По сравнению с информационными жанрами этой группе присущ более высокий уровень комментирования событий. Жанры этой группы применяются тогда, когда автор хочет не только показать события, но и объяснить их и, возможно, дать прогноз.

К аналитическим жанрам обычно относят статью, обозрение, рецензию, эссе, письмо, комментарий (колонку), иногда отчет. Некоторые исследователи включают в эту группу и корреспонденцию, с чем трудно спорить, поскольку достаточно автору корреспонденции попытаться, сообщая о фактах, дать им объяснение, жанр материала тут же перестает быть чисто информационным.

У перечисленных выше типов произведений есть множество смешанных разновидностей, появившихся ввиду диффузии жанров. Эссе и колонка могут причисляться к художественно-публицистическим жанрам. Всё зависит, как мы уже говорили, от уровня авторского комментирования событий, а это надо чувствовать в каждом случае.

Здесь мы рассмотрим основные типологические параметры текстов, написанных в аналитических жанрах.

Прежде всего отметим, что аналитические произведения чаще относят к сюжетным жанрам, в отличие от информационных, которые, как правило, являются фабульными. Что это означает?

Фабульные и сюжетные жанры отличаются целеполага-нием и способом порождения текста. Ритм, продвижение информации, накопление данных, соединение частей — все разное.

В фабульных жанрах повествование дается в реальной последовательности событий. Они излагаются так, как шли во времени. Точка отсчета — свежий факт, за ним вереница вытекающих из него следствий, впечатлений, при необходимости мнений. Заметка, корреспонденция, репортаж, иногда отчет — вот основные фабульные жанры.

Фабульность как прием можно использовать и во всех прочих жанрах, и тогда этот способ организации материала будет выглядеть как намек на репортажность, документальность, т. е. служить особым выразительным средством.

В сюжетных жанрах центральный факт, событие, явление могут появиться и в середине материала, и даже в конце. Несколько объединенных общими чертами явлений могут быть сгруппированы так, как посчитает нужным автор, для того чтобы максимально полно выявить их связь, обнаружить закономерности в сочетании именно этих, выбранных и представленных автором, сюжетных единиц.

Условно говоря, фабула — это как было, а сюжет — это как рассказано.

Дискуссия о фабулах и сюжетах имеет давние исторические корни. Например, Аристотель говорил о фабуле в том значении, в котором мы говорим о сюжете: «...фабула, служащая подражанием действию, должна быть изображением одного и притом цельного действия, и части событий должны быть так составлены, чтобы при перемене или отнятии какой-нибудь части изменялось и приходило в движение целое, ибо то, присутствие или отсутствие чего незаметно, не есть органическая часть целого».

Все сказанное в «Поэтике» Аристотеля о фабуле сейчас в полной мере можно отнести к журналистскому тексту как системе выразительных средств: каждая его часть должна быть органической частью целого, так, чтобы при изъятии части приходило в движение целое.

Разделение понятий фабула и сюжет произошло не так давно.

Под фабулой обычно понимают фабульную схему. Правильнее считать фабулой не схему, а всю фабульную наметку вещи. Сюжет же — это общая динамика вещи, которая складывается из взаимодействия между движением фабулы и движением — нарастанием и спадами стилевых масс. Фабула может быть просто загадана, а не дана; по развертывающемуся сюжету зритель может о ней только догадываться — и эта загадка будет еще большим сюжетным двигателем, чем та фабула, которая воочию развертывается перед зрителем.

Фабула и сюжет эксцентричны по отношению друг к другу.

В приведенной цитате рассуждение основано на художественном литературном материале, но мы сейчас читаем его как свое, журналистское; со времени публикации этой статьи вообще очень многие приемы и термины литературы прижились в журналистике (например, остранение В.Б. Шкловского), стали рабочими. Одной из причин этого сращивания выразительных средств литературы и журналистики является частичный переход функций литературы к журналистике в конце XX в.

«...Фабула — это то, что на деле произошло; сюжет — это способ ознакомления с этим читателя» (Б. Томашевский).

«...Фабула определяется... как хронологическая и логическая расстановка событий, составляющих каркас представляемой истории. Что касается специфической связи между фабулой и сюжетом, то она дает ключ к драматургии».

Очевидно, что вопрос, как построить текст, занимал ученых и литераторов веками. Имеется в виду не текст вообще, а целостный текст, достаточный для воздействия на чувства и мысли читателя.

Если продолжить аналогию с литературными жанрами, то самым ярким представителем сюжетности, противопоставленной фабульности, явится классический детектив: все начинается с конца (закончилась жизнь некоего персонажа), а потом все раскручивается, восстанавливается, разгадка обнаруживается именно в смысле какова же была фабула? Какой реальный ход событий от рождения до ЧП привел героя к прискорбной развязке?

В журналистских произведениях роль завязки, с первого слова затягивающей читателя во внутренний дворик текста, словно к сплетницам бабушкам на скамеечку, чаще всего играет лид. Он сообщает, как в детективе: что случилось такого, из-за чего именно этот текст следует дочитать до последней строчки.

Так могут быть построены тексты всех трех жанровых групп — информационной, аналитической, художественнопублицистической, но информационный текст будет опираться на лидирующую фразу как на хронологически первую ступеньку, а все остальные — как на самую заметную ступеньку независимо от ее хронологического расположения на событийной лестнице.

Таким образом, аналитические жанры в журналистике сюжетны в том смысле, что автор волен переходить от свежего события к давнему, заглядывать в будущее, строить прогнозы на базе явлений в любой последовательности, и это не произвол, а именно ход мысли. Не событий, а раздумий о событиях. Журналист-аналитик обращается к разуму читателя, к его логическому опыту, к фоновым знаниям, а подспудно и к эмоциональной памяти.

Конечно, успех такого материала зависит, прежде всего, от убедительности рассуждения, от внутренней логики, предлагаемой автором. Поскольку в аналитике журналист не скован хронологическими рамками (в отличие от чисто информационных жанров), он решает глубокие задачи на более широком пространственно-временном поле. Особо подчеркнем, что ни один жанр не может быть лучше или важнее другого. Разные задачи — разные решения, вот что главное в жанровом многообразии.

Отчет

 Из вышеперечисленных аналитических жанров только отчет, как уже было сказано, может оказаться фабульным, но лишь в том случае, если отчет близок к стенографическому, т. е. автор не ставил перед собой никаких других задач, кроме информирования о ходе мероприятия. Такие отчеты сейчас крайне редки, а в советской журналистике они встречались довольно часто, когда центральные газеты публиковали, например, отчеты со съездов КПСС. В них в строгой последовательности воспроизводились имена и речи выступивших на заседании, перечислялись присутствовавшие гости съезда. Внутри такого отчета не было никаких журналистских комментариев, поскольку это был официальный материал. По окончании съездов отдельной книгой публиковался стенографический (дословный) отчет, что, разумеется, не было журналистским материалом.

Современный отчет с любого съезда уже не содержит обязательного глагольного набора: выступил — подчеркнул — отметил — заявил — принято. Личность журналиста, наблюдавшего за мероприятием, так или иначе будет заметна и в авторской интонации, и в ракурсе, и в манере изложения прений, и в комментарии к резолюции. Даже если автору удастся написать абсолютно бесстрастный и выдержанный в строгой хронологической последовательности отчет, сама эта бесстрастность будет иметь сейчас некий ретроподтекст — аллюзию на прежние коммунистические отчеты, и наш опытный читатель мгновенно ощутит отношение автора к событию как к заорганизованному, достаточно формальному или даже безжизненному. Та структура текста, которая раньше в отчетах была идеологической нормой, теперь выглядела бы стилизацией.

Как жанр, отчет находится на границе информационных и аналитических полей.

В образцовом отчете должно превалировать событие, а не автор отчета. Опорные глаголы: состоялось, присутствовали, выступили, обсудили, пришли к заключению, приняли резолюцию, наметили, договорились и пр.

Если автор отчета всюду разбрасывает свое «я» и рассыпает личные впечатления, оценки, чувства, предположения, то скорее всего это имитация отчета, где под видом документального кино читателю предлагают игровое.

Где можно сейчас встретить вполне удачный отчет? С большей гарантией — в научно-популярных и научных журналах, там, где сообщается, например, о конференции, симпозиуме, перечисляются участники и сжато пересказываются их выступления.

В газетах и общественно-политических журналах отчет тоже встречается, но там зачастую превалирует позиция или этих СМИ, или самого автора. К примеру, возьмем публикацию в одной из газет о вручении телепремии ТЭФИ. Журналист побывал на церемонии вручения премии и написал произведение в гибридном жанре отчета-корреспонденции.

От отчета в материале частично представлены ответы на вопросы: что случилось? где? кто участвовал? чем завершилось?

От корреспонденции — попытка личного отношения к событию. Именно попытка, поскольку акценты расставлены невнятно. Можно даже сказать, что автор намеревался прокомментировать событие, но комментарий не состоялся.

В начале текста журналист сообщает, что в минувшую пятницу в Центральном доме журналиста в четвертый раз состоялась церемония вручения призов телепрессы. Для еженедельной газеты указание на «минувшую пятницу», без точной даты, терпимо, но в данном случае не очень корректно, особенно потому, что вручение на самом деле состоялось не в четвертый раз, а в десятый, что и подчеркивалось всеми другими СМИ: юбилей. Корреспондент, сделав ошибку в нумерации церемонии, потому и позволил себе эту «минувшую пятницу» как «обычное дело»: бывает же, что по пятницам вручают всякие там премии.

Следующий абзац отчета демонстрирует и даже нагнетает недоверие корреспондента к компетентности жюри ТЭФИ. Выражено недоверие следующим образом:

Журналисты из двенадцати СМИ, занимающиеся телевидением в печатных изданиях, на радио, а также в информационных агентствах, подвели итог прошедшему ТВ-сезону, тем самым в очередной раз высказавшись о его слабых (на их взгляд) и сильных сторонах.

Интонация подчеркнутой официальности заглушается уточнением, помещенным в скобках, — «на их взгляд». Двенадцать членов этого жюри обнародовали именно свой взгляд, как сделали бы члены любого другого жюри. Иначе и быть не может, но журналист зачем-то подчеркивает очевидное. Вероятно, этим он говорит, что их взгляд слишком субъективен? Не дотянули до подлинной объективности? Слабые стороны всему жюри только померещились, а на самом деле слабые-то и есть самые сильные? Вот такие эмоциональные вопросы тут же возникают у аудитории при виде этих скобок.

Предположив, что журналист не очень доверяет нынешнему жюри, читаем дальше, пытаясь понять, кому же он в таком случае доверяет больше. (Кстати, это уже жанровый сбой: на третьем абзаце читатель отчета все-таки должен еще сохранять интерес к событию, а получается, что читатель уже заинтересовался позицией автора. Отчет в этот момент перестал быть информационным и фабульным, неожиданно превратившись в аналитическое и сюжетное произведение.)

В частности, в этом году было принято решение не вручать призы в номинациях «Персона» и «Событие», поскольку, по мнению устроителей церемонии, кандидатов на победу в минувшем телевизионном сезоне не оказалось. Впрочем, персон и событий в медийном мире образца 2003-2004 годов было предостаточно.

Этот абзац, третий в материале, уже довольно сильно запутывает аудиторию изобилием безличных конструкций типа «было принято» и «как думается», «хотя понятно». Кроме того, приводятся имена и намеки на «знаковое», говорящее событие, но информация как таковая при этом никак не продвигается и сведения не накапливаются. Читатель, который следит за борьбой каналов друг с другом, не поймет отношения журналиста к участникам схватки, хотя в предыдущем абзаце ему это отношение косвенно пообещали открыть.

К четвертому абзацу внутренняя логика текста окончательно разрушается, и теперь уже ясно видно почему.

«В номинации же «Программа» приз достался ныне почившему ток-шоу С. Шустера «Свобода слова» с весьма симптоматичной формулировкой — «За то, что была». Скоро, как думается, данную формулировку можно будет смело отнести ко всему отечественному телевидению, особенно к общественно-политической и новостной его составляющим ».

В первом предложении сталкивается архаизм «почившему» с современным «ток-шоу»: это расхожий прием, выражающий некоторую иронию автора по отношению к описываемому событию. Иначе говоря, почило — и пусть упокоится. Но в следующем предложении опять возникает безличное «как думается» — прямо на пороге прогноза, что упокоится все отечественное телевидение. Столь оглушительная перспектива никак не подготовлена предыдущими абзацами, и читателю внезапно предлагается свободно перемешивать свои фоновые знания, касающиеся ТВ, и самому решать, что же все-таки имеет в виду автор: хорошо, что была «Свобода слова», или хорошо то, что будет со всем ТВ, и, кстати, кому же именно думается, что будет что-то похожее?

До конца материала еще пять абзацев, но читатель изучает их уже не из солидарности с позицией автора (она уже обнаружила себя как невнятная), а с надеждой хоть на какую-нибудь информацию: все-таки речь идет о телевидении, это же интересно!

Но ничего интересного в тексте не происходит, кроме развития отрицательных эмоций автора.

Вот таким образом не состоялся ни отчет (мало информации о самом событии), ни корреспонденция (попытка автора обозначить свое отношение к фактам не удалась). Получившийся гибрид не удовлетворяет потребность аудитории знать правду, не обеспечивает право граждан на получение сведений, соответствующих действительности (начиная с ошибки в первом предложении про «четвертый раз» вместо десятого).

В эфире отчетов сейчас мало, потому что эфир стремится не столько «отчитываться», сколько влиять, для чего нужны, с одной стороны, откровенная публицистика с мнениями, а с другой — беспристрастное новостное информирование (которое на деле никогда не бывает беспристрастным: даже если заменить голоса и лица живых ведущих компьютерными роботами, все равно позиция данного СМИ откроется в самом подборе новостей и в композиции выпуска).

Примером достаточно ясного информационно-аналитического отчета может служить следующая публикация в журнале «Перемена» за 2002 г., том 3 (4), рубрика «Что нового».

Симпозиум по многоязыковой грамотности

Около 150 человек посетили Симпозиум, организованный Международной Ассоциацией чтения в Эдинбурге 2 августа, сразу после XIX Всемирного Конгресса по чтению. Тема симпозиума — « Планирование международных исследований по многоязыковой грамотности».

На публичном обсуждении Ив Грегори из Великобритании говорила о социокультурных проблемах, а Дэвид Фрэнсис из Соединенных Штатов объяснял, как цель исследования определяет методологию в научно-исследовательских проектах. Чиу-лан Чен из Тайваня рассказывал о соотношении проблем орфографии с многоязыковой грамотностью в сложных условиях, а Занели Бутелези из Южной Африки описала особенности обучения в своей стране.

Подводя итоги дискуссии, Дэвид Клаус из США вспомнил свой личный опыт, поскольку в течение целого года он работал ис-следователем-консультантом Мирового банка. В выступлении он затронул множество важных моментов, в частности, привел данные о том, что использование родного языка на начальных этапах обучения способствует более качественному, быстрому и легкому освоению второго языка. Клаус привел в пример Папуа — Новую Гвинею, где в первые два года обучение происходит примерно на 400 языках, но с третьего класса учащихся переводят на обучение на английском языке. «Если это умеют делать в Папуа — Новой Гвинее, то странам, где учат иначе, нет никаких оправданий», — сказал он в заключение».

По объему этот отчет невелик, но все типологические признаки в нем представлены. Кто, что, где, когда, зачем и что из этого должно следовать — на эти вопросы даны предельно краткие, но вполне четкие ответы. Некоторая аналитичность выражена акцентами в пересказе содержания ряда выступлений на симпозиуме, их выбором, географическим представительством участников, финальным пассажем из речи американского исследователя, размещением материала в подборке, целиком посвященной проблемам чтения, письма и развития мышления у учащихся. Отчет не подписан: автор не стремится сообщить читателям свое имя, здесь это и неуместно: акцент сделан на интересном для читателей этого журнала событии. Названы имена основных докладчиков, намечены перспективы. Очевидна информативная направленность отчета. Кроме того, от заявленной в материале тематики тянутся нити к другим журналистским произведениям этого выпуска, помещенным на последующих полосах журнала.

           Статья

Статья — это ключевое понятие в аналитической и исследовательской журналистике, происходит от латинского «articulus» (часть целого). В англоязычной печатной прессе под статьей нередко подразумевают вообще любой журналистский вербальный текст. Иногда для упрощения и у нас любое цельное произведение, часть общего текста издания могут назвать статьей (а не заметкой или зарисовкой).

Но если говорить о статье как о жанре, то у нее есть четкие признаки: актуальность темы и анализ общественно значимых явлений, событий, процессов; обобщение; выводы и прогнозы. На основе множества фактов и событий автор воссоздает свое представление о явлении и дает возможность читателям додумать тему самим, побуждает следить за развитием проанализированных явлений в будущем.

Статья — типичный сюжетный жанр, т. е. время в статье течет в ту сторону, куда надо автору в соответствии с внутренней логикой материала: факты упоминаются не обязательно в строгой хронологической последовательности, они могут наслаиваться один на другой, чтобы из их предъявленного соединения родилась некая реальность, уже понятная автору — и вот сейчас, в этой статье открываемая читателю.

Время может останавливаться, возвращаться, резко убегать вперед — это лишь выразительный прием. Главное — рассуждение о чем-то и общезначимом, и существенном для самого автора. Личная позиция не камуфлируется, но и не выдвигается на первый план. Автор виден, мнение его весомо, точка зрения очевидна: описываемым и анализируемым явлениям он довольно отчетливо говорит свое «да» или «нет». Если автор с кем-то полемизирует, то читатели должны увидеть и услышать его оппонента, прочувствовать его аргументы и сделать свои выводы.

Мы уже не раз говорили, что чистые жанры, особенно в аналитике, сейчас встречаются довольно редко. Одной из причин того, что журналист как бы не умещается в рамках жанра, является непрофессионализм. Но второй причиной является процесс революционной перестройки всей прессы ввиду технологического прогресса, из-за чего точное попадание в тему, в аудиторию становится для многих журналистов первоочередной и единственной задачей. Размахивая руками слишком энергично, любой почувствует, что строгий костюм, вчера казавшийся удобным, сегодня жмет и мешает. Выбор: двигать руками не столь энергично или поменять костюм на спортивный. Многие выбирают второй путь, не исчерпав возможностей первого.

В журналистике начала XXI века много авторов, пришедших из других профессий. Иногда это удобно редакциям (если важную тему не может осилить штатный работник) — пригласить специалиста, заказать ему материал, а потом отредактировать. Иногда сами специалисты предлагают редакциям публицистические материалы, где обсуждаются важные, с их точки зрения, проблемы, до которых, возможно, еще не добрались журналисты. Будучи открытой профессией, журнализм предполагает, что придут и люди со стороны. Мы уже говорили об этом, когда упоминали работу рерайтера.

В обоих случаях (инициатива редакции, инициатива специалиста) происходит как минимум расширение рамок жанра, как максимум — его разрушение.

Хорошо или плохо любое нарушение жанровых границ — в каждом случае это зависит от множества факторов: целеполагания, литературного мастерства автора, актуальности заявленной темы, понимания текста аудиторией и др. Но само явление — это надо подчеркнуть — стало обычным, что, с нашей точки зрения, не должно мешать начинающим журналистам тщательно изучать именно чистые жанры. Чтобы совершить гениальную ошибку, надо знать правила.

Сейчас мы кратко рассмотрим журналистское произведение, в котором вышеупомянутая диффузия жанров проявилась ярко.

В приведенных фрагментах содержится также актуальная и полезная информация по интернет-технологиям и информационным потокам.

«WWW-обозрение Владимира Губайловского» с подзаголовком «Заметки об информационной безопасности» напечатано в журнале «Новый мир» (2004, № 7), в разделе «Рецензии. Обзоры». Напомним, что этот журнал издается с января 1925 г., имеет феноменальную историю, сейчас позиционируется как «ежемесячный журнал художественной литературы и общественной мысли». Рассматриваемый материал взят и как исторический пример: над чем думали специалисты, какие проблемы волновали публицистов «толстых журналов» в интересные времена, когда Интернет захватывал планету и сетевой информационный поток выходил на передовые позиции.

У автора получился гибрид из обозрения, заметок, рецензии, обзора, эссе, и все это вполне можно назвать статьей — тоже будет правильно.

Произведение состоит из девяти глав, каждую из которых можно отнести к жанру эссе. Вместе взятые, они дают актуальный анализ проблемы (информационная безопасность) так, как это обычно делается в статье, рассматривающей части, чтобы затем указать на целое.

В первой главе автор вводит понятие информационное тело:

Вступая в различные взаимоотношения с обществом и другими людьми, человек сообщает информацию о себе и своей деятельности. Это неизбежно. Жизнь человека есть процесс информационного обмена. Вся сумма участвующей в этом обмене информации образует его информационное тело. И это его тело, как и тело физическое. И он должен бы относиться к нему бережно и с любовью и беспокоиться о том, чтобы оно не пострадало от внешнего агрессивного воздействия.

Далее автор говорит об информационной голограмме. О том, что современный человек уязвим более, чем ему того хочется.

Сеть становится следящим за нами информационным объектом, который подбирает все оброненные нами крохи сведений и аккуратно их складирует, пока они не превысят некоторый порог угрозы и некто не начнет диктовать нам свои условия. И это касается не только персональных данных, защищать которые призваны конституция и законы. Мы не всегда можем разделить, что есть персональные данные, а что — публичные. Вполне публичные сведения, которые мы легко сообщаем о себе разным людям, могут, собравшись в одном узле, стать для нас угрожающими.

На этом этапе материал начинает превращаться в эссе. От фактов автор переходит к мнениям и эмоциям.

В Интернете газеты могут храниться вечно... А газета десятилетней давности — это уже потенциальная угроза. Во многих случаях хорошая память Сети — вещь бесценная. Но не во всех.

Мы живем, роняя в Сеть информационные крупинки своей деятельности. То там что-то сказали, то здесь что-то заметили, то сменили работу, то статью, то одно, то другое. И постепенно складывается очень точная картина нашего существования. Сеть не умеет забывать.

Наивно говорить: я честный человек и лояльный налогоплательщик, у меня нет никаких секретов, поэтому я не боюсь моей информационной прозрачности.

Информация, становясь публичной, меняется. Даже если в сообщении не изменилось ни одного бита, а сменился только ее контекст, т. е. область доступности.

Материал, сменивший жанр, здесь пока еще может вырулить на самую первую дорожку, вернуться в рамки статьи. Но автор уже подошел к очень чувствительной теме, в прямом смысле слова личной, поэтому произведение продолжает развиваться в жанре эссе.

Privacy. Одной из важнейших информационных областей для человека является прайвеси — область личной информации каждого члена информационного общества. Человек, лишенный информационной защиты, практически перестает быть носителем уникальной информации и становится чистым штампом, общим местом — ничем.

Опасаясь стать «ничем», автор ссылается на международные законы, считая это сильным аргументом:

В Германии это назвали «информационное самоопределение»: в 1983 году германский Конституционный суд определил, что все граждане имеют право на информационное самоопределение (как возможность индивидуума определять использование собственной информации). В то время как большинство стран с законами о прайвеси имеют это упоминание самостоятельного контроля как одну из целей их регулирования, обычно они не имеют явных конституционных гарантий прайвеси, как в случае с Германией.

Автор справедливо сетует на то, на что ранее смотрели восхищенно — на возможности поисковых систем:

Выполнив один поисковый запрос, мы иногда можем узнать о человеке больше, чем внимательный сыщик досетевых времен в процессе целого расследования.

В следующей главе — «Под присмотром Большого Брата» — автор пользуется литературной аллюзией, вызывающей тревожные ассоциации у большинства интеллигентных читателей (намек на Большого Брата из романа Оруэлла «1984 », образ тотально контролирующей силы):

«Концентрация информации в одних руках есть опасность. Если существует некоторая точка зрения, с которой большие сегменты Сети (в пределе вся Сеть) оказываются информационно прозрачными, лицо или орган, имеющие возможность стать на эту точку зрения, становится неограниченно могуществен, что неизбежно должно привести к неустойчивости, поскольку противодействия нет и концентрация власти в одних руках растет практически неограниченно.

Возникает ситуация тотального контроля информации вне зависимости от государственных и таможенных границ, помимо банковских гарантий тайны вкладов и неотслеживаемости операций, игнорируя тайну частной переписки.

Насколько этот присмотр Большого Брата реализуем сегодня?»

Сеть и сближает, и угрожает — от этой неуютной идеи автор хочет перейти к возможностям, к позитиву, но эмоции берут верх, и все произведение еще раз меняет жанр: со следующей главы оно начинает напоминать памфлет.

Есть ли нам что сказать друг другу? Для того чтобы была возможность и необходимость обмениваться информацией, нужно, чтобы участники контакта знали друг о друге не все. Чтобы им было чем поделиться. Новая информация — это та информация, которой обладает ровно одно лицо или фирма. Если существует точка зрения, с которой любая информационная деятельность прозрачна, то уникальная информация просто не может появиться на свет: что знают двое, знает свинья, как говорил популярный киногерой.

Но новорожденное открытие часто нельзя публиковать: оно не выдерживает жесткого облучения публичной критикой. Полная информационная прозрачность парализует производство уникальной информации практически во всех областях знаний, кроме той, которая непосредственно интересует информационного монополиста. А его по определению не могут интересовать любые приложения.

Обрисовав положение с информационным обменом в Сети, автор старается перейти к конструктивным предложениям (это возврат в жанр статьи): как обезопасить индивида от побочных эффектов прогресса.

Разделение секрета. Для того чтобы нормально жить, а не шарахаться от каждого упоминания своего имени в Сети, мы должны быть твердо уверены, что нет такого узла, на котором даже принципиально может быть собран критический объем информации о личности или фирме. Мы должны быть убеждены в том, что Сеть не «прозрачна», т. е. в ней существуют четкие границы доступа к информации, и персональной, и коммерческой.

Автор предлагает свои ходы, но, анализируя уже имеющиеся предложения разных фирм по защите информационного тела, по сохранению прайвеси, высказывает критические замечания, подчеркивая, что весь известный набор охранных услуг уязвим перед злой волей.

Необходимо защитить компьютер двумя независимыми антивирусными программами двух независимых производителей. Тогда они смогут контролировать вирусные атаки друг друга и обеспечат более надежную защиту. Это и есть разделение секрета доступа.

Понимая, что стремление к полной безопасности утопично в принципе, автор утверждает: нужно жестко регулировать доступ в Сеть. Выходя на модный термин (говорить о «глобальных», а не «международных» или «планетарных» реалиях сейчас «современнее»), он предлагает глобальный контроль: каждый,

...кто выходит в Сеть, должен пройти процедуру авторизации. И куда бы он ни пришел, всюду его должен сопровождать его идентификатор. Нет авторизации — нет доступа. Нет доступа никуда. Для этого должны быть созданы сетевые ресурсы, отвечающие за выделение пароля. Должны быть глобальные базы данных, хранящие пароли и логины всех пользователей Интернета.

Весь путь авторизованного пользователя: с какого компьютера вошел в Сеть, на какие сайты заходил, какие файлы копировал, в каких чатах и гостевых книгах отметился, какие получал и отправлял письма и, наконец, что он покупал и как за эти покупки расплачивался — вся эта информация должна сохраняться бесконечно долго и может быть проверена тем информационным субъектом, который имеет соответствующее право доступа.

Тут же, понимая, что и эта идея утопична, автор задает новый вопрос: «Кто будет администрировать базы данных паролей и логинов, кто получит возможность спросить о том, чем занимался пользователь в Сети последние пять дней или пять лет?»

Отметив, что и это опасно для индивида, автор усиливает тревогу новым тезисом:

Мы уничтожаем анонимность, возникшую во многом в целях, ровно противоположных публичности: я не хочу, чтобы кто-то имел возможность собрать ту критическую массу информации обо мне, которая станет мне угрожать. Глобальный контроль делает Сеть непрозрачной для подавляющего большинства пользователей, но выделяет некоторое избранное сообщество — сетевую элиту, которая сможет контролировать любого, входящего в Сеть, сама же оказывается неподконтрольной никому. Это такая концентрация власти, которой не было ни у какого, даже самого тоталитарного государства.

Понимая, что одна из самых привлекательных граней Сети будет аннулирована, автор заходит в тупик:

Анонимность — одно из условий нормальной жизни в Сети. Аноним создает несколько различных информационных тел и тем самым отводит угрозу от главного — от того, с которым он связан неразрывно. Запретить псевдонимы (ники) — это резко повысить возможность концентрации информации о персоне и тем самым снизить ее информационную безопасность.

Далее автор говорит, что его рассуждения привели к противоречию, и предлагает фантастический выход из него:

Власть информации должна быть обязательно ограничена отсутствием точки глобального обозрения. Сеть должна научиться не только быстро и качественно отдавать все, что угодно, по первому требованию, но и научиться хранить тайны. Только тогда наше информационное тело будет чувствовать себя в безопасности.

Жанры (заметки, рецензия, обзор, памфлет, эссе, статья) в этом произведении слились в некий конгломерат. Автор чувствует, что на поставленный им вопрос (как обеспечить информационную безопасность в условиях бурного развития новых технологий) пока нет ответа, поскольку любой вариант решения проблемы порождает новые вопросы. Например, как заставить авторов информационного потока, нарастающего в Сети, добровольно поделиться властью с кем бы то ни было? Другими словами, как поставить нравственность и этику на первое место, а прогресс — на второе? Понимая немыслимую сложность этой задачи, автор придал своему произведению такую форму, в которой хотя бы постановка проблемы читалась внятно, а предложенное им решение выглядело не слишком фантастично.

Мы уделили этой работе так много внимания не только затем, чтобы продемонстрировать читателю, как объединение и пересечение жанров помогает журналисту сформулировать и проанализировать новую, неизведанную проблему, но и потому, что ее тематика затрагивает нас непосредственно как авторов информационного потока. Ориентация в потоке — одна из самых насущных задач для современного журналиста. Считать ее решенной сейчас не может никто, даже специалисты по информационным технологиям. Функционирование новейших коммуникационных систем и их влияние на человеческую жизнь — одна из наиболее актуальных проблем современности.

А сейчас обратимся к тем жанрам, которые или появились, или обрели новое звучание именно в последние двадцать лет вследствие многообразных реформ в издательской деятельности.

Прежде всего это комментарий в виде колонки.

Собственно колонка — это обычный элемент верстки газетной или журнальной полосы. Жанру она и дала свое название. При этом колонка как элемент верстки осталась в ходу, разумеется.

Слово и должность колумнист (коломнист), т. е. автор-ведущий собственной колонки, пришло к нам из западной печати и быстро стало популярным. На роль колумниста в печатные СМИ приглашают ярких людей, достигших известности в какой-либо сфере: в политике, экономике, публицистике, на других важных участках общественной и культурной деятельности.

Авторской называется та колонка, которая выходит с определенной периодичностью, размещается всегда на одном и том же месте в макете издания, содержит размышления постоянного ведущего на разнообразные актуальные темы, выбор которых он осуществляет самостоятельно.

Авторская колонка на полосе может занимать площадь, отличную от площади стандартной для этого издания колонки. В редких случаях авторская колонка может занимать даже всю полосу (такое возможно только в журналах), и все равно она будет называться «колонкой», потому что в таком случае она не элемент верстки, а обозначение жанра. Часто она рубрицируется как «Колонка комментатора» или, что еще почетнее, «Колонка имярека». Автор этих строк два года вел в журнале «Журналист» ежемесячную колонку (в значении жанр), занимавшую журнальный разворот и состоявшую, как правило, из восьми колонок (в значении элемент верстки). Каждый выпуск содержал глубоко личные рассуждения автора о современной журналистике как разновидности человеческого творчества. Надо сказать, что такая напряженная работа исключительно дисциплинирует автора, воспитывает его в особой ответственности за свое слово.

У редакции есть свои резоны: наличие колумниста как такового говорит о серьезных намерениях редакции, о качественности, об аналитике как приеме. Если редакция хочет приучить читателя к постоянному присутствию конкретного автора, то таким образом она подчеркивает свое доверие к его компетентности, интеллектуальному уровню, владению словом. Автор-аналитик становится приметой, лицом издания. Постоянство интереса к чувствам и мыслям одного ньюсмейкера влияет на отношение читателей ко всему изданию. Один из самых эрудированных и знаменитых ученых нашего времени Умберто Эко посвятил газетной колумнистике десятилетия своей жизни.

Авторская колонка может походить и на эссе, и на рецензию, и на мини-статью — это не имеет значения. Главное, что регулярно выступает именно этот автор, слово которого, как предполагается, ценно во всякое время и во всех видах.

Колонка — жанр весьма действенный, во-первых, потому, что сама цикличность появления одного и того же имени добавляет ему популярности и внимания; во-вторых, потому, что колонка создает атмосферу особой психологической интимности между ее автором и читателем. Колумнист становится как бы другом и постоянным советчиком. С ним можно соглашаться или спорить, но его присутствие на полосе неизбежно становится для читателя сначала желательным, а потом необходимым.

В эфире аналогичную задачу решают информационноаналитические авторские программы. В них включаются и репортажи от корреспондентов, и интервью, и телезарисовки, но все это связывает и объясняет один человек: журналист-комментатор-аналитик. Получается огромная «телеколонка», многожанровая по составу, но монологичная по сути. Авторская — вот что главное. При этом отношение к автору-ведущему может быть самым разным, от восхищения до негодования, но в одно и то же время миллионы телезрителей включают телевизоры и ждут возможности совместного раздумья над актуальными вопросами современности.

К жанру телеколонки можно отнести, например, комментарий М. Леонтьева «Однако», выходивший на Первом канале сразу после программы «Время». Объем небольшой, рассматриваемых событий и явлений — одно-два. Однако доминирует именно мнение автора, который может себе позволить (в отличие от ведущего информационной программы «Время») и возмутиться, и возрадоваться, и провести любые аналогии, т. е. выразить не только общее, но и свое отношение, продемонстрировать свою осведомленность в различных сферах знания. В данном случае — политического.

Мы уже подчеркивали, что соотношение «факт — автор» в современных журналистских произведениях кардинально отличается от прежнего, принятого в советской прессе. Авторских (условно) программ в те времена было, можно сказать, всего две, и обе на международные темы: одну вел Валентин Зорин, другую — Александр Бовин. Обе выходили только в записи, после тщательного монтажа, редактирования и цензуры. Программы были чрезвычайно популярны, что еще раз подчеркивает основную мысль, относящуюся к жанру комментария (или авторской колонки): постоянное место в эфире или на полосе, известное имя и личный взгляд на события, сбалансированный стремлением автора говорить объективные вещи, призывая аудиторию к соразмышлению, — все это делает жанр чрезвычайно привлекательным, маневренным.

Единственная и существенная опасность, которая подстерегает колумниста, вообще любого комментатора (в том числе спортивного), — это переход определенной грани, за которой начинается субъективизм, искажающий картину событий. Чаще этот трудноуловимый переход первыми замечают зрители, а не сам комментатор. На форме это отражается такими нюансами, которые поначалу не идентифицируются как опасные: чуть больше звучит «я подумал», «мне передали», чуть многозначительнее — паузы или взгляд, чуть больше внимания какой-то одной идее, партии, философии. Из этих быстро накапливающихся «чуть-чуть» рождается недоверие, сначала как подспудное, небольшое неудобство, потом большое. Аудитория болезненно чувствительна к поучениям, не любит менторского тона, не выносит заискивания. Как только комментатор, на свою беду, скатится на такой стиль, реакция воспоследует неизбежно, и никакая доселе накопленная популярность уже не спасет автора от резкого изменения доброго отношения к нему на прямо противоположное.

В отличие от колонки и авторского комментария, жанры письмо, обозрение и эссе широко встречались в российской прессе и прежде, до 1991 г. Их легко отличают от других жанров практически все читатели, телезрители и радиослушатели, потому что это действительно устойчивые типы публикаций.

           Письмо

Письмо больше известно в виде открытого письма одного или нескольких авторов, опубликованного в прессе как прямое обращение к другому лицу или группе по какому-либо острому, злободневному поводу. Таким поводом чаще всего является упорная нерешаемость какой-то очень важной для авторов общественной проблемы, сопровождаемая безразличием или сопротивлением ответственных за ее решение лиц.

Жанр письма один из самых древних. Эпистола в Древней Греции играла огромную роль в общении людей, в распространении идей. Она положила начало литературе фиктивных писем (роман в письмах, написанных воображаемому лицу). Эпистола — одно из базовых пражурналистских явлений.

Письмо в газету часто содержит злободневные вопросы; оно может быть и благодарственным, и поздравительным, но все-таки чаще оно говорит о тревожных явлениях. Открытое письмо — некий сигнал, констатирующий, что практически все иные журналистские жанры (и меры общественного влияния) или исчерпаны, или в принципе недейственны и остается только прямое, адресное, публичное обращение как форма вынужденно-принудительного привлечения внимания.

Эффективность открытого письма во многом зависит от правильности выбора адресата. Если адресовать письмо «прогрессивной общественности», «людям доброй воли», «всем-всем-всем» и т. п., то такому неконкретному адресату ничто не мешает отмахнуться, промолчать и вообще посчитать сие письмо отправленным «до востребования» и «на деревню дедушке». Направлять открытое письмо следует имяреку (со товарищи), должность указать.

С другой стороны, и автор-отправитель должен предельно ясно обозначить себя: кто он в данном контексте? Ведь обычно на открытое письмо решаются граждане, известные широким слоям населения. Сам факт, что одни известные люди обращаются к другим известным людям не через почту, а в публичной печати, подразумевает, что между сторонами назрел некий конфликт или как минимум существуют принципиальные разногласия, о которых пора сообщить общественности. Эта последняя как бы приглашается на роль третейского судьи. Письмо — резкий жанр. Поэтому если автор — известное лицо, то ему следует выделить из всех пунктов своей известности самые главные на тот период, когда он вступил в поле проблемы. Т. е. если автор или авторы одновременно и общественные деятели, и должностные лица, то уместнее всего указать, в каком своем качестве они в данном случае выступают. Хуже смотрятся письма, в которых указаны просто имена-фамилии, потому что, во-первых, в этом сквозит некоторая самовлюбленная самонадеянность (дескать, я Лев Толстой, и этим все сказано), во-вторых, получатель-адресат имеет полное право не реагировать на частное послание и не считать отправителя таким великим, как считает себя сам отправитель, а вот на обращение лица с указанием какой-то его конкретной функции реагировать более естественно именно публично, поскольку тогда снимается «частное» и доминирует «общественное». Словом, лучше подписаться «Иванов, народный художник», чем просто «Иванов».

Конечно, бывает, что открытое письмо, даже вполне грамотное, просто не собирает достаточного количества подписей, которое безусловно привлекло бы внимание общественности. Принуждение к подписанию коллективного письма незаконно, недемократично, и вообще это нонсенс.

Кстати, бывают открытые письма, у которых всего один автор, одна подпись. Но редакции примут такое письмо к обнародованию только в том случае, если и повод, и автор очень-очень весомы и если эти редакции хотя бы отчасти разделяют выраженное в тексте письма беспокойство.

Жанр открытого письма в газете сейчас редок. В журналах же, особенно массовых молодежных и женских, постоянно публикуются письма читателей и читательниц, обращающихся в редакцию за психологической поддержкой. Но, откроем секрет, иногда такие письма в самой редакции же и сочиняются.

                Обозрение

Обозрение предлагает перечисление и характеристику ряда однотипных событий или явлений, подбираемых автором обозрения по своему вкусу и усмотрению. «Международное обозрение», «Книжное обозрение», «Компьютерное обозрение» и другие давно и прочно вошли в журналистскую практику и пользуются спросом по ряду объективных причин.

Среди них следует выделить, во-первых, информативность: автор взял на себя труд собрать разрозненный материал, который аудитория не смогла бы увидеть так полно и многомерно без его помощи. Например, автор анализирует книжные новинки за месяц: читатель не имел бы возможности увидеть эту панораму, если бы не журналист, специально посвятивший значительное время подбору новинок.

Во-вторых, автор обозрения гарантирует (это подразумевается) определенную объективность своего выбора: если книги — то действительно интересные и полезные, если компьютеры — то новинки, если международные события — то важные, их нельзя пропустить.

В-третьих — ив этом видится отдаленное родство с колонкой, — в обозрении присутствует личность автора как советчика-собеседника, что приобретает особое значение, если именно его публикации выходят регулярно.

Должность «обозреватель» — одна из самых высоких в журналистской иерархии. Обозреватель по должности (т. е. не только ведущий своей рубрики) может делать материалы в любых других жанрах, но само название его должности свидетельствует об уровне и статусе. Например, когда вы слышите, что «наш политический обозреватель Владимир Кондратьев рассказывает о...», то это сигнал: редакция доверяет этому сотруднику и передачу информации, и ее анализ, и прогноз.

        Эссе

Эссе находится на границе между аналитическими и художественно-публицистическими жанрами. Считается, что первые эссе написал Мишель Монтень («Опыты», конец XVI в.).

Как жанр эссе так интересно, что о нем одном можно написать целую книгу. Определения эссе весьма различаются, что характерно.

Из «Большой советской энциклопедии»: «Эссе (франц. essai — попытка, проба, очерк, от лат. exagium — взвешивание), прозаическое сочинение небольшого объема и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу или вопросу и заведомо не претендующее на определяющую или исчерпывающую трактовку предмета. Как правило, Э. предполагает новое, субъективно окрашенное слово о чем-либо и может иметь философский, историко-биографический, публицистический, литературно-критический, научно-популярный или чисто беллетристический характер. Эссеистический стиль отличается образностью, афористичностью и установкой на разговорную интонацию и лексику».

Часто эссе определяют как свободное изложение своих мыслей. Слишком абстрактно, но что поделаешь, если определить эссе так же трудно, как свободу.

Удачное эссе — украшение для любого СМИ. Автор присутствует в эссе в полном объеме своего «я», он и философ, и даже, если может, поэт. Анализируются не столько факты, сколько смыслы, явления и их сплетения. Предъявляется не сиюминутная картина бытия, как в информационных жанрах, а связи значимых событий, глубоко осмысляются проблемы.

Информационным поводом для создания эссе, конечно, могут быть и актуальные события, хронологически свежие, но от них автор поднимается к глобальным обобщениям.

Этот жанр популярен во всем культурном мире, и для примера мы предлагаем вам прочитать книгу «Пять эссе на темы этики» Умберто Эко, одного из самых образованных людей современности. В его тексте присутствует весьма актуальное размышление о западной прессе, вполне приложимое и к нашим реалиям. Автор — писатель, ученый-семиолог, журналист, философ, историк, искусствовед, культуролог, преподаватель. С его исследованиями вы встретитесь еще не раз, пока будете изучать журналистику. Его эссе «О прессе» может считаться хрестоматийным в рамках нашей дисциплины. В главах об эволюции СМИ за последние сорок лет — «Ежедневник эволюционирует в еженедельник», «Идеология зрелищности», «Газета и телевидение» — речь идет о влиянии ТВ на печатную прессу, их конкуренции и борьбе за потребителя. Путь прессы, описанный Эко на примерах из итальянских СМИ, весьма схож с тем, что прошла российская пресса — с той разницей, что мы промчались по нему за пятнадцать лет, а не за сорок, и получили аналогичные результаты (о них говорят и названия глав этого эссе).

Исследуя СМИ, Эко подходит к проблеме, волнующей весь цивилизованный мир: как будут делить аудиторию авторы информационных потоков, когда потребитель перестанет зависеть от воли ограниченного круга издателей.

Не перелистывая газеты от корки до корки, читатель лишается новостей неожиданных или нежеланных. Так выделится элита высокоинформированных потребителей, знающих, откуда и когда надо получать информацию, и останется масса информационных люмпен-пролетариев, которые жаждут знать обстоятельства рождения в их околотке двухголового кабана, но не ведают, что делается в подлунном мире. Примерно такова уже и сейчас картина в американских газетах, кроме центральных...

О грядущем перевороте в информировании непредвзятые исследователи массмедиа говорят именно в таком ключе: расслоение на богатых (получающих всю необходимую им информацию) и бедных (получающих только то, что им позволят) будет все глубже и расстояние между ними станет непреодолимым. Так смело, как сформулировал эту перспективу Умберто Эко, редко кто высказывается. Обычно перспектива рисуется более лучезарной: глобализация информации — общее благо. А высокоинформированный итальянский профессор, не произнося слова «глобализация», говорит именно о ней и обещает мрачные времена.

Почему же он назвал свое глубоко аналитичное, информационно насыщенное, проблемное, построенное на строго документальных фактах произведение «эссе»?

Мы полагаем, что именно ввиду ярко выраженной личной позиции. Для него как специалиста экстра-класса вполне приемлемо делать далеко идущие выводы и прогнозы на основе даже неполных данных. Чтобы представить себе будущее всех мировых СМИ, ему вполне достаточно рассмотреть некоторые и всего из двух-трех стран. Другой аналитик, возможно, и не посмел бы представить читателю глобальные обобщения без обширных статистических данных, без выборки по десятку стран, а Умберто Эко легко позволяет себе это. Потому что он — Умберто Эко. И его будут слушать и читать все образованные люди, даже при его «неполных данных», даже при сугубо субъективном подходе к явлениям, поскольку он — носитель такого объема фоновых знаний, он так информирован в культуре, что его «неполные данные» в любом случае полны и их достаточно для обобщений. Его смыслы сопрягаются в таких глубинах знания, куда проникнуть без специального словаря для многих невозможно. (Есть даже специальная справочная книга о том, как читать книгу У. Эко «Маятник Фуко».) Поэтому, когда он говорит даже очень простым языком, как в процитированном эссе «О прессе», без всякой научной терминологии, его аудитория знает, с кем имеет дело, и доверяет его суждениям.

В завоевании такого доверия у широкого круга читателей и заключается сила эссеиста.