

— Ты считаешь, что Асандир недопустимым образом обходится с тобой?

— Не со мной, — резко возразил Дакар. — Я уже не раз повторял, что он недопустимо обошелся с принцем Лизаэром.

Опасаясь, как бы Харадмон не устроил какой-нибудь трюк, Дакар с кряхтением встал и, мученически закатив глаза, взвалил мешок на плечи.

— Ситэр бы побрал великие замыслы вашего Содружества. Попользовались хорошим человеком, а потом сломали его.

— Ах, — вздохнул Харадмон и растаял в воздухе. Дакар ощущал его присутствие в виде струи холодного ветра, дувшего в противоположном направлении с горным. Безумный Пророк продолжил карабкаться по тропе, более пригодной для горных коз, чем для людей, к тому же отягощенных грузным телом.

— Ты, конечно, со мной не согласен, — бросил он Харадмону.

Бестелесный маг удивил его своим ответом.

— Тебе, кажется, не раз приходилось видеть, как Асандир добывает оленей.

— Я вообще не видел, чтобы он охотился на каких-нибудь зверей.

Дакар наклонился, почувствовав камешек, попавший в сапог. Тропа сделала крутой поворот, который пришлось одолевать не спеша, буквально вдавливая ягодицы в спасительную скалу. При этом объемистый, натруженный пивом живот Дакара выдавался над пропастью.

— Асандир просто устраивается в кустах и ждет. Рано или поздно появляется олень, подходит и падает замертво.

— Это не совсем так, — сердито поправил его Харадмон. — Асандир дает понять оленю, что нуждается в мясе, и спрашивает. У оленя есть свобода выбора. Если же его судьба и потребности людей совпадают, он умирает. Но лишь в этом случае.

— Только не говори мне, что Лизаэр согласился добровольно,— возмутился Дакар.

Тропа опять сделала зигзаг. На каменистой, покрытой инеем почве росли только бурые и черные лишайники. Голос Харадмона донесся откуда-то спереди:

— Нет, твой драгоценный принц уступил обстоятельствам, но сделал это сообразно врожденным свойствам своего характера. Содружество не предлагало ему ничего такого, что шло бы вразрез с его собственной волей и намерениями.

Дальше тропа становилась настолько опасной, что Дакару пришлось встать на четвереньки. Камешки, вылетавшие из-под него, подпрыгивали и падали вниз, на самое дно пропасти, где лежала Рокфальская долина.

— Ты не можешь этого утверждать... Сущности Деш-Тира... они же должны подчиняться Закону Всеобщего Равновесия, — сказал Дакар, обливаясь потом и хватая ртом воздух.

— Не будь в Лизаэре изъяна, никакая сущность не смогла бы в нем укорениться, — возразил Харадмон.

Лямки мешка больно врезались Дакару в плечи. Кожа на пятках была содрана в кровь. То, что творилось у пророка в душе, своей болезненностью очень напоминало содранные пятки.

— Но ведь Сетвир признавал, что Илессида подвело врожденное стремление к справедливости. Если бы Лизаэр не пытался добиться безупречной справедливости, сущностям было бы не за что в нем зацепиться.

— В таком случае у нашего Содружества есть богатая пища для размышлений, — с холодной невозмутимостью ответил Харадмон.

«Он просто увиливает», — в отчаянии подумал Дакар.

— Подавитесь вы вашей пищей! — закричал он, не задумываясь о последствиях. — Почему вы толкнули Лизаэра на все это, зная, что у него нет защиты?

Порывы холодного ветра, отражающие недовольство Харадмона, вдруг сменились зловещей тишиной. Даже природные ветры не осмеливались прорвать невидимый круг, очерченный им.

— А потому, — наконец соизволил ответить маг, — что даже Эт-создатель не стремился к непременному совершенству всех своих творений, когда создавал их из пустоты. Нам позволено делать ошибки, и за сию милость, мой друг, тебе следовало бы в знак благодарности ежедневно целовать землю.

Дакар сейчас был здорово похож на потревоженного медведя. Он сидел на корточках, чувствуя, как зад у него промок от инея и начал мерзнуть. Но желание продолжать спор не оставляло его. Увы, Харадмон лишил его такой возможности.

— Ты бы лучше поменьше думал о судьбе Лизаэра, а побольше о своей. Тебе, наверное, и невдомек, что скала, к которой ты привалился, — не самое удачное место для гневных обличений. Она шатается и при известных усилиях может загреметь вниз вместе с тобой.

Безумный Пророк грязно выругался. Отирая пот, застилавший глаза, он оторвался от скалы, прополз вперед и осторожно глянул вниз.

Их догонял Асандир. Он двигался легко и с таким изяществом, словно шел по равнине, а не по горной тропе, граничащей с отвесным склоном высотой почти в полторы тысячи футов. Седые волосы, серый плащ под цвет волос. На обеих руках были браслеты-талисманы, серебрившиеся вязью письмен. Казалось, он весь состоял из серебра.

— Куда это ты скрылся на все утро? — крикнул Дакар. — Я приготовил завтрак, а ты ушел и слова не сказал. Я так и не знал, чем мне заниматься.

Асандир остановился и поднял голову. Его губы не дрогнули. Посмотрев на Дакара, маг язвительно произнес:

— Почему же? Ты, кажется, подыскал себе занятие. Только не самое разумное. Глупо бросать сосуд с Деш-Тиром в первую подвернувшуюся пропасть.

— Ах, демоны, — простонал Дакар. — Слова нельзя вымолвить без того, чтобы ты не услышал.

Вцепившись в утес, он поднялся на ноги.

— Сетвир тоже слышал твои разглагольствования.

Приблизившись, Асандир потянулся к лямкам мешка.

Безумный Пророк с готовностью освободился от ноши. Асандир развязал мешок и проверил, в порядке ли каменный сосуд.

Вдохновленный долгожданным облегчением, Дакар предпринял новую попытку добиться от учителя ответа.

— И все-таки что ты делал все это время? — полуобернувшись, спросил он.

Асандир подтянул лямки мешка, приспосабливая их под свою худощавую фигуру.

— Ну и узлы ты тут понавязал. Кто тебя им научил?

— Я не матрос, чтобы уметь вязать узлы на все случаи жизни, — огрызнулся Дакар.

«Почему-то эти маги считают вполне допустимым взваливать на меня любые поручения, как взвалили этот мешок», — с досадой подумал Безумный Пророк. Он завистливо смотрел, как после заклинания, произнесенного Асандиром, хитросплетение его узлов начало само собой развязываться.

— Как ты это сделал?

Серебристо-серые глаза вспыхнули, полоснув по Дакару.

— На какой из вопросов ты хочешь получить ответ?

— На оба, — не задумываясь выпалил Дакар. Однако настроение Асандира после событий в Итарре было далеко не радужным, и он менее, чем раньше, был склонен удовлетворять пустое любопытство своего ученика.

— Если гора, подобная этой, вот уже две эпохи подряд служит местом заточения, обыкновенное благоразумие требует проверить и убедиться, желает ли она принять нового узника, которого мы собираемся поместить в ее недра.

— А чем можно подкупить гору? — насмешливо спросил Дакар. — Как ты ее уговоришь и впредь оставаться хранилищем человеческого дерьма?

Асандир сурово поглядел на него.

— Камни переживут все наши деяния. Необыкновенное долголетие научило их ценить вежливость, чему тебе не мешало бы у них поучиться.

— Можешь просить позволения у камней, у деревьев, — ответил глухой к намекам Дакар. — Если мы не свернем здесь шею и я доберусь до какой-нибудь красотки, то получу от нее желаемое без всякий позволений.

Глаза Асандира, смотревшие на Безумного Пророка, не сулили последнему ничего хорошего. Дакару не оставалось ничего иного, как повернуться и продолжить многотрудный путь наверх. Камни как-то особенно больно ударяли ему по коленям, и Дакар мысленно пообещал себе ограничить собственное любопытство заклинаниями, помогающими развязывать узлы. И тогда, если ийяты вновь облюбуют его сапоги, ему не придется резать шнурки.

Горный уступ тонул под снегом. Вверх по отвесному склону уходили уступы, покрытые наплывами голубого льда. Дакар проглотил слюну.

— Мы что, полезем туда?

Никто ему не ответил. Он заморгал, протирая залитые потом глаза.

— Как хотите, а я туда карабкаться не собираюсь.

— Можешь ночевать здесь, — разрешил Асандир. — Возможно, ты даже сумеешь уснуть до бури.

— До какой еще бури?

Дакар оглядел чистое небо, успевшее приобрести аквамариновый оттенок: близился вечер.

— На небе — ни облачка. Хоть плюйся до самой луны.

Асандир молча двигался вверх. Безумный Пророк топтался на месте. Струя необычно холодного воздуха возвестила о том, что мимо проследовал Харадмон.

Дакар обтер лицо рукавом и огляделся. Они успели забраться пугающе высоко; Рокфаль казался тонкой каменной иглой, торчащей назло ветрам. Куда ни глянь — везде тянулась цепь Скайшельских гор. Пониже громоздились два хребта, похожие на спящих драконов, а между ними лежала долина. Еще ниже, утопая в сумерках, располагались лесистые лощины, по которым с ледников неслись ручьи, питая реку Аваст. С вершины те места казались куском измятого бархата.

От одного этого зрелища у Дакара закружилась голова. Он вполне мог бы дождаться магов и здесь. Но если он заснет, то неминуемо потеряет равновесие и загремит с узенькой площадки вниз. Дакар поднял голову. Вверх уходили кошмарные черные скалы, теряясь в облаках, подцвеченных закатным солнцем. Асандир уже скрылся из виду. Вынужденный покориться судьбе, Дакар ухватился рукой за уступ в скале и полез навстречу туману, прорезаемому кружащимся снежком. Снежинки то и дело попадали ему в нос. Должна же появиться у Асандира хотя бы капля жалости к нему.

— Ну сколько еще можно лезть? — бормотал он сквозь стиснутые зубы.

Все его мышцы горели, словно их жгли раскаленной проволокой.

— Ну сколько еще? — повторял Дакар.

— Совсем немного, — ответил ему с квохчущим смехом Харадмон. — Если, конечно, ты не предпочтешь прежний способ подъема.

Подозревая бестелесного мага в очередной проказе, Дакар рискнул повернуть голову.

Теперь и он громко засмеялся. Слева от него, на расстоянии в полшага, какой-то сумасшедший строитель соорудил лестницу, тянущуюся вверх. Изящество этой лестницы граничило с абсурдом: вертикальные части ступеней были отделаны по краям черным мрамором, а их углы украшали причудливые завитушки. Когда-то перила поддерживались стойками, но горная стихия не пощадила их. Только отверстия в перилах напоминали об их существовании.

— Даркарон меня побери, — воскликнул Дакар. — Какой же идиот все это построил?

— Давин.

Наслаждаясь видом ошарашенного Дакара, Харадмон пояснил:

— Полторы тысячи лет назад, когда он делал Рокфальский колодец, Давин посчитал, что в один прекрасный день гора может рассердиться на него и сбросить со склона. В одном Давин был прав: лезть на такую верхотуру отважатся только маги, которых сюда привело какое-то неотложное дело.

Дакару захотелось возразить, сказав, что у Давина была какая-то своя, ненормальная логика. Кряхтя, он добрался до первой ступеньки и уцепился за перила. Завитушки по краям ступеней оказались фигурками химер, жадно устремивших к нему перекошенные злобой морды. Они пристально следили за каждым его шагом. Дакар осторожно ощупывал ступени; все остальные постройки Давина таили в себе неожиданные ловушки. Если, воздвигая эту лестницу, Отступник изменил себе, подобное можно было считать счастливым исключением. Дакар искренне позавидовал насекомым, умеющим ползать по отвесным стенам.

Капельки пота на лбу Безумного Пророка смешивались с влагой тумана. Ступенька за ступенькой Дакар продолжал двигаться вверх. Острая, будто конец лезвия, Рокфальская вершина была залита последними лучами солнца. Мир внизу скрывался под клочьями пушистой облачной ваты, окрашенной в розовые и лиловые цвета надвигавшихся сумерек. У Дакара перехватило дыхание. Здесь было так холодно, что у него в носу замерзли волоски. В горле запершило. Дакар кашлянул. Асандир, уже стоявший на крошечной площадке, которой оканчивалась лестница Давина, нетерпеливо поманил его рукой.

Мешок с плененным Деш-Тиром лежал возле ног Асандира. Добравшись до площадки, Дакар постарался обойти мешок на возможно большем расстоянии. Внешне тот не представлял собой ничего примечательного: обыкновенный холщовый мешок, выцветший от дождя, снега и ветра. Но даже толстокожий Дакар ощущал покалывание, исходящее от магической защиты.

Асандир застыл перед черной каменной плитой, приложив ухо к ее зеркальной поверхности и упершись в нее обеими руками. Похоже, он собирался провести в такой позе не один час, обрекая несчастного ученика на холод и скуку.

В воздухе что-то затрещало.

— Давай, Харадмон, — коротко бросил Асандир и поспешно отошел.

В ноздри Дакару пахнуло озоном. Безумный Пророк едва не упал, когда черный камень прочертила молния. На зеркальной поверхности засветилась защитная сеть магических знаков и письмен. Залитый ослепительным голубым сиянием, Асандир стоял неподвижно. Снизу наползали клубы потревоженного тумана и окружали вершину, становясь похожими на грозовые облака.

Они сразу же напомнили Дакару недавние битвы с Деш-Тиром в развалинах Итамона, и он невольно содрогнулся от ужаса. Солнце к этому времени почти село, просветы между облаками стали темно-синими. Диск появившейся луны был совсем тусклым. Сияние защитной сети тоже начало меркнуть, окруженное сиренево-голубым ореолом тумана. Затем оно вспыхнуло ярко-фиолетовым пламенем и погасло.

На месте зеркальной плиты образовался проход.

— Как это тебе удалось? — пробормотал Дакар.

Асандир сказал что-то насчет изменения структуры материи и подхватил мешок. Вскоре он скрылся в квадратном проеме, ведущем внутрь Рокфальской вершины.

Ослепленный фиолетовой вспышкой, Дакар отчаянно моргал. Он не стал дожидаться, пока перед глазами утихнет бешеная пляска разноцветных полос и точек, и с величайшей осторожностью шагнул в проем. Его сразу же окутала кромешная тьма, давящая и лишающая воздуха. Но так только казалось: воздух беспрепятственно тек через его легкие. Судя по ощущениям, внутри было сухо, отчаянно холодно и пахло пылью и еще чем-то, похожим на запах металлических опилок. Дакар обернулся. Позади сумеречным светом мерцал квадрат входного проема.

— Неужели нельзя было захватить свечи? — заныл Безумный Пророк.

Харадмон сжалился над ним и сотворил свет. Взору Дакара предстала пещера, пол и стены которой покрывал затейливый узор магической защиты. В центре лежала каменная плита, наполовину прикрывавшая черную дыру бездонного колодца. Оттуда торчали запыленные ступеньки деревянной лестницы, оканчивающейся неведомо где.

Асандир взял мешок и начал спускаться. Не успел он сделать и трех шагов, как сухое дерево лестницы хрустнуло под ногами. Вниз полетели щепки. Прошло немало томительных секунд, прежде чем из колодца донеслось эхо. Значит, дно там все-таки существовало, хотя и на большой глубине.

Асандир, не беспокоясь о том, что стоит на шаткой лестнице, рискуя сорваться вниз, сказал:

— Харадмон, тебе придется укрепить эту лестницу, иначе Дакар непременно свернет себе шею.

— Я туда не полезу!

Дакар встал, широко расставив ноги и скрестив на груди руки, всем своим видом выражая упрямое сопротивление.

— В таком случае тебе придется мерзнуть до тех пор, пока благоразумие не одержит верх.

Асандир немного подождал. Ступени засияли красным светом. Убедившись, что Харадмон исполнил просьбу, он начал спускаться.

Скрепя сердце Дакар шагнул к лестнице, уходящей в неведомое. Ладони оставляли влажные отметины на старом дереве, еще не остывшем после магического действа. Он заставил себя начать спуск. Какое-то время рукотворный свет Харадмона двигался вместе с ним. Со всех сторон Дакара окружали каменные стены. Лестница уходила в бесконечность. У него дрожали икры; перенапряженные мышцы ног с трудом выдерживали его вес. Безумный Пророк не мог отделаться от ощущения, что колодец не оканчивался на уровне подножия горы, а уходил еще глубже.

Внезапно его ноги коснулись дна, и от неожиданности Дакар едва не упал. Немного придя в себя, он огляделся. Колодец оканчивался пятистенным помещением, испещренным густой сетью магических знаков, от которых у него зарябило в глазах и отчаянно закружилась голова.

— Не смотри на них, — предостерег Асандир. — Эти письмена не только слепят глаза, но и привязывают к себе. Твой разум может заблудиться в их лабиринте, и тогда даже я не сумею вызволить тебя отсюда.

Сила магической защиты была настолько велика, что предостерегающие слова мага казались шепотом и эхо не повторило их. Дакар поспешно отвел взгляд, потом принялся тереть слезящиеся глаза пальцами.

— Кого последним поместили сюда перед Деш-Тиром?

Харадмон насмешливо фыркнул.

— Ты лучше спроси, кто последним сбежал отсюда. Вся нечисть, которую сюда загоняли, рано или поздно покидала эти стены.

— Только не ийяты, — возразил Асандир.

Его пальцы коснулись стен. Дакар почувствовал, как задрожал вокруг воздух, пощипывая кожу, но все это происходило беззвучно. Зеленые искры, выскакивающие из-под рук Асандира, заставили Безумного Пророка стиснуть зубы. Асандир невозмутимо добавил:

— Ийятов, как помнишь, освободил сам Давин, чтобы усилить хаос восстания.

— Надеюсь, мы не будем здесь ночевать? — перебил его Дакар.

Замкнутое пространство, да еще на такой глубине, побуждало его внутренности исторгнуть их содержимое. Асандир повернулся к нему.

— Тебе стоило бы попробовать. Я бы посоветовал обязательно закрыть глаза и вспоминать построение узоров на стенах. Так и ночь прошла бы незаметно.

— Ага, значит, я вам здесь совсем не нужен, — обиделся Дакар. — Тогда зачем вы меня сюда тащили?

— Харадмон тебе уже объяснял.

Асандир оторвал пальцы от стены, повернулся и выразительно посмотрел на Дакара. Дакару почудилось, что серо-стальные глаза заживо сдирают с него кожу.

— Тебе совсем не мешало размяться.

Последняя фраза привела Дакара в неописуемую ярость. Он набрал воздуха, чтобы разразиться ответной тирадой.

Он не сумел произнести ни слова. Рот Безумного Пророка беззвучно открывался и закрывался, как у рыбы. Глаза округлились. Потом его лицо без всяких видимых причин сморщилось, колени подогнулись, и Асандир едва успел подхватить своего ученика, чтобы тот не ударился о каменный пол.

Смеясь, Асандир опустил заснувшего пророка на пол.

— Весьма своевременно.

— Весьма, — усмехнулся Харадмон.

Его видимый облик воспарил над Дакаром.

— Будет храпеть всю ночь. Прекрасно. Теперь мы сможем спокойно заняться делом.

Дакар не знал, сколько времени прошло. Асандир тряс его за плечо.

— Вставай, — потребовал маг. — Ты лежишь как раз на том месте, на котором мы должны поставить последний защитный круг.

Дакар заворчал, а потом и завопил от немилосердного удара, заставившего его вскочить. От нескольких часов лежания на жестком и холодном полу у него ломило все кости. В глаза хлынул непереносимо яркий свет. Дакар не сразу сообразил, что свет исходит из самого центра подземной тюрьмы. Он заморгал, потом сощурился и вдруг увидел едва различимый контур каменного сосуда, в котором содержался Деш-Тир.

К этому времени у Дакара пощипывало все тело, словно на кожу ему пролили какую-то едкую жидкость. Волосы у него стояли дыбом. За все время ученичества у Асандира он впервые сталкивался с таким проявлением неукротимой силы.

За его спиной Асандир произносил заклинание, то повышая голос, то понижая почти до шепота. Язык был Дакару незнаком; он не мог припомнить, чтобы где-нибудь на Этере слышал подобный говор. Ореол света, окружавший сосуд с Деш-Тиром, не был однородным, а казался ему состоящим из множества отдельных пятнышек. Они закручивались в прихотливые переплетающиеся спирали, и любая попытка проследить за их движением вызывала резь в глазах.

Асандир схватил его за руку и оттащил подальше.

— Немедленно закрой глаза и прикрой лицо руками, — велел он Дакару. — Сейчас Харадмон будет все окончательно запечатывать. Свет станет еще ярче, и ты просто ослепнешь.

Дакар подчинился, затем, словно спохватившись, крикнул:

— Подождите! Дайте я помогу.

— От тебя здесь никакого проку, — довольно грубо ответил Асандир. Потом добавил, желая несколько загладить свою резкость: — И от меня тоже. Задействованные нами силы способны испарить плоть, поэтому завершить это дело может только Харадмон.

Дакар послушно закрыл глаза. Он слышал, как Асандир что-то сказал Харадмону. Воздух разрезал оглушительный треск. Стало невероятно жарко. Пророк кожей чувствовал обжигающее прикосновение долетающих до него искр. В ноздрях стоял едкий запах серы.

— Можешь открывать глаза, — разрешил Асандир.

Дакар опустил руки, открыл глаза и увидел ореол холодного голубого света, окружающий теперь каменный сосуд. Если свет казался мягким и приятным, то о его воздействии на разум этого сказать было нельзя; простое нахождение рядом вызывало какое-то тяжелое, тоскливое, неуютное ощущение, сопровождавшееся ломотой в костях. Дакара даже не интересовало, какие именно заклинания маги Содружества применяли для подобных целей.

Похоже, и самому Асандиру было здесь не слишком-то уютно, ибо он поспешил к лестнице. Дакар двинулся следом, радуясь, что вскоре расстанется и с Рокфальским пиком, и с этой жуткой магией, а также — с непредсказуемо опасным Деш-Тиром, обреченным теперь на заточение.

Когда Дакар выбрался наверх, сквозь квадратный проем светило утреннее солнце. Никогда еще Безумный Пророк не вдыхал с таким наслаждением холодный воздух. Даже ледяной ветер, свидетельствующий о присутствии Харадмона, сейчас не раздражал его.

— Ты закончил? — спросил Асандир бестелесного собрата.

Харадмон что-то ответил на древнем языке, немало удивив Дакара, тут же начавшего судорожно припоминать все излюбленные словечки Харадмона. Асандир помешал ему.

— Помоги мне закрыть колодец крышкой.

Дакар сердито посмотрел на массивную круглую плиту, лежавшую рядом.

— Только не говори, что мне нужно упражняться, — проворчал он, опережая возможный выпад Харадмона.

— Ты теперь и сам знаешь, — с пафосом произнес Харадмон, видя, как Дакар кряхтит и пыхтит над плитой, медленно поддававшейся напору грубой силы. — Только будь внимателен. Тебе из-за твоего пуза не видать, куда ты опускаешь эту махину. Так недолго и ноги себе отдавить.

Дакару, у которого были напряжены все мышцы, оставалось лишь скрежетать зубами. Когда же крышка наконец улеглась и закрыла колодец, ему стало не до перепалки. Он жадно ловил ртом воздух и мечтал поскорее восстановить дыхание. Но обида на Харадмона сохранялась все время, пока оба мага ставили внешние защитные слои. На это у них ушел не один час. Наконец помещение обрело первоначальный вид, и, глядя на пол, нельзя было даже вообразить существование здесь какого-либо колодца.

Дакар ожидал, что теперь маги выберутся на площадку и, предоставив ему сердиться и стучать зубами от холода, сами займутся блестящей черной плитой, чтобы вновь сделать вход в Рокфаль неприступным.

— Эт милосердный, — брюзжал Дакар. — Вы столько всего наворотили, что даже Даркарону не сунуться. Кажется, Рокфальский колодец теперь закрыт надежнее, чем в прошлом.

Асандир язвительно глянул на ученика.

— Ты ведь знаешь, для полной надежности нам нужно было бы прибегнуть к черной магии и поставить в качестве стража душу какого-нибудь убиенного.

— Ну нет!

Дакар попятился и тяжело привалился к стене с письменами.

— Если бы вы задумали принести меня в жертву, то вряд ли стали бы тащить меня сюда для упражнений.

Тем не менее, не доверяя собственной логике, Дакар со всей поспешностью, на какую было способно его грузное тело, двинулся к выходу на площадку. Пока Асандир и Харадмон ставили на место черную плиту и восстанавливали ее защитные слои, непривычно тихий Безумный Пророк терпеливо дожидался их у ступеней лестницы Давина.

К полудню Рокфальская вершина была опоясана всеми мыслимыми слоями магической защиты. Трое пришельцев удалились, оставив за собой недремлющих химер на лестнице Давина-отступника и стада облаков, кочующих по воле холодных ветров. Деш-Тир был надежно заточен, но конец его вредоносным действиям еще не был положен. Ни каменные стены, ни каменный сосуд, ни изощренная магия не могли уберечь Этеру от скорой кровопролитной войны между единоутробными братьями.

Предостережение

Прошло уже два дня после ночного сеанса ясновидения в заброшенной красильне, а на душе у Элайры по-прежнему было гадко и тревожно. Вот и сегодня она бесцельно бродила по отмелям вблизи гавани Нармса. С серых небес сыпался мелкий дождик. Постепенно смеркалось. Шум набегающих волн заглушал собачий лай и ругань усталых погонщиков, возвращающихся на своих неуклюжих телегах с рынка, где они торговали рыбой. Прохладный ветер с моря уносил прочь зазывные крики торговцев дровами и прибаутки пронырливых мальчишек, продававших вареных крабов целыми ведрами. Впереди в сумраке маячил силуэт нищего, рыщущего в поисках обломков рыбных ящиков и прочего хлама, годящегося для костра.

Измотанная душевно, Элайра устала притворяться. Зачем идти ужинать и сидеть за одним столом со свитой Морриэль, если ей совсем не хочется есть? Что еще ждет ее в доме вдовы красильщика? Конечно, можно улечься пораньше в постель, свернувшись калачиком на простынях, вечно влажных из-за солоноватого тумана, наползающего на город по вечерам. А потом? Очередная ночь без сна, когда она будет лежать с открытыми глазами и вновь представлять себе точеное лицо Фаленита, глядящего на нее с молчаливым и горестным упреком?

Тому, что она сделала, не может быть оправдания. Время вспять не повернешь. Круг Старших уже вынес свой окончательный приговор. В полночь, когда ветвь менее искажена воздействием солнца, этот приговор будет отправлен в дома старого графа и все, кому надлежит знать, узнают о решении Главной колдуньи. Морриэль считает Аритона опасным для общества и не желает слышать ни о каких смягчающих обстоятельствах. Нужно тщательно следить за каждым его шагом. Кориатанский орден должен делать все, чтобы лишать Аритона преимуществ везде, где это только возможно, заблаговременно препятствуя его замыслам.

Элайра обошла комья морской травы, выброшенной прибоем на бледный песок. Бродяга, видимо, устал и присел отдохнуть на камень. Ветер играл полами его поношенного плаща. Девушка прошла мимо, не сказав ни слова, что было ей несвойственно. Обычно она здоровалась с нищими, помня, что в раннем детстве они заменяли ей семью.

Элайра завернула за груду валунов и пошла вдоль мола, отделявшего гавань Нармса от моря. В спокойной воде дремали на якорях рыбачьи лодки и торговые суденышки. Некоторые из них были привязаны к прибрежным тумбам с нацарапанными вкривь и вкось именами владельцев. Кое-где на палубах горели фонари, и полосы мутно-оранжевого света тянулись вниз, к воде, покрытой легкой рябью от моросящего дождя. На палубе ближайшего судна женщина чистила овощи для ужина и что-то негромко напевала. Сгорбленный старик катил по пристани тележку с рыбой, двое мальчишек чинили сети. Вонь гниющих рыбьих внутренностей и перебранка чаек, ныряющих возле свай, заставили Элайру резко остановиться, как если бы она натолкнулась на стену.

Немного подумав, она все же решила пойти дальше. Сейчас ей требовались уединение и лужица соленой воды, оставленной прибоем. Вопреки запретам Элайра хотела заняться ясновидением.

Плащ совсем промок, и девушка поеживалась от холода. Намерение, не дававшее ей покоя и занимавшее все ее мысли, было безрассудным и опасным. И все же она пошла дальше.

Наконец она осталась наедине со своим искушением. Элайра обернулась в сторону берега. Нищий уже ушел, и теперь камень, на котором он сидел, облюбовали казарки.

Их перья блестели в свете тусклых береговых фонарей. Шум прибоя перекрыл грохот бочек с элем: два дюжих молодца сгружали их с телеги, стоявшей возле прибрежной таверны. Откуда-то слышался смех матросов. На него отозвалась какая-то продажная красотка, хриплым голосом подзадоривая их показать свою удаль в ее постели. Все эти голоса и звуки были сейчас далеко от Элайры. Месяцы, проведенные на лугах и вересковых пустошах Кориаса, где она собирала целебные травы и узнавала их свойства, научили ее ценить тишину и одиночество. Элайра вздохнула, подумав о том, сколько перемен успело произойти в ее жизни после дерзкого визита в дом Энитен Туэр и встречи с Асандиром.

Она прошла еще несколько шагов и выбрала место, где ветер дул прямо с моря. Там юная колдунья села, подперев голову руками, и устремила взгляд на волны прилива. Обычно в это время в таких местах кишели ийяты, питавшиеся природной силой ветра и волн. Но сейчас здесь не было ни одного.

Наступил промозглый вечер. Звезд не было видно из-за облаков. У ног Элайры ветер морщил воду в лужице. Время шло, а младшая послушница сидела, мучаясь нерешительностью. Одним ясновидением она уже нарушила верность Аритону. Другое ставило под сомнение ее верность Кориатанскому ордену, с которым Элайра была связана обетом послушания и узами, подчинявшими ее воле Морриэль. Главная колдунья конечно же узнает и об этом своеволии. Нет, это уже преступление против ордена, за которое Морриэль имеет право уничтожить ее.

Закрыв глаза и ощущая на губах соленые брызги, Элайра перебирала в памяти незыблемые принципы ордена, превратившие ее жизнь в нескончаемую цепь страданий. В прошлом она могла бы поднять себе настроение каким-нибудь едким словцом или дерзкой выходкой. Но сейчас это не поможет. Она проникла в сокровенные глубины личности Аритона, и неизгладимые впечатления днем и ночью давили на нее тяжким и горестным грузом. Орден не выпустит ее из-под своей власти. Особенно теперь. Достаточно было один раз проявить неумеренное любопытство — и ее сразу же заметили. Морриэль сделала ее личным орудием, помогающим узнавать о намерениях Аритона. Ни сбежать, ни уклониться, сколько бы она ни билась.

Но ведь тогда, в доме Энитен Туэр, Асандир рассказал ей много такого, что самым тесным образом переплеталось с личностью Аритона. И эти сведения ни за что не должны стать достоянием Морриэль.

— Милая девушка, да ты вся дрожишь, и вовсе не от холода, — послышался из темноты чей-то мягкий голос.

Элайра вскрикнула от неожиданности, ощутив на плече легкое прикосновение.

Значит, этот нищий старик пошел за ней следом, а теперь стоял за выветренным валуном, прикрываясь от ветра и от ее испытующего взгляда. Да и какой он нищий! Ей это просто показалось в сумерках. Незнакомец был облачен в черную, простую одежду, без всяких украшений. То, что она приняла за нелепый капюшон, оказалось... вороном, изрядно промокшим и восседающим на плече у старика. Ворон разглядывал Элайру, и она невольно поежилась; у него были слишком мудрые, совсем не птичьи глаза.

— Кто вы? — недоуменно спросила Элайра.

Но не успел старик ответить, как она уже поняла. Однажды она уже видела такие глаза; спокойные и необъятно глубокие — они могли принадлежать только магу Содружества Семи.

На берег накатилась большая волна. Пена жадно обхватила прибрежные камни, затем схлынула, образовав серебристое кружево.

— Мое имя Трайт. Меня послал к тебе Сетвир с вестью от Содружества Семи.

Голос был как у человека, не имеющего возраста. «Вечный, как море», — подумалось Элайре. Она открыла было рот, чтобы задать следующий вопрос, но старик сделал предостерегающий жест.

— Не надо слов. Молчи. Ты же знаешь, что опрометчиво сказанное слово может быть опасным для твоих обетов, принесенных ордену.

Элайра затихла, ошеломленная его проницательностью.

— Пойми, и хорошенько пойми: я здесь затем, чтобы уберечь тебя от всех попыток нарушить верность Кориатанскому ордену.

Старик невольно ударил ее по самому больному месту. Элайра вспыхнула, дернула плечом и попятилась.

— Главная колдунья может требовать от меня послушания. Но моя душа не является ее собственностью!

— Хорошо сказано.

Трайт сел, вызвав явное недовольство ворона, шумно захлопавшего крыльями. Старик протянул искалеченную руку, погладил ему перья на груди, затем искоса посмотрел на Элайру. Совсем как дедушка, услышавший запальчивый ответ внука-озорника.

— Помни о своих словах, храбрая Элайра.

Но его ободрение не могло снять с нее обетов, впечатанных ей в плоть силой Скириона — Камня Правды. Какая-то часть ее личности была отдана во власть Морриэль, и Элайра не обладала силой, достаточной для того, чтобы вырвать эту часть из цепких пальцев Главной колдуньи. Трайт со свойственной ему деликатностью не упомянул о многочисленных ловушках ордена. Наверное, он знал и о ее двойственном отношении к ним.

Злясь на его прозорливость, Элайра дала выход отчаянию и призналась:

— Эт милосердный, мне было всего шесть лет, когда Круг Старших посвятил меня в служение. Они постоянно твердили, что магические знания и сила не даются просто так и за это надо платить безраздельным послушанием. Но потом, когда я подросла, меня все чаще стало охватывать подозрение, что колдуньи намеренно выбирают совсем маленьких девчонок и связывают их клятвами и обетами. Чем раньше это сделать, тем легче потом управлять послушницами.

Трайт молча коснулся ее руки. Его пальцы были шершавыми, но исходящее от них тепло успокаивало.

Возможно, мягкость и теплота были чисто внешними, скрывавшими в себе молчаливое предостережение. Элайра опустилась на другой камень, напротив Трайта.

— Вы говорите — храбрость. Два дня назад моя храбрость никому не помогла.

Не зная, куда деть свои беспокойные руки, Элайра опустила их на колени. Почему-то она робела от взгляда мага.

— Если ты говоришь про Аритона, ему не требуется ничья помощь.

Ворон, которому не терпелось вновь устроиться на хозяйском плече, сердито клюнул Трайта в ухо. Маг обругал его довольно грубым словом, знакомым Элайре с детства. Она улыбнулась.

— Так-то оно лучше.

Морщинки у глаз Трайта показывали, что он не прочь засмеяться.

— Не надо нам напыщенных речей. Давай-ка мы с тобой просто поговорим.

Он все-таки согнал ворона с плеча, и тот, обиженно каркая, выбрал среди камней защищенное от ветра местечко и уселся, спрятав голову под крыло.

— Я расскажу тебе, зачем меня сюда отправили. Может, после моих слов у тебя на сердце станет легче.

Чтобы согреть Элайру, Трайт развел небольшой костер. Она вспомнила, что точно так же поступил Асандир, когда она пришла в дом Энитен Туэр. Но там были очаг и березовые полешки. Трайту пришлось довольствоваться тем, что валялось по берегу и могло гореть. Пламя, шипя, лизало влажное дерево, а моросящий дождь окружал костер радужным ореолом.

Странный покой снизошел вдруг на Элайру. «Наверное, — подумала она, — маг добавил к костру какое-нибудь успокоительное заклинание».

Трайт сразу же отозвался на ее мысль.

— Этот покой — твой собственный. А что касается заклинания — я действительно наложил заклинание сокрытия на место, где мы сейчас сидим.

Старик заговорщически ей подмигнул.

— Поэтому сестры из твоего ордена не увидят ни этого костра, ни нас с тобой.

— Тогда вы знаете о... — начала Элайра. Трайт поднес палец к ее губам.

— Достаточно просто сказать, что мы знаем. Иначе...

Старик замолчал, изучающе глядя на Элайру, а сам оставаясь непроницаемым для ее мыслей. Потом Трайт встрепенулся и как ни в чем не бывало продолжал:

— Иначе — и Сетвиру это было предельно ясно — бесконечное самоистязание и неутихающее раскаяние вынудили бы тебя воспользоваться этой лужицей. Зная, что соленая вода не в состоянии защитить тебя от разоблачения, ты все же попыталась бы послать предупреждение о деяниях своего ордена одному из моих собратьев.

Не дослушав, Элайра вскочила на ноги. Ее лицо и даже губы стали белыми. Трайт невозмутимо продолжал:

— Подобное действие явилось бы вероломным нарушением приказаний Главной колдуньи.

Теперь Трайт глядел Элайре прямо в глаза, и на лице его не было и тени улыбки.

— Добавлю: ненужным и неоправданным нарушением. А потому, храбрая Элайра, вместо того чтобы убегать, садись и слушай дальше. Возможно, Морриэль не властна над твоей душой, но она принуждает тебя к безоговорочному подчинению. Содружество Семи может защитить от ее вмешательства только то, что вызвано нашими действиями, но не то, что ты совершаешь по собственной воле.

Элайра действительно хотела убежать с мола. Ей понадобилось какое-то время, чтобы совладать с собой. Девушке было трудно дышать; ей казалось, что морские волны вытягивают из нее и уносят весь воздух. Потом, почувствовав внезапную слабость в ногах, она снова опустилась на камень. Но удержала Элайру не только слабость. Ее пронзила мысль: ведь не могли же маги Содружества просто так отойти в сторону и позволить двум братьям затеять кровопролитную войну. Значит, у магов на то имелись какие-то очень веские причины, и любое вмешательство Кориатанского ордена угрожало все испортить.

Голос Элайры был больше похож на карканье ворона, чем на речь человека.

— Говорите. Я вас слушаю, — прохрипела она, прекратив всякое сопротивление.

— Вот и отлично, — улыбнулся Трайт, не столь суровый, как Асандир. — Начнем с того, что тебе незачем было предупреждать нас о том, о чем Сетвиру уже известно. Все эти дни наш бестелесный Люэйн в буквальном смысле висит над Морриэль, и мы знаем о каждом ее шаге.

— Вам не стоило раскрывать мне такие секреты, — сказала удивленная Элайра.

Трайт непонимающе вскинул брови.

— Морриэль об этом знает, но в одиночку ничего сделать не может. Рассказывать Лиренде она просто категорически не желает, чтобы не ронять своей репутации. Так что сомневаюсь, чтобы она стала принуждать тебя к публичному признанию.

Трайт говорил вкрадчиво, подражая манерам сплетниц из высших слоев городской знати.

— Скажу больше: если твоя Главная надумает вмешаться в дела Аритона Фаленского... — Лукаво блеснув глазами, Трайт выразительно опустил плечи. — Давай не усложнять предмет нашего разговора. Я не говорю, что она непременно решится на подобные действия. Но если бы она решилась, ей и ее ближайшим сподвижницам пришлось бы столкнуться с не самыми приятными последствиями.

— Вы хотите сказать, что Аритон достаточно защищен?

Снедаемая любопытством, которое сейчас было сильнее здравого смысла, Элайра подвинулась ближе к огню. Трайт заботливо подобрал полы ее плаща и засунул их в щель между камнями, уберегая от коварных искр.

— Я имел в виду, что тейр-Фаленит прекрасно умеет постоять за себя.

Заметив на лице Элайры сомнение, он загадочно улыбнулся, словно знал некую неведомую ей тайну.

— Дейлион мне судья, милая девушка, но Содружеству с большим трудом удавалось контролировать эту неугомонную душу! Хочешь знать, что случилось однажды, когда Морриэль со своим неуклюжим ясновидением решила подобраться к Аритону?

Протянув к огню озябшие руки, маг с немалой долей сарказма рассказал младшей послушнице о том, как во время сражения с Деш-Тиром в Итамоне ее начальницы попытались сунуть свои любопытные носы в башню Келин, прорвав паравианскую защиту.

Трайт ничего не приукрашивал; юмор и прямота служили ему скальпелями, с помощью которых он вскрывал гниющие нарывы лжи и домыслов, обнажая правду. Он никого не пощадил, рассказав и о взбешенной Лиренде, вынужденной отступить, и о тщеславии Морриэль, переоценившей собственные возможности. И уж конечно, он рассказал, насколько зол был Аритон, узнав, что сокровенные чувства Элайры ее начальницы попытались превратить в орудие своего бесстыдного ясновидения.

От смеха Элайра кашляла, задыхалась и всхлипывала. Но как она ни старалась, ей так и не удалось представить себе Лиренду, когда та, упав и запутавшись в юбках, беспомощно дрыгала ногами.

— Она это заслужила.

Наконец, устав смеяться, Элайра перевела дыхание и с внезапной горечью сказала:

— Выходит, я стала пешкой в игре.

«Надо же!» — подумала она. Бунтарка Элайра, сильнее, нежели кто-либо, сомневавшаяся в учении и методах Кориатанского ордена, вдруг сделалась пешкой... нет, не пешкой, а ценным инструментом в руках начальниц.

— Аритон знает об этом, — сказал Трайт, вновь ставший серьезным и рассудительным. — И ему это очень не нравится. В прошлый раз Морриэль получила лишь предостережение. Но если она опять попытается влезть туда, куда не следует, то получит достойный отпор. Скажи, у тебя есть возможность читать хроники времен верховных королей?

Элайра кивнула.

— Замечательно. Прочти их, и тогда узнаешь, как действовали потомки нынешнего Фаленита, когда сталкивались с неприкрытой враждебностью. Только не пойми превратно мои слова: да, Аритон унаследовал свойственное его династии обостренное чувство долга, но в нем сильны и черты характера Торбанда. Можешь мне верить, я это видел собственными глазами.

Костер превратился в россыпь переливающихся оранжево-красных углей. Элайра смотрела на мага. Его лицо то скрывалось за струйками дыма, то вновь ясно вырисовывалось. Трайт молчал. Он не сводил с Элайры глаз, оставаясь все тем же доброжелательным слушателем и словно побуждая ее задать вопрос, вертевшийся у нее на языке.

— Вы просите, чтобы я поверила Аритону?

— Я ни о чем не прошу, — поправил ее Трайт. — Я лишь еще раз хочу повторить, что Аритон достаточно умел и силен. Он может защитить себя от кориатанского вторжения, направленного через тебя. И он это сделает, не спрашивая твоего согласия.

Сцепив под плащом руки, Элайра усмехнулась.

— Понимаю. Из-за него я не нарушу ни одного моего обета по отношению к ордену и потому не пострадаю. Я позволю ему защищать меня, сохраняя при этом репутацию образцовой послушницы.

Она приподняла кромку юбки, намереваясь встать. Да, сегодня вмешательство Содружества уберегло ее от нарушения обетов ордена. И забота Трайта не является наигранной. Маг помог ей в одном, но в другом ей не поможет никто. Более того: забота Трайта еще сильнее укрепила в ней ощущение, что обеты ордена столь же противоречат ее природе, как королевская корона — музыкальным устремлениям Аритона.

Трайт не стал затаптывать костер. Наверное, он произнес заклинание, и угли погасли сами собой. Скоро прилив усилится и смоет и следы костра, и следы ног.

«Кто же из нас двоих первым нарушит обеты?» — думала Элайра.

Трайт встал и разбудил ворона, который с недовольным карканьем, будто пьяница, страдающий от похмелья, сел на хозяйскую руку. Однако маг был не настолько поглощен крылатым спутником, чтобы не заметить состояния Элайры.

— Ты не одинока, храбрая девушка. И Морриэль не имеет над тобой прежней власти. Она утратила ее в тот день, когда ты решилась разыскать Асандира в Эрдане.

— Эт милосердный! — воскликнула Элайра. — Разве я могла подумать, что мое любопытство повлечет за собой столько бед?

Взгляд Трайта прожег ее насквозь.

— Никогда не изменяй себе!

— Позаботьтесь о нем, — выпалила Элайра.

Трайт протянул руку и слегка потрепал девушку по щеке. Наверное, так поступил бы отец, желая подбодрить любимую взрослую дочь. Элайре никогда не приходилось испытывать подобные ощущения, и отца у нее не было. Она дотронулась до того места, где только что были пальцы мага, и слезы застлали ей глаза.

— Мужайся, милая девушка, — сказал Трайт и слегка вздохнул. — Не стыдись любви, что внутри тебя. Раз ты боишься спросить, я сам тебе скажу: нет такого секрета, который рано или поздно не будет раскрыт. Там, в Итарре, Содружество отступило потому, что великому милосердию духа, которое мы зовем жизнью, постоянно грозит нарушение равновесия. Пойми: Асандир убеждал, побуждал, но никогда не принуждал твоего любимого. Аритон по доброй воле предпочел корону музыке.

— Что? — не поверила Элайра. Ею овладела холодная ярость. — Зачем он это сделал?

Черное одеяние Трайта вдруг стало похожим на зимнее ночное небо. Не хватало только звезд.

— Потому что он не захотел быть единственным человеком, закрывающим паравианцам пути возвращения на Этеру.

— Остается лишь надеяться, что древние расы действительно достойны его жертвы, — угрюмо произнесла Элайра.

— В этом ты должна убедиться сама, — с непонятной ей грустью сказал Трайт. — Пока могу тебе сообщить очевидный факт: риатанцы являются единственным связующим звеном с Этом-творцом. Их возвращение — краеугольный камень будущей гармонии нашего мира. Но слова, не подкрепленные мудростью, не имеют смысла. Вы с Аритоном должны дожить до возвращения единорогов и ощутить всю силу их присутствия. Тогда вы поймете.

Невдалеке шумно плеснула волна. На берег хлынули соленые брызги, перемешавшись с дождем, продолжавшим монотонно сыпать с неба.

— А теперь я должен тебя покинуть, храбрая девушка. Костер догорел, и заклинание сокрытия скоро ослабнет.

Элайра шмыгнула носом. Ей вообще не хотелось говорить, но она все-таки заставила себя быть вежливой:

— Благодарю вас. Я вам так обязана.

Она не видела лица Трайта, успевшего накинуть капюшон. Ворон норовил украдкой прошмыгнуть хозяину под плащ, спасаясь от дождя. Трайт покачал головой.

— Не надо меня благодарить. Прими лучше мое благословение. Чувствую, ты нуждаешься в утешении. Меня послали к тебе, ибо ясновидение показало Хранителю Альтейна, что только ты сумела так тонко и глубоко разобраться в личности Аритона. Но если твой Повелитель Теней предаст тебя или ты предашь его, это вызовет немало бед.

Элайра едва удержалась, чтобы не заткнуть уши.

— А если мы не предадим друг друга?

Трайт погладил ворона. Иного утешения он дать не мог ни птице, ни девушке.

— Ах, Элайра, нас поселили в этот мир, наделив свободой воли, исключающей всякие гарантии.

От его прощального прикосновения веяло грустью.

— Не поддавайся сомнениям. В эрданской таверне ты знала, как действовать.

Трайт повернулся и зашагал в сторону пристани. Ветер и завеса дождя превратили его в тень, быстро удаляющуюся на фоне наползавшего с моря тумана. Элайра простояла, глядя ему вслед, до тех пор, пока прилив не усилился и соленая волна не достигла камней, замочив ей ноги. Приподнимая мокрый подол, Элайра пошла к дому вдовы красильщика. Теперь вместо подавленности она чувствовала непонятное, безрассудное ликование, сквозь которое то и дело прорывалась легкая грусть.

Морриэль могла требовать от нее верности Кориатанскому ордену и послушания, но там, где выбирало сердце, Элайра решала сама.

Вечерней порой

Капитан Гнадсог возвращается с военного совета, и свет факелов очерчивает его горбоносый профиль. «Диган и Лизаэр приняли окончательное решение, — сообщает Гнадсог своим подчиненным, собравшимся на лужайке. — Завтра мы вступаем в Страккский лес. Там мы отравим реку и все ручьи, чтобы лишить варваров возможности охотиться. Мы будем методично морить голодом каждый их лагерь. Расчет Пескиля безошибочен. Дети — будущее кланов, а без женщин кланы вымрут естественным образом»...

Под пологом леса, в долине, защищенной невидимыми ловушками, бойцы кланов под предводительством Стейвена Валерьента точат мечи, кинжалы и ножи и в последний раз натирают воском тетиву луков. Магистр Халирон, играя на древней паравианской лиранте, поет им баллады и песни о лучших временах, чтобы вселить в сердца бойцов мужество и доблесть, и грустит о скорых потерях в неравной войне...

Вернувшись в Альтейнскую башню, Сетвир устремляет мысленный взор к Рокфальской вершине, дабы проверить магические путы, связывающие Деш-Тира. Он обнаруживает, что его собратья действовали безупречно, и это несколько успокаивает его. Только Аритон обладает знаниями и способностями, чтобы проникнуть в Рокфальский колодец и выпустить это зло из заточения; хотя вряд ли можно допустить, чтобы наследный принц, сам сражавшийся с Деш-Тиром, решился на подобную глупость...