1

Начинался обычный осенний день. Восточный краешек неба постепенно светлел. С каждой минутой становились четче контуры леса. В кронах деревьев зазвенели первые птичьи голоса. Возле опушки леса мирно паслись косули. Прикрываясь темнотой, еще сохранившейся под кронами деревьев, к наблюдательной вышке на верхушке холма, отделявшего опушку леса от пограничной полосы, шли два пограничника.

Фельдфебель Ульф Рэке, держа автомат наготове, двигался в нескольких шагах за ефрейтором Раудорном. Бросив взгляд на наблюдательную вышку, он тихо прошептал:

— Кажется, они еще внизу, но уже недалеко.

Раудорн, не останавливаясь, молча кивнул ему.

Спустя минуту они встретились с пограничным нарядом, охранявшим этот участок. Один из пограничников спросил у них пароль, а потом подошел к Ульфу Рэке и тихо доложил:

— Товарищ фельдфебель, патруль в составе ефрейтора Кампе и рядового Шота несет охрану государственной границы. Происшествий нет.

Рэке протянул ему руку.

— Все тихо?

— Так точно. Вокруг, кажется, ни души. По крайней мере, мы ничего подозрительного не заметили.

Фельдфебель поднес к глазам бинокль, оглядел затянутую тонкой дымкой тумана контрольно-следовую полосу и с улыбкой спросил:

— Сегодня вы, товарищ Кампе, кажется, в последний раз на этом участке? Любопытно узнать, что чувствует пограничник, который через несколько дней снимет форму и поедет домой.

Ефрейтор, рослый худощавый парень с веснушками на лице, тихо засмеялся:

— Разумеется, я очень рад, товарищ фельдфебель. Хотя…

— Хотя? Что «хотя»? — спросил Рэке.

— Как обычно… Такое не скоро забудешь. У вас-то еще вся служба впереди.

Рэке кивнул, посмотрел на контрольно-следовую полосу, которая тянулась по просеке, и ответил задумчиво:

— Да. Два года… Осталось почти два года.

— Плюс три прошедших, итого пять, — с уважением подытожил Камне. — Что вы будете чувствовать перед демобилизацией?

Фельдфебель по-детски поджал губы, подумал несколько секунд и уклончиво ответил:

— Трудно сказать. Думаю, это будет зависеть от того, что случится за эти два года. Ну ладно, оставим это. — Стряхнув с себя задумчивость, он выпрямился и приказал: — Через десять минут заступайте на пост. Пограничная охрана ФРГ проводит обычно ровно в семь воздушную разведку вдоль государственной границы. Докладывайте быстро и точно! Выполняйте!

Кивнув Раудорну, который с задумчивым видом стоял в сторонке, фельдфебель двинулся вперед.

Когда они вышли из леса, прилегавшего к границе, огненный диск солнца уже выкатился из-за горизонта. Шли друг за другом, держа оружие наготове.

Рэке внимательно осмотрел изъезженную полевую дорогу, которая петляла по косогору. По обочинам желтела жухлая трава. Внизу, в туманной дымке, вырисовывалось здание пограничной заставы Таннберг. Из села выезжали на поля два трактора.

Пограничники остановились. Рэке закурил и, повернувшись к молчавшему Раудорну, сказал:

— Мне еще три призыва придется провожать на гражданку, старослужащие уходят, новобранцы приходят… А уж потом и до меня очередь дойдет. Все движется… Знаешь, когда я вижу демобилизованных, у меня на душе всегда скребут кошки. Не то зависть просыпается… не то тоска.

Угловатый, почти на голову ниже Рэке ефрейтор не без иронии заметил:

— И это говоришь ты? Лучший командир отделения в части?

— Не надо высоких слов, — засмеялся Рэке. — Я делаю свою работу так же, как и другие, не лучше и не хуже. Может быть, иногда немножко больше думаю. Но, между прочим, люди всегда радуются будущему. Я, например, радуюсь тому, что буду учиться. Это ведь естественно.

— Химия?

— Да. А что?

Ефрейтор немного помолчал, а затем заметил с легким упреком.

— Не знаю, нужно ли тебе об этом говорить. Последнее время кажется, что ты мысленно витаешь где-то далеко. В лаборатории или в аудитории…

— Чем ты можешь это доказать? — раздраженно спросил Рэке.

— Пожалуйста. Последние недели ты все свободное время сидишь над своими учебниками…

— Ну и что? — почти весело прервал его Рэке. — Ты думаешь, я начну учиться с пустой головой? Пять лет перерыва в наше время вполне достаточно, чтобы многое забыть, притом наука, дорогой мой, на месте не стоит! Все это нужно учитывать. Ты считаешь, что я не прав?

Раудорн покачал головой:

— В принципе нет. Однако и здесь нужно работать.

Рэке затоптал свою сигарету и, нахмурив брови, спросил:

— Хочешь сказать, что я запустил работу? Ну, выкладывай начистоту.

— Пока еще нет.

— Что значит «пока еще нет»?

Ефрейтор немного помедлил, потом подошел к Рэке поближе и сказал:

— Но скоро это произойдет, если ты вовремя не одумаешься. Когда я с тобой познакомился, ты был героем части: корректный, последовательный, с чертовски точными взглядами на мелочи, которые другие не замечали или просто не хотели замечать. Каждое твое решение было не только хорошо продумано, но и исходило вот отсюда, — он постучал себя по груди и добавил: — Теперь же все изменилось.

— Чепуха. Ты все преувеличиваешь.

— Ничего я не преувеличиваю. Могу даже назвать тебе причины.

— Интересно. Называй, я слушаю.

— Ты, видимо, устал. Три года твоя служба шла гладко, ты привык к этому и теперь думаешь, что она гладко будет идти, даже если ты перестанешь работать.

— Ладно, хватит!

— Дай мне договорить! Ты решил, что твоего прежнего опыта тебе хватит до конца службы.

— Ты с этим не согласен? — насмешливо спросил Рэке. — У тебя другое мнение?

— Нет. Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Смотри, чтобы твой опыт не стал тормозом. А то сядешь на мель раньше, чем думаешь.

Рэке пристально посмотрел на товарища и пробормотал:

— Любишь ты красивые слова говорить, дорогой мой. Не будь ты комсоргом, я бы тебе сказал.

Ефрейтор кивнул, на лице его появилась печальная улыбка.

— Вот видишь, раньше ты таких слов мне не говорил. Ты не просто устал, но еще и зазнался… Ах, Рэке, Рэке! Я тебе вот что скажу: в эстафете бегун имеет право сойти с дистанции только тогда, когда он передаст палочку другому. Только тогда, и не раньше.

Они молча смотрели друг на друга, пока Рэке не рассмеялся. Он обнял Раудорна за плечи и потянул за собой:

— Ты слитком честный парень, чтобы на тебя обижаться. Теперь пойдем.

Раудорн отвел его руки, постоял немного и сказал:

— Я говорю серьезно, Ульф. Через несколько дней приедут новички. Не забудь о нашем разговоре.

* * *

Примерно в это же время в кабинете начальника пограничной заставы Таннберг находились два офицера. Обер-лейтенант Гартман, заместитель по политчасти, стоял, опираясь на подоконник, а лейтенант Альбрехт, командир взвода, в котором служил Рэке, сидя читал лежащие перед ним листки.

Гартман выпрямился, шумно вздохнул и твердо сказал:

— Мы должны наконец решить, товарищи, как быть с рядовым Кольхазом. Остальные вопросы, я думаю, вам ясны. Я за то, чтобы перевести его в отделение фельдфебеля Рэке. Откладывать больше нельзя. Через пять дней к нам прибудут новички. Что скажешь, товарищ Альбрехт?

Лейтенант задумчиво посмотрел на Гартмана и, постукивая пальцами по столу, ответил:

— Если верить служебной характеристике, этот Кольхаз — твердый орешек даже для такого командира отделения, как Рэке. Заносчив, дерзок и уже успел получить два взыскания, хотя служит всего ничего. Этого, пожалуй, многовато. Ни с кем не дружит… Кроме того, официально он числится в четвертом взводе. Как я объясню его перевод Рэке?

Последние слова были обращены к начальнику пограничной заставы капитану Куммеру, сидящему за письменным столом и молча слушавшему разговор. Это был коренастый плотный мужчина лет пятидесяти, в черных волосах которого только появились первые седые пряди.

— Я думаю, это не проблема, — сказал он с явным тюрингским акцентом, — меня смущает другое.

Капитан облокотился на стол, покрутил между ладонями карандаш и добавил:

— Мне кажется, Рэке уже не тот, что был раньше. Вы разве не заметили, товарищ лейтенант? В чем причина, как вы думаете?

Альбрехт посмотрел на жилистые руки капитана и ответил:

— Да, я заметил в нем перемены. Вы спрашиваете меня о причине: я считаю, что это временный отдых. Просто передышка. У каждого когда-нибудь кончаются силы.

Гартман покачал головой:

— Рэке — и передышка? Не говорите чепухи! Он полон энергии, как никто другой. И вы знаете, куда он ее расходует? Он зубрит химию.

Альбрехт откинулся на спинку стула. Провел рукой по темно-русым, спадающим на лоб волосам, проговорил:

— Я знаю. И считаю, что это не так плохо.

Гартман подошел ближе, сел за стол напротив Альбрехта.

— Я бы тоже считал, что это неплохо, товарищ Альбрехт, если бы это оставалось в разумных границах, — сказал он. — Последнее время парню все легко давалось, и он решил, что достаточно работать вполсилы, чтобы все шло так же хорошо, как и раньше.

— Вот здесь вы попали прямо в точку, — поддержал его Куммер.

— Итак, теперь вопрос ясен, — подвел итог Гартман. — Если человек на своем месте не имеет возможности расти дальше, ему надо дать более сложную работу.

— Ну хорошо, а как ты собираешься с ним об этом говорить? — рассмеялся Куммер.

— Попытаюсь подействовать на его совесть. Я просто спрошу, возьмет ли он к себе Кольхаза на воспитание, и таким образом сразу убью двух зайцев.

Куммер обменялся взглядом с Альбрехтом и удивленно заметил:

— Но это не соответствует уставным правилам и нашим старым традициям.

— Ну и что же? — возразил Гартман. — Кольхаз тоже не похож на остальных. Так что же?

Куммер прикусил нижнюю губу, подумал несколько секунд, склонив голову набок, и сказал:

— Хорошо… Да, вот еще что: как быть, если он все же откажется?

— Он не откажется, — ответил Гартман. — Можешь мне поверить. — Он снова повернулся к Альбрехту и внимательно посмотрел на него. — Ты неважно выглядишь. Тебе с твоим желудком давно следовало бы обратиться к врачу. Не тяни, а то будет поздно…

После обеда Гартман вызвал к себе Рэке. Он расспросил его о том о сем, а затем стал рассказывать о рядовом Вольфганге Кольхазе, который вскоре должен был прибыть в часть.

Рэке слушал не особенно внимательно, он рассматривал Гартмана, его волосы, выгоревшие надо лбом.

Вдруг офицер нагнулся над столом и спросил:

— Вы не догадываетесь, почему я вам это рассказываю?

Рэке удивленно взглянул на командира и растерянно ответил:

— Нет. Я думаю… Нет, я и правда не знаю.

— Что вы скажете, если мы переведем Кольхаза в ваше отделение?

Фельдфебель мгновенно сообразил, какого солдата ему хотят дать, и, собравшись с духом, холодно ответил:

— Но прибывшие уже распределены. В мое отделение зачислены рядовые Поль, Кениг и Райнгард.

Гартман улыбнулся;

— Ну, если вас беспокоит только это… то это не проблема. Ну, так согласны?

— А почему именно ко мне?

Гартман встал, подошел к фельдфебелю, который тоже встал:

— Я объясню. Вы опытный воспитатель, уже через три года службы получили медаль «За отличную пограничную службу». К тому же вы член партийного комитета.

Заметив нерешительность и удивление в глазах фельдфебеля, спросил:

— Вас еще что-то беспокоит?

— Нет. То есть да. Ваше предложение кажется мне несколько необычным. Раньше об этом не просили, а приказывали.

Гартман с облегчением рассмеялся:

— Вы правы. Мы пока еще не отказались от такого метода. А если я сегодня решил поступить иначе, значит, на то есть причины.

Он взял со стола несколько листков и протянул их смущенному фельдфебелю со словами:

— Не теряйте мужества. Вот вам его автобиография и характеристика, через два часа скажите, что вы об этом думаете. Согласны? И не торопитесь. Обдумайте все как следует.

— Разрешите идти?

— Идите.

Рэке повернулся кругом и вышел из кабинета.

«Что бы это могло значить? — думал он. — Почему именно мне предоставлено право выбора? Почему командир не решил сам?

Вольфганг Кольхаз… Наверное, один из тех, кто вечно чем-нибудь недоволен. Фантазер какой-нибудь. Ну, да посмотрим».

Он сел за стол и начал читать бумаги. Ветер стучал в окно каплями дождя. Темнело.

В биографии солдата, на первый взгляд, не было ничего необычного. Двадцать лет, в десять лет потерял отца. В восемнадцать окончил школу, ушел из дому и работал в газете. Однако через полгода потребовал расторжения договора. До призыва в армию еще дважды менял работу.

Последние строчки заинтересовали Рэке, он улыбнулся, затем громко рассмеялся. Косым, несколько вычурным почерком в автобиографии было написано: «Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я решил изменить свое имя. Для меня очень важно, чтобы меня называли не Вольфганг, а Вульфганг».

Рэке еще раз пробежал глазами это место. «Итак, фантазер или в своем роде большой шутник, — думал он. — Значит, Вольф ему не подходит, только Вульф. Ну что же, чем бы дитя ни тешилось… Хорошо, если дальше хуже не будет». Но дальше было хуже. Написанная несколько дней назад характеристика свидетельствовала о том, что Кольхаз не сжился с коллективом.

В период одиночного обучения Кольхаз дважды получал дисциплинарное взыскание, причем во второй раз — строгий выговор за нарушение дисциплины и порядка в подразделении. Больше из скучного текста характеристики ничего нельзя было выяснить.

Кончалась характеристика следующими словами: «Рядового Кольхаза целесообразно поместить в крепкий, надежный коллектив, способный поручиться за его дальнейшее воспитание».

Рэке скривил губы в усмешке. «От таких всегда стараются избавиться», — подумал он, еще раз перечитывая характеристику. Первое, заочное, знакомство с Кольхазом состоялось.

Рэке встал, подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. В темноте было трудно что-либо рассмотреть. Дождь прошел, и лишь отдельные капли ударялись о стекло и сбегали вниз извилистыми дорожками.

«Если верить характеристике, то Кольхаз замкнутый человек, одиночка. Встречаются и такие. Но если я соглашусь взять его к себе, он, чего доброго, мне остальных солдат взбаламутит. Три опытных пограничника демобилизуются, а Шонер и Раудорн стали разводящими. Когда в отделении есть такой сумасброд, многое может пойти не так, как надо. А что будет, если я откажусь? Гартман, конечно, сделает вид, что ничего не случилось, но… Нет, так не пойдет. Принимать такое решение нельзя, не обдумав все как следует. Если бы он сказал: «Бери его — и точка!», то все было бы ясно. Но так… К тому же я о нем так мало знаю, — думал Рэке. — Сегодня я не дежурю. Вечер свободный. Надо съездить в батальон и поговорить с командиром взвода Кольхаза».

Взяв бумаги, Рэке пошел к Гартману. Старший лейтенант был один. Увидев Рэке, он спросил:

— Это вы? Так быстро?

— У меня к вам просьба, — сказал Рэке. — Я хотел бы съездить в часть, где служит Кольхаз, и поговорить с командиром взвода. День у меня сегодня свободный.

— Просьба несколько необычная, товарищ Рэке…

— Простите, — перебил его фельдфебель, — но предоставлять подчиненному право выбирать себе солдат — тоже не совсем обычно.

Гартман посмотрел на него уже спокойно. Рэке ожидал от офицера резкого замечания, но старший лейтенант лишь сказал:

— Хорошо, поезжайте. Здесь я вам ничего не могу возразить… Отметьтесь у ротного фельдфебеля, что уезжаете по служебному поручению, я его предупрежу. — Он подошел к Рэке и посмотрел ему прямо в глаза. — Меня все-таки радует, что вы просите об этом. Последнее время мне казалось, что свою энергию вы растрачиваете не туда, куда нужно…

* * *

Казармы учебного подразделения были построены большим четырехугольником на невысоком холме, неподалеку от расположенного в долине военного городка. У ярко освещенного входа Рэке ждал офицер.

Крепко пожав Рэке руку, он представился:

— Шиндлер, Зигфрид Шиндлер. А вы, значит, знаменитый Рэке?

— Почему знаменитый? — удивился и в то же время несколько обрадовался столь необычной характеристике Рэке.

— А что, разве не так? Ну ладно, оставим это. Так вы ко мне?

Рэке кивнул. Имя командира взвода он узнал у Гартмана перед самым отъездом.

— Речь идет о Кольхазе, о Вольфганге Кольхазе из вашего взвода.

Шедший впереди Шиндлер неожиданно обернулся и воскликнул:

— О господи, опять этот Кольхаз! Почему он вас интересует?

Рэке подумал, стоит ли ему сразу открывать все карты, потом сказал:

— Я познакомился с его характеристикой и хотел бы побольше узнать об этом человеке.

— Тогда пойдемте, — пригласил Шиндлер, — у меня не слишком много времени, но выпить по чашечке кофе мы все же успеем.

— Может, лучше просто пройдемся?

— Хорошо. Моя жена не сегодня-завтра должна родить. Прошла целая неделя сверх срока. Я, кажется, с ума сойду.

— Тогда я не буду вас долго задерживать. Вы мне расскажете все, что о нем знаете.

— Хорошо.

Они шли по мокрому от дождя плацу, и Шиндлер рассказывал.

Во взводе Шиндлера Кольхаз находился с первого дня службы. Любознательный и спокойный в первые дни, он вскоре стал отдаляться от других солдат, а в последнее время вообще начал нарушать воинскую дисциплину, высказывал недовольство трудностями.

— Какими трудностями? — спросил Рэке.

— Например, тридцатикилометровым маршем. Приблизительно на полпути просто остановился и сказал: «К такому маршу я не приучен, товарищ унтер-офицер. Мне очень жаль, но это так». Мне ничего не оставалось, как отправить его назад в санитарной машине. В результате мой взвод единственный в роте пришел к финишу не в полном составе.

Тем временем они дошли до столовой, но кофе там уже не было. Шиндлер предложил зайти на минутку к нему домой. Рэке согласился.

Они удобно уселись в комнате Шиндлера. Офицер продолжил свой рассказ:

— Вы можете говорить Кольхазу что хотите, хоть кол у него на голове тешите, а он стоит на своем. К тому же он постоянно ворчит. Представьте себе: однажды на политзанятии он встал и без всякого смущения заявил: «Человеку, воспитанному при социализме, чуждо солдатское сознание». Причем сказал он это с таким спокойствием, что я от удивления рот раскрыл. Самое страшное заключается в том, что он убежден в своей правоте, понимаете?

— И что же вы ему ответили?

— Взвод весь вечер пытался доказать ему, что он не прав, но безрезультатно. Как горох об стенку.

— За что он получил взыскания?

— Хорошо, что вы об этом спросили. Это вам нужно знать… — Шиндлер вынул из портфеля какой-то листок бумаги, расправил его на столе.

— Это происходило на занятиях по ПВО. Я сидел сзади и смотрел, как ребята занимаются. Вдруг заметил, что Кольхаз время от времени посматривает в окно, а потом что-то пишет на бумажке, лежавшей у него в тетради. После занятий я сказал ему, что видел, как он, вместо того чтобы слушать материал, писал письмо или еще что-то. Он дерзко посмотрел мне в лицо и без смущения протянул записку. Вот она! — Шиндлер подал через стол записку.

Рэке взял ее и стал читать:

Рэке еще раз прочел стишок, на миг задумался, затем спросил:

— Что же вы сделали? Говорили с ним о стихотворении?

— Конечно. Мы долго объясняли ему, что учеба не развлечение, что на занятиях учат необходимым вещам, но увы! Он встал, начал протестовать, заговорил о возвращении человечества к средневековью, о варварстве и прочей ерунде. И нес ахинею до тех пор, пока не получил выговор за плохое поведение на занятии. А как же с ним еще можно было поступить?

— А стихотворение? — спросил Роке. — Его точку зрения на учебу пока оставим. Однако в стихотворении он выражает свои взгляды. Об этом надо бы поговорить.

Шиндлер сочувственно посмотрел на Рэке и покачал головой:

— Чистая белиберда. Преисподняя, раковина, вечная тишина… Что за бред? У нас конкретных дел по горло, нужно успешно завершить учебную программу. Вы сами знаете сегодняшние требования.

— Знаете, в двадцать лет человек чем-то похож на строительную площадку, где все в росте, все изменяется чуть ли не каждый день. — Рэке улыбнулся. — Уже готовые дома стоят рядом с еще не достроенными. У многих домов только заложен фундамент, и еще есть много свободного места… Если вы придете на такую площадку и захотите что-то построить, то сначала нужно проверить грунт. А то может оказаться, что строишь высотное здание на песке: на фундаменте, который предназначен для хижины…

— Вы вполне оправдываете свою репутацию, — прервал собеседника Шиндлер, задетый его тоном. — Дома, которые мы строим, стоят на прочном фундаменте. А то, что человек не успел сделать за двадцать лет, он тем более не сделает за полгода. Этого не сможет никто и вы, кстати, тоже.

— Извините, — примирительно сказал Рэке. — Вы, конечно, правы, и я вас ни в чем не упрекаю. Но здесь есть одно «но», и доказательство тому это стихотворение…

— Согласен, — улыбнулся Шиндлер. — Вы, наверное, хотите выслушать вторую историю. Кстати, она произошла всего несколько недель назад… Наш патруль встретил его в маленькой пивной на окраине города, когда ему положено было быть в части. Он, разумеется, испугался, да что толку. Он там писал стихи, видите ли, совершенно забыв о времени… Мы говорили с ним, как с ребенком, объясняли, что так вести себя нельзя, что в армии все должны соблюдать дисциплину. Все напрасно! Он заявил нам, что поэзия не нуждается ни в каком попечительстве. Если бы это зависело от него, он бы только писал стихи, ни на что не обращая внимания. И меньше всего на время. Командир взвода пытался еще раз ему по-хорошему объяснить, что в армейской жизни дисциплина имеет очень важное значение. Но он ответил, что его это не устраивает и что если он должен приноравливаться к жизни, то пусть и она к нему приноравливается. Это уж было слишком. Пришлось объявить ему строгий выговор с предупреждением. С тех пор он еще больше замкнулся. Он делает только то, что ему приказывают, не больше и не меньше, и все время молчит. Сейчас он, наверное, в спортивном зале.

— Я хотел бы на него посмотреть, — сказал Рэке, — но так, чтобы он этого не заметил и не написал по данному поводу стихов.

Шиндлер, подумав немного, сказал:

— Хорошо, идемте. Вы увидите его через окно.

Они отправились к спортивному залу. Было сыро и холодно.

— Вот еще что, — начал Рэке. — Не может быть, чтобы неправ был всегда только он. Может, вы расскажете еще что-нибудь?

— Кроме двух-трех случаев, когда он вел себя не так, как всегда…

— Что же было? Расскажите! — настаивал Рэке.

— Ну, например, на уборке картофеля в сельскохозяйственном кооперативе. Я боялся, что парень начнет отлынивать и опозорит все отделение, а случилось наоборот. Он работал как одержимый, не пререкался и вырыл на своем участке картошку раньше всех. Я его спросил, почему он на работе ведет себя не так, как на службе. Он посмотрел на меня так, как будто впервые увидел, и ответил: «Работа как специфически человеческая деятельность составляет, в конце концов, смысл жизни». Так или примерно так, я уже точно не помню.

— Хорошо, — воскликнул Рэке, — он прав!

— Или история со сбором средств для Вьетнама, — продолжал Шиндлер. — Наша рота обратилась ко всем солдатам полка с призывом собрать деньги в фонд помощи детям Вьетнама. И что вы думаете? Берет он свое денежное довольствие и на виду у всех кладет сорок марок на стол, ровно половину. Ребята ему говорят: «Ты с ума сошел». Он посмотрел на них, даже не могу сказать как, и, ничего не сказав, ушел. После обеда вызвали его к командиру роты и спрашивают, что его побудило к этому. При разговоре присутствовали все командиры взводов и унтер-офицеры. Он встал и отрубил: «Я потому не жалею денег, что ненавижу войну и все, что с ней связано. Потому, что я не принадлежу к числу тех, кто в пылу бесполезных разговоров и формального осуждения забывает о деле. А дело стоит вначале. Это еще Гёте сказал».

— Удивительно! — воскликнул Рэке. — Да, он смелый парень.

— Некоторые из офицеров стыдливо опустили глаза. Ротный сохранил самообладание и у всех на виду положил еще пятьдесят марок на лист. В итоге наша рота сдала больше, чем все другие, вместе взятые. Вот какой он парень! Поди пойми его!

— Почему же об этом не упомянуто в характеристике? — спросил Рэке. — Там лишь вскользь говорится о его положительных качествах, но ничего конкретного. После вашего сегодняшнего рассказа о нем складывается совсем иное представление.

— Я не знаю, как так получилось… Вообще-то вы правы…

В этот момент дверь спортзала распахнулась. Вошел какой-то солдат, на миг остановился и тотчас же вышел. Шиндлер схватил Рэке за руку и прошептал:

— Это он! Теперь мы его упустили.

Рэке, который увидел в проеме двери лишь узкое лицо солдата и непокорный вихор, поблагодарил его за информацию.

Они направились к КПП.

— Кого вам дают кроме него? — спросил Шиндлер, когда они вышли за ворота.

— Рядовых Кенига и Поля.

— Кениг из нашей роты, — заметил Шиндлер. — Он у нас самый высокий. Думаю, больше метра девяносто. А Поля я знаю лишь по имени. Ну, надеюсь хоть чем-то да помог вам.

— Разумеется, спасибо, — поблагодарил Рэке. — А знаете, что мне понравилось в этом парне? Его удивительная искренность в словах и поступках.

— Во всяком случае, желаю вам удачи.

— Спасибо… Вам еще далеко?

— Нет, рядом.

— Тогда садитесь, подвезу.

* * *

Через несколько дней новички прибыли в часть. Рэке узнал среди них Кольхаза.

Вот неуклюже спрыгнул на землю последний солдат, который на целую голову был выше других. «Это и есть Кениг, — подумал Рэке. — Ему придется заказать кровать по особой мерке».

Когда были выгружены и вещи, новичков построили, чтобы познакомить с распорядком дня и распределить по отделениям. Рэке, стоя перед строем, наблюдал за тремя солдатами, которые были назначены в его отделение.

Кениг был самым высоким. Рэке обратил внимание на большие руки солдата, которые тот не знал, куда деть.

Поль был среднего роста, широкоплечий, спортивного телосложения. Светлые глаза и брови, светлые, коротко подстриженные волосы. Рэке сразу почувствовал симпатию к этому парню, который был, возможно, моложе его года на два.

Он улыбнулся, кивнул ему и взглянул на Кольхаза, который стоял у левого крыла машины, с удивлением уставившись на два значка на груди Рэке. На узком бледном лице Кольхаза прежде всего бросался в глаза плотно сжатый рот с опущенными вниз уголками. Нельзя было точно сказать, то ли он у него от природы такой, то ли от пренебрежительности.

«Как я должен его встретить? — размышлял Ульф. — Видимо, он из тех, кто придает особое значение первому впечатлению. Чего он ждет от меня как от командира отделения?»

Новичков распустили, дав им два часа времени на размещение и знакомство со старослужащими.

«Ну, пора», — подумал Ульф, одернул китель и подошел к троим солдатам, которые стояли у своих вещей.

Кениг от волнения перебирал пальцами, Поль нагнулся над своим рюкзаком, а Кольхаз безучастно смотрел прямо перед собой.

Ульф заметил, что оба солдата выпрямились и застыли по стойке «смирно». Он подошел к Кольхазу и сказал:

— Добро пожаловать к нам в роту. Надеюсь, мы с вами поладим.

Последние слова он произнес с улыбкой.

— Чтобы ладить, нужно вместе послужить. Вы начальник, а я подчиненный, так что наши отношения предусмотрены уставом.

— Я за то, чтобы мы ладили, — повторил Ульф, все еще улыбаясь. — Когда нужно будет показать свои начальнические права, я покажу.

— Это ваше право! — заметил Кольхаз с иронией. — Про вас разное рассказывали, а я вас представлял другим.

— Каким именно?

— Высоким, представительным…

— Не все великаны. — Рэке протянул Кольхазу руку. — Итак, попытаемся быть друзьями.

Кольхаз пожал протянутую ему руку.

— Я рад, что меня направили в ваше отделение, — сказал Поль.

— Надеюсь, вы не раскаетесь, товарищ Поль. Хотя у нас сладкой жизни нет. — Рэке засмеялся.

— Ее, конечно, нигде нет. Да я этого и не жду.

— Где вы работали до армии?

— Я техник. В последнее время занимался математикой, работал над устройством робота.

— Чем намерены заниматься дальше?

— После армии пойду учиться. Хочу стать кибернетиком.

Рэке подошел к Кенигу, который смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, куда ему смотреть. Он поздоровался с ним за руку, так, что его ладонь полностью исчезла в ладони Кенига, и, посмотрев на него снизу вверх, воскликнул:

— Черт возьми, какой же у тебя рост?!

— Метр девяносто два, — ответил солдат на чистейшем саксонском наречии, широко улыбаясь. — Мой отец обычно говорит: «Это ничего, тебе можно служить два срока, раз уж бог наделил тебя таким ростом». — Он пожал плечами и добавил: — Все имеет свои и преимущества и недостатки…

— Кто вы по профессии? — прервал его Ульф.

— Крановщик на стройке.

— Хорошо. Об этом мы поговорим в другой раз. Пойдемте, я покажу вам, где вы будете жить.

Солдаты взяли свои вещи и последовали за ним в казарму. Фельдфебель Рэке первым вошел в просторную, выкрашенную светлой краской комнату и показал на три свободные койки и тумбочки.

— Один час вам на размещение. Какой порядок должен быть в казарме, вы прекрасно знаете. Вот шкафчик ефрейтора Шонера. Можете посмотреть, какой в нем порядок…

Кольхаз, поставив рюкзак и чемодан возле своей койки, подошел к шкафу и, открыв его, удивленно воскликнул:

— Вот наглядный пример из «Армейского обозрения»! Это из-за нас товарищ ефрейтор так старался?

— Возможно, — ответил Рэке. — Товарищ Шонер — мой заместитель.

— А-а, тогда понятно…

— Вы так считаете? — спросил Рэке, почувствовав иронию в голосе солдата.

— Так точно. Заместитель — это тоже начальник. Он также должен быть примером для солдат.

Рзке повел новичков в комнату унтер-офицеров, открыл свой шкафчик и сказал:

— Перед вами не образец из армейской газеты, но все же посмотрите.

— Извините меня, — сконфуженно пробормотал Кольхаз, краснея. — Я не то хотел сказать.

— Но сказал. Я спокойно реагирую на такие колкости. И вот еще что: в военном деле старание важно, порой даже очень, только для совершенно других целей, товарищ Кольхаз. Теперь устраивайтесь. Через час я приду и все проверю.

Когда солдаты вышли из комнаты, Рэке подошел к окну, задумался. Послеобеденное солнце освещало все каким-то особенным, прозрачным осенним светом, а листья каштанов, растущих по склону холма, переливались всеми цветами радуги — от нежно-желтого до ярко-пурпурного.

Вспомнив весь разговор, Ульф решил, что он вовремя прервал беседу с Кольхазом. Но как ее снова продолжить? Он понял и то, что такого человека, как Кольхаз, любая неуверенность в позиции другого лишь еще больше убеждает в своей собственной правоте. Он как сейсмограф, который отмечает малейшее сотрясение и регистрирует его. Это требует от каждого, кто с ним разговаривает, точного выражения своих мыслей.

«Это будет дуэлью, — пронеслось в голове Раке, — дуэлью между ним и мною, возможно, между ним и всем отделением. Все будет зависеть от того, кто убедительнее будет излагать свои мысли».

Через час Рэке вошел в казарму. Кольхаз развешивал над своей койкой маленькие картинки; Поль заправлял свою койку; Кениг стоял перед наполовину убранным шкафчиком и рылся в белье.

— Ну что? — спросил его Рэке. — Что-то не ладится?

— Нет, нет, товарищ фельдфебель! — воскликнул Кениг и выпрямился. — Со мной всегда так: копаюсь, копаюсь, пока все сделаю. Мой отец мне не раз говорил: «Ты нос вытащишь — хвост увязнет».

Рэке еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Продолжайте, товарищ рядовой. Вам осталось совсем немного.

Вещи в шкафу Поля были тщательно уложены, Кольхаз тоже постарался. Рэке похвалил обоих, но сразу же пожалел об этом, так как Кольхаз мигом возразил:

— Не знал, что в армии обращают внимание на такие пустяки. Раз нужно — значит, нужно. Зачем же хвалить за это?

— В подразделении должна быть чистота и порядок, — сказал Ульф. — Без мелочей не сделаешь главного.

— Можно и по-другому, — возразил Кольхаз, — просто не обращать внимания на мелочи. Большое дело требует жертв!

— Вы шутник, товарищ Кольхаз. — Рэке улыбнулся. — Настоящий шутник! «Большое дело требует жертв»! Мы на самом деле можем пожертвовать чем-то ради нашего общего дела, но не порядком и чистотой.

— Могу я считать, что мои слова были поняты как шутка? — спросил Кольхаз.

— Конечно, — ответил Рэке. — Будем считать их шуткой. Кто же станет всерьез опровергать необходимость военной дисциплины в армии?

Он подошел к койке Кольхаза и начал рассматривать картинки, которые тот только что повесил: две гравюры в аккуратных рамках и украшенный витиеватым орнаментом пергамент, на котором красиво было написано какое-то стихотворение.

— Что это? — спросил Рэке и показал на один из рисунков. На нем был изображен одноэтажный домик на фоне осеннего пейзажа. — Это ваш родной дом?

Рэке сразу же почувствовал, что сказал что-то не то, так как брови Кольхаза от удивления поползли вверх, и он сказал:

— Сразу видно, что вы не знаете Веймара. Если бы вы там хоть раз побывали, то не стали бы спрашивать… Это домик, в котором жил Гёте, товарищ фельдфебель-…

«Черт меня дернул спросить», — с досадой подумал Рэке, я вслух сказал: — Вы улыбаетесь, товарищ рядовой? Я действительно не был в Веймаре и не видел домика Гёте, но я этого поэта читал и люблю.

— Вот как! — удивился Кольхаз, чуть заметно улыбаясь. — Да, вы умеете защищаться.

— Надеюсь, теперь мы квиты, — сказал Рэке и пошел к выходу.

У самой двери он вдруг вспомнил, что хотел спросить, какие стихи написаны на пергаменте. Они показались ему очень знакомыми, однако он никак не мог вспомнить, чьи они. Он задумался на секунду, но потом все же покинул помещение казармы.

 

2

Вечера стали заметно холоднее. Над руслом ручья, который петлял вокруг деревни, поднимался туман, расстилавшийся над землей тонким полупрозрачным покрывалом.

Ульф поежился. Он поднял воротник шинели и зашагал быстрее. Тропинка, ведущая от погранзаставы до Таннберга, была неровной, но Ульф так хорошо знал ее, что ни разу не оступился и не попал ни в одну из ям, наполненных грязной водой.

Кто-то шел ему навстречу. Это был унтер-офицер из четвертого взвода.

Узнав Раке, он сказал:

— Ах, это ты! В деревню направляешься?

— К Готфриду Трау, — ответил Ульф.

— Это учитель, что ли?

— Да. Он преподает в десятом классе. И помогает пограничникам. Несколько лет назад он сам командовал здесь ротой.

— Что? У нас? Я об этом ничего не знал.

— Ты же сам здесь еще недавно. Всего хорошего. У меня мало времени. — Ульф зашагал дальше.

Готфрид Трау жил в центре деревни. Он сам открыл дверь, удивленно уставился на Рэке сквозь стекла очков, а потом обрадованно воскликнул:

— Ну, здорово! Я уже думал, что тебя и не увижу вовсе.

Они прошли в кабинет Трау.

— Не обращай внимания на беспорядок, — сказал хозяин, убирая со стола и стульев книги и тетради. — Жена уехала на несколько дней к своим старикам. Оба мальчика заболели. Свинка, говорят… Садись. Водки выпьешь? Нет, угощу я тебя лучше грогом. Минутку… — Не дожидаясь ответа, он вышел на кухню, откуда вернулся с гранеными стаканами в руках.

— Вода как раз вскипела, сахар бери сам. Итак, что случилось? — спросил он, садясь.

— Мне нужен твой совет, — начал Рэке без обиняков. — С сегодняшнего дня у меня в отделении появился солдат, который пишет стихи.

— Так, юный лирик.

— Еще какой! — Рэке развернул лист бумаги со стихами. — Почитай.

Трау прочитал, наморщил лоб, прочитал еще раз.

— Что-то слишком путано, — пробормотал он наконец, взяв в руки свой стакан. — Никакого понятия о размере. Что-то вроде крика, стихийного протеста…

— Этот стишок написан на занятии по боевой подготовке, — объяснил Ульф, — когда преподаватель объяснял принцип действия ядерного оружия. Ты понимаешь?

— Ишь ты! — воскликнул Трау. — Интересно, это уже кое-что проясняет.

Он встал, взял стакан, выпил горячий грог маленькими глотками, а затем сказал:

— В сущности, все очень просто. С детства нам только и внушали: самое важное, что у нас есть, это наша жизнь. Она дается только один раз, следовательно, нужно умело пользоваться ею, и так далее и тому подобное…

— Я не считаю, что ты опровергаешь это, — прервал его Рэке с иронией в голосе. — Именно ты.

— Если тебе нужен мой совет, дай мне высказаться, — возразил Трау. — Мы еще можем поспорить. Кольхаз больше всего боится потерять на войне жизнь. Именно поэтому и хотел бы он стать раковиной, когда наступит ад. Ты понимаешь?

— Он хочет держаться особняком во всем.

— И да и нет. Он хочет держаться особняком, потому что он не верит в то, что мы достаточно сильны, чтобы предотвратить войну. С другой стороны, он по-своему протестует против войны.

— Этого я не понимаю. Тогда его протест направлен в какой-то мере против нашей армии, а мы никому не угрожаем войной.

— Конечно нет, но этого Кольхаз еще не понял. Поэтому он и протестует против солдатской службы вообще. Молодой человек как строительная площадка, на которой готовые дома стоят рядом с недостроенными, а у многих заложен только фундамент. Я слышу это от тебя не в первый раз и сам уже не раз говорил это другим, но Кольхаз не понимает прописных истин, даже если повторять их много раз. Стройплощадка Кольхаза пока еще не расчищена, ты понимаешь? При этом парню совсем неплохо, когда ты на ней спотыкаешься. Парень цепляется, как колючка, за каждое твое слово. Ты должен быть сторожем, а то он тебя подловит, прежде чем ты это заметишь. Прежде всего такие индивидуумы любят честность. Он ни на что так болезненно не реагирует, как на пошлость, нерешительность или скрытую ложь. Если ты на этом попадешься, ты для него больше не существуешь…

— Я еще никогда не лгал товарищам, — прервал его Рэке. — Может быть, порой ошибался, но никогда не лгал.

Трау подошел к полке с книгами. Раскрыв одну, он положил ее на стол и спросил:

— Ты спрашивал о стихах над его койкой?

— Да.

— И они показались тебе знакомыми?

— Да, но я не знаю, откуда они.

— Это они?

Рэке прочел стихотворение, удивленно вскинул брови:

— Да, они.

— Это одно из известных стихотворений Гёте, — сухо заметил Трау. — Входит в программу средней школы, мой милый.

— Проклятье, я чуть было не спросил, не он ли его сам написал! — Рэке сокрушенно покачал головой. — Хотя ерунда все это! Все мы солдаты и поставлены сюда для того, чтобы прежде всего охранять наш участок границы. Ты понимаешь?

— Понимаю, но с трудом, — ответил Трау. Он покачал головой и не без иронии добавил: — Не обижайся на меня, но тебя не всегда поймешь. Иногда ты удивительно хорошо умеешь обращаться с людьми, иногда ведешь себя как новичок. Ты говоришь, что все мы должны прежде всего защищать границу. Все это правильно, но выполнить такую задачу может только хорошо слаженный коллектив, ну, например, отделение.

— Кольхаз — это не отделение, а одиночка!..

— Что значит «одиночка»? — прервал его Трау. — Цепь бывает крепка только тогда, когда достаточно крепко каждое отдельное ее звено. Твое отделение сможет выполнить боевую задачу только вместе с Кольхазом. Ты этого тоже не понимаешь?

Рэке задумчиво посмотрел на Трау, который был на два десятка лет старше его.

— Разумеется, я это понимаю, — ответил он. — И несмотря да это, что же мне делать, если завтра в мое отделение прибудет художник, послезавтра — врач, а потом — математик и каждый из них будет предъявлять мне свои требования? Это несправедливо. Согласись, так дело не пойдет.

— Вряд ли врач станет требовать, чтобы ты удалил ему аппендикс, а Кольхаз — чтобы ты писал для него стихи. Все они хотят одного: чтобы их понимали… Такие, как Кольхаз, в большинстве своем люди впечатлительные, они выступают за справедливость, но порой не учитывают действительности, из которой вытекает необходимость того или иного действия. Они берут в руки газету и читают: «Нашей главной задачей является сохранение мира». А рядом с этим написано что-нибудь о маневрах, о границе по Одеру-Нейсе и о необходимости постоянно быть впереди. Но они не всегда понимают, что мы должны готовиться к войне хотя бы по той простой причине, чтобы сохранить мир.

— Да, но…

— Никаких «но»… Я уже знаю, что ты хочешь сказать. Тут помогает только терпеливое повторение одной и той же истины. До некоторых она доходит лишь тогда, когда они сами нос к носу столкнутся с суровой действительностью. Правда, позже такие скорее жизни не пожалеют, но задание выполнят.

— Это значит, я каждый раз должен искать к нему особый подход, — заключил Рэке. — Я должен его упрашивать, в то время как другим я просто приказываю, и так до тех пор, пока он не соизволит понять…

— Нет!

— Тогда что же?

— Как раз к нему-то и не нужен специальный подход, с него ты должен требовать всегда, когда считаешь нужным. Тебе, правда, будет нелегко. Он должен почувствовать твою твердость в каждом поступке. Он, разумеется, будет противиться, возмущаться, но наконец подчинится. Если при этом ты проявишь хоть немного участия к его личным интересам, ты победишь.

— Тебя послушаешь, так подумаешь, что все очень просто, — проворчал Рэке и начал листать книгу, которую Трау положил перед ним на стол.

— Совсем не просто. Напротив, будь начеку!

— Перед кем? Перед Кольхазом?

— Нет. Перед самим собой. Не думаю, что твоих знаний на него хватит. Это только начало.

Рэке кивнул. Прежде чем попрощаться, он попросил томик стихов Гёте.

— Возьми. Спросишь, если чего не поймешь, — сказал Трау.

Дойдя до двери, Рэке обернулся:

— Знаешь, мне кажется, что это будет дуэлью мнений.

— Возможно, — согласился Трау. — Только не забывай, что даже в такой дуэли бывают победители и побежденные. Смотри не окажись побежденным.

Рэке возвращался в роту. Туман сгустился, и в отдельных местах тропинку было совсем не видно.

В комнате унтер-офицеров никого не было. Рэке лег на кровать и начал читать Гёте. Читал до тех пор, пока его не сморила усталость. Книга выскользнула из рук. Была полночь. Он встал, погасил свет и вскоре крепко заснул.

 

3

В последующие дни погода была капризной и прохладной. Дни проходили без особых событий. Новичков познакомили с пограничной заставой и со старослужащими солдатами. Постепенно они стали привыкать к новому месту.

Рэке внимательно приглядывался к Кольхазу. Он заметил, что тот ест небрежно и без аппетита, часто стоит у окна и, погруженный в свои мысли, смотрит на приграничный лес. А на одном из занятий, когда руководитель рассказывал новичкам о традициях заставы, Рэке заметил, что Кольхаз скептически улыбался.

Однажды он увидел Кольхаза стоящим под деревом, которое уже наполовину сбросило свой осенний наряд. Солдат наклонился вперед и смотрел вдаль, затем вытащил из кармана блокнот и принялся что-то торопливо записывать.

В воскресенье перед обедом Рэке вызвали к командиру взвода. Лейтенант стоял у окна и ждал его.

— Как дела? Что делают новички? — спросил он и движением руки пригласил фельдфебеля сесть.

Рэке подобный вопрос нисколько не удивил.

— Ничего, — ответил он, — в сущности, все идет нормально. Кениг немного медлителен и любит прихвастнуть, но со временем это пройдет. Поля можно сделать моим заместителем, когда Шонер весной демобилизуется. Остается один Кольхаз…

— Как он себя ведет? — прервал его лейтенант. — Что делает?

Рэке подумал и нерешительно ответил:

— Упрямый он очень. Изображает из себя героя-одиночку и, вероятно, нравится сам себе в этой роли.

— Я случайно узнал, что на одном из литературных вечеров в своем родном городе он читал стихи. Свои стихи, которые, мягко говоря, попахивали пацифизмом. Он тогда был в отпуске, это до того, как он прибыл к нам. Любопытно, не правда ли?

Рэке опустил голову и, чувствуя себя немного смущенным, сказал:

— Одно из этих стихотворений я знаю…

— Откуда? Он вам сам его показывал?

— Нет, мне дал его бывший командир. Вот оно…

Лейтенант взял листок, сел и начал читать, а Рэке в это время рассказал ему, при каких обстоятельствах это стихотворение было написано.

— Я сознательно не сказал вам об этом, — проговорил он. — Чтобы ему не пришлось начинать у нас с чересчур тяжелым багажом.

Лейтенант задумчиво посмотрел на Рэке, прочитал стихотворение еще раз, беззвучно шевеля толстыми губами. Вернул листок со словами:

— То, что вы умолчали об этом, еще ничего не меняет. От этого не легче ни ему, ни нам. Ну, хватит об этом. Теперь, по крайней мере, ясно, о чем он думает. Возникает вопрос: как нам с вами его перевоспитать?

— Быстро перевоспитать человека нельзя, товарищ лейтенант. Для этого нужно время.

— Сколько? — спросил Альбрехт. — Как вы думаете, сколько времени?

Ульф попытался улыбнуться, но улыбки не получилось. Избегая взгляда лейтенанта, он неуверенно проговорил:

— Возможно, год, возможно, больше. Некоторым людям вообще не удается перевоспитать себя.

— Кольхазу удастся?

— Думаю, да.

— Откуда такая уверенность?

— Трудно объяснить. В двух словах не скажешь…

— Интуиция подсказывает? — заметил Альбрехт. — Но, товарищ фельдфебель, не можем же мы ориентироваться только на нее…

— Простите, — перебил Рэке, — я хочу только попытаться… Кольхаз ненавидит войну больше чумы.

— Думаю, чуму скорее боятся, чем ненавидят.

— Согласен, страх здесь тоже есть, но не только он один. Иначе это было бы плохо.

— Почему?

— Страх испытывают к непонятным вещам, с которыми не знают, как справиться. Страх парализует человека. Он делает его неспособным трезво оценивать опасность. Ненависть — это другое чувство. С ненавистью страх преодолеть легче. Ненависть придает силы. Без нее трудно было бы, к примеру, преодолеть инквизицию и фашизм.

— Согласен, — кивнул лейтенант, — но фашизм еще не побежден окончательно. А вы уверены, что Кольхаз владеет своими чувствами?

— В какой-то степени да, — ответил Ульф, — он понимает, что страх унижает человека, но еще не совсем научился управлять своей ненавистью. Наоборот, подчас оба управляет им. Вот его и нужно научить управлять ею. Надо дать ему понять цену ненависти и цену любви. Если он это поймет, то скорее умрет, чем отступит от своего.

Лейтенант встал, подошел к окну и сказал:

— В данном случае ваша теория хромает. Вы просите год на его воспитание. В течение года он будет у нас, и за это время мы должны сделать из него хорошего пограничника.

— Да.

— Выслушайте меня внимательно, хотя ничего нового я вам и не скажу: каждый солдат-пограничник несет ответственность за свой участок границы. Кто-то сказал: где пройдет косуля, там пройдет и человек. А где пройдет человек, пройдет и целая дивизия. Мы же с вами обязаны денно и нощно охранять государственную границу, мы в ответе за каждый ее метр.

— Я знаю это, — сказал Ульф. — Но вот Кольхаза знаю пока мало, однако это не самое главное. Он наш товарищ, мы должны сделать из него хорошего защитника родины.

Альбрехт подошел к нему.

— Хорошо. Но я не могу дать вам на его воспитание целый год, товарищ Рэке.

— Я постараюсь уложиться в меньший срок, хотя это будет зависеть не только от меня.

— Знаю, и все же либо мы сделаем это до того, как его назначат начальником поста, либо это будет неверный ход. Впрочем, можете полностью на меня рассчитывать.

— Спасибо, товарищ лейтенант!

— Значит, все остается так, как задумано: Кольхаз поступает сегодня же в ваше распоряжение. Действуйте.

— Слушаюсь.

* * *

Около полудня погода прояснилась. Когда Кольхаз и Рэке вышли из расположения роты, ярко светило солнце. Ветер гнал еще тяжелые черно-серые облака на восток, но перед самым заходом солнца небо стало уже ярко-голубым и безоблачным.

Они шли друг за другом по каштановой аллее. На деревянном мостике через ручей сделали короткую остановку.

— Вы уже привыкли у нас? — спросил Ульф.

Кольхаз засмеялся и сказал, что ожидал этого вопроса.

— А что смешного в моем вопросе?

— Я смеюсь потому, что вопрос ваш хоть и избитый, но все равно в какой-то мере неожиданный. А это уже смешно.

— Бывает, что вопросы задают, не рассчитывая на ответ. Жаль, что сейчас вы просто не сказали: «У меня все в порядке».

— Что я могу вам сказать? Прошла всего одна неделя. За это время я узнал, как зовут ребят из отделения, познакомился с несколькими жителями Таннберга, имею приблизительное представление о том, где проходит государственная граница. Большего от меня пока и требовать нельзя.

— Вам здесь нравится?

— Нравится? — переспросил Кольхаз. — Не знаю. Я как-то не думал об этом. До сих пор я уяснил себе одно: в армии отдают приказы, которые надо выполнять независимо от того, нравятся они тебе или нет.

— Минуточку! Вот вы говорите: приказы, приказы! Приказы действительно надо выполнять без разговоров. Это верно. А вы не задумывались над тем, что, собственно, такое приказ?

— Как это что? Приказ — это требование, указание, которое нельзя обойти… Одним словом…

Рэке помог найти нужные слова.

— Абстрактно приказ — средство для выполнения общественных нужд, — сказал он. — Человек, как существо общественное, не может существовать вне общества. Значит, в своей деятельности он должен учитывать интересы этого общества и подчиняться им. Дисциплина — это хорошо, но она зависит от личной ответственности каждого.

— Да, я знаю. Приказ необходим. При любых обстоятельствах он должен быть выполнен, потому что он тесно связан с воинской дисциплиной, с ответственностью каждого… А на кого вы хотите возложить ответственность? На кого, я спрашиваю? На командира?! В таком случае каждый американский солдат во Вьетнаме, который, получив приказ, убивает ни в чем не повинных мирных жителей…

— Постойте-ка!

— …И, я хотел сказать, каждый негодяй может спокойно сослаться на то, что он-де только выполняет приказ. И ничего больше. Где же настоящий критерий между справедливостью и несправедливостью?

— Вы сбиваете меня, товарищ Кольхаз. Как здесь можно сейчас говорить о приказах и воинской дисциплине, не говоря о том, кому и для чего они нужны? Кому служат? У нас государство рабочих и крестьян, следовательно…

— Старо! — воскликнул Кольхаз. — Это я уже сто раз слышал.

— Но, видимо, не продумали до конца. Утверждение Галилея «и все-таки она вертится» повторялось тысячи раз, но не утратило из-за этого своей правильности. Думаете, в нашем с вами споре не то же самое? Вы отдаете себе отчет в том, что это значит: в немецком государстве существует армия, новая армия, служащая не целям войны, а целям мира?

Кольхаз задумался. Склонив голову набок, он покусывал сорванную травинку.

— Итак, армия для мира. Хорошо, но какая мне от этого польза, если мне придется умереть за мир? Я хочу жить. Человек рожден, чтобы жить, а не для того, чтобы убивать!

На лице Рэке промелькнула улыбка.

— Каждый хочет жить, и я тоже. Но человек не может сам себе выбрать эпоху. У него два выхода: либо оставить все как есть и жить, приспосабливаясь, либо попытаться изменить мир. В наше время, когда мир находится под угрозой, нельзя рассматривать себя как пуп земли. Счастье отдельного человека возможно лишь при счастье всех! Кто этого не понимает, товарищ Кольхаз, тот никогда не поймет смысла жизни!

— Вы слишком строги, — сказал Кольхаз, немного помолчав.

— Порассуждаем потом, — предложил Рэке, — время у нас еще будет.

Они подошли к опушке леса. Фельдфебель объяснял Кольхазу их сегодняшнее задание. Им надлежало проверить половину патрулей, а затем в течение часа наблюдать за деятельностью западногерманской таможни и пограничной охраны.

— Вы пойдете немного впереди и будете вести наблюдение вперед и вправо. Оружие держать наготове. Вперед!

Через несколько минут они подошли к полосе заграждений и свернули на тропинку, ведущую к патрульным постам. Рэке внимательно всматривался в тщательно проборонованную контрольно-следовую полосу. Одновременно он старался не упустить из виду и Кольхаза, который должен был вести наблюдение за местностью, лежащей по ту сторону границы. Почти сплошь она была покрыта хвойным лесом. Тесно переплетаясь друг с другом, темно-зеленые ветви склонялись почти до земли, не давая возможности что-либо увидеть. Только местами вдали мелькала прямая как стрела лесная дорога.

Когда тропинка позволяла идти рядом, Рэке показывал Кольхазу следы диких зверей, объясняя, чем они отличаются друг от друга, перечислял названия местности, указывал наиболее опасные места, где чаще всего может появиться враг.

Кольхаз слушал эти объяснения равнодушно, не задавая никаких вопросов.

«Или он боится, но старается скрыть это, или он не представляет опасностей, которым подвергаются пограничники, — думал Ульф. — И то и другое плохо и может привести рано или поздно к роковой ошибке. Каждый пограничник должен знать об опасности, не должен бояться ее, быть готовым смело и решительно действовать в любой обстановке. Иначе и быть не может. Чем быстрее новичок поймет это, тем лучше. Но как объяснить ему это?»

Вдруг Кольхаз остановился и поднял с земли листок бумаги.

— Что это? — спросил Рэке.

Кольхаз протянул ему листок:

— Листовка какая-то.

— Надо немедленно сообщить на заставу.

Они повернули назад. У ближайшего замаскированного телефона Рэке позвонил на заставу и доложил об обнаруженной листовке. После этого они продолжали проверку постов.

— Как они их сюда забрасывают? — спросил Кольхаз, указывая на листовку.

— С помощью воздушных шаров, — объяснил Рэке. — Запускают их в воздух при нужном направлении ветра.

Кольхаз кивнул.

Прошло около часа, прежде чем они остановились отдохнуть. Граница в этом месте делала петлю в юго-западном направлении. Она шла по невысокому холму, пересекала шоссе, а потом тянулась через поле.

Они пошли по опушке леса, параллельно границе. Прячась за густыми кустарниками, вышли к крайней точке своего участка. На ходу Ульф тихо уточнял задание. Справа от них лежала каменистая дорога, которая вела в долину, а потом через границу на ту сторону. Кольхаз вел наблюдение за дорогой и местностью левее ее, Рэке осматривал правую часть местности.

Через некоторое время слева подошли двое пограничников, которые проверяли вторую половину патрулей, и в ту же минуту с той стороны границы послышался громкий шум моторов.

— Запомните этот звук, — заметил Рэке, — это шум моторов бронетранспортеров погранохраны ФРГ, мы их сейчас увидим. Очень важно, чтобы пограничник ночью по звуку определил место, откуда он исходит.

— Ясно, — согласился Кольхаз, — но я ничего не вижу.

Ульф объяснил, что за лесом дорога огибает холм.

— Иногда их пограничники, чтобы сократить путь, едут прямо по просеке, но обычно они пользуются шоссе, и тогда их с нашей стороны не видно. А вот и они! Пригнитесь, а то нас заметят.

В этот момент из лесу на поляну вынырнула машина, развернулась, и Кольхаз увидел, как из кузова на землю спрыгнули пять пограничников и водитель.

Кольхаз впервые видел так близко западногерманских солдат; он наблюдал, как они, с автоматами на ремне, переговариваясь и шутя, шли к шлагбауму. Разговоры они прекратили только тогда, когда подошли совсем близко к контрольному пункту, который находился справа от холма и был еще виден.

— Возьмите бинокль, — прошептал Рэке, — и запоминайте, что делают эти ребята. Особое внимание обратите на знаки различия, форму одежды и оружие.

— Меня интересуют их лица, — пробормотал Кольхаз и взял бинокль. — У человека в двадцать лет и более должно быть свое лицо.

— Ну и что же вы видите?

— Подождите. Я еще не рассмотрел их.

Рэке молчал, поглядывая на Кольхаза, стараясь отгадать, что же он скажет. Тот вскоре опустил бинокль и сказал:

— У них самые обыкновенные лица, какие можно встретить повсюду. Они такие же, как и все остальные. Что-то я не заметил на них зверского выражения и тупости.

— Возможно. Но эти солдаты служат людям, которые…

— Пожалуйста, не надо газетных фраз, — перебил его Кольхаз, — я их достаточно наслушался.

— А вы сами что о них думаете?

— Думаю, что и здесь и там есть солдаты. А когда парня забирают в солдаты, его не спрашивают, хочет он служить и армии или нет.

— Ну и?..

— Разве не ясно? Иногда нам говорят, что в их стране несколько безумцев толкают на бойню миллионы безвольных глупцов. Но ведь там десятки тысяч людей выступают против войны.

— Ну и что?

— Разве не понимаете?

— Нет, — решительно ответил Рэке. — Вы называете известные факты, которые, собственно, никто не оспаривает, но которые ничего не изменяют!

— Мы все время говорим о разном, — заметил Кольхаз.

— Объяснитесь толком, — строго сказал Рэке. — Вы хотите сказать…

— Я считаю неправильным ставить клеймо убийцы и поджигателя войны на каждого, кто носит военную форму, — заявил Кольхаз.

— Каждые пять из десяти носят форму потому, что так нужно, потому, что у них нет иного выбора. Однако решающим фактором является то, в какой армии служит человек, какую власть он охраняет с оружием в руках.

— Какую власть? — переспросил Кольхаз. — Вы упускаете из виду, что за границей тоже есть партия, которая входит в состав правительства и членами которой являются многие рабочие.

Тогда Ульф, забыв, где они находятся, воскликнул:

— Ответьте мне, только прямо: эта партия экспроприировала капиталистов?!

— Нет…

— Она прогнала к чертовой матери баронов и помещиков и отняла у них землю?

— Вы слишком многого хотите…

— Да или нет?

— Нет…

— Нет, ничего этого она не сделала. Она оставила все как есть и менять ничего не собирается. Неужели вы не понимаете, что эта партия просто смеется над надеждами рабочих и других людей доброй воли?

— Поживем — увидим, — возразил Кольхаз. — Я считаю, нам еще рано судить об этом.

— У нас нет времени ждать. Я видел своими глазами, как к нам с той стороны перебросили лозунг: «Немец, не стреляй в своих братьев!»

— Что же в нем плохого?

— Все! Кто стрелял в Руди Арнштадта? Кто убил Петера Геринга и Эгона Шульца? Кто, я спрашиваю? Кольхаз, чудак человек, неужели вы не видите их намерений? Не понимаете, что вас хотят провести.

Кольхаз хотел что-то ответить, но тут зазвонил звонок потайного телефона. Рэке взял трубку. В то же время он заметил, что два пограничника ФРГ перешли границу и, стоя у самого заграждения, бросали что-то через проволоку, а другие охраняли их, держа наготове оружие.

В трубке послышался взволнованный голос дежурного:

— Почему молчите, что случилось? Соседние посты уже давно доложили обстановку.

Докладывая обстановку, Рэке не сводил глаз с противника… Один из западных пограничников с трудом сдерживал рвущуюся с поводка овчарку. Когда спустили собаку с поводка и она рванулась вперед, Ульф понял, что там происходило.

— Внимание! Они, наверное, бросили на заграждение кусок мяса, собака же побежит за ним и обнаружит минное поле.

Собака большими скачками неслась к заграждению. Она подлезла под проволоку и принялась бегать взад-вперед, отыскивая мясо.

— Не может быть, — испуганно прошептал Кольхаз, — так нельзя! Мы должны что-то сделать!

В этот момент раздался глухой взрыв, собака взлетела на воздух и шлепнулась на землю в нескольких шагах от места взрыва.

Пограничники с той стороны, весело смеясь, достали карты и что-то нанесли на них.

— Проклятье! — пробормотал Рэке. — Действовать надо было раньше, теперь уже поздно. Вместо того чтобы выполнять приказ, я занимался болтовней с этим желторотым. Господи, до чего же он меня довел!

Он хотел позвонить на заставу и доложить о случившемся, но не успел, так как увидел неподалеку командира взвода с дежурным подразделением.

 

4

— Как вы, опытный командир, могли заняться болтовней при выполнении служебного задания? А еще член парткома, — начал свой выговор Гартман.

— Я и сам не знаю, как все получилось. Разговаривая с Кольхазом, я чуть-чуть отвлекся…

Сидевший рядом с Альбрехтом капитан Куммер покачал головой.

— Не будем спорить попусту, — сказал он. — Вы заметили момент нарушения границы?

— Нет.

— Вы заметили, откуда у них появилась собака?

— Нет. Возможно, они привезли ее с собой в бронетранспортере, но точно я этого сказать не могу.

— Вот так да! За эти две минуты они спокойно могли ухлопать вас обоих. За две минуты можно было натворить черт знает что! Тебе хоть это понятно? — горячо говорил Гартман.

— Понятно…

— Тогда не верти вокруг да около, — возмутился Гартман. — Битый час мы твердим тебе свое, а ты нам — свое. Так мы ни до чего не договоримся!

Рэке откинулся на спинку стула, взглянул на всех по очереди и сказал:

— Но что же мне было делать?

— Дело в том, что ты нарушил устав, — заметил сидящий рядом с Рэке Раудорн.

Ульф хотел резко ответить, но его перебил Гартман:

— Ты грешишь против правды…

— В этом меня нельзя упрекнуть! — вскочил Ульф. — Я рассказал все как было. Спросите Кольхаза. Он подтвердит.

— Да нет, — успокоил его Куммер, — никто не сомневался в том, что вы говорите правду. Речь идет о вашем поведении как старшего дозора…

— Я готов нести ответственность за свой проступок.

— Говори яснее, по крайней мере, мы сэкономим время, — съязвил Гартман.

Ульф вскочил со своего места так, что стул с грохотом полетел на пол, и закричал:

— Да что это, в конце концов? Может, мне обозвать себя ослом? Идиотом, который не понимает, в чем дело? Может, посыпать себе голову пеплом или растерзать себя? Да, я совершил ошибку, признаю это и готов нести наказание. Что еще от меня надо?

Гартман перегнулся к нему через стол и сказал:

— Мне кажется, успехи вскружили тебе голову. Ты разучился правильно воспринимать товарищескую критику. Стал высокомерным и тщеславным.

— Это неправда!

— Теперь говорю я. — Гартман поднялся. — На подобный проступок мы не можем смотреть сквозь пальцы, независимо от того, произошел он с тобой или с кем-то другим.

— Мне больше нечего сказать, — упавшим голосом заметил Ульф.

— Прошу слова, — раздался в этот момент голос лейтенанта Альбрехта. — Наш товарищеский долг — прежде всего быть объективными. Так что сядьте.

— Согласен. Ты прав, товарищ Альбрехт. Но не думай, что мое мнение изменится, если я сяду, — улыбнулся Гартман.

Альбрехт не смутился. Он встретил взгляд Рэке и тихо, но настойчиво сказал:

— Вы напрасно упорствуете, товарищ Рэке. Хочу вам сказать, в чем заключается ваша ошибка: вы недооцениваете противника.

Ульф удивленно повернулся к Альбрехту, хотел возразить ему, но только скривил губы и промолчал. «Я недооцениваю противника? — думал он. — Я? Это что-то новое».

В нем постепенно поднималось чувство оскорбленного самолюбия, но, погрузившись в свои мысли, он прослушал выступление Альбрехта. И только когда Раудорн подтолкнул его, он увидел, что все смотрят на него, а Гартман с упреком заметил:

— Подождите предаваться мечтаниям, товарищ Рэке. Кто еще хочет выступить?

— Я, — вызвался Раудорн. — Мы должны дать ему время. Он должен все еще раз продумать. И мы тоже. Позже на общем собрании обсудим этот вопрос.

Гартман оглядел присутствующих и, не слыша возражений, сказал:

— Хорошо. Пусть будет так. Товарищ Рэке, ты согласен?

Ульф кивнул.

— Тогда на этом закончим.

Ульф поднялся первым и молча вышел из комнаты. Он был зол на себя и на других. Придя к себе в комнату, он подошел к окну и прижался лбом к холодному запотевшему стеклу. Затем выключил настольную лампу, лег, не раздеваясь, на кровать и уставился в потолок, слабо освещенный уличным фонарем.

По коридору прошли Гартман и Альбрехт. На лестничной площадке они остановились.

— Он ничего не понял, — заговорил Альбрехт, — мы хотели услышать от него осуждение собственного поступка, а он этого не сделал.

— Не оправдывай его, — перебил его Гартман, — я все понимаю. Но понять человека — еще не значит извинить его. Это было бы самое плохое, что мы могли сделать.

— Согласен! — произнес Альбрехт после секундного раздумья. — Но позвольте вам заметить: упреками мы от него ничего не добьемся. Рэке — человек, который прежде всего реагирует на целесообразность и логику…

— Логика — это хорошо, — перебил его Гартман. — Но при охране государственной границы нужно быть особенно бдительным, строго выполнять инструкцию, а не болтать с подчиненными…

Приподнявшись на кровати, Ульф слушал этот разговор. Но вот офицеры пошли дальше, шаги звучали все тише и тише. Ульф снова лег и закрыл глаза.

Случайно этот разговор слышал и Кольхаз. Он стоял у стенгазеты этажом ниже. Задрав кверху голову, он прислушивался. Когда он услышал, что говорившие спускаются вниз, быстро зашел в комнату отдыха и прикрыл за собой дверь.

Неделя тянулась очень долго. Рэке часами просиживал над книгами и редко бывал в комнате своего отделения. Он заходил туда на минутку, отдавал указания, а остальное поручал своему заместителю.

Встречи с Кольхазом он старался избегать. Он следил за ним на занятиях издалека и видел, что тот все выполняет, но, как говорится, без души.

Раудорн попытался дважды заговорить с Кольхазом, но, встретив вежливый отпор, отступал.

Однажды холодным утром Рэке и Кольхазу поручили проверить посты на правом участке погранзаставы.

В девять часов утра они уже были на наблюдательной вышке. Ульф поставил задачу, Кольхаз коротко ответил:

— Слушаюсь!

На участке все было спокойно. Сразу за заградительной полосой поднималась стена густого хвойного леса, чуть дальше местность плавно понижалась.

Ульф поднес к глазам бинокль и стал рассматривать местность, но спускавшиеся до земли густые еловые лапы не позволяли заглянуть в глубь леса. Он не замечал, что Кольхаз моментами испытующе на него поглядывал.

После длительного молчания Кольхаз отважился и спросил нерешительно:

— Как называется вон та деревня?

— Рорбах, — ответил Ульф, не отнимая от глаз бинокля.

— А церковный купол позади леса, это в Хютенроде?

— Да.

— Таможня расположена там же?

— Нет.

Кольхаз обиженно поджал губы, отвел взгляд в сторону и через некоторое время тихо спросил, не глядя на Ульфа:

— Что нам теперь будет?

«Что нам теперь будет?..» Ульфу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он имел в виду. Он опустил бинокль и холодно ответил:

— Вам — ничего.

— Я очень сожалею.

Рэке отвел глаза. «Это была моя вина», — подумал он и стал припоминать свою оплошность.

Когда Кольхаз спросил, не по поводу ли этого случая собирается партийное собрание, Ульф резко ответил:

— Товарищ Кольхаз, мы с вами оба должны сделать из этого случая выводы. Я готов отвечать на все ваши вопросы, но только не во время выполнения боевого задания. А сейчас я требую, чтобы вы не отвлекались от наблюдения.

Кольхаз с недоверием взглянул на него и, отвернувшись, стал рассматривать опушку леса.

* * *

После обеда Рэке пошел на собрание. У дверей его поджидал Раудорн. Ульф хотел протай мимо, но ефрейтор остановил его.

— Что случилось? Ты что, совсем уже дошел?

— Как это «дошел»?

— Со своими мечтаниями.

Рэке скривил губы.

— Да. Насколько это возможно.

— Что значит да? Ты сегодня опять собираешься отмалчиваться, а говорить должны другие?

— А разве я не пытался объяснить им, как все произошло?

— Нет, — ответил Раудорн, — сегодня речь пойдет о другом.

— Идем, — сказал Ульф, — а то опоздаем.

Они вошли в зал. Ульф сел и, опустив голову, начал листать свой блокнот. Раудорн занял место рядом. Негромкие перешептывания стихли, все взгляды обратились на Гартмана, когда он объявил собрание открытым.

Ульф сильно волновался. Он ожидал упреков, но Гартман коротко изложил суть дела, так что раздражение Ульфа постепенно начало проходить.

Закончив говорить, Гартман предложил Ульфу дать оценку своему поведению.

Рэке встал и огляделся. Альбрехт кивнул ему одобряюще. Одни избегали его взгляда, в глазах других он видел любопытство. Он колебался, пока Гартман не сказал:

— Ну, товарищ Рэке, мы ждем ваших объяснений.

Ульф рассказал, как было дело, назвал причины проступка я прямо признал свою вину.

— Только с одним я не могу согласиться, — сказал он в заключение, глядя на Гартмана, — с тем, что я якобы недооцениваю врага. Это уж слишком.

— Хорошо. Кто хочет выступить? — предложил Гартман.

Несколько рук поднялось одновременно. Мнения выступавших разделились. Одни считали проступок незначительным. Другие говорили, что, как им кажется, Рэке еще не понял всей важности происшедшего.

— Нам не надо приводить доказательства того, что ты недооцениваешь противника, ты сам доказал это, — сказал в своем выступлении Раудорн. — Твои слова расходятся с действиями…

— Разве я спорю? — перебил его Ульф. — Разве я сказал что-то другое? Разве я хочу уклониться от сделанных выводов?

— От своих нет! — возразил Раудорн. — Но от наших да.

— Тогда говорите яснее, — попросил Ульф, — я намеков не понимаю.

— Я и собираюсь сделать это, — сказал Альбрехт. — Раудорф совершенно прав. Итак, мне кажется, что вы представляете себе последствия своего проступка следующим образом: я, мол, провинился, хотя у меня и были хорошие намерения. Накажите меня, и кончим с этим. Верно?

— Да.

— Кончить о этим должны вы сами. Пока вы теоретически пытались доказать опасность противника, он предпринял нападение на нашу государственную границу, и, между прочим, не теоретически, а практически! Вы должны понять, что совершили серьезный проступок.

Ульф опустил голову и прикусил до боли нижнюю губу. Аргументы Альбрехта были достаточно убедительны, но в эту минуту он был не в состоянии встать и честно признать это.

— Ну, теперь ты понял, чего мы от тебя хотим? — спросил Гартман.

Рэке кивнул. Раудорн встал:

— Я предлагаю объявить товарищу Рэке на первый раз замечание.

Некоторые согласно закивали, другие о чем-то перешептывались.

— Товарищ Рэке, ты хочешь еще что-нибудь сказать? — спросил Гартман.

— Нет.

— Все слышали предложение? Есть другие предложения? — Гартман подождал секунду. — Ну что ж, давайте голосовать… Единогласно.

Собрание закончилось. Ульф ушел первым. Альбрехт вышел за ним, догнал его в коридоре и сказал:

— Пойдемте вместе. Нужно кое о чем поговорить.

В комнате командира взвода было тепло. Альбрехт налил себе и Ульфу по чашке кофе. Они сели.

— Ну что же? — начал Альбрехт. — Как будем жить дальше?

Не поднимая глаз, Ульф помешивал ложечкой кофе, на его губах застыла грустная ироническая улыбка.

— Как будем жить? — повторил он наконец. — Как-нибудь будем…

— Как-нибудь нельзя, не имеем права, — прервал его Альбрехт. — Только не вздумайте обижаться и дуться, как мальчишка, которому запретили играть в футбол.

— Я буду стараться!

— Это хорошо.

— Вы думаете, мне сейчас легко? Думаете, я могу спокойно приступить к работе?

— Нет.

— Хорошо, я вам скажу, как буду жить дальше…

Они помолчали. Первым нарушил молчание лейтенант:

— Несколько лет назад у меня был хороший друг, инженер, который очень любил много и вкусно поесть. Еда была для него самым главным. Потом он начал истязать себя недоеданием и сильно похудел. Мы предостерегала его, но он не слушал даже после того, как за три месяца похудел почти на пятнадцать килограммов и одежда болталась на нем, как на вешалке, пока наконец окончательно не обессилел и однажды, идя домой, не потерял сознания. Было это в январе, стоял мороз, и ему просто повезло, что через несколько минут его кто-то нашел и оттащил в соседний дом. Результат — ужасная нервная лихорадка и пересуды, которые до сих пор еще не прекратились. Вот так-то.

— Сравнение явно хромает, — заметил Ульф.

— Я хочу вам помочь, — сказал Альбрехт, — но это возможно только в том случае, если вы сами этого захотите.

— Спасибо, товарищ лейтенант.

Альбрехт почувствовал отчужденность в голосе Ульфа. Он поднялся:

— Подумайте обо всем, а через несколько дней мы продолжим разговор. И еще одно: я особенно ценю ваш ум. Не теряйте его никогда. Да… Сегодня в деревне последний день ярмарки. Ваше отделение идет в увольнение?

— Так точно.

— Я бы на вашем месте сходил туда.

— Мне все равно.

— И все же сходите — не пожалеете. Ульф ответил «так точно» и вышел.

«Полное безразличие, — подумал Альбрехт, — сходил бы на ярмарку с ребятами, повеселился бы немного…»

* * *

Ульф вошел к себе в комнату и нерешительно огляделся. На тумбочке лежала взятая у Трау книга. Он начал листать ее, пока не наткнулся на стихотворение, которое искал. Прочел его раз, другой. Вдруг его осенило. «Подожди, приятель! — подумал он. — Вот теперь ты мне попался! Если ты вешаешь портрет любимого поэта над своей кроватью, то уж следует знать его лучшие произведения!» Потом ему пришло в голову, что в село Кольхаз не пошел потому, что в свое первое увольнение он решил навестить свою девушку. Но это не испортило его хорошего настроения, наоборот, отсутствие Кольхаза давало возможность отложить все дела на завтра, посидеть с ребятами, выпить пива, потанцевать. Ульф быстро собрался. Дул холодный северо-восточный ветер. Лужицы покрылись первым тонким ледком. Ульф поднял воротник шинели и глубоко в карманы спрятал руки. «Снова надо привыкать к заморозкам», — подумал он.

Вокруг большой старой липы на деревенской площади была поставлена карусель, качели и несколько киосков. Толстый краснощекий продавец лотерейных билетов громко расхваливал свой товар. У прилавка, где продавались жареные сосиски, стояла очередь, и продавец сердился на нетерпение своих покупателей. Несмотря на то что было холодно и начинало уже смеркаться, у карусели толпились ребятишки, не хотевшие нести домой последние оставшиеся у них медяки.

Ульф пересек площадь и вошел в деревенский ресторанчик. В невысоком зале было тепло, в воздухе плавал табачный дым и стоял гул множества голосов. С самого полудня, почти не переставая, играл небольшой оркестр. В этой суматохе Ульф не сразу нашел своих товарищей. Наконец он увидел Шонера, который приветственно махал ему рукой, а потом Кенига: он танцевал с невысокой девушкой, едва достававшей ему до плеча и смущенно на него поглядывавшей.

Ульф усмехнулся, глядя на друзей, проходя между столиками. Тут он заметил и Поля с Раудорном и от души им обрадовался. «Отвлечься от службы, выпить пивка, поговорить, посмеяться, потанцевать — вот что мне сейчас нужно», — подумал он, здороваясь со всеми.

— Мы уж думали, ты не придешь, но на всякий случай заняли тебе место, — сказал Шонер в ответ на его приветствие.

Ульф сел. Танец вскоре кончился, и к ним подошел Кениг.

— Господи! — воскликнул он, широко улыбаясь. — Я смотрел на нее и думал: «Вот это девушка!» А когда она встала, то оказалась мне только по пояс… А какой у них ударник, ребята!.. Добрый вечер, товарищ фельдфебель!

— Ударник? — переспросил Ульф. — Что это такое?

— Вы разве не знаете? Так называют музыканта в оркестре, который играет на ударных инструментах.

Ульф улыбнулся и спросил Кенига, играет ли он на каком-нибудь музыкальном инструменте.

— Что за вопрос! На гитаре и, если нужно, могу быть ударником.

— Вот как, — заметил Ульф. Внезапно ему пришло в голову, что он уже достаточно много знает о Кольхазе и почти ничего об остальных. Он хотел кое о чем порасспросить Кенига, но оркестр снова заиграл, на этот раз модный быстрый танец. Все, кроме Поля и Ульфа, шумно поднялись и пошли приглашать девушек.

Официант принес пиво. Ульф спросил Поля, почему он не танцует.

— Честно говоря, я не умею, — признался он. — В шестнадцать лет, когда еще не стыдно было учиться, я вкалывал с утра до ночи, а потом… Однажды ребята уговорили меня пригласить девушку. Это была стройная блондинка с большими нахальными глазами и высоко взбитой прической. Сначала все шло хорошо, но потом оркестр начал играть что-то быстрое, почти как сейчас, и все рухнуло. Она танцевала, а я топтался на месте и не знал, что делать со своими руками и ногами. Когда на нас стали обращать внимание и даже смеяться, она ушла, оставив меня одного посреди зала. Больше я танцевать не пытался.

Ульф кивнул.

— Мне это чувство знакомо. Когда я был моложе, мне тоже как-то отказала девушка. Все вокруг смеялись, а я готов был провалиться сквозь землю. Прошло полгода, прежде чем я снова решился. Надо не думать об отказе, отбросить эти мысли, из-за которых сидишь как пришитый на своем месте, когда так хочется потанцевать. Единственный выход — пересилить себя.

— Верно сказано, — согласился Поль. — Так бывает не только в танцах. Что-нибудь не ладится, и вместо того чтобы отыскать причину неудачи и начать все сначала, оставляешь все как есть, боясь, что снова ничего не выйдет.

Эти слова вернули мысли Ульфа к Кольхазу, к собранию, к разговору с Альбрехтом. Он сидел в глубокой задумчивости, пока Поль не спросил:

— Вы не пойдете со мной в другой зал, товарищ фельдфебель? От этой музыки прямо голова лопается…

Ульф кивнул и прошел за ним через боковой выход в коридор, который вел в пивную.

Пивная была почти пуста. Они заняли столик у окна, Поль заказал две кружки пива и сказал, повернувшись к Ульфу:

— Я пригласил вас сюда не так просто. Хотел вам кое-что сказать.

— За кружкой пива? — скептически усмехнулся Ульф.

— Не бойтесь, я не пьян.

— Выкладывайте!

— Собрание было из-за Кольхаза, да? — спросил нерешительно Поль.

— Нет, — возразил Ульф, — из-за меня. Я был старшим наряда.

— Но ведь во всем виноват был он. Он довел вас до этого…

— Что значит «довел»… Ответственность в армии всегда несет старший…

Поль отпил из кружки и сказал:

— Я должен сказать, хотя, быть может, я даже буду не прав. Нам всем кажется, что все командиры у нас занимаются только Кольхазом, только им одним. Поймите меня, пожалуйста, правильно…

— Вы хотите сказать, что он пользуется какими-то привилегиями?

— Нет. Но когда вы приходите в нашу комнату, вы интересуетесь им больше, чем другими. Говорите с ним дольше и обстоятельней. Больше от него требуете.

— Больше требую? Не понимаю вас!

— Например, недавно на занятиях по физподготовке мы отрабатывали упражнение на турнике. У нас с Кенигом получалось не лучше, чем у Кольхаза, но вы помогали только ему и до тех пор, пока оно не стало у него более или менее удаваться.

— Ну и что? Вы считаете, что я поступил неправильно?

— Правильно-то правильно. Но нам тоже нужно было помочь.

— Кольхаз человек сложный. Может, поэтому я и уделяю ему больше внимания. Я учту ваше замечание. — Ульф протянул руку. — Давайте сегодня об этом больше не говорить. Спасибо вам.

Они шли по слабо освещенному коридору. У дверей в зал Поль вдруг остановился и удивленно сказал:

— Смотрите, Кольхаз!

Кольхаз стоял у стойки — шинель нараспашку, фуражка лихо сдвинута на затылок. Он, видимо, уже выпил, подвинул бармену стакан, попросил налить еще.

— Идите к ребятам, — сказал Рэке Полю, — я сам займусь им.

Он подошел к Кольхазу, который уже было поднес стакан к губам, положил ему руку на плечо и сказал:

— Не торопитесь. Вы испортите себе вечер, если и дальше будете продолжать в том же духе.

— Товарищ фельдфебель! — воскликнул солдат, еле ворочая языком. — Бармен, еще раз водки!

— Спасибо, я не хочу, — отказался Ульф.

— Не надо ломаться, — громко сказал Кольхаз, — выпить с Полем вы не отказывались. Или вы пьете со всеми, кроме меня?

Ульф вспыхнул, но сдержался и спокойно ответил:

— Хорошо, я выпью. Но только немного.

— Ладно! Немного так немного… Вы помните Соколова из «Судьбы человека»?

— А что?

Бармен взял стакан с полки, наполнил его до краев.

— Как это «что»? Вот это был мужик! У нас таких днем с огнем не найдешь, можете мне поверить. Пью за него!

Ульф неохотно взял стакан, чокнулся с Кольхазом и отпил глоток.

— К чему вы клоните? — спросил он недоверчиво. — Я не вижу взаимосвязи.

— А я вижу, — упрямился Кольхаз. Он не потерял головы от водки, хотя и пил на пустой желудок. — За ваше здоровье!

Ульф наконец понял.

— Но сейчас же не война, а мы с вами находимся не в лагере для военнопленных, — заметил он. — Он пил так лихо потому, что от этого зависела его жизнь. И не забудьте: когда было нужно, он без жалости и без колебаний задушил предателя. Вы всегда замечаете только то, что вам подходит!

— А вы? Вы проповедуете честность, а сами потихоньку едете в город, чтобы спросить, стоит ли брать в отделение дважды провинившегося парня, — парировал Кольхаз, вызывающе глядя на Ульфа. — И я могу вам сказать, — продолжал он, — почему вы так сделали: из страха, что может что-то случиться и на вашу безукоризненную репутацию ляжет пятно. Но была и еще одна вероятность, что все. будет хорошо и к уже полученным вами благодарностям прибавится еще одна. Рэке все сделает! За ваше здоровье!

Ульф словно пощечину получил.

— Идемте!

Не оборачиваясь, он вышел на улицу, с облегчением окунулся в холодный туманный вечер. Площадь уже опустела, только у тира стояли еще любители и целились из «воздушек» в бумажные цветы. Кольхаз не заставил себя ждать.

Он шел, на ходу застегивая шинель.

— Товарищ Кольхаз, — начал Ульф, — в таком тоне и в таком месте я с вами говорить не намерен. Возвращайтесь в роту!

— Я в увольнении!

— Делайте то, что вам говорят! Кольхаз насмешливо улыбнулся:

— Конечно, ото проще всего. Зачем усложнять, если можно просто приказать. Я не буду возражать, даже не подумаю. Я иду!

Ульф смотрел, как, качаясь, неуверенными шагами уходил Кольхаз.

«Вечер пропал, — думал Ульф с горечью, — парень не потанцевал, не посидел как следует с ребятами». И вдруг ему пришла в голову другая мысль: «Я должен был лучше все продумать. Одно слово — и я мог бы избежать этого представления. Проклятье!»

Он повернулся к двери и остановился. У входа стояли Шонер, Раудорн и Поль, молчаливые и, как ему показалось, немного смущенные.

— Что вы здесь стоите? — угрюмо спросил он. — Не портите себе настроения, хватит того, что у меня пропал вечер.

Раудорн криво улыбнулся:

— Кончай глупить! Ты можешь приказать нам идти домой, но не можешь приказать, чтобы у человека улучшилось настроение.

— Ты мне еще будешь указывать! — взорвался Рэке. — Думаешь, было бы лучше, если бы он здесь напился в стельку?

— Он и без того был уже хорош, когда пришел, — спокойно заметил Раудорн. — Черт его знает, где он набрался. Я не против того; что ты отослал его домой, а против того,

что ты не хочешь повеселиться с нами. Как будто нам все безразлично. Что ты теперь хочешь делать?

Ульф стоял, засунув руки в карманы, и молча глядел в сторону, пока Шонер наконец не заметил, что им, собственно говоря, незачем стоять здесь, на ветру, когда они могут спокойно вернуться в ресторан.

— Идите, ребята, веселитесь, — сказал Ульф.

— А ты? — спросил Раудорн.

— У меня вечер уже испорчен!

Он вошел с ними в ресторан, взял свою шинель и, попрощавшись, вышел.

Проходя мимо домика, где жил Трау, он заметил свет в одном из окон. С минуту поколебавшись, он подошел к окну и заглянул в комнату.

Трау сидел за столом, перед ним лежала стопка школьных тетрадей. Рэке почувствовал потребность поговорить с ним по душам. Сначала он не решался, потом подумал: «Я все-таки командир отделения, а не девчонка» — и решительно постучал в окно.

Трау впустил его, помог снять шинель, пригласил в комнату.

— С похмелья? — спросил он, внимательно разглядывая сквозь очки Ульфа. — Садись, сейчас найдем что-нибудь освежающее.

Ульф благодарно кивнул и опустился в старое тяжелое кресло, стоявшее напротив печи.

Учитель пошел на кухню и вскоре вернулся с двумя стаканами горячего, крепко заваренного кофе.

— Выпей. Это должно помочь.

Трау был одним из первых, с кем Ульф подружился в Таннберге. Со временем их дружба укрепилась. Поэтому Ульф без малейшего смущения поведал Трау свою историю, начиная с обхода постов и до того момента, как он отослал пьяненького Кольхаза в роту.

Трау внимательно слушал, потягивая небольшими глотками кофе, затем спросил:

— Ну и что же теперь, по-вашему, будет? Дрожащими, непослушными пальцами Ульф зажег сигарету.

— Я не знаю, — ответил он неуверенно, — знаю только одно: я идиот, что впутался в эту историю. Черт меня дернул!

— Спокойней, — прервал его Трау, — у тебя еще будет время поплакаться. Сейчас давай подумаем, что же тебе делать.

— У меня один выход: наказать его за нарушение дисциплины — и все. Он этого заслуживает. Раз он не понимает по-хорошему.

— Твоя горячность мне понятна, но сейчас она вряд ли к месту. Да не впадай из одной крайности в другую. Подумай, прежде чем решать.

— Я уже все перепробовал, но толку мало.

— Ты вел душеспасительные беседы тогда, когда нужно было приказывать, а теперь хочешь сделать наоборот. И то и другое плохо. Воздух получается только в том случае, если смешать азот и кислород, и притом в точной пропорции, дорогой мой химик.

— Химия тут ни при чем, — недовольно проворчал Ульф, — терпеть не могу подобных сравнений. Почему мне все приводят сравнения? Вы слишком все упрощаете. Химические реакции исчислимы. Если ты знаешь свойства вещества, то можешь по пальцам пересчитать все изменения, которые с ним произойдут.

— Да, — согласился Трау, — так обстоит со всеми вещами при условии, когда их хорошо знаешь…

— Перестань, — сердито прервал его Ульф, — ты говоришь, словно учебник читаешь. Разве поступки человека можно вычислить по формуле, как затмение луны?

— Можно, если его знаешь. Только это несколько сложнее.

— Сегодня я узнал его лучше. С меня уже достаточно.

— Ты думаешь? Ты знаешь о нем только то, что он пишет посредственные стишки, а голова его забита какой-то чепухой. И больше ничего!

— С меня на сегодня хватит, — решительно сказал Ульф и, отодвинув стакан, встал. — Бессмысленно продолжать об этом разговор. Уж теперь-то я знаю, что мне делать.

Трау проводил его до двери.

— Первый ход ты, кажется, проиграл, — сказал он на прощание, — будь внимательнее, чтобы дальше не стало хуже.

— Поживем — увидим. До свидания!

Рэке поднял на ходу воротник шинели. Туман от ручья дополз до деревни, так что дома на противоположной стороне улицы были едва видны. Там, где тропка сворачивала к казармам, он замедлил шаги, затем все же пошел дальше.

Когда сквозь туман уже стали просматриваться огни казармы, от дерева вдруг отделился чей-то силуэт. Это был Кольхаз, который уже давно стоял здесь и ждал.

— Минуточку, товарищ фельдфебель, — попросил он, дрожа от холода, — простите. Разрешите мне…

— Нет, — решительно отрезал Рэке, — идите и ложитесь спать.

— Только два слова.

— Нет. Делайте, что вам приказано. Завтра, когда вы протрезвитесь, будем разговаривать.

Кольхаз повернулся и, не сказав ни слова, пошел. Через несколько секунд он исчез в тумане.

 

5

Во второй половине декабря пошел первый снег и ударили небольшие морозы. Небо было серо-свинцового цвета, с северо-запада дул противный холодный ветер.

В середине дня группа, старшим которой был Рэке, сменилась с наряда. Солдаты пообедали, почистили оружие и вернулись в казарму. В два часа на плацу должны были начаться занятия по расписанию.

Десять минут третьего лейтенант Альбрехт заглянул в комнату Ульфа и, к своему удивлению, увидел там фельдфебеля, который занимался своими делами… Заметив офицера, Рэке выпрямился и по-уставному доложил.

— Что случилось? — спросил командир взвода. — Почему вы не на занятии, как же ваше отделение?

— Я поручил провести занятия Шонеру.

— Было бы лучше, если бы вы сами этим занимались.

— Почему? Шонер уже не первый раз заменяет меня. До сих пор вы ничего против не имели.

— Так… — проговорил Альбрехт, беря стул и садясь на него.

— Что же у меня будет за заместитель, если ему ничего нельзя доверить?!

— Заместитель, однако, дается вовсе не для того, чтобы освобождать командира от выполнения его прямых обязанностей. Садитесь!

Ульф неохотно сел.

— В конце концов, могу же я и для себя что-то сделать?

— Это только ваша отговорка. Мне кажется, я знаю, почему вы не захотели идти на занятия. Вы не хотели видеть Кольхаза и других товарищей. Вам стыдно посмотреть им в глаза. Вас мучает совесть, а признаться в этом вы не хотите.

— Это неправда!

— Вероятно, Кольхаз уже рассказал о вашей стычке, и рассказал со своей точки зрения? По крайней мере, солдаты об этом знают. А как поступаете вы? Вместо того чтобы внести в эту историю ясность, вы уступаете ему солдат. Так нельзя.

— Я внесу в эту историю ясность.

— А вам известно, что полчаса назад. Кольхаз был у меня?

— Нет. А что он хотел?

— Просил увольнительную на один час. После занятий по физподготовке.

— Вот это да! Вместо того чтобы обратиться ко мне, как это положено по уставу, он сразу же бежит к вам! Хотя это типично для Кольхаза. И сделал он это, безусловно, не без умысла…

— И еще, — прервал его лейтенант, — я проверял сегодня утром посты…

— Шонера и Кенига?

— Да, да. У Кенига под задницей оказалась резиновая надувная подушечка.

— Не может быть!

— Это чтобы не простудиться, объяснил он мне, так как больной пограничник никому, мол, не нужен.

— С ума можно сойти! — воскликнул Рэке. — В следующий раз он возьмет с собой на пост печку-буржуйку и фляжку водки. А как Шонер? Что он сказал об этом?

— Он считает, что аргумент Кенига не лишен здравого смысла.

Ульф сокрушенно покачал головой.

— И еще кое-что, — продолжал офицер. — При проверке постов меня сопровождал Поль, который и рассказал мне о вечеринке в селе.

— Ну и?..

— Его беспокоит состояние дисциплины в отделении,

— А почему он не сказал об этом мне?

— Думаю, они поняли, что Кольхаз старается завоевать их признание, более того, они в какой-то степени даже поддерживают его, к сожалению.

— Получается у них там чуть ли не заговор! — возбужденно воскликнул Ульф и, встав, подошел к окну. — Выходит, они объединились! Один восстанавливает всех против меня, другой беспокоится о своей заднице, а все видят это и не только терпят, но и соглашаются с этим. Ну подождите, я им покажу!..

— Нет! — перебил его лейтенант. — Никакого заговора у них нет. Я бы на вашем месте вообще не употреблял таких слов. Ваши подчиненные идут ко мне потому, что считают, что вы не хотите заниматься их делами. А вы тут говорите о каком-то заговоре. Лучше подумайте, что вам теперь делать. В три часа у вашего отделения занятие на штурмовой полосе: преодоление полосы с оказанием помощи товарищу. Они должны преодолеть все препятствия, и как можно быстрее.

— Я знаю. Разрешите мне идти.

Когда Рэке вошел в комнату, где располагалось его отделение, Шонер подал команду «Смирно!» и доложил. Рэке увидел, что Раудорн гладит себе выходные брюки, Поль заправляет койку, а Кениг пришивает пуговицы к тужурке.

— А где Кольхаз? — спросил Рэке.

Шонер смущенно посмотрел на товарищей и не спеша ответил:

— В клубе он, забрал свою писанину и ушел.

Не говоря ни слова, Рэке подошел к шкафчику Кольхаза и заглянул в него. Все вещи лежали в полном порядке.

— Я разрешил ему пойти в клуб, так как он привел все свои вещи в порядок, — объяснил Шонер. — Какой смысл ему сидеть без дела здесь?

— А где его второй френч? — спросил Рэке. — Не может же он натянуть на себя оба?

— Френч его у меня, — сказал спокойно Кениг. — Я как раз пришиваю к нему пуговицы, а то он сам не умеет. Если он сам пришьет, то они у него или болтаться будут, как украшения на елке, или же он так их пришьет, что на них невозможно будет застегнуться. Вот я и решил помочь ему в этом.

— Вот оно что! Вы это умеете, а он нет…

— Да…

— И вы на это соглашаетесь. А он пусть гуляет?

Шонер молчал.

— Да я ему сам предложил свои услуги, товарищ фельдфебель, — проговорил Кениг. — На него ведь смотреть тошно, когда он тычет иглой, а у меня раз, два и готово!

— Прекратите болтовню! — приказал Рэке и послал Шонера за Кольхазом.

— Могу я сказать что-то? — спросил Поль у фельдфебеля, когда ефрейтор вышел из комнаты.

— Да, конечно.

Поль сделал несколько шагов по направлению к командиру и сказал:

— Вы несправедливы по отношению к Кенигу. Он взялся пришить пуговицы Кольхазу из чисто дружеских побуждений. И вы тут не правы.

— Хороши дружеские побуждения! — ответил Ульф. — Дружба предусматривает взаимную помощь, уважение и признание других. А что делаете вы? Вы потакаете Кольхазу!

— Это совсем не так. А что касается пуговиц, то Кольхаз действительно не умеет их пришивать.

— Пусть учится. Мне, например, и в голову не придет позволить вам штопать мои носки, а когда вы займетесь этим малоприятным занятием, я буду читать уставы или же заучивать химические формулы. Так?

Поль, соглашаясь с Рэке, кивнул.

Вспомнив свой разговор с лейтенантом, фельдфебель спросил Кенига:

— Расскажите мне, как было дело с надувной подушечкой?

Кениг встал и, не зная куда ему деть свои непомерно длинные руки, заикаясь, начал рассказывать:

— С пуговицами все — истинная правда, а вот с резиновой подушечкой… Я как-то не подумал, товарищ фельдфебель. Честное слово! Такую вещицу на самом деле удобно иметь под задом. Особенно мне, у которого кости бьются друг о дружку. Когда я работал на кране, то всегда ее себе подкладывал. Мне папаша посоветовал.

Солдаты не выдержали и рассмеялись.

— Хорошо, не будем сейчас об этом, — перебил солдата Рэке, который сам с трудом сдерживал смех. — Отошлите свою подушечку бандеролью домой. А Кольхаз в следующий раз пусть сам пришивает себе пуговицы.

— Понятно, — ответил Кениг.

В этот момент в комнату вошел Шонер, а вслед за ним и Кольхаз.

Ефрейтор доложил Рэке о том, что его приказ выполнен.

— Где вы были? — спросил фельдфебель Кольхаза. — В клубе. Мне разрешил ваш заместитель.

— Время, которое отведено распорядком дня для приведения себя в порядок, должно использоваться по назначению, товарищ рядовой. И вы не имели права отлучаться в это время.

— Я же отпросился, и товарищ ефрейтор отпустил меня. Из клуба я никуда не отлучался.

Рэке понимал, что солдат абсолютно прав, но ему не понравился тон, которым Кольхаз разговаривал с ним.

— По-вашему выходит, что поэту не обязательно самому приводить свои вещи в порядок! — строго проговорил Рэке. — Уметь держать в руках иголку с ниткой — это для него унизительно, пусть этим занимаются другие, не так ли? Поэзия не терпит никакого попечительства. Учтите это. Вы, кажется, сами так говорили, а?

— Я вижу, вы хорошо обо всем проинформированы. Я только хотел бы знать, как долго за мной будут наблюдать.

— До тех пор, пока вы наконец не поймете, как себя следует вести, и не будете забывать о том, что вы тут не один. А еще я требую, чтобы вы обращались ко мне, когда в следующий раз захотите получить увольнительную!

— Как вы хотите!

— Это не мое желание, а приказ! — сказал фельдфебель и приказал Шонеру без десяти три построить отделение для проведения занятия по преодолению штурмовой полосы. Фельдфебель пошел к выходу.

Никто из солдат даже не пошевелился.

Ульф вернулся в свою комнату и остановился у окна. «Что же мне теперь делать? Как поступить? — думал он. — Если Кольхаз оторвется от ребят, будет еще хуже. Командир взвода в общем-то прав. Нужно в первую очередь опереться на Поля и Раудорна».

Раздался стук в дверь. Вошел Раудорн.

— Что случилось? — спросил Ульф. — Почему вы не готовитесь к занятиям?

Раудорн, не отвечая на вопрос, решительно сказал:

— Я думаю, что так дальше продолжаться не может, иначе все пойдет насмарку.

— Ты хочешь поговорить со мной как старший поста или как секретарь комсомольской организации?

— И так и этак, иначе я не могу. Да это и не имеет значения. Важно, чтобы впредь у нас было иначе.

— Садись.

— Спасибо, но… Когда я смотрю, как ты относишься к Кольхазу, мне становится не по себе. Неужели ты забыл, что мы взяли на себя высокие обязательства и боремся за первое место? Разве так мы можем претендовать на него?

— В чем же моя вина? Неужели он и тебя сагитировал?

— Что значит «сагитировал»? Я вижу, что ты с ним обращаешься не очень-то деликатно.

— Не забывай, что я командир отделения!

— Я это помню, но свое мнение я тебе все равно скажу. А если нужно, то и как секретарь комсомольской организации!

— У меня сейчас нет времени разговаривать с тобой, — сказал Ульф. — Иди собирайся на занятия!

— Успею еще. Ты же знаешь, что я по тревоге всегда первым собираюсь.

— Ну, что ты хочешь?

— Когда Кольхаз в понедельник вернулся из города, — начал рассказывать ефрейтор, — ему сообщили о том, как его к нам перевели. Было это примерно в полдень. Вечером же он захотел встретиться со своей девушкой, которая изучает музыку в Веймаре. Он мне показывал фото: очень симпатичная девушка. И вдруг он ее увидел с другим парнем. Недолго думая, он с горя зашел в пивную, выпил там двойную порцию пива, с очередным автобусом вернулся в часть и прямо в зал. Остальное ты знаешь и без меня.

— С другим? Под ручку?

— Подробности он не рассказывал. Он видел их на другой стороне улицы. Они о чем-то громко разговаривали и весело смеялись.

— Это еще ничего не значит, — возразил Ульф. — Может, это совершенно случайная встреча, увидела знакомого студента, и все. В таких случаях не стоит бежать прочь!

— Кольхаз — это Кольхаз, а не Рэке, — заметил Раудорн. — На вечере же ему нужно было с кем-то поделиться своим горем.

— Он был пьян, а с пьяным нечего разговаривать.

— Возможно, имело смысл как-то приободрить его. Это не повредило бы.

— Я ни в чем не могу себя упрекнуть. Командиру не возбраняется интересоваться своим подчиненным. Я лично делал это без всякой задней мысли. И не собираюсь скрывать этого.

— Вот поэтому-то ты и должен был рассчитывать на то, что рано или поздно ему об этом расскажут. Такие, как Кольхаз, на каждом шагу видят ловушку.

Ульф бросил взгляд в окно, за которым все было покрыто снегом. На голых ветвях каштанов галдели неугомонные вороны, а чуть дальше с горки катались на салазках дети.

— В какой-то степени ты, конечно, прав. Я это признаю, но ведь я не волшебник, чтобы видеть человека насквозь. Я такой же человек и хотел сделать как лучше, поверь мне!

— Хотеть можно, но для нас важен результат.

— Согласен, но, честно говоря, я очень старался.

— Ты просто перестарался, но еще не все потеряно. Мы ему поможем.

— Я вижу, — буркнул Ульф. — Кениг пришивает ему пуговицы к френчу, Шонер освобождает его от нарядов, а там еще эта злополучная история с надувной подушкой.

— Не стриги всех под одну гребенку. Шонер прекрасно понимает, чего он хочет добиться. Беда в том, что Кольхаз в некоторой степени превосходит его кое в чем. А знаешь ли ты, что Кольхаз написал еще одно стихотворение?

— Нет.

— Я его читал, совсем не плохо. Знаешь, что мы сделаем? Организуем вечер в клубе, и пусть Кольхаз прочтет свои стихи.

— И вы еще намерены поддержать его? Ведь он от этого еще больше дурить станет.

— А может, и наоборот! Если он будет дурить, мы его одернем. Пригласишь Трау, а уж он-то знает толк в таких вещах.

— Готфрид Трау… А почему бы и нет! Уж ему-то он носа не утрет. Я согласен!

— Ты можешь рассчитывать на меня и на Поля.

— Спасибо тебе, — поблагодарил Раудорна Ульф.

 

6

Рэке надел полевую форму. В голове пронеслись упреки командира взвода. «Я знаю о Кольхазе меньше, чем солдаты: один знает одно, другой — другое, и, если мне не удастся собрать воедино все нити, я окажусь не на высоте». Рэке решил не сдаваться. Проверив, как сидит на нем обмундирование и снаряжение, он побежал за своим автоматом в комнату для хранения оружия. За минуту до начала занятий он уже стоял в строю отделения.

Командир взвода объявил тему и цель занятий, после чего Ульф повел свое отделение к штурмовой полосе.

Погода была отвратительная: земля покрыта мокрым снегом, а кое-где в ложбинах образовались маленькие лужицы.

Перед полосой Рэке объяснил задание и по очереди осмотрел солдат. Шонер опустил глаза, Кольхаз (он сегодня был бледнее обычного) с напускным равнодушием смотрел куда-то вдаль, остальные внимательно слушали объяснения. Долговязый Кепиг переступал с ноги на ногу и с кислым выражением лица смотрел на препятствия.

— Сначала мы будем отрабатывать упражнения по отдельным препятствиям, — объяснил Ульф. — Пойдем один за другим. Разрешается оказывать помощь товарищу. Рядовой Кольхаз, ко мне!.. Вперед!

Солдаты спрыгнули в окоп, откуда каждый метнул по цели несколько ручных гранат, затем стали преодолевать проволочные заграждения. Мокрый снег летел из-под ног во все стороны.

Распластавшись на земле, Ульф полз под проволокой, наблюдая краешком глаза за тем, как это делает Кольхаз.

— Быстрее! — крикнул он Кольхазу, когда тот начал отставать. — Плотнее прижаться к земле и быстрее двигать руками и ногами!

Ульф первым вскочил на ноги и, схватив Кольхаза за руку, помог ему встать, а уж затем дал команду «Вперед!» для второй пары.

Кольхаз стоял рядом и руками сбивал с обмундирования мокрый снег.

Во второй паре ползли Раудорн и Кениг.

Долговязый Кениг пытался ползти на коленях, отчего то и дело задевал задом и спиной за проволоку, под которой он полз. Разумеется, маленький и проворный Раудорн намного опередил его и как ни в чем не бывало стоял уже на ногах.

— Мне эта «клетка» очень тесна, — пробормотал Кениг, с трудом дыша. — Честно, там и собака не пролезет… А тут еще снаряжение мешает…

— Не говорите чепуху! — оборвал его Ульф. — Просто вы боитесь ползти по мокрой земле. Вот и все. На исходное положение, и еще разок! Шагом марш!

— Товарищ фельдфебель!..

— Иди, когда тебе говорят, — шепнул товарищу Раудорн. — И постарайся!

Кениг и Раудорн побежали. Ульф слышал, как Кениг ругался на бегу. Кольхаз с безучастным лицом смотрел на них,

Поль попал в пару с опытным Шонером и старался не отставать от него.

Ходьба по бревну не представляла ни для кого серьезного препятствия: нужно было только обращать внимание на равновесие. Трудности возникли при преодолении забора. Кольхаз никак не мог взять его: сапоги все время скользили по доскам, а подтянуться на руках у него не хватало сил. Пришлось Ульфу помочь ему. Зато для Кенига это оказалось простой забавой. Под общий хохот солдат он одним махом оказался верхом на заборе, а когда перекинул через него вторую ногу, то сразу же оказался на другой стороне.

— Все имеет свои плюсы и минусы! — радостно воскликнул он, переводя дыхание. — Длинноногие тоже на что-то способны.

Потом все перепрыгивали через ров, через барьеры, а в заключение бросали гранаты в окно «дома».

Кольхаз изо всех сил старался ни в чем не отставать от Рэке, но это у него не получалось. Первая граната попала в доску, вторая на несколько метров не долетела до цели, а третья осталась у него в руке, которую он сразу же опустил вниз.

— Отойдите на несколько шагов назад и бросьте гранату с разбегу, — сказал Ульф.

— Все равно ничего не получится, не бросать же мне, как ребенку.

— Разбегитесь и бросьте гранату! — приказал Ульф. — Вы уже не ребенок.

Кольхаз не стал возражать и бросил гранату, но бросил неудачно, В сторону, к тому же она не долетела до цели и шлепнулась в мокрый снег.

— Действительно не получилось, — Кольхаз сокрушенно покачал головой.

— Так, конечно, и не получится. Вы бросаете рукой, а нужно всем корпусом.

— Теоретически я все знаю, а практически у меня все равно ничего не получается.

— Сейчас посмотрите, как это делают другие.

Они отошли в сторону и стали наблюдать. В метании гранат опять отличился Кениг: все три гранаты точно легли у цели.

— Отлично, товарищ Кениг! — похвалил солдата Ульф.

— Каждый делает то, что может, — смущенно пробормотал Кениг.

— Преодоление вертикальной стенки — самое трудное, — объяснил Ульф. — Необходимо влезть через среднее окно. Здесь нужно помогать друг другу.

— А это допускается? — спросил Кольхаз.

— Товарищеская помощь везде допускается, только нужно уметь различать разницу между честной взаимной помощью и использованием доброго отношения к себе со стороны товарища, — заметил Ульф.

Кольхаз бросил взгляд на окошко, расположенное в трех метрах от земли. В него-то и надлежало влезть солдатам. Кольхаз растирал себе правую руку.

— Что, повредили себе руку? — спросил Ульф.

— Нет, просто растянул.

— Влезая в окно, не висите долго на руках и постарайтесь приземлиться сразу на две ноги, — посоветовал Ульф. — Вперед!

Он побежал первым, показывая солдатам, как они должны выполнять это упражнение. Автомат сдвинул за спину, чтобы не мешал ему. Подпрыгнув, он ухватился за подоконник среднего окна и стал подтягиваться. Кольхаз бежал вслед за ним.

— Прыгайте! — крикнул ему Рэке, протягивая руку, чтобы помочь ему.

Через секунду солдат уже был на подоконнике. Он тяжело дышал и с опаской поглядывал вниз. Отсюда расстояние до земли казалось больше, чем было на самом деле.

— Держитесь, я прыгаю первым, — сказал ему Ульф и ловко спрыгнул на землю. — Вперед, не бойтесь. Я вас подстрахую!

Кольхаз перевалился через подоконник на другую сторону, но задержался, тихо сказав:

— Один момент, я выберу положение поудобнее…

Ульф чувствовал, что солдат просто-напросто боится.

— Оттолкнитесь от стены и прыгайте, — посоветовал он. — Я вас поймаю.

Кольхаз елозил сапогами по доскам, но рук, которые уже начали дрожать от напряжения, не разжимал.

— Прыгайте! — строго приказал Ульф. — В бою такая задержка будет стоить вам жизни!

— Я не могу!

— Прыгайте!

— Да разве вы не видите, что я не могу! Очень высоко!

— Ничего не высоко. Не бойтесь! Прыгайте, и все!

— Разобьюсь ведь! — тяжело вздохнул солдат. И, закрыв глаза, упал на землю.

Ульф схватил его и поставил на ноги.

— Я же… вам говорил… — проворчал Кольхаз,

— Солдат должен уметь прыгать!

— Из меня вам героя не сделать. У каждого человека свои возможности!

— Никакого геройства тут не требуется, разве что чуть-чуть решительности.

— Это выше моих возможностей.

— Считайте, что вы сейчас перешагнули через свои возможности, — усмехнулся Рэке.

Шонер и Поль преодолели препятствие без задержки. Маленький, но атлетически сложенный Раудорн мигом «махнул» в окно и через секунду уже помогал Кенигу, который комично скользил своими длинными ногами по доскам.

— А оно оказалось выше, чем я думал, — проговорил он, когда Раудорн уже спрыгнул на землю.

— Прыгай, а не рассуждай!

— Я уже готовлюсь, — ответил Кениг, скользя животом по доскам.

Все громко засмеялись, а Ульф строго сказал:

— Ну и чудак же вы! Прыгать нужно, а не на животе ехать. А ну-ка повторите еще раз.

— А разве не все равно, товарищ фельдфебель, каким образом я оказался на земле. Главное, чтобы кости целы были.

— Вы болтались в окне как цель, противник в два счета снял бы вас оттуда, понимаете?

— Понятно, ну что толку, если я окажусь на земле со сломанными ногами?

— Для этого мы с вами и учимся, чтобы прыгать, но ног не ломать. Повторите упражнение еще раз! Вперед!

Вторая попытка оказалась намного лучше, чем думал Кениг.

— Ну, вот видите! — обрадовался Ульф. — Получилось же!

— Вы правы, товарищ фельдфебель… Все засмеялись, не сдержался и Кольхаз.

Ульф посмотрел на часы, сообразив, что пора отрабатывать все упражнения в комплексе.

Через четверть часа все прошли через штурмовую полосу. Ульф был доволен.

Солдаты грязные, усталые, но довольные возвращались в казарму.

У ворот стоял обер-лейтенант Гартман. Он жестом подозвал Рэке к себе. Фельдфебель принял положение «смирно» и хотел было доложить, но офицер жестом остановил его:

— Я засекал время, получилось у вас не очень хорошо, но и не совсем плохо. Если так и дальше пойдет…

— Думаю, что пойдет.

— Как-нибудь на досуге поговорим об этом. Учебный день закончился благополучно.

 

7

Перед Новым годом столбик термометра неожиданно упал ниже отметки двадцать, а затем вдруг наступило потепление, но не настолько сильное, чтобы таял снег. Однако через несколько дней снова ударили морозы.

Отношение Рэке к Кольхазу за это время внешне не изменилось. Разговаривали они только в случае необходимости, а вообще-то Кольхаз старался как можно меньше попадаться фельдфебелю на глаза.

Ульф дважды пытался вызвать солдата на откровенный разговор, но, натолкнувшись на его безразличие, отказывался от своего намерения.

Однажды в понедельник обер-лейтенант Гартман вызвал к себе фельдфебеля.

— Полчаса назад, — начал офицер озабоченным тоном, — линия проводной связи на правом фланге вышла из строя. Точная причина пока не известна. Возможно, что просто обрыв, и только… Унтер-офицер-связист сейчас в отпуске, а вы, как мне известно, немного разбираетесь в связи.

— Немного действительно разбираюсь. Во всяком случае, я постараюсь…

— Но ведь вы только сменились с наряда, а тут еще холодище такой как назло…

— Это ничего, — проговорил Ульф. — Обрыв телефонного провода я найду…

— Хорошо. Но кого же мне послать с вами? Подождите-ка…

— Если вы разрешите, я сам подберу ребят из своего отделения.

— Ребят ваших заморозим: простояли восемь часов в наряде на таком холоде, а тут еще… Посмотрите, что делается на улице!

Ульф посмотрел в окно, за которым было видно низкое, затянутое свинцовыми облаками небо. Резкий ветер гнал по земле снежные вихри.

— Все равно нужно попробовать, — сказал Ульф.

— Хорошо, я согласен, — проговорил офицер. — Возьмите у гауптфельдфебеля необходимый инструмент и через десять минут доложите мне.

Ульф направился в комнату своего отделения. Кольхаз сидел за столом и читал письмо, которое он, видимо, только что получил. Шонер и Поль лежали на койках, а долговязый Кениг сидел на стуле, упершись ногами в батарею парового отопления.

— Докладывать не надо! — сказал Рэке, увидев, как Шонер вскочил с постели.

— Что, ноги замерзли, товарищ Кениг? — обратился он к солдату.

— Немножко, товарищ ефрейтор! Пока холод по моим ногам доверху дойдет, сколько времени пройдет! Мой папаша говорил, что ничто лучше грога не помогает человеку, когда он замерз.

— Садитесь, садитесь. И слушайте, что я вам сейчас расскажу.

И фельдфебель рассказал солдатам о задании, которое ему только что поставил обер-лейтенант.

Кениг задумался, почесал затылок, Шонер что-то медлил, и лишь один Поль первым изъявил желание пойти с Рэке.

Вторым поднялся Кольхаз. Сунув письмо в карман, он решительно заявил:

— Я тоже пойду, если вы, конечно, не против!

Ульф с удивлением посмотрел на солдата.

— До двадцати ноль-ноль вы свободны и, как я знаю, собирались пойти в село. Я сам подписывал вам увольнительную.

— Я действительно туда собирался, но дело это не срочное, — улыбнулся Кольхаз. — А ребята и без этого промерзли до костей.

— Добро. Тогда собирайтесь: через десять минут мы отправляемся.

«Вот это случай! — подумал Ульф. — Кольхаз жертвует своим свободным временем, более того, увольнительной… Интересно, ради чего он это делает?»

* * *

Около трех часов дня Рэке и Кольхаз вышли на поиски обрыва линии.

— Нам нужно спешить, в пять часов уже стемнеет, и, если мы до того времени не найдем обрыв, тогда до следующего дня ждать нужно, так что пошли скорее, — заметил Рэке.

Ветер дул им прямо в лицо. Шли вдоль линии связи, которая вела в сторону границы.

Ульф, стараясь не потерять провод из виду, так напрягал зрение, что на глаза набегали слезы.

Когда они уже шли по лесу, Кольхаз вдруг остановился и громко выругался:

— Черт возьми! Мне только этого и не хватало.

Фельдфебель подъехал к нему, чтобы посмотреть, что у него случилось.

— Крепление оборвалось, — Кольхаз концом лыжной палки показал на ботинок.

— Я полагал, что вы проверили лыжи, прежде чем брать их, — заметил Ульф.

— Я сегодня на них полдня ездил, все было в порядке, я думал… — Заметив укоризненный взгляд Рэке, он добавил: — В будущем я буду более внимателен, а теперь что случилось, то случилось…

— Да-а… — протянул Ульф. — При таком снеге пешком мы и до двенадцати ночи не обойдем участок…

— Но у меня же есть провод! — прервал его Кольхаз. — Быстро привязывайте!

— Я сам, — сказал Кольхаз, увидев, что фельдфебель опустился возле него на одно колено.

— Поставьте ногу прямо. — Рэке отрезал метр провода и продел его в отверстие для крепления. Через минуту лыжа была привязана к ботинку солдата.

— Попробуйте, не режет ли?

Кольхаз сделал несколько пробных шагов.

— Я думаю, сойдет. Спасибо вам.

— А теперь быстрее: время не ждет! — Ульф подал Кольхазу рюкзак.

Они тронулись в путь, подгоняемые ветром, который завывал в голых ветвях деревьев и бросал им в лицо хлопья колючего снега.

Временами, когда телефонный провод терялся из виду, они останавливались.

— Если пурга не прекратится, на заставу мы вернемся как деды-морозы! — заметил Ульф.

Однако Кольхаз не слышал слов фельдфебеля, так как клапаны шапки-ушанки были туго завязаны у него под подбородком.

На первом пункте связи, где был телефон, Рэке остановился, чтобы немного передохнуть и связаться с заставой. Дежурный по заставе сразу же отозвался на звонок.

— Проверка связи! — проговорил Рэке в трубку. — Повернувшись к Кольхазу, который присел на корточки у соседнего дерева, он сказал: — Пока связь не нарушена. Но если пурга не утихнет, мне кажется, что у меня даже глаза замерзнут.

— Если вы не возражаете, давайте теперь я буду следить за проводом, — предложил Кольхаз.

— Хорошо, — согласился фельдфебель, — только ни на секунду не теряйте провод из виду, иначе нам придется все начинать сначала.

Напрягая все силы, они пошли навстречу ветру. Ульф шел замыкающим, ведя наблюдение за местностью, хотя, откровенно говоря, вокруг ничего не было видно.

Через несколько сот метров они вышли на поляну, за которой снова был лес.

— Что такое? — спросил фельдфебель у Кольхаза, когда тот вдруг остановился. — Не видно провода?

— Видно, — ответил солдат. — Просто я хочу поправить шапку.

На самой середине поляны стояла наблюдательная вышка. Очертания ее сквозь белую мглу появились неожиданно. Залезать на нее не имело никакого смысла, так как все равно ничего невозможно было разглядеть.

На какое-то мгновение у Ульфа мелькнула мысль погреться немного в пограничной сторожке, но фельдфебель тут же отогнал ее от себя, так как времени у них было мало.

Не останавливаясь, они пошли дальше. Кольхаз шел первым. Дойдя до противоположной опушки леса, он остановился и, ощупав лицо руками, испуганно воскликнул:

— Черт возьми! Я совсем не чувствую носа и подбородка!

Посмотрев на лицо солдата, которое покрылось бледными пятнами, Ульф приказал:

— Быстрее в лес!

Ускорив шаг, они через минуту оказались в лесной чаще под защитой разлапистых елей. Остановились.

Ульф снял перчатки и, набрав в ладони снега, сказал Кольхазу:

— Закройте глаза и рот. Я сейчас разотру вам лицо. Если будет очень больно, скажите.

Кольхаз молча кивнул. Ульф растирал ему лицо до тех пор, пока тот не вскрикнул и не открыл глаза.

— Хватит! У меня все лицо горит!

— Это хорошо, — успокоил его Ульф. — Если горит, значит, еще не обморожено. Вытритесь насухо!

— Спасибо, — поблагодарил солдат Ульфа. — Мне уже лучше, можно идти дальше.

— Теперь я сам буду следить за проводами, — сказал Ульф, и они пошли дальше.

Однако идти далеко им не пришлось. Вскоре они подошли к дереву, у которого ветром сломало верхушку. Вместе с ветками оказались оборванными и оба провода.

— Что теперь? — спросил солдат, остановившись рядом с Ульфом.

— Нужно ликвидировать обрыв и снова укрепить провода на столбе. Я сейчас полезу вверх, дайте мне сумку с инструментами!

Фельдфебель снял лыжи и надел на ноги «когти». Кольхаз тем временем вытоптал под соседним деревом небольшой пятачок и разложил на нем катушку с проводом.

Ульф залез на столб и, сняв рукавицы, откусил кусачками концы проводов возле самых изоляторов. Зачистив концы проводов, он спустился на землю и сказал:

— Небольшой перерыв. Я совсем не чувствую пальцев на руках.

— Разрешите, я доделаю, — предложил Кольхаз.

Фельдфебель колебался. «Если парень сделает не так, придется все переделывать заново, а уже скоро начнет темнеть». Но он все же сказал:

— Действуйте! Времени у нас в обрез.

Фельдфебель внимательно наблюдал за каждым движением солдата. Через десять минут провода были соединены и изолированы.

— Красиво сработал! — похвалил Кольхаза фельдфебель, забирая из его посиневших рук инструмент. — Я полезу на столб, а вы наблюдайте.

Зацепив провод за изоляторы, он спустился на землю и подключил к линии контрольный прибор: связи не было.

— Молчит! — крикнул он с досадой. — Значит, что-то не так сделали!

— Не может этого быть! Подождите, может, еще где есть обрыв! Нужно посмотреть!

Ульф на миг задумался, а затем сказал:

— Может, вы и правы. В проводе может быть разрыв, хотя изоляция и не нарушена, но не можем же мы весь провод ощупать руками.

— Тогда нужно, по крайней мере, сузить подозреваемый участок, — заметил Кольхаз. — Если мы прослушаем линию у каждого столба, то обязательно найдем место обрыва!

— Подозреваемый участок, конечно, сузится, но точного места обрыва мы все равно не найдем, — возразил Ульф.

Пурга между тем не утихала. Телефонные провода с трудом можно было различить на фоне серого неба, которое постепенно начало темнеть.

— И здесь молчок! — крикнул Ульф у соседнего столба.

Однако на следующей точке подключения он вздохнул с облегчением: дежурный по заставе ответил ему и даже соединил с Гартманом.

Рэке коротко доложил обстановку. В ответ он получил приказ во что бы то ни стало найти повреждение и восстановить связь.

Ульф задумался над тем, как скорее выполнить этот приказ. Выход был один: спустить провода со столбов на землю.

— Разрешите, я полезу, — попросил солдат Ульфа.

Но фельдфебель покачал головой и надел на ноги «когти».

— Сидите под столбом. Я быстро.

Когда стемнело, провода на всем участке были сняты со столбов и лежали на земле. Рэке зажег электрический фонарь и, дав его Кольхазу, сказал:

— Идите вслед за мной и светите мне фонарем. Я же буду проверять провода. И не забудьте наблюдать за местностью.

Сделав несколько шагов, фельдфебель вынужден был снять рукавицы, так как в них он не чувствовал бы обрыва провода.

— Вы отморозите руки, — с тревогой заметил Кольхаз.

— Иначе ничего не найдешь.

Следующий обрыв они обнаружили у второго столба. Кольхаз оказался прав: провод был порван, а изоляция осталась цела.

Ульф засунул закоченевшую руку под шинель.

— Проклятье! — выругался он.

— Возьмите фонарь, а инструмент дайте мне! — решительно заявил Кольхаз. — Я уже кое-чему научился. — И он стал зачищать концы обрыва. — Готово! — закричал он через несколько секунд. — Теперь все должно быть в порядке!

В четверть шестого Ульф проверил линию, которая функционировала отлично.

Кратчайшим путем они возвращались на заставу. Теперь ветер дул в спину, подгонял их. Примерно на полпути Кольхаз вдруг остановился.

— Не могу дальше, — простонал он. — Все кости разломило. Давайте передохнем немного.

— Вот как раз сейчас этого делать нельзя, — не согласился с ним фельдфебель. — Мы разогрелись, и если остановимся, то сразу же простынем. Вот доберемся до хижины лесорубов, там и передохнем, а пока крепитесь.

Кольхаз, медленно переставляя ноги, пошел дальше.

— Пустите меня вперед, я проложу лыжню, а вы пойдете за мной, все легче будет, — предложил фельдфебель.

Через четверть часа они вышли к полузанесенной снегом хижине. Они вошли внутрь и обнаружили в очаге горячие угли. В углу лежал хворост. Кольхаз подбросил его в очаг, а Ульф, встав на колени, дул на угольки до тех пор, пока не показался желтый язычок пламени.

Встав поближе к огню, оба грели руки и ноги, постепенно согреваясь и сами.

— Вот и выходит, что у каждого человека есть свои возможности, — просто заговорил Кольхаз. — И эти возможности имеют свои границы. Они есть и у меня, и у вас.

— К чему вы это говорите? — с недоумением сказал фельдфебель. — Я вас что-то не понимаю.

— Ну, предположим, например, что мороз еще крепче станет, а против него не поможет никакая воля. Замерзшие руки нужно согреть, чтобы их не отморозить. Следовательно, у природы есть свои границы. И человек должен их учитывать.

— И в чем вы сами себе противоречите, — не согласился с Кольхазом Рэке. — Человек способен расширять границы собственных возможностей.

— Сам? — с некоторым недоверием спросил солдат. — Я думаю, что деятельность человека зависит от личных факторов. Как иначе объяснить, почему один становится чернорабочим, а другой — хирургом?

— На нашем предприятии работало почти десять тысяч рабочих, а директор был один. Однако и он тридцать лет назад был простым рабочим. Если позволяют условия, человек может достичь многого!..

— Это исключение, — перебил его Кольхаз. — Исключения были всегда, в любом обществе. Система же — это совсем другое…

— Система у нас сейчас действительно другая, — засмеялся Рэке. — Сейчас у нас в стране перед нами открыты все пути, и каждый выбирает себе тот, который ему по душе.

— Никто не может перепрыгнуть через собственные возможности, — упрямо стоял на своем Кольхаз.

— Однако каждый должен дерзать. Когда Лилиенталь на своем летательном аппарате первый раз поднялся в воздух, он не думал о том, что сделал первую крохотную ступеньку в завоевании мирового пространства, и каждый, кто пошел по его стопам, как бы продолжил его достижения.

Кольхаз пошевелил палкой угли в очаге, а затем тихо заметил:

— Вы, как я вижу, неисправимый оптимист. Вы в каждом, даже простом, человеке готовы видеть доктора Фауста. Однако на самом деле это не так.

— А как же?

Кольхаз присел на корточки и подбросил в костер новую порцию валежника.

— Один необдуманный шаг может привести все человечество к полному уничтожению. Надеюсь, этого вы не станете отрицать?

— Не стану. Однако замечу, что мы с вами потому и находимся в армии, чтобы воспрепятствовать такому безумному шагу.

Пламя в очаге несколько уменьшилось, так как валежник оказался не совсем сухим.

— Что мы с вами, собственно, представляем? — продолжал философствовать Кольхаз. — Маленькие, крохотные винтики в огромной машине. Все движется своим путем от детской колыбельки и до гроба. А самое ужасное заключается в том, что этому невозможно противостоять…

Люди бывают разные: одни видят все недостатки и ничего не предпринимают, чтобы их исправить, а другие — напротив, делают все, чтобы исправить их.

Кольхаз усмехнулся и тихо проговорил:

— Два один в вашу пользу.

— Мне кажется, что еще ни у одного поколения на земле не было так мало иллюзий, как у нашего, — подвел итог Ульф. — Пойдемте!

Встав на лыжи, они пошли дальше по направлению к заставе. У ворот их встретил дежурный и приказал:

— Сразу же идите в учебный класс!

— А что случилось? — поинтересовался Ульф.

— Там сами увидите!

Отряхнувшись от снега, Рэке и Кольхаз вошли в класс, где был собран весь свободный от несения службы личный состав. Гартман, исполнявший обязанности начальника заставы, тут же объявил обоим благодарность за отличное выполнение приказа.

Посмотрев сбоку на Кольхаза, Рэке заметил, что тот был явно растроган. Альбрехт, сидевший в первом ряду, встал и поздравил Рэке и Кольхаза с поощрением.

 

8

Холод не прекращался и в первые недели нового года. Выпал большой снег, укрывший толстым покровом всю землю.

Ульф после нескольких дней болезни (он болел гриппом и лежал в санчасти) вернулся в подразделение. Доложив о выздоровлении лейтенанту, он пошел в подразделение, где не было ни души. Придирчиво осмотрев, как заправлены койки в казарме, Ульф обратил внимание на фотографию и лист глянцевой бумаги, приколотые над кроватью Кольхаза. Лист бумаги был весь исписан мелким почерком. Это было стихотворение любовного содержания. На цветной фотографии была снята девушка с каштановыми волосами и карими глазами. Голову она чуть-чуть склонила набок, а вокруг рта у нее застыла еле заметная улыбка.

Ульф довольно долго рассматривал фотографию. Девушка выглядела умной, об этом говорил ее целеустремленный взгляд, энергичной, об этом свидетельствовал волевой подбородок, и в то же время чуть-чуть легкомысленной.

За этим занятием и застал Ульфа Раудорн, вошедший в комнату.

— А где остальные? — спросил его Ульф.

— Поль сегодня свободен, Шонер ушел в село, а Кольхаз тренируется в метании гранаты. Кениг — с ним вместе.

— Кольхаз тренируется? — удивился фельдфебель. — Как это он решился на такое?

— Он сам попросил ефрейтора позаниматься с ним. Мы тоже удивились. Вот уже несколько дней так… Мы и сами не поймем, что это с ним… Это все она!

— Кто она?

— Да вот эта девушка, — ефрейтор кивнул головой на фото.

— А я думал, что они так и не помирились,

— Все быстро выяснилось. Парень тот действительно оказался ее знакомым по институту. Девушка написала Кольхазу письмо, и все встало на свои места.

— Это, по-видимому, положительно сказалось на поведении Кольхаза. Такие знакомства или воодушевляют или же расстраивают человека.

Раудорн недоверчиво покачал головой:

— Думаю, что причину его перемен, нужно искать не в ней. По его лицу заметно, что он что-то пережил.

— Садись! — предложил Ульф ефрейтору. — И рассказывай!

Раудорн закурил и, немного подумав, сказал:

— У меня сейчас такое чувство, что он начал вживаться в коллектив.

— С какого времени?

— Трудно сказать, пожалуй, с рождества.

— А чье это стихотворение? — задумчиво спросил Ульф. — Может, он его сам написал?

— Нет, это, кажется, Евтушенко или кто-то другой из современных. В следующую среду у нас в клубе будет вечер, не забудь пригласить Трау.

— Хорошо…

— Да, к слову, ты, наверное, не знаешь о том, что Кениг хочет организовать небольшой оркестр, а?

— Нет, вот будет здорово!

— В первом взводе он нашел гитариста, в селе один парень играет на саксофоне, а другой — на ударных. Сам он неплохо играет на гитаре-бас. У них уже были две репетиции, играли неплохо. Ну, так не забудь пригласить на вечер Трау.

— Хорошо.

Готфрида Трау Рэке разыскал в школьной библиотеке. Он сидел на лестнице и листал какую-то книгу.

— Не подходи ко мне близко, — сказал он и закашлялся. — Видишь, я простужен, — и он показал рукой на горло, замотанное теплым шарфом.

— У меня это уже было, — усмехнулся Ульф и полез вверх по лестнице. — Меня в лазарете так напичкали таблетками, что теперь мне никакие бациллы не страшны.

— Смотри, я тебя предупредил! — Трау поставил книгу на место, поздоровался с Ульфом за руку и, глядя на него поверх очков, сказал: — Уж если ты разыскиваешь меня в школе, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Я то тебя знаю.

— Скажи, ты в следующую среду свободен? Вечером, разумеется.

— В среду… Подожди… — Трау перелистал блокнот. — Я свободен, если моя простуда меня окончательно не свалит с ног. А что случилось?

Ульф объяснил, а затем добавил:

— Откровенно говоря, никто не знает, куда он нас может завести со своими стихами. Именно потому мы тебя и приглашаем. Ты в поэзии лучше нас всех разбираешься.

— Ну, не больно уж сильно и я разбираюсь.

— Речь пойдет о теории стихосложения, метрике и тому подобном…

— Понятно.

— В общем, мы ждем тебя… Да, чуть было не забыл спросить у тебя, кто такой Евтушенко?

— Евтушенко? Известный советский поэт… русский лирик, если я не ошибаюсь… А почему он тебя заинтересовал? — спросил Трау.

— Да так просто… Он хороший поэт?

— Очень популярный, особенно у молодежи. Кое-какие стихи у него спорны.

— А ты его стихи читал?

— Подожди… — Трау снял с полки тоненькую книжицу.

— Вот его «Избранное». Прочти сам, тогда и поймешь.

Ульф взял книжицу и положил ее в карман.

— Так не забудь, в среду! — крикнул он с порога. — Пометь в своем календарике: среда, двадцать часов!

 

9

В ночь на среду началась оттепель, а утром пошел дождь. Снег сразу же потемнел, а кое-где образовались даже небольшие лужицы. Дождь шел почти весь день. Небо было затянуто тучами, пробиться сквозь которые солнцу удалось только один раз, и то ненадолго. Вечер выдался темным.

В половине восьмого клуб заполнили пограничники, по приглашению комсомольского бюро пришли парни и девушки из близлежащего села. Но Трау еще не было.

Ульф Рэке сидел за круглым столом у окна. Свободный стул рядом с ним был предназначен для учителя.

Кольхаз занял место в первом ряду. Он казался спокойным и уверенным в себе.

Наконец в зал вошел Трау. Поздоровавшись, он извинился за опоздание.

— Так где же наш поэт? — спросил он с доброй улыбкой.

— Юный лирик — это я, — с иронией ответил Кольхаз. — А вы, если я не ошибаюсь, и есть обещанный строгий критик?

— Строгий критик? Уж не твой ли фельдфебель приклеил мне такой ярлык? Нет, дорогой товарищ, я не критик. — Учитель прошел вперед и сел на предложенное Ульфом место. — Прочел стихи? — шепотом спросил он у Ульфа.

— Да.

— Ну и как?

— Право не знаю… Есть хорошие, а есть какие-то путаные, однако…

— Понравились они тебе?

— Откровенно говоря, понравились.

— Ну, вот видишь. Тише, обер-лейтенант что-то хочет сказать.

Гартман произнес вступительную речь, после чего предоставил слово Кольхазу, который, раскрыв папку, вынул из нее листок и начал тихо, но с выражением читать. Это был сонет о любви, который чем-то напоминал Ульфу стихотворение, висевшее над койкой солдата. За ним последовала элегия о кладбище и, наконец, довольно мрачное стихотворение о жизни и смерти.

Рэке внимательно слушал Кольхаза, а сам думал о том, где он слышал нечто подобное и почему такой молодой человек, едва вступивший в жизнь, рисует ее столь мрачными красками.

Кольхаз замолчал. В зале царила мертвая тишина. Первым ее нарушил Кениг:

— Вот это стих, у меня по коже даже мороз пробежал!..

Все сразу же зашевелились, зашумели.

— Сколько вам лет, товарищ? — спросил Трау, обращаясь к Кольхазу.

— Двадцать, — ответил солдат, удивляясь, что ему задали такой вопрос.

— С романтиками вы познакомились в школе, не так ли?

— Что значит «в школе»… Я читал о них кое-что. А вам что, не нравится романтическое направление в литературе?

— Кое-кто из писателей этого направления не нравится, именно те, при чтении стихов которых мороз по коже пробегает…

— Минутку! — выкрикнул Кениг. — Я хотел бы сказать о том, что мне лично последнее стихотворение понравилось. Первое, правда, нет, так как такие можно найти в любом сборнике. А вот стихотворение о кладбище, оно какое-то страшное. Что это за кладбище?

Раудорн тихо зашептал Кенигу:

— Это кладбище в Берлине, на котором похоронено много поэтов. Неужели ты этого не знаешь?

— А почему я должен это знать? — громко огрызнулся солдат.

Тогда встал блондинистый парень из села и робко предложил:

— Можно эти стихи еще раз прочесть, а то с первого раза они как-то не запоминаются?

Кольхаз прочел все три стихотворения еще раз. Ульф внимательно слушал солдата, удивляясь в душе оценке Кенига. Первое стихотворение было написано, так сказать, без души, второе — было слишком мрачным, и только третье по-настоящему понравилось ему.

— Я не знаю, что чувствуют другие, — заговорил Поль, когда шум немного улегся, — но у меня такое чувство, как будто меня самого несут на кладбище.

Многие солдаты захихикали.

Трау не спеша закурил и, сделав несколько затяжек, сказал:

— Я свой вопрос о романтиках задал не случайно. Дело в том, что в твоем стихе смерть как бы торжествует над жизнью, хотя написано оно совсем не плохо.

— Человек — единственное существо на земле, которое способно мыслить философски, — заметил Кольхаз. — Человек рождается, живет, а потом умирает. И оттого, будем мы об этом писать или не будем, смерть как явление никуда не исчезнет.

Все взгляды остановились на Трау, от него ждали ясного ответа. Однако не успел учитель встать, как поднялся Ульф.

— И все же Кольхаз не прав! Никто не спорит против того, что люди смертны, однако человек живет на земле ради жизни, а не ради смерти! В стихотворении нет ни строчки о смысле жизни. Именно от этого у слушателей и бегают мурашки по спине.

— А как же тогда быть с «Оптимистической трагедией»? — не сдавался Кольхаз. — Человек умирает, а его дело живет. Может, кто иначе мыслит, я лично — только так и понимаю. Я полагаю, что нет никакого смысла требовать от каждого человека, чтобы он мыслил так, а не иначе.

— А вы Маяковского читали? — спросил Трау Кольхаза.

— Да, конечно.

— У него есть стихотворение о смерти одного поэта…

— О смерти Есенина! — воскликнул Кольхаз, и в глазах его засверкали радостные искорки. — Я знаю это стихотворение. Правда, не все знают, как сам Маяковский ушел из жизни…

— Это нисколько не меняет сути дела, — перебил солдата Трау. — Товарищ Рэке абсолютно прав. Маяковского уже давно нет с нами, а его книги живут. Каждое его стихотворение от начала и до конца пронизано оптимизмом.

Ульф в душе злился на себя за то, что он так мало читал стихов. Солдаты с любопытством поглядывали на Кольхаза, который молча что-то искал в своей папке. Наконец он вытащил из нее лист бумаги и прочел короткое стихотворение, в котором он в поэтической форме отрекался от бога.

— Вот это хорошо! — громко похвалил солдата Ульф.

Все снова заговорили, загалдели.

— А я все равно чего-то не понимаю, — сказал растерянно Поль. — Я считаю, что стих не закончен… в нем чего-то не хватает…

— Чего в нем не хватает? — спросил Кольхаз.

— Я не знаю, чего именно, но чего-то не хватает…

Гартман молчал.

— Скажи, что именно тебе не понравилось? — спросил Трау у Поля.

— Я чувствую, что тут что-то не так, но что именно, выразить не могу.

— Тогда я попытаюсь сделать это за вас, — проговорил учитель, снимая очки. — Стихотворение действительно кажется незавершенным. Оно не закончено, а жаль… Автор должен доработать его до конца…

— Что значит доработать? — с недоумением спросил Кольхаз.

— Я думаю, нам нельзя так строго подходить к начинающему поэту, — заметил Рэке. — Он свое отношение выразил как умел…

Тогда слова снова попросил Трау:

— Я постараюсь внести ясность, помочь вам понять изложенное в последнем стихотворении. Автор, как я его понимаю, отвергает бога, так?

— Да, — ответил Кольхаз.

— Хорошо. Вы пишете, что отреклись от бога и идете своим путем. Но не пишете, каким именно, то есть за вами, товарищ поэт, остался ответ на этот вопрос.

— Я не обязан отвечать на все вопросы, поставленные в стихотворении. Это не анкета, где нужно обязательно ответить на все вопросы.

— Согласен, однако все же лучше ответить. Разве я не прав?

— В принципе я с вами согласен, — сказал Кольхаз, — но свою точку зрения я высказал вполне точно: я не признаю бога, и все!

— Но далее ты прочел, что идешь своим путем, но, каким именно, не говоришь. Вот этого-то, видимо, и не понял Поль. Так или нет?

Поль подтвердил и хотел было еще что-то сказать, по Кольхаз опередил его:

— Теперь я понял. Выходит, мне нужно было написать, что мой путь ведет из Рима в Москву. Вы этого хотите?

В зале стало тихо-тихо.

Учитель усмехнулся и сказал:

— Если вы так хотите выразиться, то так и напишите… Нужно же что-то противопоставить богу и церкви, от которой вы отрекались. На «ничейной» земле вы не должны останавливаться, так как на ней нет жизни. Нужно занять вполне определенную позицию!

Кольхаз пытался защищаться, говоря, что он не собирается находиться между фронтами.

— В таком случае Поль прав, вам нужно доделать стихотворение!

В этот момент в зал вошел дежурный и что-то сказал Гартману на ухо, после чего обер-лейтенант встал и сказал:

— К сожалению, я должен прервать нашу дискуссию. Вы, товарищ Трау, останьтесь, а вы, товарищ Альбрехт, постройте взвод.

— Вот всегда так, ничего не дадут доделать до конца, — заметил долговязый Кениг.

 

10

Спустя четверть часа Рэке узнал о причине, по которой застава была поднята по тревоге. Со вчерашнего дня исчез из соседнего с заставой села шестнадцатилетний парень, по фамилии Рольф Бекер. В пять часов вечера его видели с друзьями в пивнушке, где они много пили. И потом он как в воду канул.

Вечером того же дня один из друзей Рольфа рассказывал гауптвахмистру Ленерту о своем друге.

Ленерт отнесся к ее рассказу сначала с некоторым недоверием. Потом он все же решил зайти к Бекерам домой, где застал лишь старика Бекера, да и то в состоянии сильного опьянения. Рольфа дома не оказалось, и никто из друзей не мог сказать, куда он девался.

Когда взвод был построен, лейтенант Альбрехт разделил его. Одна группа была послана для усиления наряда, несущего охрану государственной границы, а отделение Ульфа направлено на поиски парнишки.

Однако, прежде чем отправиться на поиски, командир роты капитан Куммер пригласил командиров отделений к карте и поставил им конкретные задачи.

— Вы лично с рядовым Кольхазом обшарите все село и его окрестности, — приказал капитан Ульфу. — Смотрите в оба. Сопровождать вас будет товарищ Трау. Он сам попросил об этом. Бекер из его класса, так что он его хорошо знает. Связь с заставой поддерживайте по телефону.

Спустя несколько минут солдаты уже были в пути. Ветер нагнал дождевые облака. Трау, на котором был плащ, натянул на голову капюшон.

— Вот она живая жизнь, от поэзии до действительности всего один шаг… — пробормотал учитель.

— Он бегает, а мы ищи его, — недовольно заметил Ульф.

— У парня нелегкая жизнь: три года назад умерла его мать. С тех пор старик запил, а с сыном, вернее, с пасынком, так как Рольф ему не родной, поступает, как с работником.

— Думаю, что он сидит у кого-нибудь из своих друзей и ругает всех на свете. Уж я-то знаю, — высказал свое предположение Кольхаз.

— Хорошо, если так, — заметил Ульф, — но нам сейчас предположений мало.

Кольхаз ничего не ответил на это. Тем временем они подошли к селу. От первого дома навстречу им шел гаупт-вахмистр Ленерт, придерживая руками поднятый воротник дождевого плаща.

— Пока никаких следов, — сказал он. — Никто ничего не знает, никто не видел его после пяти часов вчерашнего дня. Я опросил всех его друзей и знакомых.

— Ты следи за его домом, а мы тем временем обойдем все село. Хорошо? — предложил Ульф.

Ленерт одобрительно кивнул.

— Большего мы сейчас не добьемся, — проговорил Трау.

Вскоре Ленерт свернул в плохо освещенную улочку, на которой жил Рольф.

Тройка Рэке двигалась дальше. Трау на чем свет ругал проклятую погоду каждый раз, когда ступал на подернутую ледком лужу, из-под которого его обдавало ледяной водой.

По дороге они заглянули в пивную, затем вышли на противоположную окраину села, а когда на обратном пути проходили мимо дома Рольфа, то заметили две фигуры, которые вынырнули из темноты.

Ульф посветил на них фонариком.

— Курт и Стефан? — удивился учитель. — Что вы здесь делаете? Неужели сегодня весь мой класс бродит по селу?

— Мы ждали вас.

— Меня? Здесь? Ну, рассказывайте, что тут у вас?

— Хорошо, только старик Бекер ничего не должен знать, а то он нас убьет!

— Говорите! — потребовал Ульф от парней. — Вы же знаете, что мы живем в пограничном районе, а это что-нибудь да значит. Вы поможете Рольфу, если сейчас же обо всем откровенно расскажете нам.

— При чем тут граница, — огрызнулся один из парней. — Причина здесь совсем другая…

— Ну, долго тебя нужно за язык тянуть? — перебил парня учитель.

— Хорошо… Он… может, у Марии.

— У Марии? — удивился Трау. — А кто это такая?

— Так зовут официантку из ресторана «Тюрингенскнй двор», что находится в селе Бардорф.

— Что?! Уж не блондинка ли это… Ей же лет двадцать пять! А тебе откуда все это известно?

— От него самого. Рольф сам рассказывал мне о ней на прошлой неделе.

— А может, он просто похвастался, — неуверенно проговорил Трау. — Вы любите рассказывать всякие небылицы.

— Возможно, конечно, но он вроде бы говорил серьезно, — тихо сказал парень.

— Мы это проверим, — произнес Ульф. — Придется мне вызывать машину и ехать в то село.

— Тогда вызывайте скорее, — поторапливал его учитель. — А вы оба идите домой, — обратился он к ученикам, — и никому ни слова!

Спустя четверть часа пограничники вместе с учителем уже сидели в машине. Дождь монотонно барабанил по ее крыше. Дорогу так развезло, что водитель с трудом сдерживал машину, стараясь вести ее по наезженной колее…

— Старик напился как сапожник, — сказал гауптвахмистр. — Я не удивляюсь: от такого на самом деле трудно не сбежать.

— Нужно, чтобы парень от него ушел, и все! — вмешался в разговор Кольхаз. — Так будет лучше для всех.

Вахмистр покачал головой:

— Не такое это простое дело. Для этого нужно решение суда, только суд может лишить старика родительских прав. А для этого должны быть веские доказательства.

— А разве они не налицо? Чего же еще надо?!

— Посмотрим, сначала нужно разыскать парня, — успокоил пограничников учитель.

Село Бардорф вытянулось вдоль шоссе, ресторанчик «Тюрингенский двор» располагался почти в самом центре. Пограничники натолкнулись на хозяина заведения в коридоре, когда тот нес из подвала ящик пива.

— На минутку, Тео! — остановил хозяина ресторанчика гауптвахмистр. — Официантка твоя на месте?

— Она больна. А что она натворила?

— Ничего. Я бы хотел задать ей несколько вопросов.

Хозяин поставил ящик на ступеньки и, вытерев руки о фартук, сказал:

— Провести меня хочешь? Из-за нескольких вопросов ты бы не потащился на ночь глядя в Бардорф, да еще в таком сопровождении. Одно я тебе скажу: если она чего набедокурила, то я ее вмиг выставлю. Это говорит тебе Тео!

— Не поднимай пока никакого шума, а лучше скажи, как ее зовут и где она живет.

— Мария Шенк, Фельдштрассе, номера дома я не запомнил. Маленький такой домишко, рядом с кузницей.

— Она замужем? — спросил Трау.

— Была. Сейчас она снова живет под девичьей фамилией.

— Я это знаю. — Гауптвахмистр протянул хозяину руку. — Пока и не распространяй никаких слухов. Ничего страшного не случилось. Думаю, это в твоих же интересах.

Домик, в котором жила официантка, стоял в глубине сада. Сквозь зашторенные окна чуть заметно пробивался свет.

Трау позвонил. Открыли окно лишь на второй звонок.

— Кто там? — спросила официантка. Увидев форму, она удивилась: — Полиция? Среди ночи?

— Мы хотели бы поговорить с вами, фрау Шенк.

— Со мной?

— Да, у вас гость?

— А что, разве мне нельзя?

— Откройте, пожалуйста, дверь! — потребовал гауптвахмистр. — Я не намерен разговаривать с вами, стоя на улице.

Женщина закрыла окно и, подойдя к двери, сказала:

— Один момент! Парню уже шестнадцать лет, я женщина свободная и могу иметь дело с кем хочу, однако на сей раз все обстоит не так, как вы думаете.

— Фрау Шенк, это мой ученик, я, так сказать, несу за него ответственность, — вмешался в разговор Трау. — Пустите, мне нужно с ним поговорить.

— Пожалуйста! — ответила женщина, пропуская их в дверь. Заглянув в соседнюю комнату, она крикнула кому-то: — Выйди сюда, твой учитель хочет на тебя посмотреть!

Стало тихо-тихо, и лишь только на второй окрик из соседней комнаты вышел высокий парень с каштановыми волосами.

— Что ты здесь делаешь, Рольф? — спросил его Трау.

Парень покраснел как рак. Он не шевелился.

— Ну, скажи же ему что-нибудь, не стесняйся! — крикнула женщина и, подскочив к парню, подняла ему на спине рубашку, обнажив большой красный рубец. — Да, господин педагог, вот полюбуйтесь, — повернулась она к учителю. — Это я его еще мазью помазала, а то ведь он, бедняга, от боли мучился!

Трау сделал несколько шагов по комнате, а затем спросил:

— Рольф, скажи, что с тобой случилось? Почему ты не пришел ко мне?

Парень смущенно заправлял в брюки рубашку и упрямо молчал.

— И вы думаете, что он вам все так и выложит, вы бы еще побольше с собой людей привели. А не лучше ли было задать несколько вопросов его папаше?

— Надень свою куртку, — сказал парню учитель.

Парень послушно повиновался, Ульф взглядом дал понять Кольхазу, чтобы тот следовал за ним.

Когда учитель остался наедине с Марией Шенк, он тихо сказал:

— Я прошу вас извинить меня, да и вообще нас. Я кое-что знал, но не думал, что отчим еще и бьет его,

— Прошу вас, сядьте, — предложила Мария и рассказала следующую историю. — Под вечер Рольф вернулся домой. Отчим был дома, но сильно пьян. Он послал Рольфа принести ему еще вина, пока не закрылась лавка. Паренек отказался сделать это. Тогда старик схватил палку и ударил мальчика по спине. Рольф стал защищаться, оттолкнул отчима и убежал из дому. Час назад он постучался ко мне в окно. Где он был до этого, я не имею ни малейшего представления. Быть может, об этом он сам расскажет вам.

— Боже мой, да это похоже на средневековую сцену! — воскликнул учитель. — Если бы он хоть раз намекнул мне на то…

— Видимо, у него есть для этого свои причины, — не без колкости заметила Мария Шенк.

— Разумеется, без причин ничего не бывает, — согласился Трау. — Именно поэтому мне хотелось бы узнать, почему он пришел именно к вам.

Мария усмехнулась:

— Я могла бы об этом и не говорить, но если вы хотите… Перед рождеством Рольф как-то зашел к нам в ресторанчик. В углу зала сидели несколько наших футболистов. Он каким-то образом очутился за их столиком, и они начали поить его вином. По-видимому, ради шутки. В половине двенадцатого он был уже сильно пьян и вышел на улицу. Когда я закончила работу и возвращалась домой, то увидела его возле забора, за который он уцепился мертвой хваткой, так как не мог сделать и шага! А на улице мороз двадцать градусов! Я привела его к себе домой и уложила вот на эту кушетку. Рано утром дала что-то поесть и отослала домой. Две недели назад он пришел ко мне и сказал, что ни за что на свете не вернется больше домой. Причины он, правда, не назвал. Я долго уговаривала его не делать глупостей, и он наконец ушел. Сегодня он в третий раз пришел ко мне, но на этот раз я хоть знаю почему. Ну, теперь вы удовлетворены?

— Я благодарю вас за информацию. — Гауптвахмистр встал. — Я думаю, будет лучше, если Рольф больше не будет приходить к вам.

— Знаете, я не могу сказать, чтобы он был мне в тягость, — сказала Мария. — Мне даже нравится заботиться о нем, вы можете быть абсолютно спокойны. А уж будет он ко мне приходить или нет, это зависит не от меня.

Мужчины распрощались с Марией, которая проводила их до двери. Кольхаз и Векер стояли у фонарного столба. Рольф шел понурив голову. Он не поднял ее даже тогда, когда учитель подошел к нему и сказал:

— Выше голову! Сейчас мы завезем тебя домой, а завтра утром поговорим.

— Только не к нему! — возмущенно воскликнул Рольф. — Вы как хотите, а я к нему не пойду!

— Тогда поедем ко мне, — предложил Трау. — У меня есть свободная комната, а потом посмотрим. Согласен?

Рольф кивнул, и все направились к машине.

— Одну минутку, — сказал Рэке, когда они проезжали мимо ресторанчика. — Я позвоню на заставу, чтобы товарищи там не беспокоились больше.

Через несколько минут он вернулся и тихо объяснил:

— Рольф и так все узнает… Его отчима задержали при попытке перейти государственную границу. Он был в стельку пьян, но все же оказал сопротивление пограничникам, которые увели его на заставу.

Все взгляды были обращены на Рольфа, который долго молчал, а потом проговорил:

— Я так и знал, что он до этого докатится… Теперь я вам скажу всю правду. Он меня не за водкой посылал в тот вечер, а требовал, чтобы я с ним ушел на ту сторону. Я наотрез отказался, за что он меня и отлупил. Теперь вы знаете все.

Учитель положил Рольфу руку на плечо и сказал:

— Видишь, причины опускать голову никакой нет. Не бойся, ты не один!

Машина остановилась перед квартирой Трау. Учитель попрощался с пограничниками, а Кольхазу пожал руку и сказал:

— Скажу тебе откровенно: твои стихи мне понравились, несмотря на не совсем удачные слова. Зайди как-нибудь ко мне, я буду рад поговорить с тобой.

Кольхаз молча кивнул.

Когда машина выехала из села. Рэке спросил у Кольхаза:

— Что это ты так притих?

— Так, думаю, — ответил солдат.

— О чем?

— Об отце, который бьет своего сына, а тот убегает от него и, вместо того чтобы прийти к своему учителю, идет к чужой женщине.

— Ну и что?

— И о фельдфебеле, который в каждом человеке видит какой-нибудь изъян. Я, кажется, как-то уже говорил об этом. Все это действительно свидетельствует о том, что все мы находимся еще, так сказать, в пути, о котором так много спорили сегодня на литературном вечере. Мне хочется спросить вас, так на чьей же стороне сейчас иллюзии?

— Я ждал от тебя подобного вопроса, — ответил Ульф. — Молодая женщина оказалась вовсе не такой, как о ней подумали, а парень, ушедший из дому из-за побоев, попал в руки настоящего друга.

— Знаете, меня порой пугает ваш оптимизм, — заметил Кольхаз. — Хотел бы я видеть вас тогда, когда вы выйдете из себя.

Ульф засмеялся и сказал:

— Что бы ни случилось, мы стоим на правильном пути.

Когда машина въехала в ворота погранзаставы, Кольхаз сказал:

— Для меня лично решающее значение имеют только факты!

 

11

В феврале Кольхаз узнал о том, что за попытку перейти государственную границу Бекер отдан под суд, а его пасынок Рольф изъявил желание жить в интернате. Кольхаз в последнее время стал много заниматься, и это положительно сказалось на его успеваемости. Как-то он с товарищами пошел в село, где они вместе выпили по кружке пива, пошутили, посмеялись, но Кольхаз вдруг ни с того ни с сего повернулся и ушел в часть.

Ульф наблюдал за солдатом, однако никак не мог понять, что с ним происходит. Он пытался несколько раз поговорить с ним, но тот все время уходил от него.

В это время с противоположной стороны участились нарушения государственной границы: было несколько случаев нарушения пограничных заграждений, провокаций.

Каждый пограничный инцидент приводил обычно к высылке на место происшествия дополнительного наряда. У пограничников почти не оставалось свободного времени.

Однажды в конце месяца под вечер Раудорн увидел Ульфа и сказал ему:

— Если хочешь увидеть нечто любопытное, пошли со мной.

Фельдфебель повел Рэке в общую комнату личного состава.

— Ну, ты что-нибудь заметил? — спросил Рольф, когда они остановились посреди комнаты.

Ульф осмотрелся, но ничего необычного не заметил: пол был вымыт до блеска, койки аккуратно заправлены, а на большом столе даже стоял букет полевых цветов.

— Не удивляйся тому, что я тебе сейчас скажу. — Раудорн подошел к кровати Кольхаза и показал на лист бумаги, на котором было написано два стихотворения. Одно из них Ульф уже читал раньше.

— А где он сейчас сам?

— Думаю, что в селе у Трау. Он тебя искал, но не нашел, так что увольнительную ему подписал сам командир взвода.

— А Альбрехт здесь? Я хочу поговорить с ним.

— Подожди, — остановил Ульфа Раудорн, — я еще не все сказал. В марте у нас выборы секретаря комсомольской организации. Поскольку я демобилизуюсь, нужно наметить новую кандидатуру. Мы посоветовались с товарищами и решили, что Поль вполне мог бы работать на этой должности.

— Не пойдет, — запротестовал Ульф. — После демобилизации Шонера Поль станет моим заместителем. Не стоит нагружать его другими нагрузками.

— А почему ты не хочешь сделать замом Кольхаза?

— Тут ты хватил через край…

— Я просто предложил. В двадцать ноль-ноль совещание, где тебе придется высказать свое мнение о Поле,

— В это время наше отделение должно готовиться в наряд…

— Мы успеем закончить…

— Ладно, я буду.

— И еще одно: в марте у нас соревнования по настольному теннису с сельской молодежью. Командование поручило тебе сформировать команду и подготовить ее.

— Мне только этого и не хватало!

— У других тоже есть поручения. Ясно?

— Лучше я пойду, пока ты мне еще одно задание не дал.

Рэке ушел, но засевшая в голове мысль о том, что Кольхаза можно сделать своим заместителем, не давала ему покоя. Хотя сама идея показалась ему пустой и вздорной.

* * *

К обеду неожиданно похолодало. Каштаны стояли голые и черные, кое-где на склонах холма виднелись пятна снега.

Рэке вспомнил, что ему нужно проверить оружие отделения перед заступлением в наряд. Он тут же забыл о том, что хотел зайти к командиру взвода.

К вечеру похолодало еще больше. Пошел дождь. Ульфа вызвали к командиру роты, и потому он на несколько минут опоздал на комсомольское бюро.

— Мы тут уже высказались, очередь за тобой, — сказал Раудорн Ульфу, когда тот сел на место.

— Я остаюсь при своем мнении, — ответил он. — Поля уже давно решено сделать моим заместителем. Заместитель из него получится хороший, но, разумеется, он не сможет одновременно выполнять и обязанности секретаря.

— Сейчас как раз и обсуждается вопрос о возможности выдвижения его кандидатуры на должность секретаря, — сказал Гартман. — Товарищ Поль, скажите сами, как вы относитесь к нашему предложению?

— Я не знаю. — Поль бросил смущенный взгляд в сторону Ульфа. — Вы, возможно, не знаете, но на заводе, где я работал до армии, я два года был секретарем.

— Все ясно, — заметил Гартман.

— Не совсем, — возразил ему Ульф.

В этот момент в комнату заглянул дежурный и попросил Гартмана выйти.

— Неужели так срочно я понадобился? — спросил обер-лейтенант. — Мы скоро заканчиваем.

Дежурный немного помедлил, а потом сказал:

— Я был вынужден сменить одного вашего часового… Он ушел с поста погреться…

— Кого именно?

— Рядового Кенига.

— Приведите его сюда.

Ульф сокрушенно покачал головой.

— Слышали, товарищ Рэке, ушел с поста погреться, а всего лишь полчаса, заступил на пост! — укоризненно проговорил обер-лейтенант Ульфу.

Через минуту в комнату вошел Кениг. Он был явно смущен и бледен как полотно.

На вопрос офицера, как он себя чувствует, солдат ответил:

— Плохо, товарищ обер-лейтенант.

Ульф вскочил с места и, подойдя к Кенигу, дотронулся ладонью до его лба.

— Да у него жар! — воскликнул он.

— Жар? Подойдите ко мне! — Офицер сам потрогал лоб солдата, после чего спросил: — И когда вы почувствовали себя плохо?

— Сегодня после обеда.

— А почему не доложили об этом? У вас же температура!

— Я думал, что пройдет, — робко ответил Кениг. — Я хотел послезавтра поехать в отпуск…

— В отпуск?! А вы сами куда смотрели, когда инструктировали наряд? — обратился Гартман к дежурному.

— Никто из заступавших в наряд мне о своей болезни не заявлял, — доложил дежурный.

— Не заявлял… Смотреть тоже надо! Немедленно направьте его в санчасть!

— А как же мой отпуск? — с трудом выговорил Кениг.

— Об этом мы поговорим позже! — ответил обер-лейтенант.

— А потом у нас еще посещение театра. — Кениг никак не мог понять того, что ему говорят. — Я обязательно должен пойти… — С этими словами он вышел в коридор.

— Вот в чем вся причина, — заметил Ульф. — Никогда бы не подумал…

— Факт остается фактом: он нарушил устав караульной службы. И ни командир отделения, ни дежурный по части не обратили внимания на то, что солдат болен. В результате грубейшее нарушение дисциплины. Так дальше быть не может! Я требую, чтобы подобное не повторялось в будущем!

— Слушаюсь! — ответил Ульф.

— Хорошо, тогда, пожалуй, можно и закругляться, или еще нет? — спросил офицер у Раудорна.

— Да, конечно, об этом случае мы поговорим, когда Кениг выздоровеет. Я так считаю.

— Согласен. Тогда будем считать, что заседание бюро закончено.

— Когда Кениг выздоровеет, мы устроим ему хорошую головомойку, — проговорил Раудорн, когда все вышли в коридор.

— Однако пятно на взводе все равно останется, — заметил Ульф.

 

12

Болезнь Кенига оказалась самой обыкновенной простудой. Пролежав несколько дней в санчасти, он выздоровел и уехал в краткосрочный отпуск. В середине марта все отделение Рэке вновь было в полном составе. После возвращения из отпуска Кенигу был объявлен выговор за нарушение требований устава.

В субботу после обеда в комнату вбежал Кольхаз и радостно закричал:

— Ребята, пошли со мной на часок в село! Я вас всех угощаю! — Заметив Рэке, стоявшего с Полем в стороне, он проговорил: — Извините, пожалуйста, я вас не заметил сразу. Я вас тоже приглашаю.

— Что случилось? Выиграли крупную сумму в лото или получили наследство? — поинтересовался Ульф.

— Ни то и ни другое, — с улыбкой сказал Кольхаз, — но причина безусловно есть.

— Мы знаем, что это такое, — усмехнулся Кениг. — Небольшое письмецо от девушки, поцелуй украдкой, и все вокруг кажется интересным…

— Хватит злословить, — оборвал его Кольхаз. — Пошли же, время-то у нас свободное!

— Сначала нужно почистить оружие, потом поужинать, — озабоченно произнес Шонер.

— Знаю, это мы сделаем потом.

— Ты лучше скажи, что же все-таки случилось? — снова спросил Кениг.

— Скажу, наберись терпения, — согласился Кольхаз. — После ужина сходим в село, но чтобы безо всяких выкрутасов.

Кольхаз в тот вечер был на удивление весел, много шутил. Вскоре кафе оказалось заполненным до отказа. За двумя столами играли в скат, у стойки стояли ребята и с наслаждением потягивали пиво.

— Знаете что? Давайте сыграем в кости! — вдруг предложил Раудорн.

Многие согласились, и лишь Кольхаз скорчил недовольную мину:

— Играть в кости? Ерунда какая! — Однако, поняв, что другие не против сразиться, согласился: — Как хотите! В кости так в кости!

Начали играть. Везло Кенигу. Вскоре к играющим подошли Ульф и обер-лейтенант Гартман.

Солдаты, заметив командира, хотели встать, но он сделал знак, чтобы они продолжали, и спросил, не найдется ли и для него свободного местечка.

— Конечно есть, товарищ обер-лейтенант! — воскликнул Кениг, подставляя офицеру стул. — Сыграете с нами?

Гартман кивнул и сел.

— Товарищ Кольхаз, что сегодня с вами? Я впервые вижу вас смеющимся? — спросил Гартман солдата.

Кольхаз молчал, вместо него ответил Кениг:

— Вы ошиблись, он улыбается с самого обеда, и никто не знает почему.

— Тогда я вам сейчас что-то покажу! — проговорил обер-лейтенант, доставая из кармана газету и протягивая ее Кенигу.

— Вот это да! — Глаза у солдата стали большими. — Три стихотворения в одном номере! Теперь мне все ясно!

Солдаты окружили Кенига и, чуть не вырвав у него из рук газету, начали читать опубликованные в ней стихи. Кольхаз засмущался и не знал, как ему себя вести.

— Хорошие стихи, товарищ Кольхаз, — похвалил солдата офицер. — Сейчас я тороплюсь, зайдите ко мне завтра или послезавтра, тогда поговорим не спеша.

Когда обер-лейтенант ушел, Ульф спросил у Кольхаза:

— Когда вы их написали?

— В последнюю неделю.

— Расскажите, это интересно.

— Сегодня не стоит, как-нибудь потом, — уклончиво ответил Кольхаз.

— Согласен. Тогда давайте выпьем за ваш успех, товарищ Кольхаз!

Все дружно стукнулись пивными кружками, а затем стали расходиться.

Ульф забрал газету со стихами с собой. У себя в комнате он перечитал стихи.

В ту ночь ровно в четыре часа застава была поднята по тревоге. Быстро одевшись, Ульф побежал в комнату отделения. Там уже никого не было, кроме Кенига, который никак не мог надеть вещмешок. Рэке помог ему, и они вместе побежали в комнату, где хранилось оружие.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Кениг на бегу.

— Через пять минут узнаем.

Десять минут пятого взвод был построен в полном составе. В автопарке урчали заведенные машины.

Когда Рэке увидел командира роты, который шел вместе с. гауптфельдфебелем, он понял, что это не боевая, а всего лишь учебная тревога. Если бы это была боевая тревога, тогда ротный вел бы себя совсем иначе. Значит, учебная… Затем командирам отделений был отдан приказ, согласно которому машины должны прибыть в назначенный пункт, располагавшийся в двадцати километрах от заставы.

Подразделения проверялись по ориентированию на местности.

В этот момент Ульф вдруг вспомнил, что он почему-то нигде не видел лейтенанта Альбрехта. Он спросил об этом водителя, который ответил:

— Он еще до объявления тревоги уехал на мотоцикле вместе с замполитом.

«Наверняка они где-нибудь спрячутся и будут из укрытия наблюдать за тем, как мы будем действовать», — подумал Рэке.

Машины одна за другой выезжали из ворот заставы.

— Какой приказ ты получил? — спросил у водителя Ульф, когда они выехали из ворот.

— Мне приказано довезти вас до места, высадить и вернуться назад. Больше я ничего не знаю, — ответил водитель.

Ночь была туманной, и водителю пришлось снизить скорость. Затемненные подфарники освещали лишь узкую полоску дороги.

Около пяти часов машина прибыла в указанный пункт, находившийся на перекрестке дорог. Ни командира взвода, ни его замполита нигде не было видно.

Когда машина уехала, Ульф разорвал конверт, в котором хранился приказ, но там оказались еще четыре заклеенных конверта, поменьше размером. Каждый из них имел номер. Рэке согласно ранее полученным указаниям вскрыл конверт № 1, в котором содержался приказ до шести часов занять высоту с отметкой 326,1.

«Все ясно», — сказал про себя Ульф и подозвал Поля: — Дальше отделение поведете вы. Вот вам карта и две минуты на размышление!

— Смотри не заведи нас куда-нибудь в другую сторону, — заметил Полю Кениг.

Через минуту Поль уже вел отделение по полевой дороге в северо-западном направлении. Рэке шел сзади него и посматривал на карту.

— Быстрей! А то не уложимся во время! — сказал Ульф Полю.

Вскоре они свернули с дороги на узкую тропинку, которая привела их к какому-то амбару.

— Черт возьми! — выругался Поль и, включив карманный фонарик, стал разглядывать карту. — Вышли мы вроде правильно, но здесь не должно быть никакого амбара!..

— Значит, ошиблись, — отметил Ульф и приказал: — Сориентируйтесь и выходите в указанную точку!

— Вот он, этот сарай! — сказал Кениг, рассматривая карту через плечо Поля, и показал на значок, который находился несколько в стороне. — Мы отклонились на полкилометра к югу.

— Да, мы рано свернули с дороги. Чертов туман… Следуйте за мной, — приказал Поль. — И не отставать!

Они сменили направление и шли до тех пор, пока Поль не остановился и не сказал:

— Вот эта точка! Значит, теперь мы идем правильно.

К рассвету отделение вышло на высотку.

— У нас еще осталось десять минут в запасе, — сказал Ульф, посмотрев на часы.

Кениг прислонился к дереву, Кольхаз стал перематывать портянки.

— Натерли ноги? — участливо спросил его Ульф.

— Нет, просто портянки съехали.

— Перемотайте покрепче…

Во втором конверте лежал приказ, разрешавший сделать десятиминутный привал, после чего отделению надлежало выйти на северную окраину села Барканфельд.

Ульф спросил у солдат, кто из них хотел бы повести отделение дальше.

Кениг подтолкнул Раудорна, шепнув ему:

— Соглашайся! Комсомол должен быть впереди!

— Это тебе нужно потренироваться, длинноногий, — отшучивался ефрейтор, но сам достал компас и сориентировал карту. — Я готов, — сказал он через минуту и повел отделение по мокрому лугу дальше.

На указанное место они вышли на пять минут раньше срока.

— Ваше приказание выполнено! — доложил Раудорн.

— Рядовой Поль, возьмите рацию и выполняйте обязанности радиста. Доложите командиру роты о выполнении второго задания. Привал на десять минут!

Пока Поль устанавливал связь с ротой, Ульф распечатал следующий конверт, в котором содержалось более сложное задание: маршрут отделения проходил по сильно пересеченной местности.

— Дальше отделение поведет Кольхаз, — сказал Ульф. — Ваши стихи в газете я прочел, они мне понравились. Теперь же вам предстоит доказать, что вы не только хорошо пишете стихи, но еще и умеете ориентироваться на местности.

Ульф передал Кольхазу карту и дал две минуты на обдумывание маршрута, а Полю приказал перевести рацию на прием.

— А что обозначают эти красные крестики на карте? — спросил Кольхаз.

Ульф пожал плечами и ответил:

— Возможно, что в этих местах нас ждут какие-нибудь неожиданности или мы получим новые распоряжения по радио.

Постепенно становилось светлее, однако туман в ложбинах все еще не рассеивался. Маршрут пролегал сначала через поле, затем — через луг, а уже потом по заросшим кустарником холмам.

— Приказ по рации! — крикнул вдруг Поль и, встав на колени, начал принимать радиограмму: «Участок местности перед высотой с отметкой двести шестьдесят и пять заражен стойкими ОВ!»

Взглянув на карту, Кольхаз вслух сказал:

— До участка заражения метров четыреста…

В этот момент Шонер толкнул Кольхаза в бок и прошептал: — А ветер? Ведь ветер-то дует в нашу сторону. Кольхаз быстро сообразил и крикнул:

— Отделение, газы!

Солдаты вытащили из сумок противогазные маски и ловко натянули их на головы.

Кольхаз повел отделение за собой.

Когда они вышли на луг, неожиданно, словно из-под земли, перед ними вырос обер-лейтенант Гартман и громко закричал:

— Отделение попало под артиллерийский огонь!

Кольхаз среагировал мгновенно. Он жестами приказал солдатам рассредоточиться и, сняв автомат с ремня, сломя голову побежал вперед. Солдаты, рассредоточившись, бросились вслед за ним.

Разрывы взрыв-пакетов следовали один за другим, имитируя артиллерийские выстрелы.

Когда Поль немного отдохнул, к нему подбежал Раудорн и, забрав рацию, побежал вперед.

Спустя несколько минут они добежали до леса, а затем углубились в него и залегли. Последовал приказ снять противогазы, так как участок заражения остался далеко позади.

Однако отходить не пришлось, так как обер-лейтенант Гартман дал новую вводную:

— На участке обнаружен нарушитель границы. Он скрылся в этом направлении, действуйте!

— Приказывай рассредоточиться, — шепнул Шонер другу.

Кольхаз спокойно и деловито, будто ему уже не раз приходилось отдавать подобные приказы, распорядился.

Разойдясь друг от друга на расстояние видимости, солдаты углубились в заросли леса.

Кольхаз молча вел отделение в указанном направлении. «Нарушителя» границы обнаружили в густом кустарнике. Им оказался гауптфельдфебель, переодетый в гражданское.

— Молодцы! — похвалил обер-лейтенант Гартман солдат, когда они закончили обыскивать задержанного. — Следующее задание — кратчайшим путем двигаться вот к этому могильному памятнику, — офицер показал на значок на карте. — Возьмите с собой канат, он вам пригодится. — Он подал Кольхазу связку каната. — И побыстрее, времени лишнего нет!

Кольхаз, бросив скептический взгляд на канат, посмотрел на карту и только тут заметил, что, когда они будут идти через лес, путь им преградит отвесная скала.

«Интересно, как он будет действовать?» — подумал Ульф, вспомнив, как неловко преодолевал солдат штурмовую полосу.

Кольхаз шел быстро, время от времени сверяя направление движения по компасу. Через несколько минут они вышли к отвесной скале высотой метров десять. Она была почти голой, лишь в нескольких местах поросла кустиками травы.

— Что будете делать? — спросил Рэке.

— Попробую спуститься, — ответил солдат.

— Ни в коем случае не смотрите вниз. Я полезу первым.

Канат привязали к дереву, росшему возле самого обрыва. Ульф спускался вниз, быстро перебирая канат руками, а ногами отталкивался от скалы. Он ловко и быстро спустился на землю. Отсюда местность шла под уклон до самого могильника.

Ульф держал конец каната в руках, чтобы солдатам было удобнее спускаться по нему. Следующим был Поль, за ним — Кениг, после которого следовал Кольхаз. Последним спустился Раудорн.

— Ну вот, и это препятствие позади, — приободрил командир отделения солдат.

— Продолжайте выполнять задание! — приказал обер-лейтенант Гартман, стоя на скале. — Встретимся у могильника.

Преодолев последний участок, Кольхаз привел отделение на место, расположенное на пятьдесят метров южнее того, куда нужно было прийти. Через минуту к солдатам подъехал на мотоцикле с коляской обер-лейтенант.

Офицер слез с мотоцикла и сказал:

— Допустимо отклонение от указанного пункта до ста метров. Так что поздравляю вас, товарищ Кольхаз, с отличным выполнением задания. Гауптфельдфебель, выдайте ребятам паек!

— Слава богу! А то у меня уже желудок свело от голода, — проговорил Кениг.

Гартман разрешил сделать получасовой привал. После этого Ульф вскрыл четвертый конверт и, прочитав задание, сказал:

— Такого упражнения не было в нашей учебной программе.

— Правильно, не было, — согласился с ним офицер. — Однако мы считаем необходимым отработать и его.

Солдаты уселись под деревьями и начали закусывать. Ульф подсел к Кольхазу и спросил:

— Почему вы не сказали нам о том, что ваши стихи опубликованы в газете?

— О таких вещах раньше времени не говорят.

— А вы довольно смело преодолевали отвесную стенку, — похвалил Ульф солдата.

— Но страху я все же натерпелся.

— Мы не зря проводили беседы о смелости и геройстве.

— А я смотрю, вы все еще не отказались от желания сделать из меня героя?..

 

13

Последнее задание заключалось в быстрейшем возвращении на заставу. Выполнить его было поручено Кенигу.

Длинноногий Кениг вел отделение довольно твердо и быстро. Выйдя к небольшой речушке и благополучно переправившись через нее, они вскоре увидели зеленые домики заставы.

После обеда к Рэке подошел Раудорн и сказал:

— Надеюсь, ты не забыл о том, что у нас завтра отчетно-выборное собрание. Ну, что ты решил делать с Кольхазом?

— Ты опять о своем…

— Я с тобой о серьезном говорю, — перебил Рэке ефрейтор. — За последние недели никто не работал с таким усердием, как Кольхаз. Тебе следовало бы это заметить.

— Я не слепой. Однако назначать его на должность заместителя командира отделения пока еще рано. Неужели ты этого не понимаешь? И потом я не позволю, чтобы мною помыкали.

— Никто тобой не помыкает. Хорош тот начальник, который прислушивается к мнению коллектива. Ты же сам как-то говорил, что если солдат что усвоил, то он уже не отступит от этого.

Ульф подошел к окну. Упрямство, с которым Раудорн отстаивал свою точку зрения, нравилось ему, и он уже начал подумывать над тем, что, быть может, тот и прав.

«Кольхаз — заместитель!.. В случае назначения на эту должность ему, конечно, многому придется учиться… Риск, разумеется, есть, но больше рискует сам Кольхаз, нежели я. Это похоже на решение уравнения с несколькими неизвестными», — подумал Ульф, а затем громко сказал:

— Рискованный шаг…

— Без риска никогда ничего нельзя решить, — заметил Раудорн. — Подумай хорошенько, в твоем распоряжении шесть недель… Да, как идет подготовка к турниру по настольному теннису?

— Тут все в порядке.

— Прошу тебя, будешь выступать на отчетно-выборном собрании, расскажи об этом.

— Хорошо.

После этого разговора Ульф несколько раз задумывался над предложением Раудорна.

Вскоре настал день проведения теннисного турнира. Среди участников турнира было двенадцать пограничников и восемь парней из села.

Соревнования проводились вечером в спортзале. Ульф пришел туда задолго до начала соревнований и все как следует подготовил. Трау вместе со своим коллегой из школы был назначен судьей соревнований.

Ровно в семь часов провели жеребьевку, и игра началась. Играли по принципу: из игры выбывает проигравший.

Ульф играл против одного школьника и без особого усилия выиграл у него.

Кольхаз играл против унтер-офицера из третьего взвода. Поединок был трудным, но Кольхаз все же выиграл. Ульф с интересом наблюдал за их игрой.

Во втором круге Кольхаз играл намного увереннее, а Ульфу пришлось основательно попотеть, чтобы одержать в конце концов нелегкую победу.

Чем ближе к финалу, тем ожесточеннее становились «бои». В финале Ульф играл против Кольхаза.

В зале собралось человек пятьдесят зрителей-болельщиков, и среди них капитан Куммер и несколько солдат из взвода Альбрехта.

Победителем финальной игры оказался Кольхаз. Ульф поздравил солдата с победой и, вытирая потный лоб, похвалил:

— Чисто сыграл, молодец!

— В тактике такой прием называется «бить противника его же приемами», — усмехнулся Кольхаз. — Я мог бы проиграть, но вот повезло.

— Вы играли лучше меня и потому заслуженно одержали победу. Я от души поздравляю вас.

Под громкие аплодисменты болельщиков финалистам были вручены призы и подарки.

— Пойдемте с нами, — пригласил Рэке Кольхаза.

— На полчасика заскочим ко мне, — предложил им Трау. — Посидим за кружкой пива.

Когда бокалы были наполнены, хозяин обратился к Кольхазу со словами:

— Давай, поэт, выпьем за дружбу безо всяких формальностей! А что касается твоих стихов, то тебе нужно немного познакомиться с теорией.

Кольхаз покачал головой:

— Когда стих льется из души, о стихосложении не думаешь. Известных поэтов форма никогда не стесняла.

— Однако они отлично владели ею, — заметил Трау. Подойдя к полке, он взял в руки маленькую книжицу и спросил: — Знакомо тебе это?

— Нет.

— Написана она давным-давно. Возьми и почитай. Не пожалеешь.

— Хорошо, — согласился Кольхаз, — только писать стихи нельзя научиться по правилам. Стих нужно чувствовать…

— Разумеется, — перебил его Трау. — Тогда воспитывай свои чувства, но только не забудь, чтобы они у тебя всегда были под контролем, а то они тебя бог знает куда могут завести.

— Не пойму, кто из вас с Ульфом больше педагог. Оба вы по-своему…

Ульф засмеялся, а Трау сказал:

— По профессии педагог я, но на самом деле мы с ним оба учителя: я — в школе, он — в армии.

— Извините меня, но я чертовски устал… Столько игр сразу, а тут еще это пиво…

Вместе с Кольхазом поднялся и Рэке.

Трау проводил гостей до двери.

— Заходите ко мне запросто и приносите свои новые стихи, — сказал он, обращаясь к Кольхазу.

Кольхаз и Рэке шли рядом. Вечер был свежий, и они ускорили шаг. У околицы Кольхаз спросил:

— А кто вы по профессии?

— Химик, а разве вы этого не знали?

— Знал, но химия — понятие объемное, а чем вы конкретно занимались?

— Работал начальником смены на химическом заводе.

— Интересная работа?

— Интересная, но не безопасная… все время имеешь дело с веществами, которые могут в любой момент взорваться…

— А чем вы будете заниматься после демобилизации?

— Пойду учиться на инженера, а там видно будет.

— А почему вы сразу не учились: время летит быстро, за пять лет многое изменится. Вам придется все начать сначала.

— Вы и правы и не правы в одно и то же время. Скажу одно: выбор профессии — дело очень серьезное: в нем нельзя ошибаться, особенно когда ты пограничник.

— Это я понял.

— Нам, возможно, следовало бы об этом поговорить раньше, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда. Среди книг у Трау я видел одну, с которой вам обязательно нужно познакомиться.

— Что это за книга?

— Воинский устав, который вы должны изучить за четыре недели.

Солдат кивнул.

— Это приказ, — сказал Ульф.

 

14

В один из апрельских дней Гартман случайно встретился с Альбрехтом перед автопарком. Кивнув в сторону скамейки, стоявшей у ворот, он предложил:

— Давай присядем! Немного солнца нам не повредит.

Альбрехт кивнул. Вид у него был уставший — в последнее время ему приходилось много работать. Они сели. Разговорились.

— Через четыре недели Раудорн и Рэке демобилизуются, а жаль.

— Жаль не только их, но и многих других солдат. А знаешь, кого Рэке предложил на должность своего заместителя? Ни за что не угадаешь!

— Думаю, что Поля, — сказал Гартман.

— Нет. Вчера вечером Рэке подал мне рапорт, в котором он просит назначить его заместителем Кольхаза.

— Вот это да! — изумился Гартман. — А ты что по этому поводу думаешь?

— Я, конечно, вызвал Рэке, поговорил с ним, но, видать, не убедил, так как он настаивает на своем. Он аргументирует тем, что-де Кольхаз за это время научился думать.

— Вот как! — Гартман встал. — Все это, быть может, и неплохо. Не забудь, что послезавтра у наших солдат зачет по специальности. Пусть все повторят. Что упустишь сейчас, позже уже не нагонишь.

— Да, а что тебе врач сказал? Как твой желудок? — спросил Гартман.

— Хорошего мало. Прописал строгую диету, если она, конечно, поможет, — ответил Альбрехт.

— Возможно, тебе придется-таки решиться на операцию. Болезнь не стоит запускать…

* * *

Рэке вернулся в комнату своего отделения. Кениг подал команду: «Встать! Смирно!»

— Вольно! — сказал Ульф и подошел к Кольхазу, который листал какую-то книгу.

Ульф бросил беглый взгляд на обложку.

— «Фауст», — улыбнулся солдат.

— А у меня такой книги нет.

— И вы ее не читали?

— Откровенно говоря, нет… Боялся, что не пойму…

— Почему?

— Слишком занят… Вон роман Шолохова до сих пор в шкафу лежит…

— Вызываю вас, так сказать, на соревнование: вы читаете «Фауста», я — «Тихий Дон». Согласны?

— Согласен.

— И еще одно: вы читаете «Фауста» так же внимательно, как я уставы.

— Ну, знаешь! — удивился Ульф. — Это тебе не одно и то же!

— А вам не приходилось слышать такого выражения? — спокойно перебил его Кольхаз. — «Для того чтобы отношения между властью и духом были плодотворными, коммунисты должны знать Гельдерлина, а поэты Маркса».

— Кто это сказал?

— Томас Манн, и к тому же еще в годы нацизма.

— А почему именно Гельдерлина?

— Да уж так.

— Я понимаю, что немецкая литература не исчерпывается одним «Фаустом», — задумчиво сказал Ульф. — Или вы теперь за меня возьметесь и заставите все читать?

— Точно, точно, товарищ фельдфебель! — раздался задорный голос Кенига. — Меня лично он разбил на Бетховене!

— Просто я хотел доказать тебе, где настоящая музыка, а не буги-вуги.

— Только не лишай меня возможности наслаждаться танцевальной музыкой.

— Давай сравним твою танцевальную музыку с музыкой Бетховена, а?

— Я не против Моцарта и Баха, — не успокаивался Кениг, — нисколько не против, но я и танцевальную музыку люблю.

— А вы что, противник танцевальной музыки? — спросил Ульф у Кольхаза.

— Нисколько, — ответил солдат. — Но музыка, как один из видов искусства, может быть глубокой, содержательной, а может быть и пустой и недолговечной. Большинство из того, что вы называете шлягерами, малосодержательная музыка. Сегодня эти мотивчики напевают все, а завтра их все уже забудут.

— Но ведь без танцев жизнь несколько обеднела бы, как и без музыки.

— Оно, конечно, мое мнение такое: одна музыка — для ног, а другая — для слуха.

— А вы и в музыке разбираетесь?

— Разбираюсь ли я? Это не то слово. — Кольхаз задумался. — По-моему, музыка должна обогащать человека… Об этом можно говорить много и долго…

— Я мало что понимаю в музыке. Лучше скажите, как у вас обстоят дела с изучением уставов?

— Идут полным ходом, хотя у меня к вам накопились кое-какие вопросы.

— Хорошо, завтра утром я вам на них отвечу.

— В девять?

— Да.

 

15

В течение последних недель Кольхаз и оба новичка по нескольку раз были старшими наряда.

Однажды, когда Кольхаз сменился с наряда в мрачном настроении, к нему подошел Ульф и спросил:

— Что-нибудь случилось?

Кольхаз покачал головой.

— Сколько раз за последние полгода я заступал в наряд и каждый раз переживал по-разному. Но одно дело быть рядовым, когда делаешь только то, что тебе прикажут, другое дело — исполнять обязанности старшего наряда, который отвечает за все.

— Я это понимаю, — усмехнулся Ульф. — Вполне нормальное состояние, так как только исполняя обязанности старшего наряда, начинаешь понимать и то напряжение, и ту ответственность, которая сразу же ложится на тебя.

— И вы считаете это нормальным?

— Да, конечно. Каждый пограничник должен научиться принимать правильные решения и нести за них полную ответственность. Более того, одних знаний в нашем деле мало, необходим еще и опыт, а приобрести и то и другое — дело нелегкое. Но это, мне кажется, нет необходимости вам объяснять.

Кольхаз кивнул в знак согласия.

— Знаете, до сегодняшнего дня все было просто, а вот сегодня, когда я был назначен старшим нашего наряда, а Раудорн оказался у меня в подчинении, то есть мы поменялись ролями…

— Что же, вы неплохо поработали в последние дни, — усмехнулся Ульф. — Вам не следует думать о том, что Раудорн или Шонер разбираются в нашей службе лучше, чем вы. Чувство ответственности, которое у вас появилось, нужно и впредь развивать…

Спустя несколько дней Рэке и Кольхаз получили приказ проверить контрольно-следовую полосу и систему заграждений.

Когда они вышли из казармы, было еще довольно темно. Шли по каштановой аллее. Настроение у Ульфа было невеселое: с сожалением он думал о том, что вот и пришло время расставаться со старослужащими солдатами. Шонер после демобилизации опять уйдет в свою школу, а Раудорн снова будет бригадиром…

На деревянном мостике Ульф вдруг остановился:

— Помните, ровно полгода назад мы по этому маршруту первый раз вышли в наряд?

Кольхаз заулыбался:

— Конечно помню.

— За это время вы сильно изменились… Скоро к вам на заставу придут новички… Нужно будет подготовить их для несения службы.

— Это не так трудно, гораздо труднее подготовить самого себя, побороть собственные сомнения…

— Я об этом уже не говорю… Человек живет в обществе, от которого он не должен отрываться.

— Разумеется. И чем богаче и гуманнее это общество, тем больше возможностей у отдельного индивидуума проявить себя…

— Опять-таки для блага общества, — перебил его Ульф. — Да, я все время хотел вас спросить, почему вы сменили имя Вольфганг на Вульфганг? Если не хотите, можете не отвечать…

— Никакой тайны в этом нет, могу рассказать… Родился я в сорок девятом году. Воспитывался в религиозной семье. Был очень привязан к отцу, музыканту по профессии. Человек он был умный и чуткий. Он-то и привил мне любовь к литературе и музыке. Отец был сердечник и умер от удара, когда мне исполнилось двенадцать лет. Через год мать снова вышла замуж за человека, который не обращал на меня ни малейшего внимания. Когда ему в руки случайно попало написанное мной стихотворение, он вышел из себя, начал ругать на чем свет стоит, обзывал меня тунеядцем и неучем, который не может исправить даже тройки по математике. Постепенно моя нелюбовь к нему переросла в ненависть. Окончив школу, я начал искать себе работу, чтобы поскорее уйти из дому, который стал мне ненавистен…

— Я примерно так и думал, — сказал Ульф, тяжело вздохнув, — но, быть может, вы тогда все же немного поспешили?

Кольхаз отрицательно покачал головой.

— Поймите меня правильно, но даже в этом случав менять имя совсем не обязательно.

Кольхаз долго молчал, затем сказал:

— Сегодня я это прекрасно понимаю, но тогда мне все казалось иначе… Я ведь, собственно говоря, был тогда совсем ребенком… Давайте не будем об этом вспоминать.

Они шли по лесу, внимательно всматриваясь в чащу, тронутую рассветом.

Ничто, казалось, не нарушало тишины леса. Через несколько минут из-за горизонта показалось солнце.

Неожиданно Кольхаз застыл на месте.

— Федеральные пограничники, — прошептал он, — четыре солдата возле машины…

Ульф лихорадочно соображал, что же ему делать: то ли спрятаться в укрытие и ждать, то ли как ни в чем не бывало продолжать выполнять задание.

Решили идти дальше вдоль контрольно-следовой полосы.

— Привет вам, товарищи, с другой стороны! Сегодня неплохая погода, не так ли? В такое время лучше было бы чем-нибудь другим заняться, а? Разве я не прав? — раздался голос одного из пограничников с другой стороны.

Рэке и Кольхаз молча продолжали свой путь.

— Вам, наверное, строго-настрого запретили раскрывать рот, а? За вас говорит ваше начальство?

Ульф и на сей раз проявил выдержку и ничего не сказал.

— Пусть идут, — буркнул другой солдат. — Ну, этот, унтер — красный, от него и слова не дождешься, а ты солдат, у тебя что, головы нет на плечах? Я тебе сейчас загадаю одну загадку. Какое расстояние отделяет коммунистов от предателя?

Кольхаз остановился и ответил:

— В данном конкретном случае расстояние в шестьдесят метров. Понятно?

С той стороны границы послышались ругань и угрозы:

— Ну подожди ты, падаль! Мы тебе зубы пересчитаем, когда придет наш день!

«Посмотрим еще, кто кому зубы пересчитает», — подумал Ульф.

— Пошли дальше, — приказал Ульф и, не оглядываясь, продолжал путь.

Всю дорогу до самого села они молчали, а когда вышли на околицу, Ульф сказал:

— Вы неплохо ответили западным пограничникам, однако в будущем не делайте и этого. Понятно?

— Я понимаю, но уж очень трудно было сдержаться.

— Своим ответом вы все равно ничего не изменили и не измените, каким бы остроумным он ни был.

— Да… но…

— Пожалуйста, безо всяких «но», — перебил его Ульф.

Кольхаз молча кивнул.

 

16

Весь день был теплым и солнечным. Солдаты построились для того, чтобы проводить своих товарищей, подлежавших демобилизации. Кольхаз стоял в строю и с грустью думал о двух своих товарищах, с которыми он расстается. Он смотрел то на Раудорна, с которым он особенно сдружился в последнее время, то на Шонера, на которого церемония прощания произвела особенно сильное впечатление. Раудорн, хотя у него на душе кошки скребли, пытался шутить, чтобы хоть немного разрядить обстановку.

Вещи демобилизованных уже лежали в машине. А когда обер-лейтенант Гартман попросил уезжающих занять в ней свои места, ефрейтор Раудорн засмеялся:

— Чего у вас у всех такие физиономии, будто на похоронах? Мы ведь не на другую планету летим.

Сначала Раудорн пожал руки Полю и Кенигу, а затем подошел к Ульфу и сказал:

— Счастливо оставаться. Я тебе за многое благодарен, да ты и сам это знаешь лучше меня. Значит, мы договорились, что ты ко мне как-нибудь приедешь. Так?

— Договорились, — ответил Ульф. — Я у тебя тоже кое-чему научился, так сказать, взаимно обогащались, о чем ты тоже знаешь. Счастливого пути!

Когда ефрейтор подошел к Кольхазу, чтобы попрощаться с ним, у того в горле словно комок появился, который мешал ему говорить.

— Смотри сдержи свое слово, — сказал ефрейтор. — В июле ты приезжаешь ко мне и читаешь свой новые стихи в нашей бригаде. Я же тебе обещаю колоссальный успех!

— Конечно, я приеду, как обещал!

Раудорн несколько секунд не спускал с Кольхаза глаз, затем полез в свой рюкзак и, достав из него тетрадь в зеленом переплете, протянул со словами:

— Возьми мой блокнот, в нем я записывал кое-какие мысли, возможно, они покажутся тебе смешными. Когда приедешь ко мне, тогда поговорим о них.

— Добро. — Кольхаз пожал руку другу, который легко вскочил на подножку машины.

Шонер бросил беглое «счастливо оставаться» и вслед за ефрейтором сел в машину.

Через минуту машина была уже у ворот, а солдаты все махали отъезжающим руками. Долговязый Кениг громко прокричал ефрейтору-земляку:

— Привет родному городу и моим старикам! Передай им, что через полгода я к ним приеду!

Вскоре машина скрылась из виду, оставив позади себя шлейф густой пыли.

Рэке одернул френч и как ни в чем не бывало проговорил:

— Ну, что же, самое позднее через три часа сюда прибудут новички. Товарищ Кольхаз, проверьте еще раз, все ли у нас готово к встрече, вы у нас за это ответственный!

Солдат все еще держал в руках блокнот.

— Слушаюсь! — сказал он и вместе с Полем и Кенигом пошел в спальную комнату, где все с самого утра было в образцовом порядке.

От нечего делать Кольхаз вынул блокнот и наугад открыл его. Поль и Кениг с любопытством заглядывали в него сбоку. «Сегодня мы в первый раз до самой ночи проговорили с нашим фельдфебелем. Разговор был простой и откровенный. Он похож на человека, который не отступает ни перед какими препятствиями. Это мне в нем очень понравилось. Он абсолютно прав, когда говорит, что человек любое плохое дело может сделать еще хуже, а каждое хорошее — еще лучше. Однако любое хорошее дело само по себе лучше не станет. Наше же общее дело станет лучше тогда, когда каждый из нас на своем месте будет делать то, что ему положено».

— Это он написал полгода назад, — заметил Поль. — Он безусловно прав: все зависит от нас самих.

Кольхаз засмеялся и подумал: «Раудорн уехал, и все равно какая-то его частичка осталась здесь». Вслух же он спросил:

— Кто знает, что за новички к нам прибудут?

— Кроме фамилий и профессий, которыми они занимались до армии, ничего не известно… А вот и фельдфебель идет!

Все повернулись к Ульфу, а Кольхаз по-уставному доложил, что в отделении все в порядке.

Ульф все проверил сам и остался доволен.

— Посмотрите еще раз оружие. Пусть для новичков все начнется строго по уставу. Первое впечатление — самое сильное впечатление. Ну, а теперь пошли…

— А как поживает «Фауст»? — спросил Кольхаз фельдфебеля, когда они спустились по лестнице.

— Я еще не до конца его прочел, но мне нравится.

— А как понравился вам монолог Фауста и сцена встречи с Мефистофелем? — поинтересовался солдат.

— Пока затрудняюсь сказать, кое-какие места мне нужно прочесть несколько раз, чтобы лучше понять их.

— Хорошо, позже поговорим.

— Конечно, только сейчас у меня другие заботы.

— Заботы заботами, чтение чтением, — заметил Кольхаз.

— Да, но в данный момент проверка оружия — для меня самое главное.

Около пяти часов вечера было объявлено построение. Кольхаз быстро привел себя в порядок и спустился вниз.

«Какие они, новички? Как они выглядят? С ними придется пробыть вместе полгода. Это время может пройти быстро и незаметно, а может и показаться длинным и нудным…»

— Когда закончится официальная часть, каждый из вас возьмет по одному солдату: вы, товарищ Кольхаз, возьмете Зимлера, Поль — Дуке, а Кениг — Брунера. Все ясно? — распорядился командир отделения.

Солдаты молча кивнули.

С минуты на минуту на дороге должна была показаться машина с новичками. Вскоре она действительно показалась, и гауптфельдфебель, построив пограничников, доложил командиру роты.

Когда машина остановилась, новички спрыгнули на землю и с любопытством начали оглядываться.

Кольхаз всматривался в лица прибывших… В их отделение были назначены педагог из вуза, бригадир из известного кооператива и конюх.

Ульрих Зимлер был худым двадцатилетним парнем, рядом с которым бывший бригадир Эрнст Дуке выглядел коротышкой. Петер Врунер казался на первый взгляд ничем не примечательным, среднего роста, крепко сложен.

Кольхаз смотрел на Зимлера, надеясь прочесть в его взгляде высокомерие, и потому заранее был готов к сопротивлению.

«Лучше всего сначала помалкивать, слушать и наблюдать, что скажет новичок», — решил про себя Кольхаз.

Они поздоровались за руку.

— Кольхаз?! Да еще Кениг! — шутливо воскликнул Зимлер. — Хорошие фамилии! Привет вам!

— И тебе привет! — ответил Кольхаз. — Чем доцента-историка не устраивают наши фамилии?

— Очень даже устраивают, только я занимался не просто историей, а историей искусства, к тому же никакой я не доцент, а всего лишь ассистент.

— Сейчас новичкам следует убрать свои вещи, ровно в шесть — на совещание, после которого вам будет вручено боевое оружие, — серьезно проговорил Ульф. — Затем у вас будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом, а завтра утром познакомим вас с нашим участком границы.

— Толковое объяснение, — заметил Зимлер.

— Да, хочу вам сказать, что моим заместителем является рядовой Кольхаз, в мое отсутствие по всем вопросам обращайтесь к нему. Сейчас он проводит вас в комнату, в которой вы будете жить, а через четверть часа я сам вернусь.

— Пошли! — воскликнул Зимлер. — Времени у нас для прохлаждения нет!

Дуке все время молчал, а Брунер стоял немного в стороне и почти с завистью смотрел на Зимлера, который так смело и самостоятельно разговаривал с командиром отделения и его заместителем.

Солдаты забрали свои вещи и пошли за Кольхазом. Зимлер нес рюкзак и чемодан, обклеенный пестрыми картинками.

Когда они проходили мимо домиков, в которых жили пограничники, Зимлер, все время оглядываясь по сторонам, говорил:

— Не плохо, совсем не плохо! У меня были знакомые пограничники, которые рассказывали, что жили в старых бараках, по которым шныряли крысы и малоприятные насекомые. О! У вас и стенная газета есть! Один момент! — Новичок поставил чемодан на землю и стал разглядывать стенгазету. — И Кольхаз пишет в газету?

Кольхаз почувствовал усмешку, но промолчал.

— Чьи это стихи? — спросил один из новичков.

— Мои, — ответил Кольхаз.

— Что? Ты пишешь стихи?! Да ты молодчага, дорогой! — воскликнул Зимлер. — Об этом мы с тобой потолкуем!

— Но только, пожалуйста, не сейчас, — заметил Ульф.

Кольхаз шел рядом с Зимлером и про себя удивлялся тому, как ловко у того подвешен язык.

— Да ты меня совсем не слушаешь, — Зимлер дотронулся свободной рукой до Кольхаза. — Я тебе рассказываю о Гёльдерлине, а ты мечтаешь о чем-то другом! Неужели ты не знаешь этого поэта?

— Почему не знаю, знаю. Если хочешь, я расскажу тебе историю его жизни, только не сейчас.

— Это был человек! — восторженно воскликнул Зимлер. — Как он умел передать чувства словами! Сейчас так уже не пишут!

— Ты думаешь? — удивился Кольхаз. — Я не люблю поверхностных суждений.

Зимлер удивленно уставился на Кольхаза, а затем рассмеялся:

— Извини, друг, я не хотел тебя обидеть! Я вижу, разговаривая с тобой, нужно быть внимательным. Это мне правится! Сейчас такое не часто встретишь!

— Еще как встретишь. — Кольхаз открыл дверь комнаты и пропустил Зимлера. Тот вошел, поставил вещи на пол, осмотрелся. Потом прошел к постели и потрогал руками матрас.

Расположившись, новичок вышел во двор. Дуке начал распаковывать вещи, а Брунер стоял в нерешительности перед своим шкафчиком.

— Пошли, — произнес Брунер.

И только тут Дуке в первый раз открыл рот и сказал грудным голосом:

— Этот говорун сделает нас похожими на попугаев.

— А ты его знаешь?

Дуке кивнул, так как он служил с Зимлером в одном взводе.

— Не беспокойся, — успокоил его Кениг, — мы одного такого уже обломали.

— Он ученый и хочет это демонстрировать, где только может.

— А ты ему лично об этом говорил? — поинтересовался Кольхаз.

— Нет, конечно.

Вскоре Зимлер вернулся в комнату, оживленный и радостный. Вслед за ним появился и Ульф, который, бегло окинув комнату взглядом, убедился, что здесь наведен порядок.

После отбоя, когда все уже спали, Кольхаз долго не мог заснуть.

Он думал о записной книжке Раудорна, в которой он вычитал кое-что интересное. Сейчас же ему захотелось кое-что написать. Он пошел в клуб, где в это время не было ни души. Перелистав несколько страниц, он начал писать: «Что такое слова? Выражение мысли на бумаге. Никогда раньше я не понимал того, как осторожно нужно с ними обращаться…»

В полночь пошел дождь, но к утру небо снова стало безоблачным. Когда Рэке и Кольхаз вывели новичков из ворот заставы, дул легкий ветерок.

— Смотрите в оба и старайтесь как можно больше замечать, — наставлял новичков Рэке, когда они свернули с каштановой аллеи в сторону границы. — Пограничник должен знать свой участок, как свои пять пальцев, знать каждое дерево и каждый куст.

— Все ясно, — согласился Зимлер. — Такое качество нужно не только пограничникам. Что мне здесь у вас особенно нравится, так это чистый воздух и красивый ландшафт. Я люблю природу.

— Жизнь у нас простая и суровая. Не каждое утро бывает таким ясным, а воздух иногда намного свежее, чем хотелось бы.

— Разумеется, жизнь нужно воспринимать такой, какова она есть! — продолжал философствовать Зимлер.

— Жизнь нужно еще и переделывать, — возразил ему Рэке.

— Конечно, я именно это и имел в виду.

— Имели? — удивился Ульф. — А мне показалось, что мы с вами кое в чем не сходимся во взглядах.

— Возможно. Да это и естественно. Одно лицо бывает обычно похоже на другое, но в то же время они в чем-то разные.

Кольхаз шел сзади и, слушая болтовню Зимлера, все больше и больше настраивался против него.

На поле стояли озимые. Дуке сошел с тропы и сорвал несколько колосков.

— Эта зима обойдется нам в несколько миллионов, — пробормотал он. — У нас в районе почти все озимые вымерзли. Я видел это собственными глазами. Придется все перепахивать заново. У вас, правда, этого не случилось. В этом году ни у одного крестьянина не будет никакого отпуска: работы будет по горло!

— Я мало что понимаю в этом, — заметил Кольхаз, — но говорят, что техника может выручить. Жители соседнего села закончили сев за одну неделю.

Дуке засмеялся.

— Мы тоже работали не смыкая глаз семь дней и семь ночей. Машины не останавливались. Ели прямо в поле. Уставали так, что и объяснить нельзя.

— Что ж, в этом году тебе этим заниматься не придется, — констатировал Кольхаз.

Дуке окинул Кольхаза удивленным взглядом и недовольно пробормотал:

— Вы себе не представляете, какое наслаждение испытываешь, когда вспашешь поле и увидишь плоды своего труда…

— Прости, — сказал Кольхаз, — я не хотел тебя обидеть, право, не хотел.

— Ладно, что уж там. Ты член партии?

— Нет. А что?

— Да так просто. Я вчера прочел твое стихотворение в стенгазете. И мне показалось, что ты партийный.

— То, что написал я, может написать не только член партии. — Заметив, что они несколько поотстали от остальных, Кольхаз прибавил шагу.

Когда они вышли к опушке леса, Ульф предупредил солдат:

— Теперь все разговоры прекратить. Мы с вами не на тренировке, а на обходе государственной границы. Вперед!

Они шли по малохоженой тропинке, скрывающейся в зарослях густого кустарника. Фельдфебель показывал солдатам следы зверей, называл их, обращал особое внимание на еле заметные тропки, которые вели от границы в глубь территории: по ним может пройти нарушитель границы.

Через несколько минут они подошли к контрольно-следовой полосе, а затем вышли к наблюдательной вышке.

— Рядовые Кольхаз и Зимлер, занимайтесь наблюдением, остальные — за мной! — приказал Рэке.

Кольхаз спрыгнул в окопчик, отрытый сбоку от вышки.

— Иди сюда! — позвал он Зимлера. — Ты наблюдаешь вправо вплоть до таможенного домика, я — влево.

Зимлер кивнул и, осторожно спустившись в окоп, начал очищать грязь с брюк.

Заметив это, Кольхаз усмехнулся и подумал: «И нужно же было, чтобы мне достался именно он, а не Дуке или Брунер…»

Зимлер с любопытством осмотрелся. Он о чем-то спрашивал Кольхаза, но тот давал односложные ответы.

Вскоре к ним подошел фельдфебель и приказала

— Проводите рядового Зимлера на вышку.

— Слушаюсь! — сказал Кольхаз и полез на вышку.

Когда они оказались на самом верху и подошли к окошку, прорубленному в будке часового, Кольхаз стал знакомить новичка с местностью, показывал и называл местные предметы, деревеньки, расположенные по ту сторону границы.

Зимлер слушал внимательно, вопросов задавал мало.

Когда все было уже названо и Кольхаз хотел было спускаться, Зимлер вдруг спросил:

— Скажи, ты что-нибудь против меня имеешь?

Кольхаз удивленно обернулся и спросил:

— Почему ты так решил?

— Я это просто интуитивно чувствую. Без интуиции жить нельзя. Правда, тебе она не нужна.

— Это почему же?

— Глаза человека, говорят, являются зеркалом его души. У тебя же таким зеркалом является все лицо, на котором выражается все, о чем ты думаешь. Вот почему я и отгадал твои мысли.

Кольхаз почувствовал, как кровь прилила к его щекам.

— Я люблю честность и откровенность. Ты много говоришь, но толку от твоих слов мало. Я несколько иначе представлял себе преподавателя. Вот тебе мое откровенное мнение.

Зимлер скривил губы, на какое-то мгновение можно было подумать, что он вот-вот взорвется, но он сдержался и просто сказал:

— Чтобы делать такое заключение, нужно, как мне кажется, получше узнать человека. Думаю, что твои представления несколько хромают. Может, в ком-то ты и быстро разобрался, но не все люди так быстро поддаются пониманию.

— Возможно, — Кольхаз задумался. — А теперь пошли.

— Подожди! Дай мне высказаться до конца!

Кольхаз задумчиво покачал головой:

— Здесь ни к чему, у нас еще будет для этого время и место.

Через минуту они уже спустились на землю.

— Что случилось? — сразу же спросил Кольхаза Рэке. — Вы что там, тронную речь произносили?

— Нет.

Рэке повел пограничников по участку дальше.

— На этом участке нужно быть особенно внимательным, — объяснил он. — Это самый трудный участок, особенно в ночное время.

— Нарушитель границы, видимо, будет скрываться в лесу, чтобы его не заметили, — высказался Зимлер.

— Это само собой разумеется. В одном месте лес подходит почти вплотную к контрольно-следовой полосе, там есть одна ложбина…

— Разрешите вопрос? — перебил Зимлер Рэке. — Вот эта ложбинка, наверное, и есть самое опасное место на этом участке, а? По ней незаметно можно подойти к самой границе.

— Конечно. Каждый, даже самый маленький участок границы имеет свои особенности, — терпеливо объяснил Ульф, — а какие именно, я вам покажу на местности.

 

17

В конце апреля в яркий солнечный день старослужащим было присвоено звание «ефрейтор», а Кольхаз официально назначен заместителем командира отделения.

Обрадованные солдаты вернулись в свою комнату и бросились нашивать себе на погоны ефрейторские лычки.

Долговязый Кениг долго любовался собой в зеркало.

— За эту лычку моим старикам придется поставить флягу пива. Вот они радоваться-то будут.

В этот момент в комнату вошел Зимлер и радостно прокричал:

— Поздравляю, поздравляю! Глядя на вас, можно умереть от зависти! Такое событие надо бы отметить!

Тут же все договорились в один из свободных дней пойти в село и там отметить повышение «старичков».

Спустя несколько дней утром Ульф вызвал Кольхаза к себе.

«Интересно, что ему от меня нужно? — подумал новоиспеченный ефрейтор, ероша себе волосы пятерней. — Никаких упущений по службе за последнее время вроде бы не наблюдалось».

Постучав, Кольхаз вошел в комнату фельдфебеля, который уже ждал его. Движением руки он предложил ему сесть, а затем спросил:

— Ну, что нового в отделении? Как себя чувствуют новички?

— Все идет своим чередом.

— Хорошо. О чем говорят солдаты?

— О разном. — Кольхаз на миг задумался. — Новые люди, новые вопросы… Дуке, видимо, настолько любит свою гражданскую профессию, что он и сейчас зрительно находится в поле. Все его мысли в бригаде, которая сейчас работает без него.

— Все это мне понятно, — заметил Ульф, — важно, чтобы эти воспоминания не мешали ему нести службу.

Кольхаз понимающе кивнул и продолжал:

— Брунер пока для меня остается загадкой. Я как-то еще не нашел к нему подхода. Он может часами молча смотреть в окно или перелистывать книжки о лошадях, от которых он до сих пор без ума. У него даже над койкой висит картина с изображением лошади. Ведет он себя так, как будто попал к нам временно в гости и с нетерпением ждет, когда же придет поезд, который увезет его отсюда.

— Возможно, у него дома осталась любимая девушка? — поинтересовался Ульф.

— Возможно, только он об этом никогда не говорил. На все вопросы он дает однозначные ответы. Все его мысли поглотили лошади.

— Все это означает, что вам надлежит обратить на него побольше внимания. Но ведь у нас в отделении есть и еще один новичок?

— Есть! — недовольно буркнул Кольхаз. — Меня так и подмывает сказать, — к сожалению, есть.

Ульф посмотрел в окно, при этом выражение лица у него было такое, что никак нельзя было определить, о чем именно он думает.

— Он слишком много говорит, и все попусту, — объяснил Кольхаз.

— И это все, что вы против него имеете? — задумчиво спросил Ульф.

— Да.

— Я полагаю, что этого явно недостаточно, чтобы быть им недовольным.

— Мне и это мешает. И это понятно. Каждый человек себе на уме.

Ульф встал и так повернулся, что на фоне окна отчетливо вырисовывался его профиль.

— Вы мой заместитель и, следовательно, начальник для всех солдат отделения. Найдите с ним общий язык.

— Каким образом? Я беспокоюсь обо всем отделении.

— Разумеется, но, беспокоясь обо всем отделении, не следует выпускать из виду отдельного человека, даже если в нем что-то и не нравится. Каждый, кто служит в армии, должен выполнить свой долг.

Кольхаз отвел глаза в сторону, он понимал, что Ульф прав, и именно это злило его.

— Давайте на этом и закончим наш сегодняшний разговор. — Ульф отошел от окна и сел на стул. — Независимо от того, каким вам кажется Зимлер, относиться к нему вы должны с пониманием. Вы должны, так сказать, завоевать его для себя. Надеюсь, что в этом отношении у нас с вами одно мнение?

— Да, конечно, я постараюсь. — Кольхаз кивнул.

— Хорошо. Сегодня вечером новички в первый раз заступают на ночное дежурство.

— Кто идет со мной в паре?

— Зимлер, — Ульф слегка усмехнулся. — Надеюсь, вы не считаете это местью с моей стороны?

* * *

За час до наступления темноты Кольхаз и Зимлер вышли на выполнение боевого задания по охране государственной границы. Им достался самый трудный участок.

— В двадцать два ноль-ноль вы двинетесь на опушку леса и будете охранять отдельный участок местности. Все ясно? — спросил лейтенант Альбрехт.

— Так точно!

— Для вас это первый ночной наряд, — обратился лейтенант к Зимлеру. — Будет нелегко, особенно после полуночи.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся солдат. — В этом отношении я силен.

Лейтенант стал инструктировать другие пары, а Кольхаз с Зимлером вышли с заставы и двинулись по направлению к лесу.

Бросив взгляд на небо, затянутое на юге облаками, Зимлер тихо заметил:

— Думаю, что ночью будет дождичек. Жизнь пограничников со стороны кажется довольно романтичной, хотя я, кажется, мало к ней приспособился. Сначала, когда меня призвали в армию, я жалел об этом, а теперь считаю, что это даже неплохо, так как человек должен уметь делать все.

«И зачем он мне об этом рассказывает? — думал Кольхаз. — Это прописные истины».

— Да, я спрашивал тебя, чем ты будешь заниматься после демобилизации?

— Я пока еще не знаю, — уклончиво ответил Кольхаз, хотя сам уже не раз и подолгу думал над этим вопросом.

— Легкомысленно, — прошептал Зимлер, — непростительно легкомысленно. Ты должен точно знать, чего ты хочешь.

— Само собой разумеется, что мечта о собственном домике и легковой машине — это не моя мечта… Смешно…

— Этого я не понимаю… ты хочешь большего…

— Чего же именно?

— И я должен тебе объяснять… Хотя сами по себе и домик и машина вещи неплохие.

— Я не об этом…

— Чем характеризуется революционер сегодняшнего дня? Глубокими знаниями и активностью. Времена баррикад канули в прошлое, мой дорогой, и канули навсегда… Теперь о домике: а почему бы коммунисту и не иметь собственного домика, а? Все наши теории были бы мертвы, если бы их не подправляла жизнь. Мой принцип такой: в жизни нужно твердо стоять на земле обеими ногами!

Кольхаз слушал солдата со смешанным чувством, частично он понимал его, частично — не понимал. Затем он сказал:

— Перестань, нет никакого смысла распространяться об этом дальше. Все равно здесь мы с тобой думаем не одинаково.

— Возможно, только еще не известно, кто из нас прав, а кто нет.

Кольхаз ничего не ответил. Они прошли еще несколько сот метров, как вдруг услышали шум приближающегося к ним мотоцикла. Вскоре он показался. В коляске сидел Рэке.

Когда мотоцикл остановился, фельдфебель вылез из коляски и, не слушая доклада, сказал: — Хорошо, что я вас здесь догнал. Около пяти часов вечера из районного города исчезли два парнишки, оба ученики одиннадцатого класса. Натворили каких-то глупостей и исчезли. У одного из них был мотоцикл. Вот и все, что нам о них сообщили. Возможно, они перепугались и не хотят идти домой, но может быть и другое. Не исключено, что они попытаются перейти границу.

— А что именно они натворили? — спросил Кольхаз.

— Этого мы пока не знаем.

— И вы думаете…

— Застава приведена в состояние повышенной боевой готовности. С этой минуты вы осуществляете патрулирование на своем участке. Все, я поехал дальше.

Через минуту мотоцикл исчез в зарослях кустарника.

— Пошли! — приказал Кольхаз. — Мы должны спешить!

— Из одиннадцатого класса, значит, им лет так по семнадцать-восемнадцать, — вслух размышлял Зимлер. — Возраст, так сказать, переходный, когда от парней можно ждать чего угодно.

Кольхаз закивал. Тем временем они вошли в лес, где было уже намного темнее, чем на открытой местности. Шли друг за другом на расстоянии зрительной связи.

Когда они снова вышли на опушку, Кольхаз, не выходя из-под деревьев, осмотрел полянку и расстилавшееся за ней поле. Здесь было посветлее. Стали подниматься на небольшой холм, находившийся как раз посредине участка.

Зимлер пытался несколько раз заговорить с Кольхазом, но ефрейтор упорно молчал, давая понять, что сейчас не место и не время для разговоров.

Скоро пошел дождь, и с деревьев на них срывались крупные дождевые капли. Не обращая внимания на дождь, они шли дальше.

«Неужели ребята решили перейти границу здесь?» — думал Кольхаз.

Между тем так стемнело, что ничего не было видно. Приходилось полагаться только на слух.

Вскоре они вышли к подножию холма, а оттуда — на большой ровный луг.

Дождь прекратился, лишь из-за горизонта раздавались раскаты далекого грома да краешек неба порой освещался вспышками молний.

С некоторым облегчением Кольхаз вздохнул только тогда, когда начало светать и постепенно стали вырисовываться контуры деревьев и местных предметов. Отойдя в глубь леса, Кольхаз и Зимлер ждали, пока их сменят.

 

18

Сменившись с наряда и вернувшись в подразделение, Кольхаз сразу же лег спать и уснул как убитый. Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Что случилось? — пробормотал ефрейтор, с трудом открывая глаза.

— Вставайте! И через десять минут явитесь к начальнику заставы. Обнаружено нарушение границы. Поторопитесь! — сказал ефрейтору дежурный унтер-офицер.

«Нарушение границы!» Кольхаз мигом вскочил с постели и начал одеваться. Зимлер тоже встал и одевался, что-то ворча себе под нос.

— Без ворчания разве нельзя? — бросил ему Кольхаз. — Понимаешь ли ты, дружище, что такое нарушение границы?!

— Нарушение границы?! У нас?! — удивился солдат.

— Если бы это случилось в другом месте, нас с тобой никто не стал бы будить.

— Как можно перейти границу, чтобы нарушителя не заметили? Это просто невозможно!

— Пошли умываться, потом узнаем!

Перед кабинетом начальника заставы Зимлер тронул Кольхаза за руку и сказал:

— Как нам нужно держаться?

Ефрейтор лишь пожал плечами и вошел в кабинет.

Обер-лейтенант Гартман сидел за письменным столом и вдавливал в пепельницу полусгоревшую сигарету. Тут же находился и командир взвода. Он о чем-то разговаривал с Ульфом, вид у которого был встревоженный.

— Прошу садиться, товарищи! — предложил обер-лейтенант Гартман. — Хочу лично услышать от вас о результатах вашего ночного дежурства. Рассказывайте все до мельчайших подробностей.

Кольхаз начал говорить тихо и неуверенно, однако постепенно голос его окреп.

— Могу вас заверить, что мы глядели в оба. Нас же предупредили, так что мы ни на секунду не отвлекались от наблюдения…

— Точно так! — поддержал ефрейтора Зимлер. — Я это могу подтвердить!..

— Один момент! — Гартман остановил солдата. — Давайте еще раз вспомним все, что вы видели между часом и тремя часами ночи. Постарайтесь вспомнить. Сейчас даже мелочь имеет значение.

— В половине второго нас проверил лейтенант Альбрехт, — начал вспоминать Кольхаз. — Потом мы разошлись, сказать точно, когда это произошло, просто невозможно.

— Когда перестал дождь?

— Это я могу сказать точно: как раз в тот момент, когда к нам подъехал лейтенант, следовательно, в час тридцать.

— Так. Достаточно, — сказал Гартман. — Значит, переход произошел между половиной второго и половиной четвертого. Позже уже рассвело. Сегодня ночью два человека перешли границу и ушли в Западную Германию, Дождь окончательно следы не смыл, следовательно, это случилось после половины второго. В кустах был обнаружен мотоцикл.

Командир взвода закрыл свою рабочую тетрадь и сказал:

— Полчаса назад нам стало известно о том, что западногерманское радио сообщило о перебежчиках в своем первом утреннем выпуске.

Кольхаз почувствовал, что все взгляды скрестились на нем.

— Я не знаю, как это могло случиться. Мы сделали все, что от нас зависело… Можете мне поверить…

Гартман встал:

— Факт остается фактом. Вы что-нибудь хотели сказать, товарищ Зимлер?

Солдат сильно сжал губы и, повернувшись к Гартману, решительно ответил:

— Нет.

Ульф, который до сих пор молчал, заметил:

— На этом участке относительно легко перейти границу.

— Что вы сказали? — спросил Гартман. — Объясните, пожалуйста. И вы об этом так просто говорите! Мы не имеем права предоставлять нарушителям такую возможность. Мы здесь поставлены для того, чтобы лишить их такой возможности… Вместо того чтобы как следует наблюдать за местностью, благо молния то и дело освещала ее, вы метались по участку и не заметили нарушителей. Товарищ Кольхаз, вы у нас не новичок! Что вы скажете по поводу этого инцидента?

Кольхаз, не ожидая такого поворота дела, молчал. «Обер-лейтенант, безусловно, прав, хотя фельдфебель тоже хотел сделать как лучше. Во всем виноват я, и только я», — думал он, а вслух сказал:

— Поскольку я был назначен старшим дозора, я несу ответственность за инцидент.

— Я ищу не виновных, а причины, которые вызвали этот инцидент, — сказал Гартман. — Идите-ка вы сейчас спать, а после обеда и поговорим, а вы, товарищ Рэке, останьтесь.

Кольхаз и Зимлер встали и вышли из кабинета. На лестнице Зимлер остановился и прошептал:

— Обстановка горячая. Не хотел бы я сейчас оказаться в шкуре Рэке. К слову, ты действовал хорошо, что не спихнул вину на него одного.

— Уж не думаешь ли ты, что я это сделал из тактических соображений?

— А как же иначе? Твой шаг оправдан и заслуживает признания…

— Замолчи ты. Нашелся мне…

— Меня ты не убедишь… Я не несу ответственности за вину других…

— Хочешь остаться в стороне? — съехидничал Кольхаз. — Мечтаешь о домике на окраине города? И тебе не стыдно?

Кольхаз повернулся и пошел, но Зимлер догнал его и взял за руку:

— Не принимай все за чистую монету. Я тебя понимаю, но и ты войди в мое положение.

— Вот как?!

— Ты меня неправильно понял…

— Не старайся объяснять, — Кольхаз отвернулся, — я тебя очень хорошо понял.

— Тогда расхлебывай эту кашу один.

Кольхаз смерил солдата презрительным взглядом:

— А я думал, что такие типы, как ты, уже перевелись на белом свете… Я ведь сказал, что сам несу всю ответственность! Так что успокойся.

С этими словами Кольхаз сбежал вниз по лестнице и, выйдя во двор, сел на одну из лавочек, стоявших вокруг клумбы. Солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев. Чирикали неугомонные воробьи.

Кольхаз откинулся на спинку сиденья и устало закрыл глаза. Попытался собраться и сосредоточиться. Его мучила совесть, что он не выполнил приказа, а ведь он заместитель командира отделения. Так как же он может приказывать другим, когда сам не является для них примером?

— Наконец-то я тебя нашел! — раздался вдруг за его спиной голос Поля, который присел рядом с ним на скамейке. — Я кое-что знаю, не все, конечно. Нарушение границы… Как это могло произойти! Я видел Зимлера.

— Он тебе что-нибудь сказал? — спросил Кольхаз.

— Кто? Зимлер? С ним нечего и говорить-то. Он залез в свою скорлупу.

— Он перестраховщик! А еще учитель!

— Расскажи.

— Не надо, потом все узнаешь…

— Я ведь секретарь комсомольской организации.

— Ну и что?

— Я должен быть в курсе.

— Двое нарушили границу на моем участке. Когда и каким образом, пока еще не известно…

— А что с Зимлером?

— Спроси у него сам.

— Я спрошу, но хотел бы узнать и твое мнение.

— Позже узнаешь…

 

19

Не оглядываясь на Поля, Кольхаз пошел в подразделение. Бросив беглый взгляд на Зимлера, у которого из-под одеяла виднелась одна лишь голова, Кольхаз лег на свою койку, заложив руки за голову. Рядом с ним посапывал на своей койке Кениг.

Кольхаз протянул руку и поправил на нем одеяло. Кениг приподнял голову и несколько секунд бессмысленно смотрел в сторону, бормоча что-то непонятное.

«Спи-ка лучше, — подумал Кольхаз. — Ты так крепко спал, а о том, что случилось, узнаешь утром».

В этот момент в комнату вошел Поль, и Кольхаз, быстро отвернувшись к стенке, притворился спящим.

«Иди ложись, — подумал Кольхаз, не открывая глаз. — Оставьте меня в покое!»

Спустя несколько минут, когда все в комнате крепко спали, Кольхаз перевернулся на спину и, открыв глаза, уставился в потолок.

Долго он лежал и думал о том, как же ему поступить, и наконец решил: нужно отказаться от должности заместителя командира отделения, чтобы за этим ни последовало. Постепенно сон сморил его, и он уснул.

Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Вставай! Все идут на завтрак. Поешь, и все будет казаться в другом свете. — Это был Поль.

Спустя минуту в комнату вошел дежурный и передал Кольхазу приказ явиться через полчаса к фельдфебелю, который находится в комнате командира взвода.

Кольхаз встал, умылся, позавтракал безо всякого аппетита и за минуту до назначенного срока стоял перед комнатой командира взвода. Постучав, он вошел и, к своему удивлению, увидел, что Ульф был один.

Фельдфебель сидел за письменным столом лейтенанта Альбрехта. Жестом он предложил ефрейтору сесть.

— Вот возьмите, — Рэке протянул Кольхазу тетрадь в картонном переплете. — Она вам понадобится. Через час наш командир взвода ложится в госпиталь; язва желудка его сильно беспокоит, тянуть больше нельзя. Я принимаю взвод, а вы — отделение!

Кольхаз, ожидавший чего угодно, только не этого, лишился дара речи:

— Но…

— Никаких «но»! — оборвал его Ульф. — Это приказ, а его, как известно, не обсуждают. Берите тетрадь и записывайте…

Ефрейтор смущенно взял тетрадь, а затем вдруг резким движением отодвинул ее от себя и тихо, но решительно сказал:

— Нет. Так не пойдет ни при каких условиях.

— Что не пойдет?

— Я не могу согласиться.

— Можете.

— Прошу вас выслушать меня, — настойчиво проговорил ефрейтор. — После случившегося я не имею права быть даже вашим замом.

— Не хотите или не можете? — удивился Ульф.

— И то и другое, — упорствовал ефрейтор. — Вы сами говорили, что одного желания сейчас явно недостаточно. Я должен быть требователен и к самому себе. У меня все.

— А если вы ошибаетесь?

— Как это ошибаюсь?

— А вот так! А если это не зависело от умения? Если это просто просчет или случайность?

— А разве просчет не является результатом плохой работы?

— Является в большинстве случаев, но, однако, не во всех без исключения.

— Не понимаю.

— Знаете, — начал объяснять Ульф, — есть люди, которые очень тяжело переживают поражения, даже временные. Такие люди подчас теряют голову от первого удара, а делать этого не следует. Давайте перейдем непосредственно к делу. Время торопит. Чем вы можете обосновать свой отказ принять отделение?

— Я не способен им командовать, прошедшая ночь тому доказательство.

— Эта ночь доказала, что мы закрыли для нарушителей не все лазейки, и только.

— Как просто вы на это смотрите! Совершил ошибку — ничего, валяй дальше! А я так не могу.

— Вы думаете, что этот инцидент меня нисколько не волнует?

— Похоже, что так…

— Напрасно вы так думаете. Однако, как бы там ни было, вы должны усвоить: если вы готовы сложить руки при первой неудаче, тогда дело плохо.

Кольхаз не согласился:

— Все это теория, а в действительности все выглядит несколько иначе.

— Как это иначе?

— Очень просто.

Ульф перегнулся через стол и улыбнулся:

— Вы сами в себя не верите.

— Возможно, но это не меняет дела.

— Еще как меняет! — не соглашался с упрямцем Ульф. — Я знаю, что многие вещи, если на них смотреть с чувством ответственности, кажутся другими… Хватит об этом… Пишите!

Кольхаз немного помедлил и взял в руки тетрадь, подумав: «Приказ нужно выполнять, а не обсуждать».

— К пятнадцати часам доложить состав наряда на ночное дежурство. Вы лично будете проверять посты во второй половине ночи… И еще одно: через несколько недель у нас боевые стрельбы в составе отделения. Видимо, до тех пор отделением все еще будете командовать вы, так что нужно как следует подготовить солдат к этим стрельбам… Сначала отработать все по элементам… И не забывайте, товарищ Кольхаз, что Зимлер — солдат нашего отделения и мы должны заниматься им, как и всеми другими.

Кольхаз встал и вслед за фельдфебелем вышел в коридор. Дойдя до двери, которая вела в комнату, где размещалось отделение, Ульф остановился и с улыбкой сказал:

— Да, к слову, пока я не забыл: за последние дни я много прочел.

— Чего?

— Из «Фауста». Понравилось очень. Жаль только Гретхен…

На этом они расстались.

 

20

В половине первого ночи Кольхаз вместе с Рэке вышли с заставы на проверку постов. Ночь выдалась звездной. Шли хорошо знакомой тропинкой. За последние теплые дни все в поле и в лесу заметно зазеленело.

Шли молча. Кольхаз с удовольствием дышал чистым ночным воздухом. Он думал о выходном дне, когда получит увольнительную и пойдет на свидание со своей девушкой.

В числе первых, кто поздравил Кольхаза с новым назначением, оказался Зимлер. Брунер смущенно копался в своем шкафчике, не зная, как ему вести себя с Кольхазом. Дуке дружески пожал ему руку, а Поль приветливо улыбнулся.

— Ну, что я вам говорил! Солдат должен носить в ранце маршальский жезл! — гремел он на всю комнату. — Теперь ты должен решать, кем тебе быть: генералом или поэтом. Пребывать вечно в двух качествах тебе не удастся.

— А ты что будешь делать? — шутливо спросил Кольхаз.

— А тогда я стану поэтом! Как только деньжонки поистрачу, сразу же нацарапаю несколько модных песенок или фельетон в «Ойленшпигель». А генералу нужно соблюдать степенность. Нет, быть поэтом намного лучше!

— А если из тебя поэта не получится?

— Тогда постараюсь стать генералом.

Все громко рассмеялись.

* * *

Вечером, когда солдаты ушли на свои посты, Кольхаз вместе с Рэке сидели в комнате дежурного, где Ульф объяснил ефрейтору, как можно связаться с тем или иным постом. После этого он разрешил ему немного поспать до проверки постов.

Кольхаз прилег на топчан, но уснуть никак не мои в голове множество мыслей о том, как ему лучше выполнить возложенные на него обязанности. Так и не заснув, Кольхаз встал, включил большой свет и, открыв блокнот Раудорна, сел к столу. Полистал немного и вдруг увидел такую запись:

«…К нам на заставу прибыли новички. Среди них одни длинноногий и еще один парень, который пописывает стишки. Оба очень неразговорчивые, особенно второй. Вид у него такой, как будто наша служба не для него».

Кольхаз откинулся на спинку стула и засунул руки в карманы.

«Какая ерунда! — мелькнуло у него в голове. — Видите ли, эта служба не для меня! Интересно, что он дальше обо мне пишет?»

«…Сам Рэке никак еще не найдет ключик к этому солдату. С нами Кольхаз вообще почти не разговаривает. Старается уединиться, строя из себя обиженного. Кажется, что он вовсе и не наш солдат. Неизвестно, как лучше подойти к такому человеку…»

«Ну это уж чересчур, — подумал про себя Кольхаз. — Как только можно так быстро судить о человеке, не зная истинной причины?»

Кольхаз встал, отошел к окну, где его и застал Рэке, который приказал собираться и идти проверять посты.

Когда они вошли в лес, фельдфебель вдруг остановился и прошептал:

— Наблюдайте за мной, чтобы мы с вами действовали одинаково. И запомните следующих два правила: во-первых, никогда и никто не должен приближаться к часовому, чтобы тот не заметил этого, и, во-вторых, проверяя посты, вы ни в коем случае не должны раскрывать расположение пограничного поста.

Кольхаз молча кивнул, и они пошли дальше. Постепенно глаза привыкли к темноте. Проверили несколько постов и подошли, к месту, где расположились Поль и Зимлер. Шли бесшумно, однако Поль все равно заметил их, а когда они подошли ближе, он потребовал назвать пароль.

Кольхаз тихо назвал его и через секунду уже лежал за кустом рядом с Полем.

— На той стороне идут какие-то приготовления, — тихо зашептал Поль. — По опушке леса взад-вперед снуют пограничники. Машину они оставили далеко от границы. Вот только никак не пойму, что они затевают.

Кольхаз приложил к глазам бинокль и хотел было понаблюдать, как вдруг блеснула яркая вспышка, а затем над его головой раздался негромкий хлопок.

— Они запустили на нашу сторону ракету с листовками, — шепнул Ульф солдатам. — Пригните головы к земле и не шевелитесь!

Кольхаз, ослепленный яркой вспышкой, распластался на земле, а Ульф в это время уже докладывал на заставу по телефону о происшедшем инциденте.

Спустя минуту с той стороны были запущены еще две ракеты, которые взорвались в глубине и на большой высоте. Затем наступила недолгая тишина: ее нарушил шум машины, удалявшейся от границы.

— Продолжайте вести наблюдение! — приказал Ульф Полю. — Листовки соберут другие, а мы пошли дальше.

Ульф подобрал одну листовку, которая застряла в ветках кустарника. Прикрыв фонарик плащ-палаткой, он осветил написанное.

— Старая песня! — шепнул он Кольхазу и, сложив листок, сунул его в карман.

Пробираясь через густой кустарник, они вышли на окраину леса. Краешек неба начал постепенно алеть. В низинах висели белые хлопья тумана.

Проверяя один пост за другим, они вышли на правый фланг участка. Неожиданно Ульф остановился и знаком приказал Кольхазу сделать то же. Показал рукой на ствол дерева, на котором ножом были вырезаны две крупные буквы: «П» и «Б».

Кольхаз рукой ощупал кору дерева в месте надреза: надрез был свежим.

«Петер Брунер, — мелькнула у Кольхаза мысль. — А ведь Петер как раз и стоит здесь с Кенигом».

Рэке про себя чертыхнулся, «Вот и получается, с той стороны границы запускают ракеты с агитками, а пограничники, вместо того чтобы смотреть в оба, вырезают на деревьях свои инициалы».

— Сегодня же после смены поговорите с Брунером в присутствии Кенига, а в два часа постройте все отделение. Мы не имеем права мириться с такими нарушениями.

Кениг и Брунер лежали в укрытии на опушке леса. Увидев Рэке, Кениг спокойно доложил о том, что никаких происшествий на их участке не произошло. Ульф сказал ему о том, что на соседние участки с той стороны заброшены пропагандистские листовки и потому необходимо усилить бдительность.

Брунер лежал в окопе и молчал. Кольхаз смотрел на обоих солдат, а сам думал о том, как он днем должен разговаривать с ними.

Когда Рэке и Кольхаз вышли на каштановую аллею, из-за горизонта показалось солнце.

Они молчали до самой заставы. Не доходя до КПП, Кольхаз вдруг почувствовал сильную усталость и желание поскорее очутиться в кровати и заснуть.

 

21

Брунер с самого начала не пытался отрицать своего проступка. Покраснев как рак, он ерзал на скамейке и своей откровенностью полностью обезоружил Кольхаза, который растерялся и не знал, что же ему в этом случае делать.

— Так вести себя нельзя, — наконец сказал Кольхаз. — Ты же не в том возрасте, когда тешат себя тем, что вырезают свои инициалы на деревьях, тем более если ты находишься на службе. А что тебе сказал на это Кениг?

— Посмеялся, и все. Он сам рассказывал, как однажды, провожая домой девушку, вырезал у нее на двери сердце со стрелой и инициалами…

Кольхаз с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Хорошо, хватит об этом, — и обратился к Брунеру: — Ты до армии работал в кооперативе, да?

— Я там, можно сказать, вырос. Я, как и мои родители, вырос среди лошадей. Мне очень часто приходилось бывать в конюшне.

— И что ты там делал?

— Ухаживал за лошадьми, кормил их. Ездил верхом. Это такое удовольствие! С лошадью можно разговаривать, как с человеком.

— Я слышал, лошади умеют привязываться к человеку.

— Еще как! Стоит только одну из них лишний раз погладить, дать кусочек сахару, а другой не дать, как последняя на тебя тут же обидится. Лошади очень чутко чувствуют отношение к ним человека. Их не обманешь. Если ты не любишь этих животных, то лучше и не подходи к ним близко.

— У тебя есть девушка?

— Есть. Только она не разбирается в лошадях и не любит, когда от меня пахнет конюшней. Она говорит: «Или я, или твои лошади…» — Брунер замолчал.

— Хорошо. Об этом мы еще поговорим, — сказал Кольхаз, — а сейчас позови ко мне Кенига.

Брунер кивнул. Помедлив, он спросил:

— А что теперь будет?

«Что теперь будет?» Этот вопрос натолкнул Кольхаза на мысль, что мало только поговорить об инциденте, нужно еще принять какое-то решение.

— Сейчас я пока еще не могу сказать. Разумеется, голову тебе никто отрывать не собирается. Но прежде чем принять решение в отношении тебя, я должен поговорить с Кенигом и с фельдфебелем.

Вскоре после ухода Брунера в комнату быстрыми шагами вошел Кениг.

— Вы вызвали меня из-за дерева? — спросил он. — Я сразу сказал, что ему следовало бы выбрать другое место, другое дерево. А ты вырезал на том, которое видят десятки детей. Заметил я это слишком поздно. Но честно вам скажу, когда он этим занимался, я очень внимательно следил за местностью.

— И после этого ты рассказал ему о том, как ты сам когда-то баловался подобными вещами, вырезая сердце на двери дома знакомой девушки?

— Да, а что?

— Вместо того чтобы как следует отругать его за проступок, совершенный во время исполнения служебных обязанностей, ты еще больше разжигаешь его аппетит.

— Кто из нас не прошел через это! Ты, наверное, тоже!

— Нехорошо давать ошибкам других неверное толкование…

— Подожди! — остановил его Кениг. — Ты думаешь, если ты сейчас исполняешь обязанности командира отделения, то тебе можно читать нам нотации?

— Я охотно не делал бы этого, если бы ты понял, что Брунера нужно было вовремя остановить, а то он, чего доброго, может подумать, что он ничего страшного не совершил.

— Ты, конечно, прав, — согласился с Кольхазом Кениг, — но так скучно сидеть в засаде восемь часов подряд, особенно тогда, когда на участке не происходит ничего особенного…

— Надеюсь, что в будущем ты не допустишь подобного на своем посту, а я постараюсь получше проверять вас.

— Согласен. А что говорит об этом наш фельдфебель?

— Я с ним еще не разговаривал. Однако важнее всего, как мы сами оцениваем этот инцидент. Сейчас я иду к фельдфебелю, а через полчаса встретимся в клубе.

— Хорошо.

Когда Кольхаз рассказал Ульфу о случившемся, тот, внимательно выслушав, спросил:

— И что же вы предлагаете?

— Хочу, чтобы вы сами наказали Брунера, а то мне как-то неудобно.

— О каком наказании вы говорите? Вы обязаны как-то отреагировать на проступок, и я вовсе не собираюсь лишать вас этого права.

— Как хотите!

— А следуя вашему примеру, я должен доложить об этом случае начальнику заставы, чтобы он лично принял меры, тот в свою очередь доложит об этом дальше, и так далее, пока не дойдет до министра обороны, которому и придется лично наказывать Брунера… Довольно об этом. Так что вы намерены делать?

— Я не знаю…

 

22

Две недели прошли незаметно. Кольхаз с головой ушел в работу. Новички постепенно прижились в отделении. Зимлер вновь обрел уверенность и присоединился к Кенигу. Брунер и Дуке сдружились со «старичками».

Кольхаз как-то сел за стол, чтобы написать стихотворение, но нужные слова никак не шли в голову. Он разорвал листок и выбросил в корзину.

Однажды Рэке зашел в комнату отделения и сказал Кольхазу, что он хочет с ним поговорить.

— Вы что-нибудь написали за последние дни? — поинтересовался фельдфебель.

— Написал?.. А когда? Времени на еду едва хватает.

— Вон как? Выходит, вся вина во времени?

— А в чем же еще? Другим его тоже не хватает… Никак не могу отделаться от чувства, что…

— Какого чувства? — спросил фельдфебель.

— Что вы в последнее время совсем перестали мной руководить, пустили, так сказать, на самотек: плыви, мол, как хочешь…

— Раз плывете, значит, хорошо… Лишь бы не боялись. Не держать же мне вас все время на веревке.

— А если меня еще рано спускать с веревки?

— Это еще не значит, что я не наблюдаю за вами. На воде вы держитесь, так что зря вас подстраховывать не следует. А как дела с Зимлером?

— С Зимлером? — переспросил Кольхаз. — А что с ним может быть? Полагаю, что постепенно он притрется.

— Значит, вы заключили с ним мир?

— Мир? Почему?

— Я думаю, что он уже сдружился с ребятами и вы оставили его в покое, так или нет?

— Так.

— А может, он способен на большее? Только, как мне кажется, его нужно подталкивать.

— Возможно, — задумчиво произнес Кольхаз. — Однако вряд ли ему захочется стать примерным…

— Дорогой мой друг, вы недооцениваете людей и, возможно, самого себя тоже. — В голосе Ульфа послышался упрек. — Без приложения соответствующих усилий нельзя ожидать от человека, что он будет работать с максимальной отдачей.

— Вы опять ударились в теорию…

— Зимлер такой же человек, как и мы с вами. Он хочет жить и что-то давать другим…

— Вы так думаете? — сыронизировал Кольхаз. — А может, он желает побольше взять от других, а?

— Вы должны подобрать к нему ключи, только и всего. Ну, я пошел, а вы на досуге подумайте над моими словами.

* * *

Ровно в восемь тридцать утра, когда все давно встали, прозвучал сигнал тревоги.

— Боевая тревога! — крикнул Кольхаз. — Разобрать оружие и строиться!

«На учение что-то не похоже, — подумал Кольхаз, надевая на себя снаряжение. — В такое время нет никакого смысла устраивать учебную тревогу… и так все на ногах…»

В комнату вбежал фельдфебель Рэке и приказал Кольхазу немедленно идти к дежурному по заставе, а командование отделением передал Полю.

Сбегая вниз по лестнице вслед за фельдфебелем, Кольхаз спросил:

— Что случилось?

— Очередная провокация на границе с подстрекательными речами.

— А кто их произносит?

— Час назад провокаторы появились на большой поляне Ротхаузен, что возле самой границы, а теперь туда стекаются люди.

Поляна Ротхаузен находилась на левом фланге пограничного участка, самое большее метрах в трехстах от границы.

Обер-лейтенант Гартман был немногословен. Развернув карту, он объяснил обстановку: один из пограничников заметил, что к границе подъехали грузовики с флагами и транспарантами. Вслед за ними прибыло несколько автобусов и много легковых машин.

Взвод фельдфебеля Ульфа получил приказ занять исходную позицию напротив поляны и не допустить нарушения границы.

Кольхаз с любопытством смотрел на солдат. Брунер выглядел бледнее обычного и, как всегда, был молчалив. Зимлер казался озабоченным, и лишь один Кениг оставался невозмутимым.

— Что это вы все молчите? — спросил Кениг ребят. — Уж не отсохли ли у вас языки?

Кольхаз хотел было оборвать его, сказать что-нибудь о серьезности ситуации, но не успел, его опередил Зимлер!

— Ты не понимаешь серьезности ситуации, длинноногий.

— Не вижу тут ничего сложного, — возразил ему Кениг. — Пусть они кривляются, наше дело зорко следить за ними, и только. А вы уж не перепугались ли, случайно?

— Прекратить болтовню! — оборвал его Кольхаз. — Сейчас для этого нет времени!

— Вон они! — воскликнул Дуке, выглядывая из укрытия. — Вон на холме!

Разговоры разом смолкли.

Через минуту Рэке вызвал к себе на ВП командиров отделений, чтобы поставить им конкретные задачи на местности. Четвертый взвод, оставшийся в лесу, составлял резерв начальника заставы.

— Наша задача заключается в том, чтобы, охраняя государственную границу, не поддаваться ни на какую провокацию, — сказал солдатам Рэке. — Всем хорошо замаскироваться. Ясно, товарищ Кольхаз?

— Так точно! — ответил ефрейтор.

— Расположите солдат таким образом, чтобы в случае надобности они могли вести огонь вдоль границы. Я буду находиться в центре, между вторым и третьим отделениями. Выполняйте!

Кольхаз расположил отделение на участке в сто пятьдесят метров, выставив трех пограничников. Часовой на правом фланге мог вести огонь вдоль границы.

«Кого же туда поставить? — размышлял Кольхаз. — Кенига? Да, Кенига и Зимлера. Кениг — парень хладнокровный. Поля и Дуке расположить в центре, а сам я вместе с Брунером останусь здесь».

Позицию левее Кольхаза занял Ульф с радистом и связным.

На той стороне раздались крики, хлопанье в ладоши. На импровизированной трибуне появился оратор — элегантный мужчина в темном костюме, с гладко зачесанными назад волосами.

Кольхаз наблюдал за сборищем в бинокль. Затем он посмотрел в сторону Ульфа, возле которого обер-лейтенант Гартман докладывал по радио о готовности к защите государственной границы.

На той стороне люди, собравшиеся на поляне, столпились возле машины с радиоусилителем. Неподалеку от нее полыхал костер, в который то и дело подбрасывали сухой валежник.

Человека, говорившего в микрофон, окружили пожилые господа, грудь которых украшало множество орденов и медалей, и молодые люди с флажками. Над радиомашиной развевался транспарант, написанный крупными буквами: «СОЮЗ СУДЕТСКИХ НЕМЦЕВ». Несколько молодых парней держали в руках транспаранты: «СУДЕТЫ — НАША РОДИНА!» и «МЫ СНОВА ХОТИМ ЖИТЬ НА СВОЕЙ РОДИНЕ!». Неподалеку стояли музыканты, одетые в полувоенные костюмы, и играли гимн судетских немцев. Немного подальше на машине раздавали пиво и сосиски.

После гимна оркестр заиграл туш. Человек у микрофона произнес речь, в которой он говорил о какой-то родине откуда их выгнали и которую они хотят вновь обрести.

Разгорячившись, господин распростер в театральном жесте руки к небу и стал призывать господа бога в свидетели. Затем он стал угрожать тем, кто якобы лишил их родины. И сотни глоток заорали что было мочи о том, что они хотят к себе на родину. Вслед за господином выступили еще два оратора. Их речи сопровождались громкими аплодисментами, а самим ораторам вручали по большому букету цветов.

Кольхаз слушал выступления и все больше проникался ненавистью к людям, которые ничему не научились, не извлекли уроков из последней кровопролитной войны.

После заключительных слов песни, которую в завершение пропели собравшиеся, они рассыпались в разные стороны: одни бросились пить пиво, другие устремились к сосискам, третьи приблизились к самой границе, с любопытством разглядывая ее и делая многочисленные снимки.

Кольхаз бросил украдкой взгляд на Брунера, который был спокоен и улыбался.

В этот момент на той стороне снова стало шумно. Вокруг одного парня, что-то кричавшего, отчаянно жестикулируя, собралось несколько десятков молодых парней, которые, потрясая кулаками, бросились к границе и начали швырять через контрольно-следовую полосу комки земли.

— Внимание! — шепнул Кольхаз, оценивая обстановку.

В этот момент из группы парней отделились четверо и бросились к заграждениям. Они начали раскачивать столб, на котором была натянута проволока.

«Как поступить? Что они будут делать дальше?» — лихорадочно думал ефрейтор.

Оказавшись рядом с Кольхазом, фельдфебель Ульф приказал зарядить автомат и следовать за ним.

Встав в полный рост, они пошли к контрольно-следовой полосе, держа автомат на груди: впереди Ульф, а за ним в нескольких шагах Кольхаз.

С той стороны их заметили. Послышались предостерегающие выкрики.

Подойдя к краю контрольно-следовой полосы, Рэке остановился и жестом подозвал к себе Кольхаза.

Парни, только что пытавшиеся свалить столбики заграждения, бросились назад и спрятались в кустах. Любопытные зеваки замерли на месте, держа в руках пивные кружки и сосиски, а откуда-то из тыла уже бежали западногерманские пограничники.

Не успел Ульф и рта раскрыть, чтобы предупредить провокаторов, как двое из них бросили в фельдфебеля по камню, которые упали совсем близко от него.

Справа раздалось несколько выстрелов, затем автоматная очередь, после чего стало тихо. Хулиганы бросились наутек и как раз попали в руки западногерманских пограничников.

Кольхаз повернул голову и увидел, что Зимлер стоит во весь рост, держа автомат дулом вверх. «Значит, это он дал несколько предупредительных выстрелов в воздух», — мелькнула мысль.

А фельдфебель уже кричал провокаторам, что, если они немедленно не прекратят нарушать государственную границу, он примет все меры к ее защите, вплоть до применения оружия.

Предупреждение подействовало: многие из реваншистов, быстро допив пиво и закусив сосисками, начали покидать поляну. Жены тащили своих мужей подальше от границы. Западногерманские пограничники подошли к господину, видимо руководителю этого сборища, и стали объяснять ему, что так вести себя в пограничной полосе нельзя. Однако реваншист, кажется, не хотел их понимать.

Рэке не стал дожидаться конца спора и, повернувшись спиной к контрольно-следовой полосе, пошел на НП.

Кольхаз молча следовал за фельдфебелем, ругая про себя Зимлера за самовольную стрельбу в воздух, но в то же время понимал, что она охладила пыл реваншистов и провокаторов.

— Вы приказывали открывать огонь? — спросил фельдфебель у Кольхаза по дороге на НП.

— Нет. Я предупредил, чтобы никаких действий без моего приказа не предпринимали.

— Ясно. Подождем до полной разрядки обстановки на той стороне.

Недалеко от НП их поджидал обер-лейтенант Гартман.

— По чьему приказу солдат открыл огонь? — спросил обер-лейтенант, выслушав доклад Ульфа. — Мне кажется, это не вызывалось обстановкой. Вы разрешали стрелять?

— Нет, — ответил Ульф. — Разрешите мне сначала разобраться, а уж потом доложить вам.

— Разбирайтесь. Доложите мне после смены. Ясно?

— Так точно.

— Продолжайте выполнять задание!

Обер-лейтенант вместе с радистом удалился в направлении Ротхаузена.

Поляна, на которой состоялось сборище, почти полностью опустела. Машины отъезжали одна за другой. Пограничники землей засыпали остатки костра.

Вскоре по радио пограничникам был передан приказ вернуться на заставу.

— Ефрейтор Кольхаз, соберите отделение и везите его на заставу! — распорядился фельдфебель. — По прибытии в подразделение вместе с Зимлером и Кенигом явитесь ко мне!

В числе последних к месту сбора подошли Кениг и Зимлер. Кениг был растерян. Он спросил у Кольхаза:

— Теперь нам влетит, да? Все так быстро произошло, что я не успел и слова сказать.

— Выходит, и ты не давал ему разрешения стрелять?

— Конечно нет!

Он так неожиданно вскочил на ноги и начал палить в воздух.

— Так было? — спросил ефрейтор у Зимлера.

— Примерно так, — солдат еле заметно усмехнулся. — Вы же сами говорили, что нужно быть готовым к открытию огня.

— Да, но только по приказу!

— Тогда нужно было отдать этот приказ, я так полагаю, — упрямо стоял на своем Зимлер.

Последовал приказ садиться в машину. В пути все молчали.

Приехав на заставу, начали переодеваться. Кениг делал это быстро, зато Зимлер явно не спешил, аккуратно складывая полевое обмундирование.

— Поторапливайся, — сердито заметил ему Кениг. — Я из-за тебя не намерен опаздывать. — И он вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.

Зимлер ничего не ответил. Он не спеша причесался перед зеркалом, оправил обмундирование, а уж потом, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Этот Кениг всегда грубит.

— Сейчас он имеет право на такой тон, — ответил Кольхаз.

— Ты ошибаешься. Тон всегда должен быть одинаковым, вежливым. Об этом никогда не надо забывать. Я готов.

Когда они остались в комнате вдвоем, Зимлер подошел к Кольхазу и, дотронувшись до его рукава, спросил:

— Скажи, только откровенно, я здорово набедокурил? Неужели ты думаешь, что я стрелял от страха, даже не подумав?

— Я этого не знаю. Если бы это сделал Кениг, у которого язык и руки действуют быстрее, чем голова, а то ты…

— А что я?

— Ты в данной ситуации должен был больше думать, чем другие.

— Выходит, ты меня считаешь трусом?

— Нет, просто расчетливым.

— Расчетливым? Интересно, кто из нас подвергался опасности, фельдфебель или я?

Кольхаз направился к выходу, понимая, что этот разговор ни к чему хорошему не приведет. Однако тон Зимлера раздражал его.

— Время покажет, прав я или нет, — спокойно сказал Кольхаз.

Кениг присоединился к ним на лестнице.

Рэке сидел в кабинете командира взвода и с кем-то разговаривал по телефону. Окончив разговор, он пригласил их сесть и попросил высказать свое мнение о самовольной стрельбе Зимлера — сначала Кольхаза, затем Кенига, а уж потом — самого Зимлера.

Кольхаз ничего нового сказать, разумеется, не мог.

— Я строго предупреждал всех о том, что огонь никому без моего приказа не открывать. Товарищ Кениг может это подтвердить.

Кениг беспокойно ерзал на стуле, не зная, с чего начать.

— Так было дело? — не выдержав, обратился к нему Ульф.

— Точно так и было.

— А что делал парень с той стороны, за которым вы наблюдали?

— Он бежал прямо к заграждениям…

— И что же он там делал?

— Сказать точно я не могу, его плохо было видно из-за кустов.

— Он вступил на нашу территорию?

— Наверняка вступил, возле ручья… И тут Зимлер вдруг вскочил и пальнул в воздух. Я и рта раскрыть не успел…

— Докладывайте по-уставному! — поправил его фельдфебель.

— Я же ничего не мог поделать.

Немного подумав, Рэке сказал:

— Для пограничника существует неписаный закон: если на его участке совершаются одновременно два события, то старший наряда обязан взять на себя самое важное. В данном случае самым важным для вас была провокация, за ней вы и должны были наблюдать. Наблюдение за парнем вы должны были поручить Зимлеру. Почему вы не сделали этого?

— Сделал бы, если бы знал, что…

— Вы обязаны были это сделать, — голос Ульфа стал жестким.

— Это в той-то обстановке?!

— Ну, а теперь, товарищ Зимлер, объясните нам, почему, не получив приказа, вы открыли стрельбу?

— Потому что ваша жизнь была в опасности, — твердо произнес солдат. — Ваша и других товарищей, в том числе и товарища Кольхаза.

— Почему вы не дождались решения старшего наряда?

— Для этого не было времени.

— А вы были уверены, что иначе поступить было нельзя?

Зимлер усмехнулся:

— Я выстрелил в воздух в знак предупреждения. Результат сразу же сказался. Устав учит, что в случае нарушения государственной границы пограничник обязан воспрепятствовать этому вплоть до применения оружия. А в данном случае имело место нарушение границы. Помимо этого, устав учит проявлять личную инициативу. Вот я и проявил ее…

— Однако охрана государственной границы требует соблюдения строжайшей воинской дисциплины. Каждый солдат не может действовать, как ему заблагорассудится.

— Да, но…

— Без всяких «но». Приказ для нас — это закон, и никому не позволено нарушать его. Вам это ясно?

Зимлер хотел было возразить, но воздержался и спокойно сказал:

— Так точно. Я готов нести ответственность, только прошу вас не думать, что я стрелял для того, чтобы как-то выделиться.

— Я вас не понимаю. А кто такое утверждает?

— Я, — сказал Кольхаз.

Ульф посмотрел на часы и тихо сказал:

— Идите, товарищи, а вы, товарищ Кольхаз, останьтесь. Что с вами происходит? — спросил фельдфебель Кольхаза, когда Зимлер и Кениг ушли.

Рэке внимательно выслушал ефрейтора, а когда тот замолчал, проговорил:

— Значит, вы считаете, что он делал это с определенным расчетом. А у вас есть доказательства на этот счет?

— Никаких доказательств у меня нет, хотя я твердо убежден в этом…

— Эго не аргумент! — перебил его Ульф. — Мы не имеем права в таких вещах руководствоваться только чувствами. Хотите выслушать мое мнение? Ведь его стрельбу можно понять и как сигнал «Стой! Дальше ни шагу!».

— Да, конечно.

— А что, если он на самом деле был глубоко убежден в том, что он должен был выстрелить? А что, если он видел опасность, которой мы с вами не заметили?

— Возможно…

— Подведем итоги нашего разговора: Кениг, как старший дозора, допустил упущение, позволив подчиненному действовать по собственному усмотрению. Вам же придется извиниться перед Зимлером.

— Что вы сказали? — переспросил удивленно Кольхаз. — Вместо того чтобы наложить на него взыскание, я должен просить у него прощения!

— О взыскании здесь никто не говорит, — усмехнулся Ульф. — Попытайтесь выяснить причину поступка Зимлера.

Кольхаз помолчал, затем попросил:

— Дайте мне время подумать.

— Хорошо. А завтра утром назовите мне день и час, когда мы можем поговорить об этом со всеми солдатами.

 

23

На следующий день взвод фельдфебеля Рэке был назначен в наряд. Кольхаз и Брунер получили задание проверить полосу заграждений.

Кольхаз шел задумавшись: случай с самовольной стрельбой Зимлера не давал ему покоя.

— Ты слышишь? — вполголоса произнес Брунер, возвращая ефрейтора к действительности.

За их спиной слышалось сильное гудение.

— Вертолет! — заметил Кольхаз. — За мной!

Бегом они бросились в кусты и залегли. С той стороны границы показался вертолет. Он летел вдоль границы на малой высоте: до земли было не более пятидесяти метров. Сделав круг, вертолет улетел в глубь западногерманской территории.

— Пошли дальше! — Кольхаз встал и отряхнул обмундирование.

Когда они подошли вплотную к контрольно-следовой полосе. Брунер спросил:

— А что бы ты сделал на месте Зимлера?

Кольхаз с удивлением уставился на солдата и после затянувшегося молчания спросил:

— А почему ты задаешь мне такой вопрос?

— Только потому, что на этот счет имеется несколько различных мнений.

— И каковы же они?

— Разные. Одни говорят так, другие — иначе. Один Кениг ругается как сапожник, когда с ним об этом заговоришь…

— Он сам во всем виноват, смотреть нужно было лучше…

Оба замолчали и пошли дальше. Около пяти часов они дошли до конца своего участка и повернули на заставу.

В лесу было сумрачно и тихо. Кольхазу нравилось, что Брунер не беспокоит его разговорами и расспросами, а ему так хотелось помолчать, даже больше того, побыть одному.

Прибыв на заставу, Кольхаз доложил фельдфебелю о выполнении задания и попросил разрешения уйти из расположения части на два часа.

Рэке с любопытством посмотрел на ефрейтора, но не спросил о том, куда он хочет идти, а лишь поинтересовался, на какое число он назначил беседу в отделении.

— Я думаю, удобнее всего в понедельник, после обеда. Вы тоже будете?

— Буду… возможно, будет и обер-лейтенант Гартман.

— Вот как!.. — удивился Кольхаз.

— Не бойся. Гартман справедлив, я тоже его знаю.

— Я не боюсь. Разрешите идти?

— Пожалуйста…

Когда Кольхаз вышел из комнаты, он увидел у КПП обер-лейтенанта и хотел избежать с ним встречи, но тот окликнул его:

— Как дела, товарищ Кольхаз? Небось хочется забраться куда-нибудь в тихий уголок да написать стихотворение, а?

— Нет. Я иду в село, нужно кое-что достать.

— Достать? Так поздно? Все магазины уже закрыты. Давайте присядем на минутку вот на эту скамейку.

— Товарищ обер-лейтенант…

— Что, пить очень хочется? Ваша кружка пива от вас никуда не уйдет. Идите ко мне!

Кольхаз подошел к офицеру и присел на краешек скамейки.

— Ну, как отделение? Что говорят товарищи? Ефрейтор попытался уйти от прямого ответа:

— Разве фельдфебель Рэке не докладывал вам? За это время ничего особенного не случилось.

Гартман откинулся на спинку и спросил:

— Как вы полагаете, сколько времени вы будете командовать отделением?

— Пока не вернется лейтенант Альбрехт. Думаю, что это уже скоро. Если вы, конечно, не снимете меня раньше…

— Я думаю иначе. Полчаса назад я узнал о том, что лейтенанта направили в центральный госпиталь, после операции ему дали отпуск на лечение, короче говоря, в часть он вернется не скоро, так что настраивайтесь на то, что вам еще долго придется командовать отделением. Собственно, фельдфебель сам должен был сообщить вам об этом, но он еще не знает того, что узнал я. Теперь вы узнали это раньше его.

— Простите, пожалуйста, — пробормотал ефрейтор. — Мне от души жаль лейтенанта. А в отношении меня я даже не знаю, что и сказать…

— Вы думаете, я не замечаю, как вы изменились? — перебил его Гартман.

— Ничего я не изменился, напротив!

— Я все знаю. Вам нужно научиться владеть собой и не повторять таких случаев, как вчера с Зимлером.

— Фельдфебель уже рассказал вам об этом?

— У нас нет тайн друг от друга. С Зимлером вам следовало бы вести себя иначе.

— Но он так вызывающе держался.

— Все равно.

— Легко сказать. В такие моменты разум не сразу осеняет.

— Понятно.

Кольхаз чувствовал, как в нем растет симпатия к обер-лейтенанту.

— А что я еще должен сделать? Что вы мне посоветуете? — тихо спросил он.

— Нужно исправить то, что вы не так сделали.

— Я готов попросить у Зимлера извинения, хотя сделать это мне будет не легко.

— Вот оно что! — Гартман встал. — Вы готовы извиниться, но сделаете это не из чувства справедливости, а чуть ли не по принуждению. Кому нужно такое извинение? Собственно говоря, это же лицемерие, мой дорогой!

— Никакого лицемерия тут нет!

— Постарайтесь быть откровенным и поговорите с Кенигом. Ему этот разговор нужнее, чем Зимлеру. И ко мне заходите в любое время. Злой собаки у меня нет. Ну, а теперь идите, а то вас захватит дождь.

Попрощавшись с офицером, Кольхаз быстро зашагал в село, с опаской поглядывая на горизонт, где небо было затянуто грозовыми тучами. Дождь начался, когда Кольхаз подошел к сельскому кафе. В помещении почти никого не было. Кольхаз заказал кружку пива.

За большим круглым столом сидели пожилые мужчины, игравшие в скат, а у стойки потягивали пиво несколько парней.

Дождь за окном пошел сильнее.

Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался Трау. Стряхнув с плаща дождевые капли, учитель поздоровался с Кольхазом.

— Ну и погодка, — сказал он, подходя к его столику. — Приветствую тебя, поэт! Что поделывал последние три недели? Подожди-ка…

Трау снял шляпу и плащ и повесил их на вешалку. Кольхаз не знал, то ли ему радоваться приходу учителя, то ли сердиться. Он подозвал хозяина и заказал еще одну кружку пива.

— От твоего фельдфебеля я узнал, что тебя назначили командиром отделения. Поздравляю. Ты делаешь успехи, только почему тебя нигде не видно?

Кольхаз еле заметно улыбнулся:

— Да так, служба…

Они выпили. Трау изучающе, поверх очков, смотрел на ефрейтора.

— И это все?.. Не темни, дружище…

— Я дал себе слово больше не говорить о случившемся, по крайней мере сегодня. Не сердитесь…

— Выходит, ты чувствуешь себя обиженным. Ну, не хочешь говорить, не надо… Скажи, у вас служит учитель по фамилии Зимлер? Мне кажется, я его сегодня видел издалека.

— А вы его знаете? — удивился Кольхаз.

— Значит, это был он! — обрадовался Трау. — Прошлое лето я был на курсах усовершенствования, где он выступал с докладом. Хороший доклад! Как-нибудь приведи его ко мне, хочется с ним поговорить.

— Ничего хорошего вы о нем не услышите! — раздраженно бросил Кольхаз. — Ничего не скажешь, хорошенькое знакомство!

— Что такое? Он что-нибудь натворил? Ты его близко знаешь?

— Близко знать — это хорошо. Он солдат моего отделения, к сожалению.

— Вон как! Выходит, нашла коса на камень. И ты им недоволен?

— Выразимся иначе: мы придерживаемся различных взглядов.

— Это нормально, — усмехнулся учитель, — это еще ничего не значит.

— Не надо об этом, — попросил Кольхаз. — Теоретических выкладок я за последние дни достаточно наслушался, а вот того, как я должен поступить, этого мне никто не сказал.

— Быть может, ты хочешь слишком многого? — Трау протер очки платком. — Порой не поможет никакой рецепт, нужен опыт… Вот когда я служил в армии…

— Вы служили в армии? — удивился Кольхаз.

— Уже год, как я демобилизовался. Думаешь, я не делал ошибок поначалу? Еще как делал!

Кольхаз глянул в окно. Дождь перестал, и небо на востоке окрасилось солнечным светом.

— У меня есть предложение: давай немного пройдемся, и ты расскажешь мне о Зимлере. Согласен?

— Согласен, а то тут еще и душно.

Расплатившись, они вышли на улицу и пошли по мощеной дороге, на которой не было грязи. Кольхаз рассказал все, что знал о Зимлере.

— Выходит, он не понравился тебе с первого взгляда? — Трау остановился. — Давай-ка поищем более или менее сухой пятачок.

Они сели под разлапистую ель, под которой земля была совершенно сухой.

— Антипатия с первого взгляда, — повторил свою мысль учитель. — Такое чувство и мне знакомо. Только его следует остерегаться, так как за ним все идет потоком. Против этого есть лишь одно средство.

— Какое?

— Критически относиться к собственным суждениям. Понятно?

Кольхаз кивнул.

— Нужно постараться понять человека, который со своей стороны должен тоже чувствовать это, ибо в противном случае можно получить противоположный результат.

— Я все уже перепробовал!

— Так уж и все? Ты с самого первого дня стал считать его эгоистом и карьеристом. Так дело не пойдет, мой дорогой. Абсолютно хороших или плохих людей на свете не бывает.

— Это я уже слышал…

— Подумай еще раз над тем, что я тебе сказал, — посоветовал ефрейтору Трау.

Кольхаз встал, одернул френч и сказал!

— Мне пора возвращаться в часть. Они простились у ворот дома Трау.

— Пишешь сейчас что-нибудь? — поинтересовался учитель, пожимая ефрейтору руку.

— Сейчас ничего не пишу: нет времени.

Трау немного задержал в своей руке руку Кольхаза и сказал:

— Время надо находить в любой обстановке.

 

24

После захода солнца постепенно стало темнеть. По дороге на заставу Кольхаз думал о своем разговоре с Гартманом и Трау и пришел к выводу, что оба они правы.

«Раз правы они, значит, не прав я сам», — решил он.

Увидев два движущихся огонька по дороге, Кольхаз остановился и поднял руку. Это был пограничный мотоцикл с коляской.

Кольхаз влез в коляску и, поблагодарив водителя, поудобнее уселся на сиденье. На заставу они приехали уже в темноте. Все спали. Не спал лишь один Поль: он что-то читал при свете маленькой лампочки.

Кольхаз подошел к нему, присел на край кровати и тихо прошептал:

— Я, кажется, прозрел, дружище. Теперь все пойдет как надо.

— Что, собственно, случилось? — спросил Поль.

— Как-нибудь объясню, — сказал Кольхаз, понимая, что сейчас ему вряд ли удастся рассказать о своих чувствах. — Попозже.

— Тогда ложись и спи, — посоветовал ему Поль.

— Сейчас я не смогу заснуть. Ну да ладно, до утра. — Взяв блокнот, который подарил ему Раудорн, Кольхаз вышел во двор. Ночь была свежей. Ефрейтор уселся на скамейке под столбом с фонарем и, открыв блокнот, стал что-то писать в нем. Написав несколько строчек, он остановился: мысли путались. Кольхаз встал и начал нервно ходить взад-вперед. Остановившись, он снова открыл блокнот на какой-то странице и прочел:

«Настоящее счастье отдельного человека должно сливаться со счастьем коллектива…»

Он начал торопливо писать в блокноте о том, как он понимает счастье. Слова сами ложились на бумагу. Кольхаз писал до тех пор, пока ночная прохлада не пробрала его сквозь обмундирование. Он встал и пошел к себе в комнату. Надев пижаму, он залез под одеяло и заснул сном праведника.

Утром, когда дневальный объявил подъем, никому не хотелось вставать. Кольхаз с трудом открыл глаза и, взглянув в окно, увидел, что все кругом затянуло густой пеленой тумана. Кениг, довернувшись на другой бок, жаловался на чересчур короткие ночи. И только один Зимлер бодро вскочил на ноги и начал одеваться.

Кольхаз бросил беглый взгляд на Поля, на почти одетого Зимлера и последовал его примеру.

— Одну минутку! — остановил он Зимлера, когда тот подошел к двери. — После завтрака всем собраться в комнате ровно в восемь.

Зимлер молча кивнул а Кениг испуганно воскликнул:

— В восемь уже собраться?! Тогда я должен завтракать прямо на ходу… А что, собственно, случилось?

— Одевайся поскорее, тогда и на завтрак времени хватит.

— Сначала я должен хорошенько потянуться, а то мне весь день будет как-то не по себе, — не успокаивался Кениг. Он встал и, поддав Дуке дружеского шлепка, крикнул: — Пошевеливайся, крестьянин! Бери пример с рабочего класса!

Кольхаз засмеялся.

— Смотрите, он снова смеется, а я-то уж думал, что он больше никогда и не засмеется!

— Перестань, дружище! — улыбнулся Кольхаз.

— Может, это смех висельника.

Придя в умывальник, Кольхаз специально встал к крану рядом с Зимлером, который обтирался до пояса холодной водой.

— Тебе не кажется, что мы с тобой ведем себя как дети? — спросил Кольхаз, обращаясь к Зимлеру.

— Не кажется, — Зимлер посмотрел ефрейтору прямо в глаза. — Мне не в чем упрекнуть себя!

— Нам нужно поговорить. В спокойной обстановке.

— Пожалуйста, я весь в твоем распоряжении.

«Я весь в твоем распоряжении…» — про себя повторил Кольхаз слова солдата. — Не хватает только, чтобы он прислал мне своих секундантов и предложил сразиться на дуэли на саблях или же на пистолетах».

— Так ровно в восемь в нашей комнате. — Кольхаз быстро умылся и вышел из туалетной комнаты раньше Зимлера.

Ровно в восемь Кольхаз вошел в комнату отделении. Все были в сборе: Кениг и Дуке стояли у окна, Зимлер прислонился к своему шкафчику, остальные сидели за столом.

— Садитесь, ребята. Это ненадолго. Я кое-что необдуманное совершил и обидел Ульриха, обвинив его в зазнайстве и эгоизме…

— А иначе его и характеризовать нельзя, — заметил Кениг.

Зимлер хотел было возмутиться, но Кольхаз жестом остановил его:

— Во-первых, я хотел бы, чтобы мне дали возможность сказать то, что я хочу, и, во-вторых, а это самое важное, я прошу извинения у Зимлера. Я был несправедлив к нему.

— Я не совершил никакого преступления, — буркнул недовольный Зимлер.

— Я прошу тебя простить меня.

— И ты думаешь, что этими несколькими словами можно все поправить?..

— А что он еще должен сказать? — перебил Зимлера Поль. — Не падать же ему перед тобой на колени! И не цапаться же нам попусту друг с другом, когда для этого нет никакой причины. Ты можешь предложить что-нибудь лучшее?

Зимлер хмуро молчал.

— Не разыгрывай из себя оскорбленного, — заметил Дуке, обращаясь к Зимлеру. — Перестань дуться!

Кольхаз встал и протянул Зимлеру руку:

— Давай свою руку! Ты был прав.

Зимлер неохотно пожал ефрейтору руку.

Поль догнал Кольхаза на лестнице и попросил:

— Обожди минутку! Ты здорово поступил, лучше и придумать нельзя!

* * *

Извинившись, Кольхаз сразу же почувствовал, как с плеч у него словно гора свалилась. Работалось на удивление легко. После ужина он пошел в лес. Нашел удобное местечко под елью и, усевшись на пенек, начал сочинять стихи. Писалось легко, строчка за строчкой ложились на бумагу. Так родилось новое стихотворение.

В понедельник состоялось собрание отделения, на котором обсуждался инцидент со стрельбой.

Все собрались в кабинете у обер-лейтенанта Гартмана. Кольхаз волновался, так как не знал, что и как будут говорить товарищи.

— Товарищ Кольхаз, чего вы ждете? Открывайте собрание. Здесь вы хозяин, а мы с фельдфебелем у вас всего лишь гости, — сказал Гартман, видя, что Кольхаз мнется в нерешительности.

Кольхаз встал и коротко, по-деловому дал оценку неприятному инциденту, сказав в заключение о выводах, которые он сделал для себя лично.

— Сегодня мы последний раз говорим об этом случае, и я надеюсь, что в будущем у нас ничего подобного никогда не повторится. Что вы теперь нам скажете, товарищ Кениг?

Все взгляды скрестились на долговязом Кениге, который растерянно крутил пуговицу на френче.

— А чего говорить, и так все ясно… Я все прочувствовал, так что за меня можете не беспокоиться.

— А как вы намерены служить дальше?

— «Как», «как»… Все будет в порядке…

— В каком порядке? — спросил Кольхаз. — Старом порядке, или же ты выберешь себе новый путь?

— Что значит новый путь? — раздраженно спросил Кениг. — И вообще, что вы ко мне пристали, как будто во всем виноват я!

— Ты был в тот день старшим дозора или Зимлер? На последней нашей беседе я же просил тебя еще раз обо всем подумать. Сделали вы это? — Кольхаз говорил спокойно и твердо.

— Думал, и больше, чем нужно.

— Ну и?..

— Я уже сказал, больше такого не повторится…

Дуке поднял руку, прося дать ему слова.

— Я в отделении недавно, но я заметил, что Кениг порой делает из службы шутку. Иногда он ведет себя так, будто находится не в армии, а у себя дома. Мне ясно одно, что если он и дальше так себя вести будет, то он еще не раз подведет нас.

— Ну, так как же, товарищ Кениг? — не удержался от вопроса обер-лейтенант. — Может, Дуке прав, а?

— Товарищ обер-лейтенант, не могу я красиво, как некоторые, говорить. Я все время думал, что же мне делать нужно?

— А я вам скажу что, — голос у офицера был доброжелательный. — Вы должны стать хорошим пограничником… Ведите собрание дальше, товарищ Кольхаз.

Ефрейтор кивнул и предоставил слово Зимлеру.

Зимлер все время молча слушал выступления, временами качал головой и, казалось, порывался что-то сказать, но слова не просил.

— Я готов нести любое наказание за свой проступок, а впредь буду выполнять все распоряжения, которые мне будут отдавать, точно. Можете меня наказывать за нарушение приказа.

Сказал он это просто, без обиды и безо всякой рисовки. Стало тихо. Кольхаз посмотрел на фельдфебеля, приглашая его сказать что-нибудь.

— Наказывать вас никто не будет, — коротко сказал Ульф и сел на место.

Зимлер удивленно посмотрел на фельдфебеля.

Час спустя ефрейтор Кольхаз перед строем объявил Кенигу выговор за упущение по службе. Делал он это неохотно, хотя и понимал, что этого требуют интересы дисциплины.

На следующий день взвод Рэке был поднят по тревоге. Услышав слова: «Взвод, тревога!» — Кольхаз вскочил с постели и начал быстро одеваться.

Когда в комнату вошел фельдфебель, одетый по всей форме, Кольхаз понял, что тревога учебная, а не боевая, и с облегчением вздохнул.

Одевшись, солдаты бросились разбирать оружие. Во дворе их ожидала машина. У КПП стоял обер-лейтенант Гартман с секундомером в руках.

Гартман поставил командирам отделений задачу: выдвинуться в район сосредоточения и окопаться.

Более получаса тряслись в машине по полевой дороге. Наконец остановились на лесной поляне. Фельдфебель подал команду: «Слезай! Командиры отделений, ко мне!»

Никто не знал, где они находятся. Каждый командир отделения получил от Ульфа схему маршрута движения на высоту с отметкой 402,5.

Сам обер-лейтенант изъявил желание пойти с отделением ефрейтора Кольхаза.

— Я сам должен вести отделение или могу поручить кому-нибудь другому? — спросил ефрейтор.

— На ваше усмотрение.

Кольхаз кивнул и подозвал к себе Зимлера.

— Отделение по указанному маршруту поведете вы! — приказал он солдату. — Остальные действия только по моему приказу!

Зимлер познакомился с маршрутом, выставив наблюдателя, подал сигнал начать движение.

Сначала их путь пролегал по лесной дороге, по обе стороны которой рос густой хвойный лес. Постепенно лес становился все гуще и гуще.

Вдруг Зимлер остановился: дорога делала в этом месте поворот влево, а им согласно схеме надлежало двигаться вправо.

— Выходит, мы пойдем прямо через лес, — шепнул Зимлер Кольхазу.

Кольхаз кивнул и сказал:

— Сориентируйся по солнцу и веди отделение дальше. Однако сделать это было не так просто, так как солнце то и дело скрывалось за тучами или же за кронами деревьев. С облегчением Кольхаз вздохнул только тогда, когда они вышли к небольшому озерку, которое было указано на схеме.

— Правильно ведете отделение! — похвалил офицер Зимлера. — Только ускорьте темп!

На опушку леса отделение вышло почти одновременно с другими отделениями. Фельдфебель приказал занять позицию и окопаться.

Земля оказалась твердой и каменистой.

— Засекаю время! Окопаться! — приказал Ульф, глядя на часы.

Кольхаз подбежал к отделению и каждому солдату определил место, где он должен отрыть для себя окопчик.

Увидев в руках обер-лейтенанта Гартмана лопату, Кольхаз удивился:

— Вы тоже будете копать?

Офицер громко рассмеялся:

— А почему бы и нет? Или вы думаете, что у меня под френчем кольчуга, которая защитит меня от пуль противника. Все, чего я требую от своих подчиненных, я должен уметь делать сам!

Кольхаз воткнул лопату в землю, куда она вошла не глубже чем на два-три сантиметра. Посмотрев в сторону Зимлера, ефрейтор увидел, что тот неверно держит лопату. Зато Кениг орудовал ею, как заправский землекоп, и бруствер его рос с каждой минутой.

— Возьми правильно лопату и посильнее всаживай ее в землю! — крикнул Кольхаз Зимлеру. — Иначе у тебя ничего не получится.

Солдат очень старался, но у него ничего не получалось.

Через час, когда большинство солдат уже наполовину зарылись в землю, Зимлер откопал лишь небольшую ячейку для стрельбы лежа.

Кольхаз работал вовсю, пот струился у него по лицу, руки ломило.

В этот момент обер-лейтенант Гартман подал команду:

— Газы!

Кольхаз продублировал команду и, надев противогаз, продолжал углублять свой окопчик. Рядом с ним, как паровоз, пыхтел Зимлер. Его движения становились все медленнее и медленнее. Через несколько минут он вообще прекратил работу, отложив лопату в сторону.

Кольхаз подбежал к нему и, не снимая противогаза, крикнул:

— Продолжать работу!

— Я больше не могу! — жалобно взмолился солдат. — Посмотрите на мои руки! — И он показал Кольхазу руки, на которых были набиты кровавые мозоли.

— Две минуты отдыха и продолжать оборудовать окоп! — приказал Кольхаз.

Зимлер пробормотал что-то невнятное и, схватив лопату, с ожесточением начал ковырять ею землю.

Солнце тем временем поднялось высоко над горизонтом, посылая на землю свои жаркие лучи. Солдаты истекали потом. Дышать было трудно, но они сантиметр за сантиметром вгрызались в землю.

Наконец раздалась команда:

— Отбой! Опасность химического нападения миновала! Снять противогазы!

Солдаты с удовольствием стащили с себя противогазы и обтирали потные покрасневшие лица.

Первым об окончании работы доложил Кениг, за ним закончил оборудовать свой окоп обер-лейтенант Гартман. Третьим по счету оказался Кольхаз, за ним — Дуке.

Кольхаз проверил окопчики. Лучше всех окоп получился у Кенига. Остальным солдатам для завершения работы понадобилось полчаса. Последним отложил лопату в сторону Зимлер. Вид у него был измученный.

— Вот видите, — подошел к нему обер-лейтенант, — постарались — и, как говорится, результат налицо.

— Это такой-то ценой! — Зимлер показал офицеру руки.

— Ничего не поделаешь, — улыбнулся Гартман. — Сегодня — с мозолями, завтра — без них. Бывают вещи, за которые на поле боя приходится рассчитываться не потом, а кровью… Пойдемте посмотрим, как получилось у других.

За отличное оборудование окопа Гартман вынес Кенигу благодарность, которую тот выслушал с каменным лицом. Затем обер-лейтенант объявил перерыв.

Солдаты уселась на траве и не спеша закурили. Самое трудное в сегодняшнем занятии у них было уже позади.

* * *

Постепенно лето вошло в свои права. И хотя выпадали отдельные жаркие дни, оно все же выдалось прохладным.

Забот у Кольхаза не уменьшилось и после собрания. Кениг ни с кем не разговаривал, а когда его обвинили в этом, ворчал и отмахивался. Зимлер тоже несколько дней держался в стороне и избегал разговоров с товарищами.

Кольхаз с беспокойством наблюдал за ними, но про себя решил, что будет, видимо, лучше, если все образуется само собой.

В среду, когда все, кроме Кенига, находились в комнате, Дуке, обращаясь к Зимлеру, сказал:

— Ты, Ульрих, у нас бронебойщик, а это значит, что от твоей стрельбы будет зависеть общий балл отделения. Если ты промажешь, все наши усилия пойдут насмарку.

Зимлер обвел ребят глазами и ответил:

— До сих пор я стрелял хорошо и на этот раз не подведу.

— Если нас подведет Поль со своим пулеметом, мы еще можем выправить дело, а вот стрелять по танкам никто из нас не сможет.

— Я буду очень стараться. Конечно, точной гарантии я вам дать не могу, да этого и никто не может гарантировать…

— Бояться мы не боимся, — перебил его Кольхаз. — Ты только должен не забывать, что от тебя многое зависит…

— Нам нужно еще раз устроить тренировку, — предложил Дуке. — Время течет быстро, не успеем оглянуться, как подойдет день стрельб.

Кольхаз думал, что кто-нибудь из солдат будет возражать, но этого не случилось.

— Да, Ульрих, я чуть было не забыл сказать тебе о том, что у тебя в селе живет друг, учителем работает. Он тебя знает и просил, чтобы ты к нему как-нибудь зашел.

— Кто-то знает меня здесь, в селе? Откуда? Как его зовут?

— Ты-то его не знаешь, а фамилия его Трау. Готфрид Трау. Он слушал твои лекции на курсах. Он видел тебя здесь мельком и сразу же узнал.

— Хорошо. Зайду, если ты меня к нему проводишь.

— Хорошо. Провожу.

* * *

Однажды вечером Кольхаз увидел Брунера у макета сторожевой вышки, которую он мастерил из спичек с помощью клея.

Кольхаз хотел было сказать солдату, что это пустая трата времени, но сдержался, а когда посмотрел, как ладно он орудует пинцетом и спичками, спросил:

— И давно ты этим занимаешься?

— Несколько лет назад я из спичек построил миниатюрный конный двор. Работал почти два года. Сейчас эта поделка стоит у нашего директора под стеклом.

— И все это ты делаешь просто на память? Без схемы?

Брунер отложил в сторону пинцет и подал ефрейтору чертеж, выполненный по всем правилам.

— Где ты научился так чертить? — удивленно спросил Кольхаз.

— Я нигде не учился.

— Тогда скажи, почему же ты работал конюхом, когда у тебя такие способности?

— Мне об этом и другие люди говорили, но мне не хочется иметь дело только с бумагой и тушью… Я долго не выдержу. А потом решил, что заниматься можно и тем и другим. А ты разве не так делаешь?

— Я? — удивился Кольхаз. — Не понимаю тебя,

— Ты тоже свои стихи пишешь между делом.

— А что ты собираешься делать после демобилизации?

— Это дело решенное, вернусь работать туда, где работал до армии, — твердо ответил солдат. — А ты чем будешь заниматься? Что ты делал до этого?

— Единственное, что я действительно сделал, так это сдал экзамен на аттестат зрелости.

* * *

На следующее утро взвод отправился на занятие по плаванию. Плыть нужно было в обмундировании, а это уже особое плавание.

Утро выдалось прохладным. Ветер рябил воду.

— Как ты думаешь, не показать ли нам с тобой пример? — спросил Рэке Кольхаза.

— Нужно, да?

— Не то что нужно, но хорошо бы.

Кольхаз бросился в бассейн и проплыл два раза туда и обратно. Озноб, охвативший его сначала, постепенно прошел. Вслед за командиром в воду бросились солдаты. И только Кениг в нерешительности топтался возле бассейна.

— Что стоишь?! — крикнул ему Ульф. — Любуешься водичкой?

Кениг скорчил кислую мину и так прыгнул в воду, что брызги разлетелись во все стороны.

В половине восьмого начался зачетный заплыв. В первой тройке плыли Рэке и два командира отделения, среди которых был и Кольхаз.

Первые пятьдесят метров плыть было тяжело, но терпимо. Вода налилась в карманы, рукава, штанины и мешала плыть. Кольхазу порой казалось, что он не плывет, а барахтается на одном месте. Ульф старался держаться неподалеку от Кольхаза. Второй командир отделения вырвался далеко вперед.

Проплыв сто пятьдесят метров, Кольхаз выбился из сил и, схватившись за железную штангу, остановился.

— Брось штангу! Плыви дальше! — крикнул ему Ульф.

— Я больше не могу…

— Можешь, возьми себя в руки!

Кольхаз отпустил штангу и поплыл, финиш казался ему недосягаемо далеким.

«Нет, дальше невозможно… — билась в голове Кольхаза мысль. — Еще пять — десять метров, и все…»

Последние метры он одолел с большим трудом и, ухватившись за штангу, стал судорожно ловить открытым ртом воздух.

— Ну, вот видишь! Удалось! — похвалил ефрейтора Ульф.

Кольхаз был не в состоянии ничего сказать. Он добрался до лесенки и, выбравшись из бассейна, опустился на первую попавшуюся скамейку.

Его обступили солдаты. Они спрашивали его, как он проплыл дистанцию и тому подобное, но Кольхаз лишь махнул рукой.

— Следующая тройка: товарищи Поль, Кениг и Брунер! — крикнул Ульф. — Приготовились! Марш!

Очередная тройка прыгнула в воду. Кольхаз, немного отдохнув, подошел к краю бассейна и стал наблюдать за заплывом.

Кениг плыл медленно, но уверенно. Поль и Брунер выдохлись после ста метров. Когда Кениг заканчивал дистанцию, оба они барахтались где-то посредине бассейна.

— Оказалось, легче, чем я предполагал, — заметил Кениг, вылезая из бассейна, — если хотите, я могу еще пятидесятиметровку отмахать.

— Хватит с тебя! Пусть и другие поплавают! — улыбнулся Ульф.

Дуке и Зимлер плыли с солдатом из соседнего отделения.

Кольхаз сразу заметил, что Дуке пловец плохой. После стометровки Кольхаз хотел было вытаскивать его из бассейна, но солдат замотал головой и поплыл дальше. Однако, проплыв еще несколько метров, он нахлебался воды и начал тонуть.

Рядом с ним вмиг оказался Ульф, который помог ему вылезти из воды.

— Черт возьми! Вся одежда словно свинцом налилась, — пробормотал солдат.

— Я же тебя предупреждал… — начал было Кольхаз и тут увидел, что Зимлер сошел с дистанции и ухватился за штангу.

— Рядовой Зимлер! — крикнул он. — Не сходить с дистанции.

Зимлер беспомощно оглянулся и покачал головой. Кольхаз решил помочь солдату. Он прыгнул в воду и, оказавшись рядом с Зимлером, крикнул:

— Что случилось? Почему ты не плывешь дальше?

— Я больше не могу!

— Можешь! Плыви, я буду рядом!

— Не могу…

— Сможешь. Ты неплохо плаваешь.

— Это какая-то мука!

Кольхаз засмеялся:

— Не делай из себя посмешище.

Зимлер выплюнул воду изо рта и поплыл вслед за Кольхазом, который нарочно плыл медленно.

— Ну, теперь ты доволен? — буркнул Зимлер, доплыв до конца бассейна.

— Не совсем, ты можешь проплыть еще одну пятидесятиметровку.

Зимлер ничего не сказал и поплыл в обратную сторону. Кольхаз сопровождал его до конца дистанции.

— Вон стоит фельдфебель, ты, кажется, хотел на меня жаловаться, пожалуйста.

— Что я дурак, что ли? — засмеялся Зимлер.

* * *

В течение лета с западногерманской стороны неоднократно предпринимались провокации. Несколько раз вертолеты нарушали границу, а на левом фланге в некоторых местах подорвали проволочное заграждение.

Однажды, когда взвод Рэке, только что сменившись с дежурства, вернулся на заставу, там раздался сигнал учебной тревоги.

— Нам только этого и не хватало! — воскликнул Кениг.

Спустя полчаса солдаты уже выезжали через КПП. Ехали прямо на стрельбище.

— Как ты думаешь, не подведут твои ребята в стрельбе? — спросил Рэке Кольхаза.

— Думаю, что нет, вот только устали они сильно после дежурства.

— Иди в отделение, — сказал Ульф. — Солдатам нужно знать о достигнутых успехах,

Кольхаз кивнул.

После обеда до стрельбы у солдат оказалось два часа свободного времени, и они разбрелись кто куда.

Перед самыми стрельбами погода заметно испортилась! небо затянуло тучами, вот-вот мог пойти дождь.

Первым должен был стрелять Кольхаз.

— Покажи хороший пример, — напутственно шепнул ему Рэке.

Ефрейтор залег на огневом рубеже, не спуская глаз с того места, где должны появиться мишени.

Когда показались одна за другой две фигуры, Кольхаа дал короткую очередь.

— Возьми выше и бей длинной очередью, — подсказал ефрейтору Ульф.

Следующая очередь пришлась по мишени. Кольхаз вскочил и сделал перебежку на второй огневой рубеж, В этот раз цель появилась справа на небольшой высоте. Это были две постовые мишени, которые Кольхаз поразил первой очередью.

— Хорошо! — похвалил его фельдфебель, — Быстро на следующий рубеж! Вперед!

Оставалось поразить еще одну цель, но довольно трудную.

Пот заливал лицо, мешал смотреть. Сердце бешено билось в самом горле. Движущуюся мишень ефрейтор заметил с небольшим опозданием. Кольхаз выстрелил, но не попал. Мишень тем временем скрылась. Ефрейтор положил автомат на упор и стал ждать нового появления цели. Когда обе мишени появились снова, он открыл огонь, но поразил только одну.

— Черт возьми, еще бы два патрона…

— Ничего, отстрелялся на «хорошо»… Пусть другие обратят внимание на последний этап… Пусть экономят патроны.

Следующим стрелял Кениг, Он казался спокойным.

— Стреляешь ты хорошо, но все равно не волнуйся, Отделение Кольхаза отстрелялось вполне удовлетворительно.

 

26

После стрельбы взводу фельдфебеля Рэке дали четыре часа для отдыха. И хотя в палатках, установленных в тылу стрельбища было жарко, солдаты быстро уснули мертвым сном.

Разбудили их под вечер. Кольхаз лениво открыл глаза. Болела шея, под которой у него лежал вещмешок.

— Подъем! Сейчас устроим маленькую физпаузу перед ужином! Через пять минут строиться!

— Что? Бегать перед ужином? Я этого не переживу! — заныл Кениг. — Неужели лес существует только для того, чтобы в нем бегать.

— Ты, конечно, можешь заказать себе на ужин жареного гуся с яблоками, можешь не ходить с нами. Позвони — и тебе принесут поднос! — съязвил Дуке.

— Я тебе позвоню! — огрызнулся Кениг.

Совершив небольшую пробежку, солдаты вернулись в палатку.

Рэке с Кольхазом шли последними.

— Ну, теперь ты воочию убедился, на кого ты можешь полагаться, а на кого — нет, — заметил ефрейтору Ульф.

— Заметил. Больше всего меня беспокоит Зимлер: уж больно он жидкий.

— Тебе нужно обращать на него больше внимания.

— Могу я уже сейчас распределять между солдатами цели, которые мы должны поразить при выполнении упражнения для групповой стрельбы?

— Да, конечно… Если что будет не так, внесешь коррективы на месте.

— Я немного боюсь, — признался Кольхаз. — Сейчас, когда…

— Не беспокойся. Вы готовились больше других, так что результаты должны быть хорошими.

Когда они вошли в палатку, гауптфельдфебель раздавал солдатам почту. Кольхаз получил письмо от Раудорна, почерк которого он сразу же узнал. Прочтя письмо, Кольхаз громко крикнул:

— Ребята, слушайте! Уве приглашает всех нас к себе в августе в первую субботу. У них там будет фестиваль, и мы должны присутствовать на нем.

— И я тоже? — спросил Кениг.

— Разумеется.

— Прекрасно, тогда поедем все вместе!

— Не спеши, Кениг. Сначала нужно узнать, отпустят ли нас всех сразу.

— А если отпустят, тогда и поедем.

— Давайте лучше поговорим об этом после ужина. Согласны?

Все согласились.

После ужина Кольхаз первым делом распределил между солдатами цели, показав на схеме, кто какую цель поражает. Вскоре к ним подошел командир роты и объяснил, какое упражнение они будут выполнять.

Стрельбы проводились в ночных условиях. Вскоре начал накрапывать дождь. Заметно похолодало.

В половине одиннадцатого в небо взлетела красная ракета. Вслед за этим начали показываться цели, подсвеченные слабым светом фонариков. Послышались автоматные очереди.

Через минуту появился темный силуэт движущегося танка. Зимлер выстрелил из ПТР и с первого выстрела разбил мишень танка в щепки…

Через двадцать минут упражнение было выполнено с оценкой «хорошо».

Второе отделение также выполнило упражнение на «хорошо», а третье — только на «удовлетворительно».

Вслед за стрельбой было проведено занятие на тему «Взвод в наступлении в ночных условиях», в ходе которого отделение ефрейтора Кольхаза показало тоже хорошие результаты.

 

27

После учений пошли обычные рабочие дни. Кольхазу удалось добиться, что отделение значительно улучшило свои результаты по всем дисциплинам.

В один прекрасный день Кольхаза вызвал к себе обер-лейтенант Гартман. Когда ефрейтор вошел в кабинет, офицер предложил ему сесть, а затем спросил:

— Я слышал, что вы намерены учиться дальше после демобилизации. Это хорошо. Что же вы намерены изучать?

— Мне нравится философия…

— А что вы скажете, если я предложу вам пойти на курсы унтер-офицеров?

— Я никогда об этом не думал, товарищ обер-лейтенант. Дайте мне время подумать, дело это серьезное…

— И сколько же вы будете думать?

— Ну, несколько дней.

— Хорошо. Подумайте. И еще я должен вам сказать, что скоро ваш взвод будет сдавать зачеты по физической подготовке. Нет нужды напоминать вам, как это важно. Используйте оставшееся время для подготовки.

Кольхаз знал, что в проверку включается бег по пересеченной местности с полной выкладкой, в том числе в противогазах, и преодоление штурмовой полосы.

— Что задумались? — спросил Гартман, заметив озабоченное выражение на лице Кольхаза.

— Так просто, товарищ обер-лейтенант, мы будем очень стараться. Разрешите идти?

Попрощавшись, Кольхаз вышел из расположения заставы и пошел по лесной дороге, чтобы наедине поразмыслить над предложением офицера.

Прошло несколько дней, а он так все еще и не решил, что же ему ответить Гартману. В один из дней ему снова выпало идти вместе с Зимлером в наряд проверять посты. Незадолго до этого прошли дожди, и земля была мокрой и скользкой.

Зимлер после стрельб стал еще более молчаливым.

До наступления темноты они вышли к высоте, на которой стояла наблюдательная вышка.

— Полезли на вышку, — шепнул Кольхаз Зимлеру.

Они залезли наверх и в бинокль осмотрели местность: ничего подозрительного не заметили.

— Что с тобой стряслось? Ты какой-то странный стал, — сказал Кольхаз солдату. — На критику обиделся?

— Нет.

— Тебе что-нибудь не нравится или мешает?

Зимлер задумчиво покачал головой:

— Нет никакого смысла рассказывать…

— Не стесняйся.

— Не уговаривай меня…

— Как-то я слышал выражение, что ценность человека заключается не в том, что он создал лично для себя, а в том, что он дал обществу. Было время, когда я думал, что это всего-навсего красивая фраза, и только, но теперь я знаю, что это далеко не так.

— Я тебя не совсем понимаю. Можно подумать, что ты выступаешь против личного благополучия.

— Нет, конечно, просто я хочу, чтобы каждый человек умел правильно смотреть на вещи и события.

Они слезли с вышки и, закончив обход, к восьми часам вернулись на заставу.

Оставшееся до конца дежурства время Кольхаз провел в комнате дежурного по заставе, принимая доклады с постов и следя за приборами, регистрирующими целостность полосы заграждения.

В Комнату вошел обер-лейтенант Гартман, поздоровавшись, сказал:

— Вчера я навещал в госпитале вашего командира взвода. Он передает всем привет и просит не подводить его.

— Спасибо. Как он себя чувствует? Когда он вернется на заставу?

— Думаю, что он вообще уже к нам не вернется…

Заметив испуганный взгляд Кольхаза, офицер добавил:

— Нет, нет, ничего серьезного, но год-два он служить не будет.

— Очень жаль его, — заметил ефрейтор.

— Он человек настойчивый… А как вы? Решились на что-нибудь?

— Я согласен с вашим предложением. После дежурства я зайду к вам.

— Хорошо! — обрадовался Гартман.

— Да, командир взвода не возражает, чтобы вы все съездили в гости к Уве Раудорну.

 

28

Однажды Кольхаза, когда он пришел в село, чтобы купить там в лавочке мыло и еще кое-что по мелочи, остановил Трау.

— Привет поэту! — поздоровался он. — Подожди минутку!

— Как хорошо, что я вас встретил! — обрадовался ефрейтор. — Что-то вас давно не было видно?..

— Много работы, — улыбнулся учитель. — А у тебя что нового?

— Скоро я буду учиться, если не произойдет чего-нибудь чрезвычайного! Мне предложили пойти на курсы унтер-офицеров.

— Ну и что же? Тебе нужен мой совет?

— Откровенно говоря, да.

Тем временем они подошли к дому Трау и остановились.

— Ты сам должен решить это. Никакой советчик тебе не поможет. Зайдем ко мне?

Ефрейтор покачал головой и сказал:

— Мне нужно кое-что купить, а то лавка закроется. А вот завтра вечером могу зайти, хорошо?

Они договорились на семь часов.

Однако на следующий день Дуке, войдя в комнату, громко заявил:

— Вы не слышали о том, что крестьяне не справляются с уборкой урожая, не хватает людей? Почему бы нам не помочь им, а?

— Не справляются с уборкой, — Кениг почесал затылок. — А у меня, между прочим, дела.

Поль и Брунер сразу же согласились с предложением

Дуке. Глядя на товарищей, пришлось и Кенигу поддержать их.

— Ну что же, хорошо! — сказал он. — Если от нас ждут помощи, так и быть, поможем.

Зимлер, не вставая с койки, заметил:

— Я хоть и свободен от дежурства, но у меня есть одно важное дело…

— Понятно! Рабочий класс готов помочь, а у интеллигенции важное дело, — съязвил Кениг.

— Несмотря ни на что, я иду с вами! — заявил вдруг Зимлер.

— Вот что значит критика! — воскликнул Кениг.

— А как наш командир думает? — спросил Зимлер у Кольхаза.

— Разумеется, я иду с вами, — улыбнулся ефрейтор, — хотя и у меня есть важное дело.

Через полчаса отделение в полном составе направилось в село. Солдат направили на уборку ржи, где вместе с крестьянами работала большая группа школьников старших классов, возглавляемая Трау.

Увидев Кольхаза, учитель обрадованно сказал:

— Да вы, я вижу, прибыли в полном составе. А где же ваш Зимлер?

Кольхаз кивнул в сторону и ответил:

— Вон он стоит рядом с фельдфебелем, высокий такой!

— А! Теперь я его узнал! Ну, мы с ним сегодня поговорим…

Солдаты энергично принялись за работу. Около пяти часов приехал трактор, был объявлен перерыв. У Кольхаза с непривычки болели руки и ныла спина.

Чтобы укрыться от жаркого солнца, солдаты собрались в тени редких деревьев.

— Трау, идите к нам! — крикнул Кольхаз учителю. — Я познакомлю вас… Ульрих, подожди-ка!..

Зимлер остановился. Вытерев пот с лица, он вдруг усмехнулся:

— А, коллега Трау! Я вас узнал. Вот мы и увиделись снова! Я хотел бы и раньше вас навестить, но все некогда: знаете, служба!

— Приветствую тебя! — учитель сразу же перешел с Зимлером на «ты». — Не оправдывайся. Как дела?

— Потихоньку. Вот знакомимся с сельской жизнью.

— Это неплохо, а то некоторые, возможно, думают, что булки растут прямо на деревьях. — Трау усмехнулся. — Твоя лекция мне тогда понравилась. Хочу поговорить с тобой о ней, хочешь?

— Конечно…

В этот момент вдали показался всадник, который ехал в их сторону.

— А я думал, что всадников в наши дни можно увидеть только в кино или в цирке! — усмехнулся Кениг.

— Это наш бригадир Мартин Вайс, — объяснил Трау. — После того как он раз застрял на мотоцикле в поле, он всегда ездит верхом. Хорошо держится в седле, не правда ли?

— Приветствую вас! — крикнул всадник, подскакав к солдатам. — Да вы, я вижу, неплохо потрудились! Молодцы!..

Через пять минут все снова принялись за работу и работали до наступления темноты.

Когда солдаты прощались с крестьянами и учениками, Трау потихоньку спросил Кольхаза:

— Ну что ты решил с курсами унтер-офицеров?

— Решил пойти учиться.

 

29

Постепенно Кольхаз начал понимать, что успех в любом деле часто зависит от мелочей, которые на первый взгляд, кажется, не играют никакой роли, и что сами мысли, какими бы хорошими они ни были, остаются мыслями, если они не претворяются в жизнь. Всю свою энергию он сосредоточил на подготовке отделения к предстоящим зачетам по физической подготовке. Он много тренировался сам и требовал этого же от подчиненных.

В среду, в день, свободный от несения пограничной службы, Кольхаз объявил солдатам распорядок дня:

— После обеда чистка оружия и короткий отдых, а в три часа сдаем зачет по физической подготовке.

Однако самому Кольхазу после обеда отдохнуть не удалось: к его койке подошел фельдфебель и сказал:

— Вставай, нечего тебе прохлаждаться перед зачетом. Кольхаз не только встал, но и разбудил уже уснувших

солдат. Надев спортивные костюмы, все вышли во двор.

Перед гаражом стояла санитарная машина, возле которой разговаривали два офицера.

— Кто это такие? — спросил Кольхаз.

— Полковой врач и офицер-физкультурник.

— Это они из-за нас приехали?

— Конечно.

Ровно в три часа обер-лейтенант Гартман построил взвод и объяснил солдатам цель и задачи проводимого зачета. Солдаты выполняли упражнения на различных спортивных снарядах. Сначала все шло гладко, но постепенно люди стали уставать.

После перерыва солдаты переоделись в полевое обмундирование и разобрали свое оружие. Предстоял бег по пересеченной местности и преодоление штурмовой полосы.

Бежали по отделениям. Фельдфебель Рэке бежал вместе с отделением Кольхаза. Через несколько сот метров бега всех бросило в пот, обмундирование липло к телу, каска камнем давила на голову.

— Не оставляй без внимания Зимлера, а то он еще, чего доброго, сойдет с дистанции, — предупредил Кольхаза Ульф.

Кольхаз выбежал из строя и подбежал к Зимлеру, который уже начал понемногу отставать.

— Дай мне твой автомат, — попросил Кольхаз у Зимлера, но тот отказался. — Тогда беги быстрее!

Уже у самого финиша оба догнали отделение.

В зачет входила спортивная ходьба на пятнадцать километров. Маршрут проходил по пересеченной местности. Кольхаз решил, что маршрут этот не очень сложен, но ошибся. Выяснилось это после того, как была проделана половина пути: отделение сильно растянулось. Первым сошел с дистанции Брунер.

— Что случилось? — спросил Кольхаз. — Не можешь дальше идти?

— Могу, но ноги у меня горят огнем.

— Никому не останавливаться! — крикнул Кольхаз, заметив, что солдаты начали останавливаться. — А ты сними сапоги, я посмотрю на твои ноги.

Оказалось, что у солдата носки сбились в сапогах и терли ноги.

— Переобуться и вперед! — приказал ефрейтор.

Когда они добежали до подножия холма, была подана команда: «Газы!»

Быстро надев маски, солдаты побежали дальше. Темп, разумеется, снизился и вновь увеличился только тогда, когда они, преодолев холм, спускались с противоположного склона.

Зимлер начал отставать. Пришлось вместе с Кенигом взять его под руки и тащить дальше до самого КПП.

Последним испытанием было преодоление штурмовой полосы. И без того уставшие, они преодолевали препятствия, оказывая помощь друг другу. Однако, когда услышали общую оценку «хорошо», сами себе не верили.

— Вы мужественно выдержали все испытания, — похвалил солдат обер-лейтенант Гартман.

— Должен признаться, товарищ обер-лейтенант, что я лично марш недооценил. Я никак не думал, что будет так трудно.

Когда солдаты пришли в казарму, Зимлер сразу же повалился на койку.

— Сходил бы помылся, сразу легче станет! — посоветовал ему Кольхаз.

Той же ночью вся застава была поднята по тревоге. Кольхаз вскочил и начал будить Кенига, который спал как убитый.

Через минуту в комнату вошел Раке и сказал:

— Не спрашивайте меня, что случилось. Я знаю не больше вашего. Быстро разобрать оружие и строиться.

Через четверть часа все выяснилось: оказалось, что на заставе был задержан нарушитель границы, который на допросе показал, что вместе с ним границу перешли еще двое.

По приказу начальника погранзаставы район нарушения границы был оцеплен, а взвод фельдфебеля Рэке был брошен на поиски нарушителей.

Усевшись в машину, тронулись в путь. Уставшие после дневных испытаний, солдаты молча сидели в кузове. Когда машина въехала в лощину, последовал приказ спешиться. Ульф поставил отделениям боевую задачу.

Кольхаз посмотрел на небо и решил, что самое позднее через час луна выйдет из-за туч и станет несколько светлее.

Он молча расположил солдат цепочкой, приказав внимательно следить за местностью.

После полуночи дежурство превратилось в настоящее мучение. Давала себя знать дневная усталость, глаза сами так и закрывались. Кольхазу хотелось встать и, обойдя солдат, приободрить их, но он не мог этого сделать, дабы самому не спугнуть нарушителей границы.

К двум часам ночи заметно похолодало. Холодок пробирал сквозь обмундирование.

В этот момент Кольхаз заметил световой сигнал, который подал ему Поль.

— Внимание! — шепнул он лежащему с ним рядом Зимлеру.

Напрягая зрение, он вглядывался в темноту лощины, из которой через минуту показались два человеческих силуэта.

Вскочив на ноги, ефрейтор бросился наперерез нарушителям, однако не успел он с Зимлером подбежать к ним, как лежавший впереди Кениг громко закричал:

— Стой! Руки вверх! Бросай оружие!

Свет трех карманных фонариков скрестился на нарушителях, которые на миг оцепенели от неожиданной встречи с пограничниками. Один из них сразу выполнил приказ и поднял вверх руки, а другой метнулся в сторону, но Поль преградил ему путь к бегству. Тогда остановился и неохотно поднял вверх руки и он.

Задержанных обыскали и повели к машине. Задание было выполнено.